Текст книги "Анка"
Автор книги: Василий Дюбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)
– А в чем? – спросил старшина.
– Ирина – девушка образованная, надо в письме побольше точек и восклицательных знаков понаставить. Я заметил в книгах, как только дело доходит до волнительного места, так тут уж обязательно пропасть точек и восклицательных.
– Знаки эти – ерунда, – авторитетно заявил старшина, – на точках далеко не уедешь. Мы их потом в конце письма боевыми порядками построим. Давай ответ пиши.
Сержант долго пыхтел над письмом, наконец огласил его содержание:
«Дорогая сестрица Иринушка!
Наше солдатское спасибо вам за письмо и карточку, которую мы присудили отважному летчику Орлову Якову Макаровичу, а он не взял ее, хотя сказал: „Чертовски красивая девушка!“ Не подумайте, что он гордый. Нет! Душа у него кроткая, а сердце, как у льва. Храбрый он и отважный, но скромный. Поэтому, видать, и отказался от вашей карточки. Так мы оставили ее у себя и всем подразделением признаем вас за свою сестру, гордимся вами за то, что вы отдаете свою кровь раненым воинам. Все мы решили быть только отважными…»
Сержанта слушали с напряженным вниманием. Когда он кончил читать, старшина взял у него карандаш:
– Толково! – и первым расписался в конце письма.
Письмо отправили в тот же день, фотокарточку поместили на видном месте, прикрепив ее к фанерной дощечке. В блиндаже был полумрак, и при тусклом свете коптилки Ирина выглядела еще трогательнее. Солдаты и сержант легли поздно, но уснуть никто не мог. Глядя в темный потолок блиндажа, каждый думал о своем, о родных и близких.
На равнине выпал первый снег. А в горах уже свирепствовала пурга. С каждым днем полеты становились все труднее. Но в военное время нелетной погоды не существует. По ночам самолеты подымались в воздух и уходили выполнять боевое задание, переваливая через горный кряж.
Как-то старшина забежал к Файзуле, взволнованный и радостный.
– Чего это вы сияете, как новенькая монета?
– Айда к командиру полка, награды получать. С тебя, браток, нынче магарыч полагается за орден.
– А с вас?
– Что там с меня, – махнул рукой старшина. – Медаль.
– Тоже награда.
– Конечно, награда, – взгляд старшины задержался на фотокарточке Ирины. Он отколол ее от фанеры, спросил сержанта: – Письмо у тебя? Давай-ка его сюда.
– Еще что задумали?
– Потом увидишь, – старшина спрятал в карман письмо и карточку. – Айда!
В просторном блиндаже командира полка собрались солдаты, сержанты и офицеры. Всего было десять человек. Вручая награды, командир полка поздравил каждого в отдельности. Десять раз прозвучало в блиндаже четкое и торжественное:
– Служу Советскому Союзу!
Орлов получил орден Красного Знамени, сержант Файзула – орден Отечественной войны 1-й степени, старшина – медаль «За боевые заслуги».
Командир полка распорядился поднести награжденным «боевые сто грамм». Орлов попросил разрешения только пригубить.
– Что ж так? За награду не грех и до дна выпить, а не только пригубить.
– Я вылетаю в ночь, товарищ полковник.
– Завтра в ночь. Сегодня отдыхайте.
Полковник провозгласил тост за тружеников фронта, и все выпили. Старшина подошел к командиру полка.
– Товарищ полковник, разрешите обратиться.
– Сейчас мы за праздничным столом, не в строю. Говорите запросто, старшина.
Старшина извлек из кармана голубой конверт, протянул полковнику:
– Вот… Присудили мы всем миром летчику Орлову, а он не взял.
Полковник переводил глаза с письма на карточку, качал головой. Орлов украдкой показал старшине кулак, а тот будто и не замечал этого, ожидая, что скажет командир полка.
– Лейтенант Орлов.
– Слушаю, товарищ полковник, – поднялся Орлов.
– Сидите, сидите… Что же это такое? Вам всем миром присуждают, а вы не подчиняетесь решению товарищей? Я присоединяюсь к этому справедливому решению. Не годится такую хорошую девушку обижать. Передайте, старшина, письмо и фотокарточку по адресу. В письме ясно сказано: «Самому отважному».
Старшина мигом передал Орлову голубой конверт.
– Так и быть, – улыбнулся Орлов, пряча в левый нагрудный карман письмо и карточку Ирины. – Подчиняюсь.
На второй день Орлов вылетал на выполнение боевого задания. Старшина подбежал к самолету, когда уже был запущен мотор, а летчик Орлов сидел в кабине. Старшина отвернул левую полу шинели, похлопал ладонью себя по нагрудному карману. Орлов утвердительно кивнул головой. Старшина широко заулыбался. Он понял, что, уходя в воздух, Орлов, согласно установленному правилу, сдал командованию и ордена, и партбилет, и удостоверение личности, а голубой конверт оставил при себе. Самолет двинулся с места, пробежал немного, оторвался от земли, поднялся в воздух и растворился в темноте ночи…
Через два дня в газетах была напечатана очередная сводка Совинформбюро. Последний абзац сводки заканчивался лаконичной фразой: «…один наш самолет не вернулся на свою базу».
Это был самолет Орлова.
XXXI
Хозяйство отряда народных мстителей «Родина» содержалось в идеальном порядке. Скиба составил подробную опись всего имущества, консервированных продуктов и копченостей, количества винтовок, автоматов, пистолетов и патронов к ним, записал в особую тетрадь, что за кем числится. Не только шинель или полушубок, одеяло или сапоги, но каждую обойму патронов или пачку сигарет, глоток спирта или коньяка он выдавал только по письменному распоряжению командира отряда.
Помимо умелого ведения хозяйства, Скиба оказался не менее полезным и в другом важном деле. Хорошо зная район, в котором базировался партизанский отряд, он нес и разведывательную службу. Между ущельем и поселком Шабановское до войны находился пункт потребсоюза по заготовке ежевики, орехов, лесных яблок и груш. На пункте стояла рубленая изба, в которой размещался в летнее время приемщик ягод и фруктов, а сторож со старухой и внуком жили там круглый год. Когда немцы заполонили Краснодарский край, старик вскинул на плечо двустволку, подпоясался патронташем и ушел в горы.
Скиба давно был знаком со сторожем и его старухой. Имелись у него знакомые и в Шабановском. Пробравшись на заготовительный пункт, Скиба узнал от старухи, что немцев в поселке нет, а живут они в землянках на поляне возле поселка с нагорной стороны – боятся налета партизан.
Однажды ночью, когда с ледниковых вершин на предгорье обрушилась метель, партизаны, ведомые Скибой, скрытно подошли к немецким землянкам. В момент нападения кто-то из партизан громко чихнул и чуть было не испортил все дело. Часовые подняли стрельбу. Немцы в одном белье выбегали из землянок и тут же падали под меткими партизанскими выстрелами. Поняв, что они окружены, остальные немцы начали отстреливаться через открытые двери.
– Гранаты к бою! – крикнул Васильев. – Глуши их, чумных крыс!
Партизаны ползком подобрались к дверям, из которых вылетали огненные струи трассирующих пуль, и начали швырять в землянки гранаты. Васильев уже было возрадовался в душе, что выполнение операции прошло так легко, быстро и без потерь. Но тут с утеса, нависшего над пропастью, на партизан одна за другой с воем посыпались мины, поляна огласилась криками раненых и стонами умирающих.
– Назад! – скомандовал Васильев. – Отползай к лесу! К лесу!..
Партизаны ползли по снегу, тащили на себе раненых и убитых товарищей. А миномет продолжал методично бить, на поляне от разрывов мин взвихривался снег.
Партизаны отступили в лес, подсчитали потери: семь убитых, двенадцать легко раненых.
– Мы ему хорошо всыпали, но и он, чертяка, здорово покусал нас, – сказал Васильев.
Когда возвращались на базу, Скиба забежал к старухе в сторожку, попросил:
– Пахомовна, ты бы нашей медицинской сестрице какую-нибудь посудину уделила, а то ей, бедняжке, ни бинтов, ни белья постирать не в чем. Беда!
– Да возьми вон то жестяное корыто. Я и деревянным обойдусь. А мыло есть?
– Есть. У фрицев позычили без отдачи.
– На вот еще два куска. Пригодится.
В лагерь партизаны пришли перед рассветом, где их ожидали Кавун, Анка, Бирюк и Цыбуля с двенадцатью партизанами, охранявшими базу.
– Сработали? – встретил Васильева вопросом Юхим.
– Сработали, – невесело вздохнул Васильев.
– Десятка два фрицев списали в расход, – внес ясность тихий и спокойный Краснов.
– Добре, – сказал Кавун и пристально посмотрел на Васильева. – А чего это вы сумный такой, Григорий Афанасьевич?
– Семь товарищей потеряли… Минами, гад, накрыл нас…
Кавун ставшими вдруг непослушными руками молча снял с головы шапку…
Скиба пришел в медпункт как раз, когда Анка стирала бинты в немецкой каске. В очаге золотились угли, на которых стоял котелок с водой.
– Вернулись? – спросила она, перестав стирать.
– Вернулись, – и Скиба поставил к стене корыто, а мыло положил на столик. – Это подарок тебе, сестрица, от Пахомовны.
– Спасибо! Ой, да спасибо же вам! – обрадовалась Анка, всплеснув облепленными мыльной пеной руками. – Теперь я богатая хозяйка!..
Боевая группа отряда «Родина» делала вылазки, перехватывала на хоженых и нехоженых горных тропах вражеские транспорты вьючных лошадей, совершала налеты на поселки, занятые немцами. А Бирюк, прикомандированный Кавуном к медпункту в помощь Анке и вынужденный сидеть в лагере, нервничал. Ему дозарезу нужно было пойти в «разведку»…
Он, негодуя, жаловался Анке:
– Что же это, Анна Софроновна, нешто я последний человек в отряде? На операции не берут, в разведку не посылают. В каждый след Скибу да Скибу…
– Надо же кому-то и базу охранять, – успокаивала его Анка. – У тебя больная нога, вот начальство и учитывает это. Нельзя посылать хромых в разведку.
– Да я сильнее всех! – потряс Бирюк здоровенными кулаками. – У меня от злости на немчуру и хромота прошла. Вы бы, Анна Софроновна, замолвили за меня словечко.
– Мое словечко останется пустым звуком. Иди к Кавуну и сам говори с ним.
Но Кавун был непреклонен. В груди Бирюка поднималась волна такой злобы, что стеснялось дыхание. И возможно, что злоба на партизан вот-вот прорвалась бы наружу каким-нибудь опрометчивым поступком, но случилось такое, отчего Бирюк тайно обрадовался, возликовал в своей темной душе…
Васильеву пришла в голову мысль: связать через Скибу Анку с Пахомовной. Не может быть, чтобы сторож заготпункта потребсоюза в скором времени не навестил бы свою старуху. Через него можно было бы связаться с другими партизанскими отрядами и координировать совместные боевые действия против гитлеровцев. К тому же старуха часто бывает в Шабановском и в других поселках, и от нее можно будет получать нужные сведения.
– А почему ты остановился именно на Анке? – спросил Краснов.
– Мужчину посылать к старухе как-то несподручно. Женщине легче выкрутиться. В случае встречи в лесу с немцами она будет нести на себе вязанку валежника, скажет, что собирала в лесу топливо.
– А если спросят, где живет?
– Скиба предупредит старуху, и она подтвердит, что Анка ее невестка, вдова, живет при ней с внучонком.
– Добре, – согласился Кавун. – Тильки треба стягнуть з Анки кожух и одеть ее в жиночу свитку.
– Это мы все предусмотрели.
Мысль Васильева была всеми одобрена, и решение военного совета осталось в секрете. Партизаны знали только одно: Скиба и Анка отправились в горы для выполнения какого-то особого задания командира отряда.
Чтобы запомнить дорогу, Скиба повел Анку к сторожке днем.
– Вот поваленное дерево… Вот покосившееся… Вот два сросшихся… А вот камни выступают из земли… Дупло… Четыре пня… – шептал Скиба, обращая внимание Анки на приметы.
– Хорошо. Запомню.
Неподалеку от сторожки Скиба оставил Анку за толстым стволом дуба, спрятал под полой пальто автомат и стал медленно пробираться к сараю, озираясь по сторонам. Анка следила за ним. Вот он перелез через плетеную изгородь, оглянулся и прижался к углу сарая. Так он простоял несколько минут. Потом решительно направился к сторожке. Только Скиба шагнул на порог, как открылась дверь и из сторожки вышли два гитлеровца. Они остановились в изумлении, увидев перед собой бородатого русского в стареньком пальто, подпоясанном обрывком веревки. Это пальто ему ссудил на время один кумураевский рыбак по просьбе Кавуна.
Скиба снял с головы шапку и держал ее на вытянутой руке, как будто просил милостыню. Гитлеровцы переглянулись, потом схватили Скибу за руки и втолкнули его в сторожку…
Анка тихо вскрикнула, схватилась за грудь. Ей казалось, что у нее перестало биться сердце… Долго стояла она на снегу, дрожа от волнения и холода. Наконец дверь открылась, и из сторожки вышел Скиба в сопровождении гитлеровцев. Он был без пальто, с обнаженной головой и со связанными за спиной руками. Лицо Скибы было в крови. Анка сунула за пазуху руку, и ее тонкие пальцы стиснули холодный металл пистолета.
«Нет, это бессмысленно… Дрожит рука… И далековато… Если бы автомат… Если бы гранаты… Как же я не догадалась?..»
Гитлеровцы увели Скибу за сторожку. Анка вздрогнула. «Да ведь они же убьют его!..» Выхватив из-за пазухи пистолет, бросилась к сторожке. Подхватив длинные полы пальто, она, словно пьяная, ковыляла по глубокому снегу.
Анка забежала с другой стороны лесной сторожки и чуть было не наскочила на гитлеровцев, стоявших к ней спинами. И тут все свершилось в какое-то короткое мгновение…
Скиба стоял со связанными руками на краю обрыва, голову не клонил, держался прямо. Позади него в глубокой расщелине шумел стремительный горный поток, гремя уносимыми вниз камнями. Когда Анка показалась из-за сторожки с пистолетом в руке, Скиба успел только улыбнуться ей. Сухой треск автомата оборвал его жизнь. Он покачнулся и рухнул спиной вниз, в гремящую расщелину… В то же мгновение Анка одну за другой послала пули в спины гитлеровцев… Они словно по команде повернулись к Анке, хватая ртами воздух, выронили автоматы и со стоном повалились на снег.
– Это вам за Скибу… За все… за все, проклятые душегубы…
Задыхаясь, она волоком подтащила трупы к обрыву и столкнула их в пропасть. Услышав позади себя шаги, Анка резко обернулась. К ней, озираясь по сторонам, подходила старуха.
– Вы… Пахомовна? – спросила Анка.
Старуха кивнула головой, вытирая концом головного платка мокрые от слез щеки.
– Я – Анка… из отряда…
– Слыхала, миленькая, слыхала. Мне Скиба говорил.
– Нет больше Скибы… – голос Анки дрогнул, и она закусила губу, устремив скорбный взгляд в расщелину.
– Видела, голубонька, все видела… Ах, и отчаянная ты голова… Идем в избу… Идем.
Анка, опустив голову, молча пошла за Пахомовной.
* * *
В сумерках вернулась Анка в отряд, принесла автомат Скибы и два трофейных. Кавун выслушал ее и объявил партизанам:
– Товарищ Скиба пал смертью героя при выполнении боевого задания…
Смерть Скибы глубоко опечалила всех. И только Бирюк, изображая на лице скорбь, в душе радовался:
«Может, теперь пошлют в разведку. А нет… уйду и приведу сюда немцев…»
Но тут как раз и вызвал его к себе Кавун. Бирюк поспешил на вызов.
– Ты, кажется, уже не хромаешь? – улыбнулся. Кавун.
– От злости на аспидов, товарищ командир, на фрицев. Кипит она во мне. Разве тут до болячек?
– Добре. Я вот тут с Афанасьичем и Лукичом посоветовался и решил удовлетворить твою просьбу. Пидешь в разведку. Согласен?
– Давно рвусь! – выпалил Бирюк, весь преобразившись.
– Собирайся. Цыбуля выздоровел, вот з ним и пидешь. Вместе вам будет веселее.
У Бирюка упало сердце. Он сразу остыл и непонимающе посмотрел на Кавуна.
– Что же ты молчишь?
– Да ведь разведка… дело серьезное. Какое ж тут веселье может быть? А чего нам порознь не пойти?
Васильев возразил:
– Цыбуля хорошо знает этот край. Ты же новичок в горной местности. Заплутаешь и к немцам в зубы угодишь.
– Да у меня глаз цепкий, память липучая. Раз пройду и навеки запомню каждый кустик, дерево, камушек. Я любого фрица вокруг носа обведу. Еще и языка могу привести.
– Языки нам не нужны, у нас нет переводчика.
– Ну… – Бирюк вытянул руку с растопыренными пальцами, – буду пузыри из них выдавливать.
– Это дело другое, – Васильев взглянул на Кавуна. – А что, командир, может, пошлем их порознь?
– Хай идуть порознь, – согласился Кавун.
Утром Цыбуля ушел в одну сторону, а Бирюк – в другую.
Проходили дни, ночи. С гор время от времени обрушивались метели, бушевал и выл ураганный ветер, засыпал снегом предгорье. Юхим уже два раза ходил в разведку, боевая группа партизан уничтожила немецкий гарнизон в Безымянном, а Бирюк все не возвращался на базу, словно в воду канул.
– Пропал, видно, не иначе.
– Наверное, где-нибудь в лесу в петле болтается, бедняга, – решили в отряде и внесли его в список погибших…
…Но Бирюк был жив. Ему просто в самом начале не повезло. Возле селения Пятигорское, что в десяти километрах юго-западнее Горячего Ключа, на лесной тропе он наткнулся на трех гитлеровцев. Бирюк и немцы остановились. Памятуя о наставлениях майора Шродера, Бирюк поспешно извлек из кармана полушубка белый платок, помахал им и смело зашагал навстречу гитлеровцам, произнося:
– Фюрер-Ост! Фюрер-Ост!
А спустя четверть часа он напоминал общипанного гуся. Гитлеровцы забрали у него карабин (от трофейного автомата он умышленно отказался, боясь, что немцы сразу же прихлопнут его), раздели до белья, сняли сапоги и погнали его босиком по снегу в село Пятигорское.
Бирюка ввели в какую-то хату. Там, во второй комнате, сидели за столом немецкий лейтенант и раскрашенная девица с полуобнаженным пышным бюстом и в короткой, выше колен, юбке. Лейтенант наливал из бутылки коньяк в ее туфлю и пил. Девица, раскачиваясь на стуле, визгливо хохотала.
Лейтенант швырнул на стол бутылку и туфлю и уставился на Бирюка мутными глазами. Он спросил о чем-то солдат по-немецки.
– Пор-ти-зант, – сказал один.
Другой показал карабин и полушубок.
– Фюрер-Ост, – хрипло прогудел оробевший Бирюк, переминаясь с ноги на ногу.
Лейтенант встал, шагнул к Бирюку.
– Што сказаль?
– Фюрер-Ост…
– Портизант? – взревел лейтенант, левой рукой указав на карабин, и тут же правой дал Бирюку тычка в зубы.
Бирюк качнулся, прошептал:
– Фю… рер… Ост…
Вторым ударом в лицо лейтенант сшиб Бирюка с ног, махнул рукой, что-то выкрикнул. Солдаты схватили Бирюка за руки и поволокли из хаты.
У лейтенанта был период беспробудного запоя, и он только на шестые сутки вспомнил о Бирюке. Не имея переводчика и не владея русским языком, лейтенант не мог объясниться с Бирюком и отправил его в Горячий Ключ. Когда его ввели к немецкому офицеру и он произнес «Фюрер-Ост», немец насторожился.
– Фюрер-Ост. Шродер. Майор Шродер… – торопился Бирюк объясниться, прежде чем его начнут бить.
Но на сей раз его не стали бить. Офицер сделал знак обождать и вышел. Через несколько минут он вернулся с девушкой.
– Откуда вы знаете майора Шродера? – спросила девушка по-русски.
– Это секрет, – мрачно прогудел Бирюк, ощупывая вспухшую губу и поглаживая синяк под глазом. Он был голоден и зол.
Девушка перевела офицеру ответ Бирюка. Они обменялись несколькими словами, и девушка снова обратилась к Бирюку:
– Господин офицер поможет вам. Скажите только одно: где вы познакомились с майором Шродером?
Бирюк долго сопел, размышлял и, наконец, сказал:
– В Мариуполе.
Офицер и девушка вышли, оставив Бирюка одного. Так и просидел он всю вторую половину дня со своими невеселыми думами, никем не тревожимый, словно о нем совсем забыли.
«Хорошая встреча, вашу мать… Аспиды… Вот и махнул белым платочком… Как бы на тот свет не махнуть…» – от таких мыслей Бирюка бросило в озноб.
Но вечером, к его удивлению и радости, ему принесли брюки, гимнастерку, сапоги, полушубок и… карабин. А еще через полчаса он уже мчался в легковой машине в Краснодар в весьма приподнятом настроении.
В тот самый день, когда в отряде Бирюка внесли в список погибших, он сидел за маленьким столиком в кабинете майора Шродера, пил коньяк и с жадностью глотал, не прожевывая, куски сыра и колбасы.
– Еще коньяку? – предложил майор.
– Хватит. Я эту неделю почти не жрамши, ослаб.
– Кушай, кушай. Потом уснешь, сил набирайся.
– Насчет силов, это я – мигом дело… А вот с распухшей губой и синяком под глазом как в отряд явиться?
– Вывернешься. Мы дадим тебе тут одного парня, он и подтвердит ту версию, которую ты расскажешь в отряде.
– Какую версию?
– Потом узнаешь. Кушай и – отдыхать.
– А какого парня? – допытывался Бирюк.
– Паука. Хороший парень. Наш. С тобой в отряд пойдет.
Бирюк перестал жевать, поднял косматые брови.
– Это что же, господин майор, вроде не доверяете мне? Под контроль, значит?..
– Ты пользуешься у нас исключительным доверием.
– Зачем же мне тогда этот самый паук?
– В помощь. На него ты будешь опираться в своей работе.
– А-а-а… – удовлетворенно прогудел Бирюк, засовывая в рот кусок колбасы. Он еще минут пять щелкал крепкими зубами, словно железными подковами, потом встал.
– Благодарствую. Сыт.
Майор стоял у карты. Бирюк подошел к нему.
– Значит, отряд «Родина» базируется вот здесь? – майор ткнул карандашом в карту.
– Да. Вход в ущелье завален камнями. Самый удобный подход к партизанской базе вот отсюда… от Шабановского. Перед ущельем – поляна. А на поляне пулемет установлен.
– Ясно… Местонахождение других партизанских отрядов тебе неизвестно?
– С ними пока не налажена связь.
– Налаживайте. Используй в этом деле Паука. Но… будьте осторожны.
– Ясно.
– Убивайте партизан при первой же подвернувшейся возможности.
– И прежде всего коммунистов, – вставил Бирюк. – Командиров…
– Совершенно верно. Но делайте так, чтобы на вас и малейшая тень подозрения не пала.
– За чистоту моей работы будьте спокойны, господин майор. А вот ваши офицеры, вроде дурака лейтенанта, плохо работают. Ишь, как он мне харю разукрасил.
– Лейтенант прибыл с пополнением. Новичок. Его не успели предупредить. Больше этого не повторится. Идем.
Майор ввел Бирюка в полутемную комнату, в которой стояли две койки. На одной из них лежал такой же, как Бирюк, верзила, только по виду старше лет на десять. Верзила встал. Он оказался ростом вровень с Бирюком, широкоплечий, с длинными, как у обезьяны, сильными руками. Взгляд черных глаз был смелый и наглый, тонкие губы его беспрестанно шевелились.
– Паук. А это – Бирюк. Знакомьтесь и отдыхайте, – и майор вышел.
Бирюк опустился на койку, минуту рассматривал Паука, спросил:
– Кто ты и откуда?
– Да как тебе сказать… Тутошний я, из станицы Красноармейской.
– Родители есть?
– В ссылке померли. И я был с ними. Потом мне вольную дали.
– А за что их выслали?
– Еще в 1932 году, за саботаж на Кубани.
– Значит, наш. Кругом свой. А теперь – спать. Уморился я… – Бирюк, не раздеваясь, растянулся на койке.
Возвращение на базу Бирюка, да еще со «спасенным» им же «советским гражданином» вызвало среди партизан бурю восторга.
– Смелый, дьявол!
– Вот тебе и хромоногий!
– Изворотливый малый…
В большой пещере было душно и угарно. Дымил в очаге потрескивающий валежник, дымили цигарками партизаны. Вошли Кавун, Васильев и Краснов.
– Ну и начадылы, хай вам грець, – и Кавун, отмахиваясь руками, направился к очагу, возле которого грелись Бирюк с Пауком. Увидев командира отряда, они разом встали. На Пауке была короткая, не прикрывавшая даже колен, тесная в плечах и талии немецкая шинель.
– Ну, здорово був, лазутчик, – и Кавун потряс Бирюка за плечо.
– Здравствуйте, товарищ командир!
– А це хто такий? – кивнул он на Паука.
– Гражданин Советского Союза. За отказ служить фашистским аспидам был приговорен к расстрелянию, а я его из лап смерти вырвал.
– От який ты молодец, чортяка!.. – засмеялся Кавун, поддерживая руками трясущийся округлый живот.
– Как зовут вас? – спросил новичка Васильев.
– Паук.
– Паук? – перестав смеяться, удивленно посмотрел на него Кавун.
– Собственно… моя фамилия Пауков. Но меня еще с детства прозвали Пауком, ну… я и свыкся.
– Как и я… – покачал головой Бирюк.
– Напрасно, – сказал Васильев. – Фамилия есть фамилия, а Паук – кличка.
– А что поделаешь, когда меня всей станицей так окрестили. Вот и прилип ко мне этот самый «паук»… Можно сказать, присосался.
– А как тебя немцы зацапали? – спросил Краснов.
– Когда наши отступили, я лежал дома, в станице Красноармейской, больной. У меня камни в печени. Потом пришли немцы. Ихний врач осмотрел меня и сказал: «Здороф!» Ну, и мобилизовали на работу… тюки в горы на спине таскать. Я убежал. Поймали, смертным боем били. Когда отдышался, к расстрелу приговорили. Думал – все, конец пришел. А тут подвернулся ваш разведчик и выручил меня… Можно сказать, спаситель жизни моей.
Среди партизан послышались вздохи. Васильев легонько толкнул Бирюка в спину:
– Теперь за тобой слово. Докладывай о своих похождениях. А то мы тебя в список погибших внесли. Думали: сцапали нашего разведчика.
– Скорее все фрицы передохнут, нежели Бирюка словят…
В пещеру вошла Анка.
– Ну, здравствуй!
– Анна Софроновна! Сестрица!
– Пришел?
– Прилетел. На парусах мчался. И вот пришвартовался к родному берегу.
– Хорошо. А кто это тебе лицо так расписал?
– Скажу, скажу. Значит, так… – продолжал Бирюк. – И в лесу, и в поселках фрицовни тьма-тьмущая. Ровно черви кишат. Трудновато дальше продвигаться. А хочется побольше выглядеть да вынюхать. Какой же это разведчик, ежели он ни с чем на базу возвернется? Пришлось трое суток в дупле просидеть. Ночью сплю, а днем высунусь и по сторонам зыркаю, на ус мотаю. А фрицы туда-сюда шмыгают и, видать, злые, аспиды. Думаю, наверное, не сладко им в горах, склизко, до перевала никак не доберутся, вот и злятся.
Гляжу, а у меня, как ни экономил, энзе кончился. В воде я не нуждался, кругом снегу много, а жрать нечего. Что делать?.. И не успел я мозгой пошевельнуть, как увидел старика в лесу. Он валежник собирал. Я тихонечко свистнул. Старик огляделся, заметил меня, подошел к дуплу. Оказалось, он охотник, а летом и по осени ягодой и лесной фруктой промышляет. Живет в халупке, в лесу, возле поселка Пятигорское. Старик и укрыл меня у себя в сарайчике. Дал мне тулуп, постлал медвежью шкуру и хворостом притрусил. Так и провел я в этом сарайчике четыре дня и четыре ночи. Выжидал удобного случая. Хотелось к самому Горячему Ключу пробраться, поразведать, что там делается. Не удалось. Старик сказал: «Не пройдешь, а в зубы им попадешь. Их там, как саранчи. Пальцем некуда ткнуть».
Старик приносил мне еду и кипяток в кружке. Рассказывал, что немцы каждый день расстреливают у обрыва и пленных, и местных жителей. Закипела во мне злость, я и говорю ему, старику:
– Папаша, надо мне за дело браться. Надоело взаперти томиться. Когда поведут кого из наших к обрыву, скажи…
Это было вчера вечером… Лежу я под хворостом и слышу, кто-то в сарай вошел, тяжело дышит и этак тихо говорит: «Повели, сынок… Сначала трое двоих повели, а сейчас двое одного погнали… Раздетого погнали…» Это вот его, Паука, гнали. Схватил я свой карабин, поблагодарил старика за хлеб-соль и промеж деревьев, хоронясь за стволами, вслед… Смотрю: стоит Паук со связанными руками. Немцы автоматы на него направили. Где-то близко раздались короткие очереди из автоматов. Тут я из карабина два свинцовых плевка послал. Немцы упали. Я подбежал к Пауку, шепчу ему:
– За мной… за мной… – а он стоит, как обалделый. И только я развязал ему руки, слышу позади себя:
– Хальт!.. Хенди хох!..
Спасибо, голова моя, мигом дело, быстро сработала. Я пошел на хитрость: поднял руки, моргнул Пауку, будь, мол, наготове, повернулся к немцам. А они подают мне знаки: «Карабин брось»… Что-ж, хитрить, так до конца хитрить. Бросил карабин. Немцы подошли к нам… И тут я враз опустил руки, вцепился одному фрицу в горлянку. Но он, аспид, успел два раза садануть меня. Раз в зубы угодил, другой – в глаз. Тогда я так даванул, – он сжал в кулак пальцы, – что у него пузыри на губах показались.
– А второй? – спросила Анка.
– Я его прикончил, – сказал Паук.
– Здорово, – похвалил Краснов, жуя губами ус.
– Шинель-то у тебя не по размеру, – заметил Васильев, глядя на Паука.
– Как раз подвернулся под руку плюгавенький фриц.
– Да и времени не было выбирать, – сказал Бирюк. – Это не в магазине. Тут уж хватай, какая попалась, и уноси скорей ноги.
– Шинель подберем. А вот куда мы определим Паукова? – и Васильев посмотрел на Кавуна. – В охрану пока зачислим?
– Хай пока в охрану, – Кавун поднялся. – Ходимте до свого куреня. Хлопцям треба видпочиты.
– Пошли. Идем, Анка, с нами, – сказал Васильев.
Выйдя на свежий воздух, он спросил Анку:
– Как тебе новичок?
Анка пожала плечами.
– Мне его глаза не нравятся. В них или испуг, или… что-то… Трудно определить.
– Человека враз не розкуштуешь, – заметил Кавун.
– Это верно, – согласился Краснов.
XXXII
Рокот авиамоторов в морозном воздухе почти не прекращался. Над горной полосой летали и советские и немецкие самолеты. Летали и днем и ночью. Партизаны были свидетелями не одного воздушного боя.
Днем из-за перевала показывались высоко в небе советские самолеты, охраняемые истребителями. Они шли на Краснодар, Майкоп и Армавир бомбить вражеские тылы и аэродромы.
Ночью в воздух поднимались со своих баз легкие бомбардировщики У-2. Они обрабатывали передний край противника, сбрасывая на траншеи и блиндажи термитные бомбы. Ночные бомбардировщики были грозой для немцев, они наводили на них панический ужас, лишали отдыха, беспокоили до самого рассвета.
– Рус фанера-авион? Уф!.. – вспоминали пленные немцы, при этом зябко ежились и трясли головами. Видно, здорово насолили им У-2.
Как только наступала ночь, все воздушное пространство горной полосы наполнялось булькающим рокотом моторов. Это неутомимые труженики, ночные бомбардировщики У-2, принимались за свое дело. Прислушиваясь к знакомому рокоту, партизаны говорили:
– Наши «буль-буль» прилетели.
– Теперь фрицы, словно крысы, по норкам разбежались.
Как-то Анка стояла возле медпункта. На ее поднятое кверху лицо падали крупные снежинки и тут же таяли, превращаясь в капельки воды, стекавшие к подбородку. Анка ничего не видела в мутно-белесом небе, но жадно слушала мягкий рокот моторов. Частый перестук зенитных пулеметов и глухие взрывы термиток постепенно становились глуше, словно отодвигались.
Анка хотела уже было пойти в хижину, взялась за дверную скобу, но так и застыла на месте, напряженно вглядываясь в мутное небо. Там что-то вспыхнуло и погасло.
«Может, мне показалось?» – подумала Анка.
Но вспышка повторилась с большей силой, и яркое пламя, разгораясь, раздвинуло на несколько метров вокруг себя ночную темень. Через минуту, падая с высоты и полыхая огромным факелом, мимо базы партизан с шумом пролетел самолет и упал за высоким гребнем увала, покрытого густым лесом. Анка, крепко сжимая в руке дверную скобу, все еще смотрела в ту сторону, куда только что упал ночной бомбардировщик У-2, охваченный пламенем.
Кавун, проверив сторожевые посты, возвращался в ущелье. Проходя мимо хижины медпункта, он заметил Анку, подошел к ней.
– Чего не спишь?
– Юхим Тарасович… Один наш самолет…
