Текст книги "Анка"

Автор книги: Василий Дюбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

Панюхай поднял выцветшие глаза, захлопал красными, лишенными ресниц веками, почесал пальцем рыжую бородку:

– Анка?

– А то кто же?

– Али случилось что?

– Ничего не случилось. Гостя вот привела, – кивнула она в сторону Жукова. – Не узнаешь?

Панюхай прищурил глаза:

– Чудится мне, будто обличье знакомо…

– Вот те и на. Да ты что же, Жукова не узнал? Андрея Андреевича?

– Скажешь такое – не признал! – обрадованно воскликнул Панюхай, пряча в карман деньги. – Старого приятеля свово да не признать? Ну, сокол, объявился, значит?

– Объявился, Кузьмич.

– Руку! Признал, признал, Андреич…

– А тебя, Софрон Кузьмич, сразу-то и не узнаешь. Гляди, вы рядился-то как! Настоящий морской волк. Вот бы еще тебе фуражку с крабом…

– Нельзя! – с искренним огорчением сказал старик. – Прежде надо в чины выйти, а мне, видишь ли, грамотешки малость не хватает. Спасибо, хоть в сторожа допустили.

Жуков засмеялся.

– А кто же тебе, Кузьмич, такую службу доверил?

– Начальство! Юхим Тарасович, благодетель наш.

– А помнится мне, сторожил ты когда-то коптильню «благодетеля» Белгородцева в ерике да и проспал ее…

– Так то же было нечистое дело, – возразил Панюхай, – его и проспать не грешно. А теперь я состою на государственной службе – народное добро караулю. Вот видишь, что на мне? – и он погладил заскорузлыми руками китель, потрогал флотские брюки.

– Вижу, – оглядывая Панюхая, одобрительно сказал Жуков.

– Это от начальства премия мне вышла за то, что службу справно несу.

– Поздравляю от всей души, Кузьмич! – и Жуков еще раз пожал ему руку.

Распахнулась дверь конторы, и на пороге показался Кострюков с черной повязкой на левом глазу. Он взъерошил черные волосы, подергал себя за крючковатый нос, нацелился на Жукова единственным, с красными прожилками глазом, и обветренное темное лицо его озарилось радостной улыбкой.

– Думал, кто же это с Анкой пожаловал к нам? Уж не Андреич ли? Так и есть. Какие счастливые ветры занесли тебя к нам?.. – Он стиснул друга в объятиях, хлопнул по плечу ладонью, слегка оттолкнул от себя, с укором проговорил: – Чертушка ты эдакий… Хоть бы весточку прислал о себе…

– Ты же знаешь, Ваня… я не любитель заниматься писаниной.

– Знаю, знаю… Надолго?

– Собирается сегодня удирать, – опередила гостя Анка.

– Не отпустим! – тряхнул косматой головой Кострюков.

– Не отпустим, нет! – раздался за спиной Кострюкова глуховатый с хрипотцой голос Панюхая. – На прикол, как баркас у причала, поставим. Хватит по белу свету парусить. Ишь ты! Не успел прилететь, как уж сразу паруса распускает.

– Дело говоришь, Кузьмич, – обернулся Кострюков и крикнул:

– Юхим Тарасович! Юхим Тарасович!

В раскрытой двери появился рослый, плечистый, мужчина лет сорока пяти, смуглолицый, с могучей широкой грудью и двойным подбородком. На нем была вышитая холщовая рубаха, свободные, свисавшие на голенища юфтевых сапог суконные шаровары. Под густыми бровями поблескивали острые светло-серые глаза. На суровом волевом лице красовались длинные, тронутые сединой усы.

«Оселедец бы ему на макушку да люльку в зубы, и вылитый Тарас Бульба», – подумал Жуков, любуясь мощной фигурой Юхима Тарасовича.

– Вот он, Юхим Тарасович, организатор и первый председатель рыболовецкого колхоза на нашей Косе – двадцатипятитысячник Жуков.

– Чув про вас, товарищ Жуков, – пересыпая русские слова украинскими, сказал Юхим Тарасович, шагнул через порог и протянул Жукову широкую, как лопата, ладонь. – Директор МРС Кавун, – представился он гостю. – Юхим Тарасович Кавун.

– Андрей Андреевич Жуков…

– Здравствуй, Анка!

– Добрый день, Юхим Тарасович! – и маленькая с тонкими пальцами Анкина рука утонула в огромной, жесткой руке Кавуна.

– А шо ж мы туточки гуртуемось? – спохватился Кавун. – Це не дило. Ходимте ко мне в кабинет, – и указал на открытую дверь. – Будь ласка, прошу.

Панюхай лукаво подмигнул Жукову, шепнул ему на ухо:

– Ежели не на приколе, то на запоре будем держать тебя, Андреич, – и легонько подтолкнул его в спину: – Иди, иди, дорогой гостюшка. Начальство просит…

Уха получилась на славу – наваристая, благоухающая лавровым листом и черным перцем. Панюхай, прищелкивая языком, поглядывал на хозяйку умильными глазами, говорил:

– За одну тольки шорбу тебя, Акимовна, надо в молодом нашем парке памятником возвеличить.

– Ох и шутник же ты, Кузьмич! – смеялась довольная похвалой Акимовна, наливая по второй рюмке. – Угощайтесь, родимые, на здоровье.

– Нет, нет, я больше не буду, – отказался Жуков. – Вы же знаете, Акимовна, что я непьющий.

– Я тоже не могу, – и Анка прикрыла рюмку ладонью.

– Еще по маленькой, – радушно потчевала гостей Акимовна.

– Еще! – поддержал хозяйку Панюхай, захмелевший с первой рюмки. – Что ж ты, Андреич, чебак не курица, хозяйку, выходит, не уважаешь? Еще по одной рюмочке можно.

– Вот эту добавочку я бы не прочь, – сказал Жуков, вычерпывая ложкой из тарелки остатки ухи. – Уха приготовлена с настоящим рыбацким умением.

– Кушайте, кушайте! – подхватила из рук Жукова пустую тарелку Акимовна. – Шорбы хватит… А тебе, Анка, добавить?

– Спасибо, Акимовна, я сыта.

Жуков и Анка больше не прикоснулись к водке. Панюхай выпил вторую, третью рюмку, и у повеселевшего старика развязался язык.

– Эх, Акимовна, душа-человек… – раскачивался он на стуле. – Дай бог тебе хорошего жениха…

– Что ты, Кузьмич, господь с тобой! – отмахнулась хозяйка. – Мне уже шестой десяток. Кому такая невеста надобна.

– А ежели я сватов зашлю, арбуза не поднесешь? Ответствуй напрямик. При свидетелях…

– Отец, – с укором посмотрела на него Анка. – Все шутишь, а Андрей Андреевич бог весть что подумать может.

– Не встревай, дочка, в отцово дело, – петушился Панюхай. – Я всурьез оказываю…

Жуков поперхнулся и закашлялся. Панюхай уставился на него мутными глазами, обиженно пробормотал:

– И ты, дружок-приятель, надо мной надсмехаешься?

– Да нет, Кузьмич, – оправдывался Жуков. – Уха до того вкусная, что я чуть было язык не проглотил.

Панюхай нахмурился и замолчал. К нему подошла Акимовна, ласково сказала:

– Что же это ты, Кузьмич, взъершился? Сам шутки шуткуешь, а другим разве запретно? Ну, чего как индюк надулся? – и она налила ему еще водки. – Пей на здоровье…

– С чего ты взяла, Акимовна, что я дуюсь? Думу думаю…

– О чем же твоя дума?

– Прикидываю, кого бы в сватья нарядить к тебе?

– Не шуткуешь?

– Какие могут быть шутки, Акимовна?

– Так и быть! – хлопнула она ладонью по столу. – Засылай сватов, Кузьмич. Может, до чего-нибудь и дотолкуемся. А пока выпьем за здоровье нашего дорогого гостя, – подняла рюмку Акимовна.

Панюхай выпил, сморщился, нюхая кусочек хлеба. Акимовна пригубила рюмку, поставила ее на стол, широко заулыбалась:

– Прошу, Ивановна, прошу! То-то кстати пришла. Посмотри, кто у нас гостем-то…

Все обернулись – у порога стояла Евгенушка.

– Весь хутор, Акимовна, знает о приезде товарища Жукова, – сказала Евгенушка и подошла к гостю. – Здравствуйте, Андреевич! Я и домой не заходила, прямо из школы сюда.

Поднимаясь со стула, Жуков удивленно рассматривал Евгенушку.

– Не узнаете?

– Узнаю, – склонил на плечо голову Жуков, все еще не отрывая от Евгенушки пристального взгляда. – Здравствуй, здравствуй! – и протянул ей руку. – Как же не узнать тебя: все те же озорные глаза, та же улыбка… Но располнела-то как!

– Это ее после замужества разнесло, – вставила Анка. – Доченька подвела…

– Уф! – вздохнула Евгенушка, обмахивая носовым платком лицо. – И сама не рада этой полноте.

– А что, разве лучше такой сухопарой быть, как Анка? – вмешалась Акимовна.

– Что вы, Акимовна! – возразила Евгенушка. – Наша Анка, как тростинка, гибкая. Красавица. А я… – и махнула рукой, – прямо глыба бесформенная… Уж и одышка появилась… сердце начинает пошаливать…

– Да, я помню тебя, Евгенушка, совсем худенькой, – сказал Жуков. – Но ты не огорчайся. Полнота, она, знаешь, солидность придает…

– А сердце? – перебила его Евгенушка. – А ну-ка попробуйте в жару такую тяжесть таскать. Не обрадуешься солидности.

– Конечно, если пошаливает сердце и причиной тому полнота, то…

– То-то и оно-то! – засмеялась Евгенушка, и ее милое, добродушное лицо еще больше порозовело.

В комнату шумно вбежали две белокурые одинакового роста девочки. Одна из них кинулась к Анке, другая подбежала к Евгенушке. Они наперебой затараторили:

– Мама!

– Мама!

– Валю чуть-чуть не укусила собака!

– Да, я хотела потрогать ее чуточку! Она такая хорошенькая!

– А один мальчишка чуть-чуть в собаку каменюкой не попал!

– А дяденька за мальчишкой погнался и чуточку не догнал его… Вот бы ему досталось!..

– Погодите! Погодите! – закрыли уши обе матери.

Жуков, глядя на Анку, Евгенушку и их дочерей, от души расхохотался. Смеялась и Акимовна, улыбался пьяненький Панюхай.

– Ничего нельзя понять, – сказала Анка.

– Вы спокойнее, спокойнее – посоветовала Евгенушка.

Но девочки опять заговорили наперебой:

– Валю чуть-чуть…

– А я только хотела…

– А мальчишка один чуть-чуть…

– А дяденька его чуточку…

– Хватит! – замахала руками Анка. – С вами не разберешься так сразу. Пора домой.

Все поднялись, вышли из-за стола.

Акимовна спросила Жукова:

– Когда в район едешь?

– Хотел сегодня, да Кострюков не отпустил.

– Правильно сделал. Погости, погости лишний денек.

– Погощу сутки: конференция послезавтра; хочется повидать Васильева, Дубова, Зотова, Сазонова, Краснова…

– Васильев у нас председателем колхоза. Ему не обязательно каждый раз в море выходить. А он: «Не могу, – говорит, – тянет на простор…».

– Его можно понять, Акимовна, морская душа не дает покоя…

– А… у меня?.. – Панюхай распахнул китель и выпятил узкую грудь, обнажив полосатую тельняшку. – Не… морская душа?..

– Как не морская, Кузьмич, – сказал Жуков. – Морская.

– То-то, чебак не курица… Зря мне… такая прем… мия вышла?..

– Не зря. За исправную службу.

– То-то…

– Идем, отец, – прервала его разглагольствования Анка. – Тебе в ночь дежурить. Надо отдохнуть.

– И то верно, дочка… Идем… А к тебе, Акимовна, сватов я зашлю… непременно, – и он заковылял из комнаты, затянул скрипучим голосом:

 
Э-эх!.. Мачты гнутся… Сарты рвутся…
Отбило руль мне… полосой.
 

III

Бирюк и Павел молча поднимались по извилистой крутой тропинке. Взобравшись наверх, Павел поставил у ног дорожный чемоданчик, снял шляпу и вытер носовым платком потное лицо.

– Что, упарился? – глядя на запыхавшегося гостя, спросил Бирюк.

Павел окинул взглядом хутор, побережье, задумчиво ответил:

– Да, жарковато… – Он подставил разгоряченное лицо живительному дыханию моря.

У берега стояли на приколе два подчалка. Несколько поодаль от них, гремя якорной цепью, покачивался на волнах огромный баркас «Дельфин». Павел усмехнулся. Бирюк заметил его усмешку.

– Узнаешь свою птицу? – кивнул он в сторону «Дельфина».

– Пускай хоть сто названий дали бы ему… хоть всего размалевали бы надписями… все равно я узнал бы своего «Черного ворона». Э-эх!.. – вздохнул Павел. – Мало мне пришлось побегать на нем по волнам с ветром вперегонки.

– Зря ты его тогда, десять лет назад, ко дну не пустил. Теперь вот он колхозу служит.

– Откуда ты знаешь, – покосился на Бирюка Павел, – что я хотел ко дну его пустить?

– Мы, ребятишки, вот на этом месте стояли и все видели… Ты с топором на «Ворона» вскарабкался, а потом швырнул топор в море, на берег выбрался и убег… Как в воду канул…

– Анка не допустила, а то…

– И что она тебе сделала бы?

– У нее был револьвер…

– А разве в того стреляют, кого любят? Гайка, скажи, ослабла. Бабы испугался. Она и теперь по тебе, небось, сохнет. От всех женихов отворачивается.

– Что… – схватил его за руку Павел, – Анка не замужем?

– Нет, не замужем.

«Неужели ждала меня? – эта мысль огнем обожгла сердце Павла… – Неужели еще любит?»

Павел посмотрел на Бирюка подобревшими глазами, поднял с земли чемоданчик.

– Идем скорее, мой приезд обмоем. Тут у меня, – кивнул он на чемоданчик, – кое-что найдется.

Они остановились возле покосившейся, вросшей в землю хижины с маленькими подслеповатыми оконцами.

– Вот и мои хоромы, – без улыбки сказал Бирюк. – Прошу, – он толкнул ногой дверь, на которой не было ни ручки, ни цепочки для замка, шагнул через порог.

Павел вошел за Бирюком в прихожую, осмотрелся. Низкий потолок, земляной пол, заплеванный и усыпанный окурками. Покрытый газетой колченогий стол, две табуретки, на одной из которых – ведро с водой и алюминиевая кружка.

– Извини, дорогой гостюшка, у меня в прихожке беспорядок. Давай проходи в горницу.

В горенке стояла деревянная кровать, покрытая зеленым одеялом, дубовый стол, пара венских стульев, посудный шкаф с застекленной дверцей, у стены – длинная скамейка. На стенах выцветшие, засиженные мухами фотографии и аляповатая, базарного производства «живопись» с уродливыми пейзажами, замками и целующимися влюбленными парочками.

Павел покачал головой.

– Плохо ты живешь… Смотри, почти все хуторяне в новых светлых домах…

– Хватит мне и в хижине света!

– Все же мог бы лучше устроить свою жизнь.

Бирюк мрачно прогудел:

– А что мне, бобылю… Один как перст.

– Чем же ты занимаешься?

– Работаю в сельсовете. Секретарствую. Бумагу мараю.

– А Душин?

– Он теперь наш бронзокосский «наркомздрав». Медпунктом заведует. Кострюкова помнишь? Он замполитом на МРС…

– А кто же председателем сельсовета?

– Анна Софроновна Бегункова.

Павел извлекал из чемоданчика коньяк, колбасу, сыр, вареные яйца, булку и раскладывал все это на столе. При последних словах Бирюка он резко вскинул голову и в изумлении уставился на хозяина.

– Не ожидал? – ухмыльнулся Бирюк, и его колючие глаза под мохнатыми белесыми бровями засветились злорадным огоньком. – Да, братец, теперь она у нас на хуторе вроде атамана.

Павел с деланным безразличием пожал плечами и, скользнув взглядом по грязному полу, перевел разговор на другое:

– Ты думаешь когда-нибудь обзавестись семьей?

Бирюк горько усмехнулся.

– Кто же пойдет за калеку? Меня и по имени на хуторе не зовут… Бирюком кличут… С насмешкой… Я их, проклятых, всех ненавижу… Была бы моя воля – весь хутор на рее вздернул бы.

– Ты смелый, дьявол, – заметил Павел, раскупоривая бутылку коньяка. Держа между пальцами перочинный ножик, он ввинчивал штопор в пробку, но раскупорить не мог. То ли тонкий штопор не удерживался в туго всаженной пробке, то ли у Павла дрожали руки.

– Дай-ка сюда, – Бирюк взял у Павла бутылку, хлопнул донышком о ладонь, и пробка взлетела под потолок вместе с брызгами коньяка. – Вот так надо и души вышибать из них…

– Это как же понимать? – наливая в кружку коньяк, осторожно спросил Павел.

– Как твой разум дозволяет, так и понимай, – уклончиво ответил Бирюк, одним махом опорожняя кружку.

– А что с ногой у тебя?

– С кручи свалился, а там, внизу, ржавый якорь в песке торчал. Кость повредил. Шесть месяцев в гипсе пролежал. Вот по случаю инвалидности и в сельсовет пошел.

– Почему же ты не на работе?

– Ремонт в сельсовете. Нынче закончат.

– Да! – вспомнил Павел, обхватив руками зашумевшую от коньяка голову. – Я и забыл спросить у тебя… Как моя дочка, жива?

– Валька? Жива. Растет. Вылитая мать…

– А что это твоей матери не видно?

– В прошлом году померла, – вздохнул Бирюк. – От простуды.

Молча допили вторую бутылку. Бирюк кряхтел, все ниже опускал мохнатые брови, темнел в лице. Хмель заметно действовал на него.

– Ты что?.. – уперся Павел мутными глазами в Бирюка. – Может, мною недоволен?.. Чего сопишь?..

– Доволен, – буркнул Бирюк.

– Или еще хочешь выпить? – допытывался Павел.

– Хватит, а то, ежели лишнее хвачу, буянить начну. А мне по службе это не полагается. У меня начальница строгая.

– Ну, что ж, станешь буянить – свяжу, – поднялся Павел.

– Попробуй, – Бирюк тоже встал.

– Эх, ты, – тряхнул его за грудки Павел, – цыпленок…

– Эх, ты, курчонок! – подхватил его Бирюк под ребра и стиснул крепкими руками, как в железные тиски зажал. Потом играючи приподнял и швырнул на кровать.

Послышался глухой треск. Павел, выставив руки и ноги, застрял между переломившимися досками.

– Связал? То-то, вперед не хвастай, – Бирюк помог Павлу подняться.

– У-у, черт! Силен ты, однако… – сконфуженно проговорил Павел, поправляя съехавший на бок галстук.

– Меня, брат, буря морская не одолеет.

– Я тоже видывал бури…

– А со мной все же не борись! – предупредил Бирюк.

– Запомним.

– Это уж твое дело: забыть или помнить.

– А ты умеешь забывать? – покосился на него Павел. – Или обиду на меня в сердце держишь, за пазухой камень хоронишь?

– Ты про что это? – захлопал глазами Бирюк.

– Про батьку твоего… Я ж в ерике рыбную коптильню обнаружил… Выступал на суде против твоего да заодно и своего старика…

– Батька десять лет в ссылке выдержал. И помер, – угрюмо сказал Бирюк.

– А мой?..

– Не знаю. Ежели жив, скоро домой вернется, – Бирюк так засопел, что ходуном заходила его широкая грудь. Он поднял на Павла тяжелый взгляд. – Ты про это самое не поминай… – сказал он с раздражением. – Старую рану не тревожь… Слышишь? А то не погляжу на то, что ты гость… Возьму вот так, – Бирюк поднял руки со скрюченными пальцами, – и душу из тебя выдавлю… как пузырь из рыбешки…

Наступила тягостная пауза. На оконце судорожно билась в невидимых нитях паутины и нудно жужжала муха.

– Проклятая тварь… – не выдержал Бирюк, повернулся к окну, с размаху шлепнул ладонью, и стекло со звоном вылетело во двор.

Опять воцарилась тишина. Бирюк и Павел сидели друг против друга, по-волчьи сверкая глазами. Казалось, вот-вот схватятся. Но Бирюк взял кружку, поднялся и пошатываясь вышел в прихожую. Утолив жажду, он вновь зачерпнул полную кружку холодной воды, принес Павлу.

– Пей.

– Благодарствую…

– Вот, значит, – опять заговорил Бирюк, – я своей головой кумекаю так: у наших отцов была своя жизнь, а мы должны жить по-своему. И нечего про старое поминать.

– По-новому захотел жить, по-советски? – осклабился Павел, пьяное лицо его исказилось. – Ты не комсомолец ли часом?

– Я комсомол десятой дорогой обхожу.

– Это почему же? – насторожился Павел.

– А кому интересно болтаться на перекладине в петле? Хорошо, если хоть веревку намылят…

– На какой перекладине? Что ты спьяну городишь?

– Брось, Павел Тимофеевич, дурачка из себя строить, – погрозил ему пальцем Бирюк. – Как будто газет не читаешь, не знаешь, что Гитлер всю Европу на колени поставил… Англию бомбит… Норвегию с воздуха заграбастал… На Индию нацелился… А дорога в Индию через Россию лежит… Вот и потребуются перекладинки… веревочки… мыльце… – подмигнул он.

Павел расхохотался.

– И хитрый же ты, чертяка! Башка у тебя варит…

– Башкой не обижен… А ты мне раны растравляешь. Дружить нам надо.

– Дело говоришь, – согласился Павел и вытащил из бокового кармана пиджака объемистую пачку денег.

«С деньгой, аспид… Богатеем стал…» – отметил про себя Бирюк, пожирая глазами банкноты.

Павел небрежно бросил на стол две полусотни, сказал:

– Давай обмоем нашу дружбу. Неси водки. А до завтра вполне можно выспаться.

Бирюк левой рукой сгреб со стола деньги, правую протянул Павлу:

– На дружбу…

IV

Самолет кружил над морем. Он ложился курсом то на восток, то на запад, то на северо-восток, то на юго-запад. Летчик часто посматривал вниз, поворачивая голову то влево, то вправо, зорко вглядывался в зеленовато-фиолетовую поверхность моря. Заметив темные пятна – скопление косяков рыбы, летчик радировал:

– Я – «Чайка!» Я – «Чайка!» «Всем, всем, всем!..»

Но самого себя летчик не слышал.

«Что за чертовщина?» – с досадой подумал он и продолжал радировать:

– «Всем судам! Всем судам! Принимайте координаты! Принимайте координаты!..»

Никто, однако, не откликался, потому что слова летчика не попадали в эфир.

«Неужели ларингофоны испортились?..»

Летчик развернул самолет, снизился и несколько раз прошел над бороздившими море моторными судами. Рыбаки замахали шляпами, закричали, хотя и знали, что летчик не услышит их:

– Это – Орлов!..

– Привет Якову Макаровичу!..

Самолет еще раз с шумом и треском пронесся над рыбаками, покачал крыльями и ушел навстречу первым лучам всходившего над морем ярко-малинового солнца.

Рыбаки поняли летчика…

Моторные суда, опережая друг друга, устремились на восток, вслед за самолетом. Над районом скопления рыбы летчик сбросил несколько навигационных бомбочек, начиненных нефтью, и на морокой глади расплылись жирные, радужно поблескивавшие на солнце пятна.

С восходом солнца подул ветерок, заволновалось проснувшееся море. Оставляя за собой кружевные следы шипящей белой пены, суда стремительно мчались вперед. Летчик еще раз описал в воздухе круг, отлетел немного в сторону, спикировал. В двух направлениях полетели зеленые ракеты, нацеливая ловцов на рыбные косяки. Самолет ушел дальше и постепенно растаял в сверкающей лазури неба…

Анка зашла к Кострюкову за Жуковым и повела гостя по хутору, показывая ему все, что было сделано за его десятилетнее отсутствие. В Доме культуры Анка познакомила Жукова с женой Душина, миловидной и такой же тихой и застенчивой, как ее муж; они побывали в детских яслях, временно помещавшихся в доме Тимофея Белгородцева, в новом холодильнике рыбного треста. Осмотрев холодильник, Жуков с одобрением заметил:

– Это хорошо, что рыбтрест отказался от грубого засола. Свежемороженная рыба куда лучше!

– Несомненно, Андрей Андреевич, – подтвердила Анка. – Соленая рыба хуже по вкусовым качествам и менее питательна.

– А почему до сих пор здесь не построят рыбзавод?

– Все предусмотрено. В будущем году в заливе, рядом с МРС, начнут возводить рыбкомбинат. Рыба-сырец будет обрабатываться на месте.

– Вот это по-хозяйски!

– А в хуторе намечено строить двухэтажное здание под школу-десятилетку. Моя Валюша и дочка Евгенушки уже перешли в четвертый класс. А дальше как быть? В район за двадцать километров посылать?

– Школа нужна. Это верно. Хотя бы семилетка на первое время.

– Пусть семилетка. А потом уже можно открыть и старшие классы. Бронзовая Коса скоро в портовый городок превратится, вот увидите, – с радостью рассказывала Анка.

– Да, – согласился Жуков. – Большие преобразования на Косе…

Обойдя почти весь хутор, Анка и Жуков отправились в сельсовет. Просторный и светлый зал заседаний, с большими окнами, задрапированными темно-зелеными шторами, был уставлен пятиместными, в два ряда, дубовыми скамейками. На сцене – длинный стол, трибуна. В глубине сцены, на кумачовом фоне, – гипсовый бюст Ленина на постаменте. На стенах – картины, все больше морские пейзажи.

В прихожей стоял стол, за которым сидел Бирюк, склонившись над папкой с бумагами. Отсюда вела дверь в кабинет председателя. Жукову понравилась рабочая комната Анки: письменный стол, кресло, три стула и диван, обитый коричневым дерматином. В углу на тумбочке – радиоприемник.

– Уютно тут у тебя. И вид какой прекрасный на хутор и на море, – сказал Жуков, глядя в окно. Он опустился на диван и кивнул на дверь: – А это кто?

– Бирюк, секретарь сельсовета. Помните Петра Егорова, осужденного вместе с Тимофеем Белгородцевым за хищение и копчение в ерике рыбы?

– Как же, помню…

– Его сын. Он тогда был еще подростком.

– И как он?

– Парень исполнительный, ничего не скажешь. Только мрачный какой-то, замкнутый. Оттого и прозвали его на хуторе Бирюком.

– Вид у него и впрямь бирючий, – согласился Жуков.

– Иногда внешность бывает обманчива.

– И то правда.

Когда выходили из сельсовета, Анка остановилась у порога приемной, спросила Бирюка:

– Говорят, Павел Белгородцев у тебя на постое?

– У меня.

– А зачем и откуда он приехал?

– Из города… Земляков проведать.

– Документы у него в порядке?

Бирюк замялся:

– Не знаю…

– Как же так? Работник сельсовета и не поинтересовался вновь прибывшим в хутор.

– А кто ж его не знает? – удивился Бирюк. – Парень тутошний, наш…

– Как знать, – загадочно произнесла Анка. – Вот что… Передай ему, чтоб вечером в сельсовет явился.

– Хорошо, Анна Софроновна, передам, – а про себя усмехнулся: «Вот тебе и на! Пашку не знает. А дочку с кем притуляла? Ба-а-б-ы!..» – покачал он головой.

Жуков шел молча, нахмурившись, изредка поглядывая на Анку. Та, полагая, что он размышляет о чем-то, тоже шагала молча, не желая мешать его мыслям. Но вот Жуков замедлил шаги, остановился и как-то по-отечески, тепло и ласково, сказал:

– Хорошая ты женщина, славная… И совсем еще молодая.

– Вы обо мне думали, Андрей Андреевич? – кинула на него Анка благодарный взгляд.

– О тебе, Анка. Славная, говорю, ты… Умная, красивая, молодая, а вот… одна живешь… не замужем. Неужели все еще Пашку любишь?

– Что вы, Андреевич, ни капельки. Было когда-то, да давно уж быльем поросло.

– Так почему же не выходишь замуж?

– Придет время – выйду, – улыбнулась Анка.

– Когда же?

– Думаю, Андрей Андреевич, скоро.

– И жених есть?

– Вот он! – кивнула она в сторону моря. Жуков развел руками:

– Ничего не понимаю…

– Летит мой сокол крылатый, летит! – и засмеялась. – Обязательно скажет: «Бензин на исходе, вот и приземлился горючим подзаправиться.» А бензину у него, почитай, что полные баки.

Жуков посмотрел на приближавшийся к Косе самолет, догадался.

– Летчик?

– Он.

– Ну, и договоренность уже у вас есть?

– Пока нет.

– То есть, как это – пока? – непонимающе посмотрел он на Анку.

– А так: пока глазами объясняемся в любви. А до формального, так сказать, разговора дело не дошло.

– Что ж так?

– Он молчит и я молчу.

– Да этак вы, чего доброго, до старости промолчите! – захохотал Жуков.

– И так может случиться, – в глазах Анки заиграли лукавые огоньки.

– Ну, и душа из вас винтом, молчите и старейте со своей любовью. Надо полагать, Кузьмич с Акимовной опередят вас.

Жуков хотел сказать еще что-то, но мимо них опрометью промчалась Валя, на бегу посматривая в небо. Самолет шел на снижение с приглушенным мотором.

– Ты куда, доня? – окликнула Анка дочку.

– Ой, мама! Дядя Яша прилетел! Я чуточку не проглядела его! – и она побежала еще быстрее, сверкая пятками.

– Валюша с Яшей – большие друзья, – сказала Анка, и ее смуглое красивое лицо осветила теплая улыбка.

– Ну вот, – кивнул Жуков, – чего же тебе еще надо?

– А ничего. Ничегошеньки мне больше не надо, Андрей Андреевич, – с затаенной радостью тихо засмеялась она.

…Летчик шел размашистой походкой, ведя за руку Валю. Его стройную высокую фигуру ладно облегал комбинезон, В свободной руке девочка держала плитку шоколада. На ее маленькой голове болтался светло-коричневый шлемофон, прикрывая светившиеся счастьем глаза. Набегавший с моря свежий ветерок теребил на голове летчика темно-каштановые, как у девушки, пушистые волосы. И открытый взгляд карих глаз, и прямой нос, и твердый рот – все свидетельствовало о том, что он действительно принадлежит к бесстрашному орлиному племени авиаторов.

– Видите, как Валюшу балует? – притворно сердито сказала Анка.

– Какое же это баловство, – возразил Жуков. – Видать, они настоящие друзья.

Летчик подошел к ним, пожал Анке руку, слегка поклонился Жукову.

– Андрей Андреевич, это наш воздушный разведчик, летчик Яков Макарович Орлов. Знакомьтесь! – сказала Анка и обратилась к Орлову: – Что, Яшенька, опять зазевался, а бензин на исходе?

Жуков понимающе улыбнулся, заметив, как Анка взглянула на него. В карих глазах Орлова блеснули лукавые искорки.

– Точно, – весело подтвердил он. – Такого трудного поиска еще не было. Битый час кружусь и ни одного рыбного косяка. Наконец обнаруживаю один, другой… И так увлекся разведкой, что забыл про горючее. Смотрю, а стрелка бензомера к нулю приближается…

– Вот и хорошо, – подхватила Анка. – Пока моторист заправит баки горючим, я угощу вас чаем. Айда чаевничать!

Жуков снял с головы Вали шлемофон, спросил Орлова:

– А это кто же? Штурман вашего корабля?

– Это мой маленький друг, – и. Орлов потрепал девочку по подбородку. – Правда, Валюша?

– Правда. А я буду морячкой, – ответила Валя. Все засмеялись.

Чтобы не потревожить сон Панюхая, отдыхавшего после ночного дежурства, чай пили на крыльце, затянутом повителью. За чашкой чая разговорились. Жуков и Орлов ближе узнали друг друга. Оба остались довольны неожиданной встречей. Жуков расспрашивал летчика о его работе в авиации специального назначения. Он долго вертел в руках и с интересом рассматривал кожаный шлем, подбитый мехом, с вшитыми внутрь миниатюрными наушниками-ларингофонами.

– Да! – вспомнил Орлов, увидев в руках Жукова шлемофон. – Можете себе представить такую историю… Разведал рыбные косяки. Надо немедля передать координаты рыболовецким бригадам. Я – радировать, а мой шлемофон, как говорится, глух и нем…

– Почему? – спросила Анка, не сводя с Орлова сияющих глаз.

– Ларингофоны испортились.

– И что же?

– Обошелся, как говорится, подсобными средствами. Одним бригадам указал скопление рыбы навигационными морскими бомбочками, других нацелил ракетами.

– Летчик должен быть находчивым, – улыбнулся Жуков.

– Этот прием не новый, – смутился Орлов…

Жуков заметил: когда Орлов ловил на себе теплый взгляд Анки, его карие глаза озарялись внутренним светом; но тут же, будто провинившись в чем-то, он смущенно опускал голову, слегка пощипывая себя за ухо. «Настоящий крылатый сокол… – думал про себя Жуков, с удовольствием наблюдая за летчиком. – А до чего же застенчив в присутствии Анки!..»

…Чаепитие затягивалось. Жуков взглянул на часы:

– Однако время идет. А ни машины из района, ни ваших рыбаков с моря.

– А мы нашего разведчика спросим, – встрепенулась Анна. – Ему с воздуха виднее.

– О чем ты? – поднял на нее глаза Орлов.

– Наших бронзокосцев в море не встречал?

– Они в Таганрогском заливе рыбу промышляют. Там в конце мая всегда бывает огромное скопление судака.

– Ого-го! – покачал головой Жуков. – Далековато. Сегодня им, конечно, не ночевать дома.

– Через неделю будут, не раньше, – подтвердил Орлов.

– Тогда сегодня же отправляюсь в Белужье.

– Мне тоже пора, – поднялся из-за стола Орлов.

Анка пошла провожать гостей. Когда они вышли на улицу, к ним, поднимая тучи пыли, подкатил юркий «газик». В машине сидел Кострюков.

– Вот и машина пришла, – сказал он, поправляя наглазную черную повязку. – Я тебе, Андрей, попутчик в Белужье. Коммунисты избрали делегатом на партконференцию.

– Вот и отлично. Веселей будет, – обрадовался Жуков.

– Не будь Дубов в море, мы избрали бы его делегатом.

– Ничего, Ваня, и тебе полезно побывать на конференции.

– Само собой разумеется, – сказал Кострюков.

Жуков сел в машину, пригласил Орлова:

– Садитесь, к посадочной площадке подкинем вас. И ты, Анка, садись. Проводим до самолета Якова Макаровича.

…Через несколько минут самолет поднялся в воздух, сделал круг над Бронзовой Косой и взял курс на Темрюк. Жуков и Анка провожали его долгими взглядами.

– А у тебя жених стоящий, – сказал Жуков, пожимая на прощанье Анке руку. – Правда, застенчивый немного, однако… ей-богу, молодец!

V

Павел проснулся с тяжелой, как чугун, головой.