Текст книги "Анка"

Автор книги: Василий Дюбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)

– Получит, – подтвердил Кавун.

– А я еще не все сказал, – и Жуков с хитринкой посмотрел на Васильева.

– Не томи, Андрей, – сгорал от любопытства Васильев, смахивая платочком со лба росинки пота.

– Государственный банк сохранил и возвращает колхозу «Заветы Ильича» его довоенные денежные средства в сумме… семьсот тысяч рублей.

– Добре! – гаркнул Кавун.

– Ну, Гришенька? – подмигнул Жуков Васильеву. – Сколько теперь на счету у вашего колхоза денежек? Подсчитал?

Васильев кивнул головой. У него даже голос стал сиплым, с хрипотцой, как у деда Панюхая.

– Около двух миллионов… Вот это – да… За такие вести, Андрей, я любого магарыча не пожалею…

– А не будет это похоже на вымогательство? – подшутил теперь над ним Жуков.

– Что ты! Дело законное… Вот радость-то будет для наших колхозников… Миллион девятьсот тысяч!..

– Хорошо, Григорий, раз дело законное. Но лучшим магарычом для меня будет – искупаться в море. Люблю морские ванные в вечернюю пору.

– Идем купаться. А то меня на радостях так в жар бросило, что я весь взмокрел.

– И я з вами, – сказал Кавун. – Пишлы.

Из тридцати семи молодых рыбаков, ушедших на фронт, вернулись домой только восемь – в их числе Виталий Дубов, Сашка Сазонов и Пронька Краснов.

В колхозе «Заветы Ильича», как и в других рыболовецких артелях, ощущалась острая нужда в людях. Поэтому старогвардейцы бригады деда Панюхая и рыбаки бригадира Краснова Михаила Лукича снова отказались от пенсионных книжек и продолжали рыбачить.

– Получит МРС моторные суда, тогда и на отдых пойдем, – так рассуждали старики.

Выходили в море, чередуясь, все – и стар и млад, рядовые работники и начальство. Сегодня утром вернулись с лова Васильев, Анка и Таня, а в ночь ушли с рыбаками Кавун, Орлов и Дарья. Те рыбаки, что были помоложе, размещались на баркасах, в их распоряжении были ставные невода, а старики промышляли рыбу кошельковым неводом с борта моторного бота.

Сашка, как всегда точный и аккуратный моряк, перед заходом солнца притащил «Медузой» на буксире пустые баркасы к месту лова. Рыбаки стали рассаживаться по баркасам. Панюхай, увидев, как Дарья спрыгнула вслед за Орловым, забеспокоился.

«Как бы эта шельма привлекательная не совратила мово зятька. Надобно уберечь его», – и, покряхтывая, он стал спускаться по штормтрапу в тот же баркас.

– Кузьмич, куда вы? – крикнула Дарья. – Оставайтесь на «Медузе». Вам же покойнее будет там.

– Мне и на баркасе вольготно. А покою рыбак не любит со дня крещенья его в морской купели.

– Да мы сами управимся.

– Без меня вам не управиться. Зятек-то мой кто? Летак, а не рыбак. Надо ж его к нашему ремеслу приучать.

– Давай, давай, отец, к нам, веселее будет, – и Орлов поддержал его за талию: баркас качало волной.

Панюхай уселся на чердаке баркаса и распорядился приказным тоном.

– Дарья – на весла! Зятек – за руль! Курс – вон на тот буек. Полный вперед!

– Командовать всяк горазд, Кузьмич, а вот грести не каждый.

– И грести могем.

– Так садитесь за второе весло.

– Сама же сказывала, что без меня управишься. Греби, девка, греби. С тела не спадешь.

– Помочь вам? – предложил свои услуги Орлов.

– Управлюсь! – и она, досадуя на Панюхая, налегла на одно весло, чтобы сделать разворот, но не рассчитала и подставила борт баркаса набежавшей волне. Удар был такой силы, что Панюхай чуть-чуть не сорвался в воду.

– Тише, скаженная! – завопил Панюхай, подтягивая к себе сползавший за борт невод.

Орлов, выронив из руки румпель, закатывался от смеха. Панюхай злился на Дарью:

– Вот чертяка, а не баба. И как тебя Григорий терпит?

Баркас взлетел на гребень и плюхнулся носом в распадок между волнами.

– Побей меня бог, она малость тронутая, – перекрестился Панюхай, испуганно блуждая глазами. – Слышь, Дарья? Тише, сказываю… – взмолился он.

Баркас шел вразрез волнам, и Дарья вела его весело, ходко.

– Нет, Кузьмич, сам дал команду: «Полный вперед!», так держись теперь! – и она с ожесточением рвала воду веслами.

«Вот это рыбачка, отчаянная душа!» – с восхищением подумал Орлов и крикнул Панюхаю:

– Подходим к буйку, отец!

Панюхай обернулся. По носу баркаса в одном кабельтовом, покачиваясь на волнах, приветливо помахивал красным флажком буек.

– Дарья, весла сушить! – скомандовал Панюхай.

– Есть весла сушить! – откликнулась раскрасневшаяся Дарья и подняла весла, с которых часто-часто срывались тяжелые соленые капли и звонко проклевывали хрустальную воду.

Подошел второй баркас с рыбаками, и когда сгустились над морем сумерки, невод был установлен. Баркасы заякорили у буйков, у правого и левого крыла невода.

Ветер стал затихать, море успокаивалось. Баркас легонько покачивало, словно зыбку. В темном небе ярко светились звезды. Их отражения в почерневшей воде то судорожно трепетали, то сливались, то рассыпались холодными серебристыми искрами. Панюхай лежал на чердаке. Его одолевал сон, наливая все тело ртутной тяжестью, но он крепился, продирая глаза, и все посматривал на корму, где смутно вырисовывались два силуэта.

Дарья и Орлов сидели рядом и молчали. За бортом блюмкала и шуршала вода. Дарья зевнула и сказала:

– Вздремнуть, что ли? – и растянулась на корме. – Ложитесь, Яков Макарович, места на десятерых хватит.

– Да что-то и сон не идет, – ответил Орлов.

– По Анке скучаете? Завтра увидитесь. Ложитесь и отдыхайте.

– Я не устал.

– Ну, так полежите, на звезды полюбуйтесь… Я не кусаюсь, не бойтесь.

Помолчали. Вдруг Панюхай насторожился. Орлов спросил Дарью:

– Вы моря не боитесь?

– А чего ж его бояться. Я еще подростком начала рыбачить, с отцом на путину выходила. Море кормит нас.

– Смелая вы…

– Я с детства бесстрашная… Да вы ближе ко мне… – и она потянула его за руку. – Ей-богу, не кусаюсь. Двигайтесь… Я вас винцарадой укрою…

Орлов почувствовал жаркое, обжигающее дыхание Дарьи и приподнялся. В ту минуту сипло закашлял Панюхай.

– Что, Кузьмич, не спится? – окликнула Дарья, тоже приподнимаясь.

Панюхай отозвался:

– Никак в сон не войду, Дарьюшка.

– А вы закройте глаза, мигом сон накроет.

– Чего же им закрываться, когда сраму не видать, – загадочно ответил Панюхай.

– Хитрый вы, Кузьмич.

– Не хитрее тебя, лисава.

Дарья засмеялась и опять откинулась спиной на настил кормы. Вскоре она затихла и всхрапнула. Орлов уснул сидя, склонив голову на колени согнутых ног.

«Обрезалась, чертовка-искусительница», – мысленно обругал Дарью Панюхай и стал погружаться в сладкую дрему…

На рассвете рыбаки поломали перетяги, выбрали улов и перешли на борт мотобота. «Медуза» взяла баркасы на буксир и пошла к берегу. Рыбаки, расположившись на палубе, никак не могли угомониться, все упрашивали Дарью спеть какую-нибудь песню. Все знали, что у нее сильный грудной голос. Но Дарья отказывалась наотрез.

– Спойте, Дарья Сергеевна… – не отставал от нее Виталий Дубов.

Виталия поддержали Сашка и Пронька.

– Уважьте фронтовиков…

– Мой Гришенька два раза фронтовик. Он и в гражданскую беляков сничтоживал и в эту фрицев колотил.

– Всем миром просим, – настаивал Дубов.

Дарья бросила на Панюхая лукавый взгляд и вскрикнула нарочито гневно:

– Что я вам, говоря присловицей Кузьмича, чебак не курица, артистка, что ли? Зря вы это… зря.

Панюхай покачал головой, незлобиво усмехнулся:

– Хватилась леща, что куму навещал… Да энтих присловьев давно нету.

– И без присловиц обходитесь?

– А что мне с ними осетрову шорбу хлебать?

– Приправа к ухе, да еще осетровой, недурная, – и Дарья повела тонкими бровями, заиграли ямочки на щеках.

– Эх, ты, мама двоеродная, – безнадежно махнул рукой Панюхай.

Взрыв хохота прокатился по палубе. Беседовавшие на корме Кавун и Орлов обернулись.

– Шо это воны гогочут? – спросил Кавун.

– Кузьмич с Дарьей не ладят.

– Ну и грець с ними…

Всходило солнце. «Медуза» подвела баркасы к причалу, и рыбаки приступили к разгрузке. Стариков отпустили домой. С ними пошла в хутор и Дарья. На повороте к своей улице Панюхай задержал Дарью:

– Слово имею.

– Какое?

– Такое, что от него тебя паралитик хватит.

– Ох! – испуганно округлила жаркие черные глаза Дарья. – Да что вы, Кузьмич…

– Ты, чертовка, не притворяйся. Я тебя сквозняком вижу.

– Не понимаю, – развела руками Дарья.

– Поймешь, когда Анка у тебя из головы все волосья повыдергивает. Такую сею-вею сыграет…

– За что?

– Не вовлекай в соблазны Якова.

Дарья так расхохоталась, что не могла успокоиться, содрогаясь всем телом.

– Чего квохчешь?.. Дура-баба…

Дарья, душимая смехом, с трудом проговорила:

– Ох, и учудил… Ох, и уморил…

– Уморишь тебя, такую кобылу. Ну, хватит квохтать да квакать. Слышишь?

Но Дарья, безудержно смеясь, не слушала его. Панюхай сердито сплюнул:

– Тьфу, сатана магнитная, – и зашагал до дому.

Из-за угла показалась Анка. Увидев Дарью, стонавшую от коликов в боку, подошла к ней, спросила:

– Даша, отчего так весело тебе?

– Ох, Аннушка, дай отдышаться.

– В чем дело?

– Да как же… твой-то батька… грозился сейчас… что ты у меня с головы все волосья повыдергаешь…

– За что?

– Будто я твоего Яшеньку в соблазн вовлекаю… Ох, уморил меня Кузьмич… больше смеяться не могу…

– Он у меня большой шутник, и ты не обращай внимания на его шутки. Ты домой?

– Домой.

– А я в сельсовет, значит – по пути. Идем, провожу тебя, – и она взяла ее об руку. – За Яшу я спокойна. Он у меня святой. Божье теля. На девок не заглядывается.

– Это ты верно говоришь, что он божье теля, – разочарованно сказала Дарья.

…А в полночь, когда ложились спать, Анка спросила Орлова:

– Что там у тебя за амуры с Дарьей?

– Ничего… Положительно никаких амуров.

– Смотри у меня… – и она ласково пошлепала его по щеке.

XV

Все складывалось в личной жизни Николая так, как он и мечтал еще в пути, возвращаясь из Чехословакии на Родину. Он получил хорошую работу, а рядом, за стеной, жила хорошенькая девушка. Она относилась к нему с исключительным вниманием и горячей нежностью любящей сестры.

Семен Семенович определил Николая на буксирное судно учеником к опытному механику. Вначале Николай заупрямился, ссылаясь на то, что ему будет трудно справиться, но Семен Семенович стоял на своем:

– Глупости слышу от бывалого воина. Танковые моторы знаешь?

– Приходилось знакомиться с ними в танковых мастерских.

– Значит, и судовой двигатель освоишь.

Николай продолжал мяться. Тогда Семен Семенович ударил его по самолюбию:

– Какой же ты после всего этого гвардеец?.. Струсил?..

И Николай сдался. Он сказал Семену Семеновичу:

– Вы правы. При желании всего можно достичь.

– Такой образ мыслей мне нравится. Пиши, борода, заявление и пойдем в отдел кадров оформляться.

Свободное время Николай и Олеся проводили вместе. Пока можно было купаться, ходили на пляж, а с наступлением осенних холодов посещали кино, театр и читальный зал городской библиотеки.

Зимой Николай заскучал… Буксир отдыхал в доке в ожидании солнечной весны, у Николая было сравнительно много свободного времени, а у Олеси – в обрез. Днем она работала в парикмахерской, а вечерами посещала курсы радисток. Это была ее давнишняя мечта, зародившаяся в Туапсе, где она занималась в кружке радиолюбителей, – сменить надоевшую работу мастерицы дамского салона парикмахерской на заветный ключ радистки, и теперь она осуществляла свой замысел.

С того дня, как Олеся поступила на курсы, Николай редко виделся с ней и стал угрюмым, замкнутым. Только по выходным собирались втроем у Олеси, пили чай. Олеся и Семен Семенович играли в домино, шутили, смеялись, а Николай молчал, уткнувшись в газету. Олеся пристально наблюдала за ним, была рассеянной и часто проигрывала Семену Семеновичу. Заметив нервное состояние Николая, спросила его:

– Ты не болен ли?

– Здоров, – хмуро ответил Николай.

– Неправда.

– Правда.

– Отчего же ты такой грустный?.. Раздражительный?.. Может, кто-нибудь причинил тебе боль?..

– Кто же причинит мне боль, кроме тебя?

Олеся и рот открыла от удивления.

– Нет, ты и в самом деле нездоров. Поди ляг в постель.

– Вот теперь ты заговорила понятным языком. Спокойной ночи, – и направился к выходу.

– Николай! – хотела остановить его Олеся, но он не отозвался, хлопнув дверью.

«Да что же это с ним стряслось такое?..» – задумалась Олеся, опускаясь на стул.

В другой раз он за целый час не промолвил ни одного слова и молча удалился. Молчала и Олеся, она что-то записывала в общую тетрадь и украдкой взглядывала на Николая. А когда он ушел, Олеся увидела под стулом лист бумаги, свернутый вчетверо. Она подняла его, развернула и узнала почерк Николая. Он писал:

«Тебе не так нужны были курсы, как то, чтобы избавиться от меня. А почему бы не сказать правду в глаза, что я наскучил и надоел тебе? Что твое сердце занято другим, более достойным человеком? Так было бы благородно и человечно. Хитрость и лукавство не украшают человека, напротив, они позорят его.

А сколько я, глупый, думал о тебе, с каким нетерпением ждал окончания войны, надеялся построить с тобой наше счастье. Ведь я еще никого не любил. Ты – моя первая любовь. Я полюбил тебя еще там, на фронте, и бережно пронес твое имя в своем сердце сквозь свинцовый ливень и бушующее пламя войны. И вот… обрезался. Обманулся в своих надеждах. Что ж, насильно мил не будешь».

Олеся долго размышляла над письмом Николая, но ни до чего додуматься не могла.

Мысли одна за другой возникали в голове, переплетались, путались.

Прошла неделя, другая, а Николай не заходил. Олеся только слышала его твердые гулкие шаги за дверью, когда он торопился на работу и возвращался домой. Однажды, заслышав его торопливую походку в коридоре, Олеся распахнула дверь и позвала его к себе. Он вошел и, не дожидаясь приглашения, сел на стул.

– Нам нужно выяснить наши отношения, – спокойно сказала Олеся, садясь на стул против Николая.

– Слушаю…

Олеся положила перед ним исписанный лист бумаги:

– Узнаешь?

Николай молча кивнул.

– Хорошо. Ты упрекаешь меня в том, что я не умею говорить правду в глаза, хотя я тебе еще ни в чем не солгала. Согласна с тобой, что хитрость и лукавство не украшают человека. Но в чем же я хитрила или лукавила?

Николай, опустив глаза, безмолствовал.

– Тогда почему же ты, человек чистой и прямой души, не поговорил со мной с глазу на глаз и не сказал своей правды мне прямо в лицо, а украдкой подбросил под стул вот эту глупую писульку? Почему?

Николай вскинул голову и обдал Олесю жарким блеском глаз:

– Да, потому, что я глупею от любви к тебе!.. – он схватил ее за руки и горячо прошептал: – Пьянею и глупею… Как хмельной хожу… В глазах мутится… Если бы ты знала, Олеся, как я люблю тебя… Мне трудно дышать без тебя… – он рванул ее за руки, привлек к себе, обнял порывисто, как налетевший шквал, и стал обжигать ее лицо страстными поцелуями.

Олеся оттолкнула его, вскочила со стула и отошла к окну, поправляя смятую блузку. Николай сунул в рот папироску и стал трясущейся рукой чиркать о коробок ломавшимися спичками.

– Вот что… – строго заговорила Олеся, не поворачивая головы от окна. – Если ты не хочешь потерять моего уважения и дружбы, больше не позволяй себе таких грубых выходок. Они неприятны и оскорбительны.

– Что же я могу с собой поделать? – глухо промычал Николай, глядя в пол.

– Взять себя в руки. Опереться на гвардейскую выдержку.

– Ну, заладили… Семен Семенович о гвардейской чести толкует и она о том же. А если я люблю тебя? А если я полюбил впервые в жизни и с первого взгляда?

– Любовь с первого взгляда – чепуха… пустые слова.

– Чепуха?

– Да, – Олеся обернулась и увидела, как в его глазах засветились недобрые огоньки.

– Че-пу-ха?..

Олеся не отозвалась. Лицо Николая стало хмурым, свирепым.

– Пустые слова? – и вскрикнул: – А вот брат твой был другого мнения обо мне! Да! – он вскочил со стула, бросился к двери и через две-три секунды его быстрые, поспешные шаги загремели по лестнице.

Вошел Семен Семенович.

– А где же Николай? Он, кажется, был у тебя?

– Был, – со вздохом произнесла Олеся.

– И куда он сплыл?

– А вон, – показала Олеся рукой на окно, – по улице зашагал куда-то… – и покачала головой: – До чего же злой он. Страшно злой.

– М-да… – Семен Семенович пожевал губами, разгладил усы. – Поцапались?

– Так… немного…

– Обидел тебя? – и он участливо посмотрел на нее.

– Так… немного…

– Чего затакала? Говори: обидел.

Олеся села за стол, склонила голову и заплакала. Семен Семенович погладил ее по голове, сказал:

– Слезы придержи, дочка. А с ним я поговорю.

Николай пришел поздно. От него сильно несло спиртным духом. Говорил он заплетавшимся языком, дергаясь от икоты.

– М-да… – с укором посмотрел на него Семен Семенович. – Слушай, борода… Лесю любить ты можешь, а обижать не смеешь. Выпить дома вина позволительно, а по закусочным шляться и домой приходить в неприглядном виде – воспрещаю. Я этого не потерплю в своей квартире.

Николай, пошатываясь на ослабевших ногах, криво улыбался:

– А я съезжаю, Семен Семенович.

– Куда?

– Снял себе комнату и… съезжаю. Благодарю за привет… ласку и… все прочее.

– Сумасшедший.

– Нормально… Нормально и… все прочее. – Он собрал в чемодан свои вещички, поклонился: – С гвардейским приветом… Адью…

Николай проковылял с чемоданом по коридору к лестнице и даже не заметил стоявшую у двери своей комнаты Олесю.

А на другой день он пришел к Олесе с повинной, клялся, что будет ей только другом и братом, о женитьбе даже не заикнется.

– Будем дружить во имя памяти твоего брата Николая, а моего фронтового друга. А там поживем – увидим.

Олеся протянула ему руку, и они помирились. Воскресные чаепития и игра в домино продолжались по-прежнему, но на квартиру к Семену Семеновичу Николай не вернулся.

XVI

Соня писала из Курска регулярно, всякий раз обещала приехать на Бронзовую Косу, но прошли осень и зима, наступила весна, а она все не ехала. Наконец пришло письмо, в котором Соня извинялась и сообщала, что ее муж получает отпуск во второй половине апреля, они выедут незамедлительно и проведут первомайские праздники у моря.

Телеграмму Таня получила двадцатого апреля и выслала за Тюленевыми в Мариуполь машину. В полдень шофер доставил гостей в хутор. Встреча Тани и Сони была такой же радостной и волнующей, как и в Курске майским вечером год тому назад. Таня представила Соню и ее мужа Анке, Акимовне, Ирине, Дарье, Орлову, Виталию, Проньке, Васильеву, Сашке, всем, кто пришел к Дому культуры встретить гостей, и пригласила Тюленевых к себе, в хату Дубова. К тому времени Таня и Виталий поженились.

– Вы, женщины, идите к Дубовым, а мы покажем гостю наше хозяйство, – сказал Орлов и обратился к Тюленеву: – Не возражаете?

– С удовольствием.

– Правда, наше хозяйство пока незавидное, но скоро разбогатеем. В людях у нас большая нехватка. Идемте, – и мужчины ушли.

Таня привела Соню и женщин к себе. Когда они вошли в хату, Галя накрывала на стол для чая, ей помогала Анкина Валя.

– Ах, вы умницы мои! – похвалила девочек Таня и сказала Соне, указывая на Галю: – Доченька моя…

– Будем знакомиться, – и Соня протянула ей руку, потом сняла темные очки: – Дай-ка я тебя получше разгляжу… Хороша!.. А это, – обратилась она к Анке, кивнув на Валю, – ваша доча.

– Угадали, – сказала Анка.

– Еще бы! Она удивительно похожа на вас. Тоже хороша. Подружки?

– Неразлучные, – вставила Акимовна.

– В каком классе?

– Заканчивают седьмой. У нас только семилетка, – пояснила Анка. – Два года эвакуация отняла. Но ничего, наверстают.

– Как же дальше? – спросила Соня.

– Захотели быть учительницами младших классов. Поедут в город поступать в педагогическое училище. А по окончании училища возвратятся в хутор, будут в нашей школе детей учить.

– Хорошее дело задумали подружки, – одобрила Соня.

Женщины попили чаю, побеседовали и разошлись. Анка пошла в сельсовет, Акимовна в столовую, а Ирина и Дарья на медпункт. Таня повела Соню к морю. По дороге она вдруг спохватилась:

– Сонюшка, где же твой тюлень-малышка?

– Дома остался. Бабушка не отпустила. Разве она расстанется с ним? Ох, и разбойник растет! Шустрый, непоседливый, как юла. И в кого он таким уродился?

Таня скосила на подругу глаза и рассмеялась.

– В кого же, как не в мамку…

Море было тихим и ласковым. Залитое светом, оно ослепительно сверкало и под легким дуновением ветерка серебрилось алмазными вспышками мелкой зыби. Соня не отрывала от него глаз и задумчиво говорила:

– Мариуполь… сорок первый год… наше знакомство… Ты прощалась с родным морем… Помнишь?

– Такое не забывается.

– Но тогда море было грустным и печальным… А теперь! – и Соня тряхнула головой. – Оно радостное и веселое… Оно посылает нам миллионы светлых улыбок… А воздух! Какой здесь чистый воздух. Хорошо жить у моря!

– Так переезжайте к нам.

– Я бы с радостью, но как мой тюлень… мой Василечек.

– И ему понравится. А работники нам нужны. Дело для него здесь найдется.

– Если бы… все было так… – задумчиво произнесла Соня, глядя вниз, на прозрачную волну, застенчиво и несмело ласкавшуюся к золотистому песчаному берегу.

Орлов, Васильев, Дубов, Сашка Сазонов и Пронька Краснов еще не успели с гостем дойти до МРС, как их обогнали две грузовые автомашины и остановились возле конторы. Из кабины одной машины вышел высокий и худощавый Курбатов, секретарь парторганизации колхоза «Октябрь», что в рыбацком поселке Светличный, из другой выкатился круглый, как шар, низкорослый, плотно сбитый парторг колхоза «Красный партизан» Жильцов из поселка Мартыновка. Орлов сказал Тюленеву:

– Соседи приехали! У нас будет сегодня интересный разговор. Хотите послушать?

– Я человек свободный. Отдыхающий. Почему бы и не послушать?

– Договорились. Потом мы покажем вам свое хозяйство.

Из конторы вышел Кавун, поздоровался с Курбатовым и Жильцовым.

– Это директор МРС, – и Орлов подвел к нему Тюленева. – Юхим Тарасович, знакомьтесь… – Услышав автомобильный сигнал, обернулся и увидел подъезжавшую к конторе «эмку». – А вот и секретарь райкома прибыл.

Шофер притормозил, заглушил мотор.

– Привет рыбакам! – помахал рукой Жуков, открыл дверцу и выпрыгнул из машины. Он, как всегда, бодрый, веселый и простодушный, стал пожимать всем руки. – Здравствуйте, товарищи!.. Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. – Возле Тюленева остановился, пристально посмотрел на него. – Впервые вижу товарища…

– Гость из Курска, – сказал Орлов. – Тюленев Василий Васильевич. Муж той гражданки, которая была в Германии с Таней Зотовой.

– Ныне Дубовой, – улыбнулся Виталий.

– Помню, помню. Таня рассказывала мне. Ну, здравствуйте! Будем знакомы: Андрей Андреевич Жуков. Вы с женой приехали, надо полагать?

– С женой, – ответил Тюленев.

– Она у нас, – сказал Виталий. – Женщины полонили ее.

– Правильно. А мы Василия Васильевича полоним, – засмеялся Жуков. – Юхим Тарасович, что же это ты своей нескладной фигурой дверь заслонил? Приглашай гостя до своего куреня.

– Добро пожаловать! – и Кавун посторонился, протянув руки к двери: – Милости просим…

Все вошли в кабинет и расселись, кто на диване, а кто на стульях. Жуков встретился взглядом с Кавуном и дал понять ему кивком головы – к делу, мол, начинай. Кавун сказал:

– Товарищи, у нас добрые висти. Треба посоветоваться. Яков Макарович, докладай…

И Орлов доложил:

– В августе будет спущена на воду в Южнобугской судостроительной верфи первая партия быстроходных рыболовецких сейнеров. Нашей МРС пока дают четыре сейнера. В будущем году обещают еще дать. То, что мы получим сейнеры, дело хорошее и радость для нас превеликая. Но главный вопрос теперь упирается в квалифицированные кадры, которые должны обслуживать эти суда. Вот и давайте посоветуемся, как нам быть?

– А вы, замполит, уже думали с директором над этим вопросом? – спросил Жуков.

– Кумекали, – сказал Кавун.

– И до чего докумекались?

– Наше мнение такое, – продолжал Орлов. – Командировать в Южнобугск четырех человек – двух от колхоза «Заветы Ильича» и по одному от соседних колхозов, имея в виду, – пояснил он, – что колхоз «Заветы Ильича» как более крупный будут обслуживать два сейнера.

– Правильно, – одобрил Жуков.

– Цель посылки людей следующая: пока сейнеры еще на стапелях, наши хлопцы должны за эти три месяца пройти там, на месте, краткосрочный курс науки в освоении двигателей, установленных на сейнерах.

– А не лучше ли будет, если командировать не четырех, а восемь человек, из расчета по два на сейнер? – предложил Жуков. – Деньги в колхозе есть?

– Есть, – ответил Васильев.

– И у вас? – обратился Жуков: к Курбатову и Жильцову.

– Найдутся и у нас на такое дело.

– Можно и по два, – сказал Кавун.

Тюленев склонился к Орлову, тихо спросил:

– Удобно ли будет мне высказать свое мнение?

– Безусловно… Товарищи, наш гость просит слова.

Все согласно закивали головами и устремили на Тюленева взгляды. Орлов сказал:

– Пожалуйста, Василий Васильевич. Мы слушаем вас.

– У меня такой вопрос: известно ли вам, в каком составе должен быть экипаж сейнера?

– Известно, – и Орлов взял со стола бумагу. – Вот здесь все сказано: капитан сейнера, его помощник – он же и рулевой, механик, его помощник – он же и кок, и радист.

– Не считая радиста, четверо. Тогда, если позволят средства, командируйте шестнадцать человек, из расчета по четыре на один сейнер. Пускай они все изучают двигатель и ознакомятся со штурвалом. Рулевое управление играет важную роль в судовождении. Надо помнить, что в труде, как и в бою, нужна взаимозаменяемость. От этого вы ничего не потеряете, но будете в выигрыше. И в большом выигрыше. Вот еще такой вопрос: из скольких человек будет состоять рыболовецкая бригада на сейнере?

Все обернулись к Васильеву в ожидании его ответа. Васильев подумал и сказал:

– Из трех-четырех человек.

– Они будут лишними на судне, – скромно улыбнулся Тюленев. – Капитан сейнера и будет бригадиром, остальные – членами бригады. Ведь все же они рыбаки?..

– Черт возьми, – шепнул Сашка на ухо Виталию, – вот это по-моряцки ведет разговор.

Предложение Тюленева всех заинтересовало. Действительно, зачем на судне с двигателем в 150 лошадиных сил лишние люди? Для сутолоки? Тем более, что на сейнерах будут установлены лебедки с подъемными стрелами и все механизировано? После деловой беседы и обмена мнениями все пришли к единодушному решению: командировать в Южнобугск шестнадцать человек – восемь от колхоза «Заветы Ильича» и по четыре от соседних колхозов. Бронзокосцы посылали во главе своих людей Сашку Сазонова и Проньку Краснова, заранее определив их руководителями рыболовецких бригад. Курбатов и Жильцов обещали прислать списки своих людей в ближайшие дни.

Когда выходили из конторы, Сашка спросил гостя:

– Вы не служили во флоте?

– Нет, – ответил Тюленев.

– Жаль…

– Но я немного плавал на речном пароходе.

– Что ж, – повеселел Сашка, – как никак, а речной братишка все равно сродни морской душе. Хотите, я покажу вам нашу «Медузу»?

– Потом, Сашок, потом, – сказал Орлов. – Идемте в мастерские.

Тюленев внимательно и с интересом осматривал станки и инструменты. Оборудование мастерских ему понравилось.

– Не так уж вы бедны, – заметил Тюленев.

– Но и не богаты. А вот когда будут у нас нужные кадры и обзаведемся флотом, тогда другое дело, – сказал Орлов.

– Людей у нас не богацко, – покачал головой Кавун. – Война сгубила наших хлопцев.

Жуков, утешая Кавуна, похлопал его по плечу:

– Будут кадры, Юхим Тарасович, будет и флот.

Из мастерских все направились к причалу, где стояла на приколе «Медуза».

– Ось и увесь наш моторный флот, – кивнул на мотобот Кавун.

Тюленев завел мотор, долго прислушивался к его веселому рокоту, заглушил и сказал Сашке:

– Мотор староват, конечно, но он еще послужит немного.

– А чего это вы, – взглянул Жуков на Кавуна, потом на Орлова, – своего гостя не ухой, а техническими блюдами потчуете?

– Я механик, – сказал Тюленев, – и меня это интересует.

– Вот оно что!.. Так что же вы дремлете, эмересовцы, приглашайте Василия Васильевича к себе на работу, – подсказал Жуков. – Предложите ему хорошие условия и – по рукам.

– За условиями дило не станет…

– Было бы согласие Василия Васильевича, а условия мы создадим ему хорошие, – поддержал директора Орлов.

– Ну как? – обратился Жуков к Тюленеву. – Согласились бы перейти на работу в нашу МРС? Или будете скучать по курским соловьям?

Тюленев замялся, развел руками:

– Это так неожиданно. Не знаю, право, что сказать… Но, откровенно говоря… Мне здесь нравится.

– А ближе познакомитесь со здешними людьми, вам еще больше понравится, – заверил Жуков.

– Однако ничего определенного я сказать не могу. У меня жена, теща, и все житейские вопросы мы решаем на семейном совете.

– Прекрасно, – сказал Орлов. – А вот и ваша жена.

К ним подходили Таня и Соня.

– Василечек… – возбужденно заговорила Соня. – Правда, здесь хорошо? Ты посмотри, какое море! Какой простор!

– Нравится? – спросил Жуков.

– Очень! – с жаром выпалила Соня.

– И вашему мужу нравится.

– Наши вкусы не расходятся. Иначе и не поженились бы.

– Это хорошо.

Таня познакомила Соню с Жуковым и Кавуном и сказала:

– Соне так понравилось у нас, что она согласна остаться здесь навсегда.

– Чудесно! – улыбнулся Жуков. – Значит, большинством голосов семейного совета вопрос решен положительно. Не так ли, Василий Васильевич?

Тюленев смущенно повел плечами.

– Какой вопрос? – спросила Соня, бросая взгляд то на мужа, то на Жукова.

– Мы предлагаем вашему мужу перейти к нам на работу. Условиями он будет доволен.

– Василечек, – кинулась к нему Соня, – и ты еще колеблешься?

– Ты хотела бы этого?

– Да.

– А как мама?

– Она перенесла столько потрясений в Курске, что будет рада уехать из этого города. Да еще куда? К морю!

Тюленев ласково посмотрел на жену и сказал решительно:

– Что же, Сонюшка, я согласен.

Все были довольны решением Тюленева. Сашка подошел к нему, сдвинул на затылок бескозырку и радостно заулыбался:

– Руку, братишка!..

Накануне первомайских праздников Тюленевы выехали в Курск. За ту неделю, что они гостили на Косе, Тюленев два раза выходил с Сашкой на «Медузе» в море, доставляя к месту лова и обратно к берегу рыбаков и баркасы. Кавун предложил ему должность заведующего мастерскими и попросил поработать на «Медузе» до прибытия флотилии сейнеров. Тюленев согласился.

В Курске Тюленевы пробыли десять дней. Пока Василий Васильевич оформлял свое увольнение с завода, Соня и мать упаковали домашние вещи и сдали в багаж. Домик свой, как советовала им Таня, они не продали, а поселили в нем родственников.

За эти десять дней Таня и Виталий организовали мужчин и женщин и привели Танину хату, пустовавшую пять лет, в надлежащий вид. Навесили новые двери, вставили стекла, починили крышу, отштукатурили внутри и снаружи стены, побелили их. Хата стала неузнаваемой: помолодевшей, чистой и опрятной.

Когда Тюленевы приехали на Косу и Сонина мать вошла в хату, она огляделась и облегченно вздохнула:

– Хорошо… И вид на море? – посмотрела она в окно.