Текст книги "Книги Бахмана"
Автор книги: Стивен Кинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 83 страниц)
ТОЛЬКО СЕГОДНЯ
РОК-ГРУППА «ОЙСТЕРЗ»
ПРОЕЗДОМ ИЗ БОСТОНА
Справа от бара на расчищенной от снега стоянке выстроились автомобили; посетителей в этот субботний вечер было хоть отбавляй. Въехав на стоянку, он заметил, что она изгибается в виде буквы «Г» и заворачивает за угол здания. Свободные места там еще оставались. Он поставил машину, выключил мотор и вышел.
Подморозило, хотя холод ощущался не сразу, а лишь секунд через пятнадцать, когда немели уши. Ясное небо усыпали мириады звезд. Из бара гремела музыка. «Ойстерз» исполняли песню, которую он узнал сразу, – «После полуночи». Он даже вспомнил, что песню эту написал Дж. Дж. Кейл, и тут же сам удивился, что запомнил настолько бесполезную информацию. Поразительно все-таки, с какой легкостью мозги забиваются всякой чепухой. Он помнил фамилию автора песни «После полуночи», но не мог представить себе своего мертвого сына. Чертовски несправедливо.
Рядом с его фургончиком остановился синий пикап «додж»; Рэй и Алан вылезли наружу. Выглядели оба уже деловито, да и одеты вполне солидно – теплые куртки военного покроя, теплые перчатки.
– Вы должны передать нам кое-какие денежки, – напомнил Рэй.
Он вынул из кармана пальто конверт и протянул им. Рэй заглянул внутрь и порылся в купюрах, скорее оценивая на глазок, нежели пересчитывая.
– Все в порядке, – сказал он. – Открывайте багажник.
Он открыл заднюю дверцу (в паспорте его «форда» она почему-то именовалась «волшебной»), и Рэй с Аланом вдвоем перетащили в фургон тяжелый деревянный ящик.
– Шнур на дне, – сказал Рэй, отдуваясь; на морозном воздухе из его рта вылетали клубы пара. – Не забудьте – вам необходим источник питания. Без электрического тока можете запросто втыкать эти палочки в торт вместо праздничных свечек.
– Я помню.
– И почаще играйте в кегли. Бросок у вас мощный.
Они сели в «додж» и уехали. Пару минут спустя отъехал он, так и не увидев воочию «Ойстерз». Уши у него закоченели, но в машине быстро отогрелись, и их стало покалывать.
* * *
Вернувшись домой, он затащил ящик в гостиную и вскрыл крышку с помощью отвертки. Шашки взрывчатки выглядели именно так, как описал Рэй: словно серые восковые свечи. Они были уложены на газету, под которой находились два толстых мотка белого шнура. Кольца шнура были скреплены белыми же пластмассовыми закрутками, точно такими же, что он обычно использовал для своих мусорных пакетов.
Он убрал ящик в стенной шкаф и попытался выкинуть мысли о нем из головы, однако ящик как будто источал какие-то зловещие миазмы, которые, медленно расползаясь из шкафа, постепенно заполнили весь дом; словно в этом шкафу давным-давно случилось нечто ужасное, а теперь ядовитые и зловонные испарения отравляли уже всю атмосферу.
13 января 1974 года
Он отправился на Лэндинг-Стрип и принялся колесить по близлежащим улочкам в поисках Дрейка. В основном ему здесь попадались дома-трущобы; некоторые выглядели столь обветшалыми, что, казалось, неминуемо рухнули бы, не подпирай их соседние строения. Крыши всех зданий щетинились лесом телевизионных антенн, напоминающих стоящие дыбом волосы. Множество баров, закрытых до полудня. Брошенная машина в проулке: колеса сняты, фары вывернуты, эмблемы выдраны с мясом – остов автомобиля почему-то напомнил ему обглоданный бычий скелет в Долине Смерти. Повсюду битое стекло. Витрины ломбардов и винных лавок отгорожены от улиц металлическими решетками. Вот чему нас научили все эти волнения восьмилетней давности, подумал он. Как защищаться от мародеров…
Вдруг примерно на середине Веннер-стрит ему бросилась в глаза вывеска:
ЗАСКОЧИ, МАМОЧКА!
Буквы, нарисованные в старинной манере, красовались над входом в небольшую забегаловку. Он остановился напротив, запер машину и вошел. Посетителей было всего двое: молодой темнокожий паренек в толстенной куртке – он, похоже, дремал – и белый старик пьянчуга, который потягивал кофе из здоровенной белой кружки. Всякий раз, когда кружка достигала губ, руки его начинали предательски дрожать. Кожа старика была морщинистая, с желтоватым оттенком, а всякий раз, как он поднимал глаза, они озарялись светом, точно внутри томилась душа, которой никак не удавалось выбраться из этой мерзкой оболочки.
Дрейк сидел за стойкой возле двухконфорочной плиты. Перед ним возвышались два термоса: один с кипятком, второй с черным кофе. Рядом на прилавке стояла раскрытая коробка из-под сигар, в которой лежала какая-то мелочь. Меню, небрежно нацарапанное на бумажном обрывке, гласило:
Кофе – 15 центов
Чай – 15 центов
Прохладительные напитки – 25 центов
Пицца – 30 центов
Сандвич – 25 центов
Хот-дог – 35 центов
На втором клочке бумаги крупными буквами было написано:
ПОЖАЛУЙСТА, ДОЖДИТЕСЬ, ЧТОБЫ ВАС ОБСЛУЖИЛИ
Вас обслуживают добровольные помощники, которых Ваши поспешность и пренебрежение могут огорчить. Пожалуйста, запаситесь терпением и помните: ГОСПОДЬ ВАС ЛЮБИТ!
Дрейк был погружен в чтение какого-то затрепанного журнала. Заметив нового посетителя, он приподнял голову, и на мгновение его глаза заволокло пеленой, словно он мысленно щелкал пальцами, вспоминая нужное имя. В следующее мгновение он улыбнулся и сказал:
– Здравствуйте, мистер Доус.
– Здравствуйте, Дрейк. Могу я попросить чашку кофе?
– Да, конечно. – Он обернулся, взял белую кружку из воздвигнутой за спиной пирамиды и наполнил ее кофе. – С молоком?
– Нет, черный. – Он протянул Дрейку двадцатипятицентовую монетку, а Дрейк отдал ему сдачу – десятицентовик, который вынул из сигарной коробки. – Я хотел поблагодарить вас за помощь, а заодно сделать пожертвование.
– Вам не за что меня благодарить.
– Есть за что. Скверная была вечеринка.
– Действие наркотиков бывает непредсказуемым. Не всегда, конечно, но довольно часто. Прошлым летом ребята принесли сюда своего приятеля, который хватанул ЛСД в городском парке. Бедняга истошно вопил, что за ним гонятся голуби, которые хотят его сожрать. Жуть, да?
– Девушка, которая угостила меня мескалином, сказала, что однажды выловила из унитаза мужскую руку. Причем она до сих пор не уверена, пригрезилось ей это или нет.
– Кто она?
– Точно не знаю, – честно признался он. – А вот это – вам. – Он положил на стойку рядом с сигарной коробкой стопку купюр, перехваченных красной резинкой.
Дрейк нахмурился; трогать деньги не стал.
– Вообще-то деньги предназначены вашему заведению, – сказал он. Дрейк это, несомненно, понимал, но ему не хотелось, чтобы бывший священник хранил молчание.
Держа купюры левой рукой, Дрейк изуродованной правой снял резиновую обхватку. Отложил резинку в сторону и медленно пересчитал деньги.
– Здесь пять тысяч долларов, – промолвил он наконец.
– Да.
– Вы обидитесь, если я спрошу, откуда…
– Я взял эти деньги? Нет, не обижусь. Я их выручил за продажу своего дома городским властям. Они собираются проложить там автостраду.
– А ваша жена согласна?
– Моя жена тут ни при чем. Мы разъехались. Скоро разведемся. Она получает свою половину денег от продажи независимо от того, как я поступлю со своей.
– Понятно.
Между тем старый выпивоха за столом начал что-то напевать себе под нос. Скорее даже мычать, потому что слов было не разобрать.
Дрейк задумчиво ткнул в стопку денег указательным пальцем. Было видно, что его что-то беспокоит.
– Я не могу их взять, – промолвил он наконец.
– Почему?
– Помните наш последний разговор? – сказал Дрейк.
Он отлично его помнил. Поэтому ответил почти сразу:
– Таких планов у меня нет.
– Я в этом не уверен. Человек, заинтересованный жить в этом мире, не разбрасывает деньги направо и налево.
– Я их вовсе не разбрасываю, – твердо сказал он.
– Тогда как это называется? – спросил Дрейк.
– Черт побери, мне случалось жертвовать деньги людям, которых я вообще в глаза не видел. На исследования в области рака. Фонду помощи обездоленным детям. Бостонской городской больнице. В Бостоне я вообще ни разу не был.
– И вы раздавали такие крупные суммы?
– Нет.
– Тем более – наличные, мистер Доус. Человек, которого деньги интересуют по-настоящему, предпочитает их вообще в глаза не видеть. Он выдает чеки, подписывает векселя, расплачивается по кредитным карточкам. Для него деньги становятся своеобразным символом. А в нашем обществе деньги не нужны разве что тому, кто не особенно нуждается и в самой жизни.
– Что-то, черт побери, вы слишком материалистически рассуждаете для…
– Священника? – закончил за него Дрейк. – Но я ведь больше не священник. После этого случая. – Он приподнял свою обожженную, изувеченную руку. – Рассказать вам, как я достаю деньги, чтобы поддерживать это заведение? Ведь люди, что работают здесь, – все без исключения старики, которые совершенно не понимают приходящую молодежь, но тем не менее не могут оставаться безразличными к ее проблемам. Есть здесь у меня ребята, выпущенные из тюрьмы с испытательным сроком, так они в уличных оркестрах играют. По кругу шапку пускают. Но главным образом мы, конечно, существуем за счет денег от богатых жертвователей. Я стараюсь посещать все благотворительные мероприятия. На дамских чаепитиях выступаю. Рассказываю про детей-бродяжек, про несчастных бездомных, которые ночуют в канализации, а по ночам жгут газеты, чтобы спастись от холода. Про пятнадцатилетнюю девчушку, которая ушла из дома в 1971 году, а когда появилась у нас, то ее голова и лобок так и кишели огромными белыми вшами. Про то, сколько у нас в городе больных венерическими заболеваниями. Про «рыбаков» – мужчин, которые подстерегают на автовокзалах сбежавших подростков и предлагают им зарабатывать, торгуя своим телом. Про мальчиков, которые делают в туалетах минеты за десять долларов; или за пятнадцать – если глотают сперму. А половину выручки отдают сутенерам. Женщины ахают и охают от ужаса, сердца их, возможно, замирают, но зато они раскошеливаются, а это для нас самое главное. Порой их удается так пробрать, что они не только жертвуют десятку, но и приглашают меня домой. Устраивают торжественный ужин, знакомят с домочадцами и просят произнести проповедь, едва горничная успевает подать первое блюдо. И приходится произносить, Доус, как бы меня от этих слов ни воротило. Потом нужно непременно погладить по головке какого-нибудь ребенка – а ребенок почему-то находится всегда, – и говорить: ах какой славный мальчик! Или – ах какая замечательная девочка! Если же повезет, то эта дама еще пригласит своих знакомых, которые хотят своими глазами увидеть священника-расстригу и бунтаря, который, возможно, поставляет оружие «черным пантерам» или Организации освобождения Палестины, и тогда приходится напускать на себя личину патера Брауна и слащаво улыбаться, пока морда не треснет. Все это называется – трясти денежное дерево или выдаивать долларовую корову. Обставлено все ужасно красиво, но вот по возвращении домой чувствуешь себя настолько оплеванным, словно весь день проторчал в сортире, вылизывая задницу какому-нибудь нуворишу. Да, для меня это, конечно, составляет часть моего обета покаяния, однако некрофилия – извините за это слово, мистер Доус, – в наложенную на меня епитимью не входит. Вот почему я вынужден отказаться от вашего предложения.
– За что на вас наложили епитимью?
– А это, – криво улыбнулся Дрейк, – останется между мной и Богом.
– Но почему вы избрали именно такой способ сбора денег, который вам столь отвратителен? – спросил он. – Почему бы не просто…
– Для меня этот способ единственный. Я отрезал себе пути к отступлению.
Вдруг он с упавшим сердцем понял, что Дрейк только что объяснил ему причину его собственного прихода сюда, причину всех его последних поступков.
– У вас ничего не болит, мистер Доус? Вы выглядите так, словно…
– Нет, у меня все в порядке. Я хочу пожелать вам удачи в вашем деле. Даже если вы ничего не добьетесь.
– Иллюзий у меня давно не осталось, – грустно улыбнулся Дрейк. – Вам же еще следует все обдумать. Не совершайте поспешных поступков. Всегда можно найти какой-то выход.
– В самом деле? – Он тоже улыбнулся в ответ. – Закрывайте-ка свое заведение. Пойдемте со мной и давайте вместе займемся делом. Я вам всерьез предлагаю.
– Вы, верно, шутите?
– Ничуть, – ответил он. – Возможно, кто-то пытается подшутить над нами обоими. – Он отвернулся, взял деньги и свернул их в трубочку. Парнишка продолжал спать. Старик поставил свою полупустую чашку на стол и таращился на нее отсутствующим взором. Он по-прежнему мычал себе под нос. Направляясь к выходу, он не останавливаясь, словно ненароком, засунул деньги прямо в чашку старика, отчего немного густой жидкости выплеснулось на стол. Затем быстро вышел и сел в машину, надеясь, что Дрейк поспешит следом, что-то скажет, может быть даже – спасет его. Но Дрейк не показывался; возможно, он и сам ожидал, что Барт вернется и спасет его.
Но он запустил мотор и уехал.
14 января 1974 года
Он поехал в центр города и купил в универмаге «Сирс» автомобильный аккумулятор и пару соединительных проводов с зубастыми зажимами-«крокодильчиками» на концах. На боку аккумулятора были выведены два слова:
ДОЛГОЖИВУЩАЯ БАТАРЕЯ
Вернувшись домой, он убрал новые приобретения в стенной шкаф, куда ранее припрятал и ящик со взрывчаткой. Представил, что случится, если вдруг полиция заявится к нему с ордером на обыск. Ружья в гараже, взрывчатка в гостиной, крупная сумма денег в кухне. Б. Д. Доус, тайный революционер. Секретный агент Х-9, работающий на такой зловещий преступный синдикат, что его даже упомянуть страшно. Он выписывал «Ридерз Дайджест», в котором наряду со всякой чепухой публиковали порой и вполне увлекательные шпионские романы. Самым страшным бывало, когда шпион оказывался одним из своих. Агентом КГБ из Де-Мойна или Вильметта, который передавал микропленки в публичной библиотеке, поедая «биг-маки», планировал, как свергнуть республиканское правительство, носил в полости зуба капсулу с синильной кислотой.
Да, стоит им только взять ордер на обыск – и ему конец. Однако, как ни странно, он уже больше не боялся. Он перешагнул границу страха.
15 января 1974 года
– Скажите, что вам от меня еще нужно, – устало произнес Мальоре.
За окном валил мокрый снег, а день выглядел серым и унылым. В такой день любой автобус, вынырнувший из безжизненной серой дымки, разбрызгивая грязь, показался бы плодом больной фантазии шизофреника; даже сама жизнь казалась в такой день существующей лишь в воображении психопата.
– Отдать вам мой дом? Мою машину? Жену? Забирайте все, что хотите, Доус, только оставьте меня наконец в покое на старости лет.
– Послушайте, – смущенно сказал он, – я понимаю, что надоел вам…
– Он понимает, что надоел мне, – обратился Мальоре к стенам. Затем воздел руки и бессильно опустил их на свои мясистые ляжки. – Тогда почему, черт вас дери, вы не оставляете меня в покое?
– Это в последний раз.
Мальоре закатил глаза к потолку.
– Замечательно, – снова сказал он стенам. – И что вам понадобилось от меня на сей раз?
Он вытащил из кармана деньги и сказал:
– Здесь восемнадцать тысяч долларов. Ваша доля – три тысячи. За то, чтобы найти одного человека.
– Кого?
– Девушку в Лас-Вегасе.
– А оставшиеся пятнадцать тысяч предназначены ей?
– Да. Я хочу, чтобы вы вложили их в выгодное дело и выплачивали ей проценты.
– В законные операции?
– В любые, которые приносят прибыль. Тут я целиком полагаюсь на вас.
– Он полагается на меня, – ворчливо поведал стенам Мальоре. – Вегас – город крупный, мистер Доус. И люди в нем долго не задерживаются.
– Неужели у вас нет там связей?
– Связи там у меня есть. Но если речь идет о какой-то хиппующей девчонке, которая уже успела удрать в Сан-Франциско или Денвер…
– Она зовет себя Оливия Бреннер. И мне кажется, что она до сих пор находится там. Торгует гамбургерами в какой-то забегаловке…
– Которых там не меньше двух миллионов! – всплеснул руками Мальоре. – О Господи Иисусе! Пресвятая Дева Мария! Старый Иосиф-плотник!
– Она делит квартиру с каким-то приятелем, – поспешно добавил он. – Так она мне по телефону сказала. Не знаю только – где. Рост у нее примерно пять футов и восемь дюймов. Волосы темные, глаза зеленые. Прекрасная фигура. Двадцать один год. По ее словам, во всяком случае…
– А что, если я не сумею разыскать вашу красотку?
– Тогда оставите все деньги себе. Считайте это платой за занудство.
– А что, по-вашему, помешает мне сделать так сразу?
Он встал, оставив деньги на столе Мальоре:
– Ничего, конечно. Но у вас честное лицо.
– Послушайте, – сказал Мальоре. – Я не собираюсь вправлять вам мозги. Вам и без того здорово насолили. Но знайте – мне это все не по душе. Как будто вы делаете меня своим душеприказчиком, исполнителем своей последней воли – чтоб ее черти разорвали!
– Если не хотите, можете отказаться.
– Нет, нет, вы не понимаете – дело не в этом. Если она по-прежнему в Вегасе и ее знают под именем Оливии Бреннер, то я ее найду. И три тысячи – вполне разумная плата за эту услугу. Но вы меня тревожите, Доус. Вы, кажется, просто одержимый.
– Так и есть.
Мальоре хмуро воззрился на разложенные на столе под стеклом семейные фотографии: там были изображены он сам, его жена и дети.
– Ну хорошо, – сказал он. – Но только в последний раз. В самый последний, Доус. Зарубите это себе на носу. Не приезжайте ко мне и не звоните. Никогда. У меня и без вас проблем хватает.
– Согласен.
И он протянул ему правую руку, отнюдь не будучи уверен, согласится ли Мальоре пожать ее. Но Мальоре крепко стиснул его ладонь.
– Не понимаю я вас, – сказал Мальоре. – И почему я помогаю парню, у которого нет ни грамма здравого смысла?
– Во всем нашем мире вы не сыщете здравого смысла, – сказал он. – А если сомневаетесь – вспомните про собаку мистера Пиацци.
– А я никогда про нее не забываю, – ответил Мальоре.
16 января 1974 года
Запечатанный конверт с чековой книжкой он отвез в почтовое отделение на углу и оформил его отправку. Вечером пошел в кино на фильм «Изгоняющий дьявола»; главным образом ради Макса фон Сюдова, которым всегда восхищался. В одном эпизоде, когда маленькая девочка блеванула прямо в лицо католическому священнику, зрители на задних рядах хлопали и улюлюкали.
17 января 1974 года
Ему позвонила Мэри. Голос ее звучал весело и беззаботно, отчего беседа сразу пошла в непринужденном русле.
– Ты продал дом, – заявила она.
– Да.
– Но еще не съехал.
– До субботы еще побуду здесь. Я снял здоровенный дом за городом. Скоро надеюсь устроиться на работу.
– О, Барт, как это замечательно! Я так рада! – И вдруг он понял, почему ему так легко говорить с ней. Мэри притворялась. Она вовсе не радовалась и не огорчалась. Ей стало безразлично – она сдалась. – Барт, насчет этой чековой книжки…
– Да.
– Ты ведь разделил вырученные деньги пополам, да?
– Да. Если хочешь проверить, перезвони мистеру Феннеру.
– Нет, дело вовсе не в этом. – Он словно воочию увидел, как она отмахнулась. – Я имела в виду… ты разделил их так… словом, значит ли это, что мы…
Она выжидательно приумолкла. Почти театрально. Даже мастерски.
Ах ты, сука! – подумал он. Приперла-таки меня к стенке.
– Да, наверное, – произнес он. – Мы разводимся.
– Ты это хорошо продумал? – спросила она с напускным волнением. – Ты и в самом деле хочешь…
– Да, я все продумал.
– Я тоже, – вздохнула Мэри. – Похоже, другого выхода у нас и правда нет. Но я на тебя зла не держу, Барт. Я хочу, чтобы ты это знал.
Господи, она начиталась этих дешевых романов, подумал он. Сейчас скажет еще, что собирается вернуться в школу. Он даже сам поразился, насколько это огорчило его. Он уже думал, что искоренил остатки сентиментальности.
– И чем ты собираешься заняться? – спросил он.
– Я возвращаюсь в школу, – ответила Мэри уже без притворства, голос ее зазвенел от искренней радости. – Раскопала у мамы в мансарде свои старые конспекты. Представляешь, мне нужно сдать всего двадцать четыре зачета, чтобы меня приняли. Это займет чуть больше года!
Он представил, как Мэри ползает по мансарде, и вспомнил, как еще недавно сам рылся на чердаке в вещах Чарли. Воспоминания были болезненные, и он отключил их.
– Барт? Ты меня слышишь?
– Да. Я очень рад, что ты не будешь скучать, оставшись в одиночестве.
– Барт, – укоризненно произнесла она.
Впрочем, ему незачем было поддразнивать ее, упрекать или портить ей настроение. Колеса уже завертелись. Собака мистера Пиацци, укусив однажды, почуяла вкус крови и теперь рвалась в бой. Мысль эта показалась ему настолько забавной, что он хихикнул.
– Барт, ты плачешь? – взволнованно спросила Мэри. Голос ее звучал участливо, почти с нежностью. Но вместе с тем – насквозь фальшиво.
– Нет, – сухо сказал он.
– Барт, я могу что-нибудь для тебя сделать? Если да, то скажи – я очень хочу тебе помочь.
– Нет. У меня все нормально. И я рад, что ты возвращаешься в школу. Послушай, а кому из нас подавать на развод? Тебе или мне?
– Наверное, лучше мне, – робко ответила она. – Так будет правильнее.
– Хорошо, – согласился он. – Пусть будет по-твоему.
Воцарилось молчание, которое нарушила Мэри, внезапно выпалив:
– Скажи, ты спал с кем-нибудь после моего ухода?
Он чуть призадумался, выбирая, как быть: сказать ли правду, соврать или ответить уклончиво, чтобы Мэри всю ночь ворочалась, мучаясь подозрениями.
– Нет, – ответил он наконец. А потом, чуть помолчав, спросил: – А ты?
– Нет, конечно! – выпалила она, уязвленно и обрадованно в одно и то же время. – Как ты мог такое подумать?
– Рано или поздно это все равно случится.
– Барт, давай не будем это обсуждать.
– Хорошо, – миролюбиво согласился он, хотя первой заговорила на эту тему Мэри. Он подбирал слова, пытаясь сказать ей что-нибудь хорошее, доброе, нечто такое, что запомнилось бы ей надолго. Но, как назло, в голову ничего не лезло, а в конце он уже и сам перестал понимать, почему хочет, чтобы она его вообще вспоминала. Конечно, у них было что вспомнить. Жили-то они хорошо. Он был уверен, что хорошо, потому что сам толком вспомнить никаких особенных событий не мог. Если не считать истории с этим дурацким телевизором.
Словно со стороны, он услышал собственный голос:
– А помнишь, как мы с тобой впервые отвели Чарли в детский садик?
– Да, Барт. Он расплакался, и ты уже был готов забрать его с собой. Ты не хотел его отдавать.
– А вот ты хотела.
Мэри принялась горячо возражать, но он ее не слушал. Он прекрасно помнил ту сцену. Детский сад располагался в цоколе, и, спускаясь с упирающимся и плачущим Чарли по лестнице, он ощущал себя предателем; сродни фермеру, который ведет корову на бойню, хлопая ее по бокам и приговаривая: «Не волнуйся, Бесс, все будет в порядке». Прелестный был мальчуган его Чарли. Белокурые от рождения волосы вскоре потемнели, а вот глазенки как были синими, так и остались. Они были вдумчивыми и наблюдательными, даже когда Чарли еще только учился ходить. Когда они спустились по лестнице, Чарли стоял между ними, держа их с Мэри за руки и глядя на других детей, которые бегали, кричали, рисовали и вырезали что-то из цветной бумаги ножницами с закругленными концами. Детей было превеликое множество, и Чарли никогда прежде не казался ему настолько маленьким и подавленным, как в ту минуту. В его глазенках не было ни радости, ни страха – только напряженное внимание и… отчужденность. И сам он никогда не ощущал такой близости к своему сыну, как в ту минуту, когда, казалось, даже мысли их звучали в унисон. И тут подошла миссис Рикер, улыбаясь, как барракуда, и сказала: Заходи, Чак, у нас тут весело! Ему отчаянно захотелось выкрикнуть: Моего сына зовут вовсе не так! А потом, когда она потянулась, чтобы взять Чарли за руку, мальчик не шелохнулся, держа руки по швам, и ей пришлось как бы украсть его ручонку. Пройдя за миссис Рикер, Чарли остановился, обернулся и посмотрел на родителей. Глаза его говорили: Неужели ты это допустишь, Джордж? А его собственные глаза отвечали: Боюсь, что да, Фредди. А потом они с Мэри зашагали по ступенькам, повернувшись к Чарли спинами – самое страшное зрелище для ребенка, – и Чарли разрыдался. Однако Мэри даже не приостановилась, ведь женская любовь непредсказуема и жестока; это всегда любовь с открытыми глазами, эгоистичная и расчетливая. Мэри знала, что сейчас должна уйти, поэтому спокойно уходила, не обращая внимания на плач ребенка, отмахиваясь от него, как от причитаний по поводу исцарапанных коленок. А вот у него закололо в груди, причем боль была настолько острой, что он даже испугался, не инфаркт ли это…
Теперь-то он уже знал, что родительские спины не самое страшное зрелище на свете. Куда страшнее, когда дети тут же выбрасывают это зрелище из головы, торопясь приступить к своим занятиям – игре, головоломке, новым приятелям, а в конце концов – к смерти. Эту ужасную правду он – увы – для себя открыл. Чарли начал умирать задолго до того, как заболел, и остановить это было невозможно. Как несущуюся лавину.
– Барт? – словно сквозь сон, услышал он голос Мэри. – Ты еще там?
– Да.
– Какой смысл в том, чтобы все время думать о Чарли? Бередить раны. Ты ведь себя просто сжигаешь. Ты превращаешься в его раба.
– Зато ты свободна, – сказал он. – Наконец.
– Пригласить адвоката на той неделе?
– Да. Пожалуйста.
– Мы ведь не будем с тобой ссориться, верно, Барт?
– Нет. Все пройдет очень достойно. Как у цивилизованных людей.
– Ты не передумаешь? Не станешь потом оспаривать решения?
– Нет.
– Ну… Хорошо, тогда до встречи.
– Ты знала, что надо его оставить, и оставила. Жаль, я не могу всегда полагаться на свое чутье.
– Что?
– Ничего. До свидания, Мэри. Я люблю тебя. – Он понял, что произнес это, когда уже положил трубку. Слова эти сорвались с его губ машинально. Автоматически. Хотя получилось вовсе недурно. Для прощания.
18 января 1974 года
– А кто его спрашивает? – поинтересовалась невидимая секретарша.
– Барт Доус.
– Подождите, пожалуйста, минутку.
– Хорошо.
Он держал возле уха молчащую трубку, притопывая ногой и глядя из окна на вымершую Крестоллен-стрит. День выдался солнечный, но очень морозный. Ветер вздымал тучи снежинок, которые кружились на фоне опустевшего дома Хобартов – пустой скорлупки с зияющими окнами, дожидавшейся разрушения. Хобарты при переезде увезли с собой даже ставни.
В трубке щелкнуло, и голос Орднера произнес:
– Привет, Барт! Как дела?
– Прекрасно.
– Что я могу для вас сделать?
– Я насчет прачечной, – ответил он. – Хотел узнать, что решила корпорация по поводу переезда.
Орднер вздохнул, а затем сдержанно произнес:
– Вам не кажется, Барт, что вы несколько поздновато спохватились?
– Стив, я не для того позвонил, чтобы выслушивать ваши упреки.
– А почему бы и нет? Ведь вы нам всем грандиозную свинью подложили. Ну да ладно, кто прошлое помянет… Как бы то ни было, Барт, корпорация решила выйти из этого бизнеса. Как вам это нравится?
– Не слишком, – уклончиво ответил он. – Скажите, Стив, почему вы не увольняете Винни Мейсона?
– Винни? – изумился Орднер. – Но Винни вкалывает на совесть. Он нас здорово выручает. Не понимаю, почему вы так против него ополчились…
– Да бросьте вы, Стив. Будущего у него на этом месте не больше, чем у печного дымохода. Дайте ему развернуться – или увольте.
– По-моему, Барт, вы лезете не в свое дело.
– Вы его по рукам и ногам сковали, а парень еще желторотый и ни черта не понимает. Он до сих пор считает, что его озолотили.
– Мне сказали, что перед Рождеством вам от него здорово досталось, – злорадно напомнил Орднер.
– Я просто высказал ему правду, которая пришлась ему не по вкусу.
– «Правда» – слово скользкое, Барт. И вам, наверное, это известно лучше, чем кому-либо другому, – ведь вы мастер по части вешания лапши на уши.
– Вы все еще обижаетесь?
– Довольно трудно пережить, когда человек, кому ты доверял, на поверку оказывается просто мешком дерьма, да еще с двойным дном.
– С двойным дном, – задумчиво повторил он. – Кто знает, Стив, возможно, вы правы.
– Вы еще что-то хотели, Барт?
– Нет, по большому счету – нет. Мне просто хотелось бы, чтобы вы перестали притеснять Винни. Он славный малый. А вы его гробите. Сами это знаете – ведь гробите, да?
– Повторяю, Барт: вы лезете не в свое дело.
– Или вы просто на нем зло вымещаете? Из-за того, что не можете до меня добраться?
– Барт, у вас, по-моему, мания преследования. Я мечтаю только побыстрее забыть о вашем существовании.
– Поэтому вы везде проверяли, вдруг у меня рыло в пушку, да? Интересовались, например, не брал ли я из кассы наличность. Не стирал ли собственное белье за казенный счет. Не вступал ли в сговор с владельцами мотелей. И так далее.
– Кто вам это сказал? – рявкнул Орднер. Он казался растерянным, даже немного испуганным.
– Некто из вашей организации, – радостно соврал он. – Человек, который вас ни в грош не ставит, но надеется, что мне будет о чем порассказать на следующем совете директоров.
– Кто?
– Прощайте, Стив. Подумайте про Винни Мейсона, а я подумаю, обсуждать мне с кем-нибудь полученную информацию или оставить ее при себе.
– Не вешайте трубку, Барт! Эй…
Но он уже бросил трубку, торжествующе ухмыляясь. И Стив Орднер на поверку оказался пресловутым колоссом на глиняных ногах.
Он запрокинул голову назад и громко расхохотался.
19 января 1974 года
С наступлением темноты он вышел в гараж, достал припасенное там оружие и принес в гостиную. Тщательно, в соответствии с инструкцией, зарядил «магнум», не забыв сделать несколько контрольных спусков. В ушах гремела роллинговская песня «Полуночный гуляка». Он вообще восхищался «роллингами», а уж этим альбомом просто упивался. Он внезапно представил себя Бартоном Джорджем Доусом, полуночным гулякой, принимающим только по записи.
Патронник «уэзерби» сорок шестого калибра вмещал восемь зарядов. Они, на его взгляд, вполне подошли бы по размеру для средней гаубицы. Зарядив ружье, он с любопытством уставился на него, пытаясь представить, в самом ли деле оно настолько мощное, как уверял Грязный Гарри Суиннертон. Он решил испытать его за домом. На Западной Крестоллен-стрит уже некому было жаловаться на ночную пальбу.
Надев куртку, он уже вышел было в кухню, но затем вернулся в гостиную и прихватил с дивана одну из небольших подушек. Потом прошел через кухню на задний двор и включил мощную двухсотваттную лампу, при свете которой они с Мэри готовили летом барбекю. Как он и ожидал, снег там был ровный, чистый и совершенно девственный. Не изгаженный следами. А раньше, бывало, Кенни, сынок Дона Апслингера, носился задними дворами, сокращая путь к дому своего приятеля Ронни. Или Мэри развешивала белье, натягивая веревки между домом и гаражом. Ему вдруг показалось совершенно чудесным, что с самого конца ноября, когда выпал первый снег, по его заднему двору не ступала ничья нога. Ни человека, ни даже собаки.
