Текст книги "Анка"
Автор книги: Василий Дюбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 42 страниц)
Когда стало смеркаться, надумал я спасать свою душу… Разулся и разделся. В одну штанину шаровар запихнул свернутый мундир, а в другую насыпал песку. Завязал тесемки, а в поясе накрепко перехватил ремнем. Под обрывом глубоко, я в эту глубь и опустил свое снаряжение. Сапоги наполнил водой и ко дну пустил, связав их кальсонами.
– И остались…
– В трусах и нательной рубахе, – пояснил Павел.
– А если бы вас кто-нибудь встретил в таком виде?
– Ночью?.. Что ж, сказал бы, что был контужен в бою и не помню, как меня раздели.
– Дальше.
Павел отпил из стакана воды и продолжал:
– Поплыл я к пологому берегу и чуть не утонул. Рана жгла мне спину… Все-таки выбрался и пошел в сторону поселка Светличный… Там был жаркий бой в тот день… И набрел я на убитых… Их не успели подобрать… Повернул я одного лицом к лунному свету… У него была голова пробита пулей навылет… Пригляделся… Думаю, подойдет. Обшарил его карманы… В брюках нашел письма, а в нагрудном кармане гимнастерки комсомольский билет и красноармейскую книжку… Билет закопал в землю, а книжку взял… Потом стянул с него сапоги, брюки, и на себя их… С гимнастерки снял две медали «За отвагу» и в карман спрятал…
– Документов на медали не было?
– Нет. Только письма.
– На имя Николая Минько?
– Да. Письма были от его сестры Олеси.
– Как же вы прочитали при лунном свете?
– Прочел, когда развиднелось.
– А почему гимнастерку Минько не надели на себя?
– Нельзя было… Я ранен в спину, а его убило в голову. Его гимнастерка была целой. А на моей нательной рубахе была дыра от картечины.
– Хитро, – сказал следователь.
– А что мне оставалось делать?..
– Дальше.
– А дальше было так… Я лежал в бурьяне, письма Олеси перечитывал, запоминал фамилию Минько. Когда услыхал гомонившие голоса, начал стонать… Меня и подобрали санитары… Попал я в санбат танковой бригады… Там познакомился с офицером… Он техник… Узнав, что по гражданской специальности я токарь, техник и предложил мне отправиться с ним в походные мастерские… Я обрадовался и согласился…
Так, вспоминая одно событие за другим, Белгородцев подробно рассказал следователю мрачную историю, полную лжи и преступлений.
– А как вы решились плавать в Азовском бассейне, где могли встретить знакомых рыбаков?
– Тянуло к родным местам… Да и не думал я, что меня опознают.
– На бороду надеялись?..
Вместо ответа Павел налил в стакан воды и залпом выпил ее.
– А вот и опознали, – продолжал следователь. – И спрятать концы в воду вам не удалось… Чем вы нанесли удары по голове Бегунковой?
– Гаечным разводным ключом.
– С намерением убить ее?
Павел безмолвствовал.
Следователь позвонил. Вошел милиционер.
– Уведите арестованного, – сказал он милиционеру.
На другой день прокурор пришел к Жукову и показал ему стенографическую запись, подписанную Павлом Белгородцевым. Жуков прочел и сказал:
– А ведь дело Белгородцева не подлежит рассмотрению в гражданском суде. Этого преступника должен судить военный трибунал.
– И я, Андрей Андреевич, такого же мнения, – ответил прокурор. – Сегодня я отправлю дело Белгородцева в военный трибунал.
XXI
День первого сентября тысяча девятьсот сорок седьмого года надолго останется в памяти бронзокосцев как большой светлый праздник.
Три дня тому назад инженер-механик телеграфировал из Южнобугска о том, что сейнеры покинули верфь и вышли на морской простор, держа курс к месту назначения. Эта радостная весть взбудоражила бронзокосцев, и они с нетерпением ожидали прибытия флотилии.
В Черном море, когда сейнеры огибали Крымский полуостров, в районе Балаклавы налетела буря, но превосходные рыболовецкие суда выдержали силу восьмибалльного ветра и шквальные удары штормовой волны.
На другой день плавания, перед вечером, сейнеры вошли через Керченский пролив в бассейн Азовского моря. Когда флотилия находилась на траверсе Белосарайской косы, капитан головного судна Сашка Сазонов получил из рыбаксоюза радиограмму, в которой сейнерам предлагалось зайти в Мариуполь и взять на борт имущество, предназначенное для Бронзокосской МРС.
Время было за полночь, когда сейнеры пришвартовались к мариупольской пристани. Там их ожидал Орлов.
– Яков Макарович!
– Товарищ замполит! – обрадованно бросились Сашка и Пронька к Орлову.
– Вы-то что тут делаете? – спросил Сашка, дымя трубкой.
– Ждал вас.
– А что за имущество?
– Капроновые сети.
– Вот это богатство! – воскликнул Пронька.
К Орлову подошел инженер-механик, поздоровался и, разгладив ладонью седые прокуренные усы, кивнул на сейнеры:
– А это не богатство? – и к Орлову: – Хотите полюбоваться нашими красавцами? Это вам не довоенные моторки. Силища!
– С удовольствием, – сказал Орлов. – Идемте.
Сашка толкнул Проньку:
– Слыхал? Ка-про-но-ва-я сеть! Морской порядочек! – и так задымил трубкой, что некурящий Пронька закашлялся:
– Да убирайся ты ко всем чертям со своим ядовитым зельем.
– Эх ты, морячок… – горестно покачал головой Сашка и потянул из кармана кожаный кисет, чтобы еще добавить табаку в трубку.
Пронька откашлялся и поспешил удалиться на сейнер.
– Как черт от ладана! – засмеялся ему вслед Сашка.
И вот… первого сентября ранним утром на Косу пришла другая телеграмма, еще больше взволновавшая бронзокосцев:
«Выходим Мариуполя пять часов. Имущество погружено. Люди чувствуют себя хорошо. Флотилия порядке.
Орлов».
Все бронзокосцы, от мала до велика, высыпали на берег. И никто из них не нарушил с давних времен установившейся традиции – каждый облачился в праздничную одежду.
Приехал на Косу и Жуков, ему тоже хотелось посмотреть на новые быстроходные суда, которые так расхваливали в письмах Сашка и Пронька. Секретарь райкома взял с собой и жену. Глафира Спиридоновна стояла на пригорке вместе с Дарьей, Анкой, Соней, Таней, Акимовной и Олесей. Олесю вызвали на Косу еще три дня тому назад как свидетельницу по делу Павла Белгородцева. Голова Анки, постриженная под машинку, была повязана красной косынкой. Женщины поглядывали на море, разговаривали, а рядом играли ребятишки.
Виталий Дубов, Василий Тюленев и дед Панюхай хлопотали на «Медузе». На всех баркасах дежурили рыбаки.
Жуков, Васильев и Кавун беседовали возле конторы МРС. Васильев, вздыхая, сказал:
– Помнишь, Андрей, тридцатый год?
– Помню, – кивнул Жуков.
– Ни сорочка́, ни ниток, ни крючьев для лова красной рыбы. Все припрятывали спекулянты и кулачье. Бедны мы были орудиями лова. Но зато богаты молодежью. Сильная была у нас комсомолия… А теперь и флотилия есть, и капроновые сети, а молодежи – кот наплакал. Валюшка Анкина и Галинка Дубова в городе учатся. Осталось четыре школьницы-комсомолки.
– Киля Охрименко, внучка Фиёна, с курсов радисток вернулась, – заметил Кавун.
– Вот и весь наш молодежный фонд. И ни одного комсомольца. Ежели бы этот поганец не отправил наших подростков в фашистскую Германию на погибель, о-о-о! – потряс кулаком Васильев, – теперь бы у нас была такая комсомольская сила…
– Будет, Гриша, будет в вашем колхозе такая сила, – перебил его Жуков. – Вон они, – показал он на кувыркавшихся на песке ребятишек, – будущие комсомольцы. И не заметишь, как они подрастут, как сменят пионерские галстуки на комсомольские значки. А Белгородцев, атаман лихой, завтра в суде получит с лихвой.
– Так-то оно так, но он, тварюга, не стоит и ногтя любого загубленного им подростка…
Кавун обернулся, посмотрел на пригорок, толкнул Васильева:
– Шо воны там гукають?
Взрослые и ребятишки заволновались. Придерживая на груди черные тугие косы, по тропинке вниз бежала Киля Охрименко, не переставая кричать:
– Идут! Идут! Наши идут!..
Васильев помахал фуражкой Дубову:
– Парторг! Сейнеры на горизонте!
– Слышу-у-у, – откликнулся Дубов и что-то сказал Тюленеву.
Через минуту заработал мотор «Медузы» – рыбаки на баркасах сели за весла.
– Наконец-то! – облегченно вздохнул Жуков.
Васильев, улыбаясь, спросил:
– Что, Андрей, волнуешься?
– Разве можно оставаться равнодушным, когда весь народ волнуется…
– Эге! – улыбнулся и Кавун, взглянув на усеянный народом берег. – Люди бачуть добро. Воны знають, что сейнеры несуть им велику радисть.
Вначале на горизонте моря появилась одна точка. Потом вторая… третья… четвертая. С каждой минутой они увеличивались и приближались, неясные формы становились отчетливее. Наконец, можно было определить невооруженным глазом, что это шли суда кильватерной колонной. Вот тогда-то и побежала Киля Охрименко вниз, к конторе МРС.
«Медуза» вывела баркасы из залива на буксире. Там, за песчаной косой, баркасы вскинули паруса и пошли за «Медузой», покачиваясь на белогривых бурунах вспененного моря.
Сейнеры шли с такой быстротой, что расстояние между головным судном флотилии и «Медузой» заметно для глаза сокращалось. Наконец «Медуза» остановилась. Закачались на волнах баркасы, приветливо помахивая парусами. Остановилась и колонна сейнеров.
Встреча мотобота и баркасов с флотилией сейнеров произошла в километре от Косы, поэтому и не было слышно ликующих голосов. Но зато все видели с берега, как на сейнерах, на «Медузе» и на баркасах рыбаки подбрасывали в воздух кепки, фуражки и клеенчатые шляпы. Это была такая торжественная и волнующая минута, что и на берегу замельтешили в воздухе мужские и женские головные уборы и ликующий гул людских голосов поднялся над взморьем.
«Медуза» развернулась и легла обратным курсом. Флотилия сейнеров малым ходом шла ей в кильватер. Баркасы разбились на две группы и, раскачиваясь на перекатных бурунах, сопровождали флотилию почетным эскортом.
Людская волна хлынула с пригорка вниз, когда «Медуза» первой вошла в залив.
– Мотобот в роли лоцмана, заметил Жуков.
– Выходит, так, – улыбнулся Васильев.
И только сдержанный Кавун молча дергал себя за длинный висячий ус, не отрывая от флотилии сейнеров сияющих радостью глаз.
За «Медузой» вошел в залив головной сейнер «Мариуполь», За ним последовали «Темрюк», «Ахтарск» и «Таганрог». Головной сейнер и «Медуза» пришвартовались к пирсу с разных сторон одновременно. Через несколько минут причалили и остальные сейнеры, стали у пирса на прикол.
Когда Панюхай важно сошел с «Медузы», Дарья помахала ему платком.
– Привет Кузьмичу, отважному адмиралу бронзокосского флота!
Взрыв хохота прокатился по пирсу.
– Сатана языкастая, язви тебя белуга, – огрызнулся Панюхай. – Ты на рангу гляди, слепота куриная, а потом и величай по чину-званью. Я покедова контра-адмирал! – и поспешил на сейнер «Мариуполь», куда уже всходили по трапу Кавун, Васильев и Жуков.
Киля Охрименко, увидев Проньку на палубе «Темрюка», бросилась к нему.
– Ну, как? – нетерпеливо спросил Пронька.
– Радистка! – выпалила Киля. – Вот документ.
– Ах, ты, морячка моя сухопутная! Идем… посмотришь наш сейнер. – В штурвальной он обнял Килю и крепко поцеловал.
С пирса донесся веселый раскатистый смех. Пронька невольно обернулся и смутился… Только теперь он вспомнил, что штурвальная застеклена с трех сторон и с пирса видно все, что в ней происходит.
Инженер-механик доложил Кавуну о благополучном прибытии флотилии.
– Добре, добре, – махнул рукой Кавун. – Ну, як човны, гарни?
– Гарни, Юхим Тарасович. Восьмибалльный шторм на Черном море выдержали. Моторы, что звери, в сто пятьдесят лошадиных сил каждый.
– А хлопцы?
– И хлопцы гарни.
– В триста белужьих сил! – вставил Сашка.
– Да ты за десять акул потягнешь, – засмеялся Кавун, тряся двойным подбородком. – Жинка тоби, чертяке, потрибна.
– Женюсь, Юхим Тарасович.
– Э-э-э… – безнадежно махнул рукой Кавун.
– Клянусь своей неугасимой люлькой, – и он выпустил изо рта такое облако едкого дыма, что Кавун и Васильев отвернулись от него. – Уже и невеста есть.
– Добре. Показуйте нам ваш швыдкий човен… А де ж мий замполит и секретарь райкому?
– Орлов и Жуков сейнер осматривают.
– А Кузьмич? Контр-адмирал флота?
– С ними, – ответил инженер-механик.
– Пишлы и мы…
Начальство интересовало все: и штурвальная, и радиорубка, и трюм, и крановое приспособление для поднятия грузов из воды на палубу, кубрик, камбуз, машинное отделение…
Осмотром сейнера все остались довольны. Жуков сказал:
– Замечательное судно! Это корабль в миниатюре. А что, Григорий, – обернулся Жуков к Васильеву, – нам бы пару таких богатырей-скороходов в тридцатом году, а?
– Тогда мы и мечтать не смели о таком счастье.
– Нет, – не согласился Жуков, – мечтали.
– А выезжали на бабайках и веслах. Хребтина трещала. Штормы турсучили нас.
– Мечтали и верили, – продолжал Жуков. – Верили и надеялись. Вот и сбылись наши мечты. Оправдались надежды. – И еще раз похвалил: – Отличное судно!
Панюхай толкал Орлова кулаками в спину, просил:
– Кажи, зятек, капрон. Кажи…
– Сейчас, отец… Ну, товарищи, порадую и я вас одной вещью. Посмотрите, какой роскошью снабжает государство наших рыбаков, – и он распаковал один тюк.
У Панюхая от изумления глаза разбежались… Он осторожно брал в руки капроновую сеть, дул на нее, с восхищением восклицал:
– Мама двоеродная! Словно из паутины сделана… Будто из воздуха сплетена.
– Нить капрона очень тонкая и очень прочная, – сказал Орлов. – Заметьте себе, что эта нить в два с половиною раза крепче стальной нити.
– Стальной? – сморщил волосатое лицо Панюхай. – Мамочка ты моя двоеродная!
Палуба сейнера наполнилась рыбаками. Всем хотелось посмотреть и подержать в руках капроновую сеть. Кто-то потянул Сашку за руку. Он обернулся и увидел улыбающуюся Анку.
– Ты?.. Здравствуй, Анка! Как здоровье?
– Порядок, – ответила Анка.
– Молодец, красавица.
– Есть и покрасивее меня, – лукаво улыбнулась Анка. – Выйдем из этой толчеи.
Они сошли по трапу на пирс.
– Хочешь, Сашок, я порадую тебя?
– Радуй, моя красавица, радуй, – и Сашка торопливо стал набивать табаком трубку.
К ним подошли Дубов и Тюленев.
– Сашок, показывай нам своего красавца, – обратился к нему Дубов.
– Некогда, друзья. Там, на борту, мой помощник. Идите, – и он подтолкнул их к трапу. – Я занят, занят.
– Смотри, приятель, Орлов заметит, – сказал Тюленев.
– Ладно, ладно, – засмеялась Анка.
Дубов и Тюленев поднялись на сейнер.
– Ну? Радуй, Анка.
– Олеся здесь. Олеся Минько.
У Сашки изо рта выпала трубка.
– Шу… шутишь? Откуда ты ее знаешь?
– Ее уже все в хуторе знают. Она третий день гостюет у нас. Рассказывала, как вы познакомились…
– Погоди, Анка… Каким же ветром ее занесло сюда?
– Завтра в Доме культуры трибунал будет судить этого слизняка… Пашку. Вот и вызвали Олесю. Она будет выступать на процессе как свидетельница.
– А где Олеся? – завертел головой Сашка.
– Ну и хорош же ты, Сашок, любимую девушку не видишь. Да вон она… возле конторы МРС с Глафирой Спиридоновной, Таней и Соней Тюленевой стоит. Узрел?
– Узрел! – и Сашка побежал по пирсу. – Леся!.. Да родная же ты моя!.. Лесенька…
Он с разбегу обнял Олесю и при всем народе расцеловал.
– А больше никого не приметил? – с хитринкой посмотрелана него жена Жукова.
– Олеся весь белый свет заслонила перед ним, – улыбнулась Соня.
– Эх ты, Сашок… – укоризненно покачала головой Таня.
– Глафира Спиридоновна!.. – спохватился Сашка. – Сонюшка… Татьянка!.. Здравствуйте!..
– Наконец-то и нас разглядел! – засмеялась Глафира Спиридоновна.
XXII
Выездная коллегия военного трибунала рассматривала дело государственного преступника Павла Белгородцева в Доме культуры. Вместительный зрительный зал был переполнен. Бронзокосцы стояли у простенков, в проходах и на улице у открытых окон.
Павла привезли в хутор в крытой машине и ввели в зал Дома культуры под охраной двух конвоиров. Все думали, что судебный процесс затянется надолго, слишком много совершил Павел тяжких злодеяний, но разбирательство дела подсудимого и вынесение трибуналом приговора состоялось в тот же день, второго сентября…
Председатель суда зачитал обвинительное заключение при напряженной тишине всего зала.
Павел стоял с опущенной головой.
– Признаете вы себя виновным в преступлениях, перечисленных в обвинительном заключении? – обратился председатель суда к Павлу.
– Да, признаю… Безоговорочно, – ответил Павел, не подымая головы.
– Тем лучше, – сказал председатель и приступил к опросу свидетелей.
Первой вызвали Анку. Она сказала, что в Павле никогда не умирал кулацкий дух, что в нем не угасала звериная ненависть ко всему советскому, поэтому он с такой собачьей преданностью служил гитлеровцам.
Потом к судейскому столу подошла Таня. Она рассказала, как глумился над ней Павел, как отдал ее на позорное глумление полицаям, а потом отправил на невольничий рынок в Германию, где раздевали людей донага и продавали их в рабство.
Кто-то всхлипнул в зале и тут же послышалось глухое надрывное рыдание. Председатель позвонил. Таня обернулась. Глафира Спиридоновна выводила под руку Соню.
– Это Соня Тюленева, – сказала Таня. – Она была со мной вместе отправлена из Мариуполя в Германию… Там ослепили ее… – Она сжала кулаки и шагнула к барьеру, за которым сидел Павел. – Какое же право имеешь ты, душегуб, наслаждаться нашим солнечным светом?..
– Свидетельница Дубова, садитесь, – обратился к Тане председатель.
Олеся так волновалась, что не могла говорить. Наконец она справилась с волнением и рассказала суду все, что знала.
– Вот и все, – сказала в заключение Олеся, а сама продолжала стоять, и по лицу ее было заметно, что ее тревожит какая-то мысль.
– Свидетельница Минько, вы еще что-нибудь хотите сказать? – спросил председатель.
Олеся презрительно посмотрела в сторону Павла:
– Меня мучает одна мысль… Может быть и так, что мой брат Коля был тяжело ранен… Лежал беспомощным… А он, чтоб завладеть его документами и медалями… прикончил его. Может же и так быть?..
– Может! – потрясла кулаком Акимовна. – Он может!
– Я не убивал его! – огрызнулся Павел. – Клянусь богом, он был мертвым! Я не убивал его!..
Председатель резко зазвонил в колокольчик.
– Тише! Иначе мы будем вынуждены вести заседание при закрытых дверях.
В зале затихли. Были опрошены еще несколько свидетелей. Обвиняемый ничего не отрицал. Прокурор задал один-единственный вопрос:
– Вы поступили на службу к гитлеровцам по своей воле или вас принудили?
– Меня никто не принуждал… Я сам пошел к ним на службу. Гордыня обуяла меня. А теперь… каюсь. Фашисты вселили в мою душу дикого зверя… Будь они прокляты…
– Поздно приносишь покаяние, – не удержалась Дарья.
– Цыц… – строго посмотрела на нее Акимовна.
В своем выступлении прокурор требовал высшей меры наказания. Слишком тяжкими были преступления Павла и в тяжелые годы войны и в послевоенное время.
От защиты Павел отказался. Он понимал, что это бесполезно, что его никто не станет защищать. Ему оставалось только одно: самому просить суд о вынесении смягчающего приговора. И когда Павлу предоставили последнее слово, он сказал, все также стоя с опущенной головой:
– Я прошу вас… сохранить мне жизнь. Она раз дается человеку… Только один раз…
Эти слова его прозвучали так нелепо и мерзко, что по залу прокатился гул возмущения. Анка гневно прошептала:
– Какая сволочь…
– Говорят, – продолжал Павел, – что если подсудимый не отрицает своей вины… раскаивается, то это учитывается… А я и на следствии… и вот в суде… только правду говорил… Попутали меня проклятые фашисты… разум помутили… Грешен я перед Родиной… и перед своим народом… Грешен… Прошу прощения… Прошу сохранить мне жизнь.
Суд удалился на совещание. В зале оживленно разговаривали. Взгляды бронзокосцев были устремлены к барьеру, за которым сидел осунувшийся и мертвенно бледный Павел. Наконец он решился посмотреть в зал и сразу поник головой. Лица хуторян были суровыми и гневными. Ни одного сочувствующего взгляда… Анка и Олеся сидели на скамейке рядом и о чем-то тихо разговаривали. Они ни разу не взглянули на Павла.
Орлова и Васильева не было в зале, они уехали в район к Жукову. Не пришли послушать судебный процесс Дубов, Тюленев, Кавун и дед Панюхай.
– На эту фашистскую падаль смотреть тошно, – с пренебрежением сказал Дубов.
– И то вирно, – согласился Кавун.
– Да, – покачал головой Тюленев, – мразь отъявленная.
– На мою Анку повторно руку поднял, – возмущался Панюхай. – Пущай его, бандюгу, трибунал решает. А я лучше пойду с Фиёном сетки чинить…
Шум в зале то усиливался, то затихал. Павел зябко поежился: он услышал, как Дарья сказала:
– Дали бы эту собаку бешеную на расправу народу и законно было бы…
– Не дури, баба, – оборвала ее Акимовна.
– И расправились бы, – загорячилась Таня.
– Остынь, – осадила ее Акимовна. – Суд без нас разберется и порешит это дело.
На сцену вышел комендант трибунала и объявил:
– Встать! Суд идет!..
Приговор читали долго. В нем снова повторялось все, что было сказано в обвинительном заключении. Павел слушал равнодушно. Но когда сурово и четко прозвучали последние слова приговора:
– «…к высшей мере наказания – расстрелу», – Павел вздрогнул, мертвой хваткой вцепился побелевшими пальцами в барьер.
В зале загремели бурные аплодисменты. Этим бронзокосцы выразили свое горячее одобрение справедливо вынесенному трибуналом приговору.
– Не имеете права! – вскричал Павел, дико сверкая глазами. – Второй раз не расстреливают!..
Суд ушел, а он, расшатывая барьер, продолжал бесноваться:
– Меня уже расстреливали тут, на хуторе! И нет такого закона, чтоб повторно казнить человека!
– Гадина ты, а не человек! – разгневалась Акимовна. – Иди к своему иуде – Бирюку, он давно ждет тебя на свалке! Чего беснуешься?
– Заткните ему глотку кляпом!
– Вырвать поганый язык у этой собаки!
– Суд оскорбляет!..
В зале загремели скамейки. Бронзокосцы поднялись грозной волной, вот-вот готовой ринуться к барьеру.
– Следуйте за мной, иначе вас растерзают, – сказал комендант. – Шагайте. Ну?
У Павла задрожал подбородок, округлились глаза. Он вобрал голову в плечи и шатко заковылял ослабевшими ногами. За ним последовали конвоиры.
В зале сразу наступила тишина. Люди, молча переглядываясь, медленно расходились. Последней вышла Акимовна. Она посмотрела на голубое небо, на синее море, облегченно вздохнула и сказала:
– Ну вот, люди добрые. Еще одной мразью меньше стало на белом свете…
XXIII
Олеся и Сашка сидели на берегу. Ночь была тихая, безлунная. Звезды горели ярко, но они не могли осилить густой темноты, скрывавшей море. Сашка и Олеся только чувствовали его влажное, с солоноватым привкусом и йодистым запахом ровное дыхание да слышали, как оно сонно ворочалось в темноте, накатывая на песчаный берег мягкую бархатную волну, с шелестом рассыпавшуюся у их ног.
– Нет, ты не поедешь, – решительно сказал Сашка, выбивая об носок ботинка искрящуюся золу из трубки.
– Как можно, Сашенька… Ведь я же на службе.
– Значит, я ждал этой встречи только для того, чтобы нам снова расстаться? Не выйдет. Ведь кто-то сейчас заменяет тебя на «Буревестнике»? Ну и пускай работает. А тебе и у нас такое же дело найдется. На моем сейнере первоклассная радиорубка.
– Но ведь надо оформить увольнение, – убеждала его Олеся.
Сашка был непоколебим:
– Завтра же радируй капитану «Буревестника» заявление, и он уволит тебя.
– Хорошо. А вещи я должна взять?
– Какие вещи?
– Два пальто – зимнее и демисезонное. Плащ. Платья. Белье. Постель. Обувь…
– У меня, Леся, хватит денежных сбережений, чтобы приобрести все эти вещи.
– Зачем понапрасну тратиться?
– Ладно. Встретимся в море с «Буревестником» и заберем твои вещи. Считаю вопрос наполовину исчерпанным, – и Сашка поднялся. – Идем, Леся, тебе отдыхать надо.
Олеся квартировала у Анки. Еще в первый день приезда на Косу, когда Олеся явилась в сельсовет и сказала председательнице о цели своего приезда, поведала ей о том, как познакомилась с бронзокосскими рыбаками в Южнобугске, Анка сразу же предложила девушке остановиться у нее. За короткий срок Олеся и Анка успели завязать крепкий узелок дружбы.
– Как хорошо здесь… – мечтательно проговорила Олеся.
– Пора отдыхать, – напомнил Сашка.
– Идем, идем. Дай мне руку…
Они поднялись по тропинке и вошли в хутор, не промолвив ни слова. Возле Анкиной хаты Олеся и Сашка остановились. В окнах горницы еще был виден свет. Значит, Анка не спала.
– Пойду, – сказала Олеся. – Хозяйка ждет меня.
Олеся спала с Анкой, а Орлов временно переселился к Панюхаю в прихожую, расположившись на диване, на котором до отъезда в город спала Валя.
– Спокойной ночи, родная, – Сашка поцеловал Олесю.
– Погодя, Сашенька, – задержала его Олеся. – А почему ты сказал там, на берегу, что вопрос исчерпан наполовину?
– Потому, что полностью он будет исчерпан завтра, когда мы в ЗАГСе оформим наш брак. Не возражаешь?
– И ты еще спрашиваешь… – она провела ладонями по его щекам и припала лицом к его широкой груди: – Морячок ты мой милый… Родной ты мой, Сашенька…
Орлов слышал, как Олеся вошла в хату, разделась и легла к Анке в постель. Затем из соседней комнаты послышался горячий приглушенный шепот.
– Вы о чем шепчетесь, девушки? – окликнул их Орлов.
– Готовься быть посаженым отцом, – ответила Анка. – Сашок женится.
– Я готов. А на ком он женится?
– А вот… на Олесе.
– Что ж, они под стать друг другу, – одобрил Орлов. – Мы, Аня, будем им посажеными родителями.
– Не возражаю, – сказала Анка.
– Значит, ты будешь моей мамкой? Да, Аннушка?
– Да, Олеся, да! – и обе рассмеялись.
– А я – батей, – отозвался из прихожей Орлов.
Панюхай забормотал спросонья, и разговоры наконец прекратились.
На другой день Сашок и Олеся пришли в сельсовет рано утром. Таня заполнила бланк «Свидетельство о браке», Анка подписала его, поставила печать и, вручая этот документ Олесе, трижды поцеловала ее.
– Желаю семейного счастья, Олеся. И тебе, Сашок…
Поздравили молодоженов с законным браком Орлов и Таня. Олеся прослезилась от радости.
Сашка сказал:
– Пускай теперь капитан «Буревестника» посмеет не уволить тебя, гражданка… Сазонова, – и многозначительно повторил раздельно по слогам: – Са-зо-но-ва! Звучит, а?..
– Звучит, Сашок, звучит, – сказал Орлов. – Идем, нас Кавун ждет. Сегодня мы выходим в далекий рейс.
– Пошли. – У двери Сашка остановился. – Леся, не задерживайся. Примешь у моего помощника имущество радиорубки.
– Хорошо, Сашенька, все будет в порядке.
Сашка подмигнул Олесе:
– Хоть ты и жена мне на данном этапе, но… капитан сейнера любит только…
– …морской порядок, – досказала Анка и вытолкнула Сашку за дверь. – Иди, иди. Яша ждет тебя.
Флотилия сейнеров готовилась к отплытию в далекий рейс на экспедиционный лов. На суда уже были погружены продукты, капроновые сети, баки залиты пресной водой. Олеся и Киля на правах хозяек расположились в радиорубках. В экспедицию к анапским берегам отправлялись Орлов и механик Тюленев.
На производственном совещании Виталий Дубов сказал, что заведовать мастерскими МРС дело инженера, а механик Тюленев очень пригодится флотилии на экспедиционном лове. Предложение секретаря парторганизации было одобрено всеми.
– Я тоже пойду с флотилией, – высказал свое желание Орлов. – На берегу мне делать нечего.
– Правильно, замполит, – одобрил Дубов. – Вот и будет наша экспедиция обеспечена партийным руководством.
– А рыбу где будем сдавать, в Керчи или в Анапе? – спросил Сашка.
– Улов у вас будет принимать рефрижератор прямо в море. Сейчас у анапских берегов ходят косяки ставриды. Только не зевайте, добычу возьмете богатую.
– Зевать не в нашей натуре, – заметил Пронька, толкнув Сашку. – Не так ли, Сашок?
– Точно, дружок.
– А я со старой гвардией здесь буду промышлять рыбу, – сказал Дубов. – Сейчас пойдем к дальним буграм выставлять невода.
– И мне, что ли, отправиться с вами? – вызвался Васильев.
– Нет, председатель, – запротестовал Дубов, – вам с Юхимом Тарасовичем на берегу до́лжно быть. Нельзя же МРС и колхоз оставлять без руководства.
– А ким руководить? – поднял плечи Кавун. – Вси в море сплывают.
– А вы этак-то… – посоветовал Панюхай, – друг другом и руководите…
Все засмеялись. Дарья подмигнула Панюхаю:
– С подколочкой, Кузьмич? А говоришь, что я на язык остра.
– Решено, – сказал Васильев. – Пойдешь в море ты, Дарья.
– Упаси бог! – взмолился Панюхай. – Она, Афанасыч, изведет меня, злодейка.
– Что испугался, адмирал? – лукаво ухмыльнулась Дарья.
– До этой ранги я еще не возвысился, мама двоеродная. Полный адмирал у нас парторг, он поведет баркасы к буграм. А я покеда еще контра-адмирал.
– Все чины-званья расхватали, – в шутку обиделась Дарья.
– И тебе остался чин.
– Каким же чином ты меня возвеличишь, Кузьмич? – прищурила глаза Дарья.
– Цице-адмиральшей.
– Вице… – поправил Орлов тестя.
– Один хрен, зятек, что вице, что цице…
Дарья так заразительно захохотала, что никто не смог удержаться от смеха. Смеялся и Панюхай, поглаживая реденькую бородку.
Зазвонил телефон. Кавун послушал, кивнул головой, повесил на вилку трубку и сказал:
– Товарища Жукова вызвали в обком, на проводы приихаты не может. Вин желае експедиции счастливого плавания.
– Что ж, товарищи, – поднялся Орлов, – пора и отчаливать.
– В добрый час! – напутствовал Васильев.
– И нам пора, – заторопился Дубов. – Кузьмич, там на баркасах все в порядке?
– Порядок, Виташа. Фиён за всем досматривает.
Дарья взяла Панюхая под руку:
– Пошли, Кузьмич. Видно, связал нас бог одной веревочкой.
– Хай тебе грец, – дернулся Панюхай. – Вот прискипалась.
– Дарьюшка, ты не обижай Кузьмича, – сказал Васильев. – Ведь он тебя в адмиральши произвел.
– Мы с ним в дружбе, – засмеялась Дарья. – Правда, Кузьмич?
– Отчепись, хохотушка.
– Нет, я верна нашей дружбе. Тонуть буду, не отчеплюсь.
– И за какое прегрешенье мне такое наказанье вышло? – покачал головой Панюхай. – Ладно уж… Идем, чертовка языкастая.
– Добре, Кузьмич, добре, – засмеялся Кавун.
На склоне покатого берега и на пирсе было многолюдно. Соня что-то говорила Тюленеву, и тот утвердительно кивал головой. Анка попрощалась с Орловым, подтолкнула его к трапу.
– Ни пуха ни пера!
Олеся стояла на палубе сейнера рядом с Сашкой, счастливая и сияющая. На «Темрюке» показалась Киля и кому-то помахала рукой. Пронька взбежал на бак, подал команду:
– Отдать концы! Убрать трап!
Анка подошла к Соне и Тюленеву:
– Прощайтесь. Сейчас уберут трап.
Тюленев неуклюже поцеловал Соню, схватил протянутую Орловым руку и мигом очутился на борту «Мариуполя».
Заволновались женщины и ребятишки.
– Василечек! – крикнула Соня. – Ты не влюбись там в какую-нибудь черноморочку.
– За нашими мужьями Олеся присмотрит, – сказала Анка.
– Присмотрю! – улыбнулась Олеся.
В последнюю минуту прибежала с узелком Таня и взбежала по трапу на «Медузу».
– А ты куда? – удивился Дубов.
– С вами. Анка отпустила меня.
– Пускай проветрится, – махнула носовым платком Анка. – Пригодятся ее молодые руки.
– Ладно, Танюша, – согласился Дубов.
Среди провожавших не было только Акимовны. Она переволновалась на судебном процессе и слегла в постель. У старухи, потерявшей мужа и сына, пережившей ужасы фашистской оккупации, стали сдавать нервы, и она занемогла…
