Текст книги "Петербургские апокрифы"
Автор книги: Сергей Ауслендер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 53 страниц)
В старой пелеринке Андрея Федоровича, широкополой соломенной шляпе, с палочкой и корзинкой в руках, неутомимо шла Александра Львовна, большая охотница собирать грибы, которых было в окрестных лесах множество. Так и сегодня сейчас же после обеда стала тормошить она своих спутников.
– Не хочется, мама, – вяло говорила Наташа.
– Вот еще глупости; и так киснешь целый день. Скоро и лету конец – надо пользоваться. Собирайтесь, молодые люди, собирайтесь, нечего время даром терять! – гнала она Наташу и мальчиков.
Собирались неохотно и медленно.
В лесу после дождя было тепло и сыро. Слегка размаривало. Александра Львовна рыскала в высоких галошах, подколов юбку, по кустам, наполняя свою корзину крепкими подосиновиками. Наташа, опираясь на руку Коли, шла медленно. Митя меланхолически шел в стороне.
– Жук, давай мечтать, – предложила Наташа.
Мечтать было любимым занятием еще с детства.
– Ну, о чем мечтать, – угрюмо ворчал Коля, все еще дувшийся за Катю Маровскую.
– Вот скоро осень. Поедем в Петербург. Что-то принесет этот год? Папа обещал абонемент взять в оперу. У Маровских журфиксы{279} будут и по субботам, так что ты, Жук, можешь бывать.
– Очень нужно, – возразил Коля.
– Ну, конечно, нужно. Какой ты смешной. Чего ты стыдишься? Это даже очень хорошо, весело влюбиться. Я бы хотела! – с жаром говорила Наташа.
– Кто ж тебе мешает? – спросил Коля, уже несколько заинтересованный разговором.
– В кого же? Ведь меня как в монастыре держат. В кадетов да юнкеров влюбляться, ленточки на память дарить – это хорошо было в третьем классе, а теперь…
– Ну при чем тут юнкера? – обиделся Коля.
– Счастливые Маровские, – мечтательно продолжала Наташа. – У них всегда много свежего народа. Офицеры, студенты, поэты какие-то. А я все еще в детской. Тебе бы, Жук, за Катей смотреть. Живо замуж выскочит за какого-нибудь приготовленного мамашей барона.
– Все у тебя глупости, Ната, на уме. Я не знаю, что с тобой сделалось?
– А за границу, Жук, хорошо бы поехать в Италию, – мама уж сколько лет обещает.
– Ну, этого не скоро дождешься. Старик дела все запутывает и запутывает.
– А вот дождусь, дождусь. Сбегу я от вас. Надоели вы мне все. Будто болото, а не жизнь. Если бы не мамочка, давно бы сбежала. А скоро никто не остановит.
Наташа даже ногой топнула досадливо, и жестокая складка легла между круто сдвинутых золотистых бровок.
Митя посмотрел на нее с изумлением, почти со страхом.
– Что вы на меня так смотрите! – опять с тем же нехорошим смешком крикнула Наташа. – Погодите, еще узнаете, какая я.
И вырвав руку от Коли, она побежала к Александре Львовне, кричавшей из лесу:
– Ау-ау, идите масляники брать, дети!
– Что с нею сегодня? – промолвил Коля и после молчания добавил. – Действительно, трудно с нашими ей. Никаких ни развлечений, ни занятий.
Митя ничего не ответил, и они молча полезли через мокрые кусты на голос Александры Львовны.
Долго неутомимая Александра Львовна таскала своих спутников по лесу, от поляны к поляне, от оврага к молодняку и все дальше и дальше. Погруженные каждый в свои думы, Коля, Митя и Наташа покорно, хотя и довольно лениво, брели за своей путеводительницей. Наконец и она опомнилась.
– Куда же, однако, мы зашли? Я уж что-то даже не понимаю, – оглядываясь по сторонам зорким взглядом, говорила Александра Львовна.
Поспорили, в какую сторону надо идти, но, осмотревшись внимательно, опять настойчиво повела Александра Львовна по выбранному ей направлению. Не без труда перебрались через сырой крутой овраг и вышли наконец на опушку. За плетнем тянулся зеленый луг, и вдалеке виднелись строения деревни.
– Да ведь это Лукашкино; пожалуй, верст десять мы сделали, – говорила Александра Львовна.
Солнце уже опускалось к западу, готовое упасть в сине-багровую тучу, окна изб горели закатными лучами.
– Ну, через забор да в деревню, – там лошадь возьмем, – командовала Александра Львовна и первая довольно ловко перелезла через невысокий плетень.
Мальчики прыгнули за нею. Наташа замешкалась, собирая чернику.
– Давайте руку, я вам помогу, – предложил Митя, когда Наташа встала на забор.
– Не надо, я сама, – отвела его руку Наташа и прыгнула.
Митя сделал движение поддержать Наташу, но не успел, и со смехом она упала прямо в траву.
– Не валяйся в мокрой траве, простудишься! – закричала Александра Львовна, когда Наташа, уже перестав смеяться, медлила подняться.
Митя, первый заметив, что что-то случилось с нею, тревожно спросил:
– Что с вами?
– Ничего, – сжав зубы, пробормотала Наташа и хотела подняться, но сейчас же опять опустилась в траву со стоном. – Не могу, нога подвернулась, очень больно.
– Ну вот, допрыгалась; постоянные шалости! – с сердитым беспокойством говорила Александра Львовна.
Прошло несколько минут беспомощной суматохи. Александра Львовна первая нашлась и начала распоряжаться. При помощи мальчиков она приподняла Наташу, подложила под нее свой плащ и сказала Мите:
– Бегите в деревню, наймите лошадь да сена велите побольше положить.
Митя побежал по мокрому скользкому лугу к дороге. Он не заметил в волнении всадника на высокой лошади, который присматривался к тому, что происходило на лугу около лежавшей Наташи.
Когда Митя подбежал к дороге, всадник окликнул его:
– Что случилось?
На ходу Митя прокричал:
– Ногу сломала.
– Кто? – догоняя неостанавливающегося Митю, спрашивал всадник.
– Барышня Тулузова, – запыхавшись, едва ответил Митя.
– Это очень серьезно. Остановитесь на минуту, – не оставлял Митю в покое всадник.
Митя наконец остановился и взглянул на молодого, высокого, плотного и вместе несколько сутулого господина в сером, плотно облегающем сюртуке, в желтых крагах{280} и английской фуражке.
– Что же вы предполагаете делать? – спросил незнакомец.
– Лошадей надо достать, – бормотал еще не отдышавшийся Митя и хотел продолжать свой бег.
– Виноват, – опять остановил его всадник, – экипажи в деревне ужасны, дорога двенадцать верст тоже. Если позволите, я сейчас поеду домой и через десять-пятнадцать минут пришлю коляску, – больной, я думаю, будет удобнее.
Не дожидаясь ответа, он дал шпоры коню и галопом поскакал к деревне, за которой на пригорке, в зелени огромного парка, виднелась башня усадьбы.
Митя постоял, растерянно посмотрел вслед ускакавшему и медленно пошел по лугу.
Наташа лежала бледная, почти зеленая на накидке. Александра Львовна старалась снять с больной ноги сапог, причиняя, видимо, сильную боль Наташе, о чем можно было судить по вздрагивающим губам девушки, лежавшей неподвижно с закрытыми глазами. Митя кратко рассказал о встрече с всадником и, прислонясь к забору, молча, как-то без мыслей глядел на огромный, ярко-зеленый луг, на тонкий серп месяца в розоватых тучах, на вспыхнувшую одинокую бледную звезду на светлом небе, на ребятишек, бежавших из деревни по лугу, заинтересованных происшествием.
Прошло не более пятнадцати-двадцати минут, как на дороге показались два экипажа и впереди всадник в сером сюртуке.
Ловко соскочив с лошади, молодой человек подошел к Александре Львовне. Приподняв фуражку, он промолвил:
– Я взял на себе смелость предложить свои услуги в этом печальном происшествии. Позвольте представиться: Чугунов.
Он деловито осмотрел Наташу и потом голосом, не допускающим возражений, сказал:
– Знаете, так как, по-видимому, мадемуазель чувствует себя плохо, то пока не выяснится опасность ушиба, мне представляется неблагоразумным везти ее по тряской дороге более десяти верст. Поэтому я предложу, чтобы вы, madam, отвезли больную к нам в усадьбу. Здесь всего полверсты. Молодые люди могут поехать домой, чтобы уведомить о случившемся. Доктора можно будет сейчас же вызвать. А больной будет совершенно удобно в нашем доме.
Чугунов говорил с такой властной определенностью, что никто не возразил ни слова. Чугунов уже отдавал приказания кучерам.
Наташа открыла глаза.
– Митя, не отдавай меня, – прошептала она словно в бреду.
Тот вздрогнул, хотел что-то сказать, но она закрыла глаза. Кучера и Коля неловко толкались, не зная, как поднять Наташу. Тогда Чугунов отстранил их, ловко и бережно поднял девушку сильными руками и, прижимая к себе, понес к экипажу.
III
Наташа проснулась на другое утро в большой высокой комнате.
Смутно вспоминала она то, что произошло накануне вечером, как кто-то нес ее по ряду огромных незнакомых комнат, как приехал доктор и долго возился с ногой. От каждого его прикосновения страшная, безумная боль сводила судорогой все тело, и казалось, что больше не будет сил перенести.
Теперь же крепко обвязанная нога была как чужая, как мертвая, а сладкая слабость успокоения какого-то не позволяла пошевельнуться.
Ничто не удивляло Наташу: ни эта незнакомая комната, ни то, что Александра Львовна спала рядом в кресле, а красная ночная лампочка еще горела на столике. Не хотелось думать, восстановлять в памяти смутную цепь событий.
Было сладко так лежать без мыслей, без движения, словно в детстве после долгой болезни.
Сквозь белые занавески пробивалось яркое солнце, чирикали птицы за окном; в комнате пахло лекарством, и что-то милое, давнее вспоминалось; не было и следа той тупой досадной тоски, которая владела Наташей накануне.
Сложив бессильно руки но пушистом белом одеяле, она улыбалась необычайной какой-то радости, охватившей ее в этой высокой, обставленной уютно старомодной мебелью, чужой комнате.
В такой ласковой дремоте прожила Наташа несколько дней, будто отдыхая после трудных дней напряженной, тяжелой работы.
Приезжал земский врач Василий Васильевич – молодой, но уже совсем лысый, с рассеянными печальными глазами, осматривал больную и отвечал неопределенно; перелом ноги находил не совсем благополучным; надеялся, что срастется без последствий, но беспокоило его сильное малокровие, на которое раньше не обращали внимания, так как Наташа вид всегда имела цветущий. Прописал для укрепления вино. Вместе с легкими изысканными кушаньями подавали всегда Наташе крепкую благоухающую мадеру.
От вина туманилась сладко голова, и весь день проходил как в полусне.
Александра Львовна нахвалиться не могла любезностью и заботливостью Чугуновых. Каждое утро горничная, подавая кофе, говорила:
– Его сиятельство приказали узнать о здоровье.
В полдень, постучав в дверь, входила сама княгиня Елена Петровна, легкой, будто молодой походкой подходила к Наташиной кровати эта невысокая, худенькая женщина с бледным энергичным лицом и белоснежными волосами в старинной прическе.
Еще не видя ее, Наташа чувствовала ее приближение по какому-то ласкающему шелесту платья, по нежному, острому благоуханию ее духов.
Елена Петровна целовала Наташу в лоб и садилась около ее постели, говорила всегда весело, как-то слишком чисто выговаривая русские слова и часто переходя на французские.
– Ну, мы совсем молодцом, моя прелестная нечаянная гостья. Доктор очень хвалит свою пациентку. Скоро мы поедем верхом, то есть я предпочту шарабан, а вы – с молодежью, и будете скакать на белом коне, как маленькая принцесса.
Невольно от ее слов улыбалась и Наташа, и Александра Львовна, и мальчики, если им случалось в это время тут быть.
– Ну, поправляйтесь, моя милая крошка, – говорила княгиня и уходила.
– Вот это – женщина, сразу видна голубая кровь, – восхищался Андрей Федорович.
Александра Львовна не отходила от больной. Она старалась всегда быть бодрой и веселой, читала Наташе; тихо, иногда по целым часам, разговаривали они, вспоминая события прошлого, мечтая о будущем, о каких-то поездках, об Италии, где когда-то в молодости была Александра Львовна. Только раз как-то в сумерках не выдержала Александра Львовна и вдруг совсем неожиданно заплакала.
– Не нужно, мамочка милая. Ну что с тобой? Измучилась ты подле меня. Погоди, скоро встану, – ласково гладя мать, целуя руки ее, утешала Наташа, будто старшая младшую.
– А вдруг на всю жизнь, на всю жизнь хромо… – едва выговорила сквозь слезы Александра Львовна.
– Ну, буду с костылем ходить, в монастырь поступлю, а сейчас мне так хорошо, и что бы ни случилось – будет хорошо, – говорила Наташа с тихой улыбкой.
Через две недели Василий Васильевич снял гипсовую повязку и поздравил с благополучным исходом: нога срослась отлично. На третью неделю он позволил, наконец, встать с постели.
Наташа с вечера долго не могла заснуть от волнения. Привыкшая к неподвижности, она почти не верила, что может двигаться, ходить, бегать, и вместе с тем слова доктора будто нарушили то дремотное спокойствие духа и тела, в котором находилась она столько дней, сразу захотелось после ласковой тишины какого-то оживления, шума, событий, быстрых движений. Едва дождалась Наташа, пока встала Александра Львовна, умыла Наташу, причесала волосы и натянула, наконец, на больную ногу чулок. Опираясь на руку Александры Львовны и трость, Наташа сделала несколько робких, неумелых шагов. Казалось, ветерок, врывавшийся в открытое окно, мог повалить ее.
Голова закружилась, и Наташа почти упала в глубокое кресло у окна.
– Как хорошо, как хорошо, – повторяла она, закрывая от слабости глаза, а Александра Львовна едва сдерживала слезы, глядя на дочь.
Перед завтраком пришла княгиня.
– Поздравляю, – сказала она, – поздравляю. Наконец-то наша птичка покинет свою клетку и будет сегодня весь день с нами.
Входя в столовую, с любопытством рассматривая чудесную обстановку княжеского дома, Наташа очень удивилась, когда навстречу ей, отложив газеты, поднялся высокий, плотный молодой человек.
– Мой сын, – отрекомендовала княгиня.
Наташа как-то забыла о существовании князя и, протягивая тоненькую, будто прозрачную руку, сконфуженно покраснела: она вспомнила, как князь нес ее до коляски там, по лугу, как всем телом чувствовала она его сильные руки.
– Я вам обязана своим спасением. Я так благодарна, – стараясь усмешкой скрыть волнение, сказала Наташа.
– Я очень рад, что случай привел меня тогда помочь вам, Наталья Андреевна, – серьезно и как будто несколько сухо ответил князь.
Для Наташи было приготовлено кресло и особая мягкая скамеечка для больной ноги. На столе были цветы; из открытой двери гостиной пробивалось солнце. Было как-то торжественно и празднично. Лакей в белых перчатках прислуживал ловко и бесшумно. Наташа почти ничего не ела от радостного волнения. Все смотрели на нее с улыбкой.
– Я думаю, очень трудно столько времени провести без движения, – промолвил князь Михаил Васильевич. – Я не мог бы провести часа, если бы знал, что моя свобода, вот такая мускульная свобода, стеснена, – и он развел широко руками, как бы показывая свою свободу.
– Но ведь не все же такие, как вы, князь, – сказала с улыбкой Елена Петровна. – В вас кровь скифов, все вам бы двигаться, скакать, передвигаться. Вы – кочевник, мой друг, дикий варвар, и Англия не обуздала ваших порывов.
– О, татап, Англия поощряет силу и свободу движений.
– Ну, не всяких же движений, – засмеялась княгиня; в ее словах, обращенных к сыну, были насмешка и нежность.
Завтрак кончился. Елена Петровна вынула из плоского серебряного портсигара тоненькую папиросу. Пуская колечки дыма, княгиня сказала:
– Вы, Михаил, может быть, будете таким любезным кавалером, поможете Natalie пройти на террасу и займете ее, пока мы с Александрой Львовной погуляем по парку.
Михаил Васильевич с какой-то особой осторожностью подошел к Наташе, помог ей подняться и, сильно поддерживая, повел.
Большое зеркало в зале отразило широкую фигуру князя, серьезного и сосредоточенно-озабоченного, и рядом с ним Наташу в легком платье, с блуждающей, слегка сконфуженной улыбкой, идущей неверной, колеблющейся походкой. На широкой террасе было прохладно; цветы после жгучих ласк солнца благоухали. Князь посадил Наташу на мягкую кушетку.
– Вы похожи на морскую царевну,{281} которой волшебник дал ноги, – сказал он, и в первый раз улыбнулся, блеснув из-под черных узких усов белыми, острыми зубами.
– Да, помню; она погибла потом из-за любви к принцу. Правда? – сказала Наташа.
– Верно, верно, – будто обрадовался князь. – Я, стыдно признаться, люблю Андерсена до сих пор и нередко перечитываю его сказки.
Заложив руки за спину, Михаил Васильевич ходил по террасе. Этим бесконечным хождением взад и вперед он напомнил Наташе Митю. Она не думала эти недели о Мите, и сейчас мысль о нем кольнула ее больно и радостно.
Они молчали довольно долго.
Наконец князь сказал:
– Вы любите думать и мечтать; не правда ли, это самое лучшее, что есть в жизни?
– Не знаю, – ответила Наташа. – Но ведь вы только что говорили о движении, а мечтательность свойственна неподвижным людям. Разве жить не лучше, чем мечтать о жизни?
Князь остановился и после молчания сказал серьезно, даже печально:
– Не всякому дано уменье жить. Разве так много в наше время умеют чувствовать сильно, верить, страдать, любить, наконец? Очень трудно жить.
– Очень трудно жить, – повторила Наташа задумчиво.
Случайно их глаза встретились, будто оба искали друг у друга ответа на мучительный, затаенный вопрос.
Из аллеи вышли княгиня и Александра Львовна.
– Надеюсь, князь был достаточно любезным собеседником? – улыбаясь, говорила Елена Петровна.
IV
На другой день в мягком княжеском экипаже Александра Львовна и Наташа ехали домой.
Желтая рожь колыхалась по обеим сторонам дороги. Было душно; укачивали мягкие рессоры.
– Вот и домой, слава Богу. Как в гостях ни хорошо, а дома лучше, – говорила Александра Львовна.
– Да, конечно, – рассеянно соглашалась Наташа.
Ей было несколько грустно, что кончилась ласковая тишина болезни, и вместе тревожно билось сердце; казалось, что ожидают дома какие-то важные новости.
Проехали десять верст как-то неожиданно скоро, и когда показалась на пригорке усадьба, вся в зелени, Наташа в первую минуту не узнала даже родных мест. Все казалось меньше: Злынка показалась совсем узким ручейком, дом показался совсем маленьким и низким.
Произошла заминка, когда Александра Львовна вышла из экипажа, а Наташа осталась сидеть, ожидая, кто поможет ей выйти. Горничная Марфуша первая подбежала и, весело заговорив:
– Наконец-то, барышня милая, вернулись. Соскучились мы без вас, – ловко помогла Наташе, почти донеся ее на руках до крыльца.
Андрей Федорович и Коля поцеловали Наташу. Митя молча пожал руку. Все казались несколько смущенными.
Александра Львовна и Марфуша взяли Наташу под руки и повели в гостиную.
– Какая духота тут у вас и пыль, – сказала Александра Львовна и начала открывать все окна.
– Я думаю, мне нужно будет завтра поехать с визитом к Чугуновым и поблагодарить за гостеприимство, – промолвил Андрей Федорович, избегая смотреть на Наташу, усаженную на диване.
– Я не думаю, чтобы это было тактично, – ответила Александра Львовна. – Княгиня и князь очень любезны, но ведь случай только познакомил нас с ними. Не нужно придираться к случаю и навязывать знакомство, которое нам совсем не по плечу. Если они этого захотят, князь сам приедет к нам.
– Он приедет, он сказал, – вмешалась в разговор Наташа и сейчас же замолчала, рассердившись на самое себя.
Андрей Федорович еще долго продолжал спорить, доказывая, что лучше знает все тонкости этикета.
Коля, стоявший с Митей в дверях, подошел наконец к Наташе.
– Ну, рада, Ната, что возвратилась наконец домой? – спросил он.
– Что же радоваться? – раздраженно ответила Наташа. – Веселого немного здесь у вас.
Уныло проходил первый день дома. Андрей Федорович ворчал. Наташа была молчалива и задумчива. Александра Львовна суетилась по хозяйству, пришедшему в расстройство за это время. Наступили сумерки, уже темные по-осеннему. Коля и Митя вышли в сад.
– Вот и осень уже, – задумчиво сказал Коля и, помолчав, добавил. – Какая Наташа странная стала, озлобленная какая-то. Больно смотреть, как она хромает.
– Да, это ее раздражает, – ответил Митя, – если она останется всю жизнь такой-то.
– Ты думаешь, это возможно? – тревожно перебил Коля. – Ведь доктор говорил, что никаких последствий.
– Не знаю, мне почему-то показалось, что она всегда, всегда будет такой, – произнес Митя.
– Хромой?
– Нет, я не про это. Нога пустяки. Какой-то беспокойной и злой.
– Разве Наташа злая? – удивленно спросил Коля.
– Да, с какого-то дня она стала злая к себе и ко всем. Это случилось перед болезнью. Помнишь, в лесу, как она с нами говорила? А теперь болезнь укрепила в ней это. Она рада мучить себя и всех.
– Я тебя не понимаю, Митя, – тихо промолвил Коля. – Скажи, ты любишь Наташу?
– Я всех вас люблю, я так привык к вам. Ты сам говорил, что я – брат, – смущенно бормотал Лазутин.
– Нет, не так, не по-детски, а как чужую, как не знаю, как влюбляются.
– Я не знаю, не знаю, – тихо ответил Митя.
В гостиной горела лампа на круглом столе перед диваном. Наташа лежала на диване, положив голову на колени Александры Львовны. Они оживленно о чем-то говорили.
– Да, он очень, очень милый, – повторяла Наташа в ту минуту, когда входили мальчики. – Любезно, нечего сказать, – обратилась к ним Наташа, приподнимаясь. – Полчаса со мной не посидите. Митя еще ни одного слова не сказал с тех пор, как я приехала. Или вам мое убожество так противно? – Наташа улыбалась; глаза ее блестели возбужденно.
– Ну что ты глупости придумываешь? Кому ты можешь быть противна? – беспокойно заговорила Александра Львовна.
– Да оставь, мама. Что ты за него отвечаешь? Язык, что ли, отнялся у Дмитрия Васильевича? – почти закричала Наташа, глядя вызывающе на Митю.
Тот очень побледнел, но, не опустив глаз, ответил тихо и раздельно:
– Мне очень больно слышать от вас, Наташа, такие слова. Что бы ни случилось с вами, отношение мое к вам, вам известное, измениться не может.
– Неужели? Вот рыцарь верный! – зло засмеялась Наташа и опустилась на колени матери.
– Что с тобой, Наташенька? У тебя жар? – целуя ее в лоб, сказала Александра Львовна.
Всю первую ночь дома провела Наташа дурно: она бредила, плакала, звала кого-то на помощь.
Хотели уже посылать за Василием Васильевичем, но к утру жар спал, и она заснула спокойно.
Несколько дней провела Наташа в постели, какая-то вялая и слабая.
Конец июля был зноен и душен. Тихо было в усадьбе Тулузовых, даже Андрей Федорович реже кричал и хлопал дверями. Александра Львовна ходила будто растерянная. Мальчики вспомнили о близких экзаменах и с каким-то преувеличенным усердием взялись за книги. Наташа вставала против своего обыкновения поздно, опираясь на палку, сходила осторожной, зыбкой походкой вниз, садилась на низкое кресло в углу террасы и не вставала с него до вечернего чая (завтракали и обедали на террасе).
Она редко была такой раздражительной, как в первый вечер приезда домой, но часто, отложив книгу, по целым часам сидела без движения, пустыми глазами глядя в одну точку.
Войдет кто-нибудь на террасу, окликнет ее, Наташа вздрогнет, улыбнется виновато и ответит странно невпопад, будто разбуженная внезапно.
Александра Львовна только головой качала сокрушенно и долго совещалась с приехавшим навестить свою пациентку Василием Васильевичем.
Тот объяснял малокровием и общей слабостью организма.
Князь Чугунов не ехал с визитом, и нередко Андрей Федорович начинал волноваться, доказывая, что совершена крупная ошибка этикета. Наташа морщилась, когда разговор шел при ней.
– И что вам понадобился этот князь? Митрофанушка{282} какой-то, а вы вежливости от него захотели, – говорила она раздраженно.
Как-то, задержавшись в купальне, Лазутин шел один.
Наташа окликнула его с своего кресла.
– Митя, почему вы избегаете меня? – спросила она. – Ведь вы сказали, что всегда ваше отношение ко мне останется прежним.
– Я не знаю, мне казалось, что вы изменились, что я неприятен вам. Нет, даже не то, – путался Митя, краснея, – я не понимаю, я не знаю, почему так стало, но что-то случилось, что-то встало между нами.
– Да, что-то встало между нами, – промолвила Наташа. – Знаете, я часто думала, как странно людям, которые живут вместе – ну, двадцать, тридцать лет, заметить вдруг, что они состарились. Ведь день идет за днем, перемен не заметно, и вдруг в одну минуту что-то произойдет – и они увидят. Как это странно и, вероятно, бывает больно. Ведь с этой минуты все отношения, слова, взгляды, обращенные друг на друга, должны измениться, стать иными.
Митя молчал.
– Так вот и мы, – продолжала Наташа, – вместе росли, играли, все детство было общим. Мне было смешно и странно, когда папа, помните, лет пять тому назад, нашел неприличным, чтобы мы говорили друг другу «ты». Может быть, вдруг мы не заметили и из детей превратились в взрослых. Может быть, больше не нужны друг другу, чужие совсем стали, а по старой привычке как будто друзья. Как вы думаете?
– Вы не совсем правы. Я не думаю, чтобы могли мы стать совсем чужими. Еще недавно, как мы могли говорить близко.
– Ну, значит, не выяснили новых позиций, – улыбаясь, сказала Наташа и отвернулась.
Марфуша вбежала на террасу.
– Князь, князь приехал! – взволнованно зашептала она.
Действительно, князь Михаил Васильевич шел по цветнику. Он был в том же сером сюртуке и английской шапочке, в которых встретил Тулузовых в первый раз.
– Какой смешной, – прошептала Наташа и, опираясь на Митину руку, встала навстречу князю.
V
На 29 июля ездили из года в год на именины к Константину Леонидовичу Маровскому.
Наташа сначала ни за что не хотела ехать, без нее не ехала и Александра Львовна, и как-то расстраивалась вся поездка. Впрочем, особенно никто, кроме Коли, огорчен этим не был. Накануне приехал совсем неожиданно князь Чугунов, которому Андрей Федорович, дожидаясь праздничного дня, еще не успел отдать визит.
Князь, приехав верхом и будто свой человек, привязал лошадь к дереву у калитки цветника, прошел без доклада прямо на боковую террасу, где сидели Наташа и Митя, читавший ей вслух переводный роман.
– Вот неожиданный гость. Какими судьбами, князь? – воскликнула Наташа с такой насмешливостью, что Чугунов смутился.
– Я не знал, что это не принято, – говорил он смущенно, краснея, что так мало шло к его широкой фигуре. – Я случайно попал в ваши места, и мне захотелось узнать о вашем здоровье, Наталья Андреевна.
– Ах, мое здоровье мне надоело. Неужели ничего, кроме моей проклятой ноги, во мне нет интересного? – раздражаясь, промолвила Наташа.
Князь удивленно посмотрел на нее и потом сказал:
– Но вы меня так встретили, что я был принужден найти какой-нибудь светский предлог.
Наташа засмеялась. Митя пошел сказать о приезде гостя.
– Знаете, я очень скучаю о вас, – сказал князь, как всегда, совсем неожиданно. – После того, как вы уехали, у нас стало пусто. Ваша болезнь, потом выздоровление как-то заполняли день огорчениями и радостями. Maman тоже находит.
– Опять болезнь, – засмеялась Наташа, но уже без злобы. – Может быть, для вашего утешения, князь, мне сломать вторую ногу?
Князь промолчал и потом спросил:
– Этот молодой человек ваш кузен? Вы дружны с ним?
– Ваши вопросы и признания так неожиданны, что могут поставить в тупик кого угодно, – опять засмеялась Наташа. – Ну да, мы с Митей очень, очень дружны. Мы вместе росли.
– Воспоминания детства – это всегда очень трогательно, но иногда как-то связывает ложно. Вот я, например.
И князь начал подробно рассказывать случай из своей жизни. Наташа слушала задумчиво.
– Как здесь душно, пройдемте в сад, – сказала она, когда князь кончил рассказ.
Чугунов помог ей подняться и осторожно повел ее с террасы. Опираясь на его руку, Наташа опять чувствовала, как тогда, когда он нес ее, всем телом его сильные руки. Она покраснела и хотела отстраниться, но князь настойчиво поддержал ее.
Михаил Васильевич провел весь вечер у Тулузовых. Андрей Федорович старательно занимал его, развивая свои теории о ведении хозяйства. Князь почтительно выслушивал его. За чаем Чугунов сказал:
– Завтра мы увидимся у Маровских. Я познакомился с ними недавно, и он очень звал, говорил, что и вы будете.
– Вот Наташа не хочет ехать, – промолвила Александра Львовна.
– Нет, отчего же, можно и поехать, – вдруг сказала Наташа. – Я была несколько в меланхолии, но теперь это прошло. Мне даже очень хочется ехать. У Маровских всегда бывает очень весело.
– Ну вот, постоянно капризы. Надо было о лошадях позаботиться, – начал было сердиться Андрей Федорович, но сейчас же спохватился и вздохнул комично: – О женщины, женщины!
Провожать князя до большой дороги пошли Коля, Митя и Наташа. Коля вскочил на лошадь и поскакал вперед. Наташа шла под руку с Митей.
– Я очень рад, что вы завтра поедете к Маровским. Было бы очень скучно одному.
– Да, – неопределенно протянула Наташа.
Луна светила в облаках. По-осеннему горели на темном небе яркие звезды. Князь распрощался и, ловко вскочив в седло, поклонился еще раз и пустил нетерпеливого скакуна полной рысью.
– Молодец князь. Милый какой и простой, – восторженно сказал Коля.
– А вам, Митя, он понравился? – спросила Наташа.
– Нет, – ответил тот коротко, отмалчиваясь на возмущенные вопросы Коли.
Уже прощаясь в темной гостиной, Наташа спросила, задержав Митину руку:
– Почему же вам не понравился князь? – и не дожидаясь ответа, засмеялась коротким смехом и пошла своей зыбкой походкой.
На другой день с утра начались сборы и суета. Андрей Федорович против обыкновения был весел. Скоро позавтракав, наконец выехали: Александра Львовна с Наташей в коляске, мальчики – с Андреем Федоровичем в тарантасе.
День стоял истомный и жаркий, как часто бывает в конце июля, когда торопится бледное северное лето расточить прощальные ласки. Яркость голубого неба, прозрачная ясность далей уже говорили о близкой осени. Дорога шла лесом. Дурманно благоухали болотные цветы, канавы алели колыхающимися на высоких стеблях цветами копорского чая.
Давно так ласково и задушевно не говорили Наташа и Александра Львовна.
– Знаешь, – по-французски, чтобы не понял кучер, сказала Александра Львовна: – знаешь, что старик выдумал? Будто князь влюблен в тебя. Он уже расфантазировался, какая это блестящая партия.
Наташа не рассердилась, а только покраснела и засмеялась:
– Ну вот еще. Князю, наверно, и в голову не приходит, что можно ухаживать, влюбляться. Это медведь какой-то.
– Он очень милый, хотя, конечно, и не красив, зато характер чудный, – промолвила Александра Львовна.
– Да ты, мамочка, тоже, кажется, не прочь выдать меня замуж. Хромую-то с рук спихнуть, – опять засмеялась Наташа, но в голосе уже зазвенело раздражение.
– Бог с тобой, девочка моя, – забеспокоившись, успокаивала мать. – Это только старику могут такие глупости в голову приходить. Ведь ты единственное счастье мое, Наточка.
– А разве попробовать соблазнить князя?
– Ну, не надо, не надо об этом говорить, – сказала Александра Львовна и перевела разговор на другую тему.
Когда уже въезжали во двор усадьбы Маровских, где с балкона, разукрашенного флагами и китайскими фонариками, неслись громкие голоса, Наташа вдруг повторила еще раз:
