Текст книги "Книга первая. Мир"

Автор книги: Татьяна Танина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)

– Надо поговорить с ней о Данке.

– И поговоришь, – закивала жрица. – Одно другому не мешает.

– Ничего “другого“ не будет, Гордея.

– Конечно-конечно. Сейчас, я тебя отмою, – заворковала она, будто не ругалась еще минуту назад, – и ты снова будешь пахнуть сеном и медом. А вещи твои вонючие мы сожжем.

– Ты мне предлагаешь голым ходить? – обречено спросил вель.

– Отчего ж! Хотя тебе не стыдно и голым показаться. Тебе же есть, чем похвалиться, другим на зависть. Зачем скрывать под одеждами такое великолепное тело.

– Подчиненные не поймут.

– Оставайся с нами. Здесь тебе никто и слова поперек не скажет. Будем на тебя молиться.

– Я не могу бросить службу.

– Ну, хорошо. Только вещи твои мы все равно сожжем, а то они аж гнить на тебе начали. Но ты не беспокойся, голым не останешься. Мы с дочкой решили тебе подарок сделать на праздник весеннего равноденствия, заказали для тебя одежу, чтобы ты оделся во все новое, как и Мать-земля. Думаю, земля не обидится, если ты приоденешься в новое чуть раньше ее.

Выгнав Огнишка из ванной, где тот чуть было не уснул, Гордея, как обещала, умастила его тело благовониями. Она была мастерицей своего дела. При этом мурлыкала что-то приятное о том, как он великолепен, и будь она моложе хотя бы лет на десять, ублажила его так, что помнил бы всю жизнь. Потом проводила его на половину Летунки и, не слушая его возражений, уложила в постель. Он не помнил, как провалился в сон, убаюканный тихим голосом старой жрицы.

Разбуженный странными звуками, Огнишек выхватил меч из ножен и рывком сел.

Полумрак комнаты прорезали широкие полосы лунного света, сочившегося сквозь камышовые занавески. В дверях стояла Летунка.

– Даже во сне воюешь, вель, – усмехнулась она. В ее словах слышалась грусть. – Ты спишь в обнимку со своим мечом. Тебе кругом мерещатся враги?

Он перевел дыхание.

– Прости, Лета. Не хотел тебя напугать. Уснул, пока тебя ждал.

– У нашей девочки все хорошо?– спросила она устало.

Придерживая накидку, Летунка неспешно направилась к нему. Шелковое платье, искрящее золотым шитьем, мягко обволакивало изгибы ее тела. Дразня, вздрагивали ничем не стесненные груди, вызывающе покачивались бедра. При каждом шаге мелодично звенели подвески на ножных браслетах, которые и разбудили его.

– Данка жива и здорова. – Огнишек, не сводя с нее глаз, загнал меч в ножны и положил рядом с собой. – А что у нее на душе, мне не ведомо.

– Зачем грозный воин забрался в мою постель?

Действительно, зачем? Да просто так получилось!

Огнишек хотел спрятаться от всего мира, потому что ужасно устал. А для этого месте лучше, чем обитель Ма, не найти. Он хотел рассказать кому-нибудь, что Злыда убил его дочь, о которой он узнал недавно. Кому, как не Летунке, исповедаться? Еще он тревожился о Неждане, которая после гибели возлюбленного замкнулась, и не делилась с ним своими переживаниями.

Он наделся, что Летунка произнесет слова, которые его успокоят. Что эта мудрая и опытная в вопросах любви женщина даст обещание поговорить с Данкой, и материнским советом удержит его воспитанницу от опрометчивых поступков. Он собирался сказать Летунке, много чего важного и серьезно, но только и произнес:

– Поговори с Данкой, разузнай о ее тревогах.

Жрица остановилась, не дойдя до ложа.

– Хочешь, чтобы я выведала у своей дочери женские тайны, и рассказала о них тебе, тем самым предав ее? – Полупрозрачная накидка окутывала ее, словно облако, колеблющиеся складки наряда поблескивали золотыми нитями. Волшебный сумрак скрывал возраст женщины, придавая ее облику таинственные и привлекательные черты, которые не обнаружишь при свете дня. – И всего-то?

Очарованный ночным видением, Огнишек изменил начальное намерение. Он будет последним дураком, если проведет эту чудесную ночь с красивой женщиной… за пустопорожней болтовней!

– И еще. Очень хотел тебя увидеть, – прошептал он, вглядываясь в бледный овал ее лица. – Я скучал по тебе.

– Да ну! – наигранно удивилась она. Ее влажные глаза блестели, а накрашенные губы казались открытой раной. – Ты, должно быть, долго искал дорогу, а ехал по ней еще дольше. Не опоздал ли ты, часом?

Она была на него обижена, и, кажется, давно разочаровалась в нем.

– Согласен, я заслужил упреки. Но лучше поздно, чем никогда. Верно? – Отбросив покрывало, Огнишек решительно поднялся. Он предстал пред ней нагой, во всем своем великолепии, тем самым, заявляя о своем твердом намерении. Лучше сделать и сожалеть, чем потом жалеть, что не сделал…

– Подождал бы, пока я состарюсь вовсе.

– Прости. Прости меня, Лета.

– За что ты просишь прощение?

– За все обиды, что причинил тебе. Прости за то, что было, за то, чего не было… хотя могло быть. Прости за то, что сделаю сейчас. – Он медленно подступал, осторожно, будто крался, подобно охотящемуся хищнику – большой, тяжеловесный с виду, однако легко владеющий каждой мышцей, неторопливый и готовый к прыжку, подобравшийся еще недостаточно близко, но уверенный, что жертва не ускользнет…

Не подозревал ловкий охотник, что сам угодил в ловушку. И чем дальше, тем больше запутывался в умело расставленных сетях, сплетенных из движений, жестов, слов, взглядов и запахов.

– Что случилось, Огниш? Ты сковырнулся с лошади?

– Во-первых, у меня конь. А во-вторых, хвала божественному Свету, пока еще я крепко держусь в седле.

– В городе не осталось женщин, достойных твоего внимания?

– Ты достойнейшая из достойных, земное воплощение Ма, божественная невеста.

– Так, ты всерьез решил наверстать упущенное? – Летунка пятилась, звеня подвесками. Наткнувшись на стену, она скрестила руки на груди и с вызовом вскинула голову. – А если я откажу?

– О, прекраснейшая из жриц Ма-Любовницы, смилуйся над страждущим! – Вель опустился на колени. – Дай утешение несчастному. Ведь ты же не хочешь, чтобы я умирал в мучениях?

– Не рано ли ты помирать собрался, милый друг? – развеселилась она. – Ты еще всех нас переживешь лет на сто, а то и двести.

– Какая разница, сколько я проживу! Главное, что на пороге смерти я вспомню, как красивейшая из женщин отказала мне в любви, коей щедро одаривала других, и буду горько плакать и сожалеть о том, чего она меня лишила. – В молящем жесте он простер к ней руки. – Ведь ты же не хочешь доставлять боль и страдания старику, каким я стану лет через сто или двести?

– Ты не только великолепен, но и велеречив. Ты всех своих любовниц так убалтываешь? Должно быть, образ старого, умирающего, блудливого веля их пронимает до глубины души.

– Обычно я обхожусь без предисловья. Ты единственная, перед кем я встал на колени. Тебя ничуть не тронули мои мольбы? О, жестокосердная!

– Ни одна из осчастливленных тобой любовниц не ждала тебя так долго, как я, – тихо призналась она.

Она ждала! Она не говорила, что перестала ждать. Огнишек поднялся, обдав жрицу диким и божественным веянием, и уперся руками в стену по обе стороны от нее. Летунка обмерла, задыхаясь от поднявшейся с ним и захлестнувшей ее жаркой волны. Своей почти осязаемой мощью он подавлял в ней всякое желание сопротивляться. Даже ничего не делая, он обаял, лишая остатков воли. Опытная любовница, всегда остававшаяся хозяйкой положения, она вдруг ощутила свою беспомощность. Вдыхая чудесный запах его возбуждения, она словно таяла и растворялась в его тепле.

– Ты позволишь мне? – страстно прошептал он. Сильный, самоуверенный, знающий о своей неотразимости – он возвышался над ней, заслоняя слабый лунный свет. Кто мог подумать, что станет просить разрешение, что, вообще, умеет просить.

– Не желаю ничего другого, кроме твоей любви. Жажду ласк твоих.

Он властно привлек ее к себе и замер на мгновение, чтобы сдержать стремительно нарастающее желание. Много раз в своих мечтах он приходил на любовное свидание к Летунке, но не так все виделось.

– Я давно хотел… – прошептал он. – Иначе все представлял…

– Ничего не говори, вель. Делай, что хотел.

Они жадно впились ртами в друг в друга. Путаясь в складках легкой накидки, его руки заскользили по изгибам тела, обтянутого легким платьем. Близость и в то же время недоступность женщины еще больше возбудила веля. Тихо прокляв тряпичные преграды, он начал освобождать жрицу от покровов. Он торопился, словно кто-то мог ему помешать или запретить. Словно эта ночь была его последней ночью на земле.

Полупрозрачная накидка, похожая на искрящуюся дымку, слетела на пол. За ним последовало расшитое бисером оплечье. Платье, которое держалась лишь на одной завязке, соскользнуло вниз. Невесомая ткань, подобно струящейся воде, стекла к ее ногам, обнажая прекрасное тело служительницы Ма-Любовницы.

Тело зрелой женщины, в котором таилась бездна чувственности.

Храм наслаждения, где в алтаре и жизнь, и смерть, и возрождение.

С глухим рычанием и трепетом он прижал Летунку к себе. Ее кожа с виду гладкая и белая, как мрамор, на ощупь оказалось прохладной и бархатистой. Его руки радовались округлости ее плеч, пышности грудей, напряженной крепости живота, следовали по изгибам ее тела от тонкой талии к роскошным бедрам. Легко подхватив жрицу на руки, пьяный от страсти и томимый желанием, Огнишек отнес ее на ложе, где его нежные ласки сменились грубым напором.

– Нет. Погоди, – прошептала Летунка, выскальзывая из его объятий. – Ты еще не все изведал. Предвкушение слаще слияния.

А он-то думал, что в постели его уже ничем нельзя удивить!

Прикосновения жрицы заставляли его прогибаться и содрогаться от наслаждения, а короткие перерывы, неожиданно наступавшие в череде утонченных и смелых ласк, вызывая разочарование и вместе с тем еще сильнее разжигая вожделение, принуждали молить и требовать. Когда доведенный до исступления, он был готов взять жрицу силой, она уступила его натиску. Как прежде дала ему почувствовать свою власть над ним, теперь показала свою готовность покориться. Тяжело дыша, будто в изнеможении, она упала на подушки, чем ввергла Огнишка в смятение, отчего его рассудок на мгновение просветлился. Он не набросился, как голодный зверь, а взял нежно.

Он овладел ее телом, но одновременно был пленен.

Она отдавалась ему с таким исступлением, что казалась обезумевшей.

Они не хотели думать о том, что их первая ночь любви может быть последней.

– Напасть внезапно… Застать врасплох, – прошептал Темнозрачный, глядя в окно на Дворец судей, в котором заседали ненавистные великаны. – Оставшись без судей, без защиты стражей, горожане не смогут оказать достойное сопротивление.

Он решительно вознамерился свергнуть законную власть в Небесных вратах. Уже скоро из полудненных краев прибудут три десятка воинов, посланных Милицей, а из ближних областей подтянутся лихие люди. Собрать все силы он не успел бы. Да и ни к чему пока.

Неплохо было бы задействовать воинов Мрака. Но, едва те переправятся через реку, их же сразу заметят, что испортит все дело. О внезапном нападении можно будет забыть. А когда весть о темном племени разнесется по полуночным землям, весь народ ополчится.

Разбойникам-то куда проще, под видом купцов, богомольцев или поденщиков проникнуть в город. Темнозрачный постоянно напоминал своим детям, возглавлявшим шайки, и главарям-кромешникам об осторожности – для них же самих лучше не привлекать внимание стражей.

Еще наказал быть щедрее на посулы.

Плохо, что не со всеми лиходеями он успел заключить договор. Приходилось приманивать обещаниями да уповать, что придут все, из любви к убийству и грабежу. То бы было, если б владел их душам – примчались бы в припрыжку, стоило лишь приказать. Но еще не поздно это исправить. Поэтому главарям ватаг он сказал, что если какой разбойник станет настаивать на свидании с Властелином – он готов встретиться. Уж с глазу на глаз он сумеет подчинить себе любого.

А после свержения велевой власти, он отдаст ненавистный город на разорение.

Темнозрачный не сомневался, что сумеет осуществить свой замысел. Пусть при этом погибнет большинство его слуг, а кому-то из великанов повезет уцелеть. По любому он будет в выигрыше.

Однако главной была не военная сила, а коварный сговор – соучастие в злодеянии внуков судьи-правителя, Сверчка и Торши. Если бы он не сумел привлечь на свою сторону, то тут уж никакая вооруженная поддержка не помогла бы.

Он оморочил их, когда они были детьми, и принимал деятельное участие в их судьбе. Братья, в нежном возрасте потерявшие родителей, питали к знахарю странную, необъяснимую привязанность – не потому, что были спасены им от чумной смерти, – им просто хотелось быть рядом с ним. Он притягивал их, как магнит железо, как огонь мотыльков. Однажды Борислав, проведав об этой сомнительной дружбе, строго настрого запретил внукам встречаться со Скосырем. Однако мальчики, не взирая на запрет, продолжали тайком бегать в лекарственную лавку, где всегда могли получить монету на медовый пряник или леденец на палочке, поглазеть на вскрытые трупики ядовитых гадов, плавающих в стеклянных банках и поделиться со Скосырем своими обидами и чаяниями. Борислав, хоть и любил внуков, не мог заменить им родителей. К тому же он был очень занят делами города, настолько, что даже не заметил, как внуки отдалились от него и стали чужими. А Скосырь Горемыкыч, напротив, находил для мальчиков время. На правах наставника и друга он баловал их, потакал их прихотям и отвратительным привычкам, одалживал деньги, не требовал ничего взамен и не гнал прочь. Он разрешал им все, что запрещал суровый дед.

Сверчок и Торша уже с детства были вовлечены в заговор против своего деда-веля, предавая его мыслями и поступками. А когда они повзрослели, неприязнь к суровому великану Бориславу, доходившая порой до ненависти, стала их обычным состоянием.

Не прилагая особых усилий, Темнозрачный развил в молодых людях все их темные стороны, которые при хорошем воспитании, возможно, никогда не проявились бы. Он развратил их, научил лицемерить и лгать. Он добился, чего хотел – посеял вражду в благородном семействе. Ведь братья стали ненавидеть не только деда, но и друг друга. Они выросли совсем разными, будто были неродными. Один – изнеженный и капризный, другой – грубый и жестокий. Пусть они продолжали жить под одной крышей, уже ничего их не связывало.

Однако при всех стараниях Темнозрачный так и не смог завладеть их душами. У Сверчка началась истерика… А Торша, разозлившись, пригрозил выкинуть Скосыря в окно. Притом, что оба прекрасно осознавали, что перешли грань Закона и Добра, и, если с них востребуется что-то – им вряд ли удастся отвертеться.

Час их расплаты близился…

Темнозрачный отводил братьям ключевое место в деле. На первых порах их пособничество было очень-очень важно. Они обязаны помочь! А потом пусть отправляются на все четыре стороны…

В первую очередь следовало заручиться согласием Торши, младшего из братьев, более сильного и способного принести больше пользы для дела.

Городская тюрьма, где Торша служил начальником, стояла на подоле Главного холма. В Смутное время это была одна из малых крепостей велей. Для ее возведения были взяты камни разрушенной Лестницы на Небо. Но если в Прошлом стены служили для защиты от врагов, теперь все было с точностью наоборот – враги оказывались запертыми внутри стен.

Темнозрачный в облике Весняны подошел к воротам, укрепленным железными полосами-стяжками и громко и требовательно забарабанил. Небольшое смотровое оконце открылось не сразу. В нем показалось лицо, заросшее черной бородой по самые глаза.

– Чего надо?

– Слышь, ты, борода, мне бы с Торшей Бориславовым повидаться, – сказал Темнозрачный с приклеенной улыбкой. – Невеста я его. Соскучилась.

– Не знаю ничего ни про какую невесту. Ходят тут всякие! – Чернобородый высунул голову из окошка, сонно оглядел гостью с ног до головы и, хмыкнув, буркнул:

– Отдыхают они. Будить не велено, иначе…

Прервался охранник на полуслове, заморгал удивленно, а в густой поросли его бороды дырой разверзся рот, оттого, что голубенькие глазки девицы стали наливаться чернотой непроглядной. Хотел мужик заорать от ужаса, да крик наружу так и не вырвался, потому как, будто рукой невидимой глотку сдавило.

– Ты бы проводил меня к нему, служивый, – проскрипел Темнозрачный. – А то ведь пожалуюсь на тебя своему женишку, и тогда тебе не сдобровать. Давай, отворяй, да поживее.

Бородатое лицо скрылось из виду, загрохотал засов, дверца в створке ворот приоткрылась, и мнимая девица проскользнула в проем.

В кольце крепостных стен, как и во всем городе, в послеполуденные часы царили тишина и покой, тем не менее, человек чувствительный здесь сразу бы ощутил необъяснимую тревогу, которую Темнозрачный воспринял с наслаждением. Ему была хорошо знакома природа этого странного явления: боль страданий, смертная тоска, отчаяние людей, томившихся в камерах под землей, едва уловимыми парами поднимались на поверхность и примешивались к теплому, весеннему воздуху. Можно было купаться в невидимых волнах человеческого горя.

Уже скоро Темнозрачный тихо притворил за собой дверь кабинета начальника тюрьмы.

Торша действительно отдыхал после обеда, развалясь в кресле и, забросив ноги на стол, где среди бумаг стояла глинная плошка с объедками. Негромко всхрапывая, он спал как человек, не чувствующий за собой никакой вины. Ему не мешали даже жирные мухи, которые проносились над ним с громким жужжанием и ползали по его лицу.

Торша внешним обликом весь в деда пошел. Он был высок ростом, широк в плечах, наделен силой богатырской. Его лицо можно было назвать привлекательным, если бы оно не выражало попеременно то ярость, то самодовольство, то брезгливость. И расслаблялось разве только во сне. Нрав он имел буйный, упрямый, честолюбивый. Слыл задирой и пьяницей. Бывало, пускался запоем пить вино, забывая про всякую меру, и, если не падал под стол, то цеплялся ко всем, затевая мордобой. Но драться с ним никто не хотел: с таким бугаем драться – себе дороже.

Благодаря своей туповатой напористости и властолюбию, Торша сумел добиться многого. Хотя он начинал служить под началом Огнишка, все свои звания он получил, занимаясь надзором за преступниками. Сначала конвоировал осужденных на рудники и шахты, а потом возглавил службу исполнения наказаний. Новую должность он занял недавно, меньше года назад, после того, как прежнего начальника убили лихие люди, подстерегли его вечерком и забили до смерти, то ли в отместку за что-то, то ли просто ограбить хотели. Торша догадывался, что нападение подстроено Скосырем, ведь все произошло после того, как тот пообещал ему повышение, но предпочел не спрашивать об его участии в этом деле, раз сам знахарь прямо ничего не говорил.

Превратившись в Скосыря, Темнозрачный опустился на стул и огляделся по сторонам. Обстановка кабинета была непритязательной: длинная лавка под окнами, стол, два стула и полки с пыльными книгами о Законе и Порядке. На серых камнях стен черными кляксами запеклись кровавые брызги, кое-где на полу выделялись слишком явные и плохо замытые следы допросов с пристрастием. Надо думать, что в щелях пола было полно выкрошенных зубов.

Темнозрачный открыл одну из папок, лежавших на столе, полистал из любопытства докладные бумаги на преступников, дожидавшихся приговора судей. Их проступки не отличались особой изощренностью. “Задержан возле Сенного рынка, с узлом платьев женских и посуды медной из дома Добруши, дочери Сапуновой, исчезнувшей в прошлую зиму, проживавшей на Малом спуске, что на западном склоне Медвежьего холма“, или “Схвачен при попытке взлома продуктовой лавки“, или “Обвиняется в укрывательстве разбойника по имени Жарик, по прозвищу Бушуй, из шайки Скудоты, по прозвищу Кривой, прибывшего в город для продажи награбленного добра“.

Захлопнув папку, он посмотрел на плошку с остатками еды, привлекшую целый рой мух. Под его взглядом одно из насекомых, с блестящим, зеленым брюшком поднялось под потолок и оттуда с громким жужжанием спикировало прямо в открытый рот спящего Торши, как раз на вдохе. Тот закашлялся и, прижав одну руку к груди, другой начал колотить по столу. Охота спать пропала. Прочистив горло, он поднял побагровевшее от натуги лицо и, упершись кулаками в крышку стола, с ожиданием воззрился на гостя, появление коего его ничуть не удивило.

– Скосырь, мать твою… Я чуть не сдох, – прохрипел Торша. – Мог бы постучать.

С кривой усмешкой, тот постучал пальцами по крышке стола, пробарабанив сигнал “сбор“.

– Тебе, как я погляжу, весело, да? – проворчал начальник тюрьмы, разозлившись еще сильнее.

– Ей, друг мой. В нашей жизни так мало поводов для радости, – глубокомысленно изрек знахарь и, откинувшись на спинку стула, закинул ногу на ногу. Полы плаща разошлись, и под ним показался сарафан синего цвета в красный горох, какой обычно носят молодухи.

– А чего это, ты такой ряженный? Али праздник какой у нас в городе, да мне не ведомо? – осклабившись, не преминул съязвить Торша. – Да ты не тушуйся! Тебе идет бабский наряд. Только, ты бы бороду сбрил, что ли.

– Я пришел к тебе не хваления выслушивать, и, тем более, не за советами твоими дурацкими. Дело у меня.

– Да не уж то! А я-то думал, что ты приперся о здоровье моем справиться.

– К такой заразе как ты, ни одна зараза не пристанет.

– Ну да… Уж кому, как не такой заразе как ты, о том ведать.

Обменявшись оскорблениями, они могли спокойно приступить к серьезному разговору.

– Ты хочешь стать судьей-правителем Небесных Врат?

– Эка ты… с наскока.

– А чего тянуть-то!

– На кой оно мне? Даже никогда не думал об этом. Мне и здесь хорошо.

– Совсем другого ответа от тебя ждал.

– Ну, знаешь… Выше головы не прыгнешь. Да и Совет не позволит.

– Позволения Совета не понадобится. Мы убьем всех судей. И стражей убьем…

Последнее заявление озадачило Торшу, но не испугало. А если испугало, то виду он не подал. Он понимал от чьего имени выступает Скосырь, и представлял, какая большая и страшная сила за ним стоит.

Вперил велев внук в своего дружка тяжелый взгляд, поскреб пятерней подбородок, заросший щетиной. Потом достал из-под стола кувшин с вином и жадно отхлебнул глоток.

– Скосырь, да в своем ли ты уме? Ты часом, там, в своей лавке, дурман-травы не обожрался? – Торша перешел на шепот. – Как подобная глупая мысля в твою башку могла забрести? Ведь судьи и стражи – они не просто так. Благодаря им, Порядок на земле держится… мир там, благоденствие и все такое. Впрочем… – Он призадумался.

– Пришло время менять Порядок, – вкрадчиво произнес Темнозрачный. – Видишь, до чего при велевой власти докатилось – люди не боятся правителей, высказываются против них, говорят все, что думают. Толпятся возле Дворца, будто у них дел других нет, обругивают Борислава по всякому.

– Оно и понятно! Где закон, там многие обиды… – Торша рассуждал о Законе и Порядке больше по привычке, чем по убеждению. – И как иначе править, не прислушиваясь к гласу народа? Таков обычай. Так повелось испокон веков.

– Добрый правитель не в силах управлять людишками, породой суетной, неблагодарной и легкомысленной. Борислав бездействует, а слабость власти потворствует бесчинству и беспорядку. Не равен час люди взбунтуются, как в Прошлом, и поубивают благородных судей.

– Кишка у них тонка – поубивать, – отмахнулся Торша. – Ты напраслину на деда не возводи. Он-то как раз всеми силами поддерживает Порядок. И никто его не упрекнет, что он правит несправедливо, не по совести, что, мол, нету в Небесных Вратах строгого и бдительного правосудия. Неудовольствие народа может возникнуть только от худого исполнения законов, неравноправия перед судом и безответственности судей.

– Дед твой поступил бы мудро, если бы устроил несколько показательных расправ, в наущение другим.

– Так мы вешаем разбойников. На стене.

– Повешение – бескровная казнь. Надобно казнить преступников на площади, на глазах у всего народа, как в Прошлом.

– Так тогда надо было навести Порядок, вот и казнили.

– Нынче тоже необходимо власть кровью укреплять. И наказывать не только душегубов, но и тех, кто обругивает правителя.

– Я предлагал деду повырывать языки самым горластым. Он и слушать меня не пожелал.

– Очень понимаю твое негодование! Согласись, что в целом люди, как скоты – им нужен пастух с длинной плетью, иначе они разбредутся кто куда, или передавят друг друга. Они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, их отпугивает опасность и влечет нажива. Пока ты делаешь им добро, они называют себя твоими друзьями, но когда тебе потребуется их помощь, они от тебя отвернутся.

Торша закивал, соглашаясь.

– Но люди возненавидят власть за жестокость.

– И пусть! Людишек надо держать в полном повиновении, невзирая на обвинения в жестокости. Показательная казнь нескольких людишек, сделает послушными всех остальных. Другие присмиреют, потому что будут знать, что сами могут оказаться на месте казненных. Тогда они уже не осмелятся выступить против правителя. Правитель должен внушать людям страх. Угроза наказания есть самая надежная опора для власти. Людишки не заслуживают жалости. Их надо наказывать еще более жестоко, чем в Прошлом, всячески растягивать их страдания, чтобы умирали они мучительно и долго. Людям нравится смотреть, как другие корчатся от боли, – доверительно добавил Темнозрачный. – Тебе же нравится.

– Причем здесь я? – Торша настороженно прищурился.

– Велев Порядок рушится прямо на глазах. А власти ничего не делают, или не хотят делать.

– Делают они. Не бреши! Совет судей каждый божий день заседает, решения всякие принимает. И стражи свое дело знают крепко. Вон, вся тюрьма битком забита… В каменоломни да в угольные шахты, сколько народу сослали, не счесть… Разбойников при сопротивлении стражи на месте убивают…

– Тюрьма битком забита, – задумчиво повторил Темнозрачный. – Одним преступником больше, одним меньше – какая для судей разница.

– Ты о чем? Что за намеки?

– О забавах твоих тайных говорю. О том, как ты над узниками измываешься. Живодерствуешь на потребу страстям своим низменным, потому как получаешь огромное удовольствие, мучая других. А потом жизней их лишаешь, чтобы никто не узнал о твоих склонностях душегубских. Не боишься, что твои люди Бориславу доложат, или Огнишку?

– Пусть только попробуют, – взъерепенился Торша, выдавав себя с головой. – Да я их… Да я им кишки повыпущу и сожрать заставлю.

– Вот! О чем и речь. А если Совету станет известно о пленниках, безвинно тобой загубленных? Тогда тебе точно не сдобровать. В лучшем случае, тебя упрячут в одиночную камеру, глубоко под землю, а в худшем… Даже страшно представить, что с тобой сделают.

Кровная тайна, известная врагу, становится оружием в его руках.

Торша заскрипел зубами от злости – как щенка беспомощного его ткнули носом в кучу собственного дерьма.

– Так за тобой, мой друг любезный, числятся грешки куда более страшные, – прошипел он. – Лично я готов поверить во все, в чем бы тебя ни обвинили. Даже не хочу спрашивать, какое касательство ты имеешь к давешним мертвецам, коих в Змеиных пещерах нашли.

Захохотал Темнозрачный. Да что мог знать этот трусливый палач о нем, великом и бессмертном? Как посмел сравнивать? Злодеяния беспримерные “грешками“ называть?

– Уж не угрожаешь ли ты мне, начальничек?

– Что толку тебе угрожать! Это Огнишек ничего про тебя не знает, ищет – сыскать не может. И тщетность поисков своих не осознает. Я-то знаю, что ты – могущественный колдун. Исчезнешь – и ищи тебя, свищи.

На лестнице послышался шум, после чего раздался стук в дверь.

– Кто там еще? Чего надо? – гаркнул Торша.

Дверь приоткрылась, и в щель просунулась лохматая голова, с двумя длинными, писчими перьями в волосах.

– Это я, Ероха. Стражи там двух грабителей со Старой дороги привели… – В кабинет бочком вошел неопрятного вида молодой человек с бумажками в руках. Был он худой, страшненький – долгоносый, большеухий, с глуповатым выражением на лице, испачканном чернилами. – Спрашивают, куда сажать?

– Откуда я знаю “куда“? Пусть на вертел посадят, зажарят и судьям на обед подадут…

– Так и передать?

– Дурак! Погоди. У нас угловая камера свободна?

– Ага. Но, может их в одну из темных, что под землей? Там свободней стало, после того, как…

– Заткнись! – оборвал его на полуслове Торша. – Пусть в темную сажают. Ступай.

Однако молодой человек продолжал топтался на месте.

– Ну! Что еще?

– Можно, я папочку с докладными заберу. Кое-какие бумажки присовокуплю к уже имеющимся.

– Забирай, – разрешил Торша и, достав кувшин с вином, припал к горлышку.

Писарь, не сводя глаз с человека в плаще, приблизился к столу. Похоже, не так его папка интересовала, как странный гость. Ведь по тюрьме уже поползли слухи о скорой женитьбе начальника.

– Здравствуй. Ты невеста нашего Торши? Я – Ероха. Писарь ихний, – сказал с поклоном и замер, ожидая хоть какого-нибудь ответа. – Хорошая сегодня погода, не правда ли? – робко добавил он.

Торша, глотавший вино, скосил глаза на Скосыря и поперхнулся, да чуть кувшин не выронил из рук. Вместо знахаря он увидел незнакомую девицу, круглолицую, румяную, поглядывавшую на него с лукавым прищуром.

– Ай-ай-ай, и чего это, друг мой сердешный, Торша, у тебя сегодня все не в то горло идет, – тонким голоском произнесла она, часто хлопая ресницами.

Натужно перхая, Торша ударил кулаком по столу. Писарь, очнувшись от наваждения, скоренько подскочил к нему и стал хлопать по спине, но тот, вместо благодарности, рявкнул:

– Забирай бумаги и проваливай!

Ероха торопливо сгреб листки, не переставая тайком от начальника улыбаться и подмигивать прелестной гостье. Сложив их в папку, он еще раз поклонился.

– Был рад познакомиться.

– Ероха! – прорычал Торша. – Пошел прочь, пока пинок под зад получил! Будет мне тут еще, писаришка изгвазданный мою невесту обхаживать.

Со скрипом, стуком отодвинулось кресло, и писарь молнией метнулся к выходу. Когда дверь за ним захлопнулась, Темнозрачный вспомнил:

– Кстати, написал бы ты мне бумажку, вроде: “Допускать ко мне Весняну, невесту мою, по ее требованию в любое время. Торша Бориславов“.

Торша кивнул, поднялся тихо, обошел стол и, крадучись, направился к двери, чтобы застать врасплох за подслушиванием своего писаришку. Уши ему надрать и с лестницы спустить… Но половица под его ногой предательски скрипнула, что немедленно вызвало грохот на лестнице. Ероха удирал со всех ног. Торша, тем не менее, выглянул в коридор, дабы убедится, что там больше никого нет.

– Никакой личной жизни, – проворчал он, возвращаясь к столу.

– Будет тебе личная жизнь, когда станешь правителем. У тебя будет все, что пожелаешь, – заверил его Темнозрачный. – Ты даже не представляешь, какие возможности тебе откроются. На свете нет ничего лучше, чем безграничная власть.

– У тебя сиськи настоящие? – спросил Торша, закидывая ноги на стол.