Текст книги "Книга первая. Мир"

Автор книги: Татьяна Танина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Перегуд, удержав сына на плечо, указал ему на будку.

– Яська, останешься тут, – приказал он тоном, не терпящим возражений, и подтолкнул, заставляя быстрее укрыться от ливня. Может, в нем взыграла отцовская забота, а может, это был обыкновенный расчет. – Целее будешь. В бою от тебя все равно мало толка. И чтоб не высовывался! Погоди, пока наведем порядок.

Тюремный двор, который даже в погожий, солнечный день казался унылым и мрачным, теперь и вовсе стал похож на обиталище Повелителя Тьмы. Горели несколько фонарей, но их света едва хватало на то, чтобы рассмотреть сами двери. Дальние же светильники плыли мутными желтыми пятнами. Пульсируя, они исчезали и загорались снова, заслоняемые черными силуэтами людей, вбегавших и выбегавших из дверей.

Две молнии, сверкнувшие одна за другой, осветили груду мертвых тел у стены, похоже, сваленных туда в спешке. Тюремщики не потрудились уложить их в ряд, как надлежало, и обернуть в рогожу, или хотя бы лица прикрыть.

– Ероха, что это? – спросил Перегуд, но не получил ответ. Писарь, всю дорогу державшийся рядом, вдруг исчез. Десятник остановился и поднял вверх руку. – Стойте! – крикнул он стражам, которые продолжали идти вперед, не заметив его предупреждающего знака.

– Где писаришка? – стражи завертели головами, встревожено закружились на месте. – Только что тут был… Сбег, подлец! Под крышу спрятался, а мы здесь – мокни.

Заслоняя глаза от слепящих ливневых струй, они вглядывались в темноту, едва-едва пробиваемую светом фонарей. То обстоятельство, что поблизости не оказалось никого из людей Торши, вызвало у них досаду, едва ли не ярость. Почему никто не спешил к ним навстречу, если тюремщики так нуждались в их помощи? Может, отпала нужда в подкреплении?

– Журавка, посвети-ка, – попросил Перегуд молодого стража, державшего перед собой стеклянный фонарь, и склонился к брошенным под ливнем покойникам. Захотелось ему выяснить причину смерти. Первое, что бросалось в глаза – это жуткая худоба покойников, кожа да кости – будто их уморили голодом. Серые от грязи, мокрые рубища как вторая кожа облегали торчащие ребра, впалые животы, тонкие конечности. Их лица с вылезшими глазами, открытыми ртами были страдальчески искажены. Все впадины на их лицах были заполнены дождевой водой.

– Что за люди! – пробубнил под нос Перегуд, пеняя на тюремщиков. – Глаз не закрыли, челюсть не подвязали. И что-то я не вижу смертельных ран. Хотя, кто его знает…

Рубахи и штаны на покойниках были во многих местах продырявлены, но не ударами меча или какого-то иного оружия, а оттого, что давно пришли в негодность – просто истлевшие тряпки, а не одежа. Переворачивать трупы десятник побрезговал – уж больно сильно они смердели. Отвратную вонь не могли смыть даже нескончаемые потоки воды, низвергаемые небесами.

Краем глаза Перегуд заметил, как что-то шевельнулось у самой земли, и, осторожно шагнув ближе, тихо ахнул. Из мрака к нему тянулась призрачная рука, казалось, она вырастала прямо из каменной стены. Страх исчез, когда он понял, что эта рука не сама по себе – кто-то просунул ее сквозь решетки крошечного окна полуподвального помещения. Яркая вспышка молнии озарила бледное лицо человека за железной решеткой, испуганный взгляд из-под земли, черный кричащий рот.

– Берегитесь, мужики! Убить вас хотят! Западня это!

Он кричал еще что-то, но голос его утонул в раскатах грома.

Перегуд повернулся к своим людям, и в этот миг Журавка, стоявший рядом с ним, вздрогнул и, удивленно глядя на него, начал заваливаться вперед. Подхватив молодого стража, десятник увидел, как падают еще двое. Замешательство длилось недолго. Стражи порядка и прежде, подвергавшиеся нападениям, и участвовавшие в схватках с разбойниками, не растерялись и не испугались. Без приказа они заняли круговую оборону. Те, кто прихватил щит, выставил его перед собой, стараясь заслонить не только себя, но и товарища. Оброненный Журавкой фонарь, разбился, и разлившееся масло полыхнуло факелом, но огонь тут же забил ливень.

– Жура, слышь, ты не умирай! А то что я мамке твоей скажу? – Перегуд крепче перехватил раненого, обмякшего в его объятьях, и наткнулся на короткое древко стрелы, вошедшей под лопатку. Он вскинул глаза вверх, куда указывал оперенный хвост болта. В темноте за стеной дождя было невозможно рассмотреть что-либо, но десятник знал устройство тюрьмы и по углу попадания определил, что стреляли из окна второго этажа казармы.

– Да это ж ни в какие ворота нейдет! – прошептал он.

Не верилось, что на стражей покушаются свои же. Какой там, покушаются – хотят убить! Хоть Торша и поганец редкостный, и людишек себе набрал подстать, дрянных да мутных, но чтобы выступить супротив своего собрата…

Тем не менее, нападение уже свершилось, и доказательство находились в руках десятника. Хочешь – не хочешь, а приходилось признать: заманили стражей в ловушку. И теперь расчетливо, прицельно уничтожают. Убивают понапрасну! Может, конечно, на то имелась конкретная причина, но искать объяснение было некогда.

Перегуд пнул обломки светильника, где, укрытый осколком стекла, каким-то чудом еще горел фитилек, и крикнул:

– Свет туши! Бросай горелки на землю. Быстро! Все под стену!

Два стража, быстрее его смекнувшие, в чем дело, уже спрятали светильники под плащи. Остальные, услышав приказ, хотя и действовали проворно, и брошенные им фонари отлетели далеко, это не спасло от гибели трех их сослуживцев. Перегуд, пятившийся к стене, влача Журавку, услышал предсмертные крики.

– Уходим, братцы… – Решение возникло, миновав сознание.

Тут и думать нечего! Необходимо немедленно уйти с земли подлого врага, где он чувствует себя уверенно. Оттого и сильнее он. Враги сверху, а они внизу, как на ладони. Стражи отступали в темноте, натыкаясь друг на друга, унося раненных и убитых. Они спешили покинуть поле обстрела.

“Надо выбираться отсюда. Людей уберечь… Только бы за ворота вырваться. А потом вернуться. Обязательно вернуться“, – думал Перегуд.

Высоко над головой вспыхнул свет. По натянутым веревкам, один за другим из окон на середину двора выплывали светильники защищенные сверху тарелками-отражателями. Мрак схлынул. Слабое свечение залило тюремный двор, пронизанный сверкающими нитями ливневых струй. Фонари раскачивались, и тройные, четверные тени, изумленно застывших стражей, метались по брусчатке будто в испуге. На площадку с угрожающими криками из разных концов двора устремились вооруженные люди. Если они думали, что могут устрашить внезапной атакой, то ошиблись – стражи были готовы к схватке и теперь не собирались отступать. Они жаждали крови, желая отомстить за своих товарищей.

Противники столкнулись. Зазвенели и заскрежетали клинки.

Десятник уложил Журавку у стены, рядом с двумя другими раненными. Прикрытый своими людьми, сдерживающими натиск, он осмотрелся, оценивая обстановку. Врагов было вдвое больше, и часть из них пока не вступала в бой. Они держались поодаль, замешкавшись или поджидая удобный случай, и растягивались полукольцом, окружая место битвы и отсекая пути к отходу. И тут за их спинами Перегуд заметил Ясеня, бежавшего от ворот. При виде сына внутри у него что-то оборвалось. Он испугался. Он никогда так не боялся, даже за себя.

– Куда, дурак? – прошептал он и закричал, стараясь пересилить общий шум:

– Назад, Яська! Уходи!

Чья-то осеченная голова подлетела вверх, влача за собой хвост кровавых брызг. На лицо Перегуда попали теплые, теплее ливня, капли, а голова, отскочив от стены, подкатилась к его ногам. Рядом рухнул на колени раненный и оглушенный страж, но тут же вскочил и снова вклинился в орущую, гремящую оружием толпу, где каждым правила неукротимая ненависть и стремление убить противника. Стражам приходилось туго. Десятник с первого взгляда заметил среди атаковавших опытных бойцов, отличавшихся от прочих своим необычайным умением. Почему-то никогда прежде он не видел их среди охранников тюрьмы.

Перегуд снова глянул в сторону ворот в надежде увидеть сына, но дальний угол уже заслонили дерущиеся. Его раздирали отцовский долг и долг перед своими людьми. Какая ж это мучительная пытка – необходимость выбирать незамедлительно! Муж мудрый и достойный – он подчинился велению совести, презрев любовь. Как десятник, Перегуд не мог принять иное решение, но как отец он проклял все на свете за то, что его вынудили бросить сына.

Он сделал несколько глубоких вздохов, жадно вбирая в себя дух битвы – запах пота, страха и крови, пролившейся уже достаточно – и, заражаясь яростью, с грозным ревом ринулся в самую гущу сражения. Пусть он был немолод, его рука оставалась твердой, и приемами он владел в совершенстве, а отчаяние и ожесточение придали ему дополнительные силы. С налету он обрушил удар на голову одного из Торшиных поганцев, а другому с разворота отсек кисть руки. Тот дико завизжал еще не от боли, но от вида окровавленного обрубка попятился и скрылся из виду. Мокрая потяжелевшая одежда липла к телу, сковывала движения, ноги скользили, ливень бил по глазам, вода попадала в рот. Но ведь и враг находился в ровно с таких же условиях. К тому же Торшины никчемные людишки были подготовлены намного хуже стражей, если не считать тех странных незнакомцев.

Перегуд поразил еще двух врагов, а потом лицом к лицу столкнулся с Торшей.

– Убийца! Предатель подлый! – Десятник выплюнул обвинение с дождевой водой. – Да был бы жив Борислав…

Торша, казалось, его не услышал. Его лицо, всегда искаженное гримасой недовольства, в этот раз не выражало ничего – застыло, будто каменное. Он отразил удар молниеносно, с неизменившимся лицом, только пузыри под носом надулись, удивив десятника невероятной скорости своего движения… Перегуд не успел опомниться и повернуться, чтобы защититься, и пропустил удар в бок. Клинок прошел под отведенным локтем и разрубил кожаные колеты. Десятник с трудом удержал равновесие, когда его повело за потяжелевшим мечом. Смертельно раненный, прикрывая рану предплечьем, нетвердыми шагами он отбежал в сторону, поскользнулся и упал.

Он страшно закричал, когда безумная боль пронзила тело. Что-то теплое потекло под спину. С порывистым вздохом через открытый рот и нос в легкие попала дождевая вода. Силы покидали Перегуда. Смертельный холод наполнял его, изгоняя боль. В мутной пелене перед глазами еще мелькали сражавшиеся люди, но звуки боя, удаляясь, становились все тише.

Яркая вспышка молнии, ударившей где-то поблизости, на миг изгнала из двора все тени и ослепила Перегуда.

“Огнишек не допустил бы“, – подумал он, и его сознание померкло.

Темнозрачный злился. Он еле сдерживался, чтобы не взорваться. Ведь если он даст волю своей злоботе – делу не поможет, только упустит время. Или хуже того – осложнит все еще больше.

Да, стражи убиты, но рыжий великан все еще оставался жив, чтоб он провалился.

Темнозрачному, казалось, что им продуманы все действия до мелочей. И вот тебе – утрись! В тюрьме чуть было всё не пошло наперекосяк. Стрелки, видите ли, высматривали рыжего – долго бы они его высматривали в темноте, под ливнем! – потому и припозднились с выстрелами. Хорошо еще, потрудились в светильники масло налить… А если бы и стражей упустили?

Неужто Огнишек знал о заговоре? Крутился же возле тюрьмы его лазутчик. Еще неизвестно, сколько времени тот ходил за стрелками и просидел в засаде. Может, успел донести чего? Темнозрачный заметил этого лазутчика, когда в облике Ерохи направлялся в Дом стражей Порядка стражам. Тот следил за воротами тюрьмы из плохонького укрытия и почти не таился, ведь ни один человек в подобное ненастье не обнаружил бы его. Но Темнозрачный-то не был человеком… Слежку он воспринял, как угрозу для своего черного дела, пусть угроза не была явной.

Лазутчик неведомым образом почуял опасность и повернулся, только все равно ничего не успел сделать, даже рукой шевельнуть, потому что Темнозрачный, от злости обернувшись чудовищем, пронзил его острым наконечником хвоста. И, как всегда, сначала расправился с человеком, а потом задумался, спохватился, что не мешало бы прежде допрос учинить: кем подослан, с какой целью и прочее. Поволок он свою жертву в тюрьму на опознание, вдруг уже встречался кому-нибудь где-нибудь. Стрелки поглядели на мертвеца, закивали, мол, точно, видели его на постоялом дворе, шатался там без дела, вынюхивал чего-то. А Торша сказал, что, может, мужик этот соглядатай и слухач начальника стражи, один из тех, что следили за настроениями в народе.

Эх, не нужно было тогда возвращаться – плохая же примета! Потом всю дорогу до Дома стражей Темнозрачный озирался по сторонам, опасаясь слежки. Но обошлось без неожиданностей. И служаки ему поверили. Правда, в какой-то миг он подумал, что его выставят за дверь, мол, отправляйся-ка ты восвояси. Перепирались они недолго, все же пошли в тюрьму, где их перебили, всех до единого. Торшиных людишек тоже немало порубили, на что Темнозрачному было наплевать, человеческая жизнь в его глазах ничего не стоила. Пусть хоть все передохнут!

Однако куда девался начальник стражи Огнишек? Вопрос немало озадачил Темнозрачного. Злыденыш, посланный следить за великаном, сбился со следу. Оставалось надеяться, что тот вернулся на поминальный пир, где и был убит. Разбойникам, которые ворвались во Дворец под прикрытием темноты и ливня, было приказано резать всех, без разбора.

Из тюрьмы Темнозрачный отправился прямо во Дворец судей. Дабы избежать недоразумений, он явился туда в обличие торговца, каким его знали лихие люди.

По залам разгуливали пьяные разбойники и собирали все, что можно унести. Во внутренних помещениях царил разгром, всюду лежали тела убитых, полы были скользкими от крови и дождя, хлеставшего в разбитые окна.

– Владыка, я принес голову. – Темнозрачного нагнал человек из Черного братства с окровавленным мешком. – Стражем он служил.

– Рыжий?

– Нет, белобрысый. – Запустив руку в мешок, он вытянул за волосы голову человека, с которым десятник шептался перед походом в тюрьму. – Прямо на нас наскочил. Торопился куда-то.

Темнозрачный небрежно отмахнулся. Сейчас отпала надобность вести учет поверженных врагов. Это было уже не так важно, как еще час назад, когда он приказал своим пособникам выслеживать и убивать всех, кто выходит из Дворца. Теперь, когда черное дело сделано, необходимо выяснить: сколько заклятых врагов осталось в живых. Чтобы не получилось, как тогда, в Прошлом…

По широкой лестнице он поднялся на второй этаж, в огромный зал. Картина, открывшаяся ему, ознаменовала собой бесславный конец правления судей в Небесных Вратах. Победители пировали за длинными столами, за которыми недавно сидели их жертвы. Не брезгуя ничем, они поедали остатки поминальных яств и пили вино, оставшееся в большом количестве. Тут же грабили и раздевали неубранные трупы и насиловали женщин. Кто-то горланил похабные песни, кто-то блевал. Двое, не поделив добычу, сцепились насмерть. Темнозрачный созерцал картины кровавого пира с величайшим презрением. Разбойники напоминали ему ядовитых гадов, которых посадили в один сосуд, чтобы выпестовать одно волшебное существо – такие же мерзкие с виду, сочащиеся ядом, они уже начали жалить друг друга. Только, в отличие от насекомых, – даже если эти людишки сожрут друг друга заживо, – последний, оставшийся не обретет чудесные свойства.

Ничтожные твари! Они не понимают, что злодейство обладает величием. Люди не способны достичь этой высоты, потому что по своей природе не могут быть достойно преступными.

Откуда ни возьмись, на пути возник злыденыш, похожий на хищного зверька – взъерошенный, остролицый, с взглядом настороженным и цепким.

– Где рыжий с девкой? – спросил его Злыдень, и когда тот в ответ пожал плечами, приказал:

– Носом землю ройте, но найдите их!

– Эй, господин, – окликнул его старый знакомый, Скудота Кривой – здоровенный мужик с лицом, обезображенным давним шрамом. – Иди, выпьем.

Темнозрачный не удостоил его ответом. Он заметил на полу возле стены среди других убитых Сверчка. Бориславов внук лежал, раскинув руки, и смотрел в потолок широко открытыми глазами, а на его тонкой белой шее зияла глубокая борозда. Его нарядную рубашку, залитую кровью, разбойники брать не стали, но штаны стянули.

Был ли то слепой случай, или закономерность, что за предательство, совершенное ради любви, заплачено не любовью, а предательством?

Темнозрачный склонился над своим бывшем дружком и на миг залюбовался его лицом невинно-удивленным. Человеконенавистник, не знавший привязанностей, – он не скорбел и не ощутил жалости, только еще раз отметил про себя, что вместилище жизни – хрупко и ненадежно, хотя иногда имеет довольно привлекательный вид.

– Вот и всё. Прощай, милый друг, – сказал он и закрыл Сверчку глаза. Не потому, что так требовал обычай. В его жесте угадывался порыв собственника, желающего спрятать от посторонних нечто, принадлежащее только ему.

– Что еще за ком с горы? – послышалось у него за спиной. – Недобитый, что ль?

Желтушный разбойник с длинными, сальными патлами, опьяневший от вина и одуревший от безнаказанности, принял его за гостя.

– А ну-ка, купчишка, скидывай одежу, если жизнь дорога! – Он имел неосторожность приблизиться. Вцепившись грязной лапой в атласный плащ, он скорчил свирепую рожу.

Темнозрачный одним движением свернул ему шею и оттолкнул. Никто не обратил на это внимание, разве что Скудота Кривой.

– Он же из наших! – не слишком уверенно и запоздало вступился он. – Ты что, дурка?

– Нет. Просто я очень зол, – буркнул Темнозрачный и, перешагнув через тело желтушного, побрел дальше, рассматривая трупы и думая о своих заклятых врагах.

Как славно все начиналось! Приготовления прошли без особых помех, и к назначенному часу все его слуги заняли свои места. Потом с помощью своих детей, он собрал над городом грозовые тучи, и Двуречье погрузилось во мрак. Ливень и темнота послужили отличным подспорьем черному делу. Но вмешался Случай. Произошло-таки непредвиденное. И он, до сегодняшнего дня опережавший своего противника, вдруг сразу оказался на два шага позади. Огнишек исчез, а вместе с ним держава! Почему вель и его девка не умерли вместе с другими? Ведь по большому счету, все затевалось из-за них. И где теперь их искать в такущей темени?

Будь ты проклят, Случай!

Темнозрачный остановился перед окном. Дождь лил как из ведра, мощные струи неистово хлестали по стеклу. Белокаменная гробница Велигрива казалась кораблем, плывущим средь бушующих волн, а сам мудрый вель стоял на мостике под навесом, который держали четыре мускулистые, бесплодные бабищи, и указывал путь.

Ну и куда ты теперь, Гривата?

За сплошной стеной ливня Темнозрачный увидел свет в одном из окон Башни велей.

– Хранитель! – прошептал он. Закутался в плащ и исчез.

Пламя лампад неистово заметалось. Годяй Самыч, сидевший над книгой, вскинул голову и стал озираться по сторонам в надежде, что Велигрив явит еще какое-нибудь волшебство. Посмотрел на чернильную лужу, на лампадки, на зеркало.

Темнозрачный хотел затаиться, но не мог стоять спокойно, потому что в Башне слишком сильно пахло велями. Во Дворце и то так не воняло! Дыхание сперло, из глаз брызнули слезы – не научился он противостоять добрым чарам, хотя и давним. Как ни старался, так и не смог приспособиться, не изобрел способа защиты. Вышел он из своего укрытия, оттого что нестерпимо жгло пятки, и стал от стены к стене метаться. Он и пола-то почти не касался, скользил над ним, как паук-водомерка по озерной глади. И шелковый плащ за спиной развевался.

Увидев незнакомца, передвигавшего странным образом, хранитель от удивления рот раскрыл. Почувствовав недоброе, вскочил, но Темнозрачный удлинившейся конечностью толкнул его обратно в кресло.

– Ты что? Да как ты смеешь? – возмущенно воскликнул Годяй Самыч.

Темнозрачный криво усмехнулся и начал превращаться против своей воли в чудовище, не в силах сохранять человеческое обличие на освященной земле. Его черная сущность, осязая велев дух, так и лезла наружу, являя себя во всей неприглядности.

– Ты кто? – спросил Годяй дрожащим от страха голосом.

– Не знаю даже, как представиться, – голос Темнозрачного скрипел, как несмазанные дверные петли. – Хотелось бы придумать что-нибудь этакое, оборотистое… красивое, как в песне. Или что-нибудь внушительное, чтобы ввергнуть тебя в трепет. Да вот, что-то ничего подобное не идет на ум…

Годяй Самыч, выпучив глаза в изумлении и ужасе, смотрел, как корчится непрошеный гость, как проступают в его облике уродливые, звериные черты. Хребет дугой поднимается. Кожа пузырится и чернеет.

– Ой, беда… Ой, беда-то какая, – запричитал старик. – Что же это деется… Да как же? О, боги Трижды Великие, пресветлые…

– Громче зови! – пророкотало чудовище. Его голова вытянулась, челюсть выдвинулась, глаза запали. На лбу выросла шишка и прозрела, став глазом. И понятно было, что такие звери нигде на земле не обитают.

Хранитель скосил взгляд на рисунок Злыдня в открытой книге, за изучением которой застал его страшный гость. Пусть картинка была неточной копией, но определенное сходство угадывалось…

– Ты спрашивал, кто я, – произнес Темнозрачный. – Скажу просто – Я Твоя Смерть.

“Так вот, ты какое… Исчадье Мрака!“ – успел подумать Годяй за одно мгновение до того, как чудовище взмахнуло хвостом и снесло ему голову.

Выпростав четырехпалую, когтистую лапу, Темнозрачный ловко поймал голову за бороду и торжествующе захохотал, глядя, как из обрубка на плечах забила кровь. Туловище медленно наклонилось вперед и приткнулось к столу, заливая дубовую крышку густой, алой, пузырящейся жижей.

– Что это у нас такое? – Темнозрачный подхватил с подставки книгу и, увидев собственное изображение, не очень-то и похожее, заморгал удивленно всеми тремя глазами.

– Фу, какая ужасная образина! Тю, так это же я! – обрадовался он и, захлопнув книгу, он прочитал название. – “Быль о Победе Велей“. Вранье, должно быть… по большей части. Хотя, возможно, в ней написано что-нибудь про державу…

Он осмотрелся, пританцовывая на месте и поочередно отрывая то одну, то другую ногу, и поднял перед собой голову старика.

– Ну что, Годяюшка, хранитель книжных знаний? Что знания твои? Прожил ты долго, а смысла жизни так не разгадал. Несчастный и бесталанный, ты не понял даже, для чего был рожден, зачем пришел на эту землю. Ты просто обитал под солнцем. Иль укрывался в тени от его лучей палящих. И не стремился ни к каким высоким целям. Ты не жил, а медленно умирал.

Жаль, что сии прекрасные слова пришли на ум немного запоздало. Годяй Самыч уже не мог оценить по достоинству силу и широту мысли.

Чу! А что это за запах? Кроме вони велей…

Он обнюхал книгу. Нет, не она. Книга пахла, как обычная книга… В башне было нечто, оберегаемое священным заклятьем. Что-то очень древнее, тщательно сокрытое при помощи волшебных чар. Спрятанное так, что даже зрячий не заметит, когда оно окажется на виду. Что может таить в себе велев клад? Уж не державу ли?

“Кто тебя звал на землю? Убирайся прочь!“ – донесся издалека строгий голос, от которого топорщилась чешуя.

Темнозрачный обернулся к мутному зеркалу. Далеко-далеко в зазеркалье, в сумечной, недосягаемой глубине, появилось светлое пятнышко и стало расти, вытягиваться, принимая очертания человеческой фигуры…

– О нет! Только его не хватало… – прошипел он, узнавая в прозрачном, серебристом призраке своего давнишнего, страшного врага, Гривату. Правда, изрядно постаревшего.

“А ведь Башня – предел веля-волшебника, – опомнился Темнозрачный. – Кто знает, какую подлость еще мог уготовить вель. Уж лучше не испытывать его могущество. Надо скорее уносить отсюда ноги“.

Еще свежи были его воспоминания о долгих днях, когда он лежнем лежал, похожий на обугленную головешку, и сочился желчью.

Огни в лампадках удлинились, возвещая о приближении беспокойного духа волшебника. Сгустился воздух, повеяло благовониями, которые для Злыдня были хуже яда.

– Ничего у тебя не получится, Гривата! – выкрикнул он, дрожа от страха. – Я стал умней. Сейчас я ухожу, но скоро вернусь. И ты мне ничего не сможешь сделать.

Горислав торопился в Башню, в кабинет деда. В проходе между рядами шкафов на полу он увидел страницы книги, которые, как оказалось при ближайшем рассмотрении, были вырваны из книги, написанной на языке богов.

“Это у кого же рука поднялась? Какая дикость – обойтись подобным образом с древней рукописью! Да ведь этой книге нет цены!“ – возмущенно подумал он и кинулся подбирать ветхие, тончайшей выделки куски пергамента.

Сложив листы, он вышел в зал, где застал ужасный разгром и похолодел от ужаса, заметив на куче в беспорядке сваленных книг огромную крысу, которая держала в лапах толстенный том и грызла его переплет. Крыса пытливо посмотрела на молодого книговеда, словно гадая опасен он, или нет. Ее глаза вдруг вспыхнули красным светом, похожим на пламя далеких костерков в ночи. Только их огонь не обещал тепла. Выронив книгу, крыса ощетинилась и, переваливаясь с боку на бок, стала наступать.

Горислав остолбенел. Он хотел бежать, но не мог сдвинуться с места. Силился закричать, но выдавил из себя лишь совсем тихое “нет“. Крыса зашипела. Ее пасть с длинными, острыми зубами открывалась все шире и шире… И вдруг она захохотала. Жуткий, громоподобный хохот заполнил зал, эхом разнесся по коридорам. Не успели стихнуть его отголоски, как с крысой стало происходить что-то невообразимое. Огромная тварь начала превращатьсяс в нечто еще более ужасное…

Во что именно, Горислав не узнал. Он проснулся от собственного крика, весь в холодном, липком поту. И не сразу осознал, где находится. В комнате было темно. Снаружи доносились звуки льющейся воды и отголоски грома. Горислав припомнил, что заехал домой, и когда очутился в уюте и безопасности родных стен, расслабился. На него навалилась усталость, и каждая клеточка тела заныла. Притомленный долгой дорогой, он присел на постель и уже не смог подняться. Хотел-то всего часок вздремнуть, думал, что теперь можно не торопиться. Неждана сама доложит судьям все, как есть, а ему вовсе необязательно при этом присутствовать. Да и побаивался он на глаза велям показываться. Узнав плохие новости, вели придут в ярость, а в ярости они страшны – так зыркнут, что невольно признаешься даже в тех деяниях, которые не совершал.

Горислав вздрогнул, когда раскаты грома раздались над самой крышей. Вспомнилась хохочущая крыса из недавнего кошмара. Приснится же такое!

– Это гроза… Всего лишь гром, – прошептал он для самоуспокоения и приник к ромбику в ставне. – Сколько же я проспал?

Что за окном – день или ночь – определить было невозможно.

Горислав, спохватившись, что оставил не распряженную лошадь посреди двора, сломя голову, бросился на крыльцо, но не обнаружил искомое. Вероятно, животное испугалось грозы и сорвалось с привязи.

Вглядываясь в бурлящую темноту, он замер в дверном проеме. Дождь шел сплошной стеной, все вокруг тонуло во мгле – не было видно ни неба, ни земли. Сильный ливень… Настоящий потоп.

– Неужели нечто подобное случается каждую весну? – спросил себя Горислав, но не смог припомнить более непогожего дня. Впрочем, прежде он редко задумывался о том, что происходит за стенами книгохранилища.

“Хорошо, что мы успели обернуться прежде, чем разразилось ненастье“, – подумал он, возвращаясь в дом.

Не находя себе занятия, он обошел все комнаты, где вещи уже давно забыли людские прикосновения и покрылись пылью. Было тихо, даже мыши затаились, забившись в глубину своих норок. Похоже, в его отсутствие дед редко бывал дома.

– Мне выговаривал, а теперь сам ночует в Хранилище, – проворчал Горислав. – Вечно так, из ничего заботу себе придумает, чтобы потом многими стараниями ее улаживать. А может, нарочно делал вид, что занят делами, лишь бы не возвращаться в холодный, заброшенный дом.

Не верилось, что в этих стенах когда-то звучали голоса и смех, на кухне гремела посуда, а в воздухе витали запахи свежего хлеба и ароматных приправ. При мысли о еде в животе заурчало, ведь с раннего утра во рту и маковой росинки не было.

Голод погнал Горислава на кухню, где на полках обнаружились сухари, заплесневевший сыр и горшочек с медом, а в погребе – бочонок с мочеными яблоками.

В ставни барабанил дождь, с непрекращающимся шумом лилась вода с небес, грозовые тучи с грохотом сталкивались, посылая на землю огненные стрелы. Прислушиваясь к реву потопа, Горислав сидел в уголке просторной кухни и грыз сухари в прикуску с твердым сыром и кислыми яблоками. Его тоскливый взгляд блуждал по предметам обстановки, подолгу задерживаясь на некоторых из них. После исчезновения бабушки здесь ничего не изменилось. Правда, тут давно никто не убирался, и все было покрыто толстым слоем пыли – проведи пальцем, и останется след. У двери стояло ведро с грязной посудой, скопившейся не меньше, чем за год, и паук затянул промежуток между ведром и стеной плотной белесой сетью.

Унынье от вида сирости и заброшенности родного дома, неожиданно сменилось ненавистью к виновнику всех бед. Если раньше Горислав думал о причинах происходящего отстранено, почти не пытаясь что-то изменить, то теперь он вдруг осознал, что требуется сейчас лично от него.

Он должен найти способ уничтожить главное Зло! Надо действовать, а не сидеть сложа руки и ждать, что кто-то другой все решит! Осталась непереведенной до конца книга, где, возможно, рассказывалось о том, как Великие воины в Прошлом победили Злыдня.

Враг известен, цель ясна, как сказал дед.

Горислав нашел в кладовой отцовский водонепроницаемый плащ из вощенной кожи. Повесив сумку через грудь, он застегнул тяжелый дождевик, зажег дорожный фонарь и, накинув капюшон, вышел из дому.

Грозная стихия бушевала и, похоже, не собиралась утихать. Уличные светильники, плыли в темноте желтыми пятнами. С вершины холма по спуску катился стремительный, бурлящий поток, сметая все на своем пути. Он нес на подол дрова, скамейки, кухонную утварь и прочие предметы, которые хозяева не успели убрать в дом. Гориславу показалось, что мимо него протащило человеческое тело без головы. Но было темно, и мертвец проплыл настолько быстро, что сие ужасное видение можно было списать на игру воображения.

Рискуя быть сбитым с ног, Горислав карабкался против течения, поминутно оскальзываясь и цепляясь за ограду. Ему с трудом удалось добраться до проулка, где начиналась лестница, ведущая на главную площадь. Здесь водопад низвергался уступами по узким пролетам, стиснутым стенами домов.

Споткнувшись, он выронил и разбил фонарь, но не слишком огорчился от потери, потому что в проулок лился слабый свет с площади. Хватаясь за поручни, он упрямо двигался вверх, подстегиваемый страхом и желанием быстрее оказаться под крышей хранилища, где тихо, сухо и все знакомо. Интересно, что сказала бы Неждана, узнав о его отважном поступке – похвалила бы или обозвала дураком?