Текст книги "Книга первая. Мир"

Автор книги: Татьяна Танина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)

– Откуда пыльца взялась в том южном городе?

– Ее принес караван, пересекший пустыню. Он проходил мимо Красных камней, как раз в пору цветения, и пыльца прилипла к шерсти животных и одежде людей. А потом, когда они пришли в город, проводники на постоялом дворе стряхнули с одежды пыль, почистили животных – зараза разлетелась по округе, попала в источники воды.

– А почему люди по дороге не умерли? – Этот вопрос напрашивался сам собой, и въедливый Огнишек не мог не задать его. Что, однако, не застало новоявленного лекаря врасплох.

– Пыльца каменных цветов имеет странное свойство: становится ядовитой, когда пропитывается потом. Может пройти целый месяц или больше, прежде чем яд обретет убийственную силу, – пояснил он, и под тяжелыми взглядами двух велей, поспешно добавил:

– Так сказал мой учитель.

Судья Борислав Силыч обернулся к Огнишку. Тот утвердительно кивнул. Мол, да, действительно, за день до начала чумы прибыл караван с юга. Потом направился к двери и, подозвав одного из стражей, поручил тому узнать, что стало с полудниками.

Наблюдая за велями, Темнозрачный решил, что впредь станет вести себя еще более осторожно. Ведь ничего на веру не принимают! А сейчас, пусть проверяют – с доказательствами будет все в порядке. По его подсчетам, как раз в это время на постоялом дворе возле Нижнего рынка похоронные команды с помощью подъемного крана убирали распухшие туши верблюдов из каравана, что намедни пришел с юга.

– Ты сможешь остановить чуму? – устало спросил Борислав.

– Попробую, – поклонился Темнозрачный. С его стороны было бы слишком самонадеянно ответить утвердительно. – Учитель передал мне на словах состав лекарства. Здесь оно у меня. – Он постучал пальцем по лбу. Ведь известно, что хороший знахарь все тайны своего ремесла хранит в голове.

– Что тебе нужно для приготовления твоего средства?

– Травы, вещества кое-какие, порошки разные… Думаю, что смогу найти все это в любой лекарской лавке. Еще понадобятся приспособления разные, посуда, чтобы я мог истолочь все составные части, перемешать и выпарить средство.

– Вот, что мы сделаем… – Борислав Силыч поднялся из-за стола, и Темнозрачный невольно сжался. – На той стороне площади есть лекарственная лавка. Ее хозяин умер вчера вместе со всеми своими домочадцами. Отдам приказ – тебя туда проводят. Можешь пользоваться любым имуществом знахаря. Я разрешаю.

– Да, великий. Слушаюсь и повинуюсь. – Кланяясь, как игрушечный божок полудников, он попятился к двери задом, натолкнулся на Огнишка и, отскочив в сторону, поклонился и ему.

– Погоди! – От громового голоса судьи Темнозрачный вздрогнул.

– Что… угодно, благородному судье?

– Как тебя звать-величать, помощничек нежданный?

– Я, мудрые мужи, откликаюсь на имя Скосырь. Отечества мне не дано, а по матушке я – Горемыкыч. – Поклонился Темнозрачный еще раз, хотя у самого внутри все переворачивалось, претило его черной сущности перед велями лебезить.

– Сколько времени тебе потребуется, Скосырь?

– Ну, коль найду в лавке сразу все, что мне нужно, то средство будет готово еще до темноты.

– Ищи быстро! А если чего не будет доставать, то сразу скажи. Мы тебя в другие лавки сведем.

Вели проводили Темнозрачного до двери. Огнишек приказал одному из стражей проводить гостя в дом лекаря.

– Останешься подле него и будешь выполнять его поручения, если ему чего-нибудь понадобиться.

– Жизнь свою отдал бы, лишь бы внуков спасти, – сказал Борислав Огнишку, закрывая дверь, и Темнозрачный хитро ухмыльнулся.

Люди, столпившиеся у дверей, молча расступились, освобождая дорогу гостю верховного судьи. Отсюда, из приемного зала в город уже просочились и поползли слухи, что избавление близко – появился спаситель.

Скосырь-Темнозрачный по-хозяйски уверенно разместился в доме изведенного им лекаря. Сначала изучил содержимое склянок на полках в заднем помещении, где прежний владелец готовил лекарства, выбрал несколько и поставил на стол. Приказал стражу принести три ведра воды, развел огонь и запустил все перегонные приспособления, которые имелись.

Все это он делал только для виду, потому как страж, приставленный велями, пристально следил за всеми его действиями. Противоядие-то у него было уже готово, оставалось только его разбавить. Еще накануне, безо всяких сожалений, он раздавил твара, высушил на солнце, растер и смешал с другими составляющими.

Чтобы потянуть время, он пропустил всю воду через перегонное устройство, набрал целый котел и поставил его на огонь. Побросал в воду травки душистые для аромата и, в ожидании темноты, стал помешивать не спеша. Два раза от велей прибегал гонец и спрашивал, не готово ли еще снадобье целительное, и оба раза в ответ слышал, что уже скоро подойдет. Однако когда в лавку явился сам Борислав, Темнозрачный решил, что не стоит боле испытывать его терпение. Попросив веля обождать в помещении торговой лавки и пообещав сейчас ж вынести снадобье, сам быстро побежал на свою кухню и добавил в котел главный компонент. Оставил, правда, себе чуток порошка на донышке. Да и вдруг не хватит на всех страждущих противоядия – и где тогда он возьмет еще одного твара? Тем более, что каждый живой оберег – единственный в своем роде; и эту букашку, примененную для порчи, никакая другая не заменит, будь она трижды околдованной.

Напоследок Темнозрачный дунул, плюнул в котел – для приворота. Потом зачерпнул в ковшик готовое зелье и нашептал на него заклинание, чтобы выпивший эту долю не превратился в законченное чудовище, разделив участь всех остальных. Ковшик он понес в лавку, где его ожидал судья.

– А верно оно поможет? – грозно и подозрительно спросил вель.

– Хуже уж точно не станет, – заверил его Темнозрачный тоном лекаря, утешающего больного, и через лейку осторожно налил зелье в пузырек.

– Внуки мои тяжело захворали, – признался Борислав Силыч. И слезы выступили у него на глазах.

– О! Соболезную, – понимающе закивал мнимый лекарь и протянул ему склянку с противоядием. – Вот возьми, твое благородие.

Кривился Темнозрачный одной стороной лица. Отрадно ему было осознавать, что вель собственноручно станет опаивать своих внуков приворотным зельем.

– Если снадобье поможет, твои старания будут вознаграждены, – пообещал судья, пряча бутылек за пазуху.

– Нужны бочки с водой, твое благородие, чтобы развести в них средство…

– Эй, люди, – позвал вель стражей. – Доставьте сюда бочки с водой. Живо! Потом пусть эти бочки развезут по всему городу и поставят на площадях, чтобы все страждущие могли получить исцеление.

К полуночи в городе, жители которого не спали уже третью ночь подряд, на всех больших площадях стояли водовозные телеги. Возле них выстроились очереди из мрачных и молчаливых людей. Вооруженные стражи с факелами следили за тем, чтобы никто не лез вперед остальных. Они отгоняли в хвост длинной очереди отчаявшихся, которые с мольбами кидались к раздатчику. Стражи не слушали сбивчивых объяснений, ведь у всех была одна и та же беда. Никто не вступался за страдальца, не выказывал ни жалости, ни сочувствия, ведь каждый хлебнул своего горя через край. Люди только замыкались в себе еще больше, чтобы еще и чужим проникаться. Все приходили со своей посудой, но какую бы емкость не приносил человек – получал одну меру целебного снадобья.

– А не мало ли? Хватит ли этого для совсем худого? – спрашивал он у черпальщика.

– Средство сильное, – заверял тот. – Разве что мертвого из могилы не поднимет.

И шел домой горожанин, обнадеженный и приободрившийся, шел медленно, чтобы не расплескать драгоценную жидкость, и дома убеждался в том, что не обманули его. После нескольких глотков оживал тяжело больной родич, поднимался с постели. Возвращалась ясность ума к метавшемуся в беспамятстве. Прямо на глазах зарубцовывались язвы на теле у человека, сплошь покрытого нарывами. И плакали люди от счастья, оттого, что заново обрели ближнего.

Только мертвые уже не могли вернуться…

Новость о чудодейственном, исцеляющем средстве долетела до Лады, когда она, омыв и запеленав тело Преславны, несла всенощное бдение.

“Объявился-таки черный колдун, – подумала девушка. – Ведь только он, мог спасти людей от порчи, которую сам навел. Надо предупредить судью, а то не ведает он, чью помощь принял“.

Что делать? Словно испрашивая совет, Лада посмотрела на старую ведунью. Лицо у Преславны было спокойное, умиротворенное, все сердитые морщинки на нем разгладились. Старую женщину уже не заботили дела мирские суетные, не могла она дать наставления. Трудно было Ладе в первый раз в жизни принять ответственное решение. Боязно ей было – ох, как боязно. Ведь после смерти наставницы она стала единственной, кто ведал о причинах мора. Если не считать того, кто наслал порчу!

Держать страшную тайну в себе, было просто невыносимо!

Девушка решительно поднялась. Надо срочно идти к судьям! И все им рассказать. Как знать, может колдун уже начал строить новые козни. Надо остановить его немедленно, иначе потом будет поздно. Достав из глубины шкафа мешочек с солью, заговоренной против черных колдунов, хранившийся в лавке на всякий случай, она вышла из дома.

Хотя на дворе стояла глубокая ночь, город не спал. Сквозь закрытые ставни пробивался свет – в каких-то домах оплакивали умерших, в других сидели над больными, в третьих уже праздновали исцеление. С площадей шли люди с котелками, кувшинами и бутылками, в которых плескалась надежда на спасение. По этим же улицам со скрипом катились телеги с мертвецами.

Лада прибежала во дворец, но оказалось, что все судьи разошлись по домам. Верховный же судья ушел не один, а вместе с лекарем, тем самым, что приготовил целебное средство и спас город от чумы.

“А вдруг этот лекарь, появившийся невесть откуда, замыслил убить нашего судью-правителя?“ – мелькнула в голове девушки страшная догадка. И бросилась Лада спасать Борислава Силыча, благо тот жил неподалеку, на спуске. Добежав до поворота, с болью в боку она остановилась, чтобы отдышаться. Увидела она, как открылись двери в судейском доме, что стоял на повороте улицы, и Борислав Силыч вышел на крыльцо, проводить гостя. Девушка во все глаза всматривалась в лекаря, который по сравнению с высоким и широкоплечим велем казался маленьким и худым, и подергивался странно.

“Неужели этот хилый человечишка и есть виновник нашего горя?“ – подумала она.

Поклонившись хозяину, гость накинул на голову капюшон и направился по улице вверх, в сторону площади Лестницы. С виду он казался самым обычным человеком, но по приближении стало видно, что его глаза как угольки красненьким вспыхивают.

Страсть-то, какая! Холодея от ужаса, Лада отступила в темень подворотни. И пока соображала, как поступить – убежать, закричать и позвать на помощь людей – развязала трясущимися руками тесемки на мешочке с солью. А вдруг колдун набросится? Подумалось ей, что Преславна на ее месте не стала бы прятаться, а пошла вперед, навстречу колдуну. Ведь правому человеку таится незачем, будто преступнику какому-нибудь… “Если хоть раз уступить злу, – говорила старая знахарка, – зло подумает, что оно сильнее и ему все дозволено, и будет еще хуже“.

“Нечего мне его бояться, – стала внушать себе Лада. – Вот обсыплю его заговоренной солью, скует соль его члены, и встанет колдун на месте, как вкопанный. А я за судьей сбегаю. Расскажу ему все про мнимого спасителя…“

В книгах по чародейству говорилось, что если насыпать волшебной соли вокруг того места, где находится черный колдун, тот не сможет выбраться из круга, а если обсыпать солью самого колдуна, тот замрет как статуя. Лада могла бы остаться незамеченной, ведь колдун шел по другой стороне улицы, но вера в собственную правоту придала ей отваги и сил. Высыпала она содержимое мешочка на ладонь, собралась духом и выступила вперед, под лунный свет.

Темнозрачный остановился. Еще подметил, что девушка ведет себя как-то странно.

– Замри! – крикнула она и кинула в него пригоршню соли.

Темнозрачный замер. От удивления. Потом отер бородку, облизнулся и сразу все понял.

– Это что? Соль? – удивился он. – Дура! Думаешь, со мной так просто разделаться?

Лада и представить себе не могла, что у нее ничего не получится, и в мыслях не держала, что средство не подействует. Оттого сама остолбенела. Только тихонько пискнула, когда колдун сгреб ее в охапку и увлек в подворотню. Вздрогнула, когда он проткнул острым языком трепетно бьющуюся жилку в основании шеи…

Темнозрачный жаждал крови. После посещения дома веля, ему нестерпимо хотелось злодействовать. Какая удача, что под руку подвернулась эта девчонка! Напившись крови, он, по крайней мере, немного придет в себя, пока не наделал каких-нибудь глупостей. Заодно он утолил взыгравшую похоть – злость вызвала у него желание овладеть своей жертвой – совершил насилие над полуживой и наполовину обескровленной девушкой. Сотрясая девушку, он спрашивал: “Добилась своего? Нравится?“ – и упивался своей безраздельной властью.

Лада уже не чувствовала ни страха, ни отчаяния, ни стыда – поруганная и сломленная, обезумевшая от боли не телесной, но душевной. Впав в забытье, она перестала стонать и призывать смерть, как избавительницу.

Забрезжил рассвет. Темнота на улицах начала рассеиваться, но подворотня все еще тонула в ночном сумраке. Издали послышался скрип, и вскоре на дороге появилась телега, влекущая покойников по их последнему, земному пути. Повозка катилась под уклон, и погонщику приходилось сдерживать лошадей – а то еще, чего доброго, понесут, разметает мертвецов по всей улице.

– Ну вот, красавица, за тобой уже приехали, – шепнул Темнозрачный девушке и, заглянув ей в лицо, невольно залюбовался. Она и в самом деле была очень красивой, даже теперь, когда смерть выбелила ее лицо как полотно, и с него сошли все краски. – Пора тебе… Уже раскрыла для тебя свои объятия сыра-земля. А ведь ты, голуба, могла пожить…

Безмолвствовала девушка, невидяще глядя в небеса остекленевшими глазами.

Взвалив на плечо безжизненное тело, Темнозрачный вышел на улицу. Когда телега проезжала мимо, он бросил свою жертву поверх вздувшихся, позеленевших трупов, гнилые потроха которых при ударе отозвались на разные голоса.

– Приберите приблудную, – сказал он шедшему за телегой могильщику в кожаном переднике и с головой, обмотанной тканью так, что были видны одни глаза. Тот в ответ лишь устало махнул ему рукой в грязной рукавице.

Могильщик за эти дни насмотрелся всякого. Видел даже оживающих мертвецов! Теперь до самой смерти сниться будут, думал он. Но пока, когда выдавались редкие часы отдыха, он спал без снов. Его уже ничто не удивляло, исчезло в нем сострадание, и брезгливость тоже. Очерствел он душой, будто лишился всех чувств сразу. Каялся временами, что вызвался добровольцем на такую страшную работу. Но ведь кто-то же должен это делать! Почему не он?

Шагая следом за телегой, он поглядывал на тело девушки, которую смерть лишила стыдливости: подол ее платья задрался, оголив ноги, налитая грудь была едва прикрыта. Мертвых не смущает собственный непотребный вид. Но если на другого покойника, даже прибранного, смотреть противно, то девичье тело не могло не привлекать взоры, пусть то, что прежде пробуждало восхищение и вожделение, теперь вызывало разве что жалость.

Могильщик любовался девушкой бездумно, его взгляд останавливался то на точеных чертах лица, то на пышной груди, то на округлых бедрах. Голова девушки с уложенными венцом косами, свешивалась за борт и качалась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы, когда колесо наскакивало на колдобину. Тогда могильщик хмурился, мол, не порядок, что покойница так лежит.

Во время остановки он передвинул тело Лады, расправил ее одежду, сложил ее руки на груди, и, сняв рукавицу, коснулся век, закрывая глаза.

Почти сразу ее завалили гниющими трупами.

Работы у похоронных отрядов было еще много…

Глава пятая, о суматошном дне, несчастной любви и правосудной ночи

“В Смутное время явилось великое нечестие и творилось множество непотребств. Ложь была названа “правдой“, а правда – “ложью“. Люди согрешили, и все пути их развратились. И кровь проливалась не ради спасения людей, а всем на погибель.

Тогда люди испугались того, что совершили. В горе и отчаянии побежали они к великанам, и стали призывать их, как правителей правомудрых, праводушных и правосудных. Пусть ваша власть будет неограниченной, а подчинение вам беспрекословным, сказали люди. Великаны все поклялись клятвой, служить людям и защищать от всякого зла, и установить на земле Закон и Порядок, и не оставлять сего намерения, но привести его в исполнение.

Объявив всем людям закон повелевающий, запрещающий, разрешающий, наказывающий, великаны наделили себя правом возмездия, равного преступлению. И было у великанов право меча – по воле своей судить преступников и казнить на месте. Твердой рукой искореняли они всякое зло на земле, и безжалостно расправлялись с вероотступниками, и сурово карали за любое нарушение закона. И никто не говорил, что они поступают несправедливо, ибо время требовало законов суровых и жестких“.

Книга Судей.

Во второй половине дня, по пустынным улицам полумертвого города, окутанного скорбной тишиной, будто вдовьим покрывалом, мчал всадник.

Он был одет во все черное, и конь у него был черный, отчего особенно бросались в глаза длинные огненно-красные волосы седока. По этой-то примете горожане издали узнавали начальника городской стражи, веля Огнишка. Сказывали, нравом он обладает буйным – если кто ему не по душе, может и пришибить ненароком. Посему редкие прохожие спешили убираться с его пути и застывали в почтении на обочине. Впрочем, и без молвы немногие из людей решились бы встать поперек дороги деевым детям или прекословить им – простые смертные испокон веков испытывали перед великанами благоговейный трепет. И уже никто не помнил об истинной природе этого страха.

Конь легко нес своего грозного седока через жилые и ремесленные кварталы, вдоль акведука, мимо портового рынка, окруженного гостиными домами, к реке Катынь. Волосы веля бились пламенеющей гривой. Напряженно бугрилась широкая грудь, и вздувались под оплечьями мышцы рук. Распахнутая кожаная безрукавка от быстрой езды поднялась крыльями за спиной, и только перевязь ножен не давала ей слететь.

Свернув под аркой водопровода, всадник направился к мосту, перекинутому с подола Главы-холма к подножью Красной горки, на плоской вершине которой раскинулась обитель Великой Богини-Матери.

Это был целый город в городе, где властвовали женщины.

В Прошлом, когда Великая Мать занимала главенствующее место среди богов и почиталась как создательница неба, земли, воды, солнца и ночных светил, ее жрицы правили не только на Красном холме, но и во всем Двуречье и дальше, за его пределами.

“То, что наверху, подобно тому, что внизу“, – поясняли жрицы сегодня.

Начало жизни происходит от женского начала. Как женщина-мать первая для каждого человека, так Великая богиня, Мать всего сущего, была первой. Движимая любовью она создала людей из плоти от плоти и оживила их собственной кровью.

“Жизнь не рождается без крови“, – говорили жрицы.

Женщины есть подобия Великой Матери, потому что рождают новые жизни и продолжают род. Только через плотское познание женского тела, способного произвести на свет новую жизнь, мужчина достигает духовного совершенства и обретает целостность. Только через женщину мужчина может познать божественное блаженство – непостижимое, невыразимое в словах, неподвластное разуму.

“Это то самое любовное желание, которое изначально было творящей силой“, – говорили жрицы.

В Прошлом в обитель Ма приходило много женщин, готовых посвятить себя богослужению, других приводили родители, дабы показать свое боголюбие и заручиться благорасположением Трижды Великой, но в храме оставались немногие – совет старших жриц выбирал самых красивых девушек, с лицом и телом без единого изъяна. После обучения и проведения обряда посвящения, они становились земными воплощением Великой Богини-любовницы. Жрицы в богатом убранстве были так великолепны, что мужчина, пришедший в храм Великой Богини, верил, что это она сама восходит к нему на ложе.

А потом мужчины в своем извечном стремлении быть первыми во всем стали вытеснять женщин со стези служения. Стараниями мудрствующих старцев, затаивших обиды на слабый под, Бог-Творец, всемогущий, всезнающий, справедливый и великодушный, поднялся выше Великой Богини, Света мира, Наставницы человечества, Подательницы благ. Проповедники уверяли, что именно они являются тем единственными звеном, связующим людей с богами, и невозможно постичь божественное через плотскую близость. Они говорили, что не может короткий путь к богам проходить между женских ног.

“С тех пор, как проповедь превратилась в ремесло, слова мужчин принизили Богиню-Мать и возвысили Бога-Отца“, – говорили жрицы.

Представление мужчины о себе, как о существе, во всех отношениях превосходящим женщину, стало законом. Великая богиня оказалась в тени Мудрого Творца, став покровительницей рожаниц и домашнего очага.

“В мире, которым правят мужчины, богиня не может быть главной“, – говорили жрицы.

Но, несмотря на все притеснения и нападки, обитель Богини Любви продолжала существовать, и даже процветала.

“И все, благодаря тем же мужчинам“, – смеялись жрицы.

Дочери и наследницы служительниц Ма-любовницы – они не знали своих отцов и вели родословные по материнской линии. Как и в старь, это были прекраснейшие из земных женщин. Часто на вопрос заезжих купцов, мол, почему, город называется Небесными Вратами, когда никаких ворот тут и в помине нет, горожане отвечали, что Врата на Небо – это ножки священных блудниц с Красного холма. Мол, сходите туда и убедитесь сами, а если хватит средств, то и на небесах побываете.

На подоле Красной горки Огнишек пустил коня шагом.

Постоялые дворы вдоль широкой набережной были безлюдны, а ворота, прежде гостеприимно распахнутые, затворены. Всадник со своей высоты мог увидеть за оградой беспорядок, какой бывает, когда жильцы спешно покидают свое обиталище и, бросая лишние вещи, берут с собой только самое необходимое. За первым поворотом начинался Портовый спуск, дорога, змеящаяся по склону, сужалась, и вдоль нее стена к стене стояли небольшие домики, которые жрицы сдавали в наем блудницам, торговавшим телом безо всякого веропоклонничества. В иной день – нарядные, с подведенными глазами и алыми губами – они сидели, каждая у двери своего домика, в ожидании мужчин, нуждавшихся в их услугах. Спуск еще совсем недавно шумный от многоголосья, пестрый от ярких, разноцветных одежд, ныне был тих и мрачен. На ступенях домов лежали поминальные венки, сплетенные из белых и желтых цветов.

Огнишек заметил на лавочке под навесом трех местных обитательниц. Женщины, выплакав все слезы на похоронах подруг и прокричав весь голос, молча покачивались как пьяные от горя. Видного мужчину они встретили и проводили его пустыми взглядами.

Желая срезать путь, вель, презрев запрет, направил коня через восточную колоннаду, полукругом обрамлявшую площадь перед храмом. Стройные колонны – снизу красные, сверху белые, как кровь и тело Великой Ма – были оплетены высохшими гирляндами, напоминавшими о недавнем радостном и пышном празднике Плодородия. Цветы, принесенные богине в дар после сбора урожая и служившие убранством ее храма, теперь завяли и осыпались. Сухие лепестки и листья устилали края овальной площади блеклым ковром, который лениво шевелился при дуновениях ветра. Здесь стоял густой аромат благовоний, в обилии курившихся в храме денно и нощно вместе с непрерывным поминальными молениями. Приятный сладкий запах, распространявшийся по округе и явно ощутимый уже на подоле холма, прежде услаждавший нос, теперь имел привкус горечи.

В последние дни люди несли Великой Богине только свою боль. Величественная громада храма с вечным, каменным спокойствием обнимала полукруглыми колоннадами всякого входящего и обещала утешение.

Горожане в траурных одеяниях – медленно поднимавшиеся в храм по широкой лестнице, покидавшие его, бредущие по площади – казались одинаковыми, бесполыми и безликими.

Миновав западную колоннаду, Огнишек оказался у ворот, ведущих в священный сад. Днем въезд оставался открытым, посему вель беспрепятственно попал в обитель. Вопреки заведенному обычаю, во внутреннем дворике его никто не встретил. Однако, когда он спешился и привязал коня, из-за кустов девочка с кувшином.

– Омойся, дорогой гость, – произнесла она строгим голосом. – Всякий должен входить чистым к жрицам Великой Матери.

Юная служительница Ма, окунув руку в кувшин, потянулась к лицу веля. Тому пришлось опуститься на одно колено, чтобы она смогла провести кончиками пальцев по векам, губам и рукам.

– Дабы чисты были взор, поцелуй, прикосновение, – прошептала она древние, заветные слова. – На священной земле тебя ждет высшее наслаждение, тебе откроется божественное знание. В объятиях священной женщины ты почувствуешь себя полубогом.

– А если я уже? – спросил Огнишек, изогнув бровь.

– Что “уже“? – Сбитая с толку девочка захлопала глазами.

Когда гость размашистым шагом подошел к небольшому фонтану и окунул в него лицо, желая немного охладиться после скачки по жаре, вскрикнула.

– Это же – для причастия, – испуганно пролетала юница.

– Думаю, Ма меня просит. Она же великодушна, – подмигнул ей великан.

Дорожка вела вдоль стены тайного предела, святая святых храма, в которой находилось древнее изваяние Великой Богини. Оно помнило древние времена и Смуту, разрушение храма и его возрождение – полногрудое, с широкими бедрами и большим животом, каменную поверхность которых выгладили и отполировали прикосновения множества рук. До головы просители не доставали, поэтому место, где было лицо богини, сколотое в Прошлом вероотступниками, оставалось выщербленным.

По пути Огнишек встретил местных стражей и перекинулся с ними парой слов и поделился последними новостями. Сыновья и братья жриц Великой Богини – стражи обители были призваны охранять порядок на Красной горке, но в основном выполняли роль вышибал, а в последние дни – могильщиков.

Ненадолго он задержался на площадке, откуда еще недавно открывался великолепный вид на долину. Ныне он совсем не радовал взор – огороды чернели вскопанной землей, на краю некоторых чадили погребальные костры, и столбы черного дыма поднимались до небес. В храмовом некрополе женщины в траурных покрывалах лопатами накидывали два земляных холмика, множа длинный ряд свежих могил, тянущийся вдоль ограды.

С площадки мощенная плитами дорожка вела мимо башни-голубятни вглубь священного сада. Тенистый и ухоженный, он был так прекрасен, словно его создала сама Великая богиня. Цветочные клумбы источали дурманящее благоухание. В кронах весело щебетали птицы. Множество ответвлений от главной дорожки вели к домикам, окруженным розовыми кустами, купальням, облицованным разноцветной плиткой и беседкам, увитым плющом. Возле каждой развилки стояло скульптурное изображение мужчины и женщины, слившихся в единой целое, и, пойдя по дорожке от начала до конца, можно было увидеть любовное соитие во всех позах и ощутить свою причастность к величайшей тайне сотворения жизни. Все здесь было устроено таким образом, чтобы гость проникся духом свободы и радости обожествленного наслаждения, неги и блаженства, царящих в этом чарующем уголке.

В последние дни радость покинула обитель, ее объяло горе. На землю Ма-любовницы легла скорбь. Чумной мор унес жизни всех старых жриц, хранительниц обычаев, и многих женщин с Портового спуска. Странно, что при том ни одна из обитательниц сада не почувствовала даже легкой хвори, словно они имели какую-то неведомую защиту от чумы.

Огнишек свернул на одну из боковых дорожек перед мраморным хитросплетением тел и направился к домику, выкрашенному в розовый цвет.

Он пришел сюда не ради любовного искусства жриц. Среди служительниц Ма он нашел кормилицу для малютки-вельши, своей наследницы, известие о которой ему принес вестник Провидения, в самый разгар лета.

– Отправляйся в Озерный край, в городок Старобельск, что стоит на берегу Синь-озера, – сказал крылатый посланец. – Там ты найдешь дочь дея, чудом избежавшую погибели, уготованной ей Злыдой. Она станет твоей наследницей. Смотри, чтобы мальчишку не подсунули.

Появление Нежданы, так нарекли вельшу, по рассказам местных жителей, было воистину удивительным. Ко времени прибытия Огнишка в Старобельск эта история обросла сказочными подробностями. А может, и не сказочными. Как проверить-то? Рассказы расходились в деталях, назывались разные места и время суток, общим было одно – ребеночка нашли в реке.

– Одна добрая женщина в тот день разрешилась от бремени, родила сына, – сказывал один. – А вечером пошла на речку, чтобы совершить обряд омовения

– Не вечером, а поутру, как только рассвело, – возражал другой. – Ночью эта баба разродилась, и спозаранку, как положено, пошла омываться. Утром дело было! И пошла она не на реку, а на Синь-озеро.

– Отправилась она выше по течению реки Змейки, к тихой заводи, которую пользуют при болях бабы со всей округи, – уверенно говорил третий.

– Так вот, в тот самый час, когда солнце уже зашло, а ночь еще не опустилась на землю…

– Солнце еще не встало, и небо было серым…

– Было ни темно, ни светло.

– Как только подошла добрая женщина к реке, тростник перед ней расступился, полег, образуя тропинку, – продолжал первый. – И вела тропика к маленькой лодочке, искусно сплетенной из камыша…

– Да нет же! – качал головой второй. – Женщина вошла в озеро, трижды погрузилась в воду с головой, как положено, а когда вынырнула последний раз, увидела перед собой дея, который держал младенца, запеленатого в лопуховое одеяльце.

– Не так все было! Из заводи, застеленной туманом, на берег вышла белая корова, – гнул свое третий. – Меж золотых рогов она несла плетенную, ивовую колыбельку, в которой лежал младенец.

– Женщина подошла к лодочке и, увидев в ней младенца, сразу смекнула, что тот из благородных…

– С перепугу женщина чуть не потонула. Но дей не растерялся, схватил ее за волосы и поднял над водой. Прими мое дитя, грит, стань его кормилицей.

– “А чтобы твоего грудного молока всегда хватало, – сказала корова человеческим голосом, – и не иссякло оно раньше срока, ты нацеди и испей моего молока, и отойдет тебе часть от моего изобилия“.

Как бы то ни было, женщина приняла малютку-вельшу, как дар богов, и кормила ее наравне со своим кровным ребеночком. И полюбила ее, как родное дитя. Крепенькая была девочка, здоровенькая, быстро прибавляла в весе, кормилице беспокойства не доставляла, не кричала, требуя внимания, как все маленькие дети. Все домочадцы прикипели к вельше, ведь вместе с ней в дом вошел божественный дух и благодать. И думали они, что останутся без покровительства высших сил, если девочку заберут. Поэтому, как и предвидело Провидение, женщина хотела подменить Неждану своим дитем.