Текст книги "Анка"
Автор книги: Василий Дюбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)
– Да говорил я ему, аспиду, – загудел Бирюк, зло глядя из-под нахмуренных бровей, – что Анна Софроновна и чихнуть на тебя не пожелает, а он все свое долдонит – «передай да передай». Отвязаться от него не мог. Липучий, чертяка, ровно банный лист.
– Ты заходил к нему?
– Упаси бог… На улице невзначай встретил. Я таких друзей-товарищей сторонкой обхожу. А тут столкнулись. Да мы с ним, когда он в хутор приезжал, еще в тот раз, в моей хибаре сцепились. Ну, я его и брякнул чувствительно, аж кровать поломалась. Прощения вчерась пришлось просить.
– Где же ты ночевал?
– В Доме колхозника.
– Ладно. Дай-ка сюда, – Анка написала на лицевой стороне конверта «Адресат выбыл», вернула письмо Бирюку. – Опусти в почтовый ящик.
– Вот угораздило меня повстречаться с этим аспидом забронированным, – проворчал Бирюк.
Но прежде чем отправить обратно Павлу письмо, он вскрыл конверт и вложил в него записку:
«Говорят, паны дерутся, а у мужиков чубы трясутся. Вы любовь крутите, а у меня поджилки дрожат от страха. Она, сука злая, и слышать о тебе не желает, и письма твоего не читала, швырнула мне в морду. Хорошо, что еще не поколотила или с работы не прогнала. Помни, что снес я эту обиду ради нашей дружбы.
Харитон».
XV
С фронта приходили тревожные вести. Красная Армия отходила на восток.
Уже была оставлена Молдавия, и советские батальоны, полки и дивизии, истекая кровью, бились в степях Украины, стояли насмерть под Одессой. По радио сообщали, что и по всей Белоруссии шли ожесточенные бои. Но и там, в лесных чащобах, где только вчера прошел противник, сегодня уже действовали мелкие неуловимые отряды народных мстителей. Партизаны нарушали коммуникации, взрывали мосты, пускали под откос вражеские воинские эшелоны.
Огненный шквал войны уже вскипал у Днепра, приближался к Азовскому побережью. Но это не могло остановить или замедлить ход напряженных работ бронзокосцев. Днем и ночью выходили они в море и возвращались с доверху наполненными рыбой трюмами.
Как-то в хутор вновь наведался Жуков. Бледность его бескровного лица говорила о том, что он крайне переутомлен. Однако секретарь райкома старался держаться бодро.
Проезжая мимо сельсовета, Жуков услышал, как кто-то окликает его. Он протянул руку к баранке, и шофер остановил машину. Жуков обернулся и увидел Васильева, высунувшегося из окна Анкиного кабинета.
– Ты к нам? – крикнул Васильев.
– К вам.
– Заходи сюда. Тут все в сборе.
Жуков вышел из машины и направился в сельсовет. В кабинете были Анка, Душин с женой, Евгенушка, Дарья, жена Васильева.
– Доброго утра, товарищи! – приветствовал их Жуков. Он посмотрел на Анку, сидевшую у радиоприемника, понимающе кивнул, тихо прошел к дивану и сел возле Евгенушки. – Сводку слушаем?
– Слушаем, Андрей Андреевич, – вздохнула Евгенушка. – Шибко шагают людоеды.
– К своей могиле торопятся.
– Все, – Анка выключила радиоприемник. – Вот, Андрей Андреевич, как видите, нерадостные вести.
– Наступят и светлые дни. Они будут приносить только счастливые вести.
– Когда же? – и глаза Евгенушки загорелись надеждой.
– Предугадать невозможно. Но такие дни наступят несомненно. А что Виталий? Пишет? – спросил он вдруг.
– Нет. Еще ни одного письма не получила.
– А твой сокол, Анка, дает о себе знать?
– Молчит. Словно в воду канул.
– Да-а… – задумчиво произнес Жуков, глядя в пол. – Вот и я получил последнюю телеграмму от жены из Свердловска, а потом она… тоже как в воду канула. Самое разумное было бы – остаться ей на Урале.
Васильев подсел к Жукову, спросил:
– А как у вас дела с уборкой?
– Неважные, Григорий, – Жуков сразу посуровел. – В случае чего, придется сжигать хлеб на корню… Ни зернышка не оставим гитлеровской саранче, душа из нее винтом… – Он выбросил перед собой руки кверху ладонями, потряс ими. – Вот чего не хватает… Рук, рабочих рук…
– Поможем, – решительно сказал Васильев.
Жуков порывисто поднялся с дивана, несколько секунд смотрел на председателя колхоза, светлея в лице.
– То есть?..
– Пошлем на уборку хлеба наших женщин и девушек.
– А путина?
– Управимся и без них.
– Но-о… согласятся ли они?
– Согласятся, не сомневайтесь, – заверила Анка.
– Мы все пойдем убирать хлеб, – поддержала подругу Евгенушка. – Верно говорю, товарищи женщины? – она окинула взглядом Дарью и жену Душина.
– Верно, верно, – кивнул головой Душин. – И Дарья, и моя жена поедут на уборку хлеба в колхоз, а ты будешь дома сидеть.
– Почему? – возмутилась Евгенушка.
– А потому, – спокойно продолжал Душин. – Случись с тобой сердечный припадок, что делать? В поле медпункта нет, вот и будешь только обузой для других.
– Я не из нежных… рыбацкой закалки.
– «Наркомздрав», Евгения Ивановна, прав, – заключил Жуков. – Ну, спасибо, порадовали вы меня. Сейчас поеду в колхозы «Октябрь» и «Красный партизан». Может, и они подсобят колхозникам.
– Рыбаки – народ сознательный, отзывчивый. Тебе ли, Андрей, не знать их? Помогут.
– Знаю, Григорий, потому и дружу с рыбаками, – заулыбался Жуков. – Значит так: завтра же люди должны быть в Белужьем, а райисполком распределит их по колхозам. Я поехал. – У двери остановился, посмотрел на Анку. – Возьми на себя руководство вашей женской бригадой. – И к Васильеву: – Подходящая кандидатура?
– Нет, – возразил Васильев. – А кто будет…
– Революционный порядок на хуторе блюсти? – засмеялась Анка. – Я думаю, Андрей Андреевич, что на время моего отсутствия товарищ Васильев вполне справится, совмещая должность председателя колхоза и председателя сельсовета.
– Не сомневаюсь, – и Жуков вышел из кабинета.
– Хитрости у тебя, девка, – покачал головой Васильев, глядя на Анку, – хоть отбавляй.
– Вы же сами предложили послать женщин на уборку.
– Ладно, так и быть, поезжай. Дело нужное, – сдался Васильев.
– Тогда примите от меня, Григорий Афанасьевич, печать сельсовета…
Рано поутру в Белужье начали прибывать группами женщины и девушки из рыболовецких колхозов. Их подбрасывали в районный центр военные автомашины, днем и ночью курсировавшие по степным дорогам в разных направлениях.
Возле помещения райисполкома прибывающих ожидали присланные из сел подводы. Выпряженные волы лежали тут же возле подвод, лениво пережевывая жвачку. С их толстых мясистых губ свисали прозрачные нити тягучей слюны. В тени деревьев стояли на привязи лошади. Они били копытами, беспрестанно взмахивали хвостами, отбиваясь от надоедливых мух.
На крыльцо здания райисполкома вышел средних лет мужчина и окинул беглым взглядом улицу, запруженную подводами.
– Запрягайте! – скомандовал он.
– Давно пора, – проворчал какой-то сердитый конюх. – Вам-то хорошо в тени прохлаждаться, а коней муха засекает.
Из райисполкома гурьбой высыпали женщины. Анка громко обратилась к мужчинам, торопливо запрягавшим волов и лошадей:
– Товарищи! Где подводы колхоза «Заря»?
– Вон те, крайние, – ткнул в сторону кнутовищем возница.
– Бабоньки, девчата, рассаживайтесь. Эти подводы для нас, бронзокосцев, – распорядилась Анка.
– Давайте скорее, а то солнце, глядите, как высоко, – торопила подруг Дарья.
К Анке подбежала Валя.
– Мама, мы уже едем?
– Да, доченька. Идем, видишь, вон нас ждут подводы.
Только в полдень подъехали на ленивых волах к полевому стану. Бронзокосских женщин встретили приветливо и радушно, накормили наваристым борщом, напоили холодным молоком.
В поле стрекотали жнейки, на току гулко стучала молотилка, приводимая в движение трактором. Одни подводы доставляли на ток снопы, другие – увозили в село зерно. Скошенный жнейками хлеб вязали в снопы и осторожно укладывали их на подводы, устланные брезентом, чтобы не терять зерна, осыпавшегося с переспелых колосьев. В поле на току работали горожане – учителя, рабочие, служащие. А по золотистой стерне стайками перебегали с места на место пионеры, собирая колоски. Они тоже трудились в меру своих сил на колхозном поле. Сельские ребята учили городских этому несложному, но очень важному делу. Анка указала Вале на детишек:
– Беги к ним, доченька. Помогай нам.
– А они примут? Не прогонят меня?
– Конечно примут, – подбодрила ее Таня Зотова.
– Они же пионеры, – заметила жена Душина.
– Иди, иди, – легонько подтолкнула ее Дарья. – Будь посмелее. Бояться нечего.
Валя медленно направилась к пионерам. Но когда увидела, как мальчики и девочки, заметив «подкрепление», радостно замахали ей руками, зашагала быстрее и, еще раз оглянувшись в сторону матери, побежала.
Анка разыскала председателя колхоза, спросила, что делать ее бригаде.
– Будете снопы вязать. Там у нас нехватка в людях, – объяснил председатель.
– Рыбу в море добывать умеем, а вот снопы вязать не пробовали. Сумеем ли? – поделилась своими сомнениями Анка.
– Дело несложное. Научиться недолго. Только руки приложи.
– Если покажут – научимся. – И Анка повела свою бригаду в поле.
Пять дней проработали бронзокосские женщины на колхозном поле. С непривычки болела спина, в пояснице и ногах ощущалась острая ломота. Саднила исколотая остями кожа рук.
– Вот бы Генку сюда, – вспомнила Анка подругу.
– Зря отговаривали ее, – тихо засмеялась Таня. – Пускай поехала бы с нами. А то все ей кажется, что мы отгораживаемся от нее.
– Куда ей там! – махнула рукой Дарья.
– Мой Кирилл правду говорил, – сказала застенчивая жена Душина. – С ее сердцем она здесь в первый же день свалилась бы.
Женщины лежали на мягкой соломе и, глядя в звездное небо, с тревогой прислушивались к отдаленной орудийной канонаде. Беседовали вполголоса. Разговор их вдруг оборвала подкатившая к стану райкомовская машина.
– Где бронзокосская бригада? – услышала Анка голос Жукова и вскочила:
– Тут, Андрей Андреевич…
– Зотова жива-здорова?
– Жива! – подхватилась Таня. – А что, Андрей Андреевич?
– Что тебе снилось прошлой ночью?
– Не помню. Спала как убитая.
– Получай письмо от Дмитрия, А всем остальным – поклон от рыбаков. Я только что с Косы.
– Письмо?! – вскрикнула Таня, бросаясь к Жукову.
Анка почувствовала, как у нее оборвалось что-то в груди, ноги вдруг ослабели. Она привалилась к столбу, подпиравшему перекладину, на которой висел обрубок рельса.
«Какая она счастливая!..» – невольно позавидовала Анка и тут же вздрогнула от прикосновения руки Жукова.
– И тебе весточка от него. Держи.
Не помня себя, Анка бросилась в полевой вагончик, где спали школьники, зажгла фонарь, развернула сложенный треугольником лист бумаги, но прочитать написанное не могла. Руки дрожали, буквы прыгали перед глазами.
«Да что же это со мной… Лихорадка хватила меня, что ли?..» Наконец успокоилась, прочла:
«…Ты и Валя всегда со мной, в моем сердце. Живу мыслями о вас. Всего два месяца, как мы расстались, а мне кажется, что прошла вечность. Адреса пока не сообщаю, он на днях переменится. Жди очередного письма. Береги себя и нашу рыбку золотую – Валюшу. Целую.
Твой Яков».
Из глаз Анки хлынули неудержимые слезы, слезы радости. Они словно живительная роса омыли ее истомленную тревогой душу. Бесконечно счастливая, Анка спрятала письмо за пазуху, взглянула на безмятежно спавших девочек, задула фонарь и на цыпочках вышла из вагончика. Таня, окруженная женщинами и девушками, дочитывала обстоятельное письмо мужа. Жуков светил ей карманным фонариком.
– Ну, что пишет Митя? – спросила Анка звонким голосом.
– Воюет! – подняла на нее Таня радостно-возбужденный взгляд. В бледном свете фонарика ее голубые глаза казались совсем синими. – Он вместе с Виталием Дубовым служит в артиллерии. Виталий командует орудием, а Митя в его расчете наводчиком.
– А Гена…
– Получила и она от Дубова письмо, получила, – перебил Анку Жуков.
– Теперь она на седьмом небе.
– А ты и Таня на каком? На шестом? – спросил Жуков.
– Нет, я на восьмом! – воскликнула Таня.
– Значит, я на девятом, – сказала Анка.
– Тогда возьми и меня к себе, поместимся, – пошутила Таня.
Жуков отвел Анку в сторону, спросил:
– Когда закончите работу?
– Завтра. Осталось убрать пять-шесть гектаров, не больше.
– Заканчивайте. Слышишь, орудия гукают?
– Мы рады бы вовек их не слышать…
– Да вот приходится. Завтра же по домам.
– Хорошо, Андрей Андреевич.
На следующий день, как и в предыдущие, все взрослые приступили к работе до восхода солнца. Мальчики и девочки спали в полевых вагончиках. Их разбудили, когда поспел завтрак. Поев жаренной на сале яичницы и запив ее молоком, школьники, прихватив сумки, побежали собирать колоски. Они напоминали шуструю стаю воробьев, оглашая поле безумолчной чирикающей разноголосицей.
День прошел в напряженном труде. И когда красноватый, будто раскаленный, диск солнца коснулся гребня далекого стенного горизонта, в барабан молотилки подавали уже последние снопы. Со всех сторон к стану сходились группами старики, женщины, девушки, ребятишки. На стане готовился отменный прощальный ужин. Увидев Анку, Валя со всех ног бросилась к ней, прижимая к боку висевшую на шнуре сумку.
– Мама, посмотри, – жаждая похвалы, торопливо говорила она. – Я опять насобирала полную сумку колосков.
– Ох ты ж умница моя, – Анка поцеловала ее в мокрый от пота лобик.
Высоко в небе показалась «рама». Она сделала над степью круг и ушла в сторону моря. Солнце зашло. На западном небосклоне заполыхало зарево заката. И вот тут-то послышался мощный гул моторов. Все устремили настороженные взгляды в небо. В нем появилось звено «юнкерсов», сопровождаемое двумя «мессершмиттами». Люди заволновались, по толпе пробежал тревожный шепот:
– Немецкие…
– А ну, как сыпанут бомбами?..
– Они, видно, спешат туда, куда ушла «рама»…
Председатель колхоза властно, по-военному, скомандовал:
– Рассредоточиться в стороны. Ложись на землю!
Но люди сгрудились еще плотнее, не отрывая от самолетов напряженных взглядов. «Юнкерсы» шли треугольником, несколько левее толпы. «Мессершмитты» кружили над ними, то стремительно падая вниз, то взмывая ввысь. Когда самолеты стали удаляться, кто-то облегченно вздохнул:
– Слава богу, пронесло…
Но вдруг ведущий «юнкерс» сделал разворот и резко пошел на снижение. За ним последовали остальные, растянувшись цепочкой, повисая друг у друга на хвосте. Ведущий, клюнув носом, ринулся в пике. Степную тишину разорвали истерические крики, и людская волна хлынула в буерак, увлекая с собой Анку и Валю. Дарья, Таня и жена Душина топтались на месте, не зная, куда укрыться. Над их головами с шумом и пронзительным воем, вызывающим озноб во всем теле, косо пронеслись авиабомбы, угодив прямо в буерак. Раздались почти одновременно два взрыва, от которых дрогнула земля. На воздух вскинулись комья земли, какие-то темные предметы. Заметив взметнувшуюся над буераком красную косынку, Дарья похолодела, хотела крикнуть «Анка!», но тут в буерак грохнулись еще две очередные бомбы. Таня зашаталась, упала и быстро поползла к вагончику. Жена Душина стояла, точно окаменев, ее такое обычно миловидное лицо было искажено до неузнаваемости. Бомбы третьего самолета упали неподалеку от вагончика. В него ударила воздушная волна, вагончик резко покачнулся и накренился набок. Упала жена Душина. Большой острый осколок ударил ее ниже подбородка и снес полголовы. Дарья дико вскрикнула, закрыла лицо руками и бросилась прочь. Она бежала наугад в степь, которую уже заволакивали лиловые сумерки. Снова послышались взрывы, истошные крики женщин, надрывный плач детей, стоны раненых, умирающих. У Дарьи подгибались ноги, а ей казалось, что это дрожит и качается земля. Жадно хватая ртом воздух, она продолжала бежать, пока, вконец обессиленная, не споткнулась и упала.
…Дарья очнулась, когда уже сгустились сумерки. Она лежала у обочины дороги, которая показалась ей знакомой по молодым посадкам карагача и акации.
«Так и есть, та дорога… Неделю назад мы ехали по ней в Белужье. Но в какую сторону идти?» – в голове у нее стоял шум, звенело в ушах. Напрягая мысль, она наконец вспомнила: от профиля ехали в Белужье все время под уклон… а потом ложбиной… по ровному месту… Значит, надо в ту сторону…
Она с усилием поднялась и пошла медленно, пошатываясь. Ноги одеревенели, не слушались. Вдруг до ее слуха донесся рокот мотора.
– Машина! Слава тебе господи, – обрадовалась Дарья. – Может, подвезут добрые люди. Хотя б до шоссе, а там до Косы – рукой подать.
Дарья сошла на обочину, подняла руку. Машина остановилась. Из кабины высунулся шофер. На его пилотке в сумерках тускло отсвечивала пятиконечная звездочка.
– Откуда и куда, гражданочка? – спросил шофер.
– Из колхоза, родимый, домой добираюсь. Была на уборке хлеба. Немец бомбил нас…
– Далеко живешь?
– На хуторе Бронзовая Коса. Подвези, голубчик.
– Заходи с правой стороны, садись в кабину. Мигом подкину.
– Ой, спасибо ж тебе, дорогой ты человек, – благодарила шофера Дарья, влезая в кабину.
Два дня назад Жукову позвонили из обкома партии, велели на всякий случай приготовиться к эвакуации и ждать дальнейших указаний. В свою очередь, Жуков предупредил Кавуна, Кострюкова и Васильева, чтобы они были наготове. Сегодня телефонная связь с обкомом внезапно прервалась. Несколько часов просидел Жуков у аппарата, но телефон безмолвствовал.
– Повымерли там все, что ли? – досадовал Жуков.
А тут еще утром проезжавший через Белужье интендант сообщил, что танки противника прорвали оборону и устремились с десантом автоматчиков на Таганрог. Было отчего нервничать.
– Выходит, мы отрезаны? – спросил Жуков.
– Почему? – усмехнулся интендант. – Можно и через море махнуть. Выход есть.
– А вы, что же это, думаете прямо на грузовике через море махнуть? – покосился на него Жуков.
Заметив, как у секретаря райкома задергалась щека, интендант толкнул задремавшего у баранки шофера:
– Выспишься после войны, дружок. Вперед!
Жуков посмотрел вслед удалявшемуся грузовику, покачал головой:
– В перед-то вперед, а пятки повернул не в ту сторону.
Жуков распорядился погрузить на запасную машину особо важные документы и обратился к членам бюро райкома:
– Выезжайте к курганам «Семь братьев» и направьте обозы с хлебом и гурты скота в Мокрую балку. Там ждите меня.
– А ты куда, Андрей Андреевич?
– В колхоз «Заря». Почему-то оттуда через Белужье не проходили ни люди, ни обоз. И телефон не работает.
– Они могли пройти стороной.
– Гадать не будем. Поезжайте, – и он сел в «газик».
Уже смеркалось, когда грузовик и «газик» выехали со двора райкома на улицу и разъехались в разные стороны.
В трех километрах от колхоза «Заря» Жукова остановили артиллеристы. Они устанавливали пушки для стрельбы с открытых позиций. Командир батареи спросил Жукова:
– Кто вы и куда направляетесь?
– В колхоз «Заря». Там почему-то задержались с эвакуацией. А вот мой документ, – и Жуков посветил фонариком, прикрыв его фуражкой.
– Не могу пропустить вас, товарищ Жуков.
За пригорком загремели пушки.
– Лезет, гад, – сказал командир, наблюдая за пригорком.
– Я быстро обернусь, – напомнил о себе Жуков.
– Не могу. Слева и справа от меня тоже расположены батареи. Вдруг на этом участке прорвутся танки противника, вот и попадете под огонь своих же.
– Товарищ… – еще раз попытался Жуков уломать командира батареи.
– Неужели вы не можете понять того, что мы против своей воли можем расстрелять вас? – Гул стрелявших пушек перешел в сплошной рев. – Слышите? Артогонь усилился. Это лезут танки. Уезжайте отсюда, товарищ секретарь райкома, и не мешайте нам, – он отвернулся и крикнул: – Командиров огневых взводов ко мне!
Жуков скрепя сердце сказал шоферу:
– Поворачивай назад…
Через час «газик» вернулся в Белужье. Огромное село казалось вымершим. Жуков ехал по центральной улице, еще сегодня утром многолюдной, шумной, а теперь пустынной и тихой. Из темноты выплыли стройные силуэты высоких тополей, окружавших здание райкома. Шофер круто завертел баранку влево, но Жуков резким движением остановил его.
– Куда?
Шофер затормозил, с недоумением посмотрел на Жукова. Потом, горько усмехнувшись, покачал головой, виновато проговорил:
– Ведь вот какое дело, Андрей Андреевич… По привычке домой завернул.
– Давай к Мокрой балке. Домой мы еще вернемся.
Грузовик стоял в самой низине балки, возле колодца с деревянным срубом. Когда «газик» остановился, Жуков услышал свистящий скрип колес и громкие понукания возниц. Из Мокрой балки вверх по склону уходили последние повозки обоза с колхозным хлебом. Возле колодца толпились красноармейцы. Привязав к поясным ремням котелки, они черпали ими из колодца воду. Заметив подъезжавший «газик», один райкомовский работник подбежал к Жукову:
– Андрей Андреевич? Наконец-то! Ну что, много бед причинила бомбежка?
Жуков попросил у одного из красноармейцев котелок, жадно пил, проливая воду на грудь. Сделав передышку, еще раз припал к котелку, поблагодарил красноармейца и разгладил ладонью мокрую на груди гимнастерку.
– Какая бомбежка? – повернулся он к работнику райкома.
– Разве вы не были в «Заре»?
– Нет. Перед поселком артиллеристы заняли оборону и не пропустили меня. А что?
– Там же немецкие самолеты форменное светопреставление учинили…
– Откуда вы знаете?
– Секретарь сельсовета рассказывал.
– Где он?
– С гуртоправами ушел.
– Что же он рассказывал?
– Видите ли… Мы думали, что немцы город бомбят, а оказывается, они на колхоз обрушились. Две бомбы сбросили на село, разрушили школу, здание сельсовета. Секретарь, дежуривший у телефона, с трудом выбрался из развалин.
– Вот, значит, почему не отвечал их телефон… – в раздумье проговорил Жуков.
– Остальной бомбовой груз, – продолжал работник райкома, – стервятники сбросили на полевой стан. Секретарь сельсовета вскочил, говорит, на коня и в поле, а там… все смешано с землей. Оставшиеся в живых рассыпались по полю кто куда.
– Но дети… дети… – Жуков почувствовал, как в сердце словно булавка вонзилась, голос его сорвался.
– Рассказывал, что много женских и детских трупов на стане видел. Председатель колхоза тоже убит.
– Чего ж он медлил?.. – Жуков задыхался, спазмы душили его.
– Выполнял ваше указание: собрать хлеб до единого зернышка.
Жуков несколько секунд стоял молча. Голова его мелко и часто дрожала.
– Да… Тут уж моя вина… моя ошибка… Ну, по машинам… В каком направлении движутся гурты и обоз?
– В северо-восточном, на Матвеев курган. Здесь был полковой командир, он руководит работами по сооружению оборонительной линии. Так он сказал, что на Таганрог прорвалось десятка два танков с автоматчиками, а передовые цепи противника сдерживают наши стрелки и артиллеристы. В пятнадцати километрах отсюда находятся тылы наших дивизий. Так что выйти в безопасную зону мы успеем.
– Тогда не будем терять времени. Поезжайте впереди, я буду замыкающим.
Всю ночь, растянувшись на три километра, шел по пыльной дороге обоз с хлебом. На скрипучих повозках, поверх мешков с зерном и узлов с домашним скарбом, сидели женщины и дети. Медлительные волы шагали в раскачку, не торопясь. Дети засыпали на руках у матерей. Слева и справа от дороги гуртоправы гнали колхозный скот по стерне и нескошенным хлебам. Время от времени там и сям слышались короткие вскрики «Гей, гей!», посвисты гуртоправов и резкое щелканье бичей, похожее на пистолетные выстрелы.
Райкомовский «газик» шел в самом хвосте обоза, глухо и неровно рокотал мотор. Нудно и тоскливо было тащиться на машине воловьим шагом. Шофер останавливал «газик», раскуривал папиросу, потом догонял обоз. Жуков, занятый своими мыслями, не замечал маневрирования шофера. Он беспокоился о том, чтобы благополучно выбраться в безопасную зону и спасти людей, хлеб и скот. Но когда Жуков мысленно переносился на полевой стан колхоза «Заря», где еще вчера беседовал с Анкой, женой Душина, Дарьей, Таней Зотовой, и представлял себе картину страшной бомбежки, сердце его тисками сжимала острая боль…
В полночь в темном небе послышался гул мотора. Жуков подняв голову, прислушался.
– Ночной разведчик.
– Носит его нечистая сила в такую пору… – чертыхнулся шофер.
И вдруг в воздухе одна за другой повисли три ракеты-пятнадцатиминутки… Потом еще две. В их мертвенно-белом свете стали отчетливо видны и запыленные повозки, и гурты скота.
– Не к добру повесил он «свечи». А будь ты проклят! – проворчал Жуков и крикнул: – Передайте головным, чтоб пошевеливались! Что они там по-черепашьи ползут!
Вскоре последний возница замахал кнутом, нахлестывая подручного вола:
– Цобэ, цобэ, сивый! – и свернул с дороги.
– Куда? – окликнул его Жуков.
– В обгон. Не могу же я за ними тащиться вот так – еле-еле душа в теле. Цобэ, цоб!.. – не переставал покрикивать на волов возница, обгоняя предпоследнюю повозку.
В эту минуту Жуков услышал мощный, быстро нараставший гул моторов и обернулся. Три «юнкерса» шли на небольшой высоте. В свете ракет были хорошо различимы их темные силуэты. Не делая захода и не пикируя, самолеты сбросили первые бомбы, с визгом и свистом устремившиеся на дорогу и обочины. Казалось, что от их взрывов заколыхалось освещенное ракетами поле… На месте упавших бомб черными веерами вскинулась земля… Самолеты продолжали лететь правильным треугольником; методично, одна за другой, рвались бомбы. Душераздирающие крики женщин, истошный плач перепуганных детей, рев обезумевших животных, стоны раненых – все слилось в протяжный леденящий кровь вой…
Жуков заметил, что какой-то колхозник, взмахивая длинной плетью, отбил от гурта десятка два коров, торопливо гнал их обратно.
– А ну давай наперерез, – бросил Жуков шоферу, указывая рукой в сторону предприимчивого мужика:
Шофер развернул «газик» и повел его на последней скорости по щетинистой стерне. Жуков, приоткрыв дверцу, крикнул:
– Заворачивай скотину! Назад хода нет! Заворачивай!
– Дудки! Хватит с нас! – огрызнулся мужик. – Хорошо тебе в машине пановать, а нам каково? Загнал в адово пекло и командуешь? Дудки!
Жуков вылез из машины и рывком выхватил из кобуры наган.
– Заворачивай, мерзавец. На крови людей вздумал разбогатеть…
– Оружьем грозишь? – мужик бросил плеть, рванул на себе рубаху: – Стреляй! Все равно погибель нам.
– Проваливай, христопродавец! – Жуков спрятал наган, поднял плеть и бросился заворачивать коров.
К нему на помощь подоспели гуртоправы. Но тут появилась вторая тройка «юнкерсов», и снова на ревущее поле посыпались бомбы… Жуков помнил только, как что-то обожгло живот, швырнуло воздушной волной, и он потерял сознание…
…Шофер довез Жукова до санбата. Он бережно внес его в палатку и осторожно положил на операционный стол; не видел Жуков хлопотавших возле него людей в белых халатах, с марлевым повязками на лицах; не слышал он, как военврач-хирург, извлекая из живота осколок, сказал своим помощникам:
– Крепкий мужик. Долго жить будет.
Очнулся Жуков в эвакогоспитале. Оттуда отправили его в глубокий тыл на излечение.
Всю ночь не закрывалась дверь куреня Васильевых. Одни хуторяне уходили, другие приходили, и Дарья, уже в который раз, начинала свое повествование о трагедии, разыгравшейся на полевом стане. Только Евгенушка, Душин и дед Панюхай, как пришли к Васильевым, так и оставались у них до рассвета.
Панюхай, обхватив руками голову, раскачивался из стороны в сторону, твердил одно и то же:
– Анка, Анка… Внученька моя, Валюша… Да как же я теперь буду без вас?..
Он на время затихал, потом опять звал дочь и внучку, горестно покачивая головой.
Евгенушка, забившись в угол оплакивала смерть любимой подруги, с которой с детских лет делила радости и горести.
Кирилл Душин сидел молча и тупо смотрел в пол. Он не слышал и не видел тех, кто входил в избу и выходил, слушал Дарью и только замечал в полумраке затемненной электролампочки одни ноги, топтавшиеся по полу. Он никак не мог понять одного: как это можно сбрасывать бомбы на мирных и кротких людей, какой была его жена. Долго ходил он в холостяках. Наконец подобрал себе тихую и застенчивую подругу, не успел нарадоваться своему семейному счастью, как его уже отняла чья-то злобная воля.
Покуда Дарья в сотый раз рисовала перед хуторянами страшную картину бомбежки, на МРС тем временем шли авральные работы. Рыбаки и рабочие мастерских по ночам рыли в цехах траншеи, обивали досками разобранные станки и закапывали их. Лишнюю землю выносили на пирс, сбрасывали в море. На этих работах были заняты только те, которые должны были эвакуироваться на рассвете с Косы, уйти на моторных баркасах к другому берегу и увезти с собой эту тайну. Так решили директор МРС и замполит: зарыть станки, инструменты в землю, а пустые цехи поджечь. И никогда враг не догадается, что под пеплом, в земле, среди обгорелых стен, находится оборудование мастерских.
Кострюков и Васильев совещались с Кавуном в его кабинете. Они составили список людей, подлежащих эвакуации, наметили, что взять с собой из имущества колхоза и МРС.
Кавун не присаживался, с какой-то удивительной легкостью проносил из угла в угол свое грузное тело. На его широкой богатырской груди сверкали два ордена Красного Знамени. А третью награду – именной клинок с надписью «Лихому коннику Юхиму Кавуну за храбрость. Командарм Буденный» – Кавун отточил, смазал и упаковал вместе с самыми необходимыми вещами.
– Ще может сгодиться…
В дверь постучали.
– Заходь, кто там?
Вошел Пронька, доложил:
– Все готово. Теперь можно и цехи подпалить.
На рассвете ярко запылали мастерские, освещая суда, стоявшие на приколе у пирса. Все было готово к отплытию; ждали приказа директора МРС, а Кавун, стоя на пирсе, сердито ворчал:
– Де ж воны?
На судах вместе с рыбаками и рабочими МРС разместились Кострюков, семья Кавуна, Васильев с Дарьей, не было еще только Панюхая и Евгенушки с дочкой.
– Та дэ ж воны? – повторил Кавун, наматывая на палец длинный ус.
Орудийный гул, не смолкавший всю ночь, приближался к Косе, надо было торопиться с выходом в море. Трое задерживали всю флотилию.
Кавун окликнул Проньку.
– Душина, Кузьмича и Евгенушку на пирс! – распорядился он.
Пронька побежал в хутор. Вскоре Кавун заметил спускавшиеся по тропинке две сгорбленные фигуры. Это были Душин и Панюхай. Они медленно передвигали ноги, хотя шли под гору, понурые, безучастные ко всему окружающему. Панюхай держал в руке узелок. Ключ от куреня он отнес Акимовне, которая оставалась в хуторе, и была с вечера дома. Сегодня ночное дежурство ее было отменено, МРС готовили к эвакуации. Когда Акимовне предложили эвакуироваться, она горько вздохнула:
– И куда я понесу за моря-окияны свои старые косточки?..
Было предложено эвакуироваться и Бирюку. Опираясь на палку, с которой в последнее время не расставался ни днем, ни ночью, тот ответил:
– Я калека. Убогий человек. Кто меня тронет?
Кавун энергичными жестами давал понять Душину и Панюхаю, чтобы они поторопились. Душин, заметив Кавуна, перенес с одного плеча на другое лямку санитарной сумки, туго набитой медикаментами, подтолкнул Панюхая:
– Шагай, шагай, Кузьмич, людей задерживаем.
Он ничего лишнего не взял с собой. Повесил замки на дверях медпункта и своей комнаты и отдал ключи соседям.
