Текст книги "Книги Бахмана"
Автор книги: Стивен Кинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 83 страниц)
– Олсон, – шепнул он. – Олсон.
Возможно, глаза Олсона зажглись на мгновение. Как будто изношенный стартер разбитого автомобиля выпустил одну-единственную искру.
– Скажи мне как, Олсон, – шептал он. – Скажи, что надо делать.
Школьники и школьницы (Неужели я ходил когда-то в школу? – подумал Гаррати. Или мне это приснилось?) остались позади, но продолжали кричать.
Глаза Олсона тяжело задвигались в провалившихся глазницах, как будто они заржавели и нуждались в смазке.
– Да, вот так, – оживленно зашептал Гаррати. – Говори. Говори со мной, Олсон. Расскажи мне. Расскажи.
– А, – сказал Олсон. – А. А.
Гаррати придвинулся еще ближе, положил руку Олсону на плечо и оказался в зловонном облаке пота, несвежего дыхания и мочи.
– Прошу тебя, – сказал Гаррати. – Постарайся.
– Га. Го. Госп. Господень сад…
– Господень сад, – неуверенно повторил Гаррати. – Так что про Господень сад, Олсон?
– Он. Зарос. Сорной. Травой, – печально сказал Олсон. Голова его свободно болталась. – Я.
Гаррати молчал. Он не мог говорить. Начался еще один подъем, и он опять задыхался. А Олсон, казалось, вообще уже не дышал.
– Я не. Хочу. Умирать, – закончил Олсон.
Взгляд Гаррати буквально прикипел к черному сгустку плоти, в который превратилось лицо Олсона.
– А? – Олсон со скрипом повернулся к нему и медленно поднял разваливающуюся голову. – Га. Га. Гаррати?
– Да, это я.
– Сколько времени?
Гаррати уже успел заново завести часы и установить их на истинное время. Одному Богу известно зачем.
– Без четверти девять.
– А? Всего? Не. Не позже? – По изможденному старческому лицу Олсона пробежало легкое удивление.
– Олсон… – Гаррати осторожно потряс Олсона за плечо, и все тело Олсона зашаталось, как подъемный кран при сильном порыве ветра. – В чем здесь дело? – Он вдруг хихикнул, как ненормальный. – В чем здесь дело, Олфи?
Олсон намеренно пристально взглянул на Гаррати.
– Гаррати, – прошептал он. Изо рта у него воняло, как из канализационной трубы.
– Что?
– Сколько времени?
– Черт тебя побери! – заорал на него Гаррати и быстро оглянулся, но Стеббинс смотрел на асфальт. Если он и смеялся над Гаррати, то в темноте этого не было видно.
– Гаррати.
– Что? – уже спокойнее спросил Гаррати.
– Хрис. Христос спасет тебя.
Олсон снова поднял голову и свернул к обочине. Он направлялся к автофургону.
– Предупреждение! Предупреждение семидесятому!
Олсон не сбавлял шага. В его фигуре чувствовалось какое-то посмертное достоинство. Толпа умолкла. Зрители следили за происходящим во все глаза.
Олсон двигался уверенно. Он ступил на обочину. Положил обе руки на борт фургона. Неуклюже полез вверх.
– Олсон! – в изумлении закричал Абрахам. – Эй, это же Хэнк Олсон!
Четверо солдат совершенно синхронно направили на него дула карабинов. Олсон ухватился за ближайшее дуло и вырвал ружье у солдата с легкостью, как будто доставал ложечку из стаканчика с мороженым. Оно полетело в толпу. Зрители бросились от него врассыпную, как будто им швырнули живую гадюку.
Одно из оставшихся трех ружей выстрелило. Гаррати ясно видел вспышку. Видел, как порвалась рубашка Олсона в том месте, где пуля вошла в его живот, и как этот кусочек металла вылетел из его спины.
Олсон не остановился. Он протянул руку к ружью, которое только что прострелило его, и направил его дуло в небо в ту самую секунду, как оно выстрелило во второй раз.
– Бей их! – дико завопил идущий впереди Макврайс. – Бей их, Олсон! Убивай их! Убивай их!
Два других карабина выстрелили в унисон. Две пули крупного калибра отбросили Олсона от фургона, и он рухнул навзничь, раскинув руки, как распятый на кресте человек. Один его бок почернел; пули вырвали оттуда кусок мяса. Еще три пули ударили в его тело. Солдат, которого Олсон разоружил, уже достал (без всякого труда) из глубины кузова новый карабин.
Олсон сел. Руки его были прижаты к животу, и он спокойно смотрел, как солдаты, стоящие в открытом кузове приземистого грузовичка, молча оценивают ситуацию. Солдаты тоже смотрели на него.
– Сволочи! – всхлипнул Макврайс. – Кровавые мерзавцы!
Олсон начал подниматься. Очередная серия пуль вновь уложила его.
За спиной Гаррати послышался какой-то звук. Гаррати не нужно было оборачиваться, чтобы понять: Стеббинс. Стеббинс тихо смеялся.
Олсон опять сел. Дула карабинов были по-прежнему направлены на него, но солдаты не стреляли. По их позам можно было подумать, что им любопытно понаблюдать.
Медленно, задумчиво Олсон поднялся на ноги. Руки его были прижаты к животу. Он, казалось, нюхал воздух, чтобы определить направление движения. Затем он медленно повернулся в нужную сторону и заковылял вперед.
– Освободите его! – в шоке хрипло прокричал кто-то. – Ради Христа, освободите его!
Синие, похожие на связки сосисок внутренности Олсона медленно вываливались из живота между его пальцев. Теперь они болтались, как змейки, у него между ног. Олсон пытался затолкать их обратно (затолкать обратно, подумал Гаррати, ошеломленный и напуганный до предела). Он отшвырнул в сторону большой сгусток крови и желчи. Он опять шел вперед, только согнувшись. Лицо его было безмятежно.
– Боже мой, – пробормотал Абрахам, поворачиваясь к Гаррати; он зажимал рот обеими руками. Лицо его побелело, глаза выкатились, и в них светился сумасшедший ужас. – Господи, Рей, какой отвратительный кошмар, Господи Иисусе!
Абрахама вырвало. Блевотина текла по пальцам.
Итак, старина Аб потерял свое печенье, рассеянно подумал Гаррати. Дружище Аб, не получается следовать Совету Тринадцатому.
– Они выпустили ему кишки, – сказал Стеббинс за спиной Гаррати. – Да, вот именно. Причем сделали это намеренно. Чтобы отбить у остальных охоту ссориться с Караулом из Легкой бригады.
– Убирайся от меня, – прошипел Гаррати, – иначе я вышибу тебе мозги!
Стеббинс быстро отстал.
– Предупреждение! Предупреждение восемьдесят восьмому!
До него донесся негромкий смех Стеббинса.
Олсон упал на колени и уперся руками в асфальт. Голова его повисла.
Взревел карабин. Пуля ударилась об асфальт возле левой руки Олсона и отскочила. Медленно, неуклюже Олсон снова стал подниматься на ноги. Они играют с ним, подумал Гаррати. Им было чертовски скучно, вот они и затеяли игру с Олсоном. И как вам Олсон, ребята? Хорошо вас Олсон развлекает?
Гаррати плакал. Он подбежал к Олсону, опустился возле него на колени, прижал его усталое, горящее в лихорадке лицо к груди. Зарылся, всхлипывая, в иссохшие, отвратительно пахнущие волосы Олсона.
– Предупреждение! Предупреждение сорок седьмому!
– Предупреждение! Предупреждение шестьдесят первому!
К нему приближался Макврайс. Снова Макврайс.
– Поднимайся, Рей, поднимайся же, ты ему не поможешь, ради Бога поднимайся!
– Это нечестно! – кричал Гаррати сквозь слезы. На его скуле осталось липкое вонючее пятно – кровь Олсона. – Это же нечестно!
– Я знаю. Идем. Идем.
Гаррати поднялся. Они с Макврайсом пошли спиной вперед, не сводя глаз со стоящего на коленях Олсона. Олсон поднялся на ноги. Встал на белую полосу на дороге. Воздел руки к небу. Толпа тихо ахнула.
– Я НЕ ТАК СДЕЛАЛ! – прокричал Олсон и рухнул на дорогу, недвижимый, мертвый.
Солдаты выпустили в него с фургона еще две пули, затем деловито убрали тело с дороги.
– Да, вот так.
Минут десять все шли молча. Гаррати испытывал странную радость от присутствия Макврайса.
– Я начинаю видеть кое-что во всем этом. Пит, – сказал он. – Тут есть порядок. Не все здесь бессмысленно.
– Да? Не стоит на это рассчитывать.
– Он говорил со мной, Пит. Он не был мертв, пока они не застрелили его, Пит. Он был живой. – Сейчас это обстоятельство представлялось ему самым важным в истории Олсона. И он повторил: – Живой.
– Думаю, это не имело никакого значения, – сказал Макврайс, утомленно вздыхая. – Он был всего лишь номером. Пунктом в списке. Номер пятьдесят три. И это означает, что мы чуть ближе к завершению, ничего больше.
– Ты же на самом деле так не думаешь.
– Не надо мне объяснять, что я думаю, чего не думаю, – сердито сказал Макврайс. – Оставим этот вопрос, хорошо?
– По-моему, до Олдтауна осталось миль тринадцать, – сказал Гаррати.
– Да начхать!
– Не знаешь, как там Скрамм?
– Я ему не доктор. Может, сам с ним понянчишься?
– Черт, да что тебя грызет?
Макврайс громко рассмеялся:
– Мы с тобой здесь, мы здесь, и ты еще спрашиваешь, что меня грызет! Вопрос о подоходном налоге в будущем году, вот что меня грызет. Вопрос о ценах на зерно в Южной Дакоте, вот что меня грызет. Олсон, у него вывалились кишки, Гаррати, в самом конце он шел, а у него кишки вываливались, вот что меня грызет, вот что меня грызет… – Он замолчал, и Гаррати заметил, что он борется с позывами к рвоте. Потом Макврайс резко произнес: – Скрамм плох.
– Правда?
– Колли Паркер потрогал его лоб и сказал, что он весь пылает. И он бредит. Говорит что-то о жене, о Финиксе, Флагстаффе, что-то бормочет об индейцах хопи, о фарфоровых куклах… Трудно понять.
– Он еще долго сможет продержаться?
– Да кто же знает? Он может всех нас пережить. Он сложен как бык, и он страшно старается. Боже, как я устал.
– А как Баркович?
– Начинает понимать кое-что. Он знает, что многие из нас были бы рады видеть, как он покупает билет и отправляется на ферму. Он настроился пережить меня, маленькое дерьмо. Не нравится, как я колю ему глаза. Да ни к чему, конечно, вся эта хренотень. – Макврайс опять издал громкий смешок. Гаррати не нравился этот его смех. – Но он боится. С легкими у него получше, а вот ноги почти обессилели.
– У нас у всех так.
– Ну да. Впереди Олдтаун. Тринадцать миль?
– Правильно.
– Гаррати, можно я тебе кое-что скажу?
– Конечно. Я унесу это с собой в могилу.
– Вероятно, так и будет.
Кто-то в первых рядах зрителей запустил хлопушку, и Гаррати с Макврайсом вздрогнули. Женщины закричали, дородный мужчина выругался; рот у него был набит попкорном.
– Знаешь, почему все это настолько ужасно? – сказал Макврайс. – Да потому, что все это просто банально. Понимаешь? Мы запродали себя, продали свои души за очень банальные вещи. Олсон, он был банален. Он был великолепен, да, но одно не исключает другого. Он был великолепен и банален. Великолепно ли, банально ли он умер, или то и другое вместе, но он умер, как жук под микроскопом.
– Ты не лучше Стеббинса, – печально проговорил Гаррати.
– Хорошо бы Присцилла убила меня, – сказал Макврайс. – По крайней мере это не было бы…
– Банально, – договорил за него Гаррати.
– Верно. Я думаю…
– Послушай, я хочу подремать, если получится. Не возражаешь?
– Нет. Извини. – Макврайс был обиженно сдержан.
– Ты меня извини, – сказал Гаррати. – Да не принимай ты близко к сердцу. Это же…
– Банально, – подхватил Макврайс, в третий раз рассмеялся тем же неприятным смехом и удалился. Гаррати пожалел – и уже не в первый раз, – что у него в ходе Долгой Прогулки появились друзья. От этого будет тяжелее. Уже сейчас ему от этого тяжело.
В желудке у него заурчало. Скоро придется опорожнить кишечник. Он мысленно сжал зубы. Зрители будут тыкать пальцами и ржать. Он нагадит посреди улицы, как дворняга, а потом люди будут подбирать его дерьмо и раскладывать по бутылочкам на сувениры. Невозможно поверить, что люди могут так поступать, но Гаррати знал, что такое случается.
Олсон, его кишки.
Макврайс, Присцилла, фабрика по пошиву пижам.
Скрамм, лихорадка.
Абрахам… Сколько стоит его высокая шелковая шляпа, господа?
Голова Гаррати упала на грудь. Он засыпал. Прогулка продолжалась.
По холмам, по долам, по равнинам и горам. По мостам, городам, бардакам. Он захихикал. Сознание мутилось. Ноги ступали по асфальту, и отрывающаяся подошва хлопала теперь сильнее, как покосившийся ставень в заброшенном доме.
Мыслю, следовательно, существую. Латынь, первый год обучения. Старый афоризм на мертвом языке. Тише-мыши-кот-на-крыше. Кто-привел-его-туда? Джекки-Флинни-тише.
Я существую, вот я.
Еще одна хлопушка разорвалась. Опять волна приветственных возгласов. Сквозь рычание мотора автофургона Гаррати услышал, как солдаты называют его номер и выносят предупреждение, и задремал крепче.
Папа, я не радовался, когда тебе пришлось уйти, но потом, когда тебя не стало, я не скучал по тебе по-настоящему. Прости. Но не поэтому я здесь. Нет у меня подсознательного стремления к смерти, извини, Стеббинс. Извини, конечно, но…
Опять выстрелы, они разбудили его, и опять возник знакомый мешок, в котором еще один из них отправился на встречу с Иисусом. Толпа вскрикнула от ужаса и одобрительно заревела.
– Гаррати! – завопила какая-то женщина. – Рей Гаррати! – Резкий, сорванный голос. – Мы с тобой, дружок! Мы с тобой, Рей!
Голос ее перекрыл шум толпы, головы зрителей стали поворачиваться, всем хотелось получше разглядеть Парня из Мэна. Отдельные выкрики слились в нарастающий радостный рев.
Толпа снова начала скандировать. Гаррати слышал свою фамилию бесчисленное количество раз, и в конце концов она превратилась для него в набор ничего не значащих звуков, не имеющих к нему отношения.
Он помахал толпе и опять стал засыпать.
Глава 11
Вперед, засранцы! Что, вечно хотите жить? Безымянный участник первой мировой войны, старший сержант
В Олдтаун они вошли около полуночи. Процессия дважды свернула на боковые улицы, вышла на шоссе 2 и двинулась через центральную часть города.
Все, что видел Рей Гаррати в Олдтауне, казалось ему размытым и нереальным, как в ночном кошмаре. Гул приветствий разросся настолько, что как будто отнимал у человека всякую способность рационально мыслить. Благодаря причудливому оранжевому свету дуговых электрических фонарей ночь превратилась в сверкающий, лишенный тени день. В этом свете даже самое дружелюбное лицо выглядело так, словно оно принадлежало выходцу из склепа. Конфетти, клочки газет, обрывки страниц телефонных справочников, длинные ленты туалетной бумаги вылетали из окон вторых и третьих этажей и парили в воздухе. Точь-в-точь Нью-Йорк, торжественное чествование победителей первенства США по бейсболу среди любителей.
В Олдтауне не погиб никто. Когда в первом часу группа пошла по набережной Стиллуотера, оранжевых фонарей стало чуть меньше и толпы немного поредели. Начиналось третье мая. В нос ударил густой запах, исходящий от бумажной фабрики, сочный запах химикатов, жженой древесины, отходов и подступающего рака желудка. Конические горы стружки здесь были выше зданий в центре города. Штабеля дров высились до небес. Гаррати дремал, ему снилось облегчение, освобождение. Прошла вечность, и вдруг кто-то толкнул его локтем под ребро. Макврайс.
– Что такое?
– Заходим на трассу. – Макврайс был возбужден. – Есть слух. У них там на входе сучий военный караул. Будет салют из четырехсот стволов!
– Четыре сотни ушли в Долину Смерти, – пробормотал Гаррати, стирая с глаз сонную пелену. – Я сегодня много раз слышал салют из трех стволов. Мне неинтересно. Дай поспать.
– Не в том дело. После их салюта мы тоже дадим салют. Газовый залп сорока шести пар губ.
Гаррати слегка улыбнулся. Губы его одеревенели и не слушались. Но какая-то улыбка получилась.
– Так?
– Конечно. Точнее… сорока пар губ. Несколько человек сейчас далеко не в лучшей форме.
Гаррати на миг увидел Олсона, «Летучего голландца» в человеческом обличье.
– Хорошо, я участвую, – сказал он.
– Тогда подтягивайся к нам поближе.
Гаррати кивнул. Они с Макврайсом присоединились к Пирсону, Абрахаму, Скрамму и Бейкеру. Ребята в коже шли впереди, но уже ближе к пелетону.
– Баркович участвует? – спросил Гаррати.
Макврайс фыркнул:
– Он полагает, что это лучшая идея в мире, не считая платных туалетов.
Замерзший Гаррати напряг мышцы и издал невеселый смешок:
– Готов спорить, он фукнет сильнее любого из нас.
Они подходили к платной магистрали. С правой стороны Гаррати увидел высокую насыпь, а над ней – неверный свет еще нескольких дуговых ламп, на этот раз матово-белых. Впереди, может быть, в полумиле от группы, опустился наклонный скат, по которому им предстояло взойти на магистраль.
– Почти пришли, – сказал Макврайс.
– Кэти! – неожиданно завопил Скрамм, и Гаррати невольно ускорил шаг. – Кэти, я еще не сломался!
Он повернулся к Гаррати. Ни следа узнавания в пустых, воспаленных глазах. Щеки пылали, губы потрескались.
– Нехорошо ему, – сказал Бейкер извиняющимся тоном, словно он был причиной плачевного состояния Скрамма. – Мы его время от времени поили водой и лили воду на голову. Но его фляга почти пуста, и, если ему понадобится еще, он должен кричать сам. Правила есть правила.
– Скрамм, – сказал Гаррати.
– Кто здесь?
Глаза Скрамма бешено вращались.
– Я. Гаррати.
– A-а. Видел Кэти?
– Нет, – осторожно ответил Гаррати. – Я…
– Пришли, – сказал Макврайс.
Крики толпы снова зазвучали на полную мощность, и впереди показался из темноты призрачно-зеленый указатель: МАГИСТРАЛЬ 95 ОГАСТА – ПОРТЛЕНД – ПОРТСМУТ – ЮГ.
– Вот и мы, – прошептал Абрахам. – Дай нам Боже пройти еще сколько-то на юг.
Они входили на платную магистраль по наклонной плоскости, которая содрогалась у них под ногами. Они оказались в пятне света под первым рядом ламп. Дорога сделалась почти горизонтальной, и Гаррати почувствовал знакомый прилив возбуждения. Затем отлив.
Вдоль дороги зрителей теперь сменили солдаты. Они молча держали ружья «на караул». Форменные мундиры ярко сверкали при свете фонарей; солдаты Сопровождения, сидящие в пыльном фургоне, по сравнению с ними выглядели убого.
Идущие как будто бы вынырнули из глубины бурного моря криков и оказались на вольном воздухе. Им был теперь слышен только стук их шагов и затрудненное дыхание. Наклонный вход на магистраль казался бесконечным, Идущие шли и шли между рядами солдат в красных мундирах. Солдаты замерли, вскинув левую руку в приветствии.
Вдруг откуда-то из темноты грянул голос Главного, усиленный электрическим динамиком:
– Ружья заря-жай!
Щелкнули затворы.
– К салюту приго-товьсь!
Солдаты подняли винтовки, приставив приклады к плечу, образовав что-то вроде стальной изгороди поверх голов Идущих. Все инстинктивно вздрогнули – у них, как у собак Павлова, уже выработался условный рефлекс: взведенные курки означают смерть.
– Пли!
Четыре сотни винтовок выпалили в ночи – потрясающий, оглушительный звук.
– Пли!
Снова кислый, тяжелый от кордита[51] пороховой запах. В какой это книге кто-то стрелял из ружья над поверхностью воды, чтобы заставить всплыть тело утопленника?[52]
– Голова, – застонал Скрамм. – Бог мой, у меня голова болит.
– Пли!
В третий и последний раз грохнули ружья.
Макврайс тут же повернулся на каблуках и зашагал спиной вперед. Лицо его покраснело от натуги, когда он закричал:
– Ружья заря-жай!
Сорок языков облизнули губы.
– К салюту приго-товьсь!
Гаррати набрал воздуха в легкие и задержал дыхание.
– Пли!
Жалкий вышел результат. Жалкий легкий шум в необозримой ночи, жалкий, жалкий вызов. Звук не повторился. Деревянные лица солдат караула не дрогнули, и тем не менее на них как будто бы отпечатался упрек.
– А, хрен с ними, – бросил Макврайс, развернулся и пошел вперед, опустив голову.
Теперь дорога стала ровной. Идущие взошли на платную магистраль. Впереди мелькнул джип Главного, быстро удаляющийся в южном направлении, холодный флюоресцентный свет блеснул в стеклах черных очков, и у обочин вновь появились толпы зрителей, только теперь они находились дальше от Идущих, так как шоссе на этом участке состояло из четырех автомобильных полос, даже из пяти, если считать проходящую по центру дороги травяную полосу.
Гаррати поспешно свернул на эту центральную полосу и зашагал по подстриженной траве, чувствуя, как роса пропитывает его истертые туфли. Кто-то получил предупреждение. Ровная, однообразная дорога простиралась впереди: две широкие бетонные полосы, зеленая трава между ними и поперечные полосы белого света ламп. Идущие отбрасывали длинные, резкие, четкие тени, как будто их освещала летняя луна.
Гаррати достал флягу, сделал большой глоток, завинтил крышку и снова задремал. До Огасты восемьдесят миль, быть может, восемьдесят четыре. Мокрая трава под ногами успокаивает…
Он споткнулся, едва не упал и мгновенно проснулся. Какому-то дураку взбрело в голову высадить на травяной полосе сосны. Гаррати знал, что это дерево – символ штата, но сосны посреди дороги – не слишком ли это? Да как же можно идти по траве, когда…
Нет, конечно, не надо идти по траве.
Гаррати вышел на левую полосу, по которой шло большинство ребят. Сзади на магистраль поднимались еще два автофургона, чтобы Взвод мог держать под контролем всех оставшихся в живых Идущих. Не следует идти по траве. Вот и опять над тобой подшутили, старик. Не смертельно, всего лишь очередное маленькое разочарование. Вполне банальное. Главное… не давать себе воли желать чего-нибудь, рассчитывать на что-то. Двери закрываются. Закрываются одна за другой.
– Они за ночь свалятся, – сказал он вслух. – Свалятся за ночь, как жуки со стенки.
– Я бы не стал на это рассчитывать, – произнес Колли Паркер. Судя по голосу, он тоже устал и раскис; наконец и его пробрало.
– А почему?
– Понимаешь, Гаррати, это все равно что просеивать крекеры через решето. Мелкие крошки провалятся быстро. Потом маленькие куски разломятся и тоже провалятся. Но большие крекеры… – Паркер улыбнулся, и его смоченные слюной зубы сверкнули в темноте. – Целые крекеры не искрошатся долго.
– Но все же… так долго идти…
– Я все еще хочу жить, – резко сказал Паркер. – И ты, Гаррати, и не вешай мне лапшу. Вы с этим твоим Макврайсом можете просто шагать вперед, и чихать вам на всю вселенную и друг на друга тоже, и все прочее – чепуха, самообман, просто он помогает убить время. Но не надо мне вешать лапшу. В итоге остается одно: ты все еще хочешь жить. Как и большинство остальных. Они будут умирать медленно. Постепенно. Я, может, и получу билет, но пока еще чувствую себя способным дойти до Нового Орлеана и не упасть на колени перед этими мокрососами в машине.
– Правда? – Гаррати почувствовал, как его накрывает волна отчаяния. – Правда?
– Да, правда. Успокойся, Гаррати. Нам все равно еще долго идти. – И он широкими шагами направился вперед, к двум парням в кожаных куртках, Майку и Джо, возглавляющим группу. Голова Гаррати упала на грудь, и он опять задремал.
Разум медленно уплывал от тела, превращаясь в огромную слепую видеокамеру, наполненную мотками непроявленной пленки, запечатлевшей кого угодно и что угодно, камера прокручивала ее беспорядочно, безболезненно, беспрепятственно. Он думал о том, как его гигант отец в зеленых резиновых сапогах выходил из дома. Думал о Джимми Оуэнсе, он ударил Джимми Оуэнса дулом духового ружья, ну да, ему хотелось ударить его, потому что это Джимми предложил, чтобы они оба разделись, это Джимми предложил, чтобы они потрогали друг друга, это Джимми предложил. Дуло сверкнуло, описало в воздухе дугу, нарочно описало эту дугу, кровь брызнула («О прости Джим Боже Джим тебе нужен бинт»), растеклась по подбородку Джимми, и он повел Джимми домой… Джимми кричал… кричал.
Гаррати поднял голову в недоумении; несмотря на ночной холодок, его прошиб пот. Впереди кто-то кричал. Карабины были направлены на невысокую, почти солидную фигуру. Похожую на Барковича. Выстрелы прозвучали одновременно, и вскоре невысокую, почти солидную фигуру отволокли прочь, как тюк с бельем. Прыщавое лунообразное лицо не было лицом Барковича. Гаррати это лицо показалось довольным, умиротворенным.
Оказалось, что он раздумывает над вопросом: не лучше ли все-таки сбежать отсюда в смерть? Он легкомысленно отмахнулся от этой мысли. Но разве же это не истина? Безжалостная мысль. К концу ноги будут болеть вдвое, а то и втрое сильнее, а ведь боль уже сейчас представляется непереносимой. А хуже всего даже не боль. Смерть, извечная смерть и запах падали, бьющий в нос. И крики толпы – неизменный фон размышлений. Этот звук убаюкивает. Он стал проваливаться в дремоту, и на этот раз к нему пришел образ Джен. Поначалу он ничего не помнил о ней. Пришла смутная мысль: в каком-то смысле полудрема лучше сна. Воображаешь, что боль в ступнях и бедрах относится к кому-то другому, с кем ты связан лишь очень слабо, а мыслями можно управлять почти без усилия. Так что ты можешь заставить их работать на тебя.
Он медленно восстановил перед мысленным взором ее образ. Маленькие ступни. Крепкие, но такие женственные ноги – худые икры, плавно переходящие в широкие деревенские бедра. Тонкая талия, крупные, исполненные гордости груди. Умные, мягкие черты лица. Длинные светлые волосы. Волосы шлюхи, почему-то подумалось ему. Однажды он так ей и сказал, что у нее волосы шлюхи, – у него просто вырвалось, и он думал, что она рассердится, но она даже не ответила. Ему показалось, что втайне она польщена…
На этот раз он был вынужден проснуться из-за непроизвольного, неумолимого сокращения кишечника. Он продолжал идти, сжав зубы, и в конце концов это ощущение прошло. Светящийся циферблат его часов сообщил ему, что время приближалось к часу ночи.
Господи Боже, не заставляй меня спускать штаны на глазах у этих людей. Прошу Тебя, Боже. Я отдам Тебе половину выигрыша, если победа будет за мной, только пошли мне запор. Прошу Тебя. Прошу Тебя. Прошу…
Кишки его снова сильно, болезненно сжались, вероятно, доказывая тот факт, что Гаррати был пока в основном здоров, несмотря на перегрузки организма. Он заставил себя идти, пока не вышел из круга безжалостно яркого света. Только тогда он поспешно расстегнул пояс, чуть помедлил, приспустил брюки так, чтобы они все же прикрывали гениталии, и присел. Колени отозвались взрывом боли. Мышцы икр и бедер заявили отчаянный протест, когда их положение так резко переменилось.
– Предупреждение! Предупреждение сорок седьмому!
– Джон! Эй, Джонни, глянь-ка туда, вон на того бедного придурка!
Они показывали на него пальцами, и он не то видел, не то воображал, что видит в темноте их пальцы. Внезапно засверкали вспышки, и Гаррати со стоном отвернулся. Ничего не может быть хуже. Ничего.
Он чуть не опрокинулся навзничь, но сумел опереться о землю рукой.
Девичий визг:
– Вижу! Вижу его штуку!
Бейкер прошел мимо, не взглянув на него.
Был один жуткий момент, когда ему показалось, что его поступок напрасен, что тревога ложная, – но тут же выяснилось, что все правильно. Ему удалось справиться. Потом, хрипя и задыхаясь, он выпрямился и захромал вперед почти бегом, застегивая на ходу штаны, а часть его осталась сзади, от нее в темноте поднимался пар, на который жадно смотрели люди, может быть, тысяча человек: в бутылочку! Поставим на камин! Дерьмо человека, отдавшего жизнь дороге! Знаешь, Бетти, я тебе, кажется, говорил, у нас было кое-что примечательное… Там, в игровой, над стереоколонками. Через двадцать минут его застрелили…
Он догнал Макврайса и пошел рядом с ним, опустив голову.
– Приспичило? – спросил его Макврайс; в его голосе слышалось несомненное восхищение.
– Здорово приспичило, – отозвался Гаррати и испустил неуверенный вздох облегчения. – Знаешь, я кое-что забыл.
– Что именно?
– Туалетную бумагу дома оставил.
Макврайс крякнул:
– Как говорила моя бабушка, если у тебя нет головы на плечах, надо раздвигать задницу пошире.
Гаррати звонко, от души расхохотался, и в его смехе звучали истерические нотки. Он чувствовал себя легче, свободнее. Неизвестно, как обернется его судьба, но этого ему уже делать не придется.
– Значит, ты справился, – сказал Бейкер, оказавшийся с ними рядом.
– Господи, – воскликнул удивленный Гаррати, – да почему бы вам всем попросту со мной не попрощаться?
– Ничего смешного, когда вся эта публика на тебя таращится, – серьезно ответил Бейкер. – Знаете, я только что услышал кое-что. Не знаю, верить или нет. Не знаю даже, хочу ли я верить.
– Что такое? – спросил Гаррати.
– Джо и Майк! Пацаны в кожаных куртках, про которых все говорили, что они любовники! Они оба индейцы из племени хопи. Похоже, Скрамм пытался нам об этом сказать, а мы его не поняли. Но… послушайте… Говорят, они братья.
У Гаррати отвисла челюсть.
– Я прошел вперед и как следует присмотрелся к ним, – продолжал Бейкер. – И черт меня побери, если они не похожи, как братья.
– Это извращение! – сердито выкрикнул Макврайс. – А как ты думаешь? Их родных увел Взвод, только тогда им бы позволили такое!
– Ты когда-нибудь общался с индейцами? – тихо спросил Бейкер.
– Только из племени пассайков, – бросил Макврайс. Судя по всему, он все еще сердился.
– Здесь, как раз за границей штата, есть резервация семинолов, – сказал Бейкер. – Они необыкновенные люди. У них нет такого понятия «ответственность», как у нас. Они гордые. И бедные. Думаю, что хопи смотрят на мир примерно так же, как семинолы. Они умеют умирать.
– Тем не менее это неправильно, – упорствовал Макврайс.
– Они из Нью-Мексико, – возразил Бейкер.
– Это же как аборт, – рявкнул Макврайс, и Гаррати захотелось с ним согласиться.
Разговоры в группе начинались и быстро затихали – отчасти из-за рева толпы, а главным образом, решил Гаррати, из-за монотонности пути. Подъемы долгие, пологие, эти холмы даже холмами не назовешь. Идущие дремали, пыхтели, вроде бы затягивали потуже пояса и отдавались во власть темного, непостижимого пространства, разворачивающегося перед ними. Небольшие группки разделились, и по дороге теперь двигались тройки, пары, одинокие островки.
Толпа не ведала усталости. Все непрерывно кричали, и голоса сливались в один хриплый рев, размахивали плакатами, хотя прочитать надписи в темноте было невозможно. Имя Гаррати повторялось с удручающим постоянством, а группы прибывших из других штатов выкрикивали фамилии Барковича, Пирсона, Уаймена. Другие имена проносились мимо и исчезали со скоростью ряби на телеэкране.
Над головами людей взлетали шутихи и рассыпались снопами искр. Кто-то выпустил в холодное небо сигнальную ракету, и зрители с криками шарахнулись в стороны. Ракета прочертила в небе яркую пурпурную дугу и с шипением приземлилась на гравий возле обочины. То один, то другой зритель обращал на себя всеобщее внимание. Один мужчина перемежал приветствия в адрес Гаррати с призывами поддержать его, зрителя, кандидатуру на выборах во втором округе; женщина прижимала к обширной груди небольшую клетку, в которой сидела крупная ворона; несколько молодых людей в майках с эмблемой Нью-Хэмпширского университета составили пирамиду; беззубый человек со впалыми щеками, одетый в костюм Дяди Сэма, держал в руках плакат с надписью: МЫ ОТДАЛИ ПАНАМСКИЙ КАНАЛ КОММУНИСТИЧЕСКИМ НИГГЕРАМ.[53] Но в целом толпа была такой же однообразной и скучной, как и сама дорога.
Гаррати дремал урывками, и в его голове милые образы сменялись кошмарными. В одном из сновидений низкий гулкий голос спрашивал его снова и снова: Ты приобрел опыт? Ты приобрел опыт? Ты приобрел опыт? Гаррати не мог определить, принадлежал этот голос Стеббинсу или же Главному.
