Текст книги "Книги Бахмана"
Автор книги: Стивен Кинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 83 страниц)
Глава 12
Я шел по дороге, и рухнул я в грязь.
Я палец поранил, и кровь полилась.
Все еще здесь?
Детская считалка
Каким-то образом Рей Гаррати дожил до девяти часов утра.
Он достал флягу, прогнулся, насколько мог, и окатил себя водой. Потеплело пока лишь настолько, что при дыхании пар не шел изо рта, поэтому вода оставалась ледяной и частично смыла непроходящую сонливость.
Он оглядел своих товарищей по Прогулке. Черная, как и шевелюра, щетина на щеках Макврайса отросла настолько, что ее уже можно было назвать бородой. Колли Паркер заметно осунулся, но держался бодрее, чем прежде. Бейкер казался эфирной тенью. Лицо Скрамма уже не так пылало, зато он постоянно кашлял. Его глубокий, чрезвычайно громкий кашель напомнил Гаррати о том, как сам он в пять лет болел воспалением легких.
Ночь запомнилась сонной чередой названий на висящих над дорогой указателях. Визи. Бангор. Хермон. Хэмпден. Уинтерпорт. За ночь солдаты убили всего двоих, и Гаррати начинал думать, что Паркер был прав, когда сравнивал Идущих с крекерами.
Начинался новый солнечный день. На дороге образовались новые группы. Идущие отпускали шутки насчет бород, но не насчет ног… только не насчет ног. Ночью Гаррати чувствовал, как лопаются пузыри на правой пятке, но толстый носок отчасти защищал открытую рану. Они только что прошли мимо указателя, гласившего: ОГАСТА 48. ПОРТЛЕНД 117.
– Дальше, чем ты говорил, – с упреком сказал ему Пирсон. Пирсон выглядел ужасно изможденным; волосы его безжизненно болтались у щек.
– Я тебе не ходячая карта, – ответил Гаррати.
– Все равно… Это твой штат.
– Дурак.
– Да, наверное. – В усталом голосе Пирсона не было злости. – Послушай, я бы не пошел снова даже через сто тысяч лет.
– До этого еще надо дожить.
– Да. – Голос Пирсона упал. – Про себя я уже все решил. Если я так устану, что не смогу идти дальше, я побегу вбок и смешаюсь с толпой. Они не решатся стрелять. Может, смогу убежать.
– Это все равно что на стенку наткнуться, – возразил Гаррати. – Люди вытолкнут тебя обратно на дорогу, чтобы посмотреть на твою кровь. Ты что, не помнишь Перси?
– Перси действовал не думая. Просто пытался уйти в лес. Ну да, из Перси они вышибли мозги. – Пирсон с любопытством посмотрел на Гаррати. – А ты устал, Рей?
– Хрен тебе, нет. – Гаррати шутливо взмахнул руками, как крыльями. – Я парю над землей, разве не видно?
– Мне неважно, – признался Пирсон и облизал губы. – Даже соображаю нормально с трудом. А в ноги как будто воткнули по гарпуну.
За их спинами появился Макврайс.
– Скрамм умирает, – мрачно сказал он.
Гаррати и Пирсон одновременно хмыкнули.
– Воспаление легких, – добавил Макврайс.
Гаррати кивнул:
– Этого я и боялся.
– Хрипы в легких слышны за пять футов, как будто в них Гольфстрим течет. Если сегодня опять будет жарко, он просто сгорит.
– Бедный наш бык, – сказал Пирсон с неосознанным, но явным облегчением. – Мне казалось, он может продержаться дольше всех. И он женат. Что делать его жене?
– А что она может сделать? – отозвался Гаррати.
Они шли на некотором расстоянии от толпы зрителей, уже не замечая тянущихся к ним рук; легко научиться соблюдать дистанцию после того, как тебя раз-другой коснутся чьи-нибудь пальцы. Маленький мальчик ныл, что хочет домой.
– Я поговорил со всеми, – сказал Макврайс. – Ну, почти со всеми. Я считаю, победитель должен будет что-то для нее сделать.
– Например? – спросил Гаррати.
– Об этом победитель договорится с женой Скрамма. А если он окажется сволочью и не исполнит долга, мы все вернемся и не дадим ему покоя.
– Согласен, – сказал Пирсон. – А что мы теряем?
– Рей?
– Да. Конечно. Ты говорил с Гэри Барковичем?
– С этой гнидой? Да он родной матери искусственное дыхание не сделает, если она захлебнется.
– Я с ним поговорю, – заявил Гаррати.
– Ничего не получится.
– Все равно. Я иду к нему.
– Рей, поговорил бы ты еще со Стеббинсом. По-моему, он только с тобой и разговаривает.
Гаррати фыркнул.
– Заранее знаю, что он мне скажет.
– Он скажет – нет?
– Он скажет – зачем. А я не найду ответа.
– Тогда ну его.
– Нельзя. – Гаррати уже взял курс на щуплую, оседающую фигурку Барковича. – Он единственный, кто до сих пор верит в свою победу.
Баркович дремал. Глаза его были полузакрыты. Легкий пушок, покрывавший оливковые щеки, делал его похожим на очень старого плюшевого мишку, с которым плохо обращается хозяин. Свою желтую шляпу он или потерял, или выбросил.
– Баркович!
Баркович резко проснулся.
– Что такое? Кто здесь? Гаррати?
– Да. Послушай, Скрамм умирает.
– Кто? Ах да. Тот безмозглый. Тем лучше для него.
– У него воспаление легких. Может быть, он до полудня не продержится.
Баркович медленно повернул голову, и его коричневые блестящие пуговичные глазки глянули на Гаррати. Да, в это утро он был поразительно похож на изодранного игрушечного медвежонка.
– Дай-ка посмотреть на твое серьезное лицо, Гаррати. Тебе-то что за дело?
– Он женат – на случай, если ты не знал.
Баркович раскрыл глаза так, что они, казалось, могут выпасть из глазниц.
– Женат? ЖЕНАТ? ТЫ МНЕ ГОВОРИШЬ, ЧТО ЭТОТ ТУПОГОЛОВЫЙ…
– Заткнись, сука! Он услышит!
– Чихал я на него с высо-окой колокольни! Он ненормальный! – Баркович яростно посмотрел на Скрамма. – ТЫ СООБРАЖАЛ, ЧТО ДЕЛАЕШЬ, ТУПИЦА, В БИРЮЛЬКИ ТЫ ИГРАЛ, ЧТО ЛИ? – орал он во всю мощь своих легких. Скрамм посмотрел на Барковича мутными глазами, потом неохотно поднял руку и помахал. Он явно принял Барковича за зрителя. Абрахам, идущий рядом со Скраммом, показал Барковичу средний палец. Баркович ответил ему тем же жестом, вновь повернулся к Гаррати и неожиданно улыбнулся.
– О Господи, – сказал он. – Да у тебя, Гаррати, все на лице написано. Ты собираешь милостыню для женушки умирающего, я угадал? Очень мило с твоей стороны.
– Так на тебя не рассчитывать? – жестко спросил Гаррати. – Что ж, ладно.
Он пошел прочь.
Уголки рта Барковича дрогнули. Он удержал Гаррати за рукав.
– Погоди, погоди. Я, кажется, не сказал «нет»? Ты слышал, как я сказал «нет»?
– Нет…
– Правильно, потому что я не говорил. – На лице Барковича опять появилась улыбка, но на этот раз в ней сквозило отчаяние. И в ней не было ничего сволочного. – Послушай, я с вами повел себя не так, как надо. Я не хотел. Черт, если бы ты меня узнал, ты бы понял, что я неплохой парень, которого просто вечно заносит. Дома за мной тоже не ходили толпами друзья. Я имею в виду школу. Честное слово, не знаю почему. Я неплохой парень, такой же, как и все, но меня вечно заносит. В такой Прогулке нужно иметь пару друзей. В одиночестве нет ничего хорошего, ты согласен? Боже мой. Гаррати, ты же сам знаешь. Этот Рэнк. Гаррати, он первый начал. Он хотел поджарить мне задницу. Мне все хотят поджарить задницу. В школе я вел список парней, которым хотелось поджарить мне задницу. Этот Рэнк. Я не хотел его убивать, у меня такого и в мыслях не было. То есть это не моя вина. Вы, ребята, видели только самый конец, вы не видели… как он жарил мне задницу… – Баркович умолк.
– Да, наверное, так, – согласился Гаррати, чувствуя себя лицемером. Баркович может переписывать историю для себя лично, но сам Гаррати слишком ясно помнил эпизод с Рэнком. – Ладно, так что же ты решил? Продолжаем разговор?
– Конечно, конечно. – Баркович судорожно вцепился в рукав Гаррати и тянул его на себя, как шнур аварийного выхода в автобусе. – Я позабочусь, чтобы она как сыр в масле каталась до конца своих дней. Я только хотел тебе сказать… чтобы ты знал… Человеку нужны друзья… много друзей, понимаешь? Если приходится умирать, кому же приятно умирать среди тех, кто тебя ненавидит? Вот так я думаю. Я… Я…
– Да, конечно. – Гаррати начал трусливо замедлять шаг, чтобы отстать от Барковича; он по-прежнему ненавидел Барковича, но в то же время испытывал к нему какую-то жалость. – Большое спасибо.
Его пугало проявление чего-то человеческого в Барковиче. Почему-то это его пугало. Он не знал почему.
Он чересчур замедлил шаг, получил предупреждение и в течение десяти минут медленно отставал, чтобы оказаться рядом с бредущим в арьергарде Стеббинсом.
– Рей Гаррати, – сказал Стеббинс. – Поздравляю с третьим мая, Гаррати.
Гаррати осторожно кивнул.
– Взаимно.
– Вот, пересчитывал пальцы на ногах, – светским тоном сообщил Стеббинс. – Замечательные они друзья, потому что всегда вместе. А ты о чем думаешь?
Гаррати во второй раз изложил ситуацию со Скраммом и его женой, а тем временем еще один получил свой билет (на его потертой джинсовой куртке было вышито: АНГЕЛ АДА НА КОЛЕСАХ), и из-за этого речь Гаррати сразу показалась тривиальной и бессмысленной. Закончив говорить, он стал напряженно ждать. Как станет анализировать эту идею Стеббинс?
– Почему бы и нет, – дружелюбно сказал Стеббинс, взглянул на Гаррати и улыбнулся. Гаррати заметил, что усталость оставляет свои следы даже на Стеббинсе.
– Говоришь так, как будто ничего не теряешь, – заметил он.
– Верно, – весело согласился Стеббинс. – Да на самом деле нам всем нечего терять. Поэтому и отдавать легче.
Гаррати мрачно посмотрел на Стеббинса. Очень уж много правды в его словах. Грош цена их благородству в отношении Скрамма.
– Гаррати, старик, пойми меня правильно. Я, может быть, немного циник, но я не злой. Если бы, сдержав обещание, я мог заставить Скрамма сойти быстрее, я бы так и сделал. Но я не могу. Гаррати, я не знаю наверняка, но не сомневаюсь, что в каждой Долгой Прогулке находится такая же овечка, как Скрамм, и ребята делают в отношении ее подобный жест, и я готов спорить, что происходит это именно на этом этапе Прогулки, когда начинают уплывать старая реальность и старые понятия о бренности. В старое время, до Перемен и до Взводов, когда еще были миллионеры, так вот, в старое время миллионеры основывали благотворительные фонды, строили библиотеки и делали тому подобную благостную ерунду. Всякому охота защититься от идеи бренности. Кто-то обманывает себя тем, что будто бы остается жить в детях. А эти сбившиеся с пути пацаны, – Стеббинс обвел жестом костлявой руки всех участников Прогулки и засмеялся, но Гаррати услышал в его голосе грусть, – не смогут иметь даже внебрачных детей. – Он подмигнул Гаррати. – Я тебя шокирую?
– Меня… Наверное, нет.
– В этой разношерстной шайке выделяешься только ты, Гаррати, и твой друг Макврайс. Не понимаю, как вы оба здесь оказались. Но готов спорить, что причины лежат глубже, чем вы думаете. Вчера, по-моему, ты принял меня всерьез? Насчет Олсона?
– Вроде бы так, – медленно проговорил Гаррати.
Стеббинс радостно рассмеялся:
– А ты легковерен, Рей. У Олсона не было тайн.
– Вчера я не думал, что ты меня разыгрываешь.
– О, что ты. Именно этим я и занимался.
Гаррати напряженно улыбнулся:
– Знаешь, что я подумал? Я подумал, что вчера у тебя было озарение, а теперь ты хочешь это скрыть. Возможно, это озарение тебя напугало.
Взгляд Стеббинса помрачнел.
– Думай как хочешь, Гаррати. Это твои похороны. А что, если ты сейчас исчезнешь? Обещание ты получил.
– Может, ты хочешь избежать озарений. Наверное, это твои проблемы. Тебе хочется думать, что тебя надули. Но не исключено, что с тобой играли по-честному.
– Уходи.
– Давай, признай это.
– Ничего я не признаю, кроме твоей полной глупости. Иди вперед и говори себе, что с тобой играют по-честному. – Щеки Стеббинса чуть порозовели. – Любая игра кажется честной, когда всех участников надули в самом начале.
– Ты весь взмок, – сказал Гаррати, но в его голосе уже не чувствовалось уверенности. Стеббинс коротко улыбнулся и опустил взгляд на дорогу.
Спуск закончился, и тут же начался долгий подъем. Гаррати чувствовал, как на коже выступил пот, когда он ускорил шаг, стараясь догнать Макврайса, Пирсона, Абрахама, Бейкера и Скрамма, которые собрались в плотную группу – точнее, собрались вокруг Скрамма. Они теперь были похожи на обеспокоенных секундантов, обступивших потрясенного сильным ударом боксера.
– Как он? – спросил Гаррати.
– Почему спрашиваешь их? – сердито спросил Скрамм. Его голос, прежде хриплый, теперь упал до шепота. Лихорадка прекратилась, лицо сделалось бледным и восковым.
– Хорошо, спрашиваю тебя.
– A-а, не так плохо, – сказал Скрамм и закашлялся. Его булькающий, дребезжащий кашель как будто доносился из-под воды. – Я не так уж плох. Ребята, то, что вы делаете для Кэти, здорово. Мужчина, конечно, сам должен о своих заботиться, но мне, как видно, не до гордости. При том, что сейчас со мной происходит.
– Не разговаривай много, – посоветовал ему Пирсон, – а то выдохнешься.
– Да какая разница? Сейчас или потом – какая разница? – Скрамм стеклянными глазами оглядел товарищей, потом медленно покачал головой: – Ну почему я должен был заболеть? Я хорошо шел, честное слово. Фаворит тотализатора. Мне нравится идти, даже когда я устал. Смотреть на людей, воздух вдыхать… Почему? Неужели Бог? Это Бог так со мной обошелся?
Гаррати вновь почувствовал приятное возбуждение от предчувствия чужой смерти и содрогнулся. Тут же он попытался стряхнуть это чувство. Так нечестно. Нечестно, когда умирает друг.
– Сколько времени? – неожиданно спросил Скрамм, и Гаррати с суеверным страхом вспомнил Олсона.
– Десять минут одиннадцатого, – ответил Бейкер.
– Прошли миль двести, – добавил Макврайс.
– У меня ноги не устали, – сообщил Скрамм. – А это все-таки кое-что.
С обочины донесся крик маленького мальчика. Его голос за счет пронзительности перекрывал гул толпы.
– Эй, ма! Посмотри на большого! Посмотри на оленя, ма! Ма! Смотри!
Взгляд Гаррати скользнул по толпе и остановился на мальчике, стоящем в первом ряду. На нем была майка с нарисованным на ней Рэнди-роботом. В руке он держал недоеденный сандвич с джемом. Скрамм помахал ему.
– Дети прелесть, – сказал он. – Точно. Надеюсь, у Кэти будет мальчик. Мы оба хотели мальчика. Если девочка – тоже хорошо, но вы, ребята, понимаете… Мальчик… У него будет твоя фамилия, и он передаст ее дальше. Скрамм, конечно, не Бог весть какая фамилия. – Он рассмеялся, а Гаррати вспомнились слова Стеббинса о способах защиты от бренности.
К их группе присоединился розовощекий парень и сообщил новость. У Майка, возможно, брата Джо, одного из ребят в коже, внезапно схватило живот.
Скрамм провел ладонью по лбу и зашелся в бешеном приступе кашля, с которым, однако, быстро справился.
– Эти ребята из наших лесных краев, – сказал он. – Мы могли бы приехать вместе, если б я знал. Они индейцы хопи.
– Да, – сказал Пирсон. – Ты нам говорил.
– Разве? – удивился Скрамм. – Да не важно. Похоже, я отправлюсь в путь не один. Интересно…
На лице его появилось выражение решимости. Он ускорил шаг, потом снова слегка сбросил скорость и повернулся лицом к друзьям. Сейчас он был спокоен, умиротворен. Гаррати, сам того не желая, завороженно смотрел на него.
– Думаю, ребята, больше я вас не увижу. – В голосе Скрамма звучало чувство достоинства – и ничего больше. – Прощайте.
Макврайс ответил первым.
– Прощай, брат, – хрипло сказал он. – Счастливого пути.
– Ну, удачи тебе, – сказал Пирсон и отвернулся.
Абрахам побледнел. Он хотел что-то сказать и не смог. Тогда он отвернулся, жуя губами.
– Не огорчайся, – сказал Бейкер. На его лице застыло торжественное выражение.
– Прощай, – проговорил Гаррати, с трудом разжимая застывшие губы. – Прощай, Скрамм, счастливого тебе пути, хорошего отдыха.
– Хорошего отдыха? – Скрамм слегка улыбнулся. – Может, настоящая Прогулка еще впереди.
Он прибавил шагу и вскоре нагнал Майка и Джо, индейцев с бесстрастными лицами, одетых в рваные кожаные куртки. Майк не позволял кишечнику задерживать себя. Он шел вперед с постоянной скоростью, прижав обе руки к животу.
Скрамм заговорил с ними.
Все наблюдали. Казалось, эти трое совещались очень долго.
– Черт, что они там задумали? – испуганно прошептал Пирсон, ни к кому не обращаясь.
Наконец совещание закончилось. Майк и Джо держались чуть позади Скрамма. Хотя шли они довольно далеко от основной группы, Гаррати слышал надсадный кашель Скрамма. Солдаты очень внимательно следили за троицей. Джо положил руку на плечо брата и с силой сжал его. Они переглянулись. Гаррати не смог прочитать каких-либо чувств на их бронзовых лицах. Затем Майк чуть ускорил шаг и поравнялся со Скраммом.
Секунду спустя Скрамм и Майк повернулись на каблуках и зашагали в сторону зрителей. Люди, чувствуя напряженность предсмертной минуты, вскрикнули и подались назад, словно боясь подхватить заразу.
Гаррати взглянул на Пирсона и увидел, что тот сжал губы.
Скрамм и Майк получили предупреждения. Дойдя до заграждения у обочины, они повернулись лицом к приближающемуся фургону. Два средних пальца одновременно указали вверх.
– Я трахал твою мамочку. Мне понравилось! – прокричал Скрамм.
Майк что-то произнес на своем языке.
Идущие испустили одобрительный крик, и Гаррати почувствовал, как у него наворачиваются слезы. Толпа молчала. Поблизости от Майка и Скрамма никого не было. Они получили по второму предупреждению, после чего сели рядом на землю и стали тихо беседовать. До чего странно, подумал Гаррати, проходя мимо, ведь похоже, что Скрамм и Майк говорят на разных языках.
Он не оглянулся. И никто не оглянулся, даже тогда, когда все было кончено.
– Пусть тот, кто выиграет, сдержит слово, – неожиданно сказал Макврайс. – Так будет лучше.
Никто не ответил.
Глава 13
Джонни Гринблам, сойди вниз! Джонни Олсен «Правильна новая цена»
Два часа дня.
– Мошенничаешь, гад! – закричал Абрахам.
– Я не мошенничаю, – спокойно сказал Бейкер. – Ты мне должен доллар сорок, петушок.
– Я с шулерами не играю.
Абрахам зажал в кулаке десятицентовую монету.
– А я обычно не играю в орлянку с теми, кто меня называет шулером, – мрачно заявил Бейкер и тут же улыбнулся. – Но для тебя, Аб, я сделаю исключение. Ты знаешь столько способов выигрывать, что я просто не могу удержаться.
– Заткнись и бросай, – сказал Абрахам.
– О, умоляю тебя, не говори со мной таким тоном, – униженно запричитал Бейкер. – Я могу упасть замертво!
Гаррати рассмеялся. Абрахам подбросил монету, поймал ее на ладонь и прижал к левому запястью.
– Ты мне подходишь.
– О’кей.
Бейкер подбросил монету выше, более ловко поймал ее и как будто перевернул на ладони. Гаррати был в этом уверен.
– Ты показываешь первым, – объявил Бейкер.
– He-а. Я в прошлый раз показывал первым.
– Ну, Аб, я показывал первым три раза подряд до того. Может быть, мошенничаешь как раз ты.
Абрахам что-то пробурчал, подумал и открыл свою монету. Реверс: река Потомак в обрамлении лавровых листьев.
Бейкер приподнял ладонь, посмотрел на монету и улыбнулся. Его монета тоже легла реверсом вверх.
– Ты мне должен доллар пятьдесят.
– Бог ты мой, ты, выходит, решил, что я туп! – взвыл Абрахам. – Ты решил, что я идиот, так? Признавайся! Решил обвести деревенского увальня вокруг пальца?
Бейкер как будто задумался.
– Говори, говори! – рычал Абрахам. – Я тебя слушаю!
– Ну, раз уж ты спрашиваешь, – начал Бейкер, – вопрос о том, деревенский ли ты увалень, мне в голову не приходил. То, что ты дебил, давно установлено. Что до того, чтобы обвести тебя вокруг пальца… – он положил руку на плечо Абрахама, – так это, друг мой, как пить дать.
– Играем на все, – хитро прищурясь, предложил Абрахам. – Ва-банк. И первым показываешь ты.
Бейкер обдумал предложение и посмотрел на Гаррати.
– Рей, что думаешь?
– О чем думаю? – Гаррати потерял нить разговора. В его левой ноге определенно возникло новое ощущение.
– Ты бы сыграл ва-банк с этим типом?
– Почему бы и нет? По крайней мере у него не хватит ума обдурить тебя.
– Я думал, ты мне друг, Гаррати, – холодно произнес Абрахам.
– Согласен, доллар пятьдесят, ва-банк, – сказал Бейкер, и тут левую ногу Гаррати пронзила такая боль, что по сравнению с ней вся боль последних тридцати часов показалась детским лепетом.
– Нога, моя нога, моя нога! – закричал он, не в силах удержаться.
– О Боже, Гаррати, – сказал Бейкер с легким удивлением, не более того, и они прошли мимо. Гаррати казалось, что все проходят мимо него, а он застыл на месте, потому что левую ногу сдавили смертоносные мраморные тиски, а товарищи проходили мимо, оставляя его позади.
– Предупреждение! Предупреждение сорок седьмому!
Не паниковать. Паника означает неминуемый конец.
Он сел на асфальт, вытянув перед собой негнущуюся, как бревно, ногу, и принялся массировать крупные мышцы. Он пытался разогреть их. Все равно что пытаться массировать слоновую кость.
– Гаррати? – Это Макврайс. В его голосе испуг… Конечно же, это только так кажется? – Что такое? Судороги?
– Да, наверное. Иди. Все будет нормально.
Время. Для него время ускорило ход, а все остальные как будто едва ползут. Медленно шагает Макврайс, поднимает ногу, показывая подошву, опускает ее, поднимает другую; сверкают стершиеся шляпки гвоздей, видна потрескавшаяся, тонкая как шелк кожа. Медленно прошел мимо чуть ухмыляющийся Баркович. В напряженном молчании зрители отодвигались подальше от того места, где сидел Гаррати. Толпа двигалась большими волнами. Второе предупреждение, подумал Гаррати, сейчас будет второе, давай же, нога, давай, сволочь. Я не хочу получать билет, не хочу, иди же, дай мне еще пожить.
– Предупреждение! Второе предупреждение сорок седьмому!
Да-да, знаю, думаете, я считать не умею, думаете, я тут позагорать решил?
Признание смерти, неизбежной и неоспоримой, как фотоснимок, пыталось проникнуть в него и поглотить его. Парализовать его. С отчаянной решимостью он оттолкнул страх. Боль в бедре была непереносимой, но Гаррати ее почти не чувствовал, настолько он был поглощен своими усилиями. Осталась минута, нет, пятьдесят секунд, то есть сорок пять, мое время уходит, утекает…
На лице Гаррати сохранялось отстраненно-заинтересованное, почти профессорское выражение. Он отчаянно массировал пальцами застывшие узловатые мышцы. Пытался согнуть ногу. Мысленно разговаривал с ней: «Давай же, давай, чертовка». У него уже болели пальцы, но он и этого не замечал. Стеббинс, проходя мимо, что-то пробормотал. Слов Гаррати не расслышал. Наверное, к лучшему. Теперь он сидел совсем один на белой разделительной линии, между правой и левой полосами движения.
Группа только что покинула городок, утащив за собой все его население, и никого не осталось позади, только маленький мальчик Гаррати, он сидит посреди пустоты, а вокруг него шуршащие на ветру конфетные обертки, смятые окурки и прочий хлам.
Нет никого, только один солдат, молодой, светловолосый, по-своему красивый. В одной руке у него серебряный хронометр, в другой – винтовка. И нет жалости в его лице.
– Предупреждение! Предупреждение сорок седьмому! Третье предупреждение сорок седьмому!
Судорога не отпускала. Он умрет. В конце концов ему выпустят кишки, и это факт.
Он оставил ногу в покое и безмятежно посмотрел на солдата. Интересно бы знать, подумал он, кто же победит. Интересно, переживет ли Макврайс Барковича. Интересно, больно ли получить пулю в голову, что наступит потом: сразу полная тьма, или он еще успеет почувствовать, как мысли уносятся прочь.
Убегают последние секунды.
Судорога ослабла. Кровь потекла по сосудам, мышца ощутила тепло и покалывание. Светловолосый солдат с красивым вообще-то лицом убрал в карман хронометр. Губы его беззвучно двигались – он отсчитывал последние секунды.
«Но я не могу встать, – думал Гаррати. – Сидеть так хорошо. Я посижу, и пусть звонит телефон, черт с ним, почему не взять трубку?»
Голова Гаррати опустилась на грудь. Солдат смотрел на него сверху вниз как в шахту или в глубокий колодец. Медленным движением он перехватил карабин обеими руками, его указательный палец мягко коснулся спускового крючка, и дуло начало подниматься. Левая рука солдата твердо поддерживала ложе карабина. Обручальное кольцо блеснуло на солнце. Все происходило так медленно. Страшно медленно. Только… не вешайте трубку.
Вот оно, подумал Гаррати.
Вот, значит, как это. Умереть.
Большой палец правой руки солдата невероятно медленно отводил предохранитель. За его спиной стояли три сухопарые женщины, вещие сестры,[54] не вешайте трубку. Подождите еще минутку у телефона, мне придется здесь умереть. Солнце, тени, голубое небо. Высоко-высоко – облака. Еще видна вдалеке спина Стеббинса, синяя рубаха, промокшая от пота между лопатками, прощай, Стеббинс.
Все звуки громом отдавались у него в ушах. Он не знал, чем это объяснить: работой ли воображения, или обостренным восприятием, или же приближением смерти. Щелкнул рычаг предохранителя – как будто ветка хрустнула. Он втянул в себя воздух: получился звук, похожий на свист ветра в тоннеле. Сердце стучало как барабан. Вдруг высокий голос запел – он слышал пение не ушами, а центром мозга; он брал все более и более высокие ноты, и к Гаррати пришла безумная уверенность, что он слышит испускаемые мозгом волны…
Громко стеная, он неуклюже поднялся на ноги и бросился бежать вперед, неуклонно увеличивая скорость. Ноги были ватными. Палец солдата, лежащий на спусковом крючке, побелел. Он взглянул на прикрепленный к его поясу полупроводниковый компьютер, содержащий небольшое, но мощное звуковое устройство. Гаррати в свое время читал о таких приборах в «Популярной механике». Они способны вычислять скорость каждого из Идущих с любой заданной точностью, вплоть до четвертого десятичного знака.
Палец солдата отпустил спусковой крючок.
Гаррати перешел с бега на очень быструю ходьбу; во рту пересохло, сердце колотилось со скоростью механического молота. Белые вспышки пульсировали перед глазами, и был тяжкий миг, когда ему показалось, что он теряет сознание. Но это состояние прошло. Ступни, рассерженные тем, что он лишил их права на заслуженный отдых, яростно протестовали. Сжимая зубы, он боролся с болью. Мышца левой ноги все еще подергивалась, что внушало тревогу, но он не хромал. Пока.
Он взглянул на часы. Два часа семнадцать минут пополудни. В течение ближайшего часа от смерти его будут отделять секунды две.
– Вернулся в страну живых, – заметил Стеббинс, когда Гаррати поравнялся с ним.
– Точно, – шепнули оцепеневшие губы Гаррати.
Он чувствовал прилив злобы. Они продолжали бы идти, даже если бы ему достался билет. Они не стали бы его оплакивать. От него остался бы только номер и фамилия в официальных списках: ГАРРАТИ РЕЙМОНД, № 47, СОШЕЛ НА 218-й МИЛЕ. А в газетах штата через пару дней появились бы вызывающие ажиотаж статьи: ГАРРАТИ МЕРТВ. ПАРЕНЬ ИЗ МЭНА СОШЕЛ 61-м!
– Надеюсь, я выиграю, – пробормотал он.
– Ты так думаешь?
Гаррати вспомнил лицо светловолосого солдата. Эмоций на нем не больше, чем на картофелине.
– Сомневаюсь, – ответил он. – У меня уже три гири на шее. А ведь это значит, что я теперь вне игры, ведь так?
– Считай последнее нечестным приемом, – посоветовал Стеббинс. Он уже опять глядел себе под ноги.
Гаррати прибавил шагу, хотя мысль о двух секундах камнем засела у него в голове. Теперь предупреждений не будет. И никто даже не успеет сказать ему: вставай, Гаррати, не трать время.
Он подошел к Макврайсу. Тот оглянулся.
– Я думал, ты уже вышел, друг, – сказал Макврайс.
– Так оно и есть.
Макврайс тихо присвистнул.
– Да, не хотелось бы мне сейчас оказаться на твоем месте. Как нога?
– Лучше. Слушай, я не могу разговаривать. Я пройду на некоторое время вперед.
– Харкнессу это не помогло.
Гаррати покачал головой:
– Хочу убедиться, что способен развивать скорость.
– Хорошо. Тебе составить компанию?
– Если есть силы.
Макврайс рассмеялся:
– Ваши деньги – наше время, солнышко.
– Тогда пошли, пока у меня запал не прошел.
Гаррати увеличивал скорость до тех пор, пока не почувствовал, что ноги готовы взбунтоваться. Они с Макврайсом быстро пробирались сквозь группу. Вторым шел Гарольд Куинс, долговязый парень со злым лицом, а впереди него на некотором расстоянии – оставшийся в живых индеец в коже, Джо. Взглянув на него поближе, Гаррати изумился бронзовому оттенку его загара. Джо не отрываясь смотрел на горизонт: лицо его оставалось бесстрастным. Многочисленные замки-«молнии» на его куртке тихонько звякали, и создавалось впечатление, что где-то вдалеке играет музыка.
– Привет, Джо, – сказал Макврайс, и Гаррати подавил в себе истерический порыв добавить: ты прекрасно выглядишь.
– Салют, – коротко отозвался Джо.
Они обогнали его, и теперь вся дорога принадлежала им – две широкие бетонные полосы, испачканные темными пятнами масла, разделенные посредине зеленой травяной полосой. По обе стороны дороги стояли непрерывные цепи людей.
– Вперед и только вперед, – продекламировал Макврайс. – Солдаты-христиане идут на войну. Слышал это, Рей?
– Сколько времени?
Макврайс посмотрел на часы:
– Два двадцать. Послушай, Рей, если ты собрался…
– Бог мой, всего-то? Я думал… – К горлу подступил плотный, жирный ком. Его охватывала паника. Он не справится. Слишком мал запас времени.
– Послушай, если ты зациклишься на времени, то быстро свихнешься, побежишь в толпу, и они тебя как собаку пристрелят. Ты упадешь с высунутым языком, а по подбородку будет течь слюна. Постарайся забыть про время.
– Не могу. – Внутри у него все переворачивалось, ему было неуютно, жарко, его тошнило. – Олсон… Скрамм… Они умерли. Дейвидсон умер. Я тоже могу умереть, Пит. Теперь я в это поверил. Смерть дышит мне в спину!
– Подумай о своей девушке. О Джен. О ее лице. Или о маме. Или о кошке. Или вообще ни о чем не думай. Просто иди вперед. Сосредоточься на этом.
Гаррати старался сохранить самообладание. Отчасти это ему даже удалось. Но все-таки не совсем. Ноги отказывались повиноваться приказам мозга, они казались старыми и ненадежными, как отработавшие свой срок электрические лампочки.
– Ему недолго осталось, – отчетливо произнесла какая-то женщина в переднем ряду.
– Твоим сиськам недолго осталось, – огрызнулся Гаррати, и толпа весело приветствовала его.
– Они козлы, – пробормотал Гаррати. – Настоящие козлы. Извращенцы. Сколько времени, Макврайс?
– Что ты сделал прежде всего, когда получил подтверждение? – мягко спросил Макврайс. – Что ты сделал, когда узнал, что точно будешь участвовать?
Гаррати нахмурился, быстро провел рукой по лбу и ушел из залитого потом, внушающего ужас настоящего в тот полный неожиданностей и переживаний день.
– Я был один. Моя мама работает. Это было в пятницу после обеда. В ящике лежало письмо, и по штемпелю Уиллингтона, штат Делавэр, я понял, что это оно. Только я был уверен, что отвергнут из-за физических или моральных недостатков, или из-за тех и других вместе. Я его дважды прочитал. Не то чтобы я скакал от восторга, но мне было приятно. Действительно приятно. И я был уверен в себе. Тогда у меня не болели ступни и мне не казалось, что кто-то всадил мне в спину кинжал. Я чувствовал себя одним из миллиона. Мне не хватило ума понять, во что я на самом деле влип. – Он помолчал в задумчивости, вдыхая весенний воздух. – Я не мог отступить. Слишком много глаз смотрело на меня. Думаю, другими двигало то же самое. Это и есть один из крючков, на которые мы попадаемся. Я пропустил 15 апреля, последний срок для отказа, и еще через день в мою честь устроили торжественный обед в здании городского управления. Пришли все мои друзья, а после десерта все закричали: «Речь! Речь!» Я поднялся и промычал что-то. Я, мол, сделаю все возможное, если попаду туда, и все аплодировали как бешеные. Они вели себя так, как будто я прочитал им Геттисбергскую речь.[55] Понимаешь, о чем я?
