Текст книги "Анка"
Автор книги: Василий Дюбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)
– Внучек, это свои. Партизаны.
Под тюфяком был толстый слой золотистой соломы. А на тюфяке, запрокинув на подушку забинтованную голову, лежал молодой сероглазый красноармеец. Его прыщеватое лицо заострилось и посерело.
– Вот… – указал старик на раненого. – А вы говорите – слухи.
Анка шепнула Краснову:
– Как он похож на вашего Проньку, Михаил Лукич.
Краснов, теребя себя за ус, подтвердил:
– В самом деле, здорово похож.
Раненый приподнялся на локтях:
– Партизаны? Какая радость, дедушка…
Анка вошла в шалаш, помогла раненому сесть, опустилась возле него на колени.
– Что у тебя, дружок?
– Осколком по голове стукнуло.
– Давай я обработаю рану да перевяжу как следует.
– Хорошо, сестрица.
Анка сняла бинт. Он так присох, что пришлось отдирать его. Но красноармеец не проронил ни звука. Ранение было касательное. Осколок прошел наискось по лбу, оставив неглубокую бороздку. Анка пропитала спиртом вату, протерла ею руки, открыла флакон с йодом и принялась за обработку раны. Пригодилась школа покойного Душина.
– Де ж его так царапнуло? – спросил Кавун.
– Под Краснодаром, – ответил старик. – Их батальон весь полег. Остался он и еще двое. Батальон сюда отходил, к станице. И зараз за станицей валяются мертвые. Внучек и попросил красноармейцев ко мне доставить его. Не бросили товарища. Вчерась в сумерках на себе принесли. Всю ночь шалаш мастерили. Нынче проводил их. Хорошие, добрые хлопцы. Однако в станице держать его нельзя. Придут немцы – смерть неминучая. А поправится малость, лети, орелик, в горы к партизанам.
Из шалаша послышалось:
– Спасибо, сестрица… Уже легче стало…
– Рана не опасная. Скоро затянет. Только крови много потерял.
– Я с вами пойду.
– Надо командира спросить.
– Возьмем, возьмем, – отозвался Кавун и заглянул в шалаш:
– А як тебя звать, хлопче?
– Юхим Цыбуля, – ответил раненый.
– Го! Тезка!
– А какое оружие знаешь?
– Винтовку, автомат ППШ и пулемет, – ответил Юхим из шалаша.
– О-о! Пулеметчик нам очень нужен.
– Вы его в мой взвод зачислите, – попросил Краснов.
– Хорошо, – обещал Кавун. – Но прежде надо его прочно на ноги поставить.
Анка вывела из шалаша Юхима, поддерживая его под руку.
– Не надо, сестрица, я сам. Мне уже легче… – он посмотрел на новых боевых товарищей, и счастливая улыбка озарила его бледное лицо. Сквозь бледность щек упрямо пробивался румянец – молодой организм брал свое.
– Сможешь дойти, внучек?
– Смогу, дедушка, смогу… Сил-то сколько во мне прибавилось… Дойду…
– Ну, храни тебя бог, дитя мое! – и старик перекрестил его. Потом обратился к Кавуну: – Он все тропинки знает. Исходил со мной Хадыжи и Нефтегорск, бывал на Лагонаках, на Курджипсе и Белой. Орехи, ягоды да дичку собирали! Сгодится вам мой внучек. Да еще как сгодится. Только нынче же уходите. – И опять к внуку: – Веди их мимо Северской и Ставропольской к Горячему Ключу. А там через Хадыжи к Нефтегорску…
– Знаю, дедушка.
– Гляди ж, не отстань в дороге.
– Не тревожьтесь, дедушка. Мы не бросим его. Надо будет – поможем, – заверила старика Анка.
– Конечно, не бросим, – подтвердил Краснов. – Как можно!
Старик поцеловал Юхима, низко поклонился всем и отправился в станицу.
Вернувшись на берег, Кавун приказал:
– Снять пулемет, боеприпасы. Забрать харчи и свитки. Суда потопить. Через час на марш.
Стояла тихая августовская ночь, напоенная крепким ароматом полевых цветов, полынка – сложным запахом степного разнотравья. В темно-голубом небе в сиянии множества крупных звезд медленно проплывал тонкорогий молодик.
Партизаны шли гуськом, почти бесшумно. Перед походом амуниция, оружие – все было плотно пригнано и приторочено, чтобы в пути ничто не звякало и не тренькало. Курить было запрещено, разговаривали шепотом. Пулемет партизаны несли на носилках, устроенных из двух толстых и длинных палок и прутьев лозняка. Возле железнодорожной линии остановились. За насыпью проходила шоссейная дорога из Краснодара на станицу Крымскую и Новороссийск. Возвратившись из разведки, Бирюк доложил:
– Никакого движения. Тишина.
Переходили железную дорогу по три человека, а со сборного пункта двинулись повзводно. Впереди смутно вырисовывались очертания Кавказских гор. Месяц, опускаясь к горизонту, коснулся брюшком острия горного пика и, казалось, застыл на месте, будто зацепился за верхушку минарета. Наконец и он скрылся за пиком, и горные вершины погрузились во мрак.
Трудно пришлось раненому Юхиму в походе. Порой у него кружилась голова, он на мгновение останавливался, стиснув зубы. Но уже в следующую минуту, опираясь на Анкино плечо, упорно продолжал идти вперед.
– Крепкий ты, парень, молодец, – ободряла Юхима Анка, поддерживая его за талию. – Настоящий казак!
На рассвете отряд достиг первого склона, покрытого густым кустарником. За ним пошло разнолесье, дуб, осина, бук, ясень, дичка – яблоня и груша.
– Мы в районе горной полосы, – сказал Юхим. – Теперь можно и отдохнуть.
– Привал, – скомандовал Кавун.
Выставив часовых, усталые партизаны предались давно желанному, но чуткому, тревожному сну.
Анка расстелила на жесткой траве пальто, положила в изголовье санитарную сумку, сказала Юхиму:
– Вот тебе и постель. Ложись, отдыхай.
– А вы?
– За меня не беспокойся. Я здорова и на голой земле-матушке прикорну.
– Добрая у вас, сестрица, душа, – благодарно сказал Цыбуля.
Всходило солнце. Скрытые зарослями прибрежного кустарника, партизаны умывались холодной, бодрившей усталые тела горной водой. Юхим, смачивая марлю, вытирал ею лицо, прикладывал к глазам. Лоб у него был забинтован и по-настоящему умыться он не мог. Зато его товарищи пофыркивали от удовольствия, разбрасывая серебристые брызги ледяной воды.
– Шо за ричка? – спросил Кавун.
– Афипс, – ответил Юхим. – Впереди их много. Еще будут Шебш, Малый Чибий, Псекупс, Апчас, Пшиш, Пшеха, Курджипс, Белая. Хотите, я вас до Лабы доведу.
– А стоит ли так далеко забираться? – Васильев посмотрел на Кавуна, потом перевел взгляд на Юхима, стряхнул с пальцев капли воды.
– Хай тезка каже.
– Думаю, не стоит. Нам и тут работы хватит. А там есть кому бить фрицев. Хадыженцы, майкопчане, лабинцы – они зараз все ушли в партизаны.
– Добре. Тут останемось.
– Зачем тут, товарищ командир? – сказал Юхим. – Я знаю одно место, где можно хорошо укрыться и оттуда делать вылазки. Это западнее Горячего Ключа, между горными поселками Шабановское и Пятигорское.
– Шо ж, ходимте туды.
После завтрака отряд двинулся в поход. Шли гуськом по крутым тропам, растянувшись длинной цепочкой. Впереди Кавун, Бирюк, Анка и Юхим, за ними следовали Краснов и Васильев со своими взводами. Путь был короткий, не более двадцати пяти километров, но очень трудный. Чем дальше углублялся отряд в горный район, тем все больше замедлялось движение. Надо было преодолевать возвышенности, спускаться в глубокие ущелья, переходить бурные горные потоки, карабкаться по почти отвесным скалам, цепляясь за колючие ветки дикого кустарника.
Сумерки застигли отряд на полпути. На ночлег партизаны расположились на небольшой лужайке, похожей на пестрый ковер от множества горных цветов всевозможных оттенков. Неподалеку шумел, срываясь с кручи, вспененный Безепс, приток Шебша. Наскоро умылись, поужинали вяленой рыбой, припасенной еще в Кумушкином Раю, запили неприхотливый ужин прозрачной горной водой и легли спать. Где-то вдалеке изредка погромыхивали пушки.
– На горы лезут, – определил Юхим.
– Сорвутся, – сказала Анка. – Наши все равно сбросят их в пропасть. Не пропустят.
– А мы поможем Красной Армии.
– Непременно поможем. А пока спать…
Утром партизаны-рыбаки впервые увидели живописную панораму горной полосы. Всюду, куда ни кинь взгляд, сплошные массивы горного дубняка! Густые купы его, росшие на неровной холмистой местности, напоминали бугристые зеленые волны, уходившие к самому подножию Кавказского хребта. И бронзокосцам и кумураевцам эта живая картина напомнила родное волнующееся море, и не один из них, зачарованно глядя в синеющую даль, тяжело вздохнул.
Вершины гор, покрытые вечным льдом, казались фиолетовыми. Но когда на них упали первые лучи солнца, ледники заискрились, вспыхнули, словно огромные алмазы, и засияли голубовато-розовым блеском.
– Какая красота! – вырвалось у Анки.
– На эти красоты еще надивуемся, – сказал Кавун. – Веди, Юхим, дальше. Нынче дотягнем до места?
– Дотянем.
– Ну, двинулись, товарищи.
К Анке подошел Бирюк:
– Анна Софроновна, вам тяжело. Дайте помогу.
Анка несла две санитарные сумки – свою и покойного Душима. Одну из них взял Бирюк.
– В сельсовете был у вас в помощниках, Анна Софроновна, и теперь помогать рад. Вот как крепко связала нас судьбинушка.
Отряд двигался вперед. Юхим заводил партизан в такие места, где даже среди бела дня стоял полумрак. Столетние дубы, стройные мачтовые пихты плотной стеной подымались ввысь, и солнечный луч не проникал сквозь густую листву. Встречались и такие чащобы, что приходилось с трудом прокладывать себе дорогу.
В междуречье Шебша и Безепса шедший впереди Юхим вдруг остановился и отступил назад, подняв руку. Колонна партизан застыла на месте. Кавун, осторожно ступая, подошел к Юхиму.
– Що там? – спросил он шепотом.
– Немцы… Тихо… Идемте, – и красноармеец повел за собой Кавуна.
На полянке паслись двенадцать вьючных лошадей, увешанных тюками и ящиками. Четыре немца стояли по сторонам полянки с автоматами на груди, остальные, развалившись на траве, курили и о чем-то вполголоса разговаривали. Несколько поодаль сидел со скучающим видом мужчина лет пятидесяти в гражданской одежде. Он лениво ковырял в зубах сорванной травинкой.
«Проводник», – решил Кавун и поманил к себе Краснова и Васильева. Он указал на полянку, отвел их в сторону, зашептал:
– Васильеву со взводом охватить тую сторону полянки. Тоби, Краснов, оцю. Швидко, але тихо. Треба взять их без выстрела. Як я гаркну: хенде хох! – враз всем выбегти на поляну и зажать их в кольцо. Ясно? За дило, други…
Быстро и бесшумно была окружена полянка. Когда, словно раскат грома, грянул могучий голос Кавуна «Хенде хох!» – в одно мгновение на полянку ворвались партизаны. Ошарашенные немцы схватились за оружие. Часовых обезоружили быстро, но те, что лежали на полянке, открыли огонь. Тогда заговорили винтовки и со стороны партизан. Восемь гитлеровцев, оказавших сопротивление, были расстреляны в упор. Четверых взяли в плен. В этой короткой схватке погибли три партизана. Кавун приказал взять тела погибших товарищей, подобрать немецкие автоматы, захватить пленных и идти дальше, в лес…
Остановились метрах в двухстах от полянки. Пленным приказали сесть. Васильев спросил человека в штатском:
– Русский?
– Да. Из станицы Ставропольской. Скиба – моя фамилия. Васыль Скиба. Кубанец я.
– Проводником был у них?
– Заставили, ироды проклятые. Не по своей воле…
– Куда они направлялись?
– В поселок Холодный Родник. Это туда, в горы. Верстов двадцать с гаком будет отсюда.
– Что в тюках и в ящиках?
– Не знаю.
– А мы зараз узнаемо, – сказал Кавун. – Хлопни, скидайте тюки та ящики, а то коням важко.
В тюках оказались новенькие немецкие шинели, плащи, сапоги и русские дубленые полушубки, ватные одеяла.
– Вояки хреновые… На легком морозе словно сопля мерзнут, – переговаривались партизаны, распаковывая ящики.
На свет извлекли автоматы, пистолеты «Вальтер», патроны, медикаменты и спирт в банках из белой жести; консервы, брусчатые буханки хлеба, копченую колбасу, ветчину, окорока, шоколад, коньяк в бутылках, сигареты.
– Гарни трофеи, – с удовольствием потер руки Кавун.
– А что будем делать с ними? – указал Васильев на гитлеровцев.
– Людоидам – смерть. Коням – воля, взяты с собою их мы не можемо.
– А мне, товарищ командир, что робыть? – спросил мужчина.
– Чимчикуй до свого куреня.
– Домой? В станицу? – Скиба испуганно смотрел то на Кавуна, то на Васильева. – Да, они ж меня, ироды, сразу в распыл пустят. Вы поглядите… Вся Кубань в огне! Жгут, проклята, и живых и мертвых. Нет, уж дозвольте к вам пристать.
– Шо, Григорий, визьмем?
– Я думаю, мы его назначим завхозом. И продукты, и оружие, и боепитание будут на его ответственности.
– Так я же и в колхозе был завхозом, – поспешил доложить обрадованный Скиба.
– Добре, – сказал Кавун.
…Последние два-три километра пути были самыми трудными. Партизаны, нагруженные трофеями, выбивались из сил, еле волочили ноги. Вечерело, когда отряд остановился перед ущельем, зигзагами врезавшимся в горный хребет. Ущелье было узкое, с отвесными стенами, покрытыми стелющимся колючим кустарником. По дну ущелья, виясь серебристой змейкой меж камней, бежал шустрый говорливый ручей.
– Вот мы и дома, – улыбнулся Юхим, придерживая рукой сползавший со лба бинт.
Со вздохом облегчения партизаны один за другим повалились на каменистую почву.
– Садись, – сказала Анка Юхиму, – перебинтую тебе голову.
Ущелье оказалось непроходимым. И без того узкое, оно было завалено огромными валунами, принесенными с горных вершин бурными весенними потоками. Юхим только ему известной заросшей тропой провел отряд в ущелье. Три древние высеченные в скалах пещеры, одна глубокая, вместительная и две поменьше, находились рядом. Входы в пещеры были замаскированы самой природой: зарослями фундука, колючей ежевики, сплетением обнажившихся корней дуба, свисавших со стены ущелья над пещерами.
– Тут, – кивнул Юхим на большую пещеру, – разместятся оба взвода отряда. А из тех одну займет командир отряда, другую завхоз.
– Нет, – возразил Васильев, – одну из малых пещер надо отвести под медпункт.
– Для медпункта есть хорошая палата. Идемте покажу.
Кавун, Васильев, Краснов, Бирюк и Анка последовали за Юхимом. Метрах в ста от пещер, между двумя огромными, вросшими в землю каменными глыбами, покрытыми ржавым лишайником, стояла добротная хижина с навесными дверями. Внутри хижины, по бокам, были устроены два ложа, постелью служили сухая трава и пожелтевшие листья дуба, душистые ветки пихты. Посреди хижины помещался очаг, в крыше была дыра для выхода дыма. В глубине хижины, от середины и доверху, каменные глыбы плотно прилегали одна к другой, внизу была щель, в которую с трудом мог пролезть человек. К щели снаружи был привален большой камень.
– Гарный палац, – одобрил хижину Кавун.
– Зимовье медвежатников, – пояснил Юхим. – Я и дедушка как-то ночевали здесь. Мы с ним тоже свалили одного медведя.
– А не далековато ли будет медпункт от расположения отряда? – обеспокоился Васильев.
Юхим успокоил его:
– Если подняться немного вот сюда, мы выйдем на поляну, от которой идет тропа, известная только охотникам, к селению Шабановское. Главный сторожевой пост должен быть на этой поляне. Там надо и пулемет установить. Так что медпункт будет находиться между основными силами отряда и сторожевым постом – под надежной охраной.
– Добре, – согласился Кавун.
– Анна Софроновна, – вызвался услужливый Бирюк, – я помогу вам оборудовать ваше жилище. Эх, картинку сделаем! Настелим фрицевских шинелей, одеял, стены плащами завесим, столик соорудим. Не хуже будет, чем в родном курене.
– Ладно, ладно, помощник, – улыбнулась Анка. – Идем за моими вещами.
Анка и Бирюк ушли.
– Ну, товарищ Цыбуля, – сказал Васильев, – нужно осмотреть окрестности нашего лагеря. Вместе и решим, где будем посты расставлять. Веди нас на поляну.
– Да она рядом, в двух шагах.
– Шо ж, пишлы, подывымось, – сказал Кавун.
XXIX
Фашистские самолеты бомбили железнодорожный узел. Жители с первым сигналом тревоги спустились в глубокие бомбоубежища. И только дежурные, сжимая в руках железные клещи, оставались у подъездов и на крышах домов.
«Юнкерсы», охраняемые «мессершмиттами», делали один заход за другим и падали в пике огромными распластанными птицами, низвергая бомбовой груз на эшелоны.
Взрывы следовали один за другим, земля, содрогаясь, глухо стонала. Разлетались разбитые в щепы вагоны и куски человеческих тел, дымились покореженные рельсы. На запасном пути ярко пылали и оглушительно лопались брюхастые цистерны с горючим. Серая пыль поднималась над всем этим адом, оседая в промежутках между взрывами, а изжелта-черный дым, устремляясь кверху, застилал копотью солнце, пятнал голубое небо.
Госпиталь был переполнен. Неутомимый хирург, начальник госпиталя, работал быстро, уверенно. Рот и нос его закрывала марлевая маска, и только открытые глаза, многое видевшие, горели сдержанным блеском. Умные руки с длинными гибкими пальцами брали подаваемые ассистентами то один, то другой хирургический инструмент. Оперируя, хирург искусно орудовал им, как скрипач-виртуоз своим смычком.
Профессор работал несколько часов подряд. Ампутировал конечности, делал сложные операции брюшной полости, извлекал осколки. В ту минуту, когда профессор оперировал раненного в грудь воина, к нему тихонько приблизилась старшая сестра и сказала вполголоса:
– Виталий Вениаминович, доставили с вокзала еще одного раненого в очень тяжелом состоянии.
– Подежурьте, Иринушка, возле него, я скоро освобожусь, – и профессор подозвал к столу своих помощников: – Посмотрите, друзья мои, маленький осколочек, а что наделал? Пробил грудную клетку и застрял в сердце. Изъять этот осколочек не представляет особого труда. Но попробуйте удалить его – и сердце перестанет биться.
– Виталий Вениаминович, а что же в таком случае делать? – спросил один из помощников.
– Оставить так, как есть. Больной будет жить.
Тяжелораненого сержанта нашли среди обезображенных трупов. Вначале его приняли за убитого. Но когда сносили погибших к братской могиле, санитар заметил, что сержант подает признаки жизни. Носилки осторожно поставили на землю. Сержант судорожно зевнул, прошелестел что-то пересохшими губами и приоткрыл глаза. Его тотчас взяли на машину и отправили в госпиталь.
Раненый лежал на окровавленных носилках в коридоре. В палатах не было ни одного свободного места. Он попросил пить. Ирина сделала из соды и сахара шипучку, поднесла стакан к его запекшимся губам.
– Влей ложкой, сестрица. Голова не подымается.
На фронте сержант был ранен в голову осколком, а во время бомбежки на станции ему раздробило обе руки и ногу. Юноша лежал неподвижно. Ирина напоила его с ложки. Он облизал пересохшие губы, внимательно посмотрел на Ирину, затем перевел потухающий взгляд на ее портрет, висевший в коридоре среди портретов лучших доноров госпиталя, и болезненная улыбка скользнула по его мертвенному иссиня-желтому лицу.
– Чему вы улыбаетесь, дружок? – спросила Ирина, осторожно поправляя на его голове повязку.
– Хорошая…
– Кто?
– Вы, сестрица… Ласковая… За таких… если уж смерть в горло вцепится… и умирать не страшно… Хоть вы и далеко от нас… в тылу… А тоже отдаете Родине силы… нам свою кровь… Тоже героини… – он умолк. Потом заговорил снова:
– Сестрица… в левом кармане гимнастерки… фотокарточка в конверте…
Ирина понимающие кивнула, отстегнула пуговицу, вынула из нагрудного кармана конверт, протершийся на углах, извлекла из него фотокарточку, и невольно залюбовалась миловидным девичьим лицом. Льняные волосы пышно курчавились. На уголке карточки наискосок было выведено ровным неторопливым почерком:
«Самому смелому воину.
Анастасия»
– Моя Настенька… Ребята присудили ее мне.
– Вы лично знакомы?
– Нет… но она мне будто родная… Переписываемся, – сержант устало смежил веки. – Как живая стоит передо мною… Знаете, сестрица, ведь я разведчик… – Он вновь открыл глаза. – Бывало, к немчуре в тылы… все сдаю командиру: документы, орден, медали, а карточку – с собой. …Лежу в кустах… в бурьяне… день, два, три… высматриваю… Так сказать, фиксирую… Взгляну на Настеньку и… легче становится… – Сержант помолчал. – А вот наши артиллеристы… так у некоторых на щитах орудийных… карточки девушек наклеены… Однажды двадцать три немецких танка… на дивизион полезли… А ребята поклялись перед девушками… И не пропустили… Семнадцать танков подбили… а шесть задом-задом… удрали восвояси. Если бы пять пушек… не вышли из строя… и остальным танкам верный капут был бы…
Сержант еще попросил воды. Ирина напоила его. Он умоляюще посмотрел на сестру.
– Вы можете исполнить последнюю просьбу умирающего?
– Почему «умирающего»? Вы будете жить и обязательно встретитесь с вашей Настенькой.
– Не надо, сестрица… обманывать. Знаю, что отхожу… не жилец я больше… Но смерть приму…
– Хорошо, родненький, исполню, – поспешила Ирина заверить его.
– Напишите обо мне Настеньке… Адрес на конверте… внизу. А еще такая просьба: пошлите на фронт… свою фотокарточку… Напишите: «Самому отважному»… Полевая почта направит ваше письмо в какую-нибудь часть… Пошлите, сестрица… И Настеньке! – последнее слово вырвалось у него с хрипом, он умолк, глаза заметно померкли. Сержант прошептал: – И Настеньке… – и перестал дышать.
– Ну-с, Иринушка, – мягким ласковым голосом произнес профессор, торопливо пробегая по коридору, – покажите-ка мне вашего…
Ирина закрыла руками лицо и ничего не ответила. Плечи ее вздрагивали.
Не одну смерть видела Ирина, не один боец умирал у нее на руках, но смерть разведчика особенно острой болью отозвалась в ее груди. Как ни тяжело бывало Ирине, какие горести ни приносила жизнь, она никогда не жаловалась. Чуткая, отзывчивая, девушка с сестринской добротой относилась к окружавшим ее людям, страдавшим от ран, и эту чужую боль носила, как свою, в мужественном и стойком сердце.
Ирина сидела за маленьким столиком в дежурке и перебирала истории болезней. Лицо ее горело, лихорадочно блестели влажные темные глаза, руки слегка дрожали. Она ничего не видела в шелестевших перед нею бумагах, все не могла отвести глаз от счастливой улыбки Настеньки. Фотокарточка незнакомой девушки стояла перед Ириной, прислоненная к чернильному прибору.
«Да, Настенька, счастливая ты. Тебе позавидовать можно. Ты была там, в огне и дыму, среди дорогих и близких нам тружеников фронта. Ты ходила в разведку с ними, помогала им. И ты любима… горячо любима ими…» – дав волю разгоряченному воображению, Ирина перенеслась мыслями к далеким огневым рубежам…
…Вот она идет по дымному полю. Заглядывает в глубокие траншеи, в тесные землянки и видит, как бойцы и командиры читают друг другу письма, разглядывают фотокарточки знакомых и незнакомых девушек. Как они радуются каждой строчке теплого письма, как нежно ласкают взглядом тех, кто с любовью к ним и с верой в победу смотрит на них с фотокарточек.
А вот артиллеристы… Пушки замаскированы. На щитах пушек – фотокарточки жен, сестер, матерей, подруг. От дождей и снега, от ветра и пороховой копоти карточки полиняли, выцвели, но пушкари смотрят на них и обретают новые силы для борьбы с врагом.
…Вот ползут немецкие танки. Артиллеристы клянутся не пропустить ни одного. Пушки, вздрагивая, бьют по врагу. Дымятся подбитые танки с черными крестами. Но из-за пригорка выкатывается новая бронированная волна. Рев пушек становится все яростнее, броня трещит, лопается. Танки не прошли…
Дорогие мои! Как хочется обнять вас всех, всех… исцелить ваши раны, дыханием сердца сдуть с ваших обветренных лиц пороховую копоть…
Легкий скрип двери прозвучал в ушах Ирины, как орудийный выстрел. Она вздрогнула и сжала в руке чью-то историю болезни.
– Это что же, Иринушка, – строго произнес профессор, – сорока восьми часов в сутки вам мало?
– Виталий Вениаминович… – она встала с табуретки, заметно волнуясь. – Вы до семидесяти двух часов продлили сутки… и тоже мало? Вы же работаете трое суток без передышки.
Профессор не носил бороды и усов. И когда он немножко сердился, то поднимал руку и согнутым указательным пальцем проводил по верхней губе, будто приминал воображаемый, непослушно топорщившийся ус.
– Но, но! – предостерегающе произнес профессор и примял верхнюю губу согнутым пальцем. – Я отлично отдохнул прошлой ночью, – он пристально посмотрел на Ирину. – Ваша бледность не нравится мне.
– Да нет же… Просто, я задумалась…
– Сейчас же отправляйтесь отдыхать.
– Виталий Вениаминович, я не могу оставить их, – кивнула она на палату. – Все тяжелые…
Профессор сжал губы, собрал на лбу морщинки, по-отечески ласково взглянул на Ирину и молча вышел.
Ирина распахнула окно. Стояла прохладная сентябрьская ночь. Свежий воздух приятно холодил ее пылавшее лицо. Она вернулась к столу, взяла чистый лист бумаги, обмакнула перо в чернила и решительно, торопливо начала писать…
XXX
Работникам полевой почты много раз приходилось обнаруживать среди обильной корреспонденции письма с короткими любопытными адресами: «На фронт. Самому храброму бойцу». Или: «На фронт. Вручить самому отважному воину».
Десятки таких писем были направлены пехотинцам, артиллеристам, саперам, минометчикам, бронебойщикам, зенитчикам, связистам. Письмо Ирины попало в БАО – батальон аэродромного обслуживания.
Авиаполк ночных бомбардировщиков У-2 базировался за Кавказским хребтом. Площадь аэродромного поля была невелика, но вполне позволяла легкому и неприхотливому самолету совершать взлет и посадку.
Старшина БАО, получив от письмоносца пачку писем и раскладывая их на колениях, рассуждал про себя:
«Миколе Жупану – от жены. Гопак плясать… Михаилу Кравцову – от товарища. Сто граммов с него… Тарасу Сагайдачному – от девушки. Что ж, споет нам „Дивка в синях стояла, на козака моргала…“» – Но тут подвернулось письмо Ирины, и старшина сам заморгал, не зная, как поступить ему?.. Кому вручить это письмо и что потребовать за него?..
– За-да-а-ча… – вздохнул старшина, разглядывая со всех сторон голубой конверт. – Придется с хлопцами посоветоваться. Впрочем, что тут советоваться. Сержанту Файзуле – вот кому адресовано это письмо.
Свободные от наряда солдаты отдыхали, когда в блиндаж вошел старшина. Все вскочили с нар, увидев в его руке пачку писем. Выкликая по фамилиям, старшина раздал солдатам письма, забыв о том, с кого что причитается, и с хитринкой посмотрел на сержанта. По дороге в роту старшина вспоминал о том, как несколько дней тому назад сержант уничтожил немецкий самолет. «Юнкерс» пикировал прямо на зенитную пушку, у которой дежурил Файзула. Сержант не растерялся, открыл огонь. Самолет, не успев сбросить груз, задымил, потерял управление и упал в глубокое ущелье, взорвавшись на собственных бомбах. Командование представило Файзулу к ордену.
– Сержант…
– Я, товарищ старшина.
– С кем переписываешься?
– С матерью.
– И больше ни с кем?
– У меня, кроме матери, никого нет.
Старшина протянул ему голубой конверт:
– Ну так получай еще от одного человека. Надо полагать, что пишет тебе какая-нибудь славная девушка.
Сержант повертел в руках конверт, отрицательно покачал головой.
– Это не мне.
– Да ты во внутрь загляни, может, и тебе?
Сержант вскрыл конверт, развернул письмо. Из него выпала фотокарточка, с которой смотрела девушка с грустными черными глазами. Старшина долго не отрывал от карточки изучающего взгляда, улыбнулся:.
– Хороша дивчина!..
Снимок переходил из рук в руки, вызывая у солдат шумные возгласы одобрения.
– Сержант, чего же ты молчишь? Читай вслух.
Файзула пожал плечами и прочитал:
«Я не знаю тебя, отважный воин, но чувствую в тебе брата. Ты, защищающий нашу любимую Отчизну от фашистской чумы, самый родной для меня человек. Посылаю тебе свою фотокарточку и хочу переписываться с тобой. Я работаю в госпитале старшей сестрой и состою донором. Все мы верим в скорую победу над врагом. Пусть наша любовь согревает вас, доблестных воинов, а любовь Родины придает вам бодрость и силы. Привет всем твоим боевым товарищам!
Ирина».
В блиндаже наступило молчание. Сержант сложил письмо, посмотрел на снимок, прочитал на обороте надпись: «Самому отважному воину», сказал:
– Не мне.
– Да ведь ты единственный в БАО представлен к ордену! – сказал старшина. – По всем статьям выходит тебе.
– А разве тут только один наш батальон? А летчики? Возьмите Якова Макаровича Орлова. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны первой и второй степеней и к ордену Красного Знамени представлен. Да отважнее его во всем полку никого нету. Он по два-три вылета за ночь делает, фрицев термитками кормит. А легкое ли дело через эти горы ночами летать?
– Пожалуй, ты прав, – задумался старшина. – А как хлопцы думают?
– Присудить Орлову!
– Ясно, Орлову!
– Он самый отважный в полку! – поддержали солдаты сержанта.
– Так тому и быть, – сказал старшина и повернулся к окошку, за которым мелькнула чья-то высокая фигура. – Э-э, да вон и сам Орлов пошел. Легок на помине. Сейчас я его сюда приведу.
Старшина выбежал из блиндажа и скоро вернулся с летчиком. Сержант и солдаты встали, вытянув руки по швам. Орлов махнул рукой:
– Отдыхайте, товарищи, отдыхайте… Ну, в чем дело?
– А вот… – старшина подал ему голубой конверт.
Орлов прочитал письмо, с нескрываемым любопытством посмотрел на снимок Ирины, поднял на старшину удивленные глаза:
– Чертовски красивая девушка!.. Какому же это счастливцу прислано?
– Вот всем миром присудили вам, товарищ лейтенант.
– Мне?
– Вам. Самому отважному воину, как и просит Ирина.
– Позвольте, – Орлов кивнул на Файзулу. – А сержанту, сбившему вражеский самолет, в отваге отказываете, выходит?
– Это… случайность, – сконфуженно пробормотал сержант.
– Ишь ты! – засмялся Орлов. – Слыхали, товарищи? По его выходит так: Красная Армия сотнями тысяч истребляет гитлеровцев только благодаря случайностям.
– Нет, товарищ лейтенант, – оправился от смущения Файзула. – Благодаря не случайностям, а… храбрости и отваге солдат… и полководческому таланту военачальников Красной Армии.
– Вот это верно; благодаря вашей смелости и отваге и немецкий самолет задымился и спикировал в ущелье. Так что письмо адресовано вам, – Орлов возвратил сержанту конверт и направился к выходу.
– Товарищ лейтенант! – спохватился сержант. – Девушка будет ждать ответа, что же написать ей?
– Что сердце подскажет.
– Врать мы ей не посмеем. Она пишет – «самому отважному», а вы отказываетесь.
– Что ж, напишите тогда так: хотя вы и хорошая девушка, а я, мол, отважный сержант Файзула, отказываюсь от вас, – и он вышел из блиндажа.
Сержант, держа в руке письмо Ирины, сидел совсем обескураженный.
– Не печалься, Файзула, – потрепал его по плечу старшина. – Может, у лейтенанта есть причина важная. Скажем, невеста, а то и жена с детками. А девушке мы напишем так: дорогая Иринушка, спасибо тебе за письмо и карточку. Тебя, мол, мы всем батальоном аэродромного обслуживания удочеряем и рады переписываться с тобой.
Сержант нахмурился.
– Почему «удочеряем»?.. Если она вам, товарищ старшина, в дочери годится, то какие же мы ей папаши? Ну, куда ни шло, хотя бы так сказать: усестряем.
Старшина запротестовал:
– В жисть не слыхивал такого… Усыновить, удочерить – так можно. А усестрить?.. – и он развел руками.
– Ладно, ладно, – отмахнулся сержант. – Обойдемся без этих слов. Главное не в этом.
