Текст книги "Анка"
Автор книги: Василий Дюбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)
– А где же баркасы?
– На месте, – спокойно ответил Кондогур.
– Как?… Ведь море бурей грозится.
– Мы не ерши. Для шипов это только ветерок в освежение. Пройдет. Еще раз вернуться успеем и к вам на Косу пожалуем к сроку. Нас не запугаешь…
Чувствуя приближение опасности, ребята выбрали улов, поломали перетяги. Снялись и кумураевцы, присоединились к бронзокосцам. Не успел «Комсомолец» подойти, как хлынул дождь, вокруг потемнело. Рыбаки опустили паруса, бросились к веслам. Но высокие волны выбивали весла из рук, кружили баркасы на месте. «Комсомолец» скользнул между баркасами, и с его палубы раздалась команда Сашки:
– Ребята! Даешь на буксир! Цепляй, мигом дело! И кумураевцев тоже! Живо-о-о! – Он бросил рыбакам бечевку. – Вяжи! Подавай канат другим!..
С баркаса на баркас метнулись веревки, зазвенели железные кольца, и вскоре ветер донес до Сашки обрывки слов:
– … то-о-ов-о!.. ро-гай!..
Сашка выровнял баркасы и дал полный ход.
Веревки то натягивались, то погружались в воду, и баркасы, подталкиваемые волнами, бились друг о друга.
– Шибче! Шибче!
– Перекинет! Эй! – кричали рыбаки.
Не уменьшая скорости, «Комсомолец» шел на парусах и на моторе. Город заметно плыл навстречу, уже виднелся маяк. Зоркий глаз Евгенушки вдруг наткнулся на чернеющее впереди пятно. По мере их приближения оно увеличивалось, превращаясь в темно-серый шар. Евгенушка всплеснула руками:
– Бот!
– Кумураевский бот за бугор зацепился! – закричали одновременно и на баркасах. – На помощь кличут!
– Сашка! – кинулась Анка. – Бот на мели!
– Эх… И как его угораздило?
Сашка секунду подумал, измерил взглядом расстояние до города и скомандовал:
– Расцепляйся! Ставь паруса и крой без опаски. Берег близко, рукой подать! Люди погибают!
И опять зазвенели кольца, заметались веревки. Рыбаки стали на полпаруса, и баркасы стремительно понесло к берегу. Сашка ободряюще крикнул рыбакам:
– Не робей! Никакая буря не догонит!
…Вскипая и пенясь, глухо стонало море. Волны ныряли под киль, поднимали корму, сотрясали бот. Уцепившись за мачту, Кондогур раскачивался из стороны в сторону, видимо что-то кричал, но голос его тонул в шуме и грохоте моря. Ветер сорвал с его головы шляпу, швырнул в воду и рассыпал по лицу бороду.
– Принима-а-ай! – Сашка бросил канат. – Крепи!
– Есть крепи! – отозвались с бота.
Сашка перевел мотор на большую скорость, но бот не сдвинулся с места. Попробовал второй раз, третий – и плюнул.
– Хоть взорви, не возьмешь так! Много груза у вас?
– Пудов полтораста!
– Придется на себя взять! Ну, братва, налегай!
«Комсомолец» медленно приблизился к боту кормой, не выключая мотора, скрепился канатами. Ребята сняли с себя винцарады, – корзин не было, – и, рискуя быть сброшенными в море, начали перетаскивать в них рыбу на «Комсомолец». Сашка дежурил у мотора, следил за работой.
– Черпай, братва! Мигом дело, черпай!
Волны остервенело хлестали по палубе холодными брызгами. Кондогур, глядя, как промокшие насквозь ребята, скользя и падая, ползком тащили к трюму рыбу, шептал про себя:
– Вот как?.. Подножка старикам?.. Подножка?..
Анка уронила в трюм винцараду с рыбой, обхватила грудь и безмолвно рухнула к ногам Сашки. Тот приподнял ее за плечи:
– Что ты? Анка?
– Ничего… Качнуло…
– Никак заболела?
– Немного муторно… Ничего… Пройдет.
В это время закричали с бота:
– Готово! Давай!
– Евгенушка! Пригляди за Анкой… Плохо ей. Дубов! Отпускай веревку! Даю вперед!
– Давай!
– Передай на бот, чтобы там включили мотор!
– Есть включить мотор!
Сашка ласково пошлепал по мотору:
– Ну, дружок, вывози!..
«Комсомолец» дернул канат, на секунду ослабил его, снова натянул, вздрогнул, закачался.
– Вывози, милый! Вызволяй!
И сейчас же послышалось громкое, торжествующее:
– А-а-а-а!..
Сашка оглянулся и увидел, как бот шел кормой. Он выключил мотор, и на боте перенесли канат на носовую часть, махнули: «Давай!»
Шли на два мотора и на три паруса. Быстро миновали маяк, черной лентой прополз длинный мол; вошли в порт. И только бросили якоря, как с моря налетел ураган.
Теснимая морем, река Кальмиус, вздулась ощетинилась зыбью и потекла вверх.
– Ушли… – Кондогур облегченно вздохнул и полез в карман за трубкой.
Сашка привел Анку в контору портового управления и вызвал врача. Врач осмотрел ее, покачал головой.
– Сколько ребенку?
– Месяц.
– Как же вы решились оставить его? У вас нарывы в грудях. Перегорает молоко. Вы теперь не сможете кормить.
– Как?.. Никогда? – испугалась Анка.
– До новых родов.
Она облегченно вздохнула.
У двери Сашка задержал врача, несмело спросил:
– Не опасно?
– Нет. На ногах перенесет. Болезнь не страшная, но неприятная. – И добавил с укоризной: – Беда с вами. Вот видишь, до чего девку довел? А, небось, любишь ее и мужем зовешься!
XXXII
Качая на руках ребенка, Панюхай ни на шаг не отставал от Кострюкова.
– Как же наши?
Кострюков неохотно отвечал:
– Не знаю. Послал Жукова, и тот будто в воду канул.
– Может, беда случилась, а? Ведь буря какая пронеслась.
– Подождем до утра. Оно смекалистей ночи.
Но и утро не принесло ничего определенного.
Члены комиссии предложили Кострюкову начать торжество.
– Но у нас не полные сведения. Подождем еще, – отвечал он, думая: «Какое там торжество, когда люди, может быть…»
– Мы знаем, что ваша артель и «Соревнование» идут впереди. Последние сводки покажут, кто первый пришел к финишу, а пока мы распределим менее ценные премии между остальными артелями. Зачем же время терять?
Доводы были убедительные, и Кострюков согласился.
Выступали представители партийных и общественных организаций. Они отмечали проявленные рыбаками героизм, самоотверженность и большевистскую сноровку в борьбе за путину. Каждый из ораторов старался придать своей речи парадную торжественность, но праздничной обстановки не чувствовалось. Бронзокосцы часто выходили курить, вполголоса переговаривались.
Все премии, кроме первых двух, были распределены между артелями, и делать стало вроде бы нечего.
В это время в клуб вбежал забрызганный грязью парень, на минуту задержался у дверей.
– Товарищи! – обратился к рыбакам председатель конкурсной комиссии. – Как же дальше быть? – и, опустив голову, начал перелистывать лежащие на столе бумаги.
По залу гулко протопали сапоги – парень приблизился к сцене.
– Кто из вас Кострюков?
– Я.
– Получите.
Кострюков пробежал записку и радостно заулыбался.
– Товарищи! Едут наши! Слушайте.
«Товарищ Кострюков! Чтобы вы не тревожились, посылаю нарочным записку. Сообщаю: все в порядке, „Комсомолец“ вывел из шторма баркасы кумураевцев и спас их бот, севший на мель. Он принял на себя его груз и доставил бот на буксире в порт. Наш улов за эту неделю следующий: одна тысяча триста два центнера. Кумураевцы дали семьсот девяносто девять центнеров. Море улеглось. Выходим на Косу. Надеемся быть часам к десяти.
Жуков».
Кострюков передал записку комиссии.
– Вот вам и сводка. Установите, на сколько процентов выполнен план.
Бронзокосцы заволновались:
– А где же они?
– Ведь теперь, почитай, двенадцатый час!
Отдышавшись, парень провел ладонью по лицу, ответил:
– Идут. Я тоже запоздал. На полдороге конь поломал ногу. Сдал его для присмотра на Буграх и ударился пешком. Ну, пока дотащился по грязи до вашего хутора, гляжу – идут…
…Доведенный до отчаяния плачущим младенцем, Панюхай ежедневно выходил к обрыву, тоскующими глазами молил безответное море вернуть ему дочь. Потом возвращался в хутор, ловил на улицах женщин, просил покормить ребенка.
Заметив на горизонте моторные суда и баркасы, он поспешил в клуб известить рыбаков, но, пройдя немного, раздумал и вернулся к морю, будто боясь потерять из виду баркасы. Так и простоял одиноко над обрывом, пока прибывшие не сошли с подчалков на берег.
С ними были Жуков и Кондогур.
– Почему не встречают? – изумился Жуков. – Даже женщин и детей нет.
Но Панюхай не слышал его, он пробирался к Анке.
– Что же ты, чебак не курица, петлю мне на шею? Анка!..
Анка подобрала одеяло, завернула ребенка и, не глядя отцу в глаза, смущенно спросила:
– Молоко принимала?
– Плохо. Твоего требует…
– Ладно. Привыкнет.
Сашка потянул Анку за руку:
– Идем. Ну, ребята! Запевай!
Панюхай и Кондогур молча переглянулись и пошли следом за молодежью. По дороге разговорились, придя в клуб, сели рядом.
Рыбаков встретили шумно. Все вскочили с мест, захлопали.
Сашка бросился на сцену, сел за пианино и заиграл туш. Анка обратилась к первой попавшейся женщине, шепнула ей на ухо:
– Молоко есть? Покорми.
– А сама?
– У меня перегорело. Возьми скорей. Кострюков зовет.
– Эк, скаженная, – проворчала женщина, давая ребенку грудь.
– Товарищи! – начал председатель конкурсной комиссии. – У нас осталось еще две премии для двух артелей. Возьмем «Соревнование». Эта артель в течение прошлого года шла впереди всех. И теперь она выполнила правительственное задание на сто девять процентов…
В зале зашептались. Он выждал, пока шум улегся, и продолжал:
– Конкурсная комиссия постановила: премировать артель «Соревнование» постройкой рыбницы, столовой и клуба!
– Это не все! – заявил представитель райрыбаксоюза. – Кондогуру семьдесят лет, Но он круглый год работает наравне с молодыми, берет на буксир отстающих, перевыполняет планы. Учитывая его заслуги перед республикой, рыбаксоюз послал свое ходатайство в центр о присвоении ему звания Героя Труда!
– Го-го-о-о!
– Давай его сюда!
– На сцену! На сцену!
Подталкиваемый Панюхаем, Кондогур вышел вперед, взглянул на ревущую толпу и, отмахнувшись, вернулся на место. Позади него долго кричали рыбаки, требовали на сцену. Панюхай сердито проворчал:
– Зря упрямишься. Нехорошо. Кличут – иди.
Не поднимая головы, Кондогур ответил:
– Я-то при чем? Всей артелью трудились…
Председатель позвонил.
– Тише! Перехожу к артели «Бронзовая Коса». Эта артель, товарищи, самая молодая. Организована она в этом году. До нынешней осени бронзокосцы работали плохо, срывали путины. Но теперь они достигли прекрасных успехов. Результаты налицо: план выполнен на двести двадцать девять процентов. Сто два процента они скостили на покрытие недобора весной и летом, и все же на сегодняшний день имеют сто двадцать семь! То есть, на восемнадцать процентов больше кумураевцев.
– Как? – вскинул голову Кондогур. – Разве не мы?..
– Тише! Дайте кончить!..
– Так вот. Если взять только сто двадцать семь процентов, то все же бронзокосцы обогнали кумураевцев и пришли к финишу на восемнадцать секунд раньше! Комиссия… комиссия… Да тише же!
– А ты покороче!
– Давай!
– Так вот. Комиссия постановила: премировать бронзокосцев постройкой рыбницы, новой столовой, клуба и школы! – и он первый зааплодировал. – Ура комсомолу!
– Ур-а-а! – загудел зал.
Топоча ногами, махая руками и шляпами, рыбаки настойчиво требовали:
– Даешь комсомольцев!
– На сцену их!
– На показ давай!
На сцену поднялись и построились в две шеренги комсомольско-молодежные бригады. Представитель райкома комсомола сунул в руки Анке древко, снял чехол, и над головами молодежи заревом полыхнуло знамя, окаймленное золотистой бахромой.
– Районный комитет комсомола поручил мне передать это знамя лучшему комсомольско-молодежному коллективу передовой рыболовецкой артели! Товарищи! Крепко держите знамя, не сдавайте взятых темпов, всеми силами боритесь за большевистские путины!
Из первой шеренги выступил Дубов.
– Эту честь мы разделяем с нашими стариками. Под этим знаменем всей артелью будем бороться за перевыполнение правительственных планов!
И снова в зале загрохотали сапогами, заскрипели скамейками, замахали шляпами.
В первом ряду молча встал Кондогур, взошел на сцену, повернулся, – но не сказал ни слова. Постояв, решительно шагнул к Евгенушке, – она стояла крайней, – схватил ее за руку и, притянув к себе, поцеловал в голову.
– Знать… подножку… – проговорил он взволнованно, – …подножку старикам?..
– Что вы, дедушка! – Евгенушка пожала ему руку.
Жуков переглянулся с Кострюковым, встал.
– Товарищи! Первому Герою Труда на нашем побережье – ура! Качать его!
– Кача-а-ать!
Комсомольцы подхватили Кондогура, раскачали и бросили со сцены на руки подбежавшим рыбакам.
Кондогур зажмурился…
– Ура Герою Труда! – гремели рыбаки, подбрасывая его все выше под аплодисменты всего зала.
Тронутый до глубины души, старик прослезился. Возле него суетился Панюхай, заглядывая в глаза, спрашивал:
– Обиделся, что ли?.. Зря… Не надо… Эти ерши хоть кого допекут. За ними не угонишься. Резвые!
– Вижу, – улыбнулся Кондогур. – Ерши! С хвоста не бери… не проглотишь. – Он на минуту задумался, потом поднялся, сказал твердо: – Ничего, старина! – и похлопал Панюхая по плечу. – Мы с ними еще потягаемся…
Синие сумерки заволакивали море. Гости разъезжались.
Кондогур не расставался с Панюхаем, на прощанье обнял его.
– По сердцу пришелся ты мне. Славный человек, сердечный. Но – потягаемся. Поглядим еще, чья возьмет.
– Ваша ли, наша ли возьмет, а радость будет общая, – вставил Жуков.
Взобравшись на бот, Кондогур крикнул:
– Так мы еще поглядим, чья возьмет! Без обиды говорю.
И пока не скрылся в сумерках бот, видно было, как старик, стоя у руля, помахивал широкополой шляпой…
Волны вперегонки бежали к Косе и, бросаясь на берег, шелестели песком:
– Ч-ш-ш-шья возьмет… Ч-ш-ш-шья возьмет…
КНИГА ВТОРАЯ
Шторм
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Небольшой старенький пароход «Тамань», курсирующий между Керчью и Ростовом, вышел из Мариупольского порта в открытое море и взял курс на Бронзовую Косу.
«Тамань» сопровождали белокрылые чайки. С жалобными воплями они кружили над пароходом, покачиваясь в прозрачном воздухе. Пассажиры с любопытством наблюдали за легким полетом птиц, бросали за борт кусочки хлеба. Чайки стремительно падали на воду, подхватывали смоченный в соленой воде хлеб и снова взмывали вверх, почти касаясь верхушек мачт.
На мостике стоял капитан «Тамани» Лебзяк, высокий, сухощавый мужчина лет пятидесяти, в ослепительно белом кителе и черных на выпуск брюках. На форменной морской фуражке золотом отсвечивал распластавшийся краб.
Много лет плавал Сергей Васильевич Лебзяк на «Тамани». Рыбаки и жители портовых городов Приазовья хорошо знали приветливого, добродушного капитана. Проходя мимо рыбацких флотилий, Лебзяк обязательно обнажит голову, помашет фуражкой. В ответ на его приветствие над моторными судамии парусными баркасами замельтешат широкополые шляпы рыбаков…
Не раз в Управлении Азово-Черноморского пароходства предлагали Лебзяку должность помощника капитана одного из больших черноморских теплоходов. Сергей Васильевич упорно отказывался:
– Не могу, свыкся я с «Таманью», как с живым существом. Покину борт парохода только тогда, когда старушка отслужит свой срок…
…Потянуло свежим ветерком, море покрылось «барашками». На мостик взошел помощник капитана. Разрезая форштевнем встречные волны, «Тамань» шла полным ходом. Вдали показалась кильватерная колонна рыболовецкой флотилии.
– Бронзокосцы? – спросил Лебзяк помощника.
– Надо полагать, они. Идут на глубинный лов, осетра и белугу брать.
Капитан потянул за шнур, и морской простор огласился мощным ревом сирены. На судах флотилии рыбаки замахали шляпами.
– Узнали старушку, – довольно улыбнулся в усы капитан.
– Моряк моряка видит издалека, – отозвался помощник.
Жуков, сладко спавший в каюте, услышал сквозь сон рев сирены, открыл глаза и вскочил. В иллюминатор струился яркий солнечный свет. Слышно было, как за бортовой обшивкой булькала вода. Сосед Жукова лежал в постели, но не спал, читал книгу.
– Что, мы уже в пути? – спросил Жуков.
– Два часа, как в открытом море, – ответил сосед. – Подходим к Бронзовой Косе.
– Батюшки мои! Как же это я заспался? – он достал из чемодана полотенце, мыльницу, зубной порошок, щеточку и торопливо вышел из каюты.
В Мариуполь Жуков прибыл ночным поездом. Он мог бы утром выехать в район автобусом, но решил проделать этот путь морем.
«Кстати, повидаю друзей бронзокосцев, а от Косы до районного центра рукой подать», – и Жуков отправился в порт. У причала стоял дряхлый пароходик со знакомой надписью на бортах и спасательных кругах – «Тамань». Жуков поднялся по трапу на палубу, спросил матроса, проверявшего билеты:
– Скажи, голубчик, на «Тамани» хозяином все тот же капитан Лебзяк?
– Так точно.
– А можно сейчас повидать его?
– Капитан как раз отдыхает.
– Хорошо, пускай отдыхает. Повидаемся утром…
Жуков ушел в каюту и, завалившись в постель, мгновенно погрузился в глубокий сон. Он спал так крепко, что не слыхал, как отчалили от пристани. И вот теперь, наскоро умывшись, он, прихрамывая, вышел на палубу. Яркое солнце ударило в глаза, Жуков зажмурился, прикрыл ладонями лицо. Затем повернулся спиной к солнцу, открыл глаза и улыбнулся.
– Море…
Он стоял зачарованный, любуясь легким и плавным полетом чаек, шаловливыми волнами, бежавшими навстречу пароходу; дышал полной грудью и не мог надышаться.
– Море… – повторил он, снимая с головы белую фуражку.
Ветер взъерошил его серебристо-русые волосы, и светлая прядь упала на крутой лоб. Возбужденное лицо и широко открытые голубые глаза светились радостью.
Жуков направился к капитанскому мостику. Он был в хромовых сапогах, темно-синем галифе и светло-серой полувоенного покроя гимнастерке, перехваченной широким кожаным поясом. Лебзяк сразу узнал его по прихрамывающей походке, сошел с мостика и, улыбаясь, протянул навстречу обе руки:
– Андрей Андреевич!..
– Здравствуй, Сергей Васильевич, – Жуков крепко сжал его руки.
– Вот не знал, что на борту «Тамани» такой гость!
– Да я заполночь прибыл на «Тамань». Ты уже отдыхал.
– Надо было разбудить! Экий недогадливый народ! – подосадовал капитан.
– Я попросил матроса не тревожить тебя.
– Напрасно. Мы ведь не видались так давно, – вновь оживился Лебзяк.
– Да, ровно десять лет, – Жуков задумчиво окинул взглядом обрывистый берег, поросший буйной молодой травой.
– Где же ты пропадал все эти годы?
– В Якутии. Партийное поручение выполнял.
– А сейчас, значит, отдыхать в родные края?
– Хватит, два месяца отдыхал, лечился. Я теперь работаю в обкоме партии. Еду вот в Белужье на районную партконференцию. Хотел было остаться в Якутии, да здоровье не позволило. Суровый там климат. Попросил перевести на юг, здесь чувствую себя лучше…
– А контузия все еще дает себя знать?
– С ней, видно, уже не расстанусь. – Он усмехнулся и продолжал: – Хотели было меня в отставку… на пенсию. Но не тут-то было. Руками и ногами, можно сказать, отбивался, а настоял-таки на своем. В наших пороховницах пока еще хватит пороху.
– Да а-а… – улыбнулся капитан. – Старую ленинскую гвардию не так-то легко на пенсию посадить.
Разговаривая с Лебзяком, Жуков время от времени бросал взгляд на носовую часть, где, опершись руками о поручни, стоял высокий молодой человек в новеньком коверкотовом костюме. На ногах его блестели старательно начищенные желтые полуботинки. Парень оторвался от поручней, выпрямился и небрежным движением руки сдвинул на затылок коричневую шляпу. Солнце ярко освещало его немного широкоскулое лицо, прямой с горбинкой нос, темные блестящие глаза, спадающие на лоб смоляные кольца волос, разлет бровей, как крылья ласточки. И жест и внешность молодого человека кого-то напомнили Жукову. Он перебрал в памяти всех своих знакомых.
Вдруг его осенила мысль. «Никак, Павел это?.. Белгородцев?»
– А вот и Бронзовая Коса, – прервал его мысли капитан.
– Просто трудно узнать. Будто не тот хутор! – от удивления Жуков даже пальцами прищелкнул. – Настоящий городок.
– За время твоего отсутствия большие перемены произошли на Косе.
– А то что за цистерна на бугре? – Жуков выбросил вперед руку.
– Там запасная посадочная площадка для самолета. Когда в баках самолета-разведчика бензин на исходе, а до аэродрома тянуть далеко, летчик садится на запасную площадку, наполняет баки горючим и – снова в воздух.
– Далеко шагнула техника на рыбном промысле! – глаза Жукова радостно блестели. – Моторы на воде, моторы в воздухе… не то, что прежде.
– Да, намного техника облегчила труд. А как рыбаки богато жить стали! Бронзокосский колхоз «Заветы Ильича» миллионные доходы получает!
– Вот как! – обрадовался Жуков. – Кто же руководит колхозом? Все Анка?
– Нет, Васильев.
– Григорий?
– Да.
– А что делает Анка?
– Председательствует в сельсовете.
– А Кострюков?
– Заместитель директора по политчасти моторо-рыболовецкой станции. Теперь на Косе есть МРС, к услугам рыбаков – целая флотилия.
– Вот это дело! – радовался Жуков. – Хватит на веслах да под парусом ходить. Каторжная ведь была работа. А когда же они колхоз «Бронзовая Коса» переименовали в «Заветы Ильича»?
– Давно. Вскоре после твоего отъезда.
Пароход приближался к косе.
– Ну, я пойду, пора швартоваться… – Лебзяк ушел.
Жуков тоже спустился в каюту за чемоданом. Когда он вышел на палубу, пассажиры теснились у правого борта, которым «Тамань» пришвартовывалась к причалу. Впереди всех стоял молодой человек в коверкотовом костюме, держа в одной руке шляпу, а в другой – небольшой саквояж. Он первым сошел с парохода и первым ступил на песчаный берег. Его с интересом рассматривали толпившиеся на пристани женщины и ребятишки.
– Да это никак Пашка Белгородцев? – высказал кто-то догадку.
– Пашка?… А ведь и впрямь он… Вот черт водяной… Да какой же нарядный да красивый! – защебетали рыбачки.
– И зачем его лихая година принесла?
– На погибель Анки…
– Неужели сынок атаманский объявился? – мрачно пробасил круглолицый парень, что пристально вглядывался в приезжего молодого человека блестевшими из-под белесых мохнатых бровей глазами. – Похож на Пашку, ей-богу, похож…
– А ты, Бирюк, спытай его, – подталкивала парня локтем в бок какая-то любопытная молодуха. – Ну же, спытай.
– Чего пытать, коли он и есть… Видать, богатым стал… с деньгой… – и Бирюк, оседая на левую ногу, преградил молодому человеку дорогу. – Пашка?
– Я… А что?
– Ну здорово.
Павел косо посмотрел на Бирюка.
– Не признаешь?
– Нет… – отрицательно качнул тот головой.
– Сына Петра Егорова позабыл?
– Харитошка?.. – прищурился Павел.
– Он самый.
– Где тебя сразу признать? Ишь, здоровила какой! Сколько ж это годов тебе теперь будет?
– Двадцать третий пошел.
– Ну вот, видишь, времени-то немало утекло, – и протянул Бирюку руку. – Здорово!
Жуков простился с капитаном и сошел на берег. Увидев стоявшего к нему спиной Павла, замедлил шаги, остановился.
– Ты что же – в гости сюда или как? – допытывался Бирюк.
– Да вот потянуло поглядеть родные края, – ответил Павел.
– К кому пойдешь на постой?
– А мне все равно.
– Тогда давай ко мне, коли не брезгуешь, – пригласил Бирюк.
– Пошли, – согласился Павел.
Вслед им затараторили женщины:
– Подерутся беспременно.
– А с чего им драться?
– Как с чего? Ведь Пашка-то угробил Харитошкина батьку! Рыбокоптилку-то в ерике кто раскрыл да суду выдал? Он же…
– Пашка и свово батька не пожалел.
– Чудно́, право… Павел его отца в тюрьму упек, а он, Бирюк чертов, к себе на постой повел.
– Попомните мое слово, как выпьют, так Бирюк и отдубасит Пашку…
«Значит, не ошибся я. Павел и есть…» – Жуков стал медленно подыматься по тропинке.
Наверху стояла молодая женщина в белой блузке, темно-коричневой юбке и красной косынке. Жуков вспомнил, что красной косынкой любила повязываться Анка. Женщина с любопытством поглядывала на поднимавшегося вверх Жукова. И когда между ними оставалось всего несколько шагов, она всплеснула руками, бросилась навстречу.
– Андрей Андреевич!.. Боже мой!.. Смотрю – и глазам своим не верю – вы или не вы!..
– Ну, здравствуй, Анка! – Он подхватил ее протянутые руки. – Не ожидала?
– Нет, вы просто несносный человек… Десять лет ни слуху ни духу. Разве можно так?.. И теперь молчком нагрянул… Неужели нельзя было дать телеграмму?.. – Она теребила его за руку, требовала: – Говорите… Все, все хочу знать… Сейчас же рассказывайте. Где были? Почему не писали? Откуда, куда? В гости к нам или навсегда?
– Постой, Анка, постой… Ты погляди-ка вон туда… Видишь, кто берегом идет?
– Вижу. Бирюк и с ним какой-то франт в шляпе.
– Франт этот – Пашка Белгородцев.
Анка отшатнулась, прижав руки к груди: «Пашка?.. Неужели он?..»
– Он тебе ничего не писал? – осторожно спросил Жуков, глядя в сторону.
Анка отрицательно покачала головой.
– И ни разу не приезжал?
– Нет, – прошептала она.
– Гм… Надо полагать, что парень соскучился.
– По ком? – порывисто спросила Анка.
– По… землякам. Вот и приехал погостить.
– Да чего же мы стоим?.. – опомнилась Анка. – Идемте, Андрей Андреевич…
Она потянула Жукова за собой и невольно оглянулась назад, на берег, по которому шагали Бирюк и Павел.
II
Анка и Жуков завтракали в столовой рыбного треста. Жуков время от времени окидывал взглядом чистый, опрятный зал с большими окнами, завешанными тюлевыми гардинами. На столах – белоснежные скатерти, цветы, графины с водой, бумажные салфетки. На стенах – картины в багетовых рамах. Он ел с аппетитом, похваливал уху.
– Все Акимовна наша старается. Помните ее? – спросила Анка.
– Акимовну? – переставая есть, поднял голову Жуков.
– Еще при вас во время ночного шторма погиб ее единственный сын. Неделю все выходила на берег, убивалась, сердешная, выкликала из моря своего Мишу. А муж еще раньше погиб…
– А-а-а! – грустно покачал головой Жуков. – Помню, помню…
– Ну, потом взяла себя в руки, Колхоз назначил ей пенсию, новую хату построил, а она не может усидеть дома без дела. Работает в столовой шеф-поваром. Да вот и сама она идет.
На Акимовне был белоснежный халат и такой же колпак. Улыбаясь, она подошла к Жукову.
– А я тебя, мил-человек, сразу узнала. Не забыл нас, сынок?
– Хороших людей, Акимовна, не забывают.
– Спасибо на добром слове. Насовсем к нам?
– Насовсем в Приазовье, только не на Косу.
– Давно бы так! – она ласково посмотрела на Жукова, и в ее не по годам живых серых глазах засветились веселые огоньки. – Соскучились мы тут по тебе.
– И я скучал… по людям, по морю.
– Приходи ко мне в гости. Поглядишь, как живу.
– Приду, Акимовна. Обязательно.
– Пойду на кухню, команду дам, – и она поплыла между столами, легко неся свое дородное тело.
– Боевая старуха! – Жуков уважительно посмотрел вслед Акимовне.
– Говорит, до ста лет доживу. В такой счастливый век, говорит, нам запретно прежде времени помирать, – засмеялась Анка, поднимаясь со стула. – Идемте, Андрей Андреевич.
Они вышли на широкую залитую ярким солнцем улицу. Вдали серебрились и вспыхивали солнечными бликами волны, за горбатиной моря виднелась густо дымившая труба уходившей к Ейску «Тамани».
– Жаль, – вздохнул Жуков, – все бронзокосцы в море…
– Еще повидаетесь. Они завтра должны вернуться, – сказала Анка. – На медпункт зайдем?
– Непременно. Надо же повидаться с Душиным.
Домик, в котором помещался медпункт, состоял из трех комнат. Первая служила приемной, Тут стояли два шкафа: один – застекленный, с медицинскими инструментами, другой – аптечный; стол, табуретки и узкий диван, покрытый белой клеенкой, дополняли обстановку. Во второй комнате стояли две койки. В третьей, имевшей отдельный вход, жил фельдшер Душин.
Душин встретил нежданного гостя очень радушно:
– Ба, Жуков! Сколько лет, сколько зим! – воскликнул он. – Да откуда ты? Уж не с неба ли свалился? Ох, и рад же я видеть тебя! Ей-богу, рад!..
Он тут же принялся показывать Жукову свое скромное хозяйство.
– Ну, как… Нравится?
– Нравится. А чьи же это руки наводят здесь такую идеальную чистоту? Уж не женился ли ты, часом, Кирилл Филиппович?
– Угадали, – улыбнулась Анка. – Но только его жена работает в библиотеке при Доме культуры, а тут в помощницах Душина состоит жена Григория Васильева.
– Вот как?.. И Васильев, значит, женился?
– Да. Наконец-то распрощался с холостяцкой жизнью.
– Где же он нашел такую чистеху?
– С того берега привез. Ездил с делегацией в поселок Кумушкин Рай проверять, как выполняет тамошний колхоз социалистические обязательства. Ну, Кондогур и сосватал ему одну вдовушку. И совпадение-то какое: ее тоже, как и покойную, зовут Дарьей.
Жуков слушал, глядя куда-то мимо Душина, а когда тот закончил историю женитьбы Григория, сдержанно спросил:
– А живут как? В ладах?
– Дружно живут. Григорий пить еще тогда бросил.
– А Кострюков?
– Тот – закоренелый холостяк, – Анка безнадежно махнула рукой.
– Да-а… – протянул задумчиво Жуков и посмотрел в окно. Над морем на небольшой высоте кружил самолет. «Разведчик, наверно», – подумал Жуков. – Кострюков был крепко привязан к своей жене, – обернулся он к Анке. – Такие люди, как он, могут любить по-настоящему только один раз в жизни…
И весело взглянул на Душина.
– А как же это ты, Филиппович, не предусмотрел в своем медицинском учреждении родильное отделение? Ведь в былые времена ты здесь светилом считался по акушерской части…
Душин смущенно опустил глаза.
– Или Кострюков не разрешил? – лукаво сощурился Жуков.
– А что мне Кострюков? – застенчиво улыбнулся Душин, теребя пальцами тесемки на рукаве белого халата. – Я теперь не под его началом. А рожениц мы отправляем в районный родильный дом.
У Душина зарделось скуластое, с выдающейся вперед нижней челюстью лицо. Жуков положил на его плечо руку, примирительно сказал:
– Иногда, Филиппович, приятно и былое вспомнить.
– Безусловно, Андреевич. Что ж, было время, когда приходилось поневоле совмещать работу секретаря сельсовета с обязанностями повивальной бабки. Ох, и доставалось мне от Кострюкова! А женщины благодарили.
– Он, Андреевич, и мою Валюшку принимал, – сказала Анка.
– Помню, как же, – добродушно засмеялся Жуков.
Жуков и Анка вышли на улицу. Навстречу торопливо шагала невысокая чернобровая, румянолицая женщина. Кинув на Анку и Жукова беглый взгляд, она бойко проговорила на ходу:
– Доброго здоровьичка!
– Здравствуй, Дарьюшка! На медпункт?
– А куда ж еще? Мой-то в море, дома одной скучно. – Голос у нее был певучий и мягкий, походка легкая, стремительная.
– Не ходит, а будто чайка летит, – сказала Анка.
– Кто она?
– Жена Васильева.
Жуков обернулся, посмотрел вслед Дарье.
– Красивая. У Васильева-то, оказывается, губа не дура…
Каменное здание конторы МРС окнами выходило на улицу. Справа и слева, двумя полукругами, тянулся вниз к заливу высокий дощатый забор. За ним виднелась черепичная крыша мастерских. Над входной дверью была прикреплена вывеска: «Бронзокосская моторо-рыболовецкая станция».
В коридоре Анка и Жуков встретили Панюхая. Он, поплевывая на пальцы, пересчитывал деньги. На голове у него вместо прежнего платка красовалась широкополая соломенная шляпа. Уши были заткнуты ватой. В белом кителе, в черных флотских брюках и черных ботинках, он выглядел молодцом. Догадавшись, что Панюхай получил зарплату, Жуков сказал:
– А что, Анна Софроновна, не потребовать ли нам с него магарыч?
– Непременно! – подхватила Анка, уловив шутливую нотку в голосе Жукова.
