Текст книги "Книга первая. Мир"

Автор книги: Татьяна Танина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)

В минувшую ночь стражи доказали, что едят свой хлеб недаром. При обыске в доме были обнаружены два короба с оружием и добро, награбленное в доме Светлолика. А в городе взяты под стражу владельцы “Черного быка“ и Белякова подворья, что у северной дороги.

В ходе дознания выяснилось, что в городе проживает несколько кромешников, точное число которых установить не удалось. Верховодил ими мужик с самой заурядной внешностью, судя по одежде, среднего достатка, однако средства, которые он давал для дела, были немалыми. Ни его имени, ни места жительства разбойники не знали, а встречались с ним в харчевне “Черный бык“ или на подворье. В последний год вместо горожанина-кромешника с поручениями и деньгами приходил мальчишка, серьезный и злой.

Показания разбойников сходились. Все шестеро прибыли в Небесные Врата по делу, без приглашения никто из них не посмел бы являться в город. Смаглы, которые привезли из-за моря самострелы, получив золото и какие-то колдовские зелья, должны были вернуться обратно в полудненные края, кроме виляйкиного знакомца, с перебитым носом и шрамом, – ему приказали остаться, чтобы обучить разбойников стрельбе из невиданного в полуночных краях оружия. Два лиходея из-под Новогорода, отправленные своим главарем за самострелами, и остановившиеся на Беляковом подворье, на обратном пути должны были сопровождать двух важных для дела смаглов. Вторым, как нетрудно догадаться, был Полубей Ушан, который появился в городе раньше других, пройдя по Старой дороге с караваном. Он вообще, по свидетельствам подельников, всегда держался особняком и относился к остальным с пренебрежением, потому что был приближенным госпожи.

Дней пять назад мальчишка – что он злыденыш, вели не сомневались, – свел всех лиходеев вместе и приказал ждать дальнейших указаний, а потом пропал. Несколько дней к ряду прождав обещанное, кромешники потеряли терпение, да и средства были на исходе. Тогда меченный и Полубей, знакомые друг с другом еще с начала Смуты в долине Величаны, подговорили всех ограбить дом морехода, а, дабы обезопасить дело, отвлекли внимание стражей убийством кровника.

Об Исчадье Мрака удалось узнать совсем немного. Смаглы твердили, что Милица, необычайной красоты колдунья, и есть Злыда. Кроме Полубея, от которого толком ничего добиться не удалось. От своих преступлений он не отказывался, более того был готов признать любое преступление, но как только речь заходила об Исчадье Мрака начинал вести себя как сумасшедший – хохотал, грозил и пророчил скорый конец власти великанов.

Тем же утром Огнишек отправил двух гонцов к новогородскому начальнику стражи, со сведениями о численности шайки разбойников и местах, где те могут укрываться. А уже днем Совет Судей издал указ о строгом надзоре за вновь прибывающими в Небесные врата земными и водными путями. Чтобы всякий владелец заведения, предназначенного для приема гостей, и всякий хозяин, дающий приют приезжим, ежедневно докладывал стражам Порядка о своих постояльцах, их имена, откуда и с какой целью прибыли в город. В общинах полудников и ремесленных кварталах домовладельцы, сдающие чужакам углы, обязаны сообщать о том своим старейшинам, главам и старшинам, и последние обязаны проверить сведения, и в том случае, если гость покажется им подозрительным, сообщить о нем местному судье или стражам. Если кто примет гостя тайком, и его гость будет схвачен стражей за нарушение Порядка, то хозяин понесет наказание: при нетяжком преступлении имущество того домовладельца будет изъято в пользу городской казны, при тяжком же – дом отойдет в собственность города, а хозяин будет сослан на рудники, либо в каменоломни. Если же уличенный в пособничестве разбойникам горожанин является общинником или ремесленником, то и с его общины будет взыскана плата в размере, установленном судьей.

Розыск главного злыднева пособника ничего не дал, стражи не сумели выйти его на след, притом что словесное описание имелось довольно подробное. Также не удалось найти злыденыша, встречавшегося с лихими людьми. В ловушки, устроенные в “Черном быке“ и на Беляковом подворье, которые стали городской собственностью, ни один разбойник не попался.

Через три дня на стене городской тюрьмы по приговору Совета Судей были повешены новогородские злодеи, рядом с выставленным на обозрение, разлагающимся трупом старика-кромешника. Еще через два дня были казнены смаглы без Полубея Ушана. Его повесили последним через десять дней.

Разговоры о страшных преступлениях не утихали еще долго, но уважение и доверие к властям значительно возросло. Ужесточение законов, благодаря чему сократилось даже количество краж, совершаемых беженцами – все это вызывало одобрение горожан.

Остаток осени прошел относительно спокойно.

В этом году преддверие зимы выдалось необычайно промозглым и слякотным. Низкие серые тучи, висевшие над городом, моросили мелким дождиком. Вереницей тянулись короткие, пасмурные дни, похожие один на другой. Изредка деи, будто желая подразнить прозябавших в сырости людей, лениво разгоняли тучи, являя солнышко.

С наступлением зимы по городу распространились слухи о скором начале войны. Что после осеннего унынья совсем уж вгоняло в тоску. Хотя ни о Злыдне, ни о черном воинстве ничего не было слышно, некоторые люди верили – мол, ведь не станут же зря болтать о таких вещах – и с ужасом ждали будущее.

Подобные настроения среди горожан были вполне объяснимы – неизбежно приближалась слепая ночь, в нынешнем году выпадавшая на конец первой трети зимы – ночь чудовищ.

Еще каких-то года три назад, пока чудовища не проявляли своей кровожадной сущности, почти никто не связывал их появление с Исчадьем Мрака. Но еще раньше стражи прекратили розыск людей, пропавших в слепые ночи, первыми осознав безнадежность этого дела. Едва горожане привыкли к жутковатому соседству и приняли это как данность нового времени, чудовища стали нападать. Тогда стражам Порядка пришлось учиться убивать чудовищ – охота за нечистью стала их обычной служебной обязанностью. Вместе с тем, стражи перестали заниматься расследованием смертей, при отсутствии явных следов насилия, случавшихся, как правило, ближе к слепым и полуслепым ночам, когда умирали не старые и на вид здоровые люди, если, конечно, родственники умерших не настаивали на расследовании.

Чудовищ совсем не жалели… А после того случая, когда одно из них, пойманное живьем, вырвалось из клетки и набросилось на толпу любопытных, Совет судей издал указ умерщвлять нечисть на месте. Оставлять в живых чудовищ было нельзя – если люди не убьют чудовищ, то чудовища будут убивать людей, потому что злоба и ненависть в этих тварях неистребимы.

В очередной раз отношение к чудовищам изменилось, когда вдруг со всей очевидностью стало ясно, что все они в недавнем прошлом были простыми людьми, чьими-то родичами, соседями, знакомцами. Хотя их трупы после гибели разлагались быстро, удалось опознать одного, второго, третьего… По особым приметам, – ведь у оборотня в новом обличии сохранялись некоторые черты, отличавшие его в человеческую бытность, – или украшениям. Или по оберегу, который не смог защитить своего владельца…

Останки опознанных хоронили на кладбищах, в могилах родственников. Прах к праху, земля к земле, пыль к пыли. Жрецы не возражали. Более того, если прежде в своих проповедях они утверждали, что чудовищ служат Злу, то ныне стали подчеркивать, что обернувшиеся люди стали жертвами злых сил. И все оттого, что ослабла вера. Священники призывали истово молиться и чаще посещать храмы. Вера должна укрепиться через страдания, говорили они, и тогда Великий Творец и Богиня-Мать окружат людей родительской заботой, и большие никогда не оставят их.

Что же касалось непосредственно оборотней, то по уверениям жрецов, их души остались не очерненными, ибо были заперты в теле чудовища, как в темнице; они как бы спали и не ведали, что творит их тело, захваченное темными силами. Посему эти люди не несут ответа за поступки, совершенные после превращения. Смерть же освобождает их духовные сущности и возвращает к жизни, позволяет переселиться в место родное и чистое, где они забудут про все несчастья и боль, где найдут сладчайшее успокоение.

Проповеди были слабым утешением для тех, чьи родственники исчезли в полуслепые и слепые ночи. Люди, осознавшие свои потери, впали в отчаяние. Так ведь – до тех пор, пока родич числился пропавшим без вести, – еще теплилась надежда, что он вернется домой целым и невредимым, но теперь, когда судьи и Священный совет вынесли смертный приговор оборотням, можно поминальный молебен заказывать. Свидеться с пропащим доведется вряд ли, ибо с последним превращением тот навсегда умирал для людей. Утратив человеческий облик, он напрочь забывал обратную дорогу домой к семье.

Но хуже всего, тяжелее всего было – жить с осознанием того, что чудовища будут продолжать появляться, и следующим может стать родич, сосед или знакомец.

Несколько дней к ряду перед слепой ночью на площадь перед Дворцом Судей приходили горожане, одни из которых, потерявшие родных, были недовольны действиями стражей, другие видели причину всех бед последнего времени в бездействии властей, третьи были обижены на всех и все. Вместе с зеваками они представляли собой толпу человек в тридцать. Они требовали от Совета ответа и принятия решительных мер. Так уж заведено – кто везет, того и погоняют, и ничего тут не поделаешь. Мол, вам, велям, управление доверено, а вы сидите и ни хрена не делаете, только десятину дерете, кричали собравшиеся. Судьи же отвечали народу, мол, ночи не спим, поедом себя поедаем, только о благе горожан и печемся. Порядок в Небесных Вратах держится? Держится. Стражи с преступностью борются? Борются. Горожане не голодают? Не голодают. А снять злые чары с оборотней… Уж простите нас, мы не волшебники. Судьи предлагали крикунам, чтоб те дали какие-нибудь дельные советы, или, по крайней мере, указали правильный путь, если тот им известен… Мол, все, что вы тут говорите, мы знаем, скажите то, чего мы не знаем. Возмущенные горожане, естественно, ничего предложить не могли. Толпа нехотя расходилась.

Если бы только люди знали, что делать…

– Опять собрание…

– Делать им больше него, как глотку на площади драть, – переговаривались стражи. Все утро они безуспешно искали пропавшего купца, об исчезновении которого сообщил владелец гостиницы, и теперь возвращались в свой Дом.

– Так обычное дело перед слепой-то ночью.

– Что толку? Переливают из пустого в порожнее. Только народ баламутят.

– Уж лучше пусть собираются. Хуже, если люди перестанут приходить к судьям со своими бедами. Плохой знак.

– Почему?

– Да потому! Если перестанет народ с правителями общаться, вести разговоры – это будет означать, что Порядок рушится. Когда нету у людей доверия к власти, знать, жди безвластия.

– Вот-вот. Пусть лучше думают, что их беды оттого, что Совет судей ничего не делает, нежели видят корень всех бед в самих судьях. Да и в нас заодно.

– Огниш, разговор есть, – склонился к велю поравнявший с ним Уразеня. – Парой слов надо перекинуться, с глазу на глаз. Это очень важно.

– Хорошо, – начальник стражи остановил коня. – Езжайте, мы вас догоним, – сказал он остальным.

Разговор был необходим им обоим. В последние дни Ловкача будто подменили. Он ходил, как в воду опущенный, с видом уже не отстраненным, а мрачным. И прежде немногословный, превратился вовсе в молчуна. Все сослуживцы заметили, что мается мужик. Осторожно спрашивали, мол, что с тобой, али дома чего случилось, все ли живы-здоровы? Но тот не желал делиться своими горестями. Огнишек попросил Неждану поговорить с Ловкачом по душам, но даже ей не удалось ничего выведать.

Теперь, похоже, совсем приперло Уразеню, и уж мочи у него не было держать в себе накопившееся переживания.

Они спешились и повели коней мимо Дома стражей.

– Давай, Ловкач, выкладывай, что у тебя, – сказал вель, когда они свернули на ближнюю улочку. – Облегчи душу.

– Огниш, дай слово, что выполнишь мою просьбу. – Уразеня пытливо вперился в лицо начальника, ничуть не испугавшись ответного испытующего взгляда.

Вель хмыкнул. Подобное вступление ему совсем не понравилось.

– Чую, недобром дело пахнет.

– Хорошего мало… Однако ничего противозаконного. Даже наоборот… – Страж скривился, как от боли.

– Ну коли так, можешь на меня рассчитывать. Даю слово.

Заручившись наперед согласием веля, Уразеня благодарно кивнул.

– Огниш, ты должен меня убить, потому что я чудовище, – выпалил он на одном дыхании.

Вот так, все просто. И все – сложно.

Огнишек ожидал услышать что угодно, только не это. Он схватился за голову и взъерошил волосы. Это было слишком даже для него.

– Ты уверен? – Из множества вопросов, вертевшихся на языке, он задал всего один.

– Стопудово. Как в том, что ты сын дея.

– Я тоже должен быть уверен.

– Понимаю. Тебе нужны доказательства. Сегодня ночью ты сам все увидишь.

– Ах да! Слепая ночь… Значит, сегодня…

– Лучше – сегодня. Рисковать ни к чему. А то вдруг потом уже не обернусь обратно… человеком.

– Хочу знать подробности. Имею право услышать объяснения.

– Давай, вечером. Все тебе расскажу. У нас будет время.

– Кто-нибудь еще знает?

– Только жена. Она согласна с моим решением.

– Жена будет присутствовать?

– Она уйдет на ночь в родительский дом. Заберет девчонок с собой. Вернется утром. Я обещал проводить ее. Постараюсь проводить по-быстрому. Не хочу, чтобы прощание затягивалось.

– Лады. Как мы с тобой условимся?

– Как стемнеет, приходи в мой дом. И, прошу тебя… Данке ничего не говори. Потом скажешь. Хоть завтра. Пусть думает обо мне как о человеке еще один день… и ночь.

Они обсуждали предстоящее так, словно сговаривались о сделке. Впрочем, это и была сделка, цена которой жизнь.

– Некогда ей будет думать о тебе сегодня ночью и днем. Отправил ее отоспаться перед охотой. А ночью, в дозоре одна дума, сам знаешь какая.

Уразеня улыбнулся каким-то своим мыслям.

– Хотел умереть в человеческом обличии… Да, видно, не судьба. – Он мотнул головой, выражая сожаление. – Не берет меня смерть как человека. Придется чудовищем сдохнуть.

– Нет-нет. Ты – человек. И поступаешь как человек. Хвала тебе, как человеку мудрому и мужественному!

– Так будет правильно, по закону. Пока никому не причинил вреда, не пролил невинную кровь.

– Сделав свой выбор, ты победил Зло.

– Точно. Злыда меня не заполучит в услужение. Скорей бы уж все закончилось. Ты даже представить не можешь, каково это – жить с осознанием своей обреченности. Ум за разум заходит.

Из переулка высыпала шумная группка молодежи обоих полов. Крича, толкаясь и смеясь, юноши и девушки направлялись на площадь.

– Эх, молодежь! Веселое и беззаботное племя, – заметил Огнишек. – Они будто в другом мире живут, не замечая ничего вокруг.

– Да уж. Ни забот, ни хлопот.

Одна из девушек прямо на ходу затеяла игру. Сорвав колпак с головы юноши, она стала того поддразнивать:

– Попробуй отними! Отними, отними, отними! – приплясывала она, прыгая из стороны в сторону.

– Отдай! Меня мать без шапки домой не пустит.

– Я думала, что ты взрослый, а ты, оказывается, маменькин сынок! – Озорница захохотала и, нахлобучив на себя колпак, закружилась в диком танце. Под приподнятой юбкой мелькали изящные ножки с тонкими щиколотками. Волнистыми каскадами метались длинные каштановые с медным отливом волосы.

– Ах, так! – Юноша с самым решительным видом накинулся на обидчицу.

Ловко увернувшись, девушка бросилась бежать и угодила прямо в объятия Огнишка.

– Прости, дяденька, я…, – пролепетала она, поднимая глаза, – нарочно…

– Нарочно? Ты хотела сказать “не“?

– Да… нарочно… не…

– Не нарочно…

Они смотрели друг на друга, словно в зеркало, до того поразительным было сходство, если не считать того, что кожа лица девушки была нежнее, светлее, глаже, а волосы темнее. Их родство определялось сразу, с одного взгляда.

“Дочь? Внучка?“ – гадал смущенный Огнишек.

– Назови свое имя, дитя? – тихо спросил он. – Как зовут твою мать?

Рассерженная его вопросами девушка начала вырываться. Вель не стал ее удерживать.

– Зачем тебе это знать? – гневно произнесла она, пятясь от него. – Не ведал о нас прежде, не думай и впредь.

– Погоди! Я, правда, ничего не знал…

– Забудь о том, что видел меня!

Повернувшись, она кинулась бежать. Растолкав своих сверстников, замерших в недоумении, она скрылась в том же переулке, откуда появилась. Ее спутники, которые ничего толком не поняли, отправились за ней вдогонку.

– Вот так – да! – Огнишек почесал затылок и виновато покосился на Уразеню. – Ты видел?

– Дочь?

– Не знаю. – Он пожал плечами и глупо хмыкнул. – Может, дочь, а может, внучка… Впервые вижу ее. Поверишь? Разыщу ее потом обязательно.

– В детях – наше будущее.

– Будущее, – согласился вель. – Вот только неловко как-то получилось.

– Брось! Если бы ее матери было что-то нужно, она известила бы тебя на сей счет. Не сомневайся. А коль скрыла от тебя ребенка, значит, имела какие-то свои соображения.

– Ну, могла б сказать…

– И что бы ты сделал? Женился на ней?

– Нет, конечно. Нельзя мне… Нельзя, потому что… – Огнишек посмотрел на собеседника с таким видом, словно вспомнил нечто очень важное. – Неважно почему, – закончил он и мотнул головой, отгоняя мысли прочь.

– Верно, любила тебя твоя подруга сильно, раз все заботы о ребенке на себя взяла, – задумчиво заметил Ловкач. – Она, поди, и родила из-за большой любви. Знала, что ты не останешься с ней. А так – не ты, но твое дитя, часть тебя, всегда будет рядом.

– Что? – Вель изогнул вопросительно бровь. Он редко задумывался о возможных последствиях своих любовных похождений. А о наследниках не думал вообще, потому что у него была Неждана.

– Ничего. Огниш, да ты не переживай особо. Ты ж благородный. Кто с тебя чего спрашивать будет?

– Оставила ребенка на память обо мне? Надо будет обязательно ее найти.

Уразеня посмотрел на своего начальника, мысли которого блуждали где-то очень-очень далеко, в прошлом или будущем, и махнул рукой.

– Ладно, Огниш. Будем считать, что мы с тобой договорились.

– Вы семью мою не забывайте, – сказал Уразеня. – Навещайте хоть изредка. Заглядывайте к ним по дороге. Жене будет приятно. Дочкам тоже, что не забывают их папку. – Это были его первые слова за вечер. До этого ни он, ни Огнишек не произнесли ни слова. Молча, как заговорщики, встретились, молча отвели коней в стойло, молча вошли в дом.

– Хорошо. Передам твои слова ребятам. И скажу судьям, чтобы выплачивали пособие твоей семье, по утрате кормильца. Дети твои ни в чем нуждаться не будут. За это не беспокойся.

– Вот, ведь, какая штука – жизнь. Кабы ведал, что придется чудовищем помереть, так и не женился бы, не обзаводился семьей. Что теперь с ними будет? Тебе, вон, хорошо…

– Э, нет. Не скажи…

– А! Ну да. Тоже плохо.

– Как же так вышло, Уразеня?

– Не знаю. Знал бы…

Разговор не ладился. Уразеня поднялся из-за стола и прошелся по полупустой гостиной. Почти все предметы обстановки, кроме тяжелого буфета, он вынес отсюда еще днем, чтобы не мешались, и чтобы не поломать ненароком. Стол задвинул в угол, при нем оставил пару стульев, чтобы было на чем посидеть.

Уразеня достал из буфета бутыль с вином.

– По маленькой? – предложил он.

– Давай! – разрешил вель.

Хозяин выставил на столе нехитрую закуску – хлебцы, сыр, яблоки, сушенные ягоды.

– В прошлую полуслепую ночь я выходил из дому, – сказал Уразеня. – Точно выходил. Где бродил и что делал, не помню. Хотел бы вспомнить, да не могу, как не напрягаю ум. Просто провал какой-то в памяти. В позапрошлое – тоже обращался, но так и просидел в сарае всю ночь.

– Откуда знаешь, если ничего не помнишь? – Они подняли наполненные наполовину кружки.

– Так засовы остались на месте, – пояснил Уразеня и сделал большой глоток. – Ведь когда это началось, я сразу в сарай ушел и заперся там изнутри. Огниш, сам знаешь, что все нечисти ведут себя по-разному – одни прячутся, другие никогда не нападают первыми, третьи ищут жертвы. Так, вот, тогда я прятался. А в прошлый раз я уже вышел в город. Думаю, что сегодня – мое последнее новолуние. Обращусь безвозвратно.

– А если бы ты во время ночной охоты превратился в чудовище? Прямо на глазах у ребят…

Уразень пожал плечами.

– Боги, верно, вмешались. Дали пожить еще немного. И ведь я с пользой для дела пожил!

– Вне всякого сомнения, – согласился Огниш. – Ты отличный страж.

– Когда это случилось в первый раз, так я весь день себя дурно чувствовал. Мутило жутко. Решил, что отравился… Ребята охотились, а я в своем сарае прятался. А второй раз я отпросился, соврал, что жена захворала.

– Жена знала с самого начала?

– Нет. Недавно ей признался. Понимаешь, мочи уж не было. Я ж все это время боялся за нее, ведь мог убить. А она на сносях… Значит, и своего будущего ребенка… Она думала, что я на охоте…

– А родители твои где, отец, матушка?

– Матушка померла во время чумы. В первый же день. Пошла на рынок и не вернулась. Мы с батей ее нашли… здесь недалеко, на спуске. Похоже, она, когда подурнело, решила домой вернуться. Совсем немножко не дошла. Лежала у стеночки, головой к дому.

– Сколько тебе было во время мора? Лет десять?

– Одиннадцать.

– А отец?

– А батю своего я убил, – бесцветным голосом, просто, будто в каком-то заурядном деле признался Уразеня, глядя на пламя масляной лампы. – Уж года полтора минуло с тех пор.

– Он в чудовище превратился? – догадался вель.

Страж с мрачным выражением лица кивнул.

– Он сам меня попросил. Говорит, мол, не жалей, убей быстро. Я ему тогда тоже сказал, что должен быть уверен. В этой же гостиной и прикончил его, когда он обернулся. А на восходе ставни открыл – и батя мой обратился в прах. Потом собрали мы с женой все, что от него осталось, в горшочек и зарыли в могилу матушки, чтобы вместе лежали. Заупокойную службу заказали… Лучше уж я, чем кто другой, верно?

– Да. Сам знаешь.

“Уж не в этом ли кроется причина уразениного характера?“ – подумал Огнишек. Ловкач и в прежние годы, случалось, выказывал беспримерную отвагу, за что и получил свое прозвище, а полтора года назад дерзость его стала граничить с безрассудством. “Ты, что, смерти ищешь? – спрашивали его товарищи. – Прежде, чем башку подставлять, подумай о своей жене и дочках. Что с ними будет, если ты погибнешь?“ Уразеня от них отмахивался: “Двум смертям не бывать…“

– Огниш, ты, когда уходить будешь, ставни открой. Ладно? В слепую ночь вряд ли хоть один вор нос на улицу высунет. Чтоб жена не видела, в какого урода я превращусь. Завтра, по всем приметам, день солнечный будет… быстро истлею.

– Ловкач, как думаешь, когда тебя с отцом заколдовали?

Уразеня пожал плечами.

– Эх, кабы знать… Может, мы с ним съели чего заговоренное… или выпили. Он бывало, на рынке наберет всякой всячины. Хозяйки-то в доме не было, а мы с ним не очень любили стряпней заниматься. Так, на скорую руку, нахватаемся чего попало…

– Скажи, можно как-нибудь узнать оборотня, пока он в человеческом обличии?

– Волшебник или ведарь, может, и распознает. Вот, ты видел меня каждый день, поди, заметил какие-нибудь подозрительные признаки?

– Понятно, – вздохнул вель.

– Собаки тоже не чуют. И кони.

– Плохо.

– Кошки начинают чувствовать за дня два-три.

– Кошки? Даже не знаю, как это может нам пригодиться.

– Огниш, ты спрашивай, что хотел, а то уже скоро начнется.

– Да мне уж все ясно, как белый день. Я получил ответы на все вопросы.

Уразеня приник к щели в ставнях. Со смешанным чувством он посмотрел на ущербные ночные светила. На безоблачном зимнем небосводе одна за другой восходили нарождающиеся луны – малая, похожая на серп из жидкого металла, уже проделала треть своего пути. Большая только показалась дымящимся, тонким месяцем, повернутым рогами назад.

– С тобой совсем не страшно, Огниш. – Страж оглянулся на веля. – Я доверяю тебе даже больше, чем самому себе.

– Я с тобой, друже. До конца, – заверил тот. – Хочется сказать тебе, что-нибудь хорошее, да ничего путного в голову не идет. Вспомнить, как ты служил и сражался? Получится, вроде, как на похоронах. Давным-давно мой учитель сказал мне: “Добро не в силе, а в добре сила“. Так вот, про тебя это. В твоем поступке сила добра.

– Ты прости, Огниш, что забот тебе прибавил.

– Да, брось ты. Мне совсем не трудно. То есть… Ты правильно сделал, что обратился ко мне. Что ж за время-то такое пришло… – Вель пригладил волосы, впервые выдав свое волнение. – Друзей приходится убивать.

– Все из-за моего малодушия… Не хватило мне духу наложить на себя руки.

– Да ты что! В петлю лезть думал? Очень плохая мысль…

– Огниш, тут еще вот какое дело… – Уразеня подсел к столу и, налив себе вина, выпил залпом. – Данке скажи… Передай ей, что я ее очень… Нет! Скажи ей, что она самое лучшее, что было в моей жизни.

– Погодь! Вы что схлестнулись, что ль… ты с ней? – Вель, сжав кулаки, начал багроветь. – Ловкач, да как ты мог? Она же мне как дочь!

Бессознательно осторожничая, Уразеня отодвинулся подальше от начальника.

– Знаю. Моя вина. Не ищу себе оправдания.

– У тебя же семья! Жена на сносях! Я же доверял тебе!

– Огниш, так получилось! Уже не изменить ничего, – твердо произнес Ловкач, глядя велю в глаза. – Пойми, я сейчас предал Данку! Ты бы ни в жизнь никогда и ничего не узнал от меня, даже под пытками! Я признался тебе не ради похвальбы и не для того, чтобы боль причинить. Хотя больно… и тебе, и мне. – Он виновато опустил голову. – Не хотел тебе говорить. Просто подумал, что Данка… Она же может решить, что ты меня из-за нее… А ты – ни сном, ни духом. И получится, что я подвел тебя, когда попросил оказать мне услугу.

– Давно ты с ней?

– С начала осени. Помнишь, ты нас отправил проверить одно сельцо в Черноземелье?

– И вам все это время удавалось таиться?

– Так ты убил бы меня, кабы узнал, – вскинулся Уразеня и тут же снова поник. – Хотя теперь все равно убьешь. Но уже все равно.

– Убью…

Разметанные волной возмущения мысли стали упорядочиваться. Нет, не Ловкач склонил Неждану к близости, хотя он, безусловно, парень видный, все достоинства при нем. Сама Нежданка, поди, его соблазнила. А он молодец, ни жестом дурным, ни попреком ее не выдал, не стал на нее вину сваливать, полностью на себя грех взял. “Уж кто тут виноват, так это только я сам, – подумал Огнишек. – Потому сам свел их вместе. Да еще плохо приглядывал за девкой, не думал никогда о ее чувствах. Могло быть и хуже, влюбись Данка в какого-нибудь хлыща. Ловкач-то хоть во всех отношениях мужик правильный“. Эх, в другое время, да если бы Нежданка не была благородной, если б не ее предназначение, да если б Уразеня не был женат… Сам бы лично просватал за него девку. Может даже лучше, что – к добру ли, к худу ли, – тут распорядился случай, вразрез его соображениям.

– Не кори себя, Ловкач. Я все понимаю. – Огнишек, подперши щеку ладонью, посмотрел на Уразеню. – Данка такая… Коли захочет чего, то завсегда своего добьется. А если чего не захочет, то и силой не заставишь делать.

– Огниш, я же простой смертный. А она ко мне так приластилась… такое нашептала… Не смог удержался. Прости.

– А что нашептала-то?

Ловкач улыбнулся воспоминаниям, да так, что вель был готов убить его немедля.

– Огниш… Нехорошо как-то… Подло будет с моей стороны… Она же мне доверилась.

– Я тебе тоже доверился, – криво усмехнулся вель. – Ловкач, ее слова повтори. Не стану больше ни о чем тебя расспрашивать. И Данку укорять не буду, ни словом не обмолвлюсь при ней.

– Знаешь, Огнишь, я уж хотел было Данке раскрыться, ее попросить об услуге. В каждую нашу встречу собирался сказать… да от того только любил ее горячее, никак не мог напиться ее сладостью, каждый раз был как последний. – Уразеня приложил руку к груди, обращаясь к памяти сердца. – А тогда в лесу, где мы заночевали… В общем, стиснула она меня, так что не вырваться, сам знаешь ее силу, и прошептала: “Страстно желаю любления твоего, Ловкач. Знаю, ты без малейшего насилия над собой может дать мне то, о чем прошу. Ты обретешь больше, чем потеряешь. И после не напомню ни словом, ни взглядом, ни делом. Не отниму тебя у твоей семьи“. А мне вовсе не хотелось вырываться… Хотелось умереть в ее объятиях.

– Это кормилица ее, мать ее, растудыть, поди, научила. Я тоже не устоял бы, не пошевели она при том даже пальцем.

– Огниш, передай еще Данке, пожалуйста, что я прошу у нее прощения. Я уже тогда знал, что наша любовь долго не продлится. Хотя она не требовала никаких обещаний. Она благородна во всем.

– Очень сожалею, Ловкач. И Данку жалко.

Уразеня покачнулся и схватился за горло.

– Оно проснулось… – Он прислушался к своим ощущениям, к тому, как пробуждается чудовище внутри. Его охватил знакомый озноб, выступил пот. – Лучше отойду от тебя, от греха подальше.

– За меня не беспокойся. – Огнишек сдернул с пояса косынку и завязал на голове, чтобы волосы во время схватки не лезли в глаза. – Одно чудовище не сможет меня окружить, а зайти со спины я ему не позволю.

Узарене понравилась шутка. Он усмехнулся, но тут же поморщился от боли. Извиваясь в сильном, ломотном приступе, попятился к стене, ударившись спиной, сполз на пол и скорчился подобно ребенку в материнской утробе.

– Отпускает немного, – прохрипел он. – Ненадолго. Сейчас опять начнется судорога. Погано мне, Огниш. Ощущение такое, будто тело разрывается на части… будто от меня живого отрезают по куску… и вместе с тем выворачивают наизнанку. Скорей бы уж чудовище высвободилось… Скорей бы уж кончилась эта пытка…

Огнишек поднялся и взялся за рукоять меча. Он не сводил глаз с дрожащего и постанывающего Уразени, для которого превращение означало прекращение мучений. Должно быть, сама эта мысль, что он, наконец, избавится от страданий, утешала его…

– Все, – прошептал Уразеня. – Сознание мутиться… Глянь, Огниш! Вот… – Он с удивлением и неверием смотрел, как удлиняются его руки и отрастают когти, как темнеет и покрывается чешуей кожа. – Прощай, вель…

Огнишек вытащил из бока чудовища окровавленный меч и еще долго не шевелясь стоял над его растянувшемся в прыжке телом, да так и рухнувшем на пол.

– Прощай и ты, Ловкач. Ты был хорошим другом и отличным стражем, – тихо сказал он. Потом склонился, взял чудовище за лапу и оттащил под окно.

Опершись о стол, он налил полную кружку вина и выпил. Потянулся к лампаде, чтобы погасить свет, и показалось ему, что его рука дрожит. Нет, показалось. Рука была ему верна. Потушив лампаду, он подошел к окну и, скинув крючок, распахнул ставни. Неожиданно отчего-то защипало глаза. Он понял, что плачет после того, как, сорвав с головы косынку, уткнулся в нее лицом.

Весть о смерти Ловкача Неждана выслушала сдержано, не разрыдалась, только шмыгнула носом и размазала кулаком слезу, скатившуюся по щеке. Ей первой Огнишек рассказал о том, что Уразеня был обречен и сам попросил об услуге, опустив при этом все подробности задушевной беседы. Потом поставил в известность Перегуда и посоветовался с ним, как лучше представить дело перед сослуживцами. Десятник решил, что верным людям можно сказать всю правду, остальные же пусть считают Уразеню Ловкача погибшим при выполнении служебных обязанностей.