Текст книги "Анка"

Автор книги: Василий Дюбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

– Не опоздаем? – Анка с беспокойством посматривала в сторону «Буревестника», у бортов которого бросали якоря и швартовались рыбачьи суда.

– Успеем, – сказал дед Фиён, подтягивая к просмоленной стойке конец невода. Он закрепил его, перекрестился: – Слава богу, и мы справились, – и сел у руля, положив руку на румпель. – Ну, морячки, поднять парус!..

Южные сумерки сгущались быстро, и плотная тьма ложилась на воду. Умело брасуя парусом, Дарья вела баркас легко и торопко. На «Буревестнике» засверкали гирлянды электрических лампочек. Оттуда доносилась и становилась все слышнее музыка. Баркас подошел к носу «Буревестника». На его палубе было людно и шумно. Фиён бросил якорь, и когда баркас пришвартовался к борту «Буревестника», старик, придерживая штормтрап, помог Анке и Дарье взобраться на палубу.

– А вы, дедушка? – спросила Анка, перегнувшись через бортовые поручни. – Давайте наверх.

– Нет, – помотал головой Фиён.

– Давайте, давайте, – настаивала Дарья. – Ох, как тут весело!

– Веселитесь, милые, на здоровье, а в мои годы – покой дороже всего, – и Фиён стал укладываться на корме баркаса.

На кормовой палубе большая группа рыбаков слушала лекцию о международном положении. К услугам рыбаков на «Буревестнике» имелось все необходимое: парикмахерская, душ, медпункт, читальный зал и даже небольшой магазин.

Дарья встретила знакомых из Кумушкина Рая, откуда она была родом. Рыбаки подхватили ее и увели в буфет угощать чаем с печеньем и конфетами. Приглашали и Анку, но она отказалась.

После лекции для молодежи дали на десять минут танцевальную музыку. Потом механик установил кинопередвижку и начал демонстрировать фильм «Жди меня», который так хотелось посмотреть Анке. Экраном служил белый парус, покачивавшийся за кормой баркаса. Рыбаки расселись прямо на палубе. Анка устроилась на бочке, стоявшей немного позади киномеханика. Она сидела, свесив ноги, и неотрывно смотрела на импровизированный экран-парус.

Шли кадры прощания летчика с женой. Вот он снял со стены тарелку, бросил на пол, разбил ее вдребезги «на счастье», но тут же по экрану поползла причудливая тень… Это вышел кто-то из машинного отделения и, пробираясь между сидевшими на палубе рыбаками, попал в поле зрения объектива проекционного киноаппарата.

– Кто там застит?

– Не заслоняй, пугало!

– Да огрейте его веслом по хребтине! – закричали рыбаки.

Нарушитель порядка весело огрызнулся:

– Горячий народец, – и в темноте кивнул киномеханику.

Яркий сноп голубых лучей проекционного аппарата ударил ему в волосатое лицо. Анка вздрогнула, и ее сердце похолодело… Пальцы рук цепко впились в ребристую клепку бочки… Она почувствовала, как ее начала бить мелкая дрожь… Эти глаза, черные и обжигающие, наполненные волчьей яростью, похожей на вскипающую смолу… Это родинка под левым глазом… маленькое темное пятнышко… Волосы цвета воронова крыла, колечками спадавшие на высокий лоб… Густые брови, сросшиеся у переносицы… Все это напоминало ей того, кого она ненавидела каждой своей клеточкой.

«Неужели?..» – едва не вскрикнула Анка.

Она не успела определить: стар был или молод тот, с бородой, что вышел из машинного отделения… Да это было теперь и не важно для нее. Глаза, молодо сверкнувшие, и родинка сказали все…

Тень проплыла мимо Анки и, покачиваясь, стала удаляться к носовой части судна. Анка спрыгнула с бочки и метнулась вслед за тенью. Настигла ее у входа в кубрик, Тень застыла… Анка, вытянув шею, напряженно всмотрелась и увидела не лицо, а только черное пятно, на котором зловеще светились две круглые точки. Так в темноте ночи светятся глаза волка.

– Ты?!! – горячим шепотом воскликнула Анка, содрогаясь, от приступа нервной лихорадки. – Ты?!..

Помнит Анка, как от сильного удара чем-то металлическим по голове у нее зазвенело колокольцами в ушах, а перед глазами поплыли иссиня-фиолетовые светящиеся круги… Она отшатнулась, сделала несколько шагов назад, стукнулась спиной о бортовые поручни. И еще помнит, как ее подхватили за ноги и столкнули за борт…

Баркас дремотно покачивало легкой волной, но дед Фиён не спал. Он лежал на корме, смотрел на перемигивающиеся в темном небе яркие звезды и слушал музыку. На палубе «Буревестника» было людно и шумно.

Наконец все стихло, погасла гирлянда электролампочек, и только две светлые точки висели на мачтах. Голубые лучи упали на развернутый за кормой белый парус, и дед Фиён услышал мягкое и частое потрескивание проекционного киноаппарата, похожее на отдаленное стрекотание кузнечиков. Баркас, позвякивая якорной цепью, то отходил от «Буревестника» на два-три метра, то снова пришвартовывался к его борту.

– Вздремнуть, что ли? – решил дед Фиён и потянул на себя винцараду.

В ту минуту он услышал какой-то неясный шум на борту «Буревестника»; как ни вглядывался, ничего в темноте не увидел. И еще услышал дед Фиён слабый хриплый вскрик гнева и отчаяния и падение тела в воду между бортами «Буревестника» и баркаса.

– Человек за бортом! – неистово закричал дед Фиён и стал торопливо снимать с ног сапоги.

«Человек за бортом!.. Человек за бортом!..» – тревожно прокатилось по палубе.

Киномеханик прервал демонстрирование фильма. Вспыхнула гирлянда разноцветных электрических лампочек. Первым на голос деда Фиёна бросился Виталий Дубов. Перегнувшись через поручни, он увидел деда Фиёна, который, вцепившись левой рукой в борт баркаса, правой поддерживал на воде бесчувственное тело Анки. Виталий быстро спустился по штормтрапу, прыгнул в баркас. Он сбросил с себя сапоги и опустился в воду. Подоспели еще двое рыбаков и помогли ему и деду Фиёну втащить Анку на баркас.

– Крамболом! Крамболом поднять ее! – посоветовал кто-то из рыбаков.

Судорожно заработала лебедка, поворачивая стрелу. В баркас спустили сетку, предназначенную для мягкого тючного груза, уложили на нее Анку, подняли на борт.

– Ко мне ее! – распорядился судовой врач. – Быстрее, быстрее, товарищи…

Анку унесли. Из кубрика вышел Николай Минько. Он был в трусах. Позевывая, Николай разглаживал пушистую бороду. Увидев пробегавшую мимо с испуганным и тревожным выражением лица Олесю, окликнул:

– Леся, что случилось?

– Одной рыбачке кто-то голову проломил и бросил ее за борт, – на ходу ответила Олеся, не взглянув на Николая.

– Какое варварство, – покачал головой Николай. – Что он, сукин сын, с ума спятил?..

– Нормальный человек этого не сделал бы, – заметил один рыбак.

– Насмерть? – интересовался Николай.

– Пока дышит. А выживет ли, кто знает. Кровью изошла, бедняжка.

– Отдаст концы и в память не придет, – сказал другой рыбак.

– Какой же это подлец поднял на женщину руку? – возмущался Николай.

– Ищи-свищи его, – и рыбак тихо свистнул. – Море широкое.

– Да он где-то тут, гадина, – мрачно проговорил второй рыбак и повел вокруг взглядом, будто искал виновника.

– Удивительная история, – сказал Николай и ушел в кубрик.

Тюленев прибыл на «Медузе», когда судовой врач закончил обработку ран на голове Анки и наложил повязку. Кровь не останавливалась и просачивалась сквозь бинты. Однако Тюленев уговорил врача перенести Анку на мотобот.

– Наша заведующая медпунктом, Ирина Петровна, опытный медицинский работник. Донор. Она и доставит ее в районную больницу, – сказал Тюленев. – А на Косе я буду через два часа.

– Хорошо, – согласился врач. – Везите ее на Косу.

Когда Анку перенесли на мотобот, Тюленев сказал Дубову:

– Идите на свой рейд, становитесь там на якорь. Рано утром я приду за вами. Если получится задержка, не ждите меня и идите к берегу своим ходом.

– Договорились, – и Виталий спустился в баркас к деду Фиёну. – Я с вами… взамен Анки.

В баркасе уже сидела Дарья Васильева, злая и угрюмая. Поднимая парус, Виталий вопросительно произнес:

– Какая же это сволочь покушалась на Анку?..

– Загадка, Виташка, загадка, – покачал головой дед Фиён.

– Будь он проклят, паразит, – сквозь зубы процедила Дарья и налегла на весло; разворачивая баркас. – Будь он проклят…

На «Медузе» торопко заработал мотор. Бот отвалил от борта «Буревестника» и пошел курсом на Бронзовую Косу, помигивая мачтовым огоньком. Судовой врач, стоя на юте, смотрел ему вслед.

К нему подошел Минько.

– Что, доктор, не смертельные у той рыбачки ранения?

– Выживет, – утвердительно ответил врач.

Минько молча отошел в сторону.

Утром «Буревестник» пришвартовался к Темрюкской пристани, чтобы запастись пресной водой. Минько явился к капитану и подал ему заявление о списании его на берег.

– Что же ты, гвардеец, струсил? – спросил капитан. – Моря испугался?

– Контузия не позволяет мне плавать… Муторно на воде.

– Причина уважительная, – сказал капитан, беря заявление. – Спишем.

XIX

Было два часа ночи. Ирина закрыла книгу, потушила свет и осталась сидеть у открытого окна, чтобы еще несколько минут подышать свежим ночным воздухом, напоенным сладким ароматом расцветшего в палисаднике табака и острыми запахами гвоздики и любистка.

Хутор спал. На улице ни звука, ни шороха. Белобрысая полная луна чем ниже опускалась по южному небосклону к горизонту, тем все больше наливалась янтарным золотистым соком. На темно-голубом небе слабо мерцали бледные звезды…

Ирина сидела неподвижно и тупо смотрела на луну и звезды. От горестных дум у нее тяжелела голова. Вот только что прочла книгу, а не помнит ни имени автора, ни содержания. Потому что все мысли были с ним… И теперь она думает только о нем… об Орлове…

Когда Ирина ехала на Косу, ей казалось, что, живя рядом с любимым человеком и дыша с ним одним воздухом, она обретет покой. Но ее постигло горькое разочарование… С каждым днем любовь Ирины к Орлову становилась сильнее. Девушка старалась встречаться с ним как можно реже. Но чем дольше Ирина не виделась с Орловым, тем больше тосковала. Она и сама не заметила, как подкралась к ней ревность, могущая толкнуть честную девушку на какой-нибудь безрассудный поступок.

«Нет, нет! – испугалась Ирина, сжимая руками голову. – Нельзя доходить до того, чтобы потом ненавидеть самоё себя. Я не имею права завидовать, это – нехорошо… А ревновать мужа к жене?.. Да это же нелепо!.. Это – нечестно… Скорей бы наступило время отъезда в город… Да, скорей бы в институт и там… забыть обо всем этом… А пока в постель и забыться сном…»

Ирина поднялась с табурета. Она хотела закрыть окно, но медленно опустила руки и прислушалась. Кто-то в такой поздний час шел по улице. Шаги были тяжелые и торопливые, гулко отзывавшиеся в пустынной тихой улице. Вот они все ближе и ближе и, наконец, затихли у штакетного заборчика палисадника. Ирина выглянула из окна и в лунном свете узнала медвежью фигуру Тюленева. Он держал кого-то на руках.

– Василий Васильевич?

– Я, Ирина Петровна. Вот хорошо, что вы не спите. Скорей открывайте медпункт.

– Что случилось? – в тревоге спросила Ирина.

– Несчастье, Петровна…

Но Ирина уже не слышала его. Она тут же бросилась к двери, выскочила на улицу и, узнав Анку, тихо ахнула…

Тюленев, следуя за Ириной, прошел через приемную во вторую комнату, осторожно положил Анку на койку. Ирина пощупала у Анки пульс, кивнула на дверь, и они вышли в приемную.

– Что случилось с ней? – спросила Ирина.

Тюленев поднял плечи, вздохнул.

– Она упала, что ли?

Тюленев развел руками.

– Ничего не могу сказать, Петровна.

– Да как же так?.. – изумилась Ирина.

– Когда я пришвартовался к «Буревестнику», судовой врач уже обработал раны и забинтовал их. Он тоже в полном неведении. Никто не знает, как произошла эта загадочная история…

– Кто же был с ней?

– Дарья. Но ее кумураевцы пригласили в буфет, и она ушла с ними. Анна Софроновна осталась на юте и смотрела кино.

– Может, она по неосторожности упала за борт и разбила себе голову о баркас?

– Нет. Врач установил, что ей нанесены удары каким-то металлическим предметом.

– Страшная загадка.

– И мы разгадаем ее только тогда, когда придет в память Анна Софроновна.

Ирина подумала и спросила вдруг:

– Яков Макарович знает об этом?

– Не знает. Я не хотел расстраивать их дочь и понес Анну Софроновну прямо к вам.

– Валюшка с Галинкой Дубовой в городе. Идите сейчас же к нему. Разбудите шофера, пускай подает машину сюда, к медпункту. Бегите. Дорога каждая минута.

Тюленев ушел. А вскоре прибежал Орлов, взволнованный и растерянный. Его заспанные глаза лихорадочно блестели, лицо было покрыто бледностью. И только он открыл рот, намереваясь спросить что-то, как Ирина приложила палец к губам и прошептала:

– Надо везти ее в больницу. Сию же минуту…

С улицы донесся рокот мотора. В приемную вбежал шофер. Ирина ввела его в другую комнату, где лежала Анка, показала на свободную кровать:

– Возьмите постель, матрац и отнесите в кузов.

Когда шофер вышел, Орлов приблизился к койке и впился глазами в потемневшее лицо Анки… Вошел шофер. Ирина сказала Орлову, приглушив голос до шепота:

– Возьмите ее на руки… Только бережно… Бережно… А вы, товарищ шофер, забирайте и эту постель с матрацем… Идемте.

Из двух постелей устроили в кузове одну и положили на нее Анку. Шофер плавно сдвинул с места машину и тихим ходом вывел ее из хутора. Грунтовая дорога была ровная, мягкая, машину не трясло, и шофер прибавил скорость. Орлов и Ирина сидели на доске, положенной поперек кузова, а у их ног лежала без сознания Анка, обложенная подушками. На белых марлевых бинтах чернели два пятна проступавшей через повязку крови. Ехали молча. За всю дорогу ни Орлов, ни Ирина не обмолвились ни словом, подавленные случившимся. Да и о чем было говорить? То, что знала Ирина об этом загадочном и горестном случае, было известно и Орлову от того же Тюленева. Когда въезжали в Белужье, Орлов спросил Ирину:

– Как вы думаете, выживет она? Ранения у нее не очень опасны для жизни?

– Раны я не осматривала. Но… будем надеяться на благополучный исход.

Светало, когда Анку внесли на носилках в больницу. Дежурный врач телефонным звонком поднял с постели главного хирурга. Тот явился незамедлительно. Он выслушал Ирину и Орлова, приказал разбинтовать Анку, тщательно осмотрел раны. Потом пощупал у больной пульс, не отрывая глаз от часов, и так вздохнул, что Орлов весь похолодел.

– Мда… – пожевал губами главный хирург. – Положение весьма и весьма серьезное. Она потеряла очень много крови. Это грозит нежелательными последствиями.

– Доктор… – обратилась к нему Ирина. – Я донор…

– Знаю. Слыхал о вас.

– У меня и у нее одна группа. Возьмите для нее столько моей крови, сколько потребуется, чтобы только спасти ее…

– Хорошо. Мы сейчас же приступим к переливанию.

Орлов крепко пожал Ирине руку, и слезы против воли брызнули из его глаз.

– Не надо… Не надо… – шепнула ему Ирина. – Все будет хорошо.

Утром следующего дня Анка открыла глаза. Она долго водила перед собой мутным взглядом, всматриваясь в неясные очертания каких-то предметов. А этими «предметами» были… Ирина, Орлов и секретарь райкома Жуков. Но вот она прищурилась, и по ее иссиня-желтому лицу скользнула едва заметная улыбка.

– Яша?.. – слабым голосом проговорила она.

– Это я, Анюша, я, – нагнулся к ней Орлов. – Скажи, родная, кто поднял руку на тебя?

– Он… Он… с бородой… Я узнала его…

– Кто?

– Павел… Задержите его… Там… на «Буревестнике»…

– Ты не ошиблась, Анюша?

– Он… с бородой… Задержите… Убежит… – Она болезненно поморщилась. – Ах!.. Как болит… голова… рассыпается… И спа-а-ть… хочется… Спать…

Анка зевнула, закрыла глаза и снова впала в беспамятство.

Жуков взглянул на Орлова и сказал:

– Значит, правду говорила Таня Зотова, что видела этого гада в Германии, когда ее освободили из концлагеря. Он был в танкистской форме и… с бородой. Надо полагать, что он действительно жив и скрывается под чужим именем. Идемте, Яков Макарович, я сообщу прокурору.

– Идите, идите, – замахала рукой Ирина, – а я подежурю у ее постели.

Здоровье Анки быстро шло на поправку. Кровь Ирины действительно была чудодейственной, животворной. Через две недели лечащий врач разрешил Анке выходить на полчаса в больничный парк на прогулку. Орлов часто приезжал в Белужье. Навещали больную и Жуков и его жена Глафира Спиридоновна.

В первый день прогулки Глафира Спиридоновна, ведя Анку под руку по аллее парка, сказала:

– Удивительные, Аня, истории бывают в нашей жизни.

– Именно?

– Видимо, сама судьба послала вам эту чудесную девушку Ирину. Своей кровью она спасла жизнь Якову Макаровичу, а теперь тебя, почти умиравшую, вернула к жизни.

– Она святая, – задумчиво произнесла Анка. – Святая не в том смысле, как понимают религиозные люди…

– Понимаю, Аня. Я тебя хорошо понимаю. Ирина славная девушка, сердечная. Она – редкостный чуткости человек. Меня удивляет только одно: Ирина здоровая, красивая девушка, а вот до сих пор не замужем, хотя ей уже двадцать пять лет.

– Ирина проживет сто лет, а за это время и жених найдется подходящий, – улыбнулась Анка.

– Таким людям, как Ирина, я желаю двести лет жизни, – сказала Глафира Спиридоновна, усаживая Анку на скамейку под тенистым каштаном.

– Ирина – богатырь, проживет и двести, – все с той же теплой улыбкой задумчиво произнесла Анка.

Глафира Спиридоновна поняла, что Анке было приятно вспоминать и говорить об Ирине, которую успели полюбить все бронзокосцы за ее чистую душу.

– Но что же это она забыла про меня?

– Как забыла? – не согласилась Глафира Спиридоновна. – А ее приветы ты получаешь через Орлова?

– Что приветы… Я ее вторую неделю не вижу. Ведь могла же она приехать вместе с Яшей. Хотя бы на час…

– Наверное, много работы на медпункте, – заметила Глафира Спиридоновна.

– И так может быть, – согласилась Анка.

Но ни Анка, ни Глафира Спиридоновна не знали того, что в тот самый час, когда они говорили об Ирине, она внезапно слегла в постель и часы ее жизни были уже сочтены…

Вернувшись из Белужьего, Ирина в первую же неделю почувствовала себя плохо. С каждым днем ей становилось все хуже, но она не придавала этому значения.

«Обычное недомогание… – решила Ирина. – Переутомление… Борьба за жизнь Анки… Встряска нервов… Пройдет…»

Наконец ей стало так плохо, что она, накладывая повязку на руку одному рыбаку, вдруг выронила бинт, зашаталась. Ее поддержала Дарья, усадила на табурет.

– Что с тобой, Иринушка? – встревожилась Дарья.

– Ничего… Это пройдет… Добинтуй ему руку, – кивнула Ирина на рыбака, – а меня отведи в мою комнату. Я лягу…

Ирина не подозревала, что уже третью неделю ее здоровый организм вел жестокую борьбу со страшным врагом, проникшим в ее кровь. И только теперь, заметив, как ее правую руку стало заливать синевой, она поняла все…

Дарья сидела на краешке койки и не сводила с Ирины влажных глаз.

– Красавица ты моя. Да как же ты сразу изменилась. И отчего бы это?

– У меня… заражение крови.

– Бог с тобой! – ужаснулась Дарья, отмахнувшись руками. – Страсти какие придумываешь.

– У меня заражение крови, – повторила Ирина.

– От чего она могла заразиться?

– От инфекции.

– Да как она могла попасть в твою кровушку-то?

– Ее занесли там, в больнице, когда брали у меня кровь для Ани…

– Возможно ли?

– Да… В суматохе… в горячке… возможно и такое…

«Надо спасать ее! – забеспокоилась Дарья. – Спасать, спасать дорогого нам человека!..» – Она сказала Ирине: – Я на минутку, – и выбежала, бросив дверь открытой.

Через полчаса к медпункту подъехала колхозная грузовая автомашина. В комнату Ирины вошли Орлов и Дарья. Вид у Орлова был встревоженный и растерянный, как в ту ночь, когда Тюленев привез раненую Анку.

– Тебе плохо, Ира? – спросил Орлов.

– Очень…

– Я отвезу тебя в больницу.

– Поздно, – вздохнула Ирина.

– Да что вы ее слушаете… Везите… Сейчас же везите, – настаивала Дарья.

Орлов, не раздумывая, поднял Ирину, и понес из комнаты. Он посадил больную в кабину, а сам взобрался в кузов, крикнув шоферу:

– Поехали! Да быстренько!..

Глаза Ирины светились тихой радостью. Говорят, что у каждого умирающего человека глаза на короткое время озаряются вспышками, последними вспышками внутреннего света…

Медленно угасала жизнь Ирины. Но умирала она в полном сознании. Ирина рассказала Анке все, все…

– Такое же право на Яшу имела и ты, – сказала Анка, сидя на табурете возле койки больной. – Ты спасла ему жизнь.

Ирина потянулась, шевеля губами, и закатила глаза.

– Яша! – вскрикнула Анка и закусила губу.

Орлов был в коридоре и быстро вошел в палату.

– Что, Аннушка?

– Ей плохо… Она умирает… Помоги спасти ее… Она умирает, Яша… Врача позови…

Орлов пристально посмотрел на посиневшее лицо Ирины, закрыл ей глаза и глухо проговорил:

– Поздно, Анюшенька… Она скончалась.

Анка неподвижно сидела на табурете словно окаменевшая. Слезы, срываясь с длинных ресниц, градом катились по щекам.

Гроб с телом Ирины бронзокосцы привезли в хутор и похоронили любимую «докторшу» в центре молодого парка. Они обнесли могилу оградой, поставили деревянный обелиск. На обелиске золотом отсвечивали под лучами солнца бронзированные буквы надгробной надписи:

Незабвенной

Ирине Снежкович

1922–1947 гг.

от

благодарных жителей

хутора

Бронзовая Коса

XX

В рыбаксоюзе и в порту, где базировалось поисково-вспомогательное судно, следователь Белуженской районной прокуратуры установил, что на «Буревестнике» все члены экипажа, начиная с капитана и кончая коком, бритые. Бороду носит только помощник механика Николай Георгиевич Минько.

Из порта запросили по радио «Буревестника», когда он прибудет на базу? Капитан ответил: «Через два дня». Но судно пришло на третьи сутки. Следователь прокуратуры и милиционер терпеливо ожидали его в порту.

Когда «Буревестник» пришвартовался к пристани, первой по трапу сбежала на берег Олеся. Капитан, стоя на мостике, крикнул ей:

– Минько! Не задерживайся в городе! Через четыре часа выходим в море!

– Знаю! – помахала рукой Олеся.

«Минько?» – встрепенулся следователь и преградил ей дорогу.

– Простите, гражданка…

Олеся остановилась и с удивлением посмотрела на следователя и милиционера.

– Что вам нужно от меня?

– Вы жена помощника механика Минько?

– Нет. Мы однофамильцы.

– Земляки?

– Да нет же…

– Вы давно его знаете?

– По письмам с войны…

– С войны? – переспросил следователь.

Олеся насторожилась и замолчала.

– Говорите, говорите. Не смущайтесь. Я из прокуратуры.

– Да, с войны, – продолжала Олеся. – Видите ли… Он фронтовой товарищ моего брата… Тоже Николая… У них только отчества разные и годы рождения… Коля был тяжело ранен… Смертельно ранен… И умер на руках…

– Погодите, – опять прервал ее следователь. – Ваш однофамилец на «Буревестнике»?

– Нет.

– Как? – изумился следователь.

– Пять дней тому назад капитан списал его на берег. В Темрюке.

– Эх, черт возьми! – взмахнул рукой следователь, прищелкнув пальцами. – Подождите меня, – кивнул он милиционеру. – Я на минутку, – и вбежал по трапу на борт «Буревестника».

Капитан повторил то, что сказала Олеся, и показал заявление Минько. Следователь прочел заявление и покачал головой.

– Хитрая бестия. Ловок!

– А что такое? – спросил капитан.

– У него такие же контузии, как у вашего «Буревестника» крылья, – загадочно ответил следователь и ушел, оставив в недоумении капитана.

Олесю подвезли на машине к городской прокуратуре. Следователь ввел ее в отдельную комнату, усадил за стол и сказал:

– Вот вам чернила, ручка, бумага. Напишите все, что вам известно о вашем однофамильце.

Олеся отодвинула от себя бумагу, ручку и сердито посмотрела на следователя.

– Ничего писать я не буду.

– Будете, – мягко сказал следователь, улыбаясь ласковыми глазами.

– Скажите: я арестована?

– Задержана, – с той же теплой улыбкой ответил следователь.

– И надолго?

– Напишите, о чем я прошу, подпи́шите и вы свободны до суда.

– Какого суда? – недоумевала Олеся. – Кого будут судить?

– Вашего бородатого однофамильца.

– За что?

– За большие злодеяния. За предательство. За измену Родине. Мы давно разыскиваем его.

Мысли у Олеси спутались, и она развела руками:

– Ничего не понимаю…

– Объясню. Ваш однофамилец, которого списали на берег, скрывается под чужим именем.

– Кто же он?

– Павел Тимофеевич Белгородцев. Уроженец хутора Бронзовая Коса. Из кулацкой семьи. При гитлеровцах был хуторским атаманом. Помните недавнее покушение на жизнь рыбачки Анны Бегунковой во время киносеанса на «Буревестнике»?

– Да, да… Так что же?

– Это его рук дело. Но теперь он будет разыскан и предан суду.

Олеся обхватила руками голову и закачалась на стуле.

– Боже мой!.. Он говорил, что мой брат Коля умер у него на руках… А может, он его… раненого и беспомощного… задушил своими звериными лапами и завладел его документами?

– Все возможно, гражданочка. От фашистского прихвостня всего можно ожидать.

– И это чудовище… Эта мерзость… Этот негодяй домогался взаимности… хотел жениться на мне…

– Ваше счастье, что вы не пошли на эту удочку. Пишите. Время идет.

– Да, да! – спохватилась Олеся. – Сейчас напишу… Я быстро…

Рука ее дрожала, перо прыгало по листу бумаги, но она упорно продолжала писать.

Николай Минько, он же Павел Белгородцев, был задержан в Ашхабаде и препровожден под конвоем в Мариуполь. Оттуда его доставили в Белужье. Задержанный утверждал, что он действительно Николай Минько, а о Павле Белгородцеве впервые слышит. Изменив до хрипоты голос, он возмущался «произволом», который чинят над ним, бывшим фронтовиком, пролившим кровь за Родину.

– Вы, тыловая крыса, понесете суровое наказание за издевательство над бывшим воином-гвардейцем!.. – бросил он в лицо прокурору.

Тогда прокурор решил устроить ему очную ставку с Анкой, но Жуков запротестовал:

– Она еще не совсем выздоровела. Зачем расстраивать и волновать женщину? Отвезите его в хутор на очную ставку с бронзокосцами.

– Да, – согласился прокурор, – это будет разумнее.

– Пусть следователь прихватит с собой и парикмахера.

– Ясно, Андрей Андреевич, – сказал прокурор.

Через полчаса грузовая машина прокуратуры выехала из Белужьего и помчалась в сторону моря. Следователь сидел с шофером в кабинке, а милиционер, парикмахер и арестованный – в кузове.

Когда машина взбежала на пригорок, с которого открылся вид на море и хутор Бронзовая Коса, арестованный сдвинул брови и глаза его тревожно забегали.

– Куда вы меня везете? – спросил арестованный.

Ему никто не ответил.

– Я спрашиваю…

– Арестованным на вопросы не отвечают, – прервал его милиционер. – И задавать вопросы арестованный не имеет права.

Машина скатилась вниз, к хутору, пропылила по улице и остановилась возле сельсовета. Арестованного ввели в кабинет Анки. Там за письменным столом сидела Таня… Увидев арестованного, Таня отшатнулась. У нее задрожали губы, а широко открытые голубые глаза застыли, словно омертвели.

– Садитесь, – сказал милиционер, указывая арестованному на диван.

Таня смотрела неотрывно на арестованного, но его уже не видела… Перед ее глазами проплывали ужасающие картины пережитого… Деревянное ветхое здание, обнесенное колючей проволокой… Женщины, девушки, подростки-девочки в лохмотьях, похожие на тени… А мимо все идут и идут по талому снегу советские воины туда, на Берлин… Вот шагают впереди пушек Митя и Виталий Дубов… Девочка, просившая рядом: «Хлебца, родненькие, хлебца…» Она окликнула их… Первым подбежал Митя и как пушинку подхватил ее на руки… Потом проходили автомашины, мешая талый снег с грязью… На одной машине ехали танкисты… А среди них бородатый солдат с сверкающими глазами хищника… Она узнала его, но ей не поверили…

Таня перевела дыхание, пристально посмотрела на арестованного, и тут возникла другая картина… В этом же кабинете, вот и на том самом диване атаман разорвал на ней блузку, и стеклянные пуговицы рассыпались по полу… Она кинулась к двери, но там стояли ухмылявшиеся полицаи…

Вдруг Таня резко поднялась со стула и перевела взгляд на следователя:

– Где вы словили этого садиста?

– Что, узнаете его?

– Да это же атаман… блюдолиз гитлеровский.

– Ну? – обернулся следователь к арестованному.

– У нее мозговая машинка не в порядке, – прохрипел арестованный.

– А вы посмотрите, есть у него на спине отметина? Акимовна стреляла ему в спину.

– Есть! – вскочил арестованный. – Я был ранен в спину. И справка есть. Я был ранен и контужен.

– Хорошо, тогда я позову сюда хуторян. Посмотрим, признают они тебя, палача фашистского, или нет?

– Созывайте людей, – сказал следователь. – Мы за этим сюда и приехали.

– Иду. А вы сбрейте ему бороду. Нечего стариком прикидываться.

– За этим дело не станет.

Таня вышла. Следователь кивнул парикмахеру:

– Приступайте…

Парикмахер раскрыл чемоданчик, вынул машинку и безопасную бритву, подошел к арестованному.

– Пересядьте на стул.

Арестованный грубо оттолкнул его.

– Бороду вы снимете вместе с моей головой.

– Голова пока пусть болтается на плечах, – спокойно сказал следователь, – а бороду снимем. Не заставляйте нас применять физическую силу. Будьте хоть сейчас разумны и подчинитесь беспрекословно. Ясно?

Арестованный как-то сразу обмяк, помрачнел и пересел на стул. Парикмахер снял машинкой бороду, намылил арестованному лицо, соскоблил бритвой остатки шерсти на щеках, подбородке и шее и спросил по привычке:

– Желаете освежиться одеколончиком?

– Пошел ты к черту, – огрызнулся арестованный. Голос его был чист и звучен, без хрипоты. Он махнул рукой и сказал следователю: – Больше никому не нужна эта глупая комедия. Везите меня в Белужье, там я вам и дам показания. Все расскажу, ничего не утаю.

– Кто это – я! – спросил следователь, с хитринкой посмотрев на него.

– Я! Я! – ударил он себя кулаком в грудь. – Павел Белгородцев… Бывший атаман.

– Давно бы так, – сказал следователь. – Поехали…

Когда все уселись на машину и заработал мотор, к сельсовету подошла запыхавшаяся Акимовна. Павел обжег ее ненавидящим взглядом и опустил глаза. Машина тронулась, покатилась по улице. Акимовна рванулась было вслед, но застыла на месте с поднятыми кулаками…

Павла ввели в кабинет следователя. Там уже сидела в углу за маленьким столиком стенографистка.

– Садитесь, – сказал следователь Павлу, – и рассказывайте.

Павел тяжело опустился на стул, потер ладонью щеки и спросил:

– С чего начинать? С рождения?

– От рождения и до того момента, когда Акимовна выстрелила в вас, нам все известно. Начинайте с того, как вы «воскресли из мертвых» и продолжайте дальше.

Павел минуту сидел в глубоком раздумье, затем, не поднимая глаз, начал свое мрачное повествование:

– Я так испугался, что весь онемел… и хмель из головы вылетел. Упал я больше от испуга. Чую, что жив. И тут догадался: заряд был слабый. Мало пороху. И притворился мертвым… Знал, что меня или в яр или с обрыва в море кинут. Думаю: «Пережду, а там, что бог даст…» Так оно и вышло. Пока меня волокли к обрыву, я немного отдышался. И вот я в воздухе… Открыл глаза… лечу в море… Вниз головой… Я выбросил перед собой руки, рассек воду. Трудно было в сапогах и мундире… ко дну тянуло, но я выкарабкался. Под обрывом есть ниша… прибоем, вымыло ее… Я и залег в той нише…