355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Ауслендер » Петербургские апокрифы » Текст книги (страница 42)
Петербургские апокрифы
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 05:38

Текст книги "Петербургские апокрифы"


Автор книги: Сергей Ауслендер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 53 страниц)

Троицын день{325}

После дождя зелень нежно благоухала. Тройная радуга протянула дуги свои над горой, и когда тяжелая коляска, взятая напрокат у доктора, подымалась по крутой прямой дороге, то Алеше казалось, что на горе построены триумфальные арки в честь него и той, которую он ехал сейчас встречать.


Эта дорога, эти веселые перелески, эти зеленые полянки – все такое знакомое, с детства привычное, казалось Алеше новым и прекрасным. Или в самом деле после дождя все словно вымылось, обновилось, ярче зеленел молодой овес на пригорках, весело бежали ручейки по желтому песку вдоль дороги, громче щебетали птицы, клейкие ветки, свешиваясь над дорогой, задевали лицо и осыпали мелким дождем. Белые круглые облака плыли по яркому голубому небу, и когда лошади ступали по мокрым камням, отражающим небо, то казалось, будто дорога выложена голубыми камнями.

Весь день Алеша был спокоен, только когда перед обедом пошел крупный первый летний дождь, было неприятно, зато теперь радостью и волнением необычайным был охвачен Алеша. Он даже забыл, что это только простая шутка, шалость, которая так забавляла их вот уже два месяца – выдать себя за жениха и невесту.

Алеше двадцать один год, но с виду он совсем мальчик, так лет шестнадцати-семнадцати; когда надевает свой студенческий сюртук, все удивляются: «Такой молоденький и уже в университете».

Еще в гимназии Алеша был дружен с Володей Зуевым, но бывать у Зуевых Алеша стал только в этом году. За Верочкой, сестрой Володи, он не ухаживал, не просил у нее карточки, не объяснялся в любви, просто им бывало ужасно весело вместе, и часто так случалось, что втроем с Володей бывали они в театрах, на выставках, на концертах; кроме того, и Алеша, и Верочка – музыканты, и часто сам генерал Зуев, усаживаясь подремать после обеда в кресло, говорил: «Ну, ребятишки, сыграйте мне этот марш, где про богов» – и они усердно колотили по клавишам, разыгрывая марш из «Нибелунгов»,{326} а потом, когда генерал засыпал, они играли Шопена,{327} веселую нежность которого предпочитали суровому героизму Вагнера.

Весною Володя готовился к экзаменам, и им чаще приходилось бывать вдвоем. Они ездили на пароходиках на Острова, бродили в Летнем саду. Никогда Алеше не казалось такой прекрасной бледная петроградская весна, никогда так бодро и весело не чувствовал он себя здоровым, молодым, а жизнь – обещающей так много неожиданного.

Еще перед Пасхой как-то Алеша рассказывал с увлечением о жизни у них в маленьком именье Новгородской губернии, о своей семье с тремя сестрами-подростками, о смешных соседях, о жизни простой, веселой и беспечной.

– А вот я никогда не была в деревне, – вздохнула Верочка.

– Приезжайте к нам с Володей, – подхватил Алеша.

– Да вы с ума сошли! Разве меня пустят? Я ведь и теперь не говорю, что с вами гуляю, а все к подруге хожу. До седьмого класса меня в гимназию с горничной посылали.

Смеясь, придумывали планы бегства. Говорили об этом не раз и не два, а каждый день, и как-то договорились до того, чтобы объявить себя женихом и невестой.

В первый раз, когда заговорили об этом в полутемной каюте невского пароходика, было жутко и сладко Алеше. Первую ночь после этого разговора плохо он спал, а когда шел привычной дорогой, чтобы в условленный час встретить Верочку на углу Владимирского и Невского, куда приезжала она на трамвае, чувствовал волнение и смущение небывалое. Верочка тоже была какая-то вялая, задумчивая, говорила, что голова болит, что мать нездорова и это ее беспокоит; о вчерашнем плане, о поездке в Медведевку (имение родителей Алеши), не говорили, и разговор вообще не клеился. Только уже прощаясь, Верочка, стараясь улыбаться непринужденно, хотя углы губ дрожали, спросила:

– Ну что же, сказать о нашем плане Володе или не стоит?

– Конечно, конечно, скажите. Так весело будет поехать. Верхом покатаемся, – отвечал Алеша, а какое-то беспокойство смутное охватывало его.

Володя принял решение Алеши и Верочки сочувственно и серьезно. Он вообще был деловит и точен.

– Когда же думаете венчаться? – спросил он.

– Да ведь это только пока еще проекты, – заторопилась Верочка, будто чего-то испугавшись.

– Ну, в этом я не понимаю неопределенности, – возразил Володя и, шагая перед смущенными женихом и невестой, деловито развивал планы, как и когда удобнее все сделать.

– Вот так попались, – засмеялась Верочка, когда они остались вдвоем с Алешей. – Смотрите, быть бычку на веревочке, благословят вас Лажечниковым, тогда поздно будет бежать.

Но через несколько дней они как бы привыкли к новому положению своему, без смущения выслушивали Володины планы относительно того, где квартиру снять, какую мебель купить, какую взять у домашних, как удобнее воздействовать на стариков в случае возможного протеста. И даже уже одни, когда Володя деликатно оставлял их, продолжали они странную шутку, забавлявшую и волновавшую их. Бродили по городу, выбирали улицы, дома, где будут жить, и даже раз зашли посмотреть одну квартиру.

– Оченно веселая квартира, – уговаривал их бойкий швейцар. – Недорого и со всеми удобствами. Извольте-ка, барыня, взглянуть. Вот здесь ванная, кухня, небольшая, конечно, но ведь и семейство ваше маленькое.

Верочка деловито морщила лоб, чтобы не рассмеяться, и с любопытством осматривала и ванную, и кухню, и каморку для прислуги.

Когда мечты их заходили слишком далеко, Верочка иногда резко обрывала:

– Ну что это мы, как дети. Столько времени пустяками занимаемся. Право, мне начинает казаться, что овчинка не стоит выделки. Из-за одной поездки не стоило подымать столько сложностей. А еще сколько неприятных разговоров с мамой предстоят. Про папу я и не говорю. Тут будет целая трагедия.

Тоскливо и почему-то обидно становилось Алеше, будто в самом деле что-то рушилось счастливое и веселое. Но возразить он не умел и уныло молчал. Хорошо, что Верочка не могла долго быть мрачной и раздраженной. Она опять начинала смеяться.

– Ну, не будьте же таким букой, жених мой нежданный. Пока весело, будем веселиться, а надоест – бросим. Вот и все. Трагедии же не из-за чего устраивать. Ведь это же только забавный водевиль.

И опять они начинали мечтать, и опять возникала какая-то странная призрачность чего-то подлинного, сладкого, немножко жуткого. Будто на сцене представляли, говорили чужие слова, почти верили им и чувствовали веселую свободу кончить или продолжать дальше.

В середине мая Алеша уехал в Медведевку. Верочка провожала на вокзал. Была грустна и ласкова.

– Право, мне будет ужасно скучно без вас. Я так привыкла к нашим прогулкам и… – она замялась, – разговорам. Мы как два хороших товарища. Ну, не бойтесь, я буду не я, если не удеру из нашего противного Павловска и не приду к вам. Так или иначе сумею добиться отпуска. Да и Володя обещал содействовать, а он человек серьезный. Сегодня же начну подготовительную работу.

Алеша тоже уезжал невеселый. Только мысль о том, как он объявит свою новость в Медведевке, а потом будет встречать Верочку и показывать ей все милые места, утешала его. Все шесть часов дороги провел он, прохаживаясь по коридорчику купе и поглядывая на зеленые поля и нежно, по-весеннему краснеющее закатное небо.

Дома встретили его всей семьей, с собаками и прислугой, шумно и весело. Тормошили сестры: Зина, Шура и Раечка, наперерыв рассказывая свои гимназические и деревенские новости и с еще детским нетерпением ожидая маленьких подарков, которые не забывал обычно Алеша привезти всем, начиная с главы семейства Анатолия Ивановича, кончая кучером Иваном и старой нянюшкой Авдотьей.

Но Алеша был как на иголках. Не терпелось ему сообщить свою новость.

Когда наконец все разошлись и, взяв свечу, пошла Елизавета Сергеевна проводить Алешу и посмотреть, все ли у него в комнате устроено, почувствовал Алеша, как бьется сильно сердце и даже голова слегка кружится от волнения. Когда мать, поцеловав его, хотела уже уйти, Алеша удержал ее за руку.

– Мама, я хотел сказать тебе важную новость, – и смущенно замолчал.

– Ты женишься? – вдруг спросила Елизавета Сергеевна и даже присела на кровать.

– Да, – тихо ответил Алеша.

Елизавета Сергеевна не удивилась особенно, и волнение ее скорее было радостным.

– Ну, что же, это хорошо, трудно будет только вам, ты совсем еще мальчик, но ничего. Мы с отцом тоже на первых порах по-студенчески жили, в одной комнате, по урокам бегали. А какое хорошее, светлое время это было! – говорила Елизавета Сергеевна, и лицо ее, еще не старое, но уже в мелких морщинках, делалось мечтательным и молодым. – Только нас не забывай. Вот теперь хоть и не живешь ты с нами давно, а знаю, что придешь и будешь опять наш милый, близкий. Не забывай нас, Алеша.

Долго еще говорили они. Рассказал Алеша подробно о Верочке, и чувствовал, что не только это забавная шутка, – настоящие слезы умиления и радости поднимались к горлу и застилали глаза.

Решено было, что Елизавета Сергеевна предупредит Анатолия Ивановича, когда тот приедет из города. Конечно, он против женитьбы сына ничего иметь не будет, так как всегда был принципиальным сторонником ранних браков; но что останется все это пока в тайне и Верочка с братом приедут просто в качестве гостей, которых много бывало в Медведевке.

Однако когда Алеша вышел в столовую за водой, в детской стоял шум. Девочки в ночных кофтах, босые, окружили Елизавету Сергеевну и наперерыв допрашивали:

– Что тебе Алеша сказал? Он женится? Правда? Она хорошенькая? Ну, расскажи, мамуля дорогая! Свадьбу у нас справлять будут?

– Ну, что вы выдумали глупости. Ложитесь спать, – беспомощно отмахивалась от них Елизавета Сергеевна.

Увидев Алешу, сестры бросились к нему.

– Лешечка, расскажи. Это правда? Вот весело-то! Нам новые платья сошьют.

Они смеялись, хлопали в ладоши, дергали Алешу и целовали, упрашивая:

– Расскажи, милый.

Долго ходил Алеша по своей маленькой, оклеенной голубыми обоями, с окнами на огород и пруд, комнате. Радостно и светло было на душе. Он не мог успокоить своего волнения, раньше чем сел за старенький, еще детский, весь изрезанный перочинным ножиком свой стол и не начал письма Верочке, начинавшегося словами нежными, которых никогда не произносил он, но ведь должен же был он играть роль жениха, нежного, помнящего, влюбленного.

А через три дня его разбудила старшая из сестр, Зина, и, сунув ему конверт, с любопытством наблюдала, какое впечатление произведет на Алешу письмо невесты.

Верочка отвечала несколько шутливо, но все же в тоне нежной невесты. Сообщала, что очень скучает, что против ожидания старики особенного протеста не оказывают, хотя все же дуются, откладывая, по-видимому, окончательное решение до выяснения всех обстоятельств. «Таким образом, все благополучно и очень просто. Я даже не думала, что сделаться невестой так просто и легко», – писала Верочка.

Алеша исправно отвечал. Письма приходили не очень часто, и каждое утро Алеша ждал, принесет ли ему Зина знакомый желтоватый конвертик. Если письма не было, Алеша чувствовал разочарование, делалось скучно и как-то пусто. Наконец пришло извещение, что вечером накануне Троицы Верочка и Володя приедут. Весь дом был в волнении. Анатолий Иванович послал нарочного в город за закусками. У живущего в трех верстах доктора взяли напрокат тяжелую четырехместную коляску, в которой и сам-то доктор выезжал только в день своих именин в церковь. Комнаты все вымыли, и даже ковер выложили, уже спрятанный на лето. Алеша усиленно просил не делать никаких демонстраций, но сам тоже готовился как к какому-то большому празднику.

И вот он ехал в светлый предвечерний час встречать Верочку и Володю.

На станцию приехали слишком рано, и долго еще пришлось ходить Алеше по длинной платформе. В станционном садике цвела сирень. Гуляли барышни с щеголеватым телеграфистом. На розовом небе четко виднелся семафор, и прямая лента рельсов уходила, казалось, в самое небо. Уже спустились ясные сумерки и зажгли огромные газовые фонари на платформе, когда блестящей точкой показался наконец поезд. Далекий волнующий шум поезда становился явственнее, и наконец совсем близки стали фонари паровоза.

Алеша беспомощно метался по платформе. Как всегда бывает при встречах, он долго не мог найти вагона, уже отчаялся встретить гостей и, увидев в окне озабоченное лицо Володи, не сразу даже узнал его.

Володя, в светлом пальто и круглой соломенной шляпе, вынес маленький клетчатый чемоданчик. За ним выпрыгнула Верочка, раньше, чем ей успели помочь.

Она была в сереньком дорожном костюме, в сереньком шелковом колпачке, с сумкой через плечо.

Первые минуты встречи были тягостны и смутны.

– Вот видите, я сдержала слово и приехала, – сказала Верочка. – А сколько хлопот было, папа проклясть хотел, да раздумал.

– Да, дети мои, – промолвил Володя, – надо действовать энергично, если вы хотите, чтобы что-нибудь вышло. А то одна канитель.

Почему-то от слов Володи сделалось неприятно Алеше, и вся радость, с которой он мечтал о прогулках по весеннему лесу, о далеких поездках, об уютных вечерах на крылечке, – вся радость упала.

– Вы как будто даже не рады нам, – обиженно проговорила Верочка.

Но когда уселись в коляску, заговорили о петроградских новостях, потом Алеша показывал все примечательные места, попадавшиеся по дороге, опять стало хорошо и дружественно.

Поднимался легкий туман из долин, на бледно-розовом небе выходила из-за облаков оранжевая луна. Ярко вспыхнула и замигала изумрудная звезда.

Когда Володя уже соскочил и твердо направился со своим чемоданчиком к большой террасе, украшенной ветками березы и длинными гирляндами, а Алеша помогал выйти из экипажа Верочке, она вдруг шепнула:

– Мне страшно. Как-то меня встретят! – и слегка прижалась локтем к Алеше.

Он почувствовал к ней нежность, показалась она ему такой маленькой и такой родной в своем сереньком колпачке, с приподнятыми испуганно бровями и широко раскрытыми светлыми глазами.

– Мне страшно, – еще раз шепнула она.

И Алеша покровительственно, как старший улыбнулся ей и повел к террасе, где Володя уже познакомился сам с Елизаветой Сергеевной, Анатолием Ивановичем и девочками.

– Какая вы молоденькая, совсем как мои девочки, – сказала Елизавета Сергеевна, здороваясь с Верой.

Зина, Шура и Раечка разглядывали невесту во все глаза, как диковинного зверя. Разговор шел вяло о дороге, погоде, поездах, но за чаем в столовой стал более оживленным и непринужденным. Алеша, выпив торопливо свой стакан, заходил по комнате.

– Да посиди ты, Алеша, – сказала Елизавета Сергеевна, – как взволнуется чем-нибудь, так и начинает маршировать без конца. Прямо в глазах рябит.

Все, почему-то улыбаясь, посмотрели на Верочку, и она сконфуженно опустила глаза. После чая, когда Анатолий Иванович и Елизавета Сергеевна ушли спать, долго еще сидели на большом балконном диване. Володя шутил с девочками, а они, меньше робея в темноте, уже решались поддерживать разговор.

Алеша сидел рядом с Верочкой, совсем близко, и она вполголоса рассказывала ему о тех сценах, которые ей пришлось перенести из-за этой поездки. Алеша не волновался, не смущался и, дотрагиваясь случайно до руки Верочкиной, какую-то незнакомую тихую радость испытывал.

Потом Зина предложила побегать на гигантских шагах.{328} И в белом сумраке замелькали фантастические тени, взлетающие и падающие, раздался сдавленный смех, а Верочка и Алеша сидели на скамеечке под акацией, оба какие-то тихие, радостные.

– Вам не холодно? – спрашивал заботливо Алеша.

– Нет, так хорошо. И посмотрите, какое небо за прудом красивое и цветами пахнет так сладко, – говорила Верочка.

И казалось, что в словах этих простых, незначительных, для обоих другой уже смысл таился.

Наконец разошлись. Верочку поместили в Алешиной комнате, а молодых людей в кабинете.

Володя, оставшись с Алешей, сделался почему-то сумрачным.

– Надо, надо все вырешить окончательно, – начал он, но сейчас же оборвал. – Впрочем, завтра поговорим, а сейчас спать нужно.

Опять от этих настойчивых слов сделалось Алеше неприятно, и, быстро раздевшись и потушив свечу, они замолчали, каждый на своем диване.

Утром их разбудили и сказали, что все уже встали и сейчас лошадей подают ехать к обедне. Зина, Шура, Раечка и Вера – все в светлых платьях с цветами за поясом, встретили их шумно и весело. Они уже успели побывать и в саду, и на пруду, и на птичнике. Девочки уже не дичились Веры и с обожанием смотрели ей в глаза.

– Твоя Верочка – прелесть! – шепнула Зина, обнимая Алешу.

У крыльца уже звякали бубенцы, яркое солнце врывалось в комнаты. Во всех уголках были натыканы зеленые ветки, и свежим запахом листьев, лесным и бодрым, был наполнен весь дом. Не без труда, со смехом и шутками наконец разместились в двух экипажах. Никто из девочек не хотел расстаться с Верой, и всех их запихнули в докторскую коляску, а Алеша взобрался на козлы. Володя чинно сидел на передней скамейке с Анатолием Ивановичем и Елизаветой Сергеевной. Кучер Иван, для праздника намазавший волосы маслом, в красной рубашке и плисовой безрукавке,{329} лихо погикивал на лошадей. Утренний зной, еще не тягостный, приятно ласкал все тело. Смеялись девочки, треща как сороки, улыбалась им Верочка; дорога шла лесом, потом с обрыва открылся далекий вид на деревни, поля и синеющий бор. Восторгом светлым был охвачен Алеша. В селе бежали ребятишки, клянча копеечку, бабы низко кланялись в пояс и с любопытством разглядывали господ. Церковь деревянная, старенькая, еще николаевской архитектуры,{330} с колонками пожелтевшими. Служба уже шла. Дряхлый отец Герасим дребезжащим тенорком выводил возгласы.{331} Хор учеников пел нестройно, но громко и как-то весело. Запах ладана мешался с запахом дегтя от новых сапог, березовых листьев, которыми убрана была церковь. Верочка, сгибая голову, как-то по-детски крестилась быстрыми крестиками, и тонкий луч солнца из круглого окна в куполе золотил ее русые косы, скромно, совсем не по-петроградскому обвитые вокруг головы. И казалась она Алеше какой-то новой, не петроградской барышней, а скромной милой девочкой, почти сестрой. После службы все задержались, чтобы поздороваться с отцом Герасимом. Тот вышел, низенький, седенький, в белом подряснике, бодрый, с веселыми добрыми глазами под нависшими бровями.

– Уж не невеста ли твоя будет, Алешенька? – оглядев Верочку, спросил отец Герасим. – Смотри, венчать буду я. Я крестил. Я, даст Бог, и обвенчаю.

Он говорил грубовато, как-то по-простонародному, а добрые глаза лукаво смеялись.

До сих пор никто не выдавал ни одним словом тайны, и теперь всем стало неловко; одна Верочка осталась спокойной и слегка грустной.

– Ну, так смотри, не обойди старика, – крикнул отец Герасим, провожая и помахивая приветственно своей широкополой шляпой.

После сытного деревенского обеда с пирогом, индейкой и опять пирогом, уже сладким, все как-то немножко раскисли. Барышни пошли переодеться, так как предполагалось ехать на лодке. Володя походил по гостиной, а потом сказал:

– Ну, Алеша, пойдем, поговорим.

И от тона этих слов, и от того, что, войдя в кабинет, Володя прикрыл дверь, Алеше сделалось почти страшно.

– Видишь ли, на мне лежит неприятная миссия узнать подробно твои планы. Ты знаешь, что я очень люблю тебя. Вашей женитьбе очень сочувствую, но ведь пока были все одни слова, притом довольно смутные. Расскажи же мне, как вы предполагаете устроиться, на что жить, пока ты кончишь университет и все прочее.

Он замолчал и смотрел вопросительно.

– Я не знаю, я об этом не думал, – жалобно, чуть не плача, ответил Алеша, и вероятно, лицо его было так недоумевающе, что Володя не удержался от улыбки.

– Ну, видишь, какой ты еще мальчик. А Вера тоже ведь совсем ребенок, притом избалованный. Ты не подумай, что тривиальными соображениями я буду убеждать тебя отказаться, отложить, – напротив, я бы поддерживал самое героическое решение, но родители беспокоятся.

– Как-нибудь все устроится, – бормотал Алеша. – Надо придумать.

– Я понимаю, – опять заговорил Володя, видя, что толку от Алеши не добиться. – Я понимаю, что все это очень неприятно – думать, чем платить за квартиру, за обед… но надо же все вырешить; чем дальше откладывать, тем хуже; ну, скажи, каковы твои ресурсы и на что ты можешь рассчитывать.

– Мне из дома дают сорок рублей в месяц и больше давать не могут, – весь красный, запинаясь, сказал Алеша.

Володя будто обрадовался.

– Ну вот, договорились, по крайней мере, до цифр. Видишь ли, наши помогать вряд ли много смогут да и особенного сочувствия вашему браку вряд ли можно будет от них ждать. Не подумай, что я тебя отговариваю, только вам очень и очень надо подумать, сумеете ли вы перенести почти нужду. Конечно, можно найти какие-нибудь уроки. Вера тоже могла бы зарабатывать, но все это будет не очень легко и потому вам необходимо все взвесить окончательно. Тебе нужно много заниматься. Вера не привыкла ни о чем материальном заботиться. Я ничего не решаюсь советовать; если вы останетесь тверды в своем намерении, я буду очень рад; но, может быть, для вас обоих, таких еще неприспособленных, было бы благоразумнее отложить, что ли, подождать. Впрочем, я впадаю с сухое доктринерство; конечно, поступайте так, как вы почувствуете, что нужно поступить. Только идите вперед с открытыми глазами.

Алеша сидел, будто раздавленный, ему было мучительно стыдно, но почему-то и в голову не приходило сказать, что все это только шутка, что никакой свадьбы не будет. Он будто забыл, что это так.

– Да, еще, – прибавил Володя. – Может быть, это будет жестоко, но я буду очень настаивать, чтобы мы сегодня же вечером уехали. Я обещал это нашим и считаю, что раздражать их, вносить новые сложности вовсе не стоит. Посоветуй, пожалуйста, Вере поэтому согласиться уехать.

– Хорошо, я поговорю с ней, – промолвил Алеша тихо.

– Ну, не надо же так унывать. Ты сам на себя не похож. Ведь ничего неприятного я тебе не сказал. Все зависит от тебя и Веры. Я же во всяком случае приложу все силы, чтобы помочь вам, насколько могу.

Верочка уже ждала нетерпеливо конца разговора их на балконе.

– Что тебе говорил Володя? – взволнованно спросила Верочка и взяла Алешу за руку.

Она не заметила, что обратилась к нему на «ты», не заметил этого и Алеша.

– Скорей, скорей, мне нужно все знать. Что он наговорил вам? Вы совсем бледный, – торопила она и сама бледнела от волнения.

Они вошли в сад. Верочка держала Алешу за руку, и так они ходили долго по круглой дорожке около клумбы.

– Володя сказал, что вам сегодня же нужно уехать, – промолвил Алеша, будто это было самое главное. – Он говорит, что нужно все решить окончательно…

– Что решить? – спросила Верочка.

– Относительно… относительно нашей свадьбы. Он говорит, что нам будет очень трудно и вряд ли вы сумеете перенести.

Верочка задумчиво повторила:

– Да, очень трудно. Я об этом уже думала. Но он напрасно думает, что я слабая, я могу снести все, если нужно, отказаться от всего. Я сумею.

Она говорила долго и горячо и потом вдруг оборвала:

– Да к чему же все эти разговоры? Ведь это только шутка. Как глупо! Не правда ли?

Они остановились и с недоумением посмотрели друг на друга.

– Нет, это не шутка, – тихо сказал Алеша. – Это не может быть только шуткой.

Верочка отпустила его руку и пошла по дорожке, склонив голову. Алеша шел за ней. На повороте они встретились. Верочка подняла голову. Будто пеленой какой-то было окутано ее лицо.

– А вы, вы-то сможете? Вы такой слабый, вам будет трудно.

Нежность и радость нахлынули на Алешу, он уже не помнил тяжелых сомнений.

– Нет, нет, нет, – повторял он. – Мне будет хорошо, все будет хорошо. Милая, милая…

Солнце уже склонялось к пруду, из деревни доносилась гармоника, на террасе накрывали к чаю. Алеша и Верочка стояли у куста сирени и, как зачарованные, глядели друг на друга, улыбались и не находили слов.

Нагнувшись к белой ветке сирени, Верочка сорвала лепесток и сказала:

– Я нашла счастье, – и потом добавила, вздохнув, – но тогда сегодня надо ехать, Володя прав.

Девочки бежали звать к чаю.

Они шли, взявшись под руку, уже не таясь, не конфузясь, и Володя улыбался им с верхней ступеньки террасы, как бы приветствуя их решение.

Алеша и Верочка поднимались по украшенной березками лестнице спокойные, твердые, светлые.

Павловск.
Май 1913 г.

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю