Текст книги "Петербургские апокрифы"
Автор книги: Сергей Ауслендер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 53 страниц)
– Разве попробовать?
У Маровских был уже полон дом гостей: какие-то студенты, кадеты, инженеры, строившие по соседству завод, помещики в поддевках,{283} отставной генерал, барышни в кисейных платьицах, все в ленточках, сумрачный Василий Васильевич, батюшка из соседнего села – словом, общество самое разнообразное. Наиболее почтенные гости уже уселись в кабинете за карты.
Молодежь толпилась на балконе. Приезд Тулузовых был встречен восторженно.
Наташа несколько смутилась, когда ей пришлось при помощи выскочившего на ходу Мити выходить из коляски. Ей казалось, что все с любопытством и сожалением осматривают ее.
– Ну, слава Богу, выздоровели, ангел мой. Я так беспокоилась за вас, – сказала Маровская.
Катя в белом муслиновом платье, в сложной прическе, бросилась на шею Наташе, чуть не уронив ее.
– Милая Наточка, как я рада, что вижу тебя. Рассказывай, как это случилось? Как ты жила у Чугуновых? Вот интересно и как романично. Говорят, он большой чудак. Он сегодня будет у нас. Я так волнуюсь. Расскажи.
Она усадила Наташу и не переставала расспрашивать. Та, видя, что ей не отделаться от любопытства подруги, в коротких словах передала все события.
– Ну, а каков он? Интересен? – допытывала Катя.
– Ты сама увидишь. Он был вчера у нас и сказал, что приедет. Во всяком случае, он мало, по-моему, походит на романтического героя, таинственного князя, каким тебе хотелось бы его видеть. Не правда ли, Митя? – с улыбкой обратилась Наташа к стоявшему у ее кресла Лазутину.
Тот едва заметно пожал плечами.
– Он часто теперь бывает у вас? Ухаживает за тобой? Признайся, – спрашивала опять Катя.
– Ну, слово «ухаживать» он, вероятно, даже и не знает, – старалась отшутиться Наташа.
– Да разве можно за тобой не ухаживать? Ты такая прелесть, такая душка, – целовала с несколько деланной восторженностью Катя Наташу. – Разве можно? Дмитрий Владимирович, скажите вы, разве можно?
Митя, не улыбнувшись, опять промолчал.
– Ну и нелюбезный же вы кавалер, Дмитрий Владимирович, – кокетливо ударила веером его по руке Катя.
Сейчас же после обеда, который прошел шумно и весело, начались танцы. Наташу усадили в кресло на террасе, откуда ей была видна зала. Митя сел около нее. Его тащили танцевать, он проходил один круг и незаметно опять пробирался к Наташе.
– Разве вам не скучно со мной? Я такая старая, сижу в углу, как бабушка. Шли бы лучше танцевать. Катя-то за вами как ухаживает, – говорила Наташа.
– Я лучше с вами посижу, – отвечал Митя и так просительно смотрел, что Наташа засмеялась.
– Верный мой рыцарь Фернандо. Тогда занимайте меня, по крайней мере.
Но Наташа плохо слушала то, что говорил ей Митя, и смущала его ответами невпопад и рассеянным взглядом.
Утренний разговор с Александрой Львовной не выходил у нее из головы, и, как бы продолжая свои мысли, она спросила Митю:
– Как вы думаете, я нравлюсь князю?
Тот серьезно и несколько печально ответил:
– Я думаю, да.
– Ну, зато мне он совсем не нравится, – засмеялась Наташа несколько притворно, как бы стараясь скрыть что-то. – Он герой не моего романа.
– Но вы так часто говорите о нем.
– Вот если бы он был похож на… – Наташа не договорила, пристально поглядела на Митю и, поморщившись, оборвала: – Глупости все это. Правда, будто и разговора другого нет, кроме как о князе!
Чугунов приехал почти перед самым ужином. Он подошел прямо к Наташе.
– Меня ужасно задержали, я так огорчен, – заговорил он, как бы извиняясь.
– Ну, вы не много потеряли, – с гримаской сказала Наташа и сейчас же обратилась к Мите, – а Жук, Жук как счастлив, посмотрите на его лицо! Вспотел даже, бедный, от счастья.
Князь посмотрел удивленно на Наташу и прошел знакомиться с хозяйками.
Наташа проводила взглядом князя. Через несколько времени он подошел опять к ее креслу.
– Не уходите теперь от меня, если вы хоть немного… – быстро прошептала Наташа, беря Митю за руку, и громко сказала. – В этом году вас будут отпускать еще в среду. Вот хорошо, будем вместе ходить в Летний сад, ездить в театр.
Митя не понимал Наташиного волнения, а та говорила все оживленнее. Князь отошел в темный угол террасы и, скрестив руки на груди, стоял высокий, какой-то неуклюжий в своем смокинге.
Однако Катя не оставила Митю в покое и опять потащила танцевать.
Князь сейчас же подошел к Наташе.
– Почему, – спросил он, – почему, Наталья Андреевна, вы второй день так враждебно встречаете меня. Я так радовался сегодня весь день тому, что увижу вас, а вы…
– Полноте, – перебила его Наташа со смехом, – вам так показалось. Что я могу иметь против вас, моего спасителя? Не правда ли, вы чувствуете себя немного моим спасителем? И удивляетесь неблагодарности моей?
– Нет, – возразил князь, – благодарной вам мне не за что быть. Но мне показалось после нашего разговора тогда на балконе у нас, что мы с вами друзья. Это было очень радостно мне, но, вероятно, я ошибся, и мне это просто так показалось.
– У меня нет друзей, и я не люблю и не понимаю этого слова, – сказала Наташа.
Несколько минут они молчали.
– Помните, – заговорил князь каким-то глухим голосом, – я говорил вам, что умею только мечтать о жизни. Теперь я понял, что это был лишь детский романтизм. Вдруг как-то случилось, что я начал жить – я узнал настоящую тревогу, настоящую радость, смертельную тоску, и все это случилось потому, что я…
– Мама, мамочка, мама! – закричала Наташа Александре Львовне, появившейся в зале, – мамочка, поди сюда!
В голосе Наташи был почти ужас, будто она звала мать спасти ее от страшной опасности.
Она даже поднялась с кресла и бросилась к матери на шею.
– Что с тобой случилось, Наточка, птичка моя золотая? – тревожно спрашивала Александра Львовна, чувствуя, как дрожит Наташа.
VI
Катю Маровскую отпустили погостить к Тулузовым на неделю. Александра Львовна думала, что она, болтливая хохотушка, развлечет Наташу.
Действительно, Катю и просить об этом не надо было. Целый день звенел ее голос по всему дому. Она кокетничала и с таявшим от восторга Колей, и с Митей, мало поддающимся ее чарам; придумывала прогулки и игры и даже Андрея Федоровича нисколько не боялась, который, впрочем, по своей привычке держался при ней очень галантно.
Наташа не очень любила Катю; сейчас же ее раздражала эта несколько преувеличенная постоянная аффектация; но на второй вечер после водворения Кати в Наташиной комнате они разговорились и проговорили до четырех часов ночи, как могут говорить только девушки лет в восемнадцать, для которых много еще нерешенного и неразгаданного.
С тех пор Катя каждый вечер забиралась к Наташе в постель, и, потушив свечу, они разговаривали шепотом, пока не засыпали, обнявшись.
Говорили, конечно, главным образом о любви.
– Вот говорят и пишут в романах: «любовь, любовь», – говорила Катя. – Конечно, когда за тобой ухаживают, если сама влюбишься, это очень приятно. Без романа скука смертная, но чтобы «с милым рай и в шалаше», этого я не понимаю. Во-первых, как же это на всю жизнь сказать, что я люблю одного, и от всех, всех отказаться навсегда? Во-вторых, шалаш это хорошо раз, два, а потом и надоест. Да я больше двух месяцев и влюблена быть не умею. Сначала, когда только начинает ухаживать, как игра интересная, потом объяснение, неделю будто в чаду счастливом живешь. Нацелуешься всласть, и уже скучновато делается, а там кто-нибудь новый и интересный встретится. А выйти замуж по любви за чиновника какого-нибудь и с первого дня копейки считать – это уж просто мещанство.
– Как же без любви, по-твоему, можно выйти замуж? – спрашивала Наташа будто у старшей, хотя прежде всегда слегка презрительно относилась к Кате.
– Очень просто, – продолжала та, – немножко-то влюбиться всегда можно в мужчину, который за тобой ухаживает, месяца на два или даже на год хватит, а потом всегда от женщины зависит, чтобы себя поставить так, чтобы и мужу, и себе свободу полную оставить. Конечно, не старика какого-нибудь или уж очень противного выбрать нужно. Нет, я дешево себя не продам, – ведь это на всю жизнь.
– Нехорошо как-то это ты говоришь, – задумчиво промолвила Наташа.
– Ничего нехорошего тут нет; многие так думают, только не говорят, – возразила Катя. – Да я бы никому, кроме тебя, не сказала. А ты, Наташенька, влюблена в кого-нибудь? Ну, скажи, милая?
– В кого мне влюбиться, вот глупости вздумала, я никого и не вижу, – сконфуженно говорила Наташа.
– А знаешь, я думала, ты в Митю влюблена. Он-то в тебя по уши, а я думала, и ты. Конечно, он хорошенький, как херувим вербный, но ведь глупые они с Колей мальчишки, ничего толком не понимают. Я таких не люблю, желторотых. А ведь князь-то за тобой ухаживает. Ей-богу, я сразу тогда на вечере заметила. Прямо к тебе подошел, а потом, когда вы уехали, так скис. Вот с ним романчик затеять да жениться заставить – это я понимаю.
У Кати в темноте даже глаза заблестели, а Наташа, отвернувшись к стене, ничего не ответила.
Катя еще поболтала немного и наконец заснула. Наташа же пролежала с открытыми глазами, не шевелясь, до света. Будто тяжелый дурман навеяли на нее слова Кати.
Оставалась всего одна неделя до отъезда. Катя придумала устроить пикник на остров. Маровские должны были тоже приехать туда же. Андрей Федорович уехал по делам, молодежь с Александрой Львовной, забрав провизии на целый день, доехали до Заозерья на лошадях.
Озеро тянулось верст на тридцать; далеко синели в осенней прозрачности леса. Со смехом разместились в большой лодке.
Босоногий, без шапки, веселый парень Кузьма, плюнув на ладони, греб сильно и ловко.
Ветер нес приятную прохладу и слегка морщил синий штиль озера.
– Пожалуй, бурно будет на середине, – опасливо сказала Александра Львовна.
– Что вы, сударыня, на этой лодке хоть в море-океан! – блеснув крепкими зубами, весело ответил Кузьма.
Наташа опустила руку в воду и, улыбаясь под широкой своей соломенной шляпой, щурясь от солнца, осматривала знакомые места, березовую рощицу и зеленый лужок, далекую на холме церковь, желтые сжатые поля и совсем на горизонте железнодорожный мост и насыпь, которые возбуждали всегда беспокойные и сладкие мечты о далекой дороге, путешествии, неведомых городах и людях.
Ей было весело почему-то сегодня и свободно, как давно уже не бывало.
– Какая ты хорошенькая сегодня, Ната! – воскликнул вдруг совсем неожиданно Коля, бывший тоже сегодня в каком-то особо восторженном настроении.
Все засмеялись над этим неожиданным комплиментом. Впрочем, смех не прекращался почти всю дорогу. Смеялись и над испугом Александры Львовны при каждом колебании лодки, и над прибаутками Кузьмы, и над рассказами неугомонной Кати, смеялись и так себе, без всякого предлога.
Все были возбуждены и веселы.
– А вот и Чугуново, – сказала Александра Львовна. – Чудесно расположено.
Действительно, расположенное на пригорке имение, с широкой прямой аллеей прямо к белому в зелени балкону, с острыми башенками на всех углах дома, с белевшей купальней, окруженное большим парком, Чугуново имело вид замка.
– Вспомни-ка наш разговор, – вдруг как-то нехорошо, будто завистливо, засмеялась Катя.
Александра Львовна, как бы поняв намек, с удивлением посмотрела на девочек.
Наташа не разглядывала усадьбы. Нагнувшись к воде, она была очень занята лилиями.
На острове уже ходила целая компания Маровских.
Пылал огромный костер с невидимым на солнце пламенем. Зина, Маруся и Петя наливали в самовар воду. Володя, загнув выше колен брюки, ходил по отмели. Константин Леонидович Маровский суетился у корзин, а Анна Павловна Маровская под кружевным зонтиком, в лиловом платье сидела на пне и любовалась пейзажем.
Кузьма разогнал лодку на отмель, и она ударилась о берег с такой силой, что Александра Львовна упала со скамейки прямо на корзины с провизией.
– Я говорила, говорила, – повторяла она, пока со смехом все вытаскивали ее, а Кузьма, сложив весла, чесал затылок.
– В аккурат доставил.
Высадившись и поздоровавшись, все принялись за дело, которого было немало. Надо было составить запас хвороста, набрать малины к чаю, сплести из веток шатер. Какая-то детская радость охватила всех; даже сумрачный Митя развеселился и полез на высокое, тонкое, гнувшееся от его движений дерево, чтобы достать гнездо. Барышни от страха визжали:
– Митя, Дмитрий Владимирович, упадете, не нужно!
– Вот он какой ловкий, – сказала Наташа, улыбаясь, когда Митя с оборванным рукавом и царапиной во всю щеку подавал ей, как трофей, гнездо.
Мальчики собирали хворост, волоча за собой целые деревья, и соперничали друг с другом. Барышни наполняли шляпы и платки спелой малиной.
Между деревьями блестело озеро, было во всем что-то праздничное, веселое, напоминающее детство.
Наконец пронзительный рог Константина Леонидовича дал сигнал собираться к завтраку.
Наташа, раскрасневшаяся, с алыми от малины губами, с выбившимися светлыми волосами, никак не могла оторваться от куста, усыпанного тяжелыми ягодами.
– Митя, – окликнула она Лазутина, волочившего связанные ремнем огромные коряги: – Митя, как хорошо сегодня, правда? За все лето это – первый радостный день. Да подойдите же ко мне!
Она капризно и кокетливо топнула ногой.
Митя подошел, улыбаясь.
– Сегодня, сегодня, мне кажется, я узнала наверно, что люблю вас! – быстро проговорила Наташа.
Минуту стояло молчание. Улыбка сошла с губ Мити, он сильно побледнел. Наташа долгим выжидательным взглядом глядела на него.
Митя не шевелился, опустив глаза, отчего тень упала на бледные щеки от густых ресниц. Митя не двинулся и тогда, когда Наташа, прошептав:
– Как глупо, как глупо, – медленно пошла, роняя из шляпы красные ягоды.
Завтрак прямо на траве прошел очень весело. Всем казались особенно вкусными и пахнущая дымом каша, и печеный картофель, который грызли прямо с грязной кожей, и сухие пирожки, и холодные котлеты.
– Это еще что! – хвастался Константин Леонидович, снявший с позволения дам пиджак и жилетку и суетившийся в белоснежной рубашке и шелковых с цветочками подтяжках. – Чем я вас за обедом угощу. Вот увидите. И князь к тому времени подъедет.
– Разве князь приедет? Вот хорошо! – воскликнула Наташа, которая весь завтрак была весела и болтлива до необычайности.
– Обещал непременно, – ответил Маровский. – Сам назвался; я у него был вчера, сказал про пикник, а он сейчас же сам попросился.
– Эй, Наташа, примечай! – со смехом сказала Катя.
После завтрака всеми овладела истома. Мальчики долго возились, сплетая из веток шатер под руководством неугомонного Константина Леонидовича, потом пошли за мыс купаться.
Катя и Наташа лежали в траве под деревом. Продувало ветерком. Синело высокое, будто фарфоровое небо; между деревьев, как в раме, виднелось озеро с лесами по берегам, деревнями и желтыми полями.
– Ну, видишь, Наташа, – говорила Катя, – разве я не права относительно князя? Сам на пикник попросился, – это неспроста.
Катя еще долго болтала что-то про князя, который, видимо, сильно занимал ее воображение.
Наташа почти не слушала. Ее искусственное возбуждение упало, она лежала на спине, заложив руки за голову, как в полусне.
Когда Катя замолчала, Наташа будто себя спросила:
– Если девушка знает, что ее любят, и сама почувствует, что полюбила, и первая скажет об этом?…
– Никогда не надо самой! – перебила Катя. – А то сейчас зазнается.
– А если ничего не ответит, – продолжала Наташа, – промолчит на признание, что это значит: не любит или иное?
– Есть такие кисляи, – опять заговорила Катя: – им на шею вешаешься, а они нос воротят. Только это от трусости больше. Да ты кому это призналась, Наташечка? Расскажи! Ей-богу, никому не скажу, а посоветую, как поступить.
– Да что ты это? Я не про себя, я это в романе каком-то читала и вспомнила, – даже села Наташа, испугавшись, что выдала себя.
– Нет, ты расскажи. Со мной тоже один раз так было. В мальчишку-гимназиста влюбилась, а он испугался; потом целый год письма и стихи посылал, а увидит – краснеет и молчит, как дурак! Я его раз сама поцеловала, так он чуть в обморок не упал.
– А вот и князь, – воскликнул Константин Леонидович.
Действительно, в белой моторной лодке, которая приближалась быстро и плавно, сидел Чугунов в синей матросской блузе. Он сам управлял лодкой и, ловко миновав отмели, пристал к затонувшему наполовину дереву.
Закинув цепь в сучья, он ловко выскочил на берег.
– Браво, браво, настоящий спортсмен! – закричал Константин Леонидович, прихлопывая в ладошки.
Все встали навстречу князю, любуясь его лодкой; только Катя и Наташа остались лежать в тени.
– Да, бедняжечка, он все же очень некрасив, – промолвила Катя.
Наташа невольно взглянула на князя. Тот стоял, высокий, плотный, слегка сутуловатый, и, сконфуженно улыбаясь, показывал из-под узких черных усов большие, как клыки, зубы. Он был почти медно-красный от загара, сильно выдвинутые скулы и слегка раскосые калмыцкие глаза придавали ему добродушный вид негра.
Вдруг Наташа улыбнулась: этот большой неуклюжий человек показался ей почему-то трогательным.
– А все-таки он милый, – сказала она.
– Ну, милый-то это на чей вкус. Впрочем, я очень рада, что мои наставления идут тебе впрок, – засмеялась Катя, как опять показалось Наташе, завистливо.
– Князь, князь, подойдите же к нам, а то так жарко, и лень вставать! – закричала Наташа.
Чугунов, будто намеренно не глядевший в их сторону, быстро подошел.
– Сейчас мы говорили, и Наташа нашла, что вы очень милый, – с кокетливой, несколько неприятной развязностью сказала Катя.
– Я не думал, что Наталья Андреевна будет так снисходительна ко мне, – несколько сухо, без улыбки промолвил Чугунов.
Даже Катя смутилась этим тоном и после того, как прошло несколько минут в неловком молчании, спросила:
– Неужели вы не скучаете здесь, в деревенской глуши?
– Я в первый раз живу в русской деревне, – ответил Чугунов. – Я очарован этим простором полей, тишиной лесов, озерами. К тому же я не знаю скуки, а тоска, мучительные мысли появляются не от местоположения, в котором живешь.
– Отчего же появляется тоска? – лукаво спросила Катя.
– Ну, я не знаю, различные душевные переживания.
– Любовь, например, – опять поддала Катя.
– Да, и любовь приносит много печали.
Подошел Константин Леонидович и заговорил с князем о земских делах.
Катя шептала Наташе:
– Ну не будь же такой жестокосердной.
До обеда время прошло вяло. Было жарко, и все лежали в траве или бродили около воды. Наконец в пятом часу Константин Леонидович при помощи Кузьмы, которого он посылал в деревню, принялся стряпать, что-то варить в никелированных кастрюльках, переливать из бутылки и производить с таинственно-торжественным видом еще какие-то манипуляции. Наконец барышням был отдан приказ накрывать на стол. Постлали скатерть, расставили тарелки, и Константин Леонидович возвестил:
– Ершовая уха на телячьем бульоне. Любой архиерей пальчики оближет.
Затем следовал шашлык, и наконец Маровский разлил по стаканам горячий пунш.
– За здоровье Александры Львовны! – провозгласил Константин Леонидович и затянул. – Саша, Саша, пей, пунша не жалей, на скатерть не лей. Саша, Саша, пей, – все подхватывали и не переставали, пока сконфуженная Александра Львовна не выпила четверти стакана и не сказала умоляюще:
– Больше не могу…
Тогда начали славить других.
– «Миша, Миша, пей…»
Чугунов встал, неуклюже поклонился и, не отрываясь, выпил стакан залпом.
– Вот это я понимаю, настоящий англичанин! – восхищенно крикнул Маровский.
Князь еще только больше побагровел, и слегка заблестели его печальные, будто у верной собаки, глаза.
Когда очередь дошла до Наташи, она выпила тоже почти весь стакан. Ласкающая теплота пробежала по телу и будто туман застлал глаза и голову.
– Ты с ума сошла, Ната! – недовольно сказала Александра Львовна.
После обеда играли в горелки,{284} прыгали через костер. Константин Леонидович составлял кадриль. Наташе случилось стоять во время горелок в паре с Митей. Она чувствовала, как дрожит его рука.
– Наташа… – начал он тревожным шепотом.
Она вырвала свою руку и крикнула:
– Бегите.
Задевая платьем за кусты, слегка прихрамывая, Наташа побежала прямо к темневшему озеру.
Сильные руки схватили ее, что-то знакомое вспомнилось ей при этом прикосновении. Она обернулась и близко над собой увидела лицо князя. Он крепко держал ее.
– Пустите, – сказала Наташа, улыбаясь, – все равно уж теперь не убегу.
– Я люблю вас, – сказал шепотом князь одним движением губ и, как победитель, повел ее к костру.
Наташа видела мелькнувшее между деревьев лицо Мити.
