Текст книги "Книга первая. Мир"

Автор книги: Татьяна Танина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)

“Ага! Вот оно что!“ – беззвучно произнес Торопа, стоявший под окном жрицы.

Краем глаза он заметил какое-то движение справа, и обернулся как раз во время для того, чтобы обнаружить в пяти шагах однорогую козу, готовую к нападению. Угрожающе склонив голову, она била копытом, взрывая землю.

– Ух, йё! Единорог хренов, – беззвучно ругнулся Торопа и бочком, вдоль стеночки, сдвинулся с линии атаки. Однако коза, не упускавшая его из виду, развернулась следом, и ее единственный рог снова оказался нацелен на обидчика.

– Э-э-э, ты что сдурела, коза! – зашипел Торопа и даже покрутил пальцем у виска, показывая животине, что он ней думает. В следующий момент коза взбрыкнула, вскинула гузку и понеслась вперед. Торопа ойкнул и, поддерживая штаны, сорвался с места.

Услышав шум, Любавушка выглянула в окно и, заметив за проломленными кустами козий хвост, посетовала:

– Опять коза с привязи сорвалась. Дел понатворит, бестолковая…

С кухни потянуло горелым.

– Ой, совсем забыла, – всплеснула жрица руками. – Девчонки же пряники поставили! – Она кинулась к печи и достала из нее противень с пряным печеньем.

Пряники были особые, фигурные, в форме женских внутренних органов. Их испокон веков пекли при храме для угощения богомолок, что приходили в Верхнюю Крутень со всего Десятиградья, и даже из других областей. Пряники эти обладали лечебными свойствами, потому что тесто для них замешивали на целебной водице из священного источника Великой Матери.

– Угощайся, почтенный Синеок. – Любавушка поставила перед гостем плетенку с выпечкой причудливой формы. – А я сейчас еще что-нибудь соберу.

Гость, хотя и смотрел на нее ясным взором, мыслями был далеко. Он не слышал жрицу и даже не взглянул на подношение. И запах гари не учуял. Он думал о предстоящей встрече с будущим Великим воином.

“Каков он? – думал Синеок. – Ощущает ли свою особость, отличие от простых смертных?“

Любавушка сказала, дитя малое. Так и должно быть. Чем он моложе – тем лучше. А года набегут… Самого Синеока отняли у матери младенцем, только ходить начал. У ребенка-то, если есть у него обиды на жизнь, то незначительные, а если семья дружная, то таковых не должно быть вовсе. Хорошо, если он во всем слушается отца и мать. Родители-то не станут свое дитя плохому учить. Разве какая мать растит свое дитя злыднем? В детстве-то человек – как кусок мягкой глины, из которого можно вылепить все, что душе угодно. Жестоко, конечно, забирать у матери сына, но так надо, ради будущего всех людей. Светозар станет следующим хранителем Ключа… Времени должно хватить, чтобы подготовить преемника и передать ему знания. Десять лет, а, может, все полтора десятка – более, чем достаточно. Великая Богиня так вообще, вылепила людей всего за три дня. Правда, и получились они немного недоделанные. А тут отпущен срок несравнимо больший. Только не помереть бы раньше, только ничего не помешало бы.

Слава всем богам, что рождались на земле великаны! И не важно, воплощался ли таким образом один из величайших замыслов или не крылось ничего, кроме прихоти и легкомыслия деев…

Неизвестно, как поднебесные боги делали свой выбор, и почему являлись не ко всякой зовущей дщери человеческой. Иначе благородных и простых людей было бы поровну. Но велей-то рожалось мало…

Богословы не выявили закономерностей, и не смогли установить, какими именно женскими достоинствами прельщались поднебесные боги. Что их влекло – внешняя красота, становитость и телесная зрелость, или свойства внутреннего порядка – чистота душевная, богобоязненность да покладистый нрав? Так же оставался открытым вопрос о зачатии. Считать ли его непорочным или все же плотским актом? Ведь никто не видел дея, снисходящего или покидающего женщину. Следовательно, все происходило не наяву, а как-то иначе, и женщина поначалу могла даже не догадываться, что понесла божественное чадо.

Но Заринька знала, что было все не “иначе“, а по настоящему, на самом деле. Она видела, слышала, ощущала… обнимала дея как к мужа, а он ее как жену.

И кувшин действительно разбился…

Заринька и мысли не допускала кого-то приманивать. А явился дей именно к ней, как она думала уже потом, после свершившегося, потому что услышал ее истовые мольбы и сразу испытал к ней приязнь.

В ту пору Заринька едва ли не каждый день посещала храм, откуда, как известно, молитвы вернее попадают на небеса, и обращалась к Великой Матери с одной единственной просьбой – поспособствовать с зачатием, потому что за три года замужества все никак не могла ребеночка прижить. Дошло до того, что благоверный стал обвинять ее в бесплодии: мол, глянь, другие-то бабы, сами того не желая, несут одного за другим, а ты все первенцем никак не разродишься. Несправедливые попреки обижали Зариньку, ведь она что только ни делала, лишь бы зачать – и на омовения в купальню Великой Матери ходила, и молилась усердно, и по совету хранительницы отвары разные пила – ничего не помогало. Уж отчаялась совсем и белый свет возненавидела. Вот тогда и произошло чудо…

В тот день в храме Заринька по обычаю посыпала лепестки цветов на алтарь, зажгла благовония в курильнице, и нашептала на дым заветное желание, а после молитвы отправилась к священному источнику за водой. Наполнив кувшин, загляделась на камни на дне ручья, замечталась. Не сразу она заметила мерцание – будто искорки вспыхивали и гасли – в густой тени дубовой кроны. Огоньки отражались на поверхности воды, как в зеркале. Посмотрела Заринька под дерево и ахнула. В действительности-то мерцание было еще красивей и ярче, со всполохами и переливами.

Она поднялась с травы, больше восхищенная, чем испуганная необъяснимым явлением. И в этот миг в том самом месте, где мерцало, неожиданно, ниоткуда возник дей – ни с дерева спустился, ни из-под земли вырос, а выступил чудесным образом прямо из воздуха – нагой и великолепный в своей наготе, молодой, даже юный, просто диво какой пригожий и складный. Завороженная Заринька не могла от него отвести глаз. Даже не будь она очевидицей деева воплощения, все равно сразу поняла бы, что прекрасный юноша – поднебесный бог. Человек не мог быть таким совершенным.

– Услышал я глас твой, полный отчаяния и просящий малого, – легкой поступью дей направился к ней.

– Так я же… просила Ма… – пролепетала Заринька, желая объяснить, что обращалась к Великой Матери, но осеклась на полуслове, потрясенная внезапной догадкой. Ах, неужели… Сердечко забилось в диком восторге, казалось, готовое выпрыгнуть из груди.

Дей же продолжал говорить, будто и не слышал ее:

– Не кручинься, дочь человеческая. Я помогу тебе справиться с твоей бедой, ибо, увидев тебя, возжелал больше всего на свете, – его откровенное признание не оставляло сомнений относительно намерений. Да тут еще Заринька случайно опустила взгляд на его неприкрытый явный признак желания.

Кувшин выпал у нее из рук и разбился о камни на берегу…

Запоздало осознала она, что дей-то – батюшки святы! – совсем голый, и смущенная видом божественного великолепия загородилась от него естественным стыдливым жестом. Но, хоть и спрятала лицо за ладонями, сквозь пальцы подглядывала за бессмертным.

И вовсе не было страшно. Было чуточку стыдно и любопытно.

Дей перешел ручей, как посуху, не замочив ноги. Встал почти вплотную – светлый лицом и могучий телом. Его чудесный, пьянящий, свежий цветочно-травянистый аромат обволок Зариньку.

– О, боги всемогущие, помогите… – прошептала она в беспомощном волнении.

– Я и сам справлюсь, – заверил ее дей, смело обвивая рукой ее талию и как бы невзначай напирая своей божественной мощью.

– Ох, лучезарный, пощади, – взмолилась она, охваченная неуемной дрожью томления.

Дей отвел ее руку в сторону и нежно прижался губами к щеке, отчего по телу жар разлился, снедая плоть и плавя кости. Подкосились ноги у Зареньки – не держи ее дей в объятиях, рухнула бы наземь как былинка скошенная.

– Нет… не здесь, – вымолвила она из последних сил, охваченная несказанной негой.

Дей, подхватил ее беспомощную на руки и, оглядевшись как вор, понес ее в сторону от тропы. Бережно уложив на траву, осыпал ее страстными поцелуями и одарил дерзкими ласкам и овладел ею, совсем сомлевшей…

Пошатываясь, будто пьяная, Заринька вышла к ручью. Наступив на черепок кувшина, она тихо выбранила себя за криворукость, принялась доставать осколки из воды, чтобы вернуть чистоту священному источнику. Увидев свое отражение и шепнув ему “неряшка“, она привела себя в порядок. Вот была б хороша, если б вернулась домой в непотребном виде, растрепанная!

Никто ничего не заметил ни в тот день, ни потом. И сама она никому ничего не рассказала, потому что от природы обладала кротким нравом и слыла тихоней и молчальницей. Дня не проходило, чтобы Заринька не думала о чудесной встрече с деем. И сердечко начинало учащенно биться при воспоминаниях об его ласках. И обмирала вся, представляя, что вот-вот к ней снова явится прекрасный, небесный любовник.

Со временем впечатления притупились, и все произошедшее у священного источника стало казаться прекрасным сном. “Нет, наяву все было, – убеждала себя Заринька. – Отец моего любимого сыночка – дей“. Обстоятельства зачатия Светозара ей удалось ото всех скрыть и при этом ни у кого не вызвать подозрений. Получилось-то как? Когда она поняла, что прижилось волшебное семя, поначалу боясь сглазить, ни с кем не делилась своей радостью, даже с маменькой. А потом уж все сами догадались о ее бремени. И о чем тут говорить? Муж, заметив растущий, округлившийся живот, так обрадовался и такой заботой окружил, что она просто не решилась честно во всем признаться и, тем самым, лишить его простого счастья быть отцом.

После первенца своего Заринька исправно понесла и, одного за другим, родила еще двух детишек. Но если первый – светлолицый, сероглазый тихоня – походил на нее, то последыши уродились в мужа – рыженькие, рябые, крикливые. Заринька думала, что и впредь ей удастся сохранить в тайне благородное происхождение старшенького. Потому как дети, признанные велями, долго в семье не оставались, рано или поздно их отнимали у матерей – таков был закон – для обучения премудростям, дабы, возмужав, они служили людям. Надеялась женщина, что эта участь обойдет стороной ее любимое чадо. Да все напрасно…

Увидев вбежавших во двор и распугавших кур любавушкиных помощниц, Заринька сразу почуяла неладное. Не по ее душу – по Светозарову прислала их жрица.

И точно! Девчонки наперебой затараторили, что Любавушка-де желает видеть ее немедля, и непременно вместе со старшим сыном. Любавушковой воли в селе никто не смел ослушаться. Как можно прекословить жрице Великой Ма? Посему Зариньке больше ничего не оставалось делать, как отправиться на гору.

Дурное предчувствие оправдалось. В доме жрицы она увидела величественного старца, совсем белого, но с глазами удивительно синими, взглядом ясным и проницательным. Как вошла она в светелку, так и остолбенела – столь сильное впечатление произвел на нее гость – даже не услышала, что сказала Любавушка. Старик же будто не заметил ее, только на Светозара таращился. И поняла Заринька, что ее тайна – для него вовсе никакая не тайна. Все знал вель про нее и про ее сына. Любавушка что-то говорила, голос ее доносился до Зариньки откуда-то издалека. Хвалила она кого-то: мол, мальчик хороший, послушный, умненький не годам. А ведь это – про ее сыночка ненаглядного, вымоленного у поднебесных богов, кровиночку родную…

И тут из глубины безропотного, женского существа начал подниматься протест, заклокотало все внутри от несправедливости такой. Да разве же такое мыслимо! Каким жестокосердным был тот, кто придумал закон ребенка у матери отнимать.

– Нет! Не отдам сына! – произнесла Заринька и не узнала своего голоса. – Ни за что не отдам. Хоть убейте!

Поднялся старик, расправил плечи, засверкал глазами, заметал молнии – такой и вправду убить мог того, кто против его воли пойдет. Звуки его голоса показались Зариньки раскатами грома.

– Отдай его мне, женщина! Знаешь порядок. Твой сын – вель! Не для тебя он. Не спрячешь веля под подолом. Он появился на земле, чтобы стать воином. Таков его долг! Не о себе, а о нем подумай, дура-баба.

Закрыла Заринька уши ладонями, не желая слушать правду, замотала головой.

– Мне он богом дан.

– Отпусти, по доброму прошу. Другой придет – заберет, не спросив. Или хуже того – изведет его Злыда как-нибудь хитроумно…

– Какая-такая злыда? – пролепетала Заринька.

– Злыда Темнозрачный, плоть от плоти Маркоши.

О каком Злыде говорит этот человек? Не тронулся ли он умом на старости лет? При всем уважении к его сединам, верилось с трудом. Заринька испуганно покосилась на жрицу, вопрошая взглядом: мол, не спятил ли часом дед?

– Верь ему. Все без обмана, – произнесла Любавушка.

– Пришел Злыда на землю, чтобы сгубить род людской. Грядут страшные времена. И тогда всё, что люди прежде называли злом, покажется пустяком, из-за которого и горевать не стоило. Злыда принесет голод, разруху, посеет на земле вражду и ненависть. Он будет пить кровь человеческую и купаться в слезах. Поверь, женщина, это случится, если его не остановить. Он уже рыщет по земле, выискивая велей, чтобы их убить, особенно маленьких, потому что их проще убить. Знаешь почему? Да потому что великаны – его первейшие враги! И если он переведет всех велей, то и людям – не жить. И жизнь им покажется горше смерти.

– Он боится великанов, да? – спросил Светозар. Все то время, как Заринька пыталась отстоять свое материнское право, мальчик очень внимательно слушал – про долг веля на земле, про Злыду, про грядущие беды. И если первое представлялось ему очень смутно, то про Злыдня-то как раз он все понимал.

– Да! Только великаны могут победить Злыду, а простой человек с ним не справиться, – ответил странный высоченный старик. – Злыда обладает сильными чарами, погибельным для людей.

Про Злыдневы козни Светозар знал – мама рассказывала. Пугала Злыднем младших брата и сестренку, когда те не слушались и начинали баловаться. “Вот, придет Злюха, – говорила мама, – и разрушит наш дом, и пойдем мы босиком по камням катучим, куда глаза глядят, и горюшко горькое обовьется петлей вокруг шеи, и шептать будет, что Злюха не оставит нас, изведет нас всех“. Страшно становилось Светозару, притом, что сам он всегда вел себя хорошо. Слушал он матушку и думал: почему люди претерпевают от Злюхи, и не могут извести его самого? И еще думал, что когда станет большим и сильным, то непременно найдет вреднючего Злюху и победит его.

А тут намедни ему приснился страшный сон, будто встретился ему на дороге черный зверь размером с быка, только вместо копыт у него были ладони с длинными пальцами, и морда – не морда, а вроде как лицо. Но Светозар почему-то сразу догадался, что повстречался с самим Злюхой, да так испугался, что к земле прирос, с места сойти не мог. Злюха кинулся на него, но будто на невидимую стену налетел. Снова бросился – и опять не достал, натолкнувшись на невидимую преграду. А потом вдруг Светозара окружил яркий свет, да такой яркий, что поглотил все вокруг… Разбуженный солнечным лучом, пробившимся в щель в пологе, Светозар переборол ночные страхи. А желание скорее вырасти и стать сильным, чтобы побороть Злюху, стало еще больше.

Оказывается, победить Злюху может только великан.

– Мама, я – великан? – спросил Светозар.

Застонала Заринька, готовая расплакаться, крепясь из последних сил.

– Да! – С трудом далось признание. Семь лет берегла она тайну. Соврать бы ради его, несмышленыша, блага, да как можно, когда он смотрит так по взрослому серьезно, будто в душу заглядывает?

– Пойми женщина, любовь твоя материнская – плохая защита для сына. Опекой своей ты его не убережешь, – продолжал увещевать Синеок. – И сам он не сможет защититься от Злыды, будь он трижды сильным. И не надейся, что беда обойдет твой дом стороной – зло обоймет всю землю, никого и ничего не пропустит. Запомни! Злыду или побеждают, или ему подчиняются, а третьего не дано. Но велей он все равно не пощадит… ни-за-что. Учиться надобно твоему сыну для того, чтобы с умом использовать свой дар, потому что победу не всегда добывают силой. И только я могу обучить его всем премудростям.

– Мама, я хочу побороть Злюху. – Светозар дернул ее за подол

– Иди ко мне, – позвал мальчика старик-великан и протянул ему свою большую загорелую руку. – Я исполню твое желание. Ты станешь Великим воином.

– Нет, – прошептала Заринька, а Светозар уже шел к старику, влекомый силой неведомой, и, подступив, доверчиво вложил в его широкую ладонь свою ладошку, как бы заключая, таким образом, договор.

– Ах, ну как же так! – всплеснула руками Заринька.

Застращал ее грозный вель, и она уже была готова на все, ради блага сына – только не ожидала, что дело так повернется, что Светозар сам выберет свою судьбу.

– Вот и хорошо! – сказал Синеок и ласково заулыбался мальчику. Его лицо, словно озарилось внутренним светом. Он сразу преобразился, отчего все вокруг увидели, что он не старый вовсе, что еще полон сил и задора, и душа у него молодая.

Уладив дело, Синеок засиживаться не стал, засобирался в дорогу. Согласился принять от Любавушки съестные припасы и отказался от вещей для Светозара, которые Заренька, было, кинулась принести. Он поклялся матери, что ее сын ни в чем не будет нуждаться. “В путь-дорогу ни к чему брать с собой больше, чем может унести в дорожной суме, – сказал он. – Да еще плащ и посох“.

Когда он спустились с холма, невесть откуда появился Торопа и, не таясь, засеменил следом. Любопытно же было…

Торопа заприметил старика со своего укрытия издали. Он прятался в кустах акации, что росли на повороте – следил за дорогой и подслушивал, как переругиваются два соседа. Ссорились мужики из-за козы, сожравшей в саду горицветы. Владелец сада утверждал, что сей вред учинила соседская животина. Обвиняемый, естественно, отказывался, говорил, что это сделала не его коза, она весь день паслась на привязи за околицей, где и пребывала до сих пор. Садовод ему, конечно, не верил. Торопа же под кустами тихонько усмехался – знал он, чья коза слопала цветы, такая одна была на все село – имелась у этой скотины особая примета. Ждал Торопа, когда соседи драться начнут, и представлял себе, как выйдет тогда с важным и загадочным видом и, чтобы привлечь внимание, сморкнется лихо, зажав одну ноздрю большим пальцем. Заметив его, мужики перестанут кулаками махать и спросят: чего приперся? А он бы им, мол, спокойно, друже, знаю я на чьем дворе искать виновницу. Разрешил бы Торопа спор как мудрый судья и примирил бы соседей…

Здорово могло бы получиться, не появись на дороге любавушкин гость с зарькиным сыном. У Торопы в голове сразу зароились всякие-разные вопросы. Неужто Светозор – вель? И куда это они на пару, на ночь глядя, собрались, уж не Злыдня ли выискивать? Он мигом забыл про соседей с их цветами и козами и пустился вдогонку за стариком, не решаясь его окликнуть и надеясь, что тот заметит его и заговорит первым.

Наконец Синеок остановился и повернулся.

– Чего надобно? – Его белые брови грозно сошлись над переносицей.

– Спросить хочу, твое благородие, – ответил Торопа, робко подступая к великану.

– Спрашивай! – разрешил тот.

– Чего это, Злыдень взаправду существует?

– Подслушивал?

– Не, не, твое благородие, – мотая головой, Торопа попятился. – Так… слышал краем уха, что Зло пришло на землю.

– Верно, пришло Зло.

– Распознать-то его можно как… али нет?

– По делам узнаешь его.

– А как он к нам из сказки, что ль, попал?

– Не знаю, откуда он взялся, но всем нам он устроит такое, что не в сказке сказать, ни пером описать.

– А чего случится-то?

– Перемены грядут. Страшные перемены.

– Мы не хотим менять Порядок.

– Я тоже не хочу. И сделаю все, что в моих силах, чтобы Порядок оставался прежним.

– Ты уж сделай, твое благородие. Посмотри, как хорошо мы живем. Какая благость на земле. Вон, ведь какой знатный урожай нонче вызрел. Дындлы большущие, того и гляди, лопнут от сока. А тыквелы огроменные, аж как дом.

– Из земли – ты, и весь в заботах о земле, – без упрека или насмешки произнес Синеок. – И понять не хочешь, что Большое Зло нынче бродит по той же земле, что и ты.

– Может, все еще обойдется, а?

– Может, и обойдется…

Могучий старик потопал дальше, уводя маленького Светозара, а Торопа еще долго стоял и смотрел им вслед, размышляя над странными словами уважаемого гостя. Мудрено как-то изъяснялся великан. И вроде на одном языке говорили, а непонятно.

Под вечер, когда покрасневший диск дневного светила на западе наполовину завалился за горную гряду, окрасив небосвод густым багрянцем, а на востоке, где уже разливалась чернота ночи и ртутным блином выкатилась первая луна, в Верхнюю Крутень вошел странник. Одетый в потрепанный, залатанный плащ с капюшоном, он был похож на нищего. Подозрительно бедный на столь щедрой земле.

Торопа, как раз возвращался домой, и уже подходил к калитке, когда заприметил на дороге одинокую темную фигуру. Снова взыграло в нем неуемное любопытство, потому не стал отходить далеко от ограды. Хотя сам он лишний раз не перегибался, ему казалось странным – как это другой человек может отлынивать от работы.

“Хватает же совести побираться и жить за счет подачек от людской доброты! – подумал он. – Вон как капюшон-то на лицо надвинул – стыдно в глаза людям смотреть“.

Остановился оборванец возле Торопы и протянул жалобно:

– Сам я не местный. Пода-ай что-нибудь, мил человек.

– А чё так? Самому, поди, лень работать?

– Случилась со мной беда страшная, – начал жалобить поздний гость, голосом неприятным, дребезжащим. – Уж не знаю, чем прогневил богов… В мой дом попала молния, семья погибла, а на меня затмение нашло. Побёг я, куда глаза глядят, и заблудился, теперь уже не знаю, в какой стороне мой дом. Да и на кой мне на пепелище возвращаться…

– А соседи-то, чего ж не пособили?

– Одни мы жили, в лесу дремучем.

– Ладноть, тут вот у меня, в саду персики на землю осыпались – иди, забирай, сколько найдешь.

Гость тенью скользнул мимо, обдав неприятным запашком.

– Красивые у вас края, – погорелец перешел на вкрадчивый шепот.

– Ага. Сам каждый божий день все гляжу – не нагляжусь.

– Общительный ты, – зашелестело у самого уха. – Должно быть, все про всех знаешь.

– А то! Все знаю, – Торопа не мог не похвастаться. – Знаю, кто с чужого куста ягоды щиплет, и кто к кому женихается, и чья коза давеча горицветы сожрала.

– Вижу, ты – мужик толковый, все примечаешь, – лебезил незнакомец. Его слова, были для Торопы подобны звукам волшебной волынки. Приятно ему сделалось от такого, вежливого обхождения.

– Да. Глаз у меня вострый, как у змея летучего, – охотно согласился он. Подбоченился, надулся важно, как кузнечный мех – большой снаружи и пустой внутри. – Все вижу, все примечаю.

– Случилось чего необычное? – осторожно расспрашивал гость. – Не слыхивал ли какие новости удивительные?

А Торопу хлебом не корми – дай поболтать. Как все болтуны мог и приврать чуток, за что Любавушка неоднократно выговаривала ему. “Твой язык – твой враг, – поучала она. – Сказано было: уста – ворота ума, и если держать их открытыми, то ум ускользает наружу. Ноги ума – воображение, и если дать ему волю, оно уведет с правильного пути“.

Забыл Торопа мудрый наказ, выложил, по простоте душевной, гостю все, что знал: и про то, как встретил у грота старика, который оказался велем, и про зарькиного сына, и про Злыдня взаправдашнего. Увлекшись рассказом, он сам не заметил, как опустился на колени, и вместе с пришлым побирушкой стал ползать под деревьями и шарить руками по траве.

– Засуетились, – прошипел гость, когда Торопа во второй раз стал рассказывать про могучего старика, встреченного у моста. – Теперь-то уж, торопись – не торопись, опоздали они…

– Ты о чем, дядя? – Торопа недоуменно посмотрел на гостя, но не увидел его лица под капюшоном, только черноту. И вдруг в глубине будто два уголька занялись, вспыхнули красным.

Оторопел Торопа и от ужаса весь сжался. Много разных странников и богомольцев бывало в Верхней Крутени, только ни у кого из них глаза в темноте не светились. Торопа, конечно, слыхал про страны заморские, где живут другие народы, не похожие на людей. Видел их на картинках, но чтобы вот так, воочию…

Гость поднялся, распространяя вокруг душноватый, гнилостный, пугающий запах, и персики посыпались у него из-за пазухи на землю, видать, больше не нужны были. Зарычал дико, закинул голову, простер руки к небесам, погрозил кулаками. Из его нутра вырвался глухой и страшный голос, такой, что у тех, кто его слышал, от ужаса шевелились волосы на всем теле.

– Будьте вы прокляты, боги, вместе с вашим Провидением!

– Э-э-э, ты чего богохульствуешь, – прошептал Торопа, отползая от него подальше. – А я еще его персиками угостил…

– Да пропади ты пропадом со своими персиками, плюгавка. Ничтожество!

Обидно стало Торопе: вот тебе и благодарность за душевную теплоту…

– Да я тебя… – Вскочил он на ноги, сжал кулаки, запетушился. – Да я тебя сейчас…

– Что? – рыкнул гость. – Убьешь? Духу не хватит! Только и можешь, что с бабой в постели воевать, и то, когда ейный мужик далече.

Хохотнул утробно безлицый и направился к дороге.

– Скотина неблагодарная! – выкрикнул Торопа ему в спину. Хотелось догнать грубияна, повалить на землю – и ногами, ногами его… Или придушить голыми руками. Или, по крайней мере, пинок хороший отвесить.

Только вот смелости не хватило.

И тотчас у него перед глазами встало строгое лицо Любавушки – будто укоряла она. Мол, мало того, что языком мелешь, хуже болтливой бабы, так ты еще и постоять за себя убоялся, зло оставил безнаказанным.

Неспроста она ему привиделась. Ведь Торопа же, как узнал про Злыдня от пришлого веля, не будь дураком, сбегал на гору к жрице за подтверждением, и та, не стесняясь в выражениях, растолковала ему, что к чему. И между делом, сказала одну умную вещь, запавшую Торопе в душу. “При попустительстве малодушных людей, – сказала Любавушка, – злодей наглеет и обретает уверенность, что ему ничего не будет и за более серьезные проступки, за которыми следуют страшные преступления, а потом и беспримерные злодеяния“. Будто предвидела, что все так вот обернется – стушуется Торопа перед злодеем.

Устыдившись своей трусости, Торопа отступил, прячась от лунного света под деревьями.

Тем временем Любавушка отперла дверь книгохранилища, примыкавшего к храму со стороны рощи и, сняв с крюка с фонарь, вошла внутрь. По проходу между длинным столом со скамьями с двух сторон, за которым днем дети учились грамоте, и книжными полками, тянущимися вдоль стены, жрица уверенно направилась в дальний конец, где хранились священные писания. В набежавшем свете заблестели остатки позолоты на потертых, потрескавшиеся корешках “Повестей Первых Земных Веков“. Их было больше двух десятков, написанных и напечатанных в разное время.

Придерживая широкий рукав, Любавушка просунула руку в узкий зазор между стеной и неровным рядом книг и извлекла оттуда небольшой, прямоугольный предмет, обернутый полотном и перевязанный вылинявшей, голубой тесемкой. Положив его на край стола, жрица осторожно, чтобы не рассыпать сухую, душистую траву, отпугивавшую жучков-древоточцев, развернула тряпицу. Сверток оказался небольшой книгой, в переплете из коричневой кожи.

Книга, которую последние настоятельницы храма прятали от людских глаз, содержала отдельные главы “Повестей“ в их первозданности. Записанные служительницами Великой Богини еще в темные века, они не были искаженны поздними правками, вставками и толкованиями известных богословов. Чуть больше пятидесяти листов с обломанными уголками, без затейливых заглавий и рисунков, заполненные убористой скорописью, где буквицы еще не обрели свой нынешний вид.

Стряхнув с обложки крошки сухой травы, Любавушка бережно положила книгу на подставку и стала осторожно переворачивать хрупкие, желтые листы.

– Ага. Вот… – прошептала она, найдя нужное место.

Жрица склонилась над древней книгой и, затаив дыхание, вгляделась в ровные рукописные строки.

“Много, много веков прошло со дня, в кой Великий Творец столкнул Ненавистника Всего Живого обратно во извечную тьму и запечатал дыру в земле, когда на свет явилось Исчадье Мрака – ни мужчина, ни женщина, ни человек, ни зверь, ни инородец, ибо не был рожден. Бессмертный, как всякое первое божество, он обладал долговечным облачением, неуязвимым для любого оружия“.

– “Бессмертный… неуязвимый“, – прошептала Любавушка.

В современном священном писании, знакомом наизусть, последний стих отсутствовал. Переписчик опустил его, своевольно или по указанию жрецов, составлявших “Повести“, но эта строка таинственным образом исчезла.

– Как дети, ей богу! Глаза ладошками загородили, но источник-то страха никуда не исчезнет, останется. От обмана-то ведь не стало лучше. – Любавушка сокрушенно вздохнула и продолжила читать хорошо знакомую и, в то же время будто незнакомую книгу.

“Не сразу Злыдень явил миру свою черную сущность. Поначалу он бродил по земле и злословил, хулил Трижды Великих, призывал отказаться от веры. Он внушил людям богомерзкие думы, и люди стали говорить между собой, что их сотворили не светлые боги, а Моркон, владыка Мрака. Это был первый грех – грех лжи. За ложью последовали другие грехи.

Внимая злыдневым речам, люди перестали почитать поднебесных богов, Мудрого Отца и Мать Всего Сущего, отреклись от Добра и Света, отказались от заветов, плевали на священные изваяния и рушили храмы.

Другим страшным грехом была гордыня. Злыдень Темнозрачный сказал людям, что Трижды Великие, лишили их бессмертия, потому что не любят их. И тогда люди захотели возвеличиться, стать равными поднебесным богам; собрались они там, где сейчас стоит город, называемый Небесные Врата, и начали строить Лестницу на Небо. Тогда наверху боги увидели, что творят люди, какие они неблагодарные и дерзкие, и наказали их. Лишив образа и подобия Своего, боги превратили зачинщиков строительства в леших, водяных, горных, определив их на веки вечные охранять леса, реки и горы. Боги наказали людей за отступничество, но не прокляли, ибо Трижды Великие любят людей, как родители чад своих.

Снова возверили люди в Трижды Великих Светлых Богов, возвели новые храмы в честь Великой божественной пары и богов Поднебесья. Люди покаялись, денно и нощно возносили истовые молитвы и многократно били челом. Иные избрали путь искупления грехов через проповеди; посвятив себя служению Трижды Великим, они ходили из города в город, из селения в селение, прославляя Всемогущего Творца и Всемилостивейшую Богиню-Мать.

Не все люди однако вернулись к праведной жизни, ибо отрава лжи проникла в их души и снедала изнутри, как червь спелый плод. Такие поклонялись Исчадью Мрака как богу, и приносили ему кровавые жертвы, какие он требовал.