Текст книги "Петербургские апокрифы"

Автор книги: Сергей Ауслендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 53 страниц)

Глава IX

За ночь навалило столько снегу, что я с трудом пробрался к занесенной сугробами двери небольшого, несколько провинциального на вид домика господина Летажа, первого стоящего в моем списке друзей маркизы. На мой стук дверь открыла молодая, некрасивая служанка и провела меня по светлой комнате наверх.

С самого низа слышные звуки клавесина смолкли, только когда я открыл дверь в большую, очень светлую комнату. Молодой человек в утреннем туалете, без парика и в голубых чулках с белым узором поднялся мне навстречу от инструмента, на пюпитре которого лежал небольшой кусок бумаги и карандаш, из чего я понял, что вижу перед собой самого композитора, господина Летажа, достаточно известного томными, свободными песенками не только при Дворе, но и в большой публике.

Первую минуту он несколько смутил меня быстрыми движениями и словами, произносимыми с каким-то преувеличенным одушевлением.

– Не называйте своего имени, – воскликнул он, – я вас узнаю. Я хорошо помню, что я вас видел. Ба, да ведь это сам Прекрасный сделал честь посетить меня! Поверьте, мы все были заинтригованы вашим появлением и таким же быстрым исчезновением. Вероятно, маркиза боялась показывать вас. Да, да?

– Маркиза арестована сегодня ночью, – прервал я его наконец.

Казалось, он несколько смутился, но заговорил еще быстрее:

– Этого следовало ожидать. Такая неосторожность. Она погубит нас всех. Хорошо, что мы не сделали решительного шага.

Он быстро ходил по светлой квадратной комнате, размахивая руками, то останавливаясь против меня, то садясь у клавесина и беря на нем несколько аккордов.

Он был небольшого роста с бледным, как бы утомленным лицом и тонко подведенными голубой краской, несмотря на ранний час, глазами.

Неожиданно он повернулся ко мне.

– Вы наш друг? Вы знаете все и готовы умереть за наше дело? Это очень серьезно!

Взгляд его, острый и холодный, в первый раз остановился на мне, так как до сих пор он глядел куда-то в сторону. Я смутился еще раз, уже несколько оправившись с начала разговора.

Не дожидаясь моего ответа, Летаж подошел к портрету, закрытому густой вуалью и, встав на стул, откинул ее.

В розах был виден тонкий профиль девушки. Золотая корона, как сиянье, венчала ее; тонким узором портрет был просечен около глаза. Вглядевшись пристальней, я узнал сильно измененные черты Марии-Антуанетты, вероятно еще дофиной.

– Королева! – воскликнул я.

Он же несколько минут не мог оторваться от нее и с какой-то новой улыбкой, обернувшись ко мне, заговорил:

– Разве мы не умрем за нее. Великая королева; величайшая из носивших корону. Благостно расточившая нам свою красоту. Любовница Вечности. Божественная. Вы не видали ее. Вы не касались ее. Что вы знаете. Что вы можете говорить о красоте и любви.

Его слова становились все менее понятными.

Наконец он закрыл портрет, слез со стула и сказал совсем просто:

– Вы имеете очень утомленный вид. Вы отдохнете, а потом я представлю вас друзьям, и мы подумаем, что делать.

Он отвел меня в соседнюю комнату, несколько меньшую, но еще более светлую, так как солнце било прямо в окно. По стенам было много шкапов; в простенках висело несколько портретов с таинственными надписями; на одном я узнал толстого Калиостро.^{103}

Вместо постели я нашел низкий диван, покрытый мягким ковром. Служанка растопила камин, и я заснул, согревшись и слыша звуки клавесина из соседней комнаты.

В сумерках я проснулся, чувствуя на себе чей-то взгляд.

Господин Летаж стоял передо мною совсем одетый к выходу.

Глава X

Решено было, что я поселюсь вместе с Густавом Коме.

Он не внушал мне особенного доверия своими вороватыми глазами, шрамом повыше брови и манерами самыми вульгарными, хотя говорили, что его даже представили ко Двору; но он был веселый малый, принявший меня очень охотно под свое покровительство и даже щедро снабжавший карманными деньгами, шедшими, конечно, не из его кармана, как и все прожитое, пропитое и проигранное нами в те дни, что, впрочем, мало интересовало меня.

У нас были две комнаты и все время – свободным, которое мы занимали без всякого труда: днем – прогулками в Булонском лесу и визитами к многочисленным, часто очень почтенным, знакомым Коме, вечером – посещением театров, кофеен, маскарадов, притонов для игры и других развлечений.

В ту зиму Париж веселился, как в далекие годы царствования Помпадур,^{104} и публичные балы в опере, вошедшие в моду в самом высшем обществе, были очень удачны.

Мы не расставались с Коме, кроме его отлучек по делам, впрочем, очень коротких, и часов, в которые он принимал дам, часто посещавших его даже в каретах, или сам отправлялся на свидания, что тоже кончалось обыкновенно довольно скоро.

Это время я скромно проводил за чтением романов, которых запас у Коме казался неистощимым.

Но наша дружба кончилась чуть-чуть не смертной враждой, и вот по какому поводу.

Самой значительной и регулярной нашей разлукой были часы до обеда по воскресеньям, которые Коме проводил в своей комнате, конечно, не один, я же отправлялся к господину Летажу, относившемуся ко мне с большой симпатией, вполне разделяемой.

Однажды Коме, встав очень озабоченным какой-то запиской, запечатанной, как я заметил, печатью с изображением ключа и амура, после некоторой заминки обратился ко мне с просьбой посидеть дома и, если придет его кузина Луиза, – которую, по его словам, он ждал сегодня в первый раз, сам почти не зная, – принять ее до его прихода.

Мельком он заметил, что кузина его почти девочка, из строгой семьи, что заставит, конечно, меня держаться с ней совершенно скромно и прилично. Впрочем, он обещал вернуться очень скоро.

Не придав особенного значения его просьбе, я уселся за читаемый мною тогда с жадностью трогательный роман аббата Прево,^{105} и когда постучали в дверь, я почти забыл о предупреждении Коме и был несколько удивлен, увидав совсем молоденькую барышню.

Она тоже несколько смутилась, встретив не того, кого ожидала. Вежливо я попросил ее взойти и подождать моего друга, передав его поручение посидеть со мной.

После короткого разговора о погоде и новых операх я нашел вполне приличным занять барышню рассматриваньем картин, приложенных к книге, решив пропустить одну, как несколько рискованную.

Я положил книгу перед нею, сам встав сзади, чтобы перелистывать страницы и давать необходимые объяснения. Мы уже прошли так отъезд Манон и Де Грие в Париж; их комнату, где они нежно ужинали, причем Манон сидела на коленях у кавалера, и дошли до объяснения в монастыре.

Желая сделать вполне невинный комплимент барышне, я сказал:

– Вы несколько похожи на Манон лицом.

Она засмеялась и ответила с живостью, немножко удивившей меня:

– А вы зато нисколько на Де Грие.

– Отчего же? – спросил я обиженно.

– Да вы напоминаете мне скорее мою подругу Алису, чем кавалера, – со смехом ответила она и, быстро сняв свою косынку, накинула ее на меня и подвела к большому зеркалу.

Посмотрев на себя, я должен был признаться, что, правда, во мне много было делающего похожим на девочку, даже кроме чистого подбородка. Но я смотрел не только на себя. И как будто только что увидев, я заметил, что Луиза была очень хорошенькая и, несмотря на коротенькое платье, уже не совсем девочка; тонкий вырез, когда она сняла косынку, несколько открывал шею; глаза ее блестели от смеха; щеки покрылись румянцем; слегка пухлые губы улыбались насмешливо и вызывающе; и мне вдруг захотелось ее поцеловать, думая, что это всегда можно будет обратить в шутку.

Но прежде чем я успел решиться, Луиза вдруг обняла меня за голову и поцеловала в самые губы со словами: «Здравствуйте, моя милая Алиса», – и затем отбежала, как бы дразня и подзадоривая догнать ее, что я и не замедлил сделать.

Все еще принимая ее резвость за простую шалость, я с радостным удивлением скоро убедился совершенно в другом, и мы провели, вероятно, не очень мало времени на постели моего друга, совсем позабыв об осторожности и оставив историю Манон Леско недосмотренной в самом начале.

– Ах! – воскликнула Луиза первая, – вот идет Коме.

Если бы я не успел схватить свою шпагу, может быть, мы погибли бы оба, так как в самом деле Коме в страшной ярости вбежал в комнату, и только моя ловкость и его трусость помешали ему пустить в ход что-нибудь, кроме ругательств и проклятий.

Моя маленькая любовница, ниспосланная мне так неожиданно, поспешила скрыться, я же покрывал ее отступление.

– Негодяй! – кричал Коме. – Так отплатил ты мне за всю мою дружбу. Что ты сделал с ее невинностью!

Но, по совести, я должен признаться, что это была не более как риторическая фраза, так как опытность кузины Коме превосходила даже мою, а я не мог назвать себя совсем невинным.

Глава XI

Маркиза К. давала маленький праздник в загородном доме. Я был в числе приглашенных благодаря старанию Летажа.

Собиравшиеся с утра тучи к полдню покрыли все небо. Хотя и предполагая, что может никто не собраться в ожидании грозы, мы все-таки поехали, так как моему другу необходимо было кого-то встретить.

Рассеянно разглядывая публику, толпившуюся на пыльных бульварах, Летаж медленно говорил:

– Странные предчувствия тревожат меня все эти дни. Приближаются испытания, от которых не знаю кто уцелеет. Вянут розы. Но еще есть исход. Драгоценнейшие мирры сохраняются в наших чашах.^{106} Только верить. Только верить, дорогой мой Лука. Вы так молоды и вы не забудете вашей клятвы перед лицом прекраснейшей. Да?

Я дремал в углу кареты у желтой занавески, обливаясь потом.

Мы приехали одни из первых.

Уже приближалась гроза, и далекие зарницы становились все явственней. Окна были закрыты. На маленьком пруду перед домом жалко трепетались, приготовленные для фейерверка на воде, лодки от ветра, зловещего предвестника близкой бури.

Высокий человек, в темном платье и старомодном парике, поднялся к нам навстречу.

– Господин Гекарт, наш знаменитый ясновидец и прорицатель, – назвал его мой спутник.

Тот низко поклонился.

Мы сидели в сумерках у окна, долго и тихо разговаривая. Я совсем засыпал.

– Побольше терпения, – говорил, поводя руками, как заклинатель, новый знакомый. – Побольше терпения. Разве вы не находите, мой господин, что мы достаточно деятельны? Разве не удаются нам все наши замыслы? Разве вы не получаете безмерное счастье любви, оставляя нам все трудности? Разве вы больше не верите мне?

В темноте его лицо с уродливо огромным носом, толстыми губами и странно косящими глазами казалось грубой, отвратительной маской.

– Праздник не отменяется. Музыканты уже настраивают свои инструменты, – сказал вошедший молодой человек в розовом богатом костюме. – Вас ждут, – вполголоса добавил он, наклоняясь к Летажу.

Тот помедлил, как бы смущенный, и потом быстро вышел из комнаты своей легкой походкой, сопровождаемый вестником.

Я смотрел в окно на тяжелые тучи и серую воду. Господин Гекарт тихо смеялся сзади меня.

– Что с вами? – спросил я.

– Скоро они узнают, что им готовится, без моих пророчеств, – ответил он, давясь смехом.

Молния совсем близкая смешалась с первой ракетой на пруду.

– А я? – спросил я, оборачиваясь к странному собеседнику.

– Вы переживете их всех и меня, – добавил он совершенно серьезно.

– Посмотрим, как веселятся трупики, – в последний раз услыхал я его голос, когда мы входили в освещенную залу, где дамы и кавалеры весело разговаривали в ожидании танцев.

Глава XII

Когда дела задерживали до поздней ночи господина Д., депутата из Н., у которого Летаж устроил меня в качестве личного секретаря, я оставался в спальне госпожи до самого утра.

По правде сказать, частые отлучки господина Д. в ночные заседания начали несколько утомлять меня, тем более что любовь Адольфины, хотя еще и не утратившей всей красоты, но все же принужденной делать некоторые усилия, чтобы скрывать свои года, мало трогала меня, особенно теперь, после почти полугодовой верности.

Всего тяжелее было ломать утренний сладкий сон и полуодетому бежать к себе, каждый раз рискуя встретиться с кем-нибудь из прислуги. Впрочем, Адольфина тяжелую заботу не проспать положенного часа взяла на себя и будила меня аккуратно.

Однажды я, как всегда, простился с госпожой, когда уже рассвело, и, забрав свои туфли, пробирался по скрипящим половицам коридора. Почти достигнув своей комнаты, я вдруг совершенно неожиданно наткнулся на господина Д. Он сидел на подоконнике в шляпе, плаще, с своими бумагами, как будто только что возвратившись. Он так рассеянно поглядел на меня, что, вероятно, не обратил бы даже никакого внимания на мое появление, если бы я сам, растерявшись, не остановился против него.

– Вот, вот, Лука, – заговорил он, – хорошо, что вы уже встали. Вы пойдете сейчас к нашим друзьям и скажете – что сегодня. Ведь так было условлено.

Я кивал головой в знак согласия, ничего не понимая. Когда я уже дошел до своей комнаты, господин окликнул меня.

– У нас все благополучно? Я так давно не был дома. Нет, нет. Ничего. Идите, Лука.

Я вышел на улицу. Было страшно холодно. Господин Д. смотрел на меня все с того же подоконника. Я не понимал, что он думает.

Летажа я не застал дома, а Коме встретил уже готовым к выходу, и, кажется, относительно всего предупрежденным гораздо более, чем знал я сам, вестник новостей.

Он пригласил меня следовать за ним, говоря, что моя помощь может понадобиться, и в первый раз я видел его таким серьезным.

По мере того как мы приближались к Тюильри, все чаще и чаще попадались нам группы оборванцев, женщин и национальных гвардейцев. Лавочницы на пороге своих лавок говорили, что господину Капету пришел капут.^{107}

Коме провел меня боковым проходом по каким-то дворикам, переходам и палисадникам. Наконец мы остановились перед маленькой калиткой в толстой стене и, пропущенные после некоторых переговоров молодым швейцарцем, прошли на задний двор дворца, проход из которого был еще свободен от черни.

Хотя отдаленные звуки свалки на парадной лестнице и доносились сюда, но здесь было довольно спокойно. Конюхи проваживали лошадей в пестрых попонах с гербами, и кто-то громко кричал из окна:

– Черт возьми, Жан, где же ваши щипцы?

Около лестницы Коме просил подождать его. Прохаживаясь от колонны до колонны и прислушиваясь к выстрелам и крикам, я провел так довольно много времени в полном неведении того, что совершалось.^{108} Наконец Коме сбежал с лестницы и успел только шепнуть:

– Все идет отлично. Надо не сломать себе шеи.

Почти сейчас же на повороте галереи показалась небольшая кучка людей. Впереди шел тучный человек с тусклым взглядом и синим, плохо выбритым подбородком. Только когда они быстро прошли, почти задевая меня своими раздувающимися от ветра плащами, я понял, что это был сам король.

Коме сделал знак мне следовать за ними. Мы шли молча. Только когда мы проходили по шуршащим под ногами листьям небольшого парка, король сказал, снимая шляпу и вытирая лоб платком:

– Какая в этом году ранняя осень!

Сзади нас догоняла королева, окруженная небольшой свитой. Из-за деревьев быстро приблизился к ней человек в сером меховом плаще. Он упал на колени и о чем-то просил королеву; та, не останавливаясь, ответила ему с улыбкой и знаком просила встать. Мы все издали наблюдали эту сцену.

Кто-то тихо спросил: «Кто это?» – и другой голос ответил с поспешностью: «Летаж, он большой фантазер, но может быть опасен». Действительно, я узнал бледное лицо моего друга между голых ветвей. Он смешался со свитой королевы.

Около манежа огромная толпа окружила нас со свистом и криками. Несколько швейцарцев с трудом проложили нам дорогу. Когда решетка Собрания захлопнулась за королевским семейством, мы остались прижатыми к стене в весьма затруднительном положении.

– Погодите, молодчики, вам еще выпустят кишки, – наступая прямо на нас с Коме и привлекая внимание толпы, орала какая-то отвратительная мегера.

– Потише, тетушка. Как бы тебе самой не попробовать веревки, – отругивался Коме и вдруг, выпрямившись во весь рост, крикнул: – Долой господина Veto.^{109} Смерть Капетам.

Неожиданный возглас его был принят общим одобрением. Совсем близко от нас я заметил бледное лицо Летажа с только подведенными голубой краской глазами.

– Изменник! Собака! – захлебывался он. – Что же это будет?

Он готов был броситься на Коме, но в ту же минуту тяжелый кулак гвардейца, стоящего рядом со мной, опустился на его голову.

Коме тащил меня из свалки, начавшейся над телом Летажа, моего бедного, злополучного друга.

Глава XIII

Три дня и три ночи высидел я в комнате Коме и в первый раз узнал тревожную тоску, когда все будущее представляется тяжелым тупиком и мучительно мечтается о каком-то давно утерянном покое.

Впрочем, Коме очень скоро сумел рассеять мои мрачные мысли. Кроме изрядного куска копченого гуся и бутылки, которую мы тотчас распили, Коме принес пресмешной костюм: желтые нанковые панталоны, уродливый камзол чуть не до пят и красный колпак. Сам одетый в такой же точно, он этот предложил мне в замену, как он выразился, моих тряпок, совершенно не идущих к добрым гражданам прихода св. Якова,^{110} каковыми мы теперь должны стать, чтобы избежать участи всех наших друзей, – маркизов, герцогов, виконтов и прочей швали, в компании с которыми не так трудно отправиться к праотцам гораздо скорее, чем предполагаешь.

Из этих слов, хотя и произнесенных с шуточной гримасой, я понял, что положение дел очень печально.

– Впрочем, – добавил Коме, – если держать ухо востро, то еще можно кое-чем поживиться и от падали.

Я обещал ему повиноваться во всем, так как быть покинутым этим человеком казалось мне последним концом.

Низкая, видимо наскоро приспособленная для клуба комната была уже битком набита, и, протискиваясь сначала за Коме, я вскоре застрял среди какой-то очень подозрительной компании.

Где-то далеко говорил не видный и почти не слышный оратор. Слова его заглушались приветственными криками и аплодисментами.

Женщины рядом со мной, объявляя, что они помрут от жары, сняли свои кофты, оставаясь в одних юбках.

Мужчины весьма недвусмысленно ухаживали за ними.

– Луи, не нажимайте так сильно. Право, так даже вредно, – жеманно пищал кто-то.

– Чьи это руки? Уберите их. Ведь это нахальство.

Было так тесно, что и в самом деле нельзя было разобрать, чьи руки и тела сплетались вокруг.

– Душечка, какая же добрая санкюлотка стала бы обращать внимание на такие пустяки.

– Только один раз. Только один раз, – шептались около меня.

Тщетно пытался я или пробраться вперед, или вернуться к выходу.

Какая-то молодая еще женщина, заметив мои усилия, засмеялась и сказала:

– Что, мальчик, тебе, кажется, не нравится общество истинных патриотов. Или это я возбуждаю тебя, что ты так ерзаешь.

– Стану я обращать внимание на всякую тварь, – ответил я довольно нелюбезно, стараясь отделаться от нового затруднения, так как она, кажется, уже обнимала меня, пользуясь давкой, а мне сейчас было совсем не до того. Вероятно, скандал не кончился бы так скоро, если бы Коме, наконец, не протискался и не освободил ловким ударом меня из рук женщины, оравшей во все горло, что я недотрога и наверно шпион.

Мы оставили залу как раз в ту минуту, когда среди сравнительной тишины раздался резкий, слегка гнусавый голос нового оратора:

– Кто не сумел принять благодетельных даров священной свободы – для тех смерть. Жизнь и счастье отныне не тиранам, а только свободным, братски равным гражданам. Так…

На улице мы подождали спутников Коме, в которых я узнал под уродливыми костюмами изящных знакомых Летажа и его друзей.

Они тоже, кажется, узнали меня, но мы ни словом не выдали друг друга, молча отправившись за Коме. Он привел нас в заднюю комнату небольшого кабачка, с толстым хозяином которого обменялся условным знаками.

Оставшись наедине, мы могли узнать друг друга и дать волю языкам, так как событий самых удивительных и печальных произошло за эти дни множество, и уже многих наших друзей мы могли оплакивать на досуге.

Поговорив сначала о делах для меня совершенно непонятных, о каких-то записках, каретах на условленном месте, запасах оружия и тому подобном, Коме сказал, что для отвода глаз необходимо спросить вина и перекинуться картами. Друзья наши охотно согласились. Коме высыпал горсть золотых и колоду карт; каждый, последовав его примеру, вынул свой кошелек, некоторые довольно туго набитые, как мы скоро убедились.

Уже игра была в самом разгаре, когда Коме выкинул штуку, сначала принятую за шутку, а потом показавшуюся мне очень остроумной.

Разговор зашел о новых порядках, и мы много смеялись над напыщенностью речей даже самых обыкновенных по смыслу, которыми заговорили мясники и парикмахеры, вдруг очутившиеся во главе правления.

Встав в торжественную позу, Коме сказал, как бы передразнивая кого-то:

– Ни с места. Я арестую вас всех. Все ваши замыслы выданы вернейшему слуге республики.

Прежде чем кто-нибудь успел опомниться, он распахнул дверь, заложенную крючком, и мы увидели целый отряд городской милиции.

Пока солдаты справлялись с арестованными, мы ловко, хотя и без уговора, припрятали их кошельки и важно вышли на улицу.