Текст книги "Анка"

Автор книги: Василий Дюбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)

– Чудак…

На берегу на этот раз представителя треста не оказалось. Не было и корзин. Сашка побежал на пункт, но дверь была на замке.

Представителя треста он нашел в курене. Тот оглянулся при Сашкином появлении и сунул в папку какую-то бумагу.

– Уже вернулись?

– Принимай.

– Скоро. И хорош улов?

– Взвесишь – узнаешь.

– Сейчас. – И, вынув из папки исписанный лист, крупно вывел внизу: «Белуга».

Сашка взглянул через плечо, рассмеялся.

Тот прикрыл руками бумагу, вскинул глаза:

– Чего тебе, Сазонов?

– А я голову ломал: кто ж это у нас рабкорствует? Оно, видишь, у кого нюх белужий…

– Тсс! Это хранится в тайне. А раз узнал – молчок.

– Знаю. Пописывай, дело нужное. Пускай и о нас газета скажет хорошее слово. Ну, пойдем.

Представитель треста снял со стенки ключи и вышел.

Сдав рыбу, Сашка заглянул в совет. Он поделился с Кострюковым и Жуковым идеей Дубова и рассказал о странном поведении Павла.

– Неспроста это. По-моему, он прячет в голове дурную мысль. Надо вам поговорить с ним. Серьезно договорить, – посоветовал Сашка.

– Пойди-ка, Жуков, потолкуй с ним, – сказал Кострюков.

– Хорошо.

На пороге Сашка остановился, что-то, вспомнив, и вернулся к Кострюкову.

– Я тороплюсь в море, не успею забежать к Анке. Так ты передай ей вот эту бумажонку. Пускай включит в повестку дня очередного собрания. – И, хлопнув дверью, застучал сапогами по ступенькам крыльца.

Кострюков внимательно просмотрел заявление девяти человек, пожелавших вступить в комсомол.

– Огонь парень!

Не застав никого на пункте, Жуков и Сашка поспешили к берегу. У обрыва встретили представителя треста.

– Где Белгородцев?

– Хо-хо! Далеко-о-о! Во-о-он на горизонте маячит! Дельный парень. Исправно рыбу сдает. Молодец!..

Жуков обернулся к Сашке:

– Видал, какой старательный?

Сашка пожал плечами и ничего не ответил.

XXVIII

Представитель треста аккуратно писал свои заметки, и «Голос рыбака» взбудоражил побережье. Каждый день газета стала приносить на участки новые вести об успехах бронзокосцев. Из города приезжали представители райрыбаксоюза и райпотребсоюза, трое суток знакомились с работой, внимательно изучали новые способы лова, введенные комсомольцами. Вскоре после этого представитель треста был вызван в город. Он съездил обыденкой и вернулся, на переполненном ящиками и тюками грузовике.

На второй день прибыл из района и Кострюков. Узнав об этом, представитель треста отправился в совет. Он застал там Жукова и Кострюкова, о чем-то оживленно споривших.

– Нет, нет. Все до одного.

– А если кто противиться будет? Ну, и обвинят в насилии.

– Чего противиться? Кто же не захочет надеть новые брюки, рубаху или иметь в достатке стиральное мыло? Нет, всей артелью должны вступить в кооператив.

– Ты, Жуков, чудак. Будто я сам не желаю этого. Вот соберем людей и потолкуем. – Увидев представителя треста, Кострюков спросил: – Почему не привез деньги? Отказали?

Тот бросил на стол брюхастый портфель.

– Вот они.

Жуков недоумевающе посмотрел на него.

– А мне вчера что сказал? Не дали, мол…

– Не мог я, не мог! Ведь ты не один был. И так всю ночь не спал. Издергался весь. Шутка ли – полный портфель денег. Надо раздать их.

– Душин, скликай рыбаков, – распорядился Кострюков.

Первым явился Панюхай. Он просунул в дверь голову, осмотрелся и прошел к столу.

– Задаток, сказывают, давать порешили?

– Аванс, деда, аванс.

– Ишь ты. Кому же положено?

– У кого трудодни имеются.

– А у меня с рожденья они. И теперь за дочку трудюсь.

– Вот, вот… – представитель треста развернул список и повел сверху вниз пальцем. – Так и записано. Сорок рублей тебе. Распишись.

Панюхай взял ручку, повертел, недоверчиво спросил:

– Где?

– Вот тут.

– А деньги?

– Пиши, пиши.

Панюхай припал к столу и заскрипел пером.

– Все крестики ставишь? Хоть бы фамилию научился писать.

– Везде кресты ставлю. А то помру, некому будет. Дочке не дозволено, – ухмыльнулся Панюхай, пересчитывая деньги.

На крыльце послышались тяжелые шаги. Отворилась дверь, и в комнату шумно ввалились рыбаки. Представитель треста развернул другой список, махнул Павлу:

– Ну-ка, сокол, налетай!

Павел подошел к столу, расписался и, небрежно сунув в карман деньги, направился к выходу.

– Ого! – изумился кто-то. – Девяносто целковых!

Павел остановился, порылся в кармане и вынул два червонца.

– Для своих людей ничего не жалко. Вот вам, – он бросил деньги на пол, – на пропой!

Кострюков вышел из-за стола, поднял деньги и вернул их Павлу.

– Белгородцев! Брось старые атаманские привычки.

В это время в совет вошли Сашка, Дубов, Зотов и Анка. Павел заносчиво вскинул голову:

– Как знаете. А ежели плох я, отправьте к отцу…

Он растолкал стоявших у двери и вышел.

Рыбаки молча переглянулись.

– Видали? – возмущенно сказал Кострюков.

– Памятен еще нам его батька.

– Правильно, что в артель пока не взяли его.

Кострюков объявил:

– После получки идите в кооператив. Товары привезли.

Панюхай и в кооператив явился раньше всех. Протер платком глаза, обстоятельно все осмотрел. Увидел мануфактуру, мыло, сахар, крупу, макароны. Левее – нитки и крючки. Хлопнул себя по карману и обратился к продавцу:

– Наши деньги, ваш товар!

– Можно и так.

– Ну-ка, нитку покажи. – Попробовал на зуб. – Хороша. И сорочо́к есть? Ишь, ты… Кому же их?

– Артели. Правление забирает.

За прилавком в углу Жуков и Григорий беседовали с заведующим магазином.

– Райпотребсоюз непременно должен открыть столовую.

– Я буду толкать, – сказал завмаг.

– Толкайте сильнее. Откладывать нельзя. А пока мы временно сами организуем. – Жуков обернулся к Панюхаю: – Нитку мы забираем всю, отец! Будем вязать новые сети!

– Так ты мне препоручи. Я мастак на это дело. В помощь баб себе подберу.

– Ладно, – и Жуков опять вернулся к прерванному разговору.

Панюхай выложил на прилавок деньги, прикрыл их ладонью.

– Ну-ка, братец, отрежь мне на портки, да скажи, сколько денег тебе отвалить.

Жены рыбаков толпой явились в магазин. Пришли и остались. На полках соблазнительно пестрела мануфактура, лежали шоколадного цвета куски мыла, в мешке с отвернутыми краями белым букетом расцветал сахар-рафинад. И как только на пороге показывался рыбак, жена брала его за руку и вела прямо к заведующему:

– Пишись в кооператив.

– Дай хоть опомниться…

– Пишись! Чего деньги жилить? Дети голяком и сами в лоскутках. Довольно брюхом светить!

А получив книжку, тянула мужа к прилавку.

– Вот еще в ком силища, – указывал Кострюков на женщин. – Только разбуди ее…

– Ого!.. – подтвердил Жуков и обратился к Григорию: – Задерживай народ. Скажи – на минутку. А то опять времени не выберем.

Рыбаки расселись в палисаднике, закурили трубки. Женщины стояли поодаль, рассматривали ситец, примеряли, что пойдет на кофточку, а что на юбку, жевали пряники, делились догадками:

– Авансы выдали, товарами уважили. Что же еще?

– Может, и еще что-нибудь припасено.

– А гляди – с нас потянут…

– Не греши…

Григорий и Жуков вышли на крыльцо.

– Не теряй времени! Начинай, – сказал Жуков.

Григорий поднял руку.

– Товарищи! Я насчет столовой.

– Что-о-о-о?

– Столовой… – повторил Григорий.

– И чего зря народ держали?

– Не зря. В скором времени райпотребсоюз откроет здесь столовую. А пока мы должны временно организовать сами.

От гурьбы женщин отделилась Акимовна, подошла к Васильеву:

– Гриша, хорошее дело вы затеяли. Дюже хорошее. Столовая, – она приложила к горлу ладонь ребром, – во как нужна нам!

– А тебя, Акимовна, в поварихи, а? – сказал Панюхай и повел вокруг вопросительным взглядом.

– Дельное предложение, – согласился Григорий.

– Она, стал-быть, Акимовна-то, – продолжал Панюхай, – что тебе борщ скусный сготовит, что шорбу сварит или другие разные кушанья – пальчики до мослов обсосешь.

– А как ты, Акимовна, согласна быть главной поварихой? – спросил ее Васильев.

– Согласная, Гриша. Только вы скореича открывайте столовую.

Кто-то из рыбаков крикнул:

– Кому она нужна, ваша столовая?

– А разве мало у нас одиноких людей? – возразила Акимовна.

– А семейным зачем?

– Затем, чтобы матерей избавить от кастрюль. И разве плохо будет той матери, у которой пять-шесть детей? И еще затем, – сказал Григорий, – чтобы позорный «котел» уничтожить!

– О чем ты?

– Какой котел?

– А тот самый, который центнерами пожирает рыбу! Ведь каждый день мы берем «на котел», но берем в три-четыре раза больше, чем положено в сутки! Выходит так, что мы расхищаем государственное добро.

– Да ты что?

– Кто похищает?

– Что же кушать, ежели «на котел» не брать?

Кострюков отстранил Григория, шагнул вперед:

– Погодите!

Рыбаки поутихли.

– «Котел» мы ликвидируем. В доме Урина открываем столовую. Кто не желает питаться в столовой, получай продукты на руки и с весу. А чтобы доказать, что «котел» позорное дело, мы сейчас сделаем повальный обыск. И меня, и тебя, и его обыщем. Всех! Дело кровное, наше, и интерес общий.

– Эх, те!.. Рабо-о-ота! – И Сашка переглянулся с ребятами.

– Ну, братцы? Ведь в газете прописали о нас. Славные, мол, рыбаки. Наперед рвутся. Чести какой добились. А теперь в «котле» топим честь-то эту?

С земли поднялся Краснов, бросил под ноги шляпу.

– Правильно! К черту «котел», если продукты будут выдаваться! Начинай с меня обыск!

– Эх, жигало те… Ребята! Четверо на обыск, пять человек – перегородки в курене Урина ломать, а остальные – воду и глину носить. До вечера времени много, успеем. Жарь по местам! – скомандовал Сашка.

…Краснов привел комсомольцев в чулан и ткнул пальцем на полати:

– Вон, два десятка вяленых чебаков висят.

– И всё?

– Хоть переройте весь курень и двор.

Комсомольцы взяли рыбу и отправились к соседу. Хозяйка встретила их неприветливо. Смерила злыми глазами каждого с ног до головы.

– Почему ж это к нам прежде? Краснов-то хотел, чтоб с него начинали.

– Были, были.

– Вот она! – показал парень связку чебаков.

– И только? – удивилась хозяйка.

– Что было, то и взяли…

– А просол? Ах ты, жилотяг! – женщина метнулась во двор. – А просол? Просол где?

– Какой?

– Что под кроватью у него в корыте и в кадушечке! Ишь, глот какой!

Из-за стены выглянул Краснов.

– Правду, правду оказываешь, соседушка! Гляди же не забудь про ту бочку, что под бабкой вместо кресла стоит!

– Я тебе не забуду. Я т-те!.. – и она скрылась в курене.

Вслед за ней пошел комсомолец. Остальные вернулись к Краснову.

– Ты что же, дядя, обманываешь?

– Эх, братцы. Запамятовал, – Краснов смутился.

– Неладно так. Не по совести. Сам же говорил – не ронять честь.

– Я снесу на пункт, я снесу. Вот бы носилки да еще кого в подмогу, – Краснов засуетился, побежал к ребятам, месившим глину, ругая соседку: – Ведьма… ведьма распроклятая! Устыдила…

Уходя из кооператива, Кострюков задержал Григория, порылся у себя в карманах, подумал и развел руками.

– Куда ж я ее? Вот оказия… Прямо беда у меня с памятью.

– А что ищешь? – спросил Григорий.

– Телефонограмму. Нынче из района получил… Вспомнил! Она у меня в ящике стола…

– О чем телефонограмма? – полюбопытствовал Григорий, встревоженный смутной догадкой.

– Завтра в район поедем. На бюро райкома будут обсуждать решение нашей парторганизации о восстановлении тебя в партии.

Помолчали.

– Как думаешь… восстановят? – несмело спросил Григорий. – Думаю, да. Только смотри, получишь партбилет, держи его в чистоте.

– Что ты! Что ты! Разве можно? К прошлому возврата нет…

Григорий крепко пожал руку Кострюкову, и они разошлись.

Возле дома Урина ребята месили глину. Сашка топтался по колено в крутом месиве, балансируя руками, покрикивал:

– Воды, воды подай! Эх!.. Жизнь наша-а-а! Анка, прыгай ко мне! Закручивай!

Панюхай, держа на руках ребенка, ходил за Анкой по пятам, мешал ей работать.

– Да возьми ты ее.

– Погоди, отец. Работу кончим.

– У меня поважней работа. Надо баб подбирать на вязку сетей.

– Успеешь…

Тут же был и Краснов с носилками, упрашивал помочь ему перенести «позорный» груз. Но все были так заняты, что не обращали на него никакого внимания.

Увидев Григория, Краснов бросился к нему:

– Братец! Помоги кадушечку да корыто на пункт снести. Вот беда! Не с кем. Баба на сносях ходит.

– Эх, ты! – Григорий расплылся в улыбке. – А чего ж не помочь? – Он неожиданно обнял, поцеловал Краснова и подтолкнул в спину: – Пойдем! Чего же не помочь, когда силу девать некуда. Эх, ты!..

Панюхай посмотрел Григорию вслед, вздохнул:

– Что-то неладно с ним… – И к Анке:

– Дочка твоя от плачу замокрилась! Покормила бы…

XXIX

На сверкающем взморье дробились косые лучи солнца. Ветер свежал, становился порывистей.

Незаметно таяли короткие дни. Близилась поздняя осень.

Дед Кондогур, щуря бесцветные подслеповатые глаза, неторопливо посасывал трубку величиною с кулак и задумчиво смотрел вдаль. Убегавшие к горизонту волны будто разматывали клубок его мыслей, и перед Кондогуром проплывал его жизненный путь, длиною в семь десятков лет.

Пятнадцатилетним парнем он приехал из Астрахани в поселок Кумушкин Рай вместе с отцом, который проштрафился и, скрываясь от полиции, бежал на Азовье. В первую же зиму отец умер от воспаления легких – прямо на льду, во время последнего лова рыбы, – и он остался один. До работы был большим охотником, трудился помногу, но жил бедно. Водка губила. Так и протекла молодая жизнь в одиночестве. Никто из девушек не хотел идти за пьяницу, хоть и пользовался он среди рыбаков большим уважением. И только на шестьдесят пятом году сошелся со вдовой-старухой и теперь коротает с ней последние годы.

Революцию принял Кондогур радушно, как море принимает по весне половодье рек. Участвовал в гражданской войне, был ротным поваром, считая и эту обязанность делом высокой чести.

Грамоты Кондогур не знал, но после женитьбы стал ежегодно выписывать газету, посылал в редакцию заметки, разоблачающие кулаков. Зная, что Кондогур неграмотен, кулаки и не подозревали в нем «доносчика», считали своим человеком, приглашали на выпивку и, захмелев, допытывались:

– И что за «Шип» объявился у нас? Хоть бы из-за угла глазком на него… Ведь поклеп за поклепом… Беда…

Кондогур опустошал кружку с водкой, облизывал усы и вместе с хлебом разжевывал слова:

– Смотря… каким «глазком». Они разные бывают… Есть… с бровями… а есть… и с мушками.

– А так, просто поглядеть, какой он из себя…

– У моря живете и не знаете? – хитро улыбался Кондогур. – Осетр… Черный осетр…

– Знаем. Но где нерестилище? Крючок бы закинуть… А то поганую икру мечет.

– Где ж… Видать, в Кумушкином Раю.

Как-то по пьянке кулаки предложили Кондогуру:

– Рыбак ты первеющий в поселке. Работяга, а живешь в бедности. Давай-ка с нами, а?..

И рассказали ему о тайном засолочном пункте, куда они отправляли рыбу. Кондогур дал согласие работать с ними, поблагодарил за водку и ушел. А через два дня появилась в газете заметка за подписью «Шип». Вскоре раскрыли засолочный пункт, арестовали кулаков, судили. На суде выступал и Кондогур в качестве свидетеля.

Позже рыбаки удивленно спрашивали Кондогура:

– Как же ты мог это, а? В газетку-то писать?

– А голова для чего на плечах?

– Да ты ж грамоте не учен.

– Не беда. Старуха из ученых.

Колхозное движение перекинулось с полей к берегам моря. В поселках росли и крепли артели. И вот от приплюснутой, вросшей в землю хижины пролегла к сельсовету тропочка.

Две недели Кондогур выглаживал ее тяжелыми сапогами. Он с утра приходил в сельсовет, часами просиживал у председателя, тормошил его.

– Что ж это, братец ты мой, куда ни кинь – народ гуртом работает, а мы вразброд. Давай толковать, собирай ребят. А то плетемся в хвосте, да и тот улизнет от нас, ухватиться не за что будет.

– Погоди. Надо подумать да поглядеть, что из тех артелей получится. А то знаешь… – хладнокровно отвечал председатель.

Но Кондогур не успокоился. Придя домой, достал бумагу, положил перед старухой:

– Пиши…

Председателя совета сняли, выбрали нового. И в 1929 году в поселке организовалась артель «Соревнование». Председателем ее стал Кондогур.

Комсомольцы рьяно взялись за работу. Выдвигали встречные планы, вызывали стариков на соревнование, боролись с прогулами, первыми выходили на штурм моря. Кондогуру это не нравилось, и он часто кричал на собраниях:

– Поменьше хвастай да побольше делай! Прежде со стариками совет держи, а потом прыть свою выказывай. Ерши! Поперед шипа не заскакивай! Цапнет!

– С хвоста возьмет, не проглотит. Колючий, – шутливо отвечали ребята.

Через год артель «Соревнование» приобрела моторный бот, увеличила улов рыбы и заняла первое место на всем побережье. Для всех было очевидно, что эта артель получит первую премию конкурса-эстафеты.

Но «Голос рыбака» внушал Кондогуру опасения. Газета рассказывала о новых успехах артели «Бронзовая Коса», предполагала, что бронзокосцы могут в числе первых прийти к финишу, если не ослабят взятых темпов.

…Оторвав взгляд от моря, Кондогур вздохнул, взял газету, лежавшую на завалинке. Подсыпал табаку в трубку, раскурил и вытолкнул с дымом:

– Бабка! Кличу тебя!

Из хижины вышла старуха с очками на лбу, всплеснула руками:

– Опять за рыбу гроши! Да ты уже сам грамоте знаешь.

– Читай. У тебя ловчее выходит.

– О чем тебе?

– О том же…

– И что за шалый человек…

Она развернула газету и медленно прочла:

– …«Выбрав улов, рыбаки тут же, на баркасах, просушивают сети. Моторное судно доставляет рыбу на берег и, вернувшись к постам с провизией и пресной водой, сейчас же принимает новый груз. За этот промежуток времени сети вполне успевают просохнуть и их вновь устанавливают на водоемах. Бронзокосцы показали, каких невиданных результатов можно достигнуть при конвейерной системе. На сегодняшний день артель „Бронзовая Коса“ имеет 188 процентов выполнения сентябрьского задания. 102 процента артель отдает на покрытие недодачи в весеннюю и летнюю путины. Комсомольская бригада заверяет, что к концу конкурса они перекроют осеннее задание».

– Хе-хе! – прервал Кондогур. – И там комсомол наперед забегает. Ерши! Давай дальше.

– «…Нельзя не отметить еще один интересный факт: по инициативе местной парторганизации открыта для рыбаков столовая и навсегда похоронен „котел“, который расхищал ежедневно по нескольку центнеров рыбы. При повальном обыске у рыбаков было обнаружено сорок бочонков засоленной рыбы и семьдесят центнеров вяленой. Теперь весь улов поступает на пункт сполна. Белуга».

– Белуга? – переспросил Кондогур.

– Бе-лу-га…

– Хватит, – он махнул рукой и встал. – Хе!.. Белуга и комсомолия… Так это что же выходит: у нас девяносто шесть процентов, а у них восемьдесят шесть? Десять шагов всего? На пятки думают наступить? А ежели оступятся?..

Обернулся, но старухи уже не было. Крепко сжал в руке газету, погрозил:

– Ладно, поглядим! Белуга или… шип? – и крикнул в дверь: – Бабка! Приготовь харчишки! Пойду ребят спугну к берегу!

– Не дури, шалый! Обед готов!

– Кушай, сама. Некогда. Море кличет!..

Пять суток пробыл в море Кондогур. Метод лова бронзокосцев пришелся ему по душе. Он грузил весь улов на моторный бот, отправлял на пункт, следил за просушкой сетей и установкой перетяг. На шестые сутки вернулся на берег. Не так по жене заскучал, как по газетам. Войдя в хижину, не раздеваясь, опустился на скамейку. Старуха разогрела суп, подала на стол.

– Ну, грейся, непоседа. Что ж это ты и про дом забыл? Раздевайся да к столу.

Кондогур взял с подоконника газеты, перелистал их и сказал:

– Читай по дням.

– Лопай прежде! – рассердилась старуха. – Извел. Иссушил ты меня… Не буду…

– Читай, бабка. Лопать не могу. Интерес в горле торчит, прошиби его. Сводки, сводки одни почитай.

Зная его упрямство, старуха уступила. Последнюю сводку Кондогур попросил прочесть еще раз.

– Верно? Верно, бабка? – И вскочил, роняя изо рта трубку. – Хе-хе! На двадцать шагов отстали? Упыхались? Вот и поглядим: белуга или шип? Хе-хе-хе! Ерши!

Кондогур схватил со стола нарезанные куски хлеба, рассовал их по карманам и, не обращая внимания на вопли старухи, кинулся к двери.

– Некогда, люба моя! Море кличет…

XXX

Слушая Павла, Краснов, прежде чем ответить ему, переглянулся с рыбаками. Те отрицательно качали головами. Краснов взял Павла за руку, хлопнул по плечу.

– Нет, родимый, не резонно так. Атаманом был, слушались тебя, а теперь… Из артели мы не пойдем..

– А мне больно, – Павел ударил себя в грудь. – Бо-оль-но!

– За что?

– За все. И стыдно… Думал, по-хорошему будет, ан видишь, куда погнуло?…

Он допил водку и бросил на стол червонец.

– Еще литру.

– Хватит, – запротестовал Краснов. – Ныне в море идем.

– Ли-и-и-итру! Для своих крови не пожалею!..

– Ну, ладно глотку рвать. Федька! Скачи!

Рыбак взял деньги и шмыгнул в дверь, пробормотав:

– Батина кровушка. Батина…

Павел встал, прошелся по комнате и, подбоченясь, топнул два раза ногой:

– Э-э-х… Егорова бы сюда!

– Да батьку… – вставил кто-то.

– Да, баян бы… – не расслышал Павел. – Э-эх, ударил бы я!.. – Он помотал головой, криво улыбнулся. – Ныне чуть-чуть не пошел плясать… Прохожу это мимо клуба, а там музыка. Глядь в двери, а на сцене Сашка Анку… – он заскрипел зубами, – шлюху обучает… Так я ногу за ногу, креплюсь… Стою на месте… А на руки удержу нет, свербят. Ткнул кулаками в стенку, почесал об кирпичи и… Э-эх!

Павел грохнулся на скамейку, уперся головой в стол. Посидел так, потом поднял на рыбаков пьяные глаза.

– Вот… Не досказал я… Разве ж порядок это? Пор-р-рядок? Последнюю рыбешку, что на черный день припасли, отобрали. Разве не больно? Не стыдно мне теперь? Смутил я вас… С дороги сбил… Бывало-то… как птицы вольные. Эх, ребята! Ватага моя верная! Двинем опять сами?..

Рыбаки молчали. Стиснув в пальцах медную кружку, Павел взглянул на Краснова, хрустнул зубами.

– Стало быть, не люб я вам больше? И словом не уважите?

– Уважить-то мы тебя уважим, Павлушка, – ответил Краснов. – Но к чему свою речь клонишь? Работа у нас наладилась, и заработок славный. «Котел» ликвидировали, столовка кормит. Кооператив и порты, и рубахи натянул на нас. А тут наперегонки пустились с другими артелями. Гляди, наперед всех забегём, вот и премию получай. Словом, дела на лад пошли. К чему же ты нас клонишь?

– Вот как? – прошептал Павел, задыхаясь от гнева. – Вот как? – и закричал: – К черту!

Ударившись об стол, кружка отскочила к окну и вылетела во двор вместе с осколками стекол.

– Пашка! – вскипел Краснов. – Уважать-то я тебя уважаю, но за разбой в моем курене в шею вытолкаю!

Павел повернулся, шагнул к порогу и ударом ноги сорвал со щеколды дверь.

– Куда ты? А я с водочкой вернулся…

– Жрите! Не жалко, – он грубо толкнул рыбака и вышел.

Земля была шаткой, уплывала из-под ног. Павел свернул на другую улицу, повернул на третью, потом остановился.

– У-у, черт! Вчера были ровные, а ныне… туды-сюды…

Возле двора Панюхая его закачало и кинуло на ворота. Анка рубила во дворе хворост. Увидев Павла, бросила топор, сердито крикнула:

– Ворота повалишь! Чего повис? Бугай!

Скрипя пересохшей лозовой вязью, ворота под тяжестью его тела подались, и Павел, шатаясь, двинулся к Анке.

– Напоследок к тебе…

– Зачем?

– Знать, с Сашкой снюхалась?

– Ты пьян, скотина… Уходи! Вон с моих глаз!

– Знать, понапрасну я людей смутил? В артельное ярмо пхнул?

– Ага! Так вот почему ты в артель хотел?!

– Знать, чужак я тебе? – Павел шевельнул желваками. – Отца для тебя сгубил… Людей смутил и… чужак?

Оттолкнул Анку, поднял с земли топор и устремился к морю. Она догнала его на берегу, уцепилась за пояс.

– Что затеваешь?

– Остань, шлюха! – рванулся он. – Увидишь, когда «Ворон» под буруны ляжет.

– Не дам топить баркас! Не дам!

– Мое… – Павел захлебнулся ядовитым смехом. – Мое добро не дашь?

– Все равно не позволю!

Павел прыгнул в подчалок.

– Арестую! Вылазь на берег!

Павел обернулся и увидел в ее руке браунинг.

– Не смей! Вылазь!

– Вот как? – Он посмотрел на топор, швырнул его в море и, вернувшись на берег, пробормотал с угрозой: – Ладно…

– Идем в совет, там разберемся.

– Сам дорогу найду, – и пошел берегом.

Анка окликала его, но он, не оборачиваясь, ускорял шаг.

– Остановись! – Она выстрелила вверх.

Павел оглянулся, погрозил ей кулаком и пустился бежать. Из-под опрокинутого баркаса поднялся рыбак, осмотрелся, пересек ему дорогу. Павел ударил рыбака в грудь, опрокинул на песок, но тот, поднявшись, бросился вдогонку.

Это был Григорий. Настигнув Павла, он схватил его:

– Пашка… Значит, так свою кровь по капельке отдаешь?… Значит, так благодарствуешь меня?.. Забыл, когда с бумажкой приходил? Забыл?

– Не трожь! – Павел рванулся и отскочил в сторону.

– Эх, ты!.. Ворон чернокрылый… Лети! Держать не будем…

Павел взобрался на обрыв, снял винцараду, перекинул через плечо и скрылся по направлению к городу.

В последние дни автомашины рыбтреста стали приходить на Косу через день. Перегрузка задерживала. На всех пунктах были огромные уловы, и машины не успевали вовремя забирать рыбу. Представитель треста на общем собрании артели предложил завербовать в близлежащем селе крестьянские подводы. Комсомольцы внесли свое предложение: перевести на эти дни молодежные бригады ближе к городу и весь улов доставлять прямо на трестовский городской пункт. Незачем будет расходоваться на наем подвод.

Артель единодушно согласилась, и комсомольцы отправились к городским водоемам. Евгенушка выехала тоже, занятия в школе она на неделю поручила Душину. Не удержалась и Анка. Оставила дочку на Панюхая.

– Да как же я с ней? – протестовал Панюхай. – Чем кормить буду?

– Молоком из соски. А допекать будет, Марфуньке снесешь, она грудью покормит.

– А ежели согласу не даст?

– Дала. Я с ней договорилась.

– Эх, зря… – ворчал Панюхай, покачивая подвесную люльку.

Первая ночь прошла спокойно, а вторую Панюхай провел на ногах, не прилег ни на минуту. Мусоля кулачками розовые губы и суча ножками, девочка заливалась пронзительным криком. Панюхай давал ей соску, чмокал губами, слегка щекотал пальцем, смеялся, брал на руки, но ничто не помогало. На рассвете старик укутал ребенка в одеяло и отправился к Марфуньке. Та, охая, лежала в постели, прикладывая ко лбу примочки.

– В горячке, что ли?

– Ох… Недуг накрывает.

– Зря…

Панюхай потоптался у порога и пошел обратно. У своих ворот остановился, оглянулся. На перекрестке показалась женщина и скрылась за углом. Панюхай окликнул ее и пустился вдогонку; останавливался, подбирал сползавшее одеяльце и снова бежал.

– Эй, баба! Погоди!

На углу перевел дух, сплюнул:

– Смылась, дьявол.

– От чего так горько, что плюешься? – окликнула его грудастая женщина, выходя из калитки.

Панюхай бросился к ней и выпалил:

– Живо сказывай: титьки добрые у тебя?

Женщина откинула голову и, обхватив руками живот, разразилась хохотом.

– Да ты что? Про молодость помянул, а?

– Дура баба! Дитю надобно! На! Угомони его!

– Ох, уморил… – Ее тело все еще колыхалось от смеха.

Успокоившись, она взяла ребенка, расстегнула кофточку.

– Отворотись, старый хрен.

– Ну, ну… Зря ты… Зря… – Панюхай покорно отошел и присел под стенку палисадника, сердито проворчав: – От-во-ро-тись… Не таковские титьки видали мы…

XXXI

Моторный бот «Соревнование» неуклюже рылся тупым носом в бурунах, разглаживая их широкой кормой. Вокруг бота подпрыгивали баркасы, заскакивали вперед, оставляя его далеко позади. Кондогур махал шляпой, и баркасы, крепясь, заворачивали и возвращались к боту.

Показавшийся вдали «Комсомолец» быстро сокращал лежавшее между ними расстояние, ведя на буксире восемь баркасов. Кондогур поглядывал на приближавшееся судно, без нужды ковырял гвоздем в трубке, торопил моториста:

– Эй, машинист! Прибавь ходу!

– И так всем духом идем!

Настигая бот, Сашка дал команду, и «Комсомолец», занеся кормой, прошел почти вплотную мимо него. Кондогур соскочил с чердака, перегнулся через борт.

– А-а-а, бронзокосцы! Злые рыбалки! Куда путь-дороженька лежит?

– К городу! – ответил Дубов. – А что?

– Так спросил. Без интересу… Чтой-то промеж вас не вижу того парня, что дважды спасал я…

– К батьке сплыл! – махнула рукой Анка. – Руль отбило полосой!

– Как?

– А так и запарусил! Кровь родимая покликала!

– Хе-хе… Жалко. Здо-о-о-ровый парень. Хоть против бури ставь.

– А вы куда путь держите? – спросил Сашка.

– Куда ветер понесет. Гуляем!

Сидевший у руля парень засмеялся:

– Разве невдомек? Туда же, куда и вы. Из газеты узнал про вашу затею, ну, и понравилась она ему…

– Ляскай! – прервал его Кондогур. – Руль бы крепче держал.

Над «Комсомольцем» вскинулась задорная песня. Баркасы бронзокосцев заскользили мимо бота. С последнего Кондогуру улыбнулся Зотов, кутая в винцараду голубоглазую девушку.

– Давай канат, деда! Цепляй свою черепаху! Довезем! А то к сроку до места не доползешь!

– Наша черепаха вашего скакуна на двадцать шагов обогнала! Известно тебе, а? Хе-хе-е! Ерши! – И Кондогур опять бросился к мотористу: – Нельзя ли духу прибавить?

– Во весь идем.

– Ладно. Слышал… – сердито буркнул старик.

Кумураевцы все время держались в километре от бронзокосцев. «Комсомолец» и «Соревнование», доставляя улов на городской пункт, часто встречались в порту и по пути в море. И если бот уходил с поста раньше на час-два, «Комсомолец» обгонял его, сдавал рыбу и, возвращаясь в море, снова приветствовал Кондогура за маяком или при входе в порт. На веселые окрики молодежи Кондогур не отвечал, посасывал трубку и заволакивал лицо дымом. А когда «Комсомолец» удалился, он пробормотал:

– Ерши… Поглядим, как вы на пятки наступите…

Последняя неделя эстафеты была на исходе. Рыбаки, забывая о пище и отдыхе, не прерывали работ, ставили сети полусырыми: некогда было просушивать. Всех охватила конкурсная лихорадка. Старались выкачать из моря побольше рыбы, первыми прийти к финишу.

Кондогур подбадривал своих:

– Бронзокосцы спокон веков позади всех были. А теперь видите, какую прыть взяли? Наперед заскочить норовят. Не сдавай. А то… хоть в море головой со стыда. Жарьте до упаду. Не посрамите Кумушкин Рай…

Разбитый усталостью, он валко ходил по палубе, садился на чердак, растирал простуженные еще в молодости ноги.

В предпоследний день конкурса в город прибыл Жуков. Он предложил комсомольцам сняться с городских водоемов и вернуться на Косу.

Ребята запротестовали:

– Еще денек.

– Рыбы много. Жалко терять.

– Нельзя. Послезавтра к нам приезжают делегаты от артелей и конкурсная комиссия. Премии будут присуждаться на Косе. Вы должны быть на этом празднике.

– Читали. Знаем.

– Эх, те-е… Так мы можем двух зайцев убить. Завтра черпанем еще малость, а в ночь выйдем на Косу. К утру поспеем.

Жуков согласился.

На второй день «Комсомолец» отправился в последний рейс к рыболовецким постам. Встречный ветер гнал высокие буруны; над взморьем всплыли свинцовые тучи, заполоводили небо. Сашка, глядя на белые гребешки волн, досадливо щелкнул пальцами.

– Не к добру запрыгали барашки. Надо полный ход дать.

На полпути повстречался бот. Он шел весело, подгоняемый ветром, и видно было, как Кондогур удовлетворенно поглаживал бороду. Когда поравнялись, Сашка тревожно спросил: