Текст книги "Анка"

Автор книги: Василий Дюбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

Бирюк уже был на ногах. Он стоял перед осколком зеркала, вмазанным в саманную стену, и приглаживал расческой мокрые после умывания косматые рыжие волосы. Бирюк обернулся на скрип расшатавшейся старой деревянной кровати. Павел сидел, свесив с кровати ноги и обхватив руками голову.

– Что, муторно?

– Башка трещит, – простонал Павел.

– Сейчас я тебя полечу. Идем, – Бирюк прихватил ведро, вывел Павла во двор. – Нагинайся! – скомандовал он и опрокинул на голову приятеля ушат холодной воды. – Ну, что, легчает?

– Хорошо! – потряс головою Павел. Во все стороны полетели сверкающие на солнце брызги.

– Самое верное средство против головной хвори, – назидательно сказал Бирюк. – А теперь утрись, рушник там, в прихожке, на гвозде висит, допей водку, что осталась в посудине, и еще поспи. А я на работу.

Уже на улице Бирюк вспомнил о чем-то и быстро сунул руку в карман. Нащупав новенькие хрустящие бумажки, с облегчением вздохнул:

«Тут… на месте… Богатый, аспид!..» – с завистью подумал про себя, перебирая дрожащими пальцами бумажки. Но в голове шевельнулась неприятная мысль: «А ежели… дознается? – и Бирюк замедлил шаги. – Вдруг пересчитает деньги… На кого подумает?.. На меня, не иначе…» Он постоял в раздумье, потом двинулся решительным шагом: «Не заметит. Денег у него, аспида, побольше, чем бумаг в моей канцелярской папке. Вчера даже сдачу не брал. Богатей!..»

В обеденный перерыв Бирюк забежал домой. Павел, разбросав на кровати руки, с присвистом похрапывал. Бирюк растолкал его.

– У тебя документы в порядке?

– А в чем дело? – зевая и протирая кулаками глаза, вопросом на вопрос ответил Павел.

– Хозяйка спрашивала.

– Анка?..

– А кто же еще? Велела явиться вечером в сельсовет.

– Вот как! – криво ухмыльнулся Павел. – Строгая атаманша. А почему бы ей не пригласить меня к себе домой? Зазнаваться стала?

– Это дело не мое. Документы, говорю, в порядке?

– Не беспокойся! – сердито бросил еще не совсем протрезвившийся Павел. – У меня порядок морской, дружище. Я ей такие документы покажу, что она ахнет и присядет. Скажи ей, что вечером буду.

– Смотри, не подведи, – предупредил Бирюк и хлопнул дверью.

Павел сел за стол, склонил на руку голову, усмехнулся: «Вот как, значит, милашка, встречаешь меня…»

Томительно тянулось время. Павел слонялся из угла в угол, ложился на скамейку, снова вскакивал, меряя шагами комнату. Не такой встречи ожидал он от Анки. Когда плыл на «Тамани», думал: Анка обрадуется его приезду, бросится на шею, обожжет горячими губами, будет жарко шептать на ухо: «Как я скучала по тебе, Павлушенька… Днями думала, ночами не спала, извелась вконец… так хотелось видеть тебя!..»

А ее, оказывается, интересует совсем другое: документы!

«Брешешь, гордячка, скучаешь. А то зачем бы звала? Документы проверить? Врешь! Это дело можно было бы поручить любому сельсоветчику. Не затем приглашаешь меня…»

Павел остановился у оконца. Косые лучи заходящего солнца, падая из-за пригорка на море, ломко дробились на белогривых волнах. На горизонте, то ныряя носом, то вздымая корму, кувыркался в бурунах одинокий баркас, будто помахивая кому-то парусом.

«Неужели и моя жизнь проплывет вот так… в одиночестве?!»

Павел отвернулся от оконца и потер ладонью колючую щеку. Потом достал из саквояжа прибор, мыльный порошок, бритву, помазок. Долго и тщательно брился, поворачиваясь к маленькому зеркальцу то одной, то другой стороной лица. Распространяя запах одеколона, он вышел со двора, когда на уличных столбах и в окнах рыбацких куреней заиграли ярким светом веселые огоньки.

«Ишь, голодранцы, электричеством обзавелись», – хмыкнул Павел, не разжимая губ.

Он шел с приподнятой головой, сдвинув на затылок шляпу и тихо напевая…

У сельсовета невольно замедлил шаг и смолк. Наигранное веселье пропало, точно его ветром сдуло. Он как-то сразу обмяк, неприятно засосало под ложечкой.

«А все же… как она встретит меня?.. Все такой же будет холодной и недоступной или улыбнется, обрадуется?..»

– Иди, иди, – тихо позвал его через открытое окно Бирюк, – ждет.

«Ждет? – встрепенулся Павел, смутная надежда несколько подбодрила его. – Да чего же это я раскис, дурень. Мне ли робеть перед бабой?» – Он вошел в приемную, гулко прошагал по дощатому полу к кабинету Анки, решительно постучал костяшкой согнутого пальца в дверь.

– Войдите! – донесся из кабинета знакомый голос.

Рука Павла застыла на дверной ручке, и вся решимость, с которой он вошел в сельсовет, исчезла. Павел в замешательстве посмотрел на Бирюка. Тот приблизился к нему, шепнул на ухо:

– Не ослабляй гайку, иди. Не укусит.

И только хотел Павел потянуть на себя дверь, как она стремительно распахнулась, и он очутился лицом к лицу с Анкой.

– Здравствуй… Анка… – невнятно пробормотал Павел.

– Здравствуйте, Павел Тимофеевич, – чужим, спокойным голосом ответила Анка, и ее глаза стали холодными и жесткими. – Что же это вы заставляете ждать себя?

– Приводился в порядок… – Павел провел ладонью по щекам. – Не мог же я прийти небритым…

– Что ж, это признак культуры, – серьезно промолвила Анка, но в ее голосе Павел уловил нотки больно ударившей по сердцу насмешки.

«Издевается!» – вскипая от обиды, нахмурился Павел.

– Проходите, – кивнула головой через плечо Анка.

Павел вошел в кабинет, осмотрелся.

– Садитесь.

Несколько минут они молчали, изучая украдкой друг друга. Анка чертила карандашом что-то на листке бумаги, а Павел вертел в руках шляпу, сбивая с нее пальцем невидимые соринки. Молчание тяготило обоих, но никто не решался начать разговор первым.

«Да, он повзрослел, возмужал, вон какой нарядный… Еще интереснее стал… – отметила про себя Анка. – В него нетрудно влюбиться… Да что же это я?..» – опомнилась, поймав себя на этой мысли, Анка и с такой силой нажала на карандаш, что он с треском сломался.

Павел вздрогнул, вскинул голову, и глаза его встретились с ничего не говорящим, холодным взглядом Анки.

«У-у-у, черт! Она еще красивее, когда злая… Не зря я по ней сохну…»

«Нет, – вздохнула Анка, – хоть и отдала ему свое первое чувство, родила от него ребенка, а все же мы чужие… Да, когда-то я любила его. Ради него… позор какой вытерпела…»

– Ты интересовалась моими документами? – прервал ее мысли Павел и положил на стол паспорт, красноармейскую книжку и справку об отпуске. – Вот они…

Анка внимательно просмотрела документы.

– На заводе работаешь? – спросила она, незаметно для себя переходя на «ты».

– На заводе.

– Мне Кострюков говорил. Еще тогда, давно, когда на запрос дирекции завода ответил, что ты дезертировал из колхоза… Как же тебя на завод приняли?

– Рабочие руки нужны были. К тому же я все ж таки колхозником был, а не кулаком.

– Лжеколхозником, вот это вернее, – спокойно сказала Анка, возвращая документы.

– Загибаешь, Анка.

– Известно, правда-матка глаза колет…

Опять воцарилось неловкое молчание. Слышно было, как за дверью, в приемной, хрипло кашлял Бирюк.

– Ты, оказывается, в Красной Армии служил?

– Три года, – самолюбиво вскинул голову Павел. – Награжден грамотой за отличную боевую и политическую подготовку.

– И политическую? – переспросила Анка.

– Да, – с вызовом посмотрел ей в лицо Павел.

– Вот ты какой герой!

– И на заводе такой. Вот, посмотри… – он достал из кармана газету, развернул ее, положил на стол. На первой полосе заводской многотиражки красовался снимок улыбающегося Павла.

«Передовик токарного цеха, стахановец П. Т. Белгородцев», – гласила подпись под портретом.

– Надо полагать, ты уже и в партии? – в упор посмотрела на него Анка.

– Я?… – застигнутый врасплох неожиданным вопросом, Павел пришел в замешательство.

– Вопрос ясен, чего же переспрашивать?

– Пока я …непартийный большевик. Готовлюсь к вступлению в партию.

– Понятно, – Анка поднялась.

«Неужели этим все кончится?» – с тоской подумал Павел и тоже встал.

– Анка… я хочу сказать… Только ты… – бессвязно заговорил он, волнуясь. – Выслушай меня… Прошу тебя.

– Слушаю, – насторожилась Анка: – Говори.

– Анка… – теребя руками шляпу, продолжал Павел. – Я весь исстрадался по тебе… Хочешь верь, хочешь не верь, но это правда… Лучше бы навесить мне на руки и на ноги кандалы, чем жить в разлуке с тобой… Я любил и люблю только тебя, Анка… Затем и приехал на Косу, чтобы хоть одним глазом взглянуть на тебя и на дочку…

– Запомни, – резко прервала его Анка. – К прошлому возврата нет. И больше ни слова об этом.

– Ну, хорошо, хорошо… Только не сердись… И разреши мне повидаться с дочерью.

Анка метнула на него гневный взгляд.

– Может быть, у тебя в городе есть дочь, а тут…

– Что ты говоришь, Анка! – замахал руками Павел.

– То, что слышишь. У тебя здесь дочери нет. И давай прекратим эти ненужные разговоры.

В приемной опять закашлял Бирюк. Павел, понизив голос, сказал:

– Ты хоть потише говори…

– Нам больше не о чем говорить.

Павел поспешно вытащил из бокового кармана пиджака пачку денег, положил на стол.

– Раз ты такая несговорчивая гордячка, так возьми хоть это…

Анка посмотрела на него широко раскрытыми глазами, полными гнева и презрения.

– Купишь нашей дочке обувку, одежонку…

– Вижу, каким ты был негодяем, таким и остался, – покачала головой Анка. – Спрячь деньги. Я совестью не торгую. А моя дочь ни в чем не нуждается. У нее есть все необходимое.

– Но ведь я же отец Вале…

– Нет, моей Валюше ты не отец!.. А если у тебя куцая память, так я напомню тебе кое-что… Забыл, как бросил мне в лицо грязное слово – «шлюха»?! Забыл, как отрекся от ребенка, обозвал его ублюдком?..

– Анка, забудем прошлое, – умоляюще зашептал Павел, оглядываясь на дверь. – Ради нашей дочери забудем…

– Такое не забывается, Павел Тимофеевич. Я еще раз говорю: ты не отец! Уходи! – она отвернулась.

Павел сгорбился, вобрав голову в плечи, толкнул ногой дверь, вышел в приемную. Вслед за ним полетела рассыпавшаяся пачка банкнот. Собирая деньги, Бирюк незаметно для удрученного Павла сунул в карман несколько полусотенных. Вскоре через приемную с холодным, замкнутым лицом прошла Анка. Когда за ней захлопнулась дверь, Павел сжал кулаки, процедил сквозь зубы:

– Хамье… Злыдни проклятые, мой курень и подворье под детские ясли забрали… Баркас, подчалки и сети колхоз присвоил… Да еще такое хамское обращение?.. Ну, погодите!.. – приглушенно погрозил он, потрясая кулаками.

Бирюк широкой ладонью зажал ему рот, злобно зашипел у самого уха:

– Дурак… Разве ты не знаешь, что и у стен есть уши? У моего батьки все конфисковали. Видал, в какой хибарке живу? И не кричу во все горло. Терплю… Идем. Да смотри, держи язык за зубами…

– Ты прав, – согласился Павел. – От обиды вскипел я, не сдержался. Шлюха чертова… Доняла она меня…

– А ты не давай донимать себя.

– Больше не дамся, – Павел бросил на голову измятую шляпу, кивнул на дверь: – Пошли…

VI

На пятые сутки возвратились к родным берегам рыболовецкие бригады. Анка, увидев в окно колонну моторных с высокими мачтами судов, сняла с вилки телефонную трубку, позвонила в райком.

– Андрей Андреевич?.. Васильев со всем своим колхозом к берегу парусит… Через час флотилия будет у Косы.

– Выезжаю! – послышался в трубке короткий ответ Жукова.

Вернувшийся с конференции Кострюков сообщил бронзокосцам приятную новость: Жуков избран секретарем райкома. Андрея Андреевича знали почти все коммунисты района. И когда представитель обкома партии от имени областной партийной организации рекомендовал его кандидатуру на должность первого секретаря райкома партии, делегаты партконференции единодушно избрали Жукова секретарем Белуженского райкома партии.

Когда Жуков приехал на запыленном «газике» в хутор, берег, оживленный и людный, пестревший множеством разноцветных платьев, платков и косынок, был похож на огромную цветочную клумбу. Моторные суда, огибая длинную стрелу песчаной косы, гуськом входили в тихий залив и направлялись к причалам. На мачте впереди идущего судна гордо реял красный вымпел, озаренный багряными лучами клонившегося за пригорок солнца.

Анка, Жуков и Евгенушка подъехали к берегу. При появлении «газика» Павел и Бирюк, стоявшие в сторонке, поторопились затеряться в толпе женщин.

– Под вымпелом идет «Буревестник», – воскликнула Анка, вылезая из машины. – Видите, Андрей Андреевич?

– Вижу.

– На нем комсомольско-молодежная бригада «двухсотников».

– Это что же за «двухсотники»?

– Они взяли на себя обязательство выполнить годовой план улова на двести процентов.

– Молодцы ребята! Наши комсомольцы в любом деле первые застрельщики, – с отеческой теплотой говорил Жуков, любуясь стройной колонной флотилии. – Кто же у них бригадиром?

– Пронька Краснов, а бригаду организовать помог ему секретарь партийной организации колхоза, – и Анка с улыбкой посмотрела на Евгенушку.

У Евгенушки порозовели щеки, и она, радуясь за своего мужа, смущенно проговорила:

– Это мой Виталий.

– Дельный мужик Дубов! – похвалил Жуков.

– Вторым идет «Таганрог», – объясняла Анка, – третьим – «Ейск», четвертым – «Керчь», пятым – «Темрюк»…

– А шестым – «Азов», – подхватила Евгенушка, – седьмым – «Мариуполь», восьмым – «Бердянск».

– Как же вы распознаете их? – удивился Жуков. – Ведь они совершенно однотипные!

– Своих родных да не распознать? – весело взглянула на него Анка. – За десять верст опознаем каждое судно бронзокосцев.

– Да… Тут, действительно, надо иметь настоящий морской глаз.

– У моря рождены, в тузлуке крещены, – засмеялась Анка.

Суда пришвартовывались к причалам. Покидая борт своего судна, бригады рыбаков одна за другой сходили на берег. Навстречу им устремлялись женщины и дети, обнимали, целовали. То и дело слышались возгласы:

– С благополучным прибытием!

– С богатой добычей!

– Благодарствуем! – отвечали рыбаки. Они брали на руки детей, а жены несли их походные робы.

Григорий Васильев троекратно обнял Жукова, взглянул на Кострюкова сияющими от радости глазами, кивнул на секретаря райкома:

– Не забыл боевых друзей, а? – и к Жукову: – Значит, опять к нам в Приазовье?

– Опять к вам, и теперь уже навсегда.

– Вот это наш, морской, порядок! – одобрил Васильев, еще раз пожимая Жукову руку.

А Кострюков подталкивал тихого, застенчивого Краснова, говорил:

– Иди, иди, Михаил Лукич, поздоровайся с Андреем Андреевичем. Или не узнаешь Жукова?

– Признаю… как же… – смущенно бормотал Краснов. – Да как-то совестно глядеть ему в глаза.

– Почему? – спросил Васильев.

– За ерик… за ту рыбную коптильню… Тимофей Белгородцев тогда в грех меня ввел…

– Эк, братец, чего вспомнил, – махнул рукой Васильев,– что было, то волной соленой смыло.

Жуков пожал Краснову руку.

– Здравствуй, Лукич! Как промышлял рыбу?

– Лукич у нас один из лучших бригадиров, – сказал Васильев. – Вы не глядите, что он с виду тихий – работает он с таким жаром, что вот-вот «двухсотников» догонит… Сынка-то своего, Проньку…

– Ну, это еще бабушка надвое гадала! Проньку ему не догнать, – словно из-под земли вырос перед Жуковым Дубов, в высоких с отворотами сапогах, в темно-серой заправленной в брюки рубашке, перехваченной красным кушаком. На сгибе левой руки Дубова висела винцарада, серебрившаяся присохшей к ней рыбьей чешуей, в правой он держал широкополую клеенчатую шляпу. – Привет товарищу Жукову! – и он, кинув на голову шляпу, протянул ему руку.

– Здорово, Виталий!

– Привет Андрею Андреевичу!

– Привет! – работая локтями, сквозь толпу к Жукову пробивались Сашка Сазонов и Дмитрий Зотов.

– Ну, теперь объятиям конца не будет, – засмеялся Васильев. – Пошли, Андрей, – и он потянул Жукова за руку.

– Пошли, Григорий, – окруженный колхозниками, Жуков направился в хутор.

К Дубову подбежала дочка, крепко ухватилась за его руку, защебетала:

– Ой, папка, как ты долго плавал, мы с мамой ждали, ждали тебя…

Дубов подхватил дочку.

– Да родная ты моя! Рыбка золотая!..

Евгенушка, идя рядом, так и светилась счастьем. Анка вела за руку дочку и разговаривала с Кострюковым. Павел и Бирюк, стоя на берегу, хмурыми взглядами провожали колхозников.

– Видел? – толкнул Павел Бирюка. – У каждого ребенка есть отец… Сколько радости у дочки Дубова… Что же отвечает Анка нашей Вале, когда она спрашивает, где ее папка?…

– Брось думать об этом, – проворчал Бирюк.

– Не могу… Десять лет ждал… можешь ты это понять? Я ее, чертовку, знаешь, как люблю?.. – он отвернулся к морю, мотнул головой, со стоном выдавил: – Не могу…

– Дурак! – с досадой сплюнул Бирюк и зашагал вдоль берега.

– Это ты дурак! – бросил ему вслед Павел. – Думаешь, чего я ждал? Мне только уломать бы ее, а потом мстил бы ей за обиду. В могилу свел бы…

На другой день по возвращении рыбаков с моря по просьбе коммунистов Жуков вновь приехал на Косу.

Открытое партийное собрание проходило в Доме культуры. Вместительный зрительный зал был переполнен. Председательствовал Дмитрий Зотов, Евгенушка была за секретаря. На трибуне стоял председатель колхоза Григорий Васильев. Он говорил ровным, спокойным голосом, листая страницы записной книжки.

Собравшиеся внимательно слушали. Даже дед Панюхай, сидевший в президиуме рядом с Жуковым, не отрывал от трибуны немигающих глаз, оттопырив пальцами ухо. Он то и дело склонял голову к Жукову, шепотом выражая свое одобрение:

– А ить ловко-то как чешет, чебак не курица, а?

Зотов стучал по графину карандашом, делал Панюхаю знаки: «Порядок, мол, нарушаешь…». Панюхай виновато моргал глазами и снова весь обращался в слух.

Васильев говорил, что бригады выходят на лов бычка с одной драгой, а Пронька со своими дружками «двухсотниками» работает двумя. Притонение драги[3]3
  Притонение драги – время нахождения сети в море.


[Закрыть] продолжается от сорока пяти минут до часа. Этого времени вполне хватает бригаде на то, чтобы не только осмотреть первую драгу, но и при надобности устранить повреждения. Работая двумя драгами, они экономят по сорок минут на каждом притонении. Каждая рыболовецкая бригада при нормальной работе делает десять-двенадцать заметов, а комсомольско-молодежная бригада «двухсотников» – шестнадцать – восемнадцать.

– Вот и посудите, товарищи, как выгоднее работать: одной или двумя драгами?

– Двумя!..

– Надо равняться по «двухсотникам!» – послышались возгласы.

– Тише, товарищи! – вскинул руку Зотов.

– Чего там «тише!» – поднялась со стула Акимовна, как всегда добродушно-строгая, с гладко причесанными седыми волосами. – Дай людям свои думы обнародовать.

– Всем желающим высказаться будет предоставлено слово, – пояснил Зотов. – И вам, Акимовна…

– А я долгие разговоры разговаривать не охотница. По мне, чтоб слов поменьше, да к делу ближе. Вот и весь мой сказ, – и она опустилась на стул.

– Верно, Акимовна!

– Дельно гутаришь! – поддержали женщины.

– Товарищи! – снова застучал карандашом по графину Зотов, загребая пятерней и отбрасывая назад падавшие на глаза волосы. – Не мешайте докладчику.

В зале притихли. Зотов кивнул Васильеву. Тот полистал записную книжку, захлопнул ее и, глядя на Акимовну, сидевшую между Анкой и Пронькой в первом ряду, продолжал:

– Затем я и выходил с рыбаками в море, чтобы ознакомиться с опытом работы «двухсотников», изучить на месте метод лова рыбы, а потом доложить об этом партийному собранию…

После докладчика на трибуну поочередно поднимались рыбаки, все они высказывали одну мысль: последовать примеру молодежной бригады. Панюхай сидел, уставившись глазами в одну точку, о чем-то размышлял. Вдруг он привалился плечом к Жукову, зашептал:

– Вот какая думка пришла мне в голову, Андреич… В колхозе еще водятся мелкие прибрежные орудия лова. Давно время приспело послать их к чертовой бабушке. Пользы от них ни на грош… Вот построить бы крупные ставные невода да забрасывать их в глубь моря. Соображаешь, сколько рыбы будет?

– А ты возьми слово и выступи, – посоветовал Жуков.

– Да уж времени нету. Мне пора на МРС в ночное дежурство заступать. А то б я им уяснил это дело, – он пожал Жукову руку и, ступая на носки, тихо вышел.

Собрание подходило к концу. Многие высказались по докладу председателя колхоза Васильева. Вопрос, казалось, был ясен. Однако рыбаки выразили желание послушать самого бригадира «двухсотников».

– О чем говорить? – вздернул плечами веснушчатый, рыжеволосый Пронька. – По-моему, все ясно.

– Раз народ просит – иди на сцену, – толкнула его Анка.

Он поднялся на трибуну, подумал и начал так:

– Некоторые товарищи говорят, что, дескать, счастье рыбацкое само за мной ходит. Само счастье ни к кому не придет. Его надо искать. А оно, наше счастье рыбацкое, в глуби моря плавает, – улыбнулся серыми живыми глазами Пронька.

– Верно сказываешь! – опять не сдержала себя Акимовна.

– Наша молодежная бригада, – продолжал ободренный Пронька, – при всякой погоде каждые сутки производит по две обработки ставников. Мы установили для себя твердое правило: не дожидаться подхода косяков рыбы к берегу, а искать и находить ее в глуби моря. К тому же нам хорошо помогает авиация.

У Анки заблестели глаза, и она одобрительно закивала Проньке.

– Но не могут же самолеты все время вести разведку только на одном участке. На кольцевом побережье Азовского моря много рыболовецких колхозов, немало и флотилий, и всех с воздуха сразу не обслужишь. Надо самим быть и ловцами и разведчиками. Вот и все, – и Пронька сбежал по ступенькам со сцены.

Тогда поднялся секретарь парторганизации Дубов.

– Бригадир «двухсотников» забыл сказать вам об одном деле, о котором ребята уже толковали промеж собой в бригаде.

Пронька прислушался, поднял на Дубова глаза.

– А дело вот какое, товарищи… Придумали хлопцы штормоустойчивый ставник…

– И верно забыл! – почесал в затылке Пронька.

– Вещь очень полезная. Надо ввести такие ставники во всех бригадах. Выгода от них огромная. Возьмите ставные невода типа «Гигант». На чем они крепятся?..

– Известно, на гундерах, на опорных столбах, – отозвался кто-то из рыбаков.

– Вот видите, – подхватил Дубов. – А ведь эти столбы в морское дно вбивать надо. Новый ставник их не потребует. Его невод держится на наплавах, которые позволят неводу выстоять при шторме до восьми баллов. Гундерному же неводу с жестким креплением, попавшему в такой шторм, будут нанесены большие повреждения.

– Ай да «двухсотники», – заулыбался Кострюков, глядя на Жукова. – Да они скоро станут «трехсотниками». Ведь чертовски хорошая мысль!

– Мысль замечательная! – согласился Жуков.

В зале зашумели. Рыбаки горячо обсуждали между собой новаторские методы бригады «двухсотников». Но когда раздался дребезжащий звон от ударов карандаша о графин и на трибуну взошел Жуков, шум мгновенно смолк. Всех интересовало, что скажет новый секретарь райкома.

– У меня, товарищи, осталось отрадное впечатление от сегодняшнего собрания. Правильно поступает ваша парторганизация, что не отгораживается от колхозной массы, а выносит на коллективное обсуждение партийных и беспартийных товарищей важнейшие вопросы труда и жизни рыбаков.

На собрании было высказано много ценных мыслей. Почаще проводите, товарищи коммунисты, такие собрания. Польза от них огромная. Права Акимовна, говоря: чтобы слов поменьше да к делу ближе. Ваше собрание было действительно деловым. Поэтому не буду больше задерживать ваше внимание. Скажу одно: хорошенько продумайте всем коллективом все, что здесь говорилось, и за дело. Верю в вас и от души желаю вам успеха.

Коммунисты одобрили новаторский метод «двухсотников». Было единодушно решено: внедрить новшества во всех бригадах колхоза и перейти на штормоустойчивые ставники.

Собрание кончилось, люди расходились. Анка и Евгенушка попрощались с Жуковым и заторопились домой. Дубов, Зотов, Сашка-моторист, Пронька, Васильев и Кострюков, окружив Жукова, продолжали оживленно беседовать.

– Эге! – спохватился Васильев. – Смотрите, зал совсем опустел, только одни мы здесь маяками торчим. Пошли ко мне ужинать, а то Дарья поди заждалась уж. Дома и потолкуем.

– И то правда, – согласился Сашка-моторист. – Все пойдем, что ли?

– Все! – махнул Васильев рукой. – Пошли.

– Мне до дому пора, – взглянул на часы Жуков.

– Никаких разговоров. Идем. С женой познакомлю…

– Пошли, пошли, Андрей, – подтолкнул его Кострюков. – Не упрямься. В Белужьем хозяин – ты. А на Косе – мы хозяева.

Жуков развел руками:

– Видать, ничего не поделаешь. Ну, так и быть, пошли.

VII

Стол уже был накрыт. Гостеприимная хозяйка припасла к ужину вина. Встретила она гостей радушно:

– Садитесь и будьте как дома. А вас, Андрей Андреевич, я давно знаю.

– Вот как, откуда же? – удивился Жуков, любуясь статной, чернобровой Дарьей.

– Мой Гриша и вот Кострюков частенько говорили о вас, вспоминали, как вместе партизанили в гражданскую войну, как организовывали колхоз на Косе.

– Да-а, – оживился Жуков, и лицо его просветлело. – Было дело… А сколько еще мирных больших дел впереди, верно, однополчане? – взглянул он на Кострюкова и Васильева.

– На все свое время – и на дела и на заслуженный отдых, – заметил Кострюков. – Я уж не говорю о ранении твоем, Андрей, но тяжелая контузия – с ней шутки плохи. Пора бы и на отдых.

– В своем ли ты уме, Ваня? – запротестовал Жуков. – В такое время – и на отдых?

– Вот что дорогие, желанные гостюшки, – вмешалась Дарья. – Разговорами сыт не будешь. Принимайтесь за еду, а ты, Гришенька, «подливочкой» распорядись.

– Это мы враз, женушка. А ну, друзья, подставляйте стаканы. Я-то пью самую малость и только по праздникам. А сегодня у меня большой праздник! – и он выразительно посмотрел на Жукова. – Выпьем по единой за здоровье нашего с Иваном боевого друга!

– А если надо будет – повторим! – поднял рюмку с водкой Сашка.

– Такой тост грех не поддержать, – сказала Дарья, наливая себе в бокал вина.

Только Пронька не притронулся к рюмке.

– Ни вином, ни табаком не балуюсь, – как бы извиняясь, пояснил он.

– Молодчина! – похвалил его Жуков.

Закусывали селедкой с зеленым луком, редиской, вареными яйцами и сливочным маслом. Когда Дарья поставила на стол дымящиеся паром тарелки с жирной осетровой ухой, Жуков от удовольствия прищелкнул пальцами:

– Вот это еда! Одним ароматом можно насытиться.

– Хвалите, Андреевич, не отведавши? – еще больше зарумянилась от похвалы хлебосольная Дарья. – Вы прежде откушайте.

– Ты, Дарья, еще не знаешь нашего гостя. До шорбы он большой охотник. Все из тарелки вычерпает, да еще добавки попросит, – сказал Кострюков.

– Вот такие гости нам любы.

Ужин прошел в оживленной беседе. По душам поговорили, пошутили, посмеялись.

Время близилось к полуночи, и Жуков заторопился.

– Может, переночуешь у нас? – предложил Васильев.

– Не могу, Григорий, – отказался Жуков. – Надо побывать и в рыболовецких и в земледельческих колхозах, с людьми познакомиться. Ну, хозяюшка, оставайтесь живы-здоровы. Спасибо за ужин. Давно такой доброй ухи не едал.

– На здоровье, Андреевич. Приезжайте, всегда желанным гостем будете. Да супругу свою привозите.

– Далеко она – в Якутии. Как устроюсь с квартирой, вызову сюда. Тогда уж непременно приедем вместе.

Прощаясь с Пронькой, он спросил:

– Скоро в армию?

– Осенью, Андрей Андреевич.

– Послужи Родине, послужи. Там и для себя много полезного почерпнешь. Армия – хорошая школа.

Жуков еще раз поблагодарил хозяйку и уехал.

Тихая теплая ночь окутала сонный хутор. С берега едва ощутимо дул легкий бриз. На зыбкой поверхности моря искрилась лунная дорожка. В синем безоблачном небе слабо мерцали бледные звезды. Слышно было, как под обрывом сонно ворочалась и тихо звенела вода: блюм… блюм… блюм…

Хорошо в такую чудную ночь, взявшись за руки, пройтись с любимой по пустынному берегу или присесть на прохладный песок у самой воды, слушать дремотный шепот набегающих на косу волн и настежь распахнуть перед милой свою душу. Но… вокруг никого. Тоска давит на сердце холодным камнем, а в душе зябкая, вызывающая во всем теле неприятную дрожь пустота. Тяжкой, невыразимо острой болью ранит сердце одиночество!..

Павел одиноко бродит по берегу. Мрачные, невеселые думы неотступно преследуют его.

«Неужели в ее сердце не осталось ни капельки прежних чувств ко мне?.. А ведь любила ж… Да как любила!..» – и Павел, зажмурившись, живо представил себе, как они с Анкой в такую же сказочную ночь уходили по залитому лунным половодьем берегу далеко-далеко, садились на косогоре и молча любовались звездным небом, вслушиваясь в дыхание моря, согретые светлыми надеждами на счастливое будущее… Горячими руками Анка обвивала его шею, обжигала лицо, губы жаркими поцелуями, взволнованно шептала:

– «Павлуша… родной… ненаглядный мой… Навсегда, навсегда любимый…»

С этими воспоминаниями, с надеждой на примирение стремился из города на Косу, к ней, к любимой, истосковавшийся в долгой разлуке Павел. А как его встретила Анка?.. Перед глазами предстала другая картина, от которой бросает в озноб и замирает сердце… Гневное лицо Анки… Пылающие жгучей ненавистью глаза… Презрительные, убийственные слова: «Ты не отец моей дочери… Уходи!»

Павел зябко поежился. Тело била мелкая дрожь. Пошарил в кармане, достал спички и папиросы. Спички как назло ломались, осыпалась сера. Павел уже изжевал мундштук папиросы, а закурить все не мог. Наконец вспыхнул огонек. Выплюнул изжеванную папиросу, взял другую и с жадностью глотнул горький дым.

«Не верю… не верю… – твердил про себя Павел. – Это она из гордости сказала такое… Старая обида вспомнилась… Это она в отместку мне за то, что я бросил ее и ушел в город… От ребенка отрекся… А она вон как в гору пошла. Вот и задирает нос… Да только все равно любит… любит, чертовка гордая!.. Что ж, подождем, Павел Тимофеевич, потерпим. Остынет и простит… Да и кому она нужна с пригульной дочкой?.. – криво усмехнулся Павел. – Врешь, покоришься, А потом уж я потешусь над тобой. Я тебе припомню твои слова…»

Он посмотрел на яркие огни Дома культуры и зашагал в хутор.

На пустынной улице Павлу встретился Бирюк.

– Что, кончилось собрание?

– Скоро кончится, – зевнул Бирюк. – Мутит меня от ихней говорильни. Хо-о-зя-е-ва! Идем спать.

– Не хочу. Я еще немного погуляю. Что-то голова болит.

– Смотри, тебе видней.

Бирюк ушел.

Павел, спрятавшись в тени акации, ждал. Ждал долго, терпеливо. Когда луна уже перевалила зенит, из зала Дома культуры выплеснулись людские голоса.

«Наконец-то, кажется, закончили», – Павел с облегчением пошевелил затекшими пальцами ног.

В ту же минуту на пороге распахнутой двери Дома культуры показались мужчины и женщины, о чем-то горячо спорившие. Среди толпы, растекавшейся по улицам, зоркие глаза Павла разглядели Анку и Евгенушку; он решительно последовал за ними. Услышав позади торопливые шаги, Анка невольно обернулась на ходу, крепко сжала руку Евгенушки, потянула ее за собой, взволнованно прошептав:

– Идем скорее… Я не хочу его видеть…

– Кого? – удивилась Евгенушка.

– Павла.

– А разве это он?

– Он. Слышишь, догоняет.

– Ну и пускай догоняет. Кстати, я хоть посмотрю на него.

– Не советую.

– Почему?

– Влюбишься чего доброго.