Текст книги "Книги Бахмана"
Автор книги: Стивен Кинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 83 страниц)
Покинув туалет, он мигом погрузился в приятную обстановку вечеринки. Лица плавали вокруг, словно воздушные шары. Музыка была изумительная. Элвис Пресли. Славный старина Элвис! Давай, Элвис, жарь! Вмажь им, бродяга!
Откуда-то выплыло и повисло прямо перед ним участливое лицо Мэри.
– Барт, что с тобой?
– Что со мной? Да ничего. – Он был растерян, в полном недоумении. Произносимые им слова зримо повисали в воздухе, словно нарисованные нотные значки. – У меня галлюцинации, – громко сказал он, обращаясь при этом сам к себе.
– Господи, Барт, что ты принял? – Мэри была уже всерьез напугана.
– Мескалин, – ответил он.
– О Боже! Наркотик! Но почему, Барт?
– А почему бы и нет? – переспросил он, не в состоянии придумать ничего более подходящего. Слова опять вылетали в виде нотных знаков, но только теперь они уже были с флажками.
– Хочешь, я отвезу тебя к врачу?
Он удивленно поднял голову и посмотрел на Мэри, взвешивая ее слова и пытаясь определить, нет ли в них скрытого смысла; припомнил фрейдистские толкования. Неожиданно он хихикнул и тут же воочию увидел, как изо рта опять вылетают музыкальные ноты, хр-рр-рустальные кружочки на параллельных линиях и между ними.
– А зачем мне врач? – спросил он, тщательно подбирая слова. Вопросительный знак повис в воздухе в виде ноты-четверти. – Все именно так, как она и сказала. Особой жути нет. Но любопытно.
– Кто? – требовательно спросила Мэри. – Кто тебе сказал? И где ты достал наркотик?
Лицо ее стало на глазах меняться, в нем появилось что-то ящероподобное. Даже кожа сделалась чешуйчатой, как у рептилий.
– Это не важно, – испуганно отмахнулся он. – И вообще – оставь меня в покое! Что привязалась-то? Я ведь к тебе не пристаю.
Ее лицо вновь изменилось, и он узнал прежнюю Мэри, но только обиженную и огорченную. Ему стало стыдно. А веселье вокруг кипело по-прежнему.
– Ну хорошо, Барт, – сказала она. – Над собой ты можешь издеваться как хочешь – дело твое. Но только об одном тебя прошу: меня не позорь, ладно? Ты можешь мне хоть это обещать?
– Ну к-конечно…
Однако Мэри не дождалась его ответа. Она повернулась к нему спиной и, больше не оборачиваясь, ушла в кухню. Ему было жаль ее, но вместе с тем он почувствовал облегчение. А вдруг кому-то еще вздумается поговорить с ним? Они ведь тоже поймут. В таком состоянии нормально общаться с людьми он не мог. Наверное, не сумеет даже толком пьяным прикинуться.
– Чер-рр-рт знает что, – произнес он, слегка грассируя. На этот раз все нотные знаки выстроились в одну линию, причем каждая нота была с флажком. Что ж, лично он не против, чтобы эти ноты хоть всю ночь напролет порхали. Но только не здесь, где любой мог подойти к нему и потребовать объяснений. Нет, он должен уединиться, причем в таком месте, где можно спокойно прислушиваться к своим мыслям. Здесь, на вечеринке, все равно что возле водопада. Как тут думать под такой грохот? Нет, нужно найти тихую заводь. Где разве что радио играет. Он вдруг подумал, что под музыку ему думалось бы легче. А думать было о чем. Много накопилось.
Он заметил, что люди уже начали поглядывать в его сторону. Должно быть, Мэри проболталась. Ах, я так обеспокоена. Барт наглотался мескалина. Наверняка они теперь все об этом шушукаются. Притворяются, что танцуют, пьют и беззаботно болтают, а на самом деле следят за ним и шепчутся. Он это сразу понял. Вернее, так – ср-р-разу.
Мимо него, пошатываясь, брел незнакомый мужчина со здоровенным стаканом в руке. Он схватил его за пиджак и хрипло зашептал:
– Что они говорят про меня?
Незнакомец ядовито улыбнулся ему в лицо, обдав его волной перегара.
– Я это запишу, – пробормотал он и пошел дальше.
* * *
Наконец (он и сам не мог судить, сколько времени спустя) он добрался до кабинета Уолтера Хамнера. Прикрыл за собой дверь и вздохнул с облегчением – шум вечеринки сюда почти не доносился. Он был уже порядком напуган. Таблетка не только действовала по-прежнему, но эффект от ее воздействия с каждой минутой усиливался. Ему показалось, что гостиную он пересек, не успев и глазом моргнуть, в мгновение ока миновал спальню, а уж прихожая и вовсе промелькнула незамеченная. Цепь нормального бытия распалась на отдельные звенья, каждое из которых существовало словно само по себе. Время тоже распалось. От его ощущения времени не осталось и следа. А вдруг оно так и не восстановится? Вдруг он навсегда останется таким? Ему пришло в голову, что не мешало бы заснуть и проспаться, но он не был уверен, что сумеет. Да и потом, кто знает, какие кошмары могут привидеться ему во сне? И черт его дернул принять эту таблетку! Разве можно сравнить это состояние с обычным опьянением или похмельем? Тогда всегда остается хоть какой-то дежурный уголок, недоступный действию алкоголя. А теперь? Теперь он весь во власти этого чудовищного дурмана.
Здесь, в кабинете, ему было лучше. Может, он сумеет взять себя в руки и прийти в чувство? Но даже в крайнем случае, если совсем вырубится…
– Приветик!
Он испуганно подпрыгнул и посмотрел в угол. Там на стуле с высокой спинкой сидел у книжного шкафа какой-то незнакомый мужчина. На коленях он держал раскрытую книгу. А мужчина ли это? В кабинете горела только настольная лампа, стоявшая на журнальном столике слева от незнакомца. Его лицо почти целиком находилось в тени, глаза напоминали черные впадины, а щеки были изборождены глубокими язвительными морщинами. На мгновение ему почудилось, что перед ним сидит сам Сатана. Однако в следующий миг незнакомец встал, и он с облегчением убедился, что это обычный человек. Довольно высокий, лет шестидесяти, с голубыми глазами и перебитым носом. Странно, но ни в руке мужчины, ни поблизости не было стакана или рюмки с выпивкой.
– Еще одна блуждающая звезда, – улыбнулся незнакомец, протягивая руку. – Фил Дрейк.
– Бартон Доус, – представился он, еще не придя в себя от испуга. Они пожали друг другу руки. Ладонь Дрейка была высохшая, и кожа на ней сморщилась – возможно, от ожога. Но он пожал ее без отвращения. Дрейк. Фамилия показалась ему неуловимо знакомой, но он не мог вспомнить, где слышал ее раньше.
– У вас все в порядке? – участливо спросил Дрейк. – Вы выглядите…
– Я навеселе, – признался он. – Принял мескалин и теперь летаю. – Он окинул взглядом книжные полки, которые вдруг стали причудливо выпячиваться и пульсировать. Это ему не понравилось. Пульсация книжных полок напоминала работу какого-то уродливого сердца. Ему совершенно не хотелось на такое смотреть.
– Понимаю, – кивнул Дрейк. – Присядьте, пожалуйста. Расскажите мне про ваши ощущения.
Он посмотрел на Дрейка, немного удивленный, но затем вдруг испытал колоссальное облегчение. Присел напротив.
– А вы смыслите в мескалине? – спросил он.
– Немного. Совсем немного. Я, видите ли, держу кофейню в самом центре города. Детишки частенько с улицы забредают. Под кайфом… У вас интересные ощущения? – вежливо осведомился он.
– И да и нет, – покачал головой он. – Это довольно… тяжело.
– Понимаю, – кивнул Дрейк.
– Я здорово струхнул. – Кинув взгляд в окно, он вдруг увидел снаружи длиннющую воздушную автостраду, простирающуюся в бесконечные небеса. Он потупился и невольно провел языком по пересохшим губам. – Скажите… долго это обычно продолжается?
– А когда вы «упали»?
– Упал? – недоуменно переспросил он. Слово это вырвалось у него изо рта отдельными буквами, которые одна за другой свалились на ковер и с шипением растворились.
– Когда вы приняли таблетку?
– А… примерно в половине девятого.
– Так, а сейчас… – Дрейк кинул взгляд на часы. – Без четверти десять.
– Без четверти десять? Только-то?
– Вы утратили ощущение времени, да? – улыбнулся Дрейк. – Думаю, что к половине второго вы уже станете самим собой.
– Правда?
– Да. Сейчас у вас самый пик. Вас преследуют видения? Галлюцинации?
– О да. Даже очень.
– Да, вы способны увидеть такое, что не предназначено для человеческих очей, – загадочно промолвил Дрейк и почему-то криво улыбнулся.
– Это верно. Вы очень точно подметили. – До чего здорово, что он познакомился с этим человеком! Это его спаситель. – А чем вы еще занимаетесь, помимо того, что наставляете на путь истинный своих согрешивших сограждан?
Дрейк улыбнулся.
– Вы красиво выразились. Обычно люди под воздействием мескалина или ЛСД вообще теряют дар речи или выражаются так, что понять их невозможно. Большинство вечеров я провожу в телефонной службе доверия. А днем работаю в кофейне, про которую вам рассказал. Она называется «Заскочи, мамочка!». Клиенты мои большей частью бродяги и наркоманы. По утрам я просто брожу по улицам и беседую с моими заблудшими прихожанами. А в свободное время немного в тамошней тюрьме помогаю.
– Так вы священнослужитель?
– Меня называют уличным священником. Очень романтично. Хотя в свое время я был и настоящим священником.
– А теперь – нет?
– Я покинул лоно церкви, – сказал Дрейк. Он произнес это тихо, но за его спокойствием скрывалась горечь. Он словно наяву услышал, как лязгнули церковные врата, захлопнувшись навсегда.
– А почему? – не удержался он.
Дрейк пожал плечами.
– Сейчас это уже не важно. А вы? Как вам удалось достать мескалин?
– Девушка одна дала. По дороге в Лас-Вегас. Очень славная девушка. Она звонила мне в Рождество.
– Просила помочь?
– Пожалуй, да.
– И вы помогли ей?
– Не знаю. – Он лукаво улыбнулся. – Святой отец, расскажите мне про мою бессмертную душу.
Дрейк дернулся:
– Я вам не святой отец.
– Ну ладно, тогда не надо.
– А что вы хотите знать про свою душу?
Он посмотрел на свои пальцы. При желании он мог в любой миг исторгнуть из их кончиков луч света. Это придавало ему пьяное ощущение всесильности.
– Я хочу знать, что с ней случится, если я совершу самоубийство?
Дрейк поежился.
– Не стоит думать на эту тему, пока вы находитесь под воздействием наркотика. Ваш мозг сейчас затуманен.
– Я соображаю совершенно нормально, – упрямо заявил он. – Ответьте мне.
– Не могу. Я не знаю, какая участь постигнет вашу душу, если вы наложите на себя руки. Но я точно знаю, что случится с вашим телом. Оно сгниет.
Напуганный подобной перспективой, он снова уставился на свои руки. Словно желая ему угодить, они у него на глазах покрылись трещинами и превратились в прах, заставив вспомнить самые мрачные новеллы Эдгара По. Н-да, ну и ночка выдалась. Эдгара По ему только не хватало. Или какого-нибудь Хичкока. Он поднял голову и озадаченно посмотрел на уличного священника.
– Что сейчас происходит с вашим телом? – поинтересовался Дрейк.
– А? – тупо переспросил он, не понимая сути вопроса.
– Есть два типа «улета», – терпеливо пояснил Дрейк. – Головной и телесный. Вас не тошнит? Суставы не ломит? Недомогание испытываете?
Он пораскинул мозгами, прежде чем ответить, и наконец произнес:
– Нет, я просто чувствую себя… занятым. – Он сам даже фыркнул от смеха, а Дрейк улыбнулся. Хорошее он подобрал словцо, чтобы описать свои чувства. Тело и впрямь так и распирало от активности. Оно казалось совсем легким, но отнюдь не бесплотным. Более того, он никогда не ощущал себя таким мясистым, никогда не сознавал, насколько тесно срослись его разум и плоть. Разделить их было просто невозможно. Или отлепить друг от друга. Да, приятель, ты с ними навеки сросся. Интеграция. Энтропия. Мысль эта обогрела его, как проворное тропическое солнце. Тщетно пытаясь разобраться в лабиринте своего разума, он вдруг громко сказал:
– Но ведь остается еще душа.
– И что из этого? – терпеливо спросил Дрейк.
– Уничтожив мозг, убиваешь и тело, – медленно пояснил он. – И наоборот. Но вот что при этом с душой происходит? Это ведь самое интересное, святой отец… мистер Дрейк.
– «Какие сны приснятся в смертном сне?» Это «Гамлет», мистер Доус, – ответил Дрейк.
– А по-вашему, душа продолжает жить и после смерти? Значит, бессмертие все-таки существует?
Глаза Дрейка заволокло пеленой.
– Да, – кивнул он. – Я думаю, бессмертие существует… в определенном виде.
– И вы, наверное, считаете, что самоубийство есть смертный грех, обрекающий душу на вечные муки в геенне огненной?
Дрейк долго не отвечал. Потом сказал:
– Самоубийство скверно. Я в этом искренне убежден.
– Это не ответ.
Дрейк встал.
– А я и не собираюсь вам отвечать. Я уже давно перестал упражняться в метафизике. Теперь я обычный гражданин. Вы не намерены вернуться на вечеринку?
Вспомнив о шуме и сутолоке, он отрицательно помотал головой.
– Тогда – домой?
– Нет, я не смогу вести машину. Боюсь садиться за руль.
– Я вас отвезу.
– Вы? А как вы вернетесь?
– Вызову такси из вашего дома. В новогоднюю ночь такси не проблема.
– Это будет здорово, – благодарно произнес он. – Я бы с удовольствием побыл один. Телевизор посмотрел.
– В одиночестве вы ощущаете себя в безопасности? – полюбопытствовал Дрейк.
– А разве такое возможно? – с мрачным видом переспросил он. И оба дружно рассмеялись.
– Ну тогда ладно. Попрощаться ни с кем не желаете?
– Нет. А черный ход здесь есть?
– Думаю, что найдем.
* * *
По пути домой он почти не раскрывал рта. Даже мелькание уличных фонарей его раздражало. Когда они проезжали место, где велись дорожные работы, он не удержался и, кивнув в сторону магистрали, спросил:
– Что вы думаете по этому поводу?
– А что я могу думать? – пожал плечами Дрейк. – Детишки в нашем городе голодают, а они прокладывают новую дорогу для наших и без того зажравшихся бегемотов. Я считаю, что это просто позор.
Он уже раскрыл было рот, чтобы рассказать Дрейку про зажигательные бомбы и учиненные им поджоги, но в последнюю минуту передумал. Ведь Дрейк может подумать, что это просто очередные галлюцинации. Или – еще хуже – что это не галлюцинации.
Остальное он помнил не столь отчетливо. Он показал Дрейку, как проехать к его дому. Дрейк заметил, что, должно быть, все обитатели улицы разъехались по гостям или рано легли спать. Он не стал объяснять. Дрейк вызвал такси. Они немного посмотрели телевизор – Гай Ломбардо в «Уолдорф-Астории» ублажал публику, играя совершенно райскую музыку. Он решил, что Гай Ломбардо похож на лягушку.
Такси подкатило к дому без четверти двенадцать. Дрейк снова осведомился, все ли с ним в порядке.
– Да, – ответил он. – По-моему, я уже прихожу в себя.
Так оно и было на самом деле. Галлюцинации постепенно вытеснялись в самые отдаленные закоулки его мозга.
Открыв дверь, Дрейк высоко поднял воротник, закрывая уши.
– Вы только выкиньте из головы мысли о самоубийстве. Не будьте трусом.
Он улыбнулся и кивнул, хотя не стал ни соглашаться с советом Дрейка, ни отвергать его. Подобно всему остальному в эти дни, он просто взял его себе на заметку.
– С Новым годом! – сказал он.
– И вас тоже, мистер Доус.
Таксист нетерпеливо загудел.
Дрейк зашагал по дорожке, и такси тут же отъехало.
Он вернулся в гостиную и снова уселся перед телевизором. Камеры переключились на Таймс-сквер, где пылающий шар, установленный на крыше небоскреба, собирался совершить головокружительный спуск в 1974 год. Он чувствовал себя разбитым и измученным; его стала одолевать сонливость. Шар вот-вот спустится, и он вступит в Новый год, напичканный мескалином. А где-то в это самое время новорожденный Новый год уже выкарабкивается из материнской утробы в этот лучший из миров. А на вечеринке Уолтера Хамнера гости поднимают бокалы и начинают отсчитывать оставшиеся секунды. Дают себе клятвы. Большинство этих клятв, конечно, и яйца выеденного не стоят. Не устояв перед искушением, он и сам дал себе клятву. Поднялся, превозмогая усталость; все тело болело и ныло, суставы раскалывались. Он побрел на кухню и снял с полки молоток. Когда он вернулся в гостиную, пылающий шар уже спускался по высоченному шесту. Хор людских голосов отсчитывал: «Восемь… семь… шесть… пять…» В камеру заглянула какая-то толстушка. В первое мгновение она изумилась, а затем радостно осклабилась и помахала всей Америке.
Вот и Новый год настал, подумал он. Почему-то от этой мысли по рукам побежали мурашки.
Шар наконец спустился, и на крыше небоскреба вспыхнули гигантские цифры:
1974
В тот же миг молоток в его руках описал крутую дугу, и – экран телевизора взорвался. Осколки стекла брызнули на ковер. В воздухе запахло паленым, но возгорания не произошло. Во избежание пожара он ногой вышиб штепсель из розетки.
– С Новым годом! – негромко произнес он и отбросил молоток на ковер.
Он прилег на диван и почти мгновенно уснул. Спал он при включенном свете и снов не видел.
Часть третья
Январь
Если я не обрету себе пристанище,
Мне придется сгинуть навечно… «Роллинг Стоунз»
5 января 1974 года
То, что случилось с ним в этот день в «Лавке для экономных», было едва ли не единственным за всю его жизнь осознанным и просчитанным поступком, а не очередной взбалмошной выходкой. Словно невидимый палец выводил на людях письмена, доступные лишь его взору.
Он любил ходить по магазинам. Это успокаивало, помогало ощущать себя в здравом уме. А после знакомства с мескалином он просто обожал совершать здравые поступки. В первый день нового года он проснулся часа в два, а остаток дня провел, бесцельно шатаясь по дому и чувствуя себя инопланетянином.
Он брал отдельные предметы и разглядывал их, как Гамлет – череп Йорика. В меньшей степени это чувство преследовало его и на другой день, да и в последующий тоже. Но в то же время было во всем этом и нечто хорошее. Мозги его казались теперь вычищенными и вымытыми, словно какая-то маниакально аккуратная внутричерепная уборщица выпотрошила их и, тщательно отдраив и отполировав, водрузила на место. Он даже не напивался. Когда Мэри очень осторожно позвонила ему первого января в семь вечера, он разговаривал с ней спокойно и уверенно, и ему показалось, что ничто в их отношениях не изменилось. Каждый словно выжидал, кто сделает первый ход. Однажды Мэри, правда, заикнулась про развод. Но, скорее, просто так, для проформы. По большому счету в тот первый послемескалиновый день его беспокоило одно: вдребезги разбитый цветной телевизор «Зенит». Он не мог понять, почему так поступил. Годами он мечтал о таком шикарном телевизоре, несмотря даже на то, что почти все его любимые фильмы были отсняты давно, еще в черно-белом изображении. Огорчал даже не столько самый акт уничтожения, сколько его последствия: осколки разбитого экрана, торчащие лампы и провода. Они словно укоряли его: Зачем ты это сделал? Разве я не служил тебе верой и правдой? Я никогда не причинял тебе вреда, а ты расколотил меня. Беззащитного и доверчивого. Одновременно это служило жестоким напоминанием о том, как они обойдутся с его домом. В конце концов он не выдержал и, разыскав старый плед, накрыл им остов телевизора. От этого ему стало и лучше, и хуже. Лучше – потому что он избавил себя от грустного зрелища, а хуже – потому что накрытый пледом телевизор стал напоминать ему покойника под саваном. Молоток – орудие убийства – он вообще выбросил прочь.
Поход в магазин был ему приятен. Это было все равно что зайти выпить кофейку в «Гриль Бенджи», помыть «ЛТД» в автоматической мойке или приобрести номер «Тайм» в киоске у Хенни. В «Лавке для экономных» было просторно и светло, женщины толкали перед собой тележки, шикали на непослушных детей и недовольно хмурились на помидоры в прозрачной пластиковой упаковке, не позволявшей как следует пощупать зрелые красные плоды. Из подвешенных под потолком, почти незаметных динамиков тихо лилась мелодичная, обволакивающая музыка.
В ту субботу покупателей в «Лавке для экономных» было много; больше обычного было мужчин, которые сопровождали своих жен, досаждая им своими дилетантскими советами. Он доброжелательно посматривал на всех. День стоял ясный, а солнечные лучи, пробиваясь через огромные застекленные витрины, весело освещали торговый зал, зайчиками отражались от блестящих предметов, а иногда просвечивали женские прически, создавая подобие нимба. В такие дни настроение у него улучшалось, но вот по вечерам неизменно ухудшалось.
Его тележка была заполнена обычным ассортиментом мужчины, ведущего холостяцкий образ жизни; там лежали спагетти, соус к мясу в стеклянной банке, четырнадцать замороженных блюд, готовых к употреблению, дюжина яиц, масло и пакет апельсинов – защита от цинги.
Он уже приближался по центральному проходу к кассам, когда, наверное, сам Господь заговорил с ним. Впереди шла миловидная женщина лет тридцати пяти в голубых брючках и темно-синем свитере. Волосы у нее были золотистые, с медным отливом. Вдруг она издала странный гортанный звук и пошатнулась. Пластиковая бутылочка горчицы выпала из ее руки и покатилась по полу.
– Что с вами? – вырвалось у него.
Но женщина опрокинулась навзничь, смахнув при этом рукой несколько жестянок с кофе. На каждой жестянке была кичливая надпись:
МАКСВЕЛЛ-ХАУС
Хорош до последней капли
Все случилось настолько быстро, что он даже испугаться не успел. Однако успел заметить нечто такое, что потом преследовало его во снах. Глаза женщины выпучились точь-в-точь как у Чарли во время его приступов.
Женщина забилась на полу. Ноги, затянутые в высокие кожаные сапоги, забарабанили по кафельному полу. Какая-то покупательница за его спиной истошно завизжала. Один из служащих, приклеивавший на продукты ярлычки с ценниками, бросил свою машинку и поспешил на помощь. Две девушки-кассирши вскочили и взирали на происходящее расширенными от ужаса глазами.
Он услышал собственный голос:
– Наверное, у нее эпилептический припадок.
Однако это был вовсе не эпилептический припадок. Похоже, бедную женщину постигло внезапное кровоизлияние в мозг, и оказавшийся среди прочих покупателей молодой врач констатировал смерть. Врач и сам казался напуганным, точно опасался, что его профессия утянет его в могилу, как какое-то мстительное чудовище из фильма ужасов. Когда он закончил осмотр, вокруг собралась уже приличная толпа. Мертвая женщина распростерлась посреди разбросанных кофейных банок – безмолвных свидетельниц и участниц ее последнего прижизненного поступка. Тележка бедняги была доверху наполнена продуктами, которых хватило бы на неделю, и зрелище бесчисленных банок, коробочек и мясных полуфабрикатов повергло его в мучительный, животный ужас.
Уставившись на тележку, он почему-то подумал: а что они теперь сделают с ее покупками? Снова разложат по полкам? Оставят возле кабинета управляющего?
Кто-то вызвал полицию, и через толпу уже проталкивался полицейский, громко приговаривая:
– Пропустите! Осторожнее! Расступитесь, пожалуйста! Ей нужен воздух!
Как будто воздух мог ей помочь.
Он повернулся и начал пробиваться к выходу, расталкивая сгрудившихся людей плечом. Душевный покой, обретенный им в последние пять дней, рассыпался в прах. Что ж, возможно, оно и к лучшему. Несомненно, это было знамение свыше. Но только что оно значило? Что?
Вернувшись домой, он поместил готовые блюда в морозильник, после чего налил себе виски. Сердце судорожно колотилось. Покинув магазин, он всю дорогу до дома пытался вспомнить, как они сами поступили с одеждой Чарли.
Игрушки они отвезли в Нортон и отдали в благотворительный магазинчик, а банковский счет на тысячу долларов (деньги на колледж – половина всех средств, подаренных Чарли родственниками на дни рождения и Рождество, шла на этот счет, невзирая на его слезы и вопли протеста) перевели на свой собственный. Постельное белье они по настоянию мамаши Джин сожгли; сам он понять смысла этого так и не смог, но возражать и упираться не стал – после того как весь окружающий его мир обрушился, стоило ли препираться из-за матраса и нескольких тряпок? Но вот одежда – совсем другое дело. Как же они с ней поступили?
Вопрос этот донимал его целый день, а под конец настолько вывел из равновесия, что он едва удержался, чтобы не позвонить Мэри. Однако это стало бы для нее последней каплей. Если у нее и оставались хоть какие-то сомнения по поводу его здравомыслия, то звонок этот развеял бы их уже окончательно.
Перед самым заходом солнца он поднялся в крохотную полумансарду, попасть в которую можно было только через люк в потолке над стенным шкафом главной спальни. Ему пришлось встать на стул, чтобы пролезть через люк. Он не забирался сюда уже лет сто, но одинокая электрическая лампочка еще действовала. Была покрыта толстенным слоем пыли и паутины, но горела.
Раскрыв первую попавшуюся коробку, он обнаружил в ней аккуратно сложенные собственные учебники – школьные и колледжские. На обложке каждого школьного учебника красовалась надпись:
ЦЕНТУРИОН
средняя школа города Бэй
А на обложке каждой колледжской книжки:
ПРИЗМ
Не забудем…
Заметив, что из одной книжки торчит какой-то листок, он вытащил его и сразу узнал совсем еще юного Джорджа Бартона Доуса, который мечтательно взирал в будущее со старенькой отретушированной фотографии. Поразительно, насколько плохо этот парнишка знал свое будущее и насколько он напоминал того ушедшего мальчугана, следы которого он пришел искать сюда…
Сложив учебники в коробку, он продолжил поиски. Наткнулся на шторы, которые Мэри сняла пять лет назад. А вот и сломанный радиоприемник с часами. Пухлый семейный альбом, заглянуть в который побоялся. Кипа журналов – нужно их выкинуть, сказал он себе. Летом из-за них пожар может начаться. Моторчик от стиральной машины, который он однажды приволок домой из прачечной, но, как ни бился, так и не сумел починить. И наконец – одежда Чарли.
Она помещалась в трех картонных коробках, насквозь пропахших нафталином. Рубашки, брюки, свитера и даже нижнее белье. Он разложил все одежки перед собой, внимательно разглядывая их и пытаясь представить в них Чарли; веселого и счастливого Чарли, пытавшегося познать столь скупые стороны открывавшегося ему мира.
В конце концов удушливый запах нафталина все-таки изгнал его из каморки под крышей; морщась, он крутил головой, отчаянно нуждаясь в выпивке. Запах нафталина, запах старых ненужных вещей, в одиночестве пылившихся целую вечность; вещей, способных только огорчить и причинить боль. Остаток вечера он размышлял обо всем этом, пока выпитое спиртное не затуманило разум.
7 января 1974 года
В четверть одиннадцатого в дверь позвонили. Открыв, он увидел на пороге улыбающегося, гладко выбритого и красиво подстриженного мужчину в костюме и в пальто, немного сутулого. Незнакомец держал в руке портфель, и поначалу он подумал, что перед ним обычный коммивояжер. Он даже мысленно приготовился впустить его, внимательно выслушать, задать кое-какие вопросы и, возможно, даже что-нибудь приобрести. За пять недель после ухода Мэри это был первый, если не считать Оливию, посетитель в его доме.
Однако это оказался вовсе не коммивояжер, а адвокат. Звали его Филип Т. Феннер, и представлял он городской совет. Обо всем этом мистер Феннер успел возвестить, пока обменивался с ним рукопожатием.
– Заходите, – со вздохом пригласил он. И тут же подумал, что в каком-то смысле пришельца можно было назвать коммивояжером. Что-то ему всучить этот адвокат непременно попытается.
– Прекрасный у вас дом, – тем временем разглагольствовал Феннер. – Просто замечательный. Сразу видно, когда хозяин заботливый, я всегда это говорю. – И тут же, не меняя тона, перешел к делу: – Я понимаю, мистер Доус, вы человек занятой, поэтому много времени у вас не займу. Просто Джек Гордон попросил меня заскочить к вам по дороге и передать бланк формы о переезде. Вы, несомненно, уже отправили его по почте, но с этой рождественской лихорадкой, сами знаете, письма пропадают. Заодно я готов ответить на любые интересующие вас вопросы.
– У меня один вопрос, – с серьезным видом произнес он.
Маска весельчака на мгновение слетела с лица адвоката, показав Феннера в истинном свете: холодного и методичного, как швейцарские часы.
– Что вас интересует, мистер Доус?
Он улыбнулся:
– Кофе хотите?
И вот перед ним вновь улыбающийся Феннер, веселый исполнитель поручений городского совета.
– О, с удовольствием. Если это вас не слишком затруднит, конечно. На улице ведь довольно прохладно, всего семнадцать градусов. Мне вообще кажется, что зимы с каждым годом все холоднее. Как считаете?
– Точно. – Вода в кофейнике еще не остыла со времени его завтрака. – Надеюсь, вы пьете растворимый? Жена уехала погостить к родителям, а без нее я как без рук.
Феннер доброжелательно рассмеялся, и он тут же понял: Феннер прекрасно знает, каковы у него на самом деле отношения с Мэри. Равно как с другими личностями или организациями, включая Стива Орднера, Винни Мейсона, корпорацию и даже самого Господа Бога.
– Обожаю растворимый, – расплылся Феннер. – Я и сам всегда его пью. Тем более что никакой разницы не ощущаю. Ничего, если я выложу на стол кое-какие бумаги?
– Пожалуйста. Вы со сливками пьете?
– Нет, черный. Обожаю черный. – Феннер расстегнул пальто, но снимать не стал. Просто подогнул полы под себя подобно тому, как женщины подбирают юбку, чтобы не помять ее. Раскрыв портфель, он извлек наружу скрепленные между собой формуляры, чем-то напоминающие налоговую декларацию. Тем временем он наполнил чашку черным кофе и подал Феннеру.
– Спасибо, мистер Доус. Огромное спасибо. А вы мне компанию не составите?
– Я лучше выпью что-нибудь покрепче.
– А-аа, – протянул Феннер, пригубил кофе и тут же радостно осклабился. – Замечательно. Превосходный кофе. Лучше не бывает.
Он приготовил себе излюбленный коктейль, потом сказал:
– Извините, мистер Феннер, мне нужно позвонить.
– Да-да, разумеется. – Феннер, похоже, чуть-чуть не прибавил: «Чувствуйте себя как дома», отпил еще кофе и облизнулся.
Оставив дверь кухни открытой, он прошел в холл. Набрал номер четы Каллоуэй. Сняла трубку Джин.
– Это Барт, – назвался он. – Мэри дома?
– Она спит, – сварливо ответила Джин.
– Разбудите ее, пожалуйста. Это очень важно.
– Щаз! Разбежалась! Как раз вчера я сказала Лестеру, что нам уже пора подумать об установке телефона с незарегистрированным номером. И он со мной согласился. Мы считаем, Бартон Доус, что у вас не все дома, и это святая правда!
– Мне очень жаль, что вы так считаете. Но мне позарез нужна Мэри…
Послышался щелчок параллельной трубки, и голос Мэри произнес:
– Барт?
– Да. Мэри, скажи, пожалуйста, приходил к тебе адвокат по фамилии Феннер? Очень ловкий малый, который явно пытается подражать Джимми Стюарту.
– Нет, – ответила она. Так, промашка вышла! – Но он звонил мне по телефону! – Ага, все-таки попал!
Краешком глаза он подметил какое-то движение и обернулся. Феннер, потягивая кофе, стоял в дверном проеме. Вид у него был обиженный.
– Мама, положи трубку, – попросила Мэри, и Джин Каллоуэй, презрительно фыркнув, послушалась.
– Он наводил про меня справки?
– Да.
– Ваш разговор состоялся после той вечеринки?
– Да, но… Я ничего ему не рассказала.
