Текст книги "Анка"

Автор книги: Василий Дюбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

– Ревнуешь? – улыбнулась Евгенушка.

– Нет. Я просто боюсь его. Смотрит как-то не по-людски, а по-волчьи. Да и вообще не хочу встречаться с ним.

– Брось глупости, Анка. Не съест же он тебя своим взглядом?

– Как хочешь, а я забегу к тебе, заберу Валю – и домой.

– Да пускай девочка спит у нас.

– Нет, нет… я побегу! – и она скрылась в проулке.

Павел поравнялся с Евгенушкой, заглянул ей в лицо, снял шляпу.

– Доброй ночи, Евгения Ивановна!

– Доброй, доброй, Павел Тимофеевич!

– А я смотрю, что-то фигура и походка знакомые… «Не Евгенушка ли?» – думаю. Так оно и есть.

– Вот уж и неправда твоя, – засмеялась Евгенушка. – И походкой и фигурой изменилась я. Была тощей, как чехонь, не ходила, а вприпрыжку скакала. А теперь все равно что жирная гусыня плыву, одышкой от полноты страдаю, – и она остановилась, переводя дыхание. Остановился и Павел.

– И все же я узнал тебя.

– Глаз у тебя острый. А вот, кто еще был со мной, ты и не заметил.

– Заметил, Евгенушка… – с тоской промолвил Павел. – А чего это она убежала?

– Не хочет, видно, с тобой встречаться.

– Почему? Я же не зверь какой… Я ведь по-хорошему с нею…

Павел стоял против луны, освещавшей его нахмуренное, красивое лицо, и по привычке мял в руках фетровую шляпу. Евгенушка пристально посмотрела на него, отметила про себя: «Красив, однако, идол…»

– Евгенушка… Я знаю, что ты задушевная подруга Анки… Ты знаешь все ее мысли… Скажи: неужто и вправду не рада она моему приезду?

– Сам видел, что убежала. От радости не бегают…

– Так я ж затем и приехал, чтобы помириться с нею… Прощенья попросить…

– Долгонько ж ты собирался с повинной. Даже письма ни разу не прислал.

– Боялся, что все это будет напрасной затеей. А только правду говорю тебе, Евгенушка, истосковался я по ней так, что сил моих нету. Дышать без нее не могу…

– И однако ни много ни мало, а десять лет свободно дышал без нее, – заметила Евгенушка…

– Не дышал, а задыхался… мучился… Я проклинаю тот день, когда ушел из хутора.

– Сбежал, – уточнила Евгенушка.

– Один черт – что в лоб, что по лбу, – сердито проворчал Павел.

Евгенушка заметила, как в его глазах вспыхнули и померкли недобрые огоньки, подумала: «Анка права… Взгляд у него волчий, как у отца…»

Минуту они стояли молча, занятые каждый своими мыслями:

– А тут еще к дочке потянуло… – вновь заговорил Павел. – Хотелось повидать ее… Что там ни говори, а отец я Валюше кровный…

– Не тот отец, кто породил, а тот, кто воспитал ребенка.

– Вот я и не понимаю Анку. Почему бы нам не помириться хотя бы ради нашего ребенка? Вале нужен отец. Ей нужно дать хорошее воспитание…

– Опоздал ты, Павел.

– То есть, что значит «опоздал»?

– Валя не помнит и не знает тебя. Это, во-первых…

– А во-вторых? – насторожился Павел.

– У Анки есть жених.

– Ага! Так вот оно что?.. С этого бы и начала. Кто же он?

– Летчик один. Замечательный человек!

– Так… – упавшим голосом произнес Павел, понурив голову.

– Да, вот так, Павел Тимофеевич, – сказала Евгенушка. – Невеселые твои сердечные дела.

– Невеселые, Евгенушка… – угрюмо промолвил Павел. – Что же мне теперь делать?

– Уезжать туда, откуда приехал. И глаз своих сюда больше не казать. Тебе здесь делать нечего. На примирение с тобой Анка не пойдет. Не такая твоя вина, чтоб простить можно. Да и есть у нее любимый человек.

– Ох, хоть ты не мути душу! – Павел с силой ударил себя кулаком в грудь. – Ну, черт с ней, с гордячкой. Мне дочь нужна. Я хочу воспитывать Валю. Я хорошо зарабатываю на заводе…

– Напрасно стараешься, – перебила его Евгенушка.

– Анка не отдаст тебе дочь. Валя получит хорошее воспитание, можешь не беспокоиться. Ну, мне пора домой. Спокойной ночи! – и она пошла вдоль улицы, оставив обескураженного Павла одного.

«Теперь ясно, почему она задирает нос… У нее женишок есть… Летчика в сети поймала… Хитрая, шельма…»

Павел в бессильной ярости сжал кулаки и медленно двинулся вниз по улице шаткой разбитой походкой. Все его надежды рушились. Анка была потеряна навсегда.

VIII

Павел запил… На четвертый день, после разговора с Евгенушкой, он почувствовал себя плохо. Все нутро словно было охвачено пламенем, во рту и горле пересохло. Он поставил перед собой ведро и, черпая кружкой, с жадностью пил холодную воду. Наблюдая за Павлом, Бирюк осуждающе качал головой:

– Черт-те что! Из-за бабьей юбки так убиваться! Срамота!

Павел молча пил воду. Ему показалось, что изо рта у него вырывается пламя, и он осушал кружку за кружкой.

– Доведись кому другому, – продолжал Бирюк, – так он бы, чем самому убиваться, ее прихлопнул бы…

Павел уронил в ведро кружку и поднял на Бирюка налитые кровью, злые глаза.

– Ну, что таращишь на меня буркалы? – дернул головой Бирюк. – Прихлопнул бы в темном уголке, камень на шею и – с обрыва в море. Потом ищи-свищи… А как ты думал?

– И прихлопну! – в бешенстве вскричал Павел.

Согнувшись, он сжал руками трещавшую от боли голову и, покачиваясь из стороны в сторону, продолжал:

– Тогда, десять лет назад, прогнала меня… Позора не побоялась… И теперь обидела… отвернулась…

– Дуракам так и надо. Дураков учить надо, – в тон ему проговорил с едкой усмешкой Бирюк.

– Ладно смейся, – махнул рукой Павел, не поднимая опущенной головы. – Мне теперь все равно… Ты бы лучше вот что… Чем насмехаться, показал бы мне Валю… Ведь я еще не видел ее и не знаю, какая она есть…

– Вылитая мать. Копия Анки.

– А ты все же покажи.

– Подвернется случай – покажу, – пообещал Бирюк.

И случай представился…

Вскоре в обеденный перерыв Бирюк вошел в хату и застал Павла за бритьем.

– Кончай наводить красоту.

– А что? – повернул к нему Павел намыленное лицо.

– Идем.

– Куда?

– Дочку смотреть.

– Не шутишь?

– Да ну тебя к черту. У меня только и делов, что с тобой шутки шутить. Идем, мне некогда.

Павел наспех поскоблил бритвой щеки, подбородок, плеснул в лицо горсть воды, вытерся и швырнул на спинку кровати полотенце. Еще раз посмотрел на себя в осколок зеркала, вделанный в стену.

– Хорош, хорош, красавчик. Хватит волынить. Пошли, – торопил Бирюк.

– Хорош-то хорош, а вот мешки под глазами… Тьфу! Да уж ладно, пошли.

Бирюк привел его в конец улицы. У тропинки, круто сбегавшей к морю, остановился, кивнул вниз.

– Вот она.

На берегу копались на песке Валя и Галя. Обе девочки были в одинаковых цветастых сарафанчиках.

– Которая ж из них моя? – спросил Павел. – С белым бантом?

– Не угадал, то дочка Евгении. Твоя вон – с красными лентами в косичках. Да ты ее по мордашке да по глазам враз узнаешь. Иди, а мне пора в сельсовет.

Павел спустился вниз и тихо приблизился к девочкам. Заслышав шаги, Валя обернулась.

«А ведь и впрямь вылитая Анка!» – чуть не ахнул Павел, но вовремя сдержался.

– Что, девочки, золото ищете? – спросил ласково.

– А тут золота нету, дяденька, – ответила Валя.

– Мы ракушки собираем, – пояснила Галя.

– Вот как! – Павел опустился на корточки. – Занятные ракушки. А что же вы с ними делаете?

– На коробки наклеиваем…

– У меня вот такая коробка! – широко развела руками Валя. – Почти всю ракушками украсила. Только чуточку осталось доклеить.

– А у меня тоже есть коробка. Только чуть-чуть меньше Валиной. Красивая!

– Ишь ты! Да вы настоящие мастерицы.

– Ага! – кивнула головой Валя.

– А в школу вы ходите?

– В четвертый класс перешли, – с гордостью ответила Галя. – Мы уже пионерки.

– Умницы, – похвалил Павел. – Мамы и папы, наверное, довольны вами.

– У меня нету папы, – потупила глаза Валя.

– У нее нету папки, – подтвердила Галя. – Он помер.

– Жаль… А без папы тяжело?

– Не знаю, – вздохнула Валя.

Помолчали.

– Да, с папой легче жить, – сказал Павел.

– Конечно, с папой лучше, – согласилась Галя. – Мой папа рыбу ловит в море. Он маме деньги приносит, а мама обувку и одежку в магазине покупает мне. И конфеты…

Валя, перебирая на песке ракушки, молчала.

– А ты… – глядя в Валины глаза, спросил Павел, – хотела бы иметь папку?

Девочка заколебалась. Она вспомнила дядю Яшу, который часто прилетает на Косу, ласкает ее и приносит подарки, и тихо проговорила:

– Не знаю…

Снова помолчали.

– Вот что… – подыскивая слова, Павел собрал на лбу гармошку морщин. – Тебя, кажется, Валей зовут?

– Валей.

– Так вот, Валюша… Я хочу купить у тебя ту самую коробку… большую, что у тебя дома.

– А зачем покупать? – удивилась Валя. – Я вам ее за так подарю.

– Ты добрая девочка, – Павел ласково провел ладонью по мягким выгоревшим на солнце волосикам.

– У нее мама тоже добрая, – сказала Галя.

– Это хорошо, когда мама добрая… Так вот… скажи маме, что один дяденька купил у тебя коробку… разукрашенную ракушками… И вот, – он вынул из кармана пачку денег, протянул Вале… – Я плачу тебе за нее.

– Ой! – воскликнула изумленная Галя. – Сколько денег!

– Тут столько, сколько стоит коробка, – сказал Павел.

Валя покачала головой:

– Не возьму, дяденька.

– Почему?.. А я коробку твою за так не возьму.

– Мама будет бранить меня.

– Что ты, глупенькая. Ведь ты продаешь мне свою вещь. Ты хозяйка своей коробки. За что же бранить тебя? Раз у тебя мама добрая…

– Добрая! – опять вставила Галя.

– …тогда и бояться нечего, – продолжал Павел. – Завтра в это время ты принесешь мне сюда, на берег, коробку. Бери, бери деньги.

– Возьми, – подтолкнула ее Галя.

Валя больше не упрямилась.

– Вот и умница, – вновь погладил ее по голове Павел. – А я завтра буду ждать здесь тебя с коробкой.

– Лучше пойдем к нам домой. Я вам и отдам коробку.

– Нет, нет! Приходи завтра сюда.

Он попрощался с девочками и стал подниматься по тропинке, унося с собой вновь возникшую смутную надежду на примирение с Анкой.

В тот же день, вечером, Бирюк принес ему из сельсовета туго набитый запечатанный конверт.

– Что это? – спросил Павел, рассматривая чистый, без адреса конверт.

– Не знаю, что. Атаманша наказала передать тебе в собственные руки.

– Анка?.. – он торопливо вскрыл конверт и потемнел лицом. Там: были деньги и записка. Анка писала:

«Самое глупое – это развращать ребенка деньгами. А самое разумное, что ты можешь сделать, это выбросить из головы мысли и надежды на наше примирение и убраться поскорее восвояси…»

Подписи не было, не было и имени Павла. Он швырнул на стол деньги и с остервенением разорвал записку.

– Когда прибывает из Ростова «Тамань»? – внезапно охрипшим голосом спросил Павел.

– Завтра вечером, – буркнул Бирюк. – А что?

– Надо отчаливать отсюда. К черту все!

«Неужели и деньгу с собой увезет?» – с тревогой подумал Бирюк, пожирая алчным взглядом валявшиеся на столе банкноты.

– А пока… тащи водки! Гулять будем! К черту! Все к черту! Гулять будем!

– Ладно, ладно, только не ори, – заулыбался повеселевший Бирюк, подходя к столу и потирая руки. – Чего взять?

– Чего хочешь.

– Сколько?

– На все бери. На все! – Павел сгреб со стола деньги и сунул их в руки Бирюку. – Я еще заработаю. Мне, брат, на заводе – почет! А она… Шлюха!..

– Ну хватит! – оборвал его Бирюк. – Прикуси язык, говорю. Ты сел на корабль и был таков, а мне здесь оставаться. – Он взял кошелку и ушел, громко хлопнув дверью.

Павел бросился на скамейку, упер локти в крышку стола, опустил голову на сцепленные пальцы и молча закачался из стороны в сторону…

«Тамань» пришла на Косу с опозданием. Она причалила к пирсу в полночь. Капитан Лебзяк заметил на берегу только две фигуры, неясно вырисовывавшиеся в лунном свете.

– Что-то безлюдно сегодня на Косе, – сказал Лебзяк своему помощнику.

– Припоздали мы маленько, Сергей Васильевич. Бронзокосцы, поди, уже спят без задних ног сном праведников.

Павел и Бирюк взошли на пирс, остановились возле трапа.

– Ну вот и конец гостеванью. Хотел было повидать Васильева, Кострюкова, Душина, Зотова, Дубова… Вообще всех хуторских ребят. Да разве до того было… – Павел, морщась как от боли, потирал пальцами лоб.

– А на кой черт они тебе нужны? – ворчливо отозвался Бирюк. – Родичи они тебе, что ли?

– И то правда… Эх, гады! Ненавижу их… Всех ненавижу…

– А я, думаешь, люблю?

«Тамань» дала два коротких гудка. Павел наскоро сунул Бирюку руку и быстро взбежал по трапу. Раздался третий гудок.

Лебзяк скомандовал:

– Отдать швартовы! Убрать трап!

Матросы быстро отвязали от деревянной тумбы швартовы, убрали трап. Слегка покачиваясь на волнах, «Тамань» медленно, задним ходом, стала отчаливать от пирса.

– Прощай, друг! – крикнул с палубы Павел.

– Счастливого плавания! – помахал кепкой Бирюк.

– Будешь в городе – заходи!

– Беспременно зайду!..

За волнорезом «Тамань» развернулась и взяла курс на Мариуполь. В море еще долго мигали ее мачтовые огни.

IX

Анка вошла в сельсовет, поздоровалась с Бирюком и направилась к себе. Бирюк сидел перед раскрытой папкой, перебирая бумаги. Анка распахнула дверь, но, видимо, вспомнив что-то, задержалась на пороге. Бирюк вопросительно уставился на нее.

– Передал? – спросила Анка.

– Как было велено… В собственные руки.

– И что же он?

– Чертыхался. Порвал записку, деньги по столу разбросал.

– Разбогател, видать.

– С деньго́й, идол. Говорит: «Мне на заводе в конверте жалованье приносят. Почет! А она, такая, мол, сякая, нос от меня воротит». Это он про вас, значит.

– Где что заработал, то и получай. А от меня почета ему не дождаться.

– Что справедливо, то справедливо, Анна Софроновна… Злой он, чертяка. Батькина кровушка сказывается.

– А чего он на Косе торчит? Делать ему тут нечего.

– Да его уж нету, Анна Софроновна. Поминай как звали.

– Не врешь?

– Побей меня бог, правда.

– Когда же он уехал?

– Ночью. Собрал свои пожитки-лохмындрики и уплыл на «Тамани».

– Скатертью ему дорога! – и Анка шагнула в кабинет, прикрыв за собой дверь.

– Эх-х-е-хе… – покачал головой Бирюк и проводил Анку хмурым взглядом. – Кичишься, атаманша, а у самой, небось, сердчишко екает… Парень-то какой, Пашка, а? И собой видный, и с деньгой…

Бирюк в некоторой степени был прав. Но только до некоторой, весьма незначительной степени. Анка любила Павла. Любила так, как может любить девушка прямой, честной, открытой натуры. И когда вдруг Павел под влиянием отца стал избегать встреч, стыдясь ее беременности, Анка была потрясена. Но страдание попранной любви не сломило девушку. В душе ее родилась ненависть к Павлу.

После осуждения Тимофея Белгородцева Павел предложил ей перейти жить к нему на правах жены. Но Анка не могла простить оскорбления, нанесенного ее женской гордости, и с презрением отвергла предложение. Отвергла, хотя все еще любила Павла. Анке нужны были не самый лучший курень в хуторе, не богатство Белгородцевых, а чистые чувства, искренность и преданность, дружная семейная жизнь. Этого не понимал и не мог понять Павел.

С уходом Павла в город его образ стал постепенно стираться в памяти Анки. Подраставшей дочери она объяснила, что ее отец умер. Да так оно и было. Для Анки он умер навсегда. И наконец она совсем забыла Павла, будто его никогда не существовало…

И вдруг нежданно-негаданно на Косе объявился Павел. Это было похоже на удар грома среди лютой зимы. Удар по старой зарубцевавшейся ране. Анка было растерялась… Сердце ее те замирало, то стучало торопливым боем. Ночь она провела в мучительной бессоннице. Внезапный приезд Павла разбудил давно уснувшие мысли, воскресил картины далекого прошлого… Оказывается, не так-то легко забыть, начисто вычеркнуть из памяти того, кому отдано первое девичье чувство, от кого родила дочь. Но усилием воли Анка подавила эту мгновенную слабость, взяла себя в руки. Павла встретила с холодным равнодушием и не пошла на примирение с ним. Прошлое пугало ее, как тяжкий жестокий сон. И она не хотела вспоминать о нем. Душа ее рвалась в будущее, сулившее счастье. А будущее было связано с Яковом Орловым, человеком с соколиными крыльями, смелым и отважным в воздухе и таким кротким, по-детски застенчивым в ее, Анки, присутствии. Мысли об этом человеке, который стал для нее с дочкой дорогим и близким, укрепляли в ней веру в их будущую счастливую жизнь.

И если в тот день, когда Бирюк сообщил, что Павел уехал, у Анки действительно «екнуло» сердце, то это была последняя дань первой, навсегда угасшей любви, оборвавшая последнюю из нитей, когда-то связывавших их с Павлом…

В полдень Бирюк постучал к Анке, приоткрыл дверь.

– Заходи, чего жмешься, – пригласила Анка.

– Да я только хотел сказать, Анна Софроновна, что мне пора в столовую, а то на перерыв закроют.

– Иди, иди, – махнула рукой Анка.

Бирюк тихо прикрыл дверь. Оставшись одна, Анка прошлась по кабинету, произнесла вслух:

– Вот и хорошо, что уехал. Все, что ни делается, то к лучшему… Нечего ему здесь искать, чужие мы…

Потом она опустилась на диван, откинулась на спинку, полузакрыв глаза. Сидела против окна, из которого открывался вид на море. Несколько секунд смотрела, прищурившись, потом порывисто поднялась с дивана, подошла к окну и, радостная, сияющая, тихо воскликнула:

– Яшенька летит!

Постепенно снижаясь, к Косе шел на посадку самолет.

Легкие самолеты авиации специального назначения базировались на Тамани, в городе Темрюке. Прославленный среди рыбаков искусный разведчик рыбных косяков летчик Яков Макарович Орлов поднял с аэродрома свой самолет как всегда, рано утром. Летчик долго кружил над Керченским проливом, снижался до пятисот метров, вновь взмывал ввысь, обследуя пролив вдоль и поперек. Но на морской глади не было никаких признаков рыбных косяков, ни малейшего мутноватого пятнышка.

Ничего не обнаружил Орлов и в районе Анапы. Водоемы Черноморья, прилегающие к Керченскому проливу, точно вдруг обезрыбели.

«Что ж, попытаем счастья на Азове», – решил Орлов. У выхода из пролива в Азовское море самолет лег курсом на северо-восток, идя на высоте четырехсот метров над краснодарским берегом. Внизу на водной глади сновали рыбацкие суда в поисках рыбных косяков. Наконец Орлов заметил широкую и длинную темную полосу, протянувшуюся вдоль берега, и тотчас же радировал рыбакам. Суда рыболовецких флотилий устремились в указанный летчиком сектор. Самолет покружил над косяком и ушел дальше в разведку.

Орлов несколько раз пересек от берега до берега узкое море, обнаруживая один косяк рыбы за другим. Когда он на бреющем полете проносился над флотилиями, рыбаки приветствовали его взмахами широкополых шляп. Орлов так увлекся удачной разведкой, что не замечал, как бежало время. Спохватился он, лишь когда стрелка бензомера замерла у нулевой отметки.

«До запасной площадки дотяну…» – подумал летчик и, развернув самолет, взял курс на Бронзовую Косу.

На сей раз горючее действительно было на исходе. И это оказалось очень кстати. Пока техник-моторист будет заправлять баки бензином, Орлов повидается с Анкой и сообщит ей кое-что такое, чему она должна обрадоваться. Он давно убедился в том, что Анка отвечает на его любовь. По крайней мере, он очень надеется на это. Зачем же играть в молчанку? Он мужчина, он должен первый сказать ей о своих чувствах к ней, о сердечных намерениях. И сегодня же. Решено и подписано.

– Ох, Анка, Анка! – с нежностью произнес Орлов, вглядываясь в очертания знакомого берега. – Опять ты будешь с хитринкой посматривать на меня, не веря, что я сделал вынужденную посадку. Разве я виноват, что ненасытный мотор пожирает последние капли бензина… Того и гляди, вот-вот откажет… Но это не беда… Моя любовь к тебе так сильна, что я и без горючего дотяну до площадки…

Он посмотрел вниз через левое плечо. Там, под крылом, сверкнула бронзовым отливом в лучах солнца длинная песчаная коса. Показались мотороремонтные мастерские станции, навстречу побежали окраинные домики хутора. А вот и Дом культуры… школа… сельсовет… «Скоро, скоро я увижу тебя, милая, милая, – размышлял си вслух. – У тебя, Анка, такие глаза, каких нет ни у одной девушки на свете… Они впитали в себя все цвета и все краски синего моря и голубого неба, а солнце зажгло в них лукавые искорки».

Вдруг мотор чихнул и смолк. Стрелка бензомера судорожно качнулась.

«Доехали…» – улыбнулся Орлов и, планируя, пошел на посадку.

Он посадил самолет мастерски, на три точки. Когда Орлов, вылезая из кабины, ступил ногой на крыло, к самолету подбежал моторист.

– Опять на соплях тянули до Косы? – с нескрываемой тревогой спросил он.

– Опять, – кивнул головой летчик.

– Ну далеко ли до греха? Хорошо, когда под тобой земля, спланировать можно. А случись это в открытом море?

– На волнах причалил бы к берегу.

– Все шутите, – ворчал моторист, взбираясь на крыло. Он глянул на бензомер и сокрушенно покачал головой. – С пустыми баками прилетели…

– А ты заправь их. Да быстренько, – и Орлов зашагал в хутор.

Обедали в столовой. Акимовна и Анка ели зеленый мясной борщ, Орлов к еде не прикасался. Он выпил только стакан молока.

– Вкусный борщ – похвалила Анка. – Ты хоть попробуй.

– Я сыт, – отнекивался летчик.

– Кушай, кушай, голубь! – настаивала Акимовна. И к Анке: – Прикажи ему.

– А он не под моим началом, – засмеялась Анка.

– Но гость твой… – Акимовна пристально посмотрела на Орлова, вздохнула: – Все один-одинешенек?

– Один, Акимовна…

– Скучно, небось, одному-то?

– Скучно…

– Жениться тебе надо, Яшенька, подругу жизни себе найти.

– Не так-то легко ее найти, Акимовна, – смущенно проговорил Орлов, опустив глаза.

– Хочешь, голубь, подыщу невесту? – и Акимовна, сдерживая улыбку, мельком взглянула на Анку. – Хо-о-рошую, тебе под стать невесту найду.

– Что ж… За хорошую невесту, Акимовна, в ножки поклонюсь. Однако… – он посмотрел на часы, встал, – мне пора вылетать.

– Вылетай, голубь, вылетай, да обратно прилетай.

– Прилечу, Акимовна.

– А к тому времени и невеста тебе будет.

– Я провожу тебя, – сказала Анка.

– Спасибо, Аня.

Шли молча. За хутором остановились. Глаза Анки светились каким-то особенным светом, от которого становилось тепло и радостно на сердце у Орлова.

«Ей хорошо со мной. Но почему же я молчу, как рыба?» – выругал себя Орлов и решительно произнес вслух:

– Аннушка, я много думаю о тебе.

– Хорошо думаешь или…

– О человеке, которого любишь, – перебил он Анку, – думают только хорошо. Я давно люблю тебя… – лицо его залилось краской, он смущенно опустил глаза, пощипывая себя за ухо.

Анка положила свои тонкие руки на его широкие плечи, посмотрела ему в глаза, улыбнулась, горячо прошептала:

– Яшенька… родной ты мой… – и доверчиво припала лицом к его широкой груди.

X

Флотилия МРС вернулась перед вечером с богатой добычей. У холодильника рыбного треста, где разгружались трюмы судов, собралось много народу. Рыбаки сдавали приемщикам десятки центнеров судака, леща, сазана, осетра и севрюги. Больше всех добыла красной, самой ценной рыбы бригада «двухсотников». Трюм «Буревестника» был почти доверху загружен осетром.

– Вот это рыбак!

– Ну и Пронька!

– И впрямь за ним счастье само ходит! – наперебой восклицали женщины.

Пронька стоял у трюма и сдержанно улыбался. Поглядывая на приемщика, следил за весами. Вот он кивнул Дубову, его веснушчатое лицо осветилось улыбкой. Он поднял руки и три раза хлопнул в ладоши. Это означало, что молодежная бригада уже сдала три десятка центнеров рыбы.

«Значит, годовой план завершен», – обрадованно подумал Дубов и ответил Проньке широкой улыбкой.

– Вся, что ли? – спросил приемщик.

– Погоди! – подняв руку, крикнул Пронька мотористу: – Майна помалу… – Он заглянул в трюм и через минуту скомандовал:

– Вира!..

Заработал мотор лебедки, трос натянулся и пошел вверх. Из трюма показалась голова белуги, вздетая под жабры на крюк, а через несколько мгновений над палубой «Буревестника» закачалась ее огромная туша.

– Ух ты… – пронеслось по толпе.

– Ну, что? – засмеялся Пронька. – Как вы думаете, станет ли этакое счастье, – он звонко хлопнул рукой по белужьему брюху, – само ходить за рыбаком!

– Как же, жди!

– Пошло же оно за тобой?

– Эге! – торжествующе крикнул Пронька. – Его сперва найти в глуби моря надо, это счастье, да заарканить. Вот тогда оно поневоле пойдет за тобой.

Панюхай, скребя пальцем в редкой бородке, рассыпался хрипотцой.

– Пронька, не задавайся! Когда-тось Пашка Белгородцев засек на заглот белугу поболе твоей. Не заносись, комсомольский секретарь.

– Да что вы, Софрон Кузьмич, – смутился Пронька. – Нисколько я не заношусь. Не один ведь я, а всей бригадой рыбачили. И причем тут комсомол? – он спрыгнул с палубы на пирс, взял у приемщика квитанцию на сданную бригадой рыбу и стая пробираться сквозь толпу к косогору.

– Пашка заарканил белужину на сорок семь пудов. Не задавайся! Так-то, – твердил свое Панюхай.

Пронька обернулся, покачал головой:

– Все чудишь, Кузьмич.

– А чего? Правду сказываю, – Панюхай повел носом, прищурил слезившиеся мутные глаза и втянул ноздрями знакомый солоноватый запах моря.

Дубов медленно поднимался по тропинке. Анка и Евгенушка жестами подзывали его. Увидев отца, Галя бросилась к нему со всех ног по косогору и упала ему на руки.

– Да разве можно так, доченька?

– Ой папка! Чуть-чуть не споткнулась.

– Глупенькая, – он взял ее на руки и понес, медленно взбираясь по крутой тропинке. Подъем в гору и, тяжелые с высокими голенищами сапоги затрудняли движение.

– Да что ты, Виталий! – крикнула Евгенушка. – Спусти ее с рук, сама взбежит.

– Ничего, Гена, – обливаясь потом, улыбался Дубов. – Ничего, – и крепко прижал к себе дочку. – Она ж моя рыбка. Родная моя… Ну вот, а теперь мы на ножки встанем, – и опустил девочку на землю. Поздоровался с Анкой, поцеловал жену, спросил:

– Что это вы так нетерпеливо махали руками?

– Отдохнуть тебе надо, – сказала Евгенушка. – Завтра в Белужье поедешь.

– Зачем?

– Жуков вызывает.

– По какому такому срочному делу?

– Не знаю. Вот Анке звонил.

Дубов вопросительно посмотрел на Анку. Та пожала угловатыми, как у подростка, плечами:

– Мне известно не более того. Просил передать, чтобы ты и Кострюков обязательно завтра утром были в райкоме.

– Что ж… Тогда поскорее в баню и на отдых, – Дубов взял дочку за руку: – Пошли.

По дороге Анка спросила Дубова:

– Ну, как сегодня отличились «двухсотники»?

– Начали ловить в счет будущего года.

– Вот это здорово! Ну, от души поздравляю!

Анка попрощалась с Дубовым и отправилась в сельсовет. Она позвонила в Белужье, попросила соединить с секретарем райкома. Когда в телефонной трубке послышался знакомый голос Жукова, радостно сообщила:

– Андрей Андреевич… Бригада «двухсотников» завершила годовой план вылова… Да, да, передала… И Кострюков и Дубов завтра утром будут в Белужьем… До свидания, Андрей Андреевич… Что?.. И Краснова?.. Проньку?.. Хорошо, передам… И вы будьте здоровы!.. – Она повесила трубку, позвала: – Харитон!

В кабинет вошел Бирюк.

– Я вас слушаю, Анна Софроновна.

– Сходи к Дубову и скажи, что Жуков велел завтра приезжать в район и Проньке Краснову.

– Это я сей момент, Анна Софроновна, – и Бирюк скрылся за дверью.

Рано поутру Кострюков, Дубов и Пронька выехали на колхозной грузовой машине в Белужье. Выкатив из хутора, машина на третьей скорости помчалась по мягкой дороге, оставляя за собой облака пыли. Кострюков, Дубов и Пронька сидели на поперечной доске в кузове. Кострюков, покачиваясь, о чем-то думал, а Дубов и Пронька любовались открывшейся перед их глазами картиной. Слева дымилось легким туманом спокойное море, справа простирались до самого горизонта колхозные поля.

У высокого древнего кургана, что когда-то в далеком прошлом служил сторожевой вышкой, а нынче в зимнее время огнем огромного костра предупреждал рыбаков о ледоходе, дорога круто сворачивала вправо. По обеим ее сторонам стеной стояли хлеба. Высоко в небе звенели песни жаворонков. Вдыхая пряные запахи созревающих хлебов и полевых цветов, Пронька сказал:

– Хорошо-то как в степи!..

В эту минуту мимо промелькнула встречная машина, обдала удушливой пылью. Дубов, закрыв лицо руками, помотал головой:

– Нет уж, извини, Прокопий Михайлович… На море, братец ты мой, куда легче дышится.

– А ты носом, носом дыши, а не разевай рот, как рыба на песке, – посоветовал смеясь Пронька.

– Ничего, – сказал Дубов. – Пыль не сало, стряхнул – и не стало.

– О чем шумите, рыбаки? – поинтересовался Кострюков.

– Пронька читает мне лекцию!

– Любопытно. И на какую тему?

– О положительном влиянии степной пыли на легкие и о вреде морского воздуха!.. – без улыбки ответил Дубов.

– Неправда! – запротестовал Пронька. – Не верьте, Иван Петрович! – и добродушно покосился на Дубова. – Ох, и выдумщик же ты…

Дубов сказал примирительно:

– Ладно, Прокопий Михайлович, согласен: воздух в степи чудесный, ароматный. Я бы сказал – даже целебный.

– То-то! – засмеялся удовлетворенный Пронька.

Машина уже мчалась по широкому зеленому лугу. Слева, у подножия косогора, вилась маленькая речонка. Быстрая прозрачная вода булькала и звенела на каменистых перекатах. С косогора ветерок доносил терпкие запахи чебреца и полыни, а с берегов речонки тянуло приятной свежестью, воздух был напоен ароматом душистой мяты. Пронька дышал полной грудью и никак не мог насладиться пьянящим воздухом. Веснушчатое его лицо оживилось, на щеках заиграл румянец. Он толкнул локтем Дубова, спросил:

– Ну как, любо?

– Любо, – согласился тот.

Машина взбежала на невысокий косогор, с которого открылась картина большого села Белужьего. Оно раскинулось в глубокой лощине, утопая в зелени фруктовых садов. Машина покатилась под уклон быстрее, через минуту замелькали первые белостенные хаты с веселыми оконцами. У здания райкома, окруженного высокими пирамидальными тополями, шофер затормозил. Здесь уже стояли два грузовика, не менее запыленные, чем бронзокосский.

– Узнаешь, чьи машины? – спросил Кострюков Дубова.

– Как не узнать, – Дубов взглянул на номерные знаки. – Одна – из колхоза «Красный партизан», а другая – из «Октября».

– Верно. Значит, не одних нас вызвал Андрей.

Несмотря на ранний час, Жуков уже был в райкоме и беседовал с секретарями партийных и комсомольских организаций соседних с бронзокосцами рыболовецких колхозов. Увидев Кострюкова, Дубова и Проньку, Жуков весело закивал им:

– А вот и «двухсотники» пожаловали! – он вышел из-за стола, поздоровался с бронзокосцами, взглянул на их соседей:

– Знакомы?

– Одной зоны рыбаки, – сказал Кострюков, пожимая руки соседям.

– Давние знакомые, – подтвердил Дубов. – Одним морем на волнах вынянчены, одним тузлуком просолены.

– Вот и хорошо. Садитесь, товарищи, – пригласил Жуков бронзокосцев. – Я вас долго не задержу.

Кострюков, Дубов и Пронька сели.

– А вызвал я вас, – продолжал Жуков, – вот зачем… Надо вам, рыбакам, наладить тесную деловую дружбу. Ваши колхозы обслуживаются одной моторорыболовной станцией. Так?

– Так, – подтвердил Кострюков.

– Совершенно верно, – согласился Дубов.

– Казалось бы, и работать должны одинаково. Так ведь? – вопросительно посмотрел Жуков на Дубова, слегка барабаня пальцами по настольному стеклу.

– Это уж, – шевельнул плечами Дубов, – от самих себя зависит, как работать.

– Вот такого ответа я от тебя, Дубов, не ожидал, – недовольно поморщился Жуков и перевел взгляд на секретаря партийной организации колхоза «Октябрь», худощавого, но широкоплечего сорокапятилетнего рыбака с острым взглядом черных глаз и проседью в коротких темных волосах. – Как у вас с планом, товарищ Курбатов?