Текст книги "Анка"

Автор книги: Василий Дюбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

Анка сбросила со спины валежник и, забыв поздороваться, кинулась к мальчику, внуку Пахомовны. Маленький Фрол сидел за столом, разматывая бинты, извлекал из пакетов марлю и складывал ее горкой.

– Где ты раздобыл такое добро? – радостно вскрикнула она, увидев белоснежные бинты и марлю. – Да наши партизаны все нательные рубахи исполосовали на ленты… Перевязывать раны нечем.

– Фрицы вчерась в Шабановском оставили. Видать забыли. Они много раненых кудась-то повезли. А у Петьки Остапенко еще больше. У него и вата есть, и ёд в маленьких бутылочках. Не дал мне ёду, пожадничал…

– Пахомовна, – умоляюще посмотрела на нее Анка, – родная, золотая… Как бы достать для наших.

– Сейчас, – сказала Пахомовна. – Фролка, скоренько беги к Петьке, возьми все, что у него есть. На ухо скажи ему: для партизан, мол.

– Тетенька, забирайте все, – Фролка пододвинул к ней бинты и марлю, а сам выскочил из-за стола, оделся и к двери: – Я сейчас вернусь…

Разглядывая подарок Фролки, Анка задумчиво проговорила:

– А во что же я возьму, если ребята еще принесут?

– Найдем. У меня есть чистый ситцевый платок.

– Спасибо, Пахомовна. От всех партизан спасибо. То-то радости сколько у них будет!.. Вот только с патронами у нас плохо, – понизила голос Анка.

– Тяжело?

– Очень. Два нападения на нас было. Отбились, но скольких своих после боя недосчитались… А ваш не приходил?

– Нет.

– А меня за этим и прислали. Нам обязательно нужно связаться с каким-нибудь партизанским отрядом. Только на вашего старика и надеялись.

– Не приходил.

– Беда.

– И у меня, Аннушка, беда за бедой. Сын погиб на фронте в сорок первом. В прошлом году сноха занемогла, слегла в постель и не поднялась. От простуды померла. А теперь вот… Слышишь, в горах орудия гукают?

– Слышу.

– Может, и старика уже нет в живых…

– Все может быть, родная…

В сторожку влетели запыхавшиеся ребята.

– Здравствуйте, тетенька! – поздоровался Петька, шмыгая носом.

– Здравствуй, мальчик!

Петька и Фролка, не теряя времени, начали выгружать из-за пазух бинты, марлю, вату и складывали все это на столе. Анка, радостно улыбаясь, опросила Петьку:

– А знаешь, кому я понесу твой и Фролкин подарки?

– Знаю, – шмыгая носом, ответил Петька. – Партизанам.

– Умница. Ты добрый мальчик. Славный. Утри нос, и я от имени всех партизан, поцелую тебя.

– Не хо́-о-очу… – смущенно пробормотал Петька, вынимая из карманов флаконы с йодом.

Но Анка все же расцеловала его.

Смеркалось. Бирюк торопился. Нельзя было терять ни минуты. Красная Армия стремительно наступала. Под ее сокрушительными ударами немцы откатывались от Армавира и Майкопа к Краснодару. Удирали без оглядки и отборные горнострелковые гитлеровские части, бросая вооружение и боеприпасы. Не знали об этом Кавун и Васильев, так как ни рации, ни связи с другими отрядами у них не было. Этим и воспользовался Бирюк… Он вошел в пещеру, сорвал с головы шапку, осмотрелся. От его мокрой от пота чуприны валил пар. Краснов и партизаны обратили к Бирюку вопрошающие взгляды.

– Носилки для больных готовы? – спросил Бирюк.

– Готовы, – ответил Краснов. – А в чем дело?

– На марш, Михаил Лукич…

– Да ты скажи толком, что случилось? – спросил Краснов.

– Немедленно на марш. Некогда разговоры разговаривать. В полночь из Пятигорского сюда выступает батальон немцев, чтобы утром напасть на нас. Целый батальон! – бил тревогу Бирюк, напирая на слабохарактерного Михаила Лукича.

– Дело это не шуточное, и так, сломя голову бросаться бог весть куда – нельзя. Да точно ли немцы близко? – строго посмотрел на Бирюка Краснов.

– Точно. Достоверно. Я через того старика разведал, у которого в сарайчике скрывался, когда спас Паука. Дед ходил в Пятигорское к своим знакомым, три дня пробыл там. Говорит, немцы решили покончить с нами. Бросают сюда целый батальон. Ночью выступают. Надо спешить.

– Куда?

– Старик все разъяснил мне. Я поведу отряд такими потайными тропами, что и сам черт не выследит нас. Мы вольемся в отряд «Кубань». Тогда будем именоваться: отряд народных мстителей «Кубань – Родина».

«Ну и мастак брехать», – усмехнулся про себя Паук. Он один знал истинные замыслы Бирюка.

– Где же этот отряд? – все еще настороженно спросил Краснов.

– Между Фанагорийским и Хадыженской, за Псекупсом. Вот тут, – сказал Бирюк, тыча пальцем в карту.

Краснов задумался.

– Это хорошо, если вольемся в отряд… Объединим свои силы… Но как же быть с Анкой?

– А где она?

– Выполняет задание.

– Не знаю, – развел руками Бирюк. – Вы начальство, вы и решайте. Только задерживаться нельзя ни на час. Иначе все погибнем.

– Пойду посоветуюсь с Васильевым, – и Краснов вышел.

Партизаны окружили Бирюка, расспрашивали, далеко ли до отряда «Кубань» и не опасна ли дорога. Бирюк уверял, что очень близко, а он берется проводить их безопасными тропами. Партизаны загорелись желанием скорее двинуться в путь. Вернулся Краснов, сказал:

– Товарищи, быстро приготовиться к походу, – и с горечью спросил: – Как же нам быть с Анкой? Вот грех…

– Может, она уже возвернулась? – предположил Бирюк.

– Кабы вернулась – была бы тут.

– А ежели туда… к летчику завернула? – подсказал Бирюк.

– А что… – ухватился за эту мысль Краснов. – Может и так быть. Давай сбегай, узнай.

– Это я мигом дело… – проходя мимо Паука, Бирюк незаметно толкнул его.

Анка вернулась несколько позже Бирюка. Она задержалась около Цыбули, перекладывая из узла в санитарную сумку приношения Петьки и Фролки.

Когда Бирюк вошел в хижину, Анка уже спускалась по тропинке в ущелье. Коптилка слабо мерцала, в хижине стоял полумрак. Очаг погас. Орлов лежал в унтах, в меховой куртке и в шлеме.

– А-а, вернулся? – заулыбался Орлов.

– Вернулся, – мрачно прогудел Бирюк, подходя к лежанке больного.

– Удачно сходил в разведку?

– Да как сказать… – Бирюк потянул из кармана камень. – Кому как… А мне всегда удача улыбается… – он с такой быстротой ударил Орлова камнем по голове, что тот не успел ни вскрикнуть, ни пошевельнуться.

Бирюк открыл дверь, выглянул. У каменного выступа, на повороте тропы, ведущей к пещерам, маячил Паук. Бирюк вернулся к лежанке, пошарил рукой в изголовье, нашел пистолет и выстрелил Орлову в грудь…

Анка подходила к хижине, когда до ее слуха донесся глухой пистолетный выстрел. Она вздрогнула, остановилась. И сейчас же от хижины к выступу кто-то торопливо зашагал, прихрамывая. Анка едва не вскрикнула, зажав ладонью рот.

«Бирюк?.. Неужели он… его?» – от этой мысли перехватило дыхание.

Бирюк вдруг остановился. Анка спряталась за хижину. После короткого раздумья Бирюк медленно направился к выступу. Боясь быть замеченной, Анка отвалила камень, которым была заделана дыра между валунами, сняла с себя санитарную сумку, бросила ее в дыру и с трудом сама протиснулась в хижину.

– Яша… Яшенька… – шептала она, склоняясь над лежанкой. – Милый… Родной… Ну, отзовись… Откликнись. – Тут она разглядела пистолет, простреленную меховую куртку, отшатнулась, вскрикнула: – Сволочь!.. Бандит!.. – и не помня себя выскочила из хижины.

Анка бросилась было к Васильеву, к товарищам, но оборвала бег, попятилась назад. На нее от выступа угрожающе надвигались две тени.

– Анна Софроновна! – окликнул ее Бирюк.

У Анки стучали зубы. Она вся тряслась, как в лихорадке. Какой-то душный ком подкатил к горлу, она хотела крикнуть, но не могла. Выхватила из-за пазухи пистолет и выпустила всю обойму. Пули просвистели мимо ушей Бирюка и его приятеля. Анка побежала по тропе, поднимавшейся к поляне.

– Догони ее и пристукни, – зашипел Бирюк, толкая в спину Паука.

Тот кинулся вдогонку за Анкой, а Бирюк закричал что есть мочи:

– Убийца!.. Держи ее!.. Ах, сука такая!.. Не добилась любви от него, так что же, за это человека надо жизни лишать?.. Держи убийцу!..

К Бирюку подбежали двое партизан с носилками.

– Что случилось?

– Сестра наша летчика убила.

– Да ну?

– И в нас стреляла. В меня и в Паука… А ну, дружок, брось носилки, они теперь не нужны. Позови сюда командира…

Краснов молча прошел мимо Бирюка и партизана, молча остановился около лежанки, не отрывая от мертвенно-бледного лица Орлова широко раскрытых глаз.

– Это уму непостижимо, – наконец выговорил он. – Что она, с ума спятила?

– В меня стреляла, когда я ее тут защучил, – жаловался Бирюк. – Вон где она пробралась, – указал он на дыру. – И сумку впопыхах забыла.

– Да, сумка ее, – подтвердил Краснов. – Но почему в дыру, а не в дверь вошла она?

– Гадюка всегда через дыру вползает. Кому это не известно? – горячился Бирюк.

– Похоронить бы товарища…

– Мы уже и так опаздываем, – напомнил Бирюк. – Надо спасать людей.

– А где Пауков?

– За ней погнался.

– Цыбуля и его подчасок на посту? Гукните им да на марш.

– Я это мигом дело… – и Бирюк выбежал из хижины.

– Возьмите сумку, пистолет, – сказал партизанам Краснов, – и пошли.

– А носилки?

– Ни к чему теперь они…

Взойдя по тропе наверх, Бирюк остановился. В нескольких шагах в стороне что-то чернело. Он подошел ближе и – ахнул!.. На кусте висел, разбросав руки, Паук. В животе у него торчал финский нож, всаженный по самую рукоятку. Бирюк выхватил нож и, не вытирая его, поспешил вниз.

Теперь уже Краснов нервничал, ожидая Бирюка. На его голову сваливались беда за бедой. Кавун второй день не приходил в сознание, и не было никакой надежды на его выздоровление. Васильев с вечера впадал в беспамятство, горел и метался до рассвета. А тут еще Анка такое совершила – застрелила Орлова. Лукич совершенно растерялся, не зная, что предпринять. Его поддерживали партизаны:

– Крепись, Лукич. Ты теперь наш командир. Будь примером мужества для других.

– Да я и так уж креплюсь, а голова прямо раскалывается. Боюсь, рассыплется.

Наконец появился Бирюк.

– А Цыбуля?

– Ни Юхима, ни его подчаска, ни Анки. Исчезли. А это признаете? – показал он окровавленный нож.

– Анкина финка? – Лукич удивленно взглянул на окровавленный нож.

– Ее, – подтвердили партизаны.

– В брюхе Паука торчала. Убили, аспиды, и сбежали.

– Нет, моя голова совершенно не варит… Вот и крепись… Мыслимое ли дело! Чтобы Анка…

– Факт! – рубанул финкой воздух Бирюк.

– Но куда же они могли бежать? – недоумевал Краснов.

– К немцам! – с другого плеча рубанул Бирюк. – Если прихлопнула своих людей, куда же бежать? Факт, что Анка снюхалась с немцами. Смерть Скибы тоже дело темное. Почему Анка вернулась, а он сгинул?

Доводы казались такими вескими, такими неотразимыми, что Лукич вконец растерялся.

– Ну, ты эти глупости брось! Чтоб Анка – да к немцам! Видно, задержались они где-то. Однако ждать рискованно. Надо спасать хотя бы тех, кто в сборе. Другого выхода я не вижу. На марш! – отдал приказание Краснов.

К носилкам, на которых лежали Кавун и Васильев, подошли партизаны.

– Веди, Бирюк, – махнул рукой Лукич.

И отряд двинулся той потаенной тропой, которой несколько месяцев тому назад ввел его в ущелье Цыбуля.

Анка прибежала к Цыбуле потрясенная, едва выговаривая слова:

– Он убил… Бандит… Он убил его… – и разразилась слезами.

– Кто? Кого?

– Бирюк… гадина… Яшеньку убил…

– Опомнись, сестра. Подумай, что ты говоришь? – воскликнул Цыбуля.

– Убил, убил, бандюга…

Подошел Паук. Цыбуля присмотрелся к нему, спросил:

– На смену?

– Нет, за сестрицей.

– Не пойду я! – отшатнулась Анка.

– Да что там случилось? – недоумевал Цыбуля.

– Ничего не понимаю. Меня Лукич послал узнать, пришла ли сестрица. Встречаю Бирюка, он тоже не в духе. Спрашиваю, в чем дело? Молчит. А тут сестра выстрелила. Бирюк кричит: «Держите ее! Убийца она!» – и ко мне: «Догони ее!» Когда я узнал, что сестра сюда побежала, я вслед за ней, а догнать не мог. Идем, сестрица, командир ждет, волнуется.

Анка молчала.

– Иди, – сказал Цыбуля. – Да пускай нам смену присылают.

– Пошли, – настаивал Паук.

– Я боюсь с тобой идти.

– Со мной? Да тебя никто пальцем не тронет.

– Иди, иди, сестра, – уговаривал ее Цыбуля. – Нельзя же так… Командир ждет.

– Я головой отвечаю за тебя, – сказал Паук. – Приказание командира я не имею права не выполнить. Да и ты не можешь его нарушить.

– Ладно, – решительно произнесла Анка. – Идем!

Шли молча. Анка впереди, а Паук сзади. При спуске в овраг Паук схватил Анку за плечо, сильно сдавил.

– Куда мчишься?

– Что за вопрос? К командиру…

– Сюда идем, – потянул он ее в сторону.

– Это куда же еще? – и Анка сбросила с плеча его руку.

– Тут прямее дорога есть.

– Брось ты эти штуки! – насторожилась Анка. – Никакой там дороги нет.

– Ты, стерва, еще будешь упрямиться? – злобно процедил Паук и впился костлявыми пальцами ей в горло.

Жизнь Анки висела на волоске. Промедли она несколько секунд, и Паук задушил бы ее. Рука Анки сама легла на рукоятку финки. Она выхватила нож и всадила в живот Паука. Он заскрежетал зубами, ослабил пальцы и уронил голову на плечо Анки. Она с отвращением оттолкнула его. Паук сделал несколько шагов назад, остановился возле куста и упал на него спиной, свесив запрокинутую голову и разбросав руки. Анка отбежала и прижалась к дереву, наблюдая за Пауком и прислушиваясь. Но тот не шевелился и не издавал ни звука. Он был мертв…

В эту минуту появился Бирюк. Анка проследила за тем, как он приблизился к кусту, нагнулся, вглядываясь в Паука, вытащил из его живота нож и заторопился по тропинке вниз.

…Цыбуля слушал Анку и ушам своим не верил.

– Неужели Паук хотел задушить тебя?

– Да почему же ты не веришь мне?.. Может, думаешь, я неправду сказала тебе и о том, что Бирюк убил Яшу? Пойди посмотри.

– Ничего не понимаю. Никита, сходи и узнай, в чем там дело, – сказал Цыбуля подчаску.

Никита вернулся скоро, взволнованный и растерянный.

– Никого нет. Ушли. Покинули нас.

– Куда ушли?

– А черт их знает.

– Пока своими глазами не увижу лагерь пустым, не поверю. А если это правда, то чего же мы здесь торчим?

Анка и Никита последовали за Цыбулей. Проходя мимо чернеющего куста, Анка сказала:

– Вон он, бандюга, на кусте висит.

Пещеры, действительно, оказались пустыми. В них валялось несколько немецких шинелей и автоматов, брошенных как лишний, ненужный груз.

В большой пещере стоял осиротевший бесполезный пулемет. Партизаны сняли с него замок и, видно, куда-то забросили.

– Теперь я верю, – с болью в сердце проговорил Цыбуля.

Все трое зашли в хижину – партизанский госпиталь. Анка присела на лежанку возле бездыханного Орлова и заплакала.

– Даже земле не предали… Бросили как собаку… В самолете горел – жив остался, а тут…

– Чего уж… Нас вот живых бросили, – мрачно проговорил Никита.

– А мне все еще кажется, – растерянно огляделся Цыбуля, – что это страшный сон.

– Нет, это страшная явь, – сказала Анка.

– Но как это можно, чтоб… – Цыбуля стиснул зубы, не договорил.

Анка встала, взяла Цыбулю за руку.

– Юхим, ты помнишь, как попал к нам в отряд, как я ухаживала за тобой и в пути, и здесь…

– Спасибо, сестра. Все помню.

– Помоги мне донести Яшеньку до Пахомовны. Вот носилки… Я выкопаю там могилу и похороню его по-человечески, поближе к людям. Нельзя же оставить его здесь на съедение зверям или на поругание немцам, если они придут сюда. Поможешь?

– Никита, – сказал Цыбуля, – давай сюда носилки…

В полночь кто-то постучался к Пахомовне. Она встала с постели, вышла за порог. Перед ней стояла Анка.

– Боже мой! – шепотом воскликнула старуха. – Так поздно, Аннушка?

– Я не одна, Пахомовна.

– Вижу, вижу, – присматриваясь к стоявшим позади Анки Юхиму и Никите, сказала старуха. – А на носилках больной?

– Нет, убитый. Товарищ наш. Надо похоронить его. Дайте нам лопаты.

Неподалеку от сторожки, на увале, ракеты описывали голубые дуги. Там то вспыхивала, то затихала трескотня автоматов.

– Вот что, милая, – тревожно заговорила старуха. – Могилу я с Фролкой сейчас рыть начну вот в этом сарае. Запомни. Никому и в ум не взойдет, что здесь человек схоронен. Вы же бегите. Наскочет герман – беда и вас и меня постигнет. Снесите покойничка в сарай, носилки в лесу бросьте и бегите. А я сейчас Фролку подыму. Бегите!

– Бабуня, родная ты моя! – растроганная Анка поцеловала старуху. Потом опустилась на колени, откинула одеяло, приподняла голову Орлова и припала задрожавшими губами к холодному лицу. – Яшенька…

Цыбуля коснулся ее плеча.

– Нам пора.

– Да… да… – очнулась Анка. – Пора… – она поднялась и пошла со двора шаткой, неверной походкой, поддерживаемая Цыбулей.

Никита отнес Орлова в сарай и потащил на себе пустые носилки.

…Вторую половину ночи Анка и ее спутники шли без передышки. Перед рассветом услышали неясный шум. Они бросились на землю и продолжали двигаться ползком. Вскоре беглецы очутились у края обрывистого берега. Внизу пенилась горная речка. Немного правее к речке сбегала крутая тропинка.

– Туда, – кивнул Цыбуля на тропинку.

Они бросились бежать. Но не успели добежать до тропинки, как позади раздался хриплый окрик «хальт!», а вслед за ним последовал выстрел. Никита упал замертво. Цыбуля выстрелил в немца. Тот схватился за живот, присел и медленно повалился боком на снег.

– Прыгай! – сдавленным голосом крикнул Цыбуля Анке и бросился вниз.

Анка упала ничком, подползла к обрыву. Цыбуля угодил на торчавший из воды камень, и бурный поток понес его безжизненное тело к широкой Кубани.

Анка уцепилась за колючие ветки ежевики, вьющиеся по отвесной стене обрыва, затормозила скорость падения и бултыхнулась в пенистые воды. Быстрое течение подхватило ее и через две-три минуты прибило к противоположному берегу. Перебегая от камня к камню, Анка кинулась к спасительному лесу. Вот уж он совсем близко. С обрыва ударил пулемет. Было неудобно бежать в мокрой, отяжелевшей одежде. Анка спотыкалась, выбиваясь из сил. Кто-то крикнул из лесу:

– Ложись! Ползком, ползком! Эх, тетя-Мотя! Да кто же под пулями бегает? Ползи-и-и!

У самой кромки леса пуля достала Анку. Она упала вниз лицом и осталась лежать неподвижной…

Утром того же дня партизаны отряда «Родина» встретились с авангардным подразделением Красной Армии. Кавуна и Васильева немедленно эвакуировали в тыл. Сопровождать их до госпиталя вызвался Бирюк.

XXXVI

Ранение у Орлова было сквозное. Пуля прошла вкось, не задев сердца. Оглушенный сильным ударом по голове и потерявший много крови, Яков надолго лишился сознания.

Пахомовна и Фролка по очереди рыли в сарае могилу при мигающем свете самодельной сальной свечи. Земля была мягкая, не промерзлая и подавалась легко.

– Мы ему неглубокую могилку… – налегая на заступ, вполголоса говорила старуха. – Лишь бы землицей прикрыть его, сердешного. А потом на кладбище перенесем, похороним как полагается.

Слушая бабушку, Фролка не без страха посматривал на бескровное лицо Орлова. Лежавший без движения покойник… вдруг зевнул. У Фролки зашевелились волосы, по спине поползли мурашки.

– Бабушка… бабушка… – зашептал в страхе мальчик.

– Что тебе, внучек? – выпрямилась Пахомовна, стоя по колени в вырытой могиле.

– Мертвяк оживает…

– Окстись, дурачок, чего мелешь-то!

– Ей-ей оживает…

Старуха покосилась в сторону покойника. В эту минуту Орлов пошевелил здоровой ногой, слабый, еле уловимый вздох вырвался из его груди.

Пахомовна выронила лопату, приглушенно вскрикнула:

– Господи, твоя воля!.. Чуть живого не похоронили. Фролка, не стой столбом, скорее его в хату перенести надо.

Орлова с трудом подняли, внесли в сторожку. Старуха согрела воды, промыла больному раны, смазала йодом (один флакончик йода Фролка стянул-таки у Петьки, и вот как он пригодился), перевязала чистыми полотенцами. Из предосторожности Пахомовна осмотрела карманы летчика, нашла единственный голубой конверт и спрятала его за икону. Потом сменила на Орлове белье, обрядила его в чистую дедову пару, а меховую куртку, шлем, меховые брюки, гимнастерку и белье сожгла в печи.

Ранним утром в сторожку ввалились немцы – офицер и два солдата. Офицер кое-как говорил на ломаном русском языке. Он спросил яиц и молока. Пахомовна подала ему два яйца.

– Это все… А коровы у меня нету.

Офицер выпил яйца сырыми, ткнул пальцем в сторону лежавшего на кровати Орлова:

– Кто?

– Сынок мой.

– Больной?

– Раненый. Красные партизаны поранили. Дал отказ идти с ними в отряд, а они ему вчерась голову проломили, анафемы, да в грудь и в ногу стрельнули.

– Вчера тут были партизаны?

– Были, господин офицер, были, чтоб им добра не было! – Пахомовна изо всех сил старалась отвести беду от раненого. – В лесу они, волки бы загрызли их.

Офицер подошел к кровати, проверил на Орлове белье.

– Карош ваш сын – нихт большевик, – и вышел. За ним последовали солдаты.

– Пронеси, господи! – перекрестилась старуха. – Пропасти на вас, басурманов, нет! Греха только через вас набираешься. Вон чего про партизан сердешных говорить приходится. Ну, да господь не слова – дела числит.

В вагоне санитарного поезда было уютно, светло, чисто. Мягкий монотонный перестук колес, легкое покачивание вагона действовали умиротворяюще. Не верилось, что где-то позади люди насмерть схватываются в жестоких боях, недосыпают, мокнут под проливным дождем или, лежа на снегу, дрожат в колючем ознобе.

Поезд подолгу стоял на вокзалах, пропуская встречные эшелоны, следовавшие с людьми и вооружением на фронт, и казалось, что пути санитарного поезда не будет конца. И как ни тепло и уютно было в вагоне, какой лаской ни окружали Орлова врачи, нянюшки и сестры, порой ему становилось невмоготу: сердце больно давила тоска по Анке, тревога за ее судьбу.

Зрение Орлова то прояснялось, то все перед глазами двоилось, затягивалось мутной пеленой… Однажды он достал из голубого конверта снимок Ирины, но ничего не мог разглядеть. Изображение двоилось и расползалось.

«Неужели я… ослепну?» Напрягая мысли, он смутно припомнил пылающий в воздухе самолет… Улыбающуюся Анку… Занесенный Бирюком над его головой камень… Добрую и нежную старуху… и забылся…

Санитарный поезд остановился на узловой станции. К вагонам поспешили люди с носилками, началась разгрузка. Орлова бережно вынесли из вагона, не снимая с носилок поместили в крытую машину, и через несколько минут он уже был в госпитале.

Утром дежурный врач доложил начальнику госпиталя полковнику медицинской службы профессору Золотареву:

– Виталий Вениаминович! Ночью прибыло сорок девять: легких – тридцать два, тяжелых – семнадцать. Один из тяжелых был в партизанском отряде. Он плохо видит и у него частые провалы памяти. Имеет ранения: в голову – пролом черепа, контузия, в грудь – пулевое, в ногу – осколочное.

– Идемте посмотрим, – сказал профессор.

Он долго выслушивал Орлова, щупал пульс, приказал разбинтовать раны, тщательно осмотрел их, покачал головой:

– Да-а… На редкость выносливый человек. Богатырь. Другой организм не выдержал бы такой страшной борьбы со смертью, – профессор попросил всех отойти в сторону и обратился к больному: – Вы меня слышите?

– Слышу, но плохо.

– А видите?

– Да. Слабо вижу.

– Сколько нас?

– Один… Нет двое!

– А все же?

– И один и… двое.

– Ясно, – профессор подошел к стоявшим в стороне коллегам. – Истощение, потеря крови. В результате удара в голову – расстройство зрительных нервных центров, в силу чего у больного появилось так называемое «второе зрение».

– Какая жалость, – тихо промолвила Ирина, не сводившая участливого взгляда с бледного, измученного лица Орлова. – Неужели, профессор, нельзя вернуть здоровье этому так много выстрадавшему человеку?

– Несомненно, можно. Мы избавим больного от «второго зрения», а ваша чудодейственная кровь поставит его на ноги. Сделаем переливание.

– Я готова, Виталий Вениаминович…

– Знаю, знаю. Идемте приготовляться.

Орлов лежал в отдельной затемненной комнате. Внимательный уход, никем и ничем не нарушаемый покой, кровь Ирины возвращали ему силы, укрепляли организм.

Через восемь месяцев Орлов стал прогуливаться уже без посторонней помощи от койки до двери и обратно. Профессор перевел его в другую комнату со слабым дневным и мягким ночным светом, однако велел носить темные очки и не снимать их до тех пор, пока этого не разрешит он сам.

На дворе стоял теплый солнечный сентябрь. За окном палаты, задернутым голубой шторой, звонко, как весной, чирикали неугомонные воробьи. В палату вошел профессор.

– Ну-с, поздравляю с началом золотой осени! – он присел на табурет возле койки. – День сегодня замечательный. А вы как себя чувствуете? Как пульс? Дайте-ка руку.

– Самочувствие хорошее. Болей нигде не ощущаю.

– Прекрасно. Какие-нибудь претензии или вопросы к нам имеются? – в шутливом тоне обратился к Орлову профессор.

– Есть вопрос, а претензий никаких.

– Ну-те, давайте.

– В городе есть военный прокурор?

– Безусловно.

– Мне необходимо повидать его.

– Никаких свиданий. Во-первых, вам выходить нельзя, а во-вторых, вам нужен абсолютный покой.

– Зачем выходить? Его же можно пригласить сюда. Мне крайне необходимо передать прокурору кое-что весьма и весьма важное. Это – в интересах Родины.

– Родины?

– Да.

– Это дело важное. Но волнения сейчас могут причинить вашему здоровью серьезный ущерб.

– Не беспокойтесь, профессор. Я волноваться не буду.

– Хорошо, – профессор встал и быстрыми легкими шагами направился к двери.

XXXVII

Ирина к каждому человеку, попадавшему в госпиталь, относилась одинаково и ради спасения жизни любого из них готова была пожертвовать последней каплей своей крови. Через ее руки прошли сотни историй болезней. И пока раненые находились на излечении в госпитале, она помнила каждого по имени и фамилии; но когда они, по выздоровлении, разъезжались, кто в отпуск, а кто прямо в часть, их фамилии вытеснялись из памяти именами других раненых, прибывавших с фронта.

С тех пор как Ирина получила из авиачасти ответное письмо, прошло десять месяцев. Оно оставило неприятный, горький осадок, но упомянутое в письме имя летчика Орлова, пренебрегшего ее чистосердечным посланием, она забыла…

В госпитале выдался редкий день затишья. Раненые не поступали, в коридорах не было обычной суматохи, в палатах и операционной царил покой. Ирина дежурила. Она сидела за столиком в коридоре и укладывала в плетеный ящичек флаконы и порошки, чтобы потом разнести лекарства больным. К ней подошел дежурный врач с военным, одетым в белый халат.

– Товарищ из прокуратуры к больному Орлову по разрешению Виталия Вениаминовича, – сказал врач.

– Хорошо. Садитесь, – предложила Ирина посетителю стул и отправилась в палату к Орлову.

– К вам работник прокуратуры, – сообщила она, закрыв за собой дверь.

– Просите его сюда.

– Позвольте, я раньше приведу в порядок вашу постель.

Орлов запахнул поплотнее халат и отошел к окну, держа перед собой протянутую руку; сквозь темные очки было плохо видно.

Ирина поправила одеяло, взбила подушку и уже хотела положить ее на место, как вдруг руки ее задрожали и подушка упала на койку… В изголовье лежал примятый голубой конверт, адрес был написан ее почерком. Она взяла конверт, вынула из него простреленное письмо и свою фотокарточку и тут же быстро вложила обратно. Ирина почувствовала в ногах страшную слабость и ухватилась за спинку кровати. И если бы Орлов видел по-прежнему, если бы не мешали ему темные очки, он удивился бы внезапной бледности, покрывшей лицо Ирины.

– Готово? – спросил Орлов.

– Да… да… – ответила Ирина взволнованно, прикрывая подушкой положенный на место конверт.

– Просите его.

– Сейчас позову, – и она поспешно вышла.

В коридоре Ирине повстречался профессор – он сопровождал работника прокуратуры.

– Что случилось? На вас лица нет, – забеспокоился профессор.

– Виталий Вениаминович… – подавляя волнение, заговорила Ирина. – Это … он… он….

– Кто?

– Да он… – девушка указала на дверь палаты, в которой находился Орлов… – Понимаете… это он!

– Само собой разумеется, что он, а не она.

– Ах, ну как вы не понимаете!

– Да что, собственно, я должен понять?

– Я и сама еще не знаю… – и побежала по коридору.

– Вот тебе и на! – засмеялся профессор.

Ирина жила при госпитале, занимая комнату в первом этаже. Прибежав к себе, она достала из шкатулки присланное из части письмо, перечитала его и тяжело опустилась на стул.

– Да… так и есть. Орлов Яков Макарович… Но почему же мое письмо и карточка все-таки оказались у него?..

Орлов попросил работника прокуратуры записать все, что он ему сообщит. Тот раскрыл папку, взял несколько листов чистой бумаги, положил на тумбочку.

– Говорите, я слушаю вас.

– Записывайте… Я, военный летчик Орлов Яков Макарович, заявляю следующее…

Рука работника прокуратуры застыла на тумбочке, глаза, полные удивления, были устремлены на больного.

– Летчик Орлов? Яков Макарович?

– Да. А что?

– Ничего, ничего. Продолжайте…

Орлов говорил так тихо, что работник прокуратуры вынужден был переложить бумагу с тумбочки на папку и сесть ближе к рассказчику.

…Прошло немало времени, прежде чем Орлов закончил свое повествование. Работник прокуратуры хотел было сказать что-то, но, закусив губы, промолчал. Глаза его улыбались.

– Подпишите, – он пододвинул ручку.

Орлов поднял очки на лоб и четко вывел свою подпись.

Вечером Ирина сдала дежурство, ушла в свою комнату и, не раздеваясь, прилегла на койку. Несмотря на усталость, она в течение всей ночи не сомкнула глаз. Мысли вновь и вновь возвращались к странной истории с письмом.

Судя по тому, что фотокарточка оказалась простреленной, она решила, что Орлов носил ее письмо у сердца. Значит, ее скромный подарок был не безразличен для него, если он не расставался с ним в боях и сохранил до сегодняшнего дня. И если враг стрелял в сердце Орлова, он стрелял в ее сердце…

Ирина вскочила с койки. В окно уже заглядывали лучи утреннего солнца, они ласково коснулись ее лица. Сердце Ирины переполнилось новым, еще неведомым ей горячим чувством, и на смену горечи, вызванной тем письмом с фронта, пришла светлая радость.

В эти благословенные минуты Ирине страстно захотелось увидеть Орлова, говорить с ним, как-то облегчить его страдания, утешить.

Она освежила холодной водой запылавшее ярким румянцем лицо, надела халат, взяла со стола книгу и побежала наверх.

– Куда это вы, Иринушка, торопитесь? – остановил ее профессор.

– К больному.

– Сегодня отдыхать положено.

– Я хорошо отдохнула, Виталий Вениаминович. Я только почитаю ему немного.

– Кому?

– Ему… – неопределенно ответила Ирина.

– Ах, ему, – и профессор с хитринкой посмотрел исподлобья на ее жизнерадостное лицо. – А что за книга?

– Сказки Андерсена.

– Ну что ж, сказки, пожалуй, можно.

Орлов спокойно лежал на койке. Ирина подумала: «Спит…» – и хотела уйти. Но не успела она закрыть дверь, как услышала его голос:

– Кто здесь?

– Это я… – и она вернулась в палату. – Не спите?

– Не сплю, сестрица.

– Скучаете?

– Заскучаешь, если просидишь несколько месяцев взаперти.

– А вы переписывались бы с кем-нибудь. Писать за вас, если не возражаете, буду я, вы только диктуйте. Знакомые у вас есть?

– Да. Родственников нет, а знакомые были, но где же теперь разыскивать их?