Текст книги "Анка"

Автор книги: Василий Дюбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)

– У нас из каждой хаты видно море, – сказала Таня.

– Хорошо, – повторила она.

– Ну, – обняла Соня мать, – я рада за тебя, мама.

– А я за вас, дети мои. Дай бог вам счастья и на новом месте.

– От бога счастья не дождешься, мама.

– Это я по старой привычке.

– Располагайтесь как дома, – сказала Таня.

– А ты не забывай приходить в гости в свою хату.

– Нет, Сонечка, не забуду, – засмеялась Таня и ушла.

На другой день возле Дома культуры собрался народ. Провожали Сашку, Проньку и их товарищей в Южнобугск. Прощаясь с Тюленевым, Сашка сказал:

– Пиши мне, Василь Василич, как будет чувствовать себя в мое отсутствие «Медуза». Старенькая она, так ты жалей ее.

– Все будет в порядке, – улыбнулся Тюленев.

Пронька стоял в сторонке с Килей Охрименко и нашептывал ей:

– Дубов и Жуков обещали помочь тебе. Сдашь за седьмой класс экзамены и паруси в город. Курсы краткосрочные. Вот и попадешь ко мне на сейнер радисткой. Поняла?

– Поняла, Прокопий Михайлович.

– Да называй ты меня просто по имени.

– С непривычки как-то не получается у меня… Потом, когда привыкну…

Их окликнули. Все уже сидели в кузове. Пронька встряхнул руку смутившейся Кили и побежал к машине. В последнюю минуту пришла Ирина и передала Сашке небольшую картонную коробку.

– Здесь порошки, таблетки, йод, бинты… В общем, все необходимое для дорожной аптечки. Пригодится.

– Спасибо, Ирина Петровна, за ваши заботы, – Сашка снял с головы бескозырку, прижал ее к груди и отвесил поклон. – Будем надеяться, что здесь, – постучал он пальцами по коробке, – в случае надобности мы обнаружим и пилюли?

– А какие бы ты хотел пилюли?

– Для присушки обаятельных девушек.

– Смотри, злой морячок, как бы ты сам в Южнобугске не присох к какой-нибудь девушке, – засмеялась Ирина.

Машина тронулась рывком. Сашка хотел еще что-то сказать, но потерял равновесие и под общий смех провожавших завалился в кузов.

XVII

Прибывших с Азовья рыбаков разместили в двух номерах гостиницы по восемь человек в каждом. Распорядок дня был установлен следующий: с семи до десяти утра они находились в распоряжении Семена Семеновича на верфи, где покоились на стапелях рождавшиеся под умелыми руками судостроителей сейнеры; в десять шли на завод и ежедневно по три часа изучали двигатель под руководством опытного механика; с тринадцати до пятнадцати часов – обеденный перерыв; с пятнадцати до девятнадцати азовчане занимались на курсах радистов. Вечерами они садились за стол, раскрывали общие тетради, просматривали сделанные за день записи, закрепляя в памяти все то, что видели и слышали на верфи, на заводе и на курсах радистов.

День был полностью загружен. Однако бронзокосцы и их соседи из Светличного и Мартыновки не жаловались на усталость. Их интересовало решительно все.

Пронька как-то заметил другу:

– А что, Сашок, не пригодились бы тебе те самые пилюли, которые ты желал обнаружить в аптечке, подаренной нам в дорогу Ириной Петровной?

– Безусловно, – согласился Сашка, набивая табаком трубку. – Вот она, присуха, – шлепнул он ладонью по общей тетради, лежавшей перед ним на столе. – Такая присуха, что никакими силами не отдерешь себя от нее.

По воскресным дням Сашка, Пронька и их товарищи два раза ходили на реку купаться – после завтрака и после обеда. Однажды на пляже мимо них прошли девушка и мужчина с черной пушистой бородой. Это были Олеся и Николай. Олеся пристально посмотрела на азовчан, а Николай отвернулся.

– Видал? – толкнул Пронька в бок Сашку. – Девушка высшего класса, а с каким-то бородачом вожжается. Ты посмотри, Сашок, какая у нее изящная фигурка… Талия осы… А ножки-то, ножки! Словно точеные…

– Вижу рыжую голову, – безразлично проговорил Сашка, а сам не отрывал напряженного взгляда от гибкого стана Олеси.

– Рыжая? Да у нее золотистые волосы. Это же редкость! Правда, товарищи? – обратился он к землякам.

– Красавица! – убежденно воскликнул кто-то из рыбаков.

– Слыхал? – не унимался Пронька.

– Слыхал, – приподнялся на локтях Сашка и нацелился прищуренным взглядом на Проньку. – А ты что же это, Прокопий Михайлович, вскружил Киле голову, надо полагать, клялся ей в верности, а теперь на других глазками постреливаешь?

– Ах ты клеветник эдакий, – укоризненно покачал головой Пронька. – Неблагодарный. Я о тебе пекусь. И очень сочувствую твоему горю.

– Какому?

– Да что Ирина Петровна не снабдила тебя теми пилюлями для присушки.

– Пускай дураки ими пользуются, – засмеялся Сашка, – а я и без них покорю любую девушку.

– Чем?

– Не видишь? – и уставился на Проньку пронизывающими глазами. – Своим неотразимым взглядом!

Пронька покатился со смеху и свалился в воду. А Сашка не переставал вести наблюдение за Олесей и Николаем. Они разделись поодаль и вошли по колени в реку. Николай был в черных трусах, Олеся в зеленом купальном костюме. Голова ее была обтянута голубой резиновой шапочкой. Олеся с места нырнула, и через минуту ее голубая шапочка показалась метрах в десяти от берега. Николай тоже нырнул, но продержался под водой несколько секунд. Он кружился на месте, шлепал ладоними по воде и звучно отфыркивался. Олеся достигла середины реки, крикнула:

– Ко-о-ля-а-а! Догоня-а-ай! – и поплыла против течения.

Николай поплыл, но вскоре повернул обратно, вышел на берег и упал на песок.

– Эх! – рубанул рукой воздух Сашка. – Видать, у Коли бородатого догонялка слабая, – и он полез в воду.

– Ну, ну! – подзадорил его Пронька. – Посмотрим, как ты догонишь эту русалку.

– Догоню.

– И как ты без присушки покоришь ее сердце.

– Покорю, – упорствовал Сашка и поплыл.

Олеся, видимо, разгадала намерение Сашки, направлявшеюся к ней, и, покружив на середине реки, будто дразнила его, поплыла к противоположному берегу. А плавала она легко и быстро, извиваясь гибким телом, словно шустрая рыба. Сашка же шел медленно и тяжело, заваливаясь на правый бок, но взмахи его длинных рук были равномерными и напористыми. Когда он миновал середину реки, Олеся уже выплеснулась на противоположный берег и грелась на солнышке. Ей нравились смелость и упорство незнакомого парня, однако ее подмывало подшутить над ним, и она крикнула:

– Дотянем? Или «…огни в моей топке совсем не горят»… – нараспев было растянула Олеся, но Сашка бодро откликнулся:

– Дотянем! И огни во мне, правда, не горят, а пылают!

– Вот какой вы пламенный! – засмеялась Олеся.

– Какой есть…

– А, может, взять вас на буксир?

– До такого позора морская душа еще не доходила.

– О-о-о! Морская душа! А чего же это вы, морячок, ползете словно старая худая посудина и даете крен на бок? Или вас кто-то торпедировал справа по борту?

Сашка подплыл к берегу. Оставаясь в воде и качаясь на легких волнах, он ответил:

– И такое было, милая гражданочка.

Олеся перестала смеяться и внимательно взглянула на незнакомца. Васильковые глаза Сашки смотрели прямо и открыто.

«Симпатичный парень, – отметила про себя Олеся. – Даже интересный. И, наверное, добрый». – А вслух сказала:

– Что же это мы, почти познакомились, а имени друг друга не знаем. Меня зовут Олеся, а вас?

– Сашок. Так рыбаки меня окрестили. А правильно – Сашка.

– Александр?

– Можно и так. Меня зовут, как кому захочется.

Олеся от души рассмеялась.

– Веселый вы парень… А чего в воде киснете? Вылезайте. Так приятно на горячем песочке сидеть.

– Раз приглашаете, чего ж, вылезем.

– А вы ждали приглашения?

– Такое воспитание…

– Однако оно не помешало вам кинуться с того берега вдогонку незнакомой девушке, – уязвила Олеся.

– Так вы же крикнули – «Догоняй!»

– Не вам, а вон тому бородачу… – и погрозила пальцем: – А вы хитренький.

– Многим не располагаю, а немножко хитрости есть.

– Так чего же вы не вылазите?

– Лезу, милая гражданочка, лезу.

Сашка на брюхе выполз из воды, на одной ноге подскакал к Олесе и опустился возле нее на песок. Увидев, что на правой ноге у Сашки не было ступни, Олеся сразу посерьезнела. С ее лица слетела улыбка, она взглянула на Сашку и тихо спросила:

– Это… на войне?

– Там. И это там, – повернулся он боком, помеченным пятью шрамами.

– Как же это?..

– Просто. На войне все просто: и осколки впиваются, и пули насквозь пронизывают, и смерть приходит запросто. Видите ли, Олеся, я служил на торпедном катере. Мы гитлеровские военные транспорты ко дну пускали. Веселая была работенка! Ну, и меня угостили фрицы. Так что вы были правы, когда сказали, что меня торпедировали справа по борту, – на лице Сашки заиграла простодушная подкупающая улыбка.

– Да разве можно над такими вещами смеяться? – покачала головой Олеся.

– Но и не плакать же над тем, что неизбежно.

Они улеглись на песок, подставив спины под палящие лучи солнца, и продолжали разговор. Олеся чувствовала, как этот простой, откровенный и веселый парень все настойчивее завладевает ее мыслями, и она почему-то не противилась, будто давно ждала именно такой случайной, но приятной встречи с человеком, который пришелся бы ей по сердцу. Сашка рассказывал все-все о себе… И о своем безрадостном детстве, и о добросердечных азовских рыбаках, приютивших его у себя как родного сына, и о светлой колхозной жизни на Бронзовой Косе, и о том, как он с боевыми товарищами уничтожал на Черном море фашистскую сволочь, а теперь снова трудится под мирным небом. Олеся внимательно слушала его. Но когда он начал объяснять, зачем их, шестнадцать человек, рыбаки командировали в Южнобугск, Олеся встрепенулась, перебила его:

– Так вы должны знать мастера Сергеева.

– Семена Семеновича?

– Ну да.

– Он наш батя, – тепло и уважительно сказал Сашка.

– А мой сосед по квартире.

– Потешный он человек, – добродушно усмехнулся Сашка. – Каждый день по три часа толкует нам о том, с чего начинается, как продолжается и чем кончается постройка сейнера.

– Разве это плохо? – удивилась Олеся.

– Конечно, нет. Нам эти знания помехой не станут. Но ведь мы рыбаки и судостроителями быть не собираемся. Другое дело – знать двигатель сейнера. Или уметь работать на рации.

– Я тоже окончила зимой курсы. Буду радисткой на «Буревестнике». На днях выходим в море.

– Что за «Буревестник»?

– Поисково-вспомогательное судно. Вчера его спустили на воду.

– А-а-а, видел, видел!

– И вы знаете, кого мы будем обслуживать?.. Рыбаков Азовского моря.

– Да ну! – обрадовался Сашка. – Значит, будем встречаться.

– Обязательно.

Пронька свистом с того берега давал знать Сашке, что пора идти в столовую обедать. Сашка и Олеся обернулись. Николай тоже нетерпеливо махал Олесиной красной косынкой.

– Ваши друзья зовут вас.

– Вас тоже зовут.

– Вижу, – вздохнула Олеся. – Поплыли.

Они поднялись, сошли в реку. На воде держались рядом, плыли медленно, будто не хотели так скоро расстаться.

– А кто этот бородач? – спросил Сашка.

– Потом расскажу… в другой раз.

– Разве мы еще раз встретимся?

– Если вы пожелаете…

– Мне будет очень приятно, Олеся!

– Тогда приходите сегодня вечером к нам чай пить, – и она сказала адрес. – Я хочу преподнести Семену Семеновичу сюрприз.

– Непременно приду…

Вылезая из воды, Сашка заметил, как Пронька ощупывал его брюки, а товарищи лукаво улыбались.

– Ты что мнешь брюки? – возмутился Сашка.

– А ты скажи, морская душа, куда запрятал те колдовские пилюли? Не мог же ты своим дельфиньим рылом присушить к себе такую красу-девицу.

– А ты, морская лягушка, не шарь по чужим карманам.

Сашка стоял на одной ноге и покачивался. Пронька отдал ему брюки и взял его под локоть.

– Врешь, морских лягушек не бывает.

– Ты единственный экземпляр.

– Натягивай брюки, сердцеед. Ведь я просто хотел тебе помочь одеться. И теперь верю, убедился, что ты – неотразимый.

Сашка расплылся в улыбке:

– Пригласила на чашку чаю.

– Врешь! – не поверил Пронька.

– Клянусь якорем «Медузы».

– Смотри, бросишь якорь на том рейде, а потом и не подымешь его.

– Меня, Прокопий Михайлович, не так-то легко поставить на якорь… А впрочем, не возражаю. Девушка замечательная.

Сашка оделся, и все отправились в город. За ними на почтительном расстоянии следовали Николай и Олеся. Шли молча. Наконец первым заговорил Николай, скосив на Олесю злые глаза:

– Не нравится мне твое поведение.

– Что же ты находишь в нем предосудительного?

– Панибратство с кем попало… без разбора в людях… Кто он?

– Человек. И, видно, порядочный. Хочешь, познакомлю? И ты сам убедишься в его порядочности.

– Ты бы собрала всех колченогих проходимцев и представила бы мне всех разом. Зачем же в одиночку?

Олеся остановилась. Глаза ее были полны гнева, на лице проступили бледные пятна, губы дрожали.

– Ты… ты… – с трудом выдавила она из себя слова. – Ты не смеешь так о нем… Он тоже фронтовик… Моряк… Инвалид войны…

– Чего расстраиваешься, Леся? – мягко, примирительно сказал Николай, беря ее за руку. – Я тоже воевал. Имею ранения, контузии…

Олеся вырвала свою руку из его руки и окинула его холодным взглядом.

– Ты грубый… Злой… Ты становишься нестерпимым… Какая же между нами может быть дружба?.. – и быстро зашагала прочь.

Николай стоял растерянный и обескураженный. Опомнившись, он окликнул ее:

– Олеся!.. Олеся!..

Девушка даже не обернулась. Николай сорвался с места, догнал ее и, загораживая дорогу, заговорил страстно и убежденно:

– Ты права, Леся… Я виноват… Прости меня… И все это из-за проклятой контузии я иногда теряю самообладание… Ты одна в моей жизни и сестра и друг… Прости мою невольную грубость. Во имя светлой памяти своего брата…

Олеся остановилась, отвела глаза в сторону и сквозь слезы произнесла:

– Если бы ты не был фронтовым другом моего любимого брата… не простила бы…

Вечером Сашка пришел по указанному Олесей адресу в назначенное время. Собирались на чаепитие всегда в квартире Семена Семеновича. Олеся, накрыв на стол, через каждую минуту посматривала на золотые с такой же браслеткой, миниатюрные часики, подаренные ей Николаем.

– Бороду ждешь? – спросил. Семен Семенович.

– Кто придет, тот и будет нашим гостем, – неопределенно ответила Олеся.

Семен Семенович развернул газету. Пробегая глазами по ее столбцам, сказал:

– Бородой очень довольны. Способный, гвардеец. Думают назначить его на «Буревестник» помощником механика… Видимо, не зря свела вас судьба… Поплаваете вместе, больше свыкнетесь, а там, гляди, и поженитесь, а? – он сложил газету и выжидательно посмотрел на Олесю.

– О замужестве я пока и не помышляю. Зачем торопиться? Мне только двадцать один год.

Кто-то тихонько постучал в дверь. Олеся смутилась и застыла на месте.

«Это он… морячок…»

– Что же ты, открой дверь. Борода пришел.

Но когда в комнату вошел Сашка и Олеся приветливо встретила его, как давнишнего знакомого, Семен Семенович едва выговорил от удивления:

– Вы разве… знакомы?

– Как видите, – в глазах Олеси блеснул лукавый огонек.

– Когда же вы успели?

– Сегодня.

– Ах, негодница! – ласково упрекнул Семен Семенович. – Ах, плутовка!.. И ничего не сказала… Ты тоже хорош гусь, – обратился он к Сашке. – Познакомился с Лесей и чок-молчок?

– Да я вас сегодня и не видел, – оправдывался Сашка.

– Хотя… ты прав. Ведь сегодня нерабочий день. Тогда, Олеся, угощай нас воскресным чаем. И непременно расскажите, при каких обстоятельствах вы…

Резкий стук в дверь прервал его на полуслове.

– Теперь это он, борода… Войдите!

Дверь распахнулась, и Николай быстро шагнул через порог, но, увидев гостя, попятился и захлопнул дверь. Олеся вышла в коридор, а его уже и след простыл.

– Что он такой нелюдимый? – спросил Сашка.

– Работник хороший, – сказал Семен Семенович, – но человек он со странностями.

– Я думаю, что его странности, его вспыльчивость и раздражительность можно объяснить только последствиями контузий, полученных на фронте, – заметила Олеся.

– Но есть и еще одна причина его раздражительности, – Семен Семенович многозначительно посмотрел на Олесю. – Он ревнует тебя, Леся.

– Ревнует? – возмутилась Олеся. – Такого права и каких-то надежд на что-то ему никто не давал.

После неловкого минутного молчания Сашка спросил:

– Да кто же он, этот бородач?

– Фронтовой друг моего брата. К тому же однофамилец. Они воевали вместе. Брат умер у него на руках от тяжелого ранения. После демобилизации Коля приехал сюда. Семен Семенович устроил его на работу. Вот и все.

– Не все, – поправил Семен Семенович.

– Да то пустяки, – махнула рукой Олеся. – Видите ли, Саша… Он объяснился мне в любви… А я сказала, что приму от него только такую любовь, какой любил меня брат… И наши отношения должны быть только родственные.

После чая Олеся предложила Сашке прогуляться на свежем воздухе, и они ушли… С того вечера и началась их дружба. Вскоре они перешли на «ты», и Сашка понял, что он впервые в жизни и по-серьезному полюбил.

Сашка, попыхивая трубкой, с интересом наблюдал, как одни рабочие верфи навешивали под кормой руль, а другие подводили к нему штуртросы, прокладывая их вдоль бортов сейнера. Он машинально сунул руку в карман комбинезона и нащупал письмо, которое получил еще вчера вечером и забыл о нем. Письмо было от Тюленева. Сашка вскрыл конверт и углубился в чтение. Тюленев писал, что путина проходит хорошо, рыбаки довольны уловами и что «нашего полку прибыло, в МРС теперь имеется опытный инженер-механик, который приедет в августе в Южнобугск принимать сейнеры».

– Толково. Хороший народец подбирается, – сказал Сашка и продолжал читать:

«Есть у меня для тебя и „печальная“ весточка: „Медуза“ начинает сдавать. И сердце ее стало работать с перебоями (видимо, придется сменить мотор) и чихает старушка, и кашляет…»

– Простудилась, что ли, – засмеялся Сашка. – Ах, бедняжечка!..

К нему подошел Семен Семенович.

– О ком это ты, морячок?

– Да вот… наш механик пишет. Послушайте, какие новости…

– Некогда слушать. Оглянись-ка…

Сашка обернулся и увидел Олесю, она стояла у вахтерской будки и звала его к себе взмахами руки.

– Иди, – сказал Семен Семенович.

И Сашка ушел. Там, за территорией верфи, Олеся взяла Сашку под руку и сказала:

– У меня кое-что есть такое сообщить тебе… такое, Саша… – и замолчала, видимо, подбирала нужные слова для более ясного выражения своих мыслей. – Такое Саша… – повторила она, делая ударение на слове «такое», и подняла на него вдруг погрустневшие глаза.

Сашка уловил в ее смущенном голосе робкую нотку затаенной грусти и остановился.

– Что же именно?

– То, Сашенька, что дает нам право весь сегодняшний день быть вместе неразлучно.

– А завод? А курсы?

– Один раз можно и не пойти. Допустим, заболел…

– Так в чем же дело?

– Завтра утром «Буревестник» навсегда покидает Южнобугск.

– И ты?

– И я.

– В каком порту будет базироваться «Буревестник»?

– В Мариупольском.

– Это просто замечательно! – обрадовался Сашка. – Мы будем часто видеться.

– Но впереди месяц разлуки… Иди переоденься… Я буду ждать тебя дома.

Олеся и Сашка весь день провели у реки – купались, загорали, Олеся сказала, что раздражительность и грубые выходки Николая становятся невыносимыми, что его присутствие на «Буревестнике», куда он назначен помощником механика, будет тяготить ее. Она уже хотела было отказаться идти в плавание на «Буревестнике», но тут же передумала по двум важным причинам. Во-первых, она разыщет братскую могилу, в которой похоронен брат, и будет время от времени навещать ее, посадит цветы…

– Это легко сделать, поселок Светличный недалеко от Бронзовой Косы, – заметил Сашка и спросил: – А во-вторых?

Олеся с такой нежностью посмотрела на него, что он без слов понял девушку и молча пожал ей руку…

Возвращались поздним вечером, С моря дул низовой ветер, накатывая бугристые волны. У самого берега, приглушаемые шорохом песка, тихо позванивали всплески воды. Круторогий месяц качался на волнах реки.

И когда огни города были уже совсем близко, Олеся остановилась и взяла Сашку за руку.

– Скажи, какого ты мнения обо мне?

– Правильного. Я смотрю на тебя, как на скромную хорошую девушку… И я счастлив быть твоим верным другом, милая Леся… У тебя светлая душа и чистая совесть… Мне становится так легко и так радостно, когда я с тобой… Вот… дружим мы… уже больше месяца… – Сашка заметно волновался. – и каждый раз… при встрече… мне хотелось сказать… как ты мила… как ты хороша… добра и… как я… – он замолчал и стал набивать трубку табаком.

Олеся отняла у него и трубку, и табак, взяла за руку:

– Досказывай, Сашенька, досказывай…

Сашка видел, как в темноте светились ее глаз, и чувствовал, как дрожала рука.

– Досказывай…

Сашка вздохнул и выпалил:

– Мне хотелось сказать… как я крепко люблю тебя.

– И не решался?

– Боялся, что этим обижу тебя…

Олеся, счастливая и обрадованная, доверчиво припала лицом к Сашиной груди и горячо прошептала:

– Хороший ты мой… Друг ты мой, Сашенька…

Но каково же было удивление Олеси, когда на другой день утром среди провожавших экипаж «Буревестника» Сашки не оказалось. Глаза стоявшей на палубе девушки растерянно бегали по толпе, но того, кого они искали, не было.

«Не случилось ли что-нибудь с ним?.. Не заболел ли?..» – мучительно гадала про себя Олеся.

Семен Семенович понимал, кого ждала Олеся, и тоже смотрел по сторонам, разводил руками: нет, мол, его.

«Если заболел, так прислал бы кого-нибудь из товарищей… В чем же дело?.. Неужели он лгал и притворялся?..»

Огорчение Олеси было так велико, что она готова была взять свои вещи и покинуть борт судна, но девичья гордость и самолюбие не позволили ей сделать этого. К тому же и трап уже подняли. «Буревестник» принял на борт швартовы, отчалил от пристани и полным ходом пошел вниз по реке…

Город удалялся. Проплыли мимо окраинные домики. Вот и пляж. Олеся узнала земляков Сашки, они всегда были вместе. Пересчитала. Их было пятнадцать. Азовчане тоже узнали Олесю, помахали ей руками. Занятая мыслями о Сашке, Олеся не заметила их приветствий и перевела взгляд на противоположный берег. На том месте, где они когда-то познакомились, Олеся никого не увидела. Берег был пуст.

«Где же он?…» – мысленно вопрошала себя Олеся, но ответа не находила.

– Чего загрустила?..

Олеся вздрогнула и резко обернулась. В трех-четырех шагах от нее стоял Николай и злорадно ухмылялся в черную бороду.

– Подвел морячок? Наплюй на него…

Олеся сорвала с руки часы и молча швырнула ему под ноги. Николай поднял часы, приложил их к уху и, покачав головой, удалился.

«Буревестник» подходил к поселку Октябрьскому, где река впадала в узкий пролив Черного моря. Олеся стояла, опершись руками на бортовые поручни, и задумчиво смотрела вниз. Под кормой шипела и пенилась вода. Вдруг она услышала до боли в сердце знакомый голос:

– Счастливого плавания, Леся! До скорой встречи, родная!

Олеся увидела в нескольких метрах от борта улыбавшееся лицо Сашки и поняла, что парень заранее пришел сюда и, дождавшись парохода, подплыл к нему близко-близко. Ему хотелось проститься с ней без свидетелей, без посторонних глаз. Окинув взглядом опустевшую палубу, Олеся крикнула:

– Сашенька! Милый ты мой!

Она махала обеими руками, но ничего не видела, – глаза ее наполнились слезами радости…

«Буревестник» удалился. Он уже бороздил форштевнем воды Черноморского залива, а Сашка, лежа на спине и глядя вслед «Буревестнику», качался на волнах. Он на минуту закрыл глаза и так ясно, близко представил себе образ любимой девушки, что будто почувствовал ее жаркое дыхание и вновь услышал ее взволнованный радостный голос:

«Сашенька… Милый ты мой…»

Он улыбнулся и открыл глаза. Над ним висело чистое, иссиня-голубое небо.

XVIII

Дарья Васильева, одетая в робу мужа, шумно вошла в прихожую.

– Здоровеньки дневали! – певуче произнесла она. На ней ладно сидел брезентовый костюм, через руку перекинута парусиновая винцарада, на голове клеенчатая широкополая шляпа, шлейфом спадавшая на спину.

– Во! буря влетела в хату, – проворчал Панюхай, нахмурив белесые брови, но в его голосе Дарья уловила только добродушные нотки.

– Чего такой сердитый, Кузьмич?

– Ослепла, что ли? Пять минут безмолствия отсиживаем, а ты белугой ревешь. Анку во путь-дорогу спровожаем.

Анка и Орлов, сидя рядом на табуретах, улыбались.

– Эта отсидка не обязательна, Кузьмич, ежели дочку спровожаешь, – подсела к Панюхаю Дарья и лукаво скосила на него черные, как раскаленные угольки, жаркие глаза. – А вот когда будешь зятька во путь морскую дорожку снаряжать, полчаса в молчанку поиграй. Поможет. От всякого бабьего соблазна оградит его.

– Ох, чертовка! – вздохнул Панюхай. – Побей меня бог, сатана греховодная…

– Ей-богу, поможет!

– Да отчепись ты, болячка морская… – Панюхай встал и ушел в другую комнату, прикрыв за собой дверь.

Запрокинув голову и покачиваясь на табурете, Дарья содрогалась от хохота. Анка теребила ее за руку:

– Хватит, хватит тебе, хохотушка. Нам пора на берег.

Успокоившись, Дарья спросила:

– Ты готова?

– Давно, – Анка была в отцовской робе, только голова была повязана неизменной красной косынкой. – Тебя поджидала.

– Сейчас… Дай отдышаться… Ох, Кузьмич… Когда-нибудь он уморит меня… В могилу сведет…

– Не трогай его, – прошептала Анка.

– Да не я, Аннушка, он трогает меня. Нет-нет да и зацепит белужьим крючком.

Из другой комнаты послышался рассыпчатый, с хрипотцой смешок:

– Тебя сведешь… уморишь. Белужьей колотушкой не пришибешь.

– Пошли, пошли, – Орлов легонько вытолкнул Анку и Дарью в сенцы. На улице сказал: – Аня, может, я схожу за тебя в море?

– Чего ради? Ты сегодня утром вернулся и опять в море? Мой черед…

– А вы хитрый, – вмешалась Дарья.

– Почему? – удивленно посмотрел на нее Орлов.

– Гриша говорил, что вы прошлой ночью смотрели на «Буревестнике» кинокартину «Секретарь райкома»…

– И что же?

– А сегодня будут показывать «Жди меня». Вот и оставайтесь с Гришей на берегу и ждите нас, – Дарья заливисто засмеялась. – А то, ишь, разохотились.

– Дарья права, – поддержала ее Анка. – Покуда ее Гришенька раскачается да приобретет стационарную киноустановку для Дома культуры, мы хоть в море кино посмотрим.

– Да не в этом дело, Аня, – убеждал ее Орлов, – мотобот причалил к мастерским. «Медуза» до того раскашлялась и расчихалась, что Тюленев поставил ее на прикол и разобрал мотор.

– На парусах пойдем, – стояла на своем Анка.

– Мы и на веслах умеем ходить, – кивнула Орлову, прищурившись, Дарья, – с детства рыбачим в море.

– Дело твое, Аня, – вздернул плечами Орлов. – А я хотел, как лучше бы… Да и в сельсовете ты нужна…

– Таня хорошо справляется за меня в совете. А свою очередь я должна отбывать непременно. Ведь мы подменяем стариков. И они живые люди, им тоже нужна передышка.

– Хорошо, Аня, хорошо. Счастливого плавания, – и он направился в контору.

У причала уже суетились рыбаки, рыбачки и провожающие. На баркасы грузили сетеснасти, продукты и бочонки с пресной водой. Среди провожавших была и Соня Тюленева. Поздоровавшись с Анкой и Дарьей, она, вертя головой и сверкая темными стеклами очков, выпалила скороговоркой:

– Понимаете ли, у меня уже вошло в привычку – провожать рыбаков в море и встречать их. А моя подруга Таня сегодня, кажется, не идет с рыбаками?

– Нет, – ответила Анка. – Иду я, мой черед, а она в сельсовете за меня председательствует.

– Видать, – лукаво подмигнула ей Дарья, – они сговорились вместе остаться на берегу.

– Кто? – не поняла Соня.

– Таня и твой Василечек. Он тоже не идет с нами.

– Что вы! Что вы! – вступилась за мужа Соня. – Василечек мотор перебирает.

– Удивительное дело! – засмеялась Дарья. – Дни все время жаркие… вода в море теплая. Отчего же это «Медуза» застудилась и мотор ее стал кашлять?

Соня недоумевающе вздернула плечами. Анка улыбнулась ей и сказала:

– Дарья шутит. Ты посмотрела бы, когда она с моим отцом сцепится, хоть водой разливай их. Отец любит над ней подшутить, а она его подкузьмить, ну и схватятся…

– На то он и Кузьмич, чтоб кузьмить его, – сострила Дарья и захохотала.

Из мастерских вышел Тюленев. Щурясь на солнце, опускавшееся к горизонту, он вытирал руки паклей. Дарья окликнула его:

– Скажите, Василий, отчего это «Медуза» занедужила?

– От старости «сердце» у нее стало пошаливать.

– Значит, остаетесь на берегу весла сушить?

– Почему? Вот настрою мотор, и в море.

– Нынче?

– Безусловно. Ждите меня к полуночи, – и он скрылся в мастерских.

– Вот видите? – уставилась Соня темными окулярами на Дарью. – Василечек пойдет за вами вслед. Обратно на буксире приведет баркасы.

– Дай-то бог, – вздохнула Дарья и потянула Анку за руку: – Идем, дед Фиён кличет нас.

Пришел Васильев, дал команду отчаливать. Первым отшвартовался баркас Виталия Дубова. Таня прибежала в последнюю минуту и уже с пирса забросила на борт Виталию узелок с харчами. Последним, шестым, снимался с прикола новый баркас, на котором выходили в море дед Фиён, Анка и Дарья. Когда на счет колхоза перевели сумму в миллион девятьсот тысяч рублей, Васильев тут же купил парусину для парусов и приобрел лесоматериал для двух новых баркасов. И теперь все шесть баркасов были оснащены добротными большими парусами и кливерами.

В ту минуту, когда последний баркас стал отчаливать от пирса, все услышали знакомый, с хрипотцой голос, вспорхнувший над толпой провожавших:

– Фиёнушка! Ты гляди да хорошенько доглядывай за скаженной… А то и тебя и дочку мою сгубит… На весла не сади ее, с Анкой гребите… А то она вас вместе с посудиной встречь такому буруну кинет, что окунетесь, а из воды не вынетесь.

С баркаса крикнула Дарья:

– Окунаться будем порознь, Кузьмич, а из воды вынаться в обнимку. Как однажды один наш рыбак вынулся, белугу чуть не задушил.

По пирсу прибойной волной прокатился грохочущий хохот. Васильев пальцем погрозил жене и сказал Панюхаю:

– Чего, Кузьмич, не ответишь ей так, чтоб она об твои слова обрезалась бы и смолчала.

Панюхай потянул носом воздух, усмехнулся и покачал головой:

– Ежли бы она, мама двоеродная, свой зловредный язык в море обронила да не нашла бы его… Вот тогда бы я поспорил с ней… – этим он вызвал новый взрыв хохота провожавших, еще толкавшихся на пирсе и на берегу.

Тем временем баркасы вышли из залива, построились в колонну и, окрыленные взметнувшимися парусами, пошли на юго-восток.

Поиски рыбных косяков можно было организовать только с приходом моторной флотилии быстроходных сейнеров, снабженных необходимой радиоаппаратурой. В ожидании сейнеров экипаж поискового судна «Буревестник» проводил среди рыбаков и рыбачек Азовского бассейна политмассовую и культурно-просветительную работу.

Обычно рыбаки заканчивали установку сетеснастей поздно, когда сгущалась темнота, ставили баркасы на якоря и укладывались спать. Сегодня же все работали по-ударному, и невода были поставлены на опоры еще до наступления сумерек. Это объяснялось тем, что час тому назад вблизи промысловых рейдов рыболовецких бригад «Буревестник» встал на якорь. Веселый морской ветер подхватывал и разносил в предвечерней тишине над водной равниной бодрую музыку, призывно лившуюся из репродукторов, установленных на палубе «Буревестника», и рыбаки, закончив работу, направляли к нему свои баркасы. К «Буревестнику» спешили мариупольские, бердянские, темрюкские и ахтарские рыбаки, они шли на моторных ботах, баркасах, байдах и реюшках.