Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 69 страниц)

– Но разве не правительство приводит в исполнение смертный приговор? И разве ты сам не являешься одним из палачей? – крикнул патлатый юноша и затопал ногами, как ребёнок, которому надоело слушать умные разговоры взрослых. – Прекратите бессмысленную болтовню, мы пришли сюда, чтобы заставить их пересмотреть заключение экспертизы по делу Коно!

«Правильно!», «Надо дело делать!», «Хватит волынить!» – На этот раз улюлюканья относились к самому толстяку. – «Сколько можно!», «Пусть Офуруба напишет, что отказывается от своего заключения!», «Хватит волынить!»

– Минутку! – Толстяк поспешно поднял руку, желая унять свою команду, но похоже, его авторитет пошатнулся, студенты продолжали вопить. Дождавшись небольшой паузы, он негромко заговорил, пристально глядя на Тикаки. В зале тут же воцарилась тишина.

– Вы, доктор, давеча сказали, что не осматривали Коно, так ведь? Так откуда же вам известны такие подробности? Наверное, на самом деле вы с ним встречались, и не раз?

– Нет, не встречался. Просто я работаю в тюрьме, поэтому слышу, что говорят другие врачи, к тому же я видел его историю болезни. А остальное – мои предположения.

– Ну а с товарищем Карасавой вы встречались?

– Вы имеете в виду Митио Карасаву? Нет, не приходилось.

– Вот, значит, как. – Толстяк снял очки и рукавом куртки протёр запотевшие от пота стёкла. Выпуклые рыбьи глаза, какие часто бывают у близоруких людей, вопросительно смотрели на Тикаки.

– А разве с Карасавой что-то случилось?

– Нет, нет, ничего. – Толстяк взмахом руки словно отбросил от себя имя Карасавы. Выглядел он как-то странно, и Тикаки не сводил глаз с его круглого лица. Толстяк вдруг подскочил к Тикаки, отпихнул его от микрофона и быстро спросил:

– Вы совершенно уверены в диагнозе Коно?

– Да, – недоумённо кивнул Тикаки, толстяк тут же нацепил очки и, отскочив назад, стал перед микрофоном. Выпятил грудь и, заученным жестом взметнув сжатую в кулак руку, начал свою речь.

– Мы пришли сюда, чтобы решительно и последовательно добиваться аннулирования заключения экспертизы, на основании которого с нашим товарищем Симпэем Коно обращаются как с душевнобольным. Однако…

Интересно, кто он? Судя по всему, один из лидеров «Общества спасения Симпэя Коно». Представительный мужчина, прекрасно умеет управляться с толпой, да и язык хорошо подвешен… И всё же… Уж слишком гладко всё у него получается, нет ощущения внутренней силы. Взять хотя бы эту его речь. Чем не пациент психиатрической клиники? Стоит посреди коридора и знай себе вопит, не обращая внимания на то, что словесный винегрет, из него извергающийся, никого не трогает. А может… Да, точно. Он просто сам не верит, что Симпэй Коно – борец за революцию. В том-то всё и дело. Более того, он подозревает в нём психопата. Тогда ради чего столько времени распинаться? Не из любви же к дискуссиям он сюда вломился? Или нам с Офурубой удалось его убедить? Но тогда зачем толкать эту обличительную речь? Тикаки смотрел на воздетый кулак оратора, и он представлялся ему трепещущим воздушным шариком, готовым в любую минуту лопнуть.

Когда по приказу толстяка студенты сняли свои пикеты и начали покидать зал, Эцуко испытала даже некоторое разочарование. «Жаль, что так быстро всё кончилось», – подосадовала она. Услышав, как кто-то рядом прошептал: «Вызвали отряд быстрого реагирования», она выглянула в окошко, но освещённый закатным солнцем внутренний дворик, по которому ползла длинная тень от стоящего напротив здания, был пуст. Вскоре туда высыпали студенты, выстроились в две унылые шеренги и быстро удалились.

Сидящие в зале, словно начался антракт, разом зашумели, кое-кто направился к выходу. Люди потягивались, зевали, смеялись, переходили с места на место. Председательствующий профессор Абукава встал и объявил, что семинар, прерванный в связи с непредвиденными обстоятельствами, продолжится через десять минут, закончить же его предполагается через полчаса. Было 4 часа 38 мин. Таким образом, студенты отняли у них около полутора часов.

– Ну-ну… – вздохнул Мафунэ. – Что ж, к счастью, обошлось. А то я уж начал ругать себя за то, что привёл вас сюда, боялся, как бы с вами чего не случилось. Испугались?

– Да нет, – ответила Эцуко. – Было ужасно интересно.

– Да ну? – Мафунэ поджал губы, сделавшись похожим на католического священника, и пригладил ладонями аккуратно выстриженные виски. – А я здорово переволновался. Но в результате получилось не так уж и плохо, что-то вроде заседания студенческого общества. Да и народ подобрался довольно образованный. Вы всё поняли?

– Более или менее. Не зря же вы нас так мучили на лекциях по криминальной психологии.

– Будто уж, – довольно засмеялся профессор и, покрутив шеей, принялся разминать плечи. – Остеохондроз. Придётся сегодня обратиться к массажисту.

– Да вы что? – возмутилась одна из студенток. – Будто вам сто лет!

– Ну сто не сто, а скоро пятьдесят стукнет.

– А этот доцент Офуруба – ваш сокурсник?

– Шутите! Он меня на десять лет моложе.

– Да ну? А выглядит на десять старше.

– Вы у нас совсем ещё молодой! – загалдели студентки. – Да вам больше тридцати не дашь! Одна шевелюра чего стоит!

– Помогите! – Профессор сделал вид, что трясётся от страха и готов спасаться бегством. Все расхохотались. Этот лёгкий смех неотделим от девичьих компаний – стоит одной засмеяться, и все мгновенно подхватывают. Тут к ним подошёл тот молодой врач, который совсем недавно с кафедры сражался со студентами-бунтарями.

– Веселитесь? – спросил он, обнажая крепкие зубы. Сверкнули белые конусообразные клыки.

– А, Тикаки-кун! Ты вовремя подоспел, эти негодницы меня совсем затравили.

– Добрый день! – поздоровался Тикаки со студентками. Какой у него красивый разрез глаз, подумала Эцуко. С кафедры он говорил так уверенно и решительно – маститый учёный, не иначе! А вблизи – просто ершистый юнец. Смотри-ка, как присмирели девицы! Только что эти вертушки без всякого зазрения совести подтрунивали над профессором, а как только рядом оказался приятный молодой человек, сразу прикинулись паиньками, вот лицемерки! Эцуко окинула Тикаки оценивающим взглядом, как если бы разглядывала какую-нибудь сумочку в магазине европейских товаров.

– Ну ты и молодец, задал им! – сказал Мафунэ.

– Да что вы, просто не смог усидеть. Сам от себя не ожидал.

– Это-то и прекрасно!

– Они стали ругать тюремных врачей, вот я и не утерпел. Но, честно говоря, они тоже неплохо соображают. Во всяком случае, то, что они говорили, заставило меня призадуматься.

– Тем не менее эти ребята в конце концов удрали, поджав хвосты.

– Ну, я бы сказал, – улыбнулся Тикаки, – что счёт был ничейный. А может, и 7:3 в пользу противника.

– А почему тогда они так быстро ретировались?

– И сам не пойму. Может, у них была запланирована атака на следующий объект?

– Простите, доктор… – прервала их разговор Эцуко. И тут же рассердившись на себя за невольно робкий тон, слишком резко спросила: – Вы часто встречаетесь с Такэо Кусумото?

Тикаки, удивлённо подняв брови, повернулся к Эцуко. Открыв рот, он недоумённо уставился на неё, отчего показался ей ещё симпатичнее.

– Да нет, я бы не сказал, что часто. Я видел его вчера дважды, и это, пожалуй, всё.

– А зачем вы вчера с ним встречались?

– Что значит зачем? – Тикаки сверкнул на неё глазами, явно задетый этим вопросом. – Затем что я являюсь тюремным врачом.

– То есть вы встречались с ним как психиатр?

– В общем, да.

– А что, у него что-то не в порядке с психикой?

– Да нет… – Тикаки смутился, и лицо его залилось румянцем. Несмотря на смуглую кожу, цвет его лица менялся неожиданно быстро.

– Кусумото совершенно нормален. Как уже говорил доктор Офуруба, он живёт размеренной и спокойной жизнью, это вам не Симпэй Коно с его бредом преследования.

– И всё же он произвёл на меня странное впечатление. – Эцуко раздражало, что профессор Мафунэ и её сокурсницы жадно прислушиваются к их разговору, но она тут же подумала, что даже занятно будет их шокировать. – Дело в том, что у меня сегодня было свидание с ним. Мы давно переписываемся, и я решилась наконец с ним увидеться.

– Что? Вы? Вот оно что… – На лице Тикаки появилось отсутствующее выражение, он словно не видел её, а, погрузившись в свои воспоминания, выискивал там кого-то. Может, он знает, что у Такэо-сан сегодня утром было свидание?

– Во время нашего разговора с ним вдруг что-то случилось. Его лицо неожиданно покрылось потом, будто ему стало трудно дышать, его всего трясло. Похоже было на какой-то приступ.

– Вот оно что… – Тикаки вдруг посмотрел на неё с интересом. – И долго этот приступ продолжался?

– Не знаю. Я перепугалась… Постойте-ка… Наверное, около минуты. Или ещё меньше. Как только приступ кончился, он сразу же снова заговорил как ни в чём не бывало. А кстати, доктор, вы знаете о ладье Харона?

– А что это такое?

– Да нет, ничего, ладно.

Тут в разговор вмешался стоящий рядом профессор Мафунэ.

– Послушай-ка, тебя занесло куда-то не туда. Ох уж эти нынешние студенты, и о чём только они думают?

– Вы часто писали Кусумото? – спросил Тикаки.

– Ну, иногда… Примерно раз в неделю.

– Ничего себе иногда! – фыркнул Мафунэ. – И о чём же ты ему писала?

– А вы помните, сэнсэй, как в апреле прошлого года, на одной из первых лекций по криминальной психологии, вы рассказывали нам о том, как социальная депривация влияет на психологию личности? Тогда-то я и решила переписываться с человеком, приговорённым к смертной казни. Я отправила письмо Такэо Кусумото, записки которого как раз тогда публиковались в журнале «Мечтания», и задала ему десяток вопросов. Он мне сразу же ответил. Так началась наша переписка.

– Так значит, всё это из-за меня… – протянул Мафунэ.

– И что же, вам удалось продвинуться с своих изысканиях по этой части? Я имею в виду психологию личности, находящейся в условиях изоляции, – с некоторой иронией спросил Тикаки.

– Да, весьма, – ничуть не смутившись, заявила Эцуко. – Ещё я поняла, что тюрьма место довольно-таки занятное, а Кусумото человек исключительно душевный, с хорошим чувством юмора, он, если можно так сказать, похож на простодушного ребёнка.

– Чувство юмора? – Тикаки недоумённо нахмурил брови. – Вы считаете, что у Кусумото есть чувство юмора?

– Да, считаю. Могу показать вам его письма. Тем более он сказал, что я могу показывать их кому угодно.

– Хорошо, как-нибудь при случае, – улыбнулся Тикаки и мельком взглянул на разговаривающего с кем-то Офурубу. – Вы, должно быть, не согласны с мнением сегодняшнего докладчика?

– Да, я придерживаюсь диаметрально противоположного взгляда. По-моему, Кусумото психически совершенно здоров. Тут я целиком и полностью согласна с вами. Ведь вы сказали, что «он живёт полной жизнью, сохраняя душевную чуткость».

– Ну-ну, похоже, наша барышня потеряла голову из-за приговорённого к смертной казни, – сказал Мафунэ.

– Доктор Тикаки… – позвала, подойдя к ним, женщина в белом халате. – Вас зовёт доцент Офуруба, говорит, на минутку.

Кивнув всей компании, Тикаки пошёл за женщиной. Офуруба разговаривал с худым стариком и человеком в белом халате с зачёсанными назад волосами. Эцуко, которой хотелось ещё поговорить с Тикаки, недовольно спросила у Мафунэ:

– А кто это?

– Кажется, профессор Сёити Аихара, помните, я вам говорил о кривых жизни преступника? Да, вроде бы он. А тот, что в белом халате, – профессор Абукава, специалист по проблемам психологии личности в условиях длительной изоляции, – лекторским тоном сказал Мафунэ.

Имя Сёити Аихара было знакомо Эцуко. Оно упоминалось в предисловии Хироси Намики к «Ночным мыслям». Значит, именно этот морщинистый дедуля и поставил Такэо-сан диагноз «бесчувственная психопатия»? Какие же всё-таки эти психиатры самовлюблённые самодовольные болваны! Ненавижу! И Аихару, и Офурубу, всех ненавижу! Возмущённо выдохнув воздух, Эцуко поймала на себе изумлённый взгляд Мафунэ. Она показала ему язык и не отрывала от него насмешливого взгляда до тех пор, пока он не отвёл глаза.

6

…Какиути, вытянувшись в струнку, сидел перед металлической дверью, тёр ладонями о колени, пытаясь счистить с рук так и не смывшийся клей, и думал о том, что ему не удалось выполнить намеченную норму. Подсчитав число склеенных конвертов, он прикинул в уме, что за сегодняшний день заработал семьдесят две йены. Что можно купить на такие деньги, когда книжечка карманного формата стоит триста йен? Но зачем быть пессимистом? Ещё один день прожит, и ладно. Чем ближе к смерти, тем лучше. Придёт добрая, заботливая смерть и положит конец этому ненавистному существованию. Смерть представлялась ему в облике обольстительной женщины. У неё лицо Асако, руки и ноги Асако, тело Асако. Скорее бы! Из коридора донёсся звон ключей, топот, голоса, наконец тяжёлая железная дверь, на которую был устремлён его взгляд, повернувшись на хорошо смазанных петлях, распахнулась. В дверном проёме возникли начальник зоны Фудзии, старший надзиратель Таянаги и двое конвойных. «Номер 910, Нобору Какиути», – возгласили они. «Так точно», – ответил он и поклонился. Вечерняя поверка позади. Железная дверь снова заперта. Привычно неподвижная дверь, на жёлтой краске – такие же привычные следы щётки, трудно поверить, что её только что открывали. Когда-нибудь она откроется и войдёт Смерть. Вот только когда? Завтра воскресенье, может, послезавтра? Жаль, что за ним придёт не Асако, а этот мерзкий мешок сала – начальник воспитательной службы в паре с мужланом Фудзии. Запело радио. Сегодня дают «Битлз» – «Abbey road». Что ж, неплохо. Можно не выключать. Here comes the sun… Here comes the sun, and I say… It’s alright… Какиути раскладывает постель – бледно-голубой жидкий тюфячок и вытертое бледно-голубое одеяло – перпендикулярно к двери, так чтобы во время сна его лицо было видно через глазок, – и укладывается прямо в брюках, сняв только куртку. В 17 час. 15 мин. – предварительный отбой, до 21 час. разрешается лежать в постели. В 21 час. – настоящий отбой, гасят свет, и до 7 час. утра – сон. Но Какиути укладывается сразу же после поверки. Раньше было не так. Раньше он сразу выключал радио, брал какую-нибудь книгу и не откладывал её даже после того, как гасили свет: в тусклом полумраке, растирая уставшие глаза и забывая обо всём на свете, читал Библию, художественную литературу, учил английский, иврит, ему жалко было тратить время на сон. А теперь жажда знаний в нём погасла, валяясь на своём тюфяке, он слушает радио, бездумно переговаривается с соседями, а когда начинает клонить ко сну, тут же засыпает, не пытаясь сопротивляться. За окном темно. Значит, ещё не очень поздно. Ночью светлее. Зажигают ртутные лампы, и окно всегда залито их холодным белым светом. Sun, sun, sun, here it comes… Какая убаюкивающая мелодия. Какиути закрывает глаза. Складывает на груди руки, как у покойника, и старается представить себе, что он покойник. И тут же переносится в суд. Зал заседаний освещён тусклым светом, на месте для свидетелей – Асако, её опрашивает главный судья. Лицо видится очень смутно, как будто она под вуалью, ответов он не слышит. Но каждое её слово зал встречает оглушительными криками. Публика тоже видна как бы сквозь вуаль, можно только предполагать, что народу довольно много. Вот смутно вырисовывается лицо Асако, она открывает рот и начинает что-то рассказывать о нём, она выкладывает все их постельные тайны, всё то, о чём не принято говорить вслух. Сидящие в зале громко хохочут, аплодируют, вздыхают. Sun, sun, sun… Какиути открывает глаза и устремляет взгляд на прямоугольное углубление в стене, из которого торчат – затянутая металлической сеткой жёлтая лампочка, кнопка сигнального устройства и переключатель радио. На втором слушании он вёл себя совершенно иначе, чем на первом: он изо всех сил пытался рассказать людям правду, во всяком случае то, что сам считал правдой, но никто его уже не слушал, его приговорили к смертной казни и заперли в этой тесной каморке… Посмотрев на свои сложенные на груди руки, он подумал, что ничем не отличается от покойника. Да и здешние камеры очень похожи на ставшие модными в последние время многоэтажные кладбища. Заключённые считают себя живыми, другие тоже считают их живыми, но на самом-то деле они давным-давно погребены, их убили в тот самый миг, когда был вынесен смертный приговор. И когда Смерть распахнёт наконец дверь и поманит его за собой, это будет просто глупый фарс, а казнь – бессмысленная и забавная церемония по умерщвлению того, кто давно уже является мертвецом. На втором и на третьем слушании он продолжал твердить, что у него не было заранее обдуманного плана подорвать поезд, что он не хотел никого убивать. Будь он человеком психически нормальным, сказал прокурор, он, разозлившись на изменщицу Асако, попытался бы убить именно её. Но как ни зол он был на Асако, ему и в голову не приходило её убивать, она была нужна ему живой, в результате он сорвал гнев на йокосукской электричке. Эту электричку, на которой она уезжала, он ненавидел раз в десять или в двадцать больше. Даже его адвокат с сомнением отнёсся к его словам, это сомнение прозвучало и в его речи, после которой у Какиути не осталось уже никакой надежды. Однажды на рассвете случилось землетрясение; наверное, приснилось, подумал он, но, открыв затуманенные глаза, увидел, что сложенный из бумаги павлин, которого подарил ему пастор, раскачивается, тогда он понял, что это и в самом деле землетрясение, балла три, снова заснул, и ему приснился сон. Он стоит в спортивном зале какой-то школы, наблюдая за тем, как двигаются люди, то ли делая какие-то гимнастические упражнения, то ли разыгрывая какую-то пьесу. Тут его через мегафон вызывают на крышу. Там натянут чёрно-красный тент, под ним стоят в ряд десять столов, а за ними сидят какие-то важные люди, в том числе его адвокат. Он поклонился ему, а тот, совсем как прокурор в ходе следствия, начал многозначительным тоном задавать ему разные вопросы. «Тебе ведь и раньше случалось экспериментировать с порохом, неужели у тебя не возникало мысли, что этому пороху можно найти реальное применение, к примеру взорвать электричку? Сколько бы ты ни твердил, что этот эксперимент – просто забава, никто этому не поверит: ни прокурор, ни судьи. Я хочу, чтобы мне ты рассказал всю правду. Экспериментировал ли ты с порохом, имея в виду взорвать поезд? Или же это намерение возникло у тебя после удачного эксперимента, придавшего тебе уверенность в своих силах? Ну, отвечай, как было на самом деле?» Он хотел было объяснить, что на самом деле всё было совсем по-другому, но голос не повиновался ему, он пытался кричать, но не мог ни до кого докричаться и в конце концов от отчаяния проснулся. И потом всё пошло точно так, как было в этом сне, второе и третье слушания ничего не изменили, и смертный приговор остался в силе. Когда всё кончилось и он был осуждён, у него создалось впечатление, что государство задалось целью во что бы то ни стало его казнить. Сразу же после инцидента полиция, согласно статье 107, квалифицировала преступление как особо тяжкое и требующее широкомасштабных розыскных мероприятий, после чего главному полицейскому управлению префектуры Канагава было приказано найти и арестовать преступника, не останавливаясь ни перед какими затратами, в результате за пять месяцев на розыск было затрачено триста миллионов йен, число детективов, подключённых к делу, было увеличено до двадцати с половиной тысяч, и в день, когда преступника наконец арестовали, оперативно-розыскная группа провела беспрецедентную часовую пресс-конференцию, на которой журналистам было с гордостью поведано, каких колоссальных усилий потребовали розыскные мероприятия, после чего соответствующее полицейское управление получило премию премьер-министра. А раз уж поимкой преступника занимались в общегосударственном масштабе, то и к определению тяжести его преступления подошли со всей строгостью, всякое сочувствие к обвиняемому исключалось, тем более что следственным действиям с самого начала решили придать образцово-показательный характер, дабы предотвратить возможность повторения аналогичных преступлений, в результате, оперируя чисто умозрительными построениями, в которых на первый план выдвигался проведённый подсудимым эксперимент, свидетельствующий якобы о наличии прямого умысла, преступление искусственно квалифицировали как умышленное, и после четырёхмесячного разбирательства суд пришёл к заключению, что плотник Нобору Какиути заслуживает смертной казни. На втором и третьем слушаниях выяснилось, что никаких дополнительных данных в ходе судебного следствия не возникло, и приговор был сочтён справедливым. Сначала он и не отрицал своей вины: да, он действительно виноват в смерти одного пассажира и в нанесении тяжёлых увечий двум десяткам других, да, оставляя на полке бомбу замедленного действия, он допускал возможность, что в результате взрыва могут пострадать люди, но это вовсе не значило, что он заранее готовился, проводил соответствующие эксперименты, что у него был детально разработанный план действий, то есть что убийство было его целью. Следствие не располагало никакими определёнными доказательствами, это подтверждающими, и смертный приговор был слишком суровым наказанием. Тем не менее Какиути приговорили к смертной казни и упрятали его нежную, тщедушную плоть в темницу из бетона и металла, вырваться откуда не представлялось возможным, оставалось «привыкать к мысли, что он будет несправедливо казнён», другого выбора не было, и он принялся убеждать себя в том, что «приговорён к высшей мере на вполне законных основаниях». Кстати, когда ему вынесли окончательный приговор, он не впал в отчаяние, а, наоборот, был вне себя от радости, что его перевели в другую камеру: раньше прямо над ним помещался человек, то и дело пускавший воду из крана, и эта вода ревела в трубах и днём и ночью, а сидящий в камере снизу целыми днями хныкал, как младенец, поэтому новая камера, в которой ему были гарантированы тишина и одиночество, показалась ему совершенно идеальным местом для жизни. Второй приятной новостью было разрешение иметь авторучку, тогда как, будучи подсудимым, он имел право пользоваться только шариковой ручкой. Получив возможность писать пером и чернилами, он обрадовался не меньше, чем когда обзавёлся собственным жильём и купил себе стол и стул… Какиути поднимается, открывает дневник и берёт авторучку. Once there was a way… То get back home… Так, сначала прочтём вчерашнюю запись. «Во время спортивных занятий Ота, от которого я почти не отходил, внезапно повредился в уме, его положили на носилки и отправили в больницу. Мне стало завидно, захотелось тоже сойти с ума, я даже попытался, подражая ему, завалиться набок. Сегодня странно вёл себя не только Ота, но и Сунада – несмотря на холод, бегал по площадке голый и буянил. Мне передалось его настроение, захотелось побуянить вместе с ним. После занятий физкультурой пошёл снег, да иначе и быть не могло: с самого утра было ужасно холодно. Все обрадовались и веселились, а я подумал, что радоваться снегу могут только лентяи, меня, к примеру, он скорее огорчает: от холода коченеют руки, клей перестаёт клеиться и работа не движется. Сидел не разгибаясь, старался как мог и до поверки сумел наработать йен на сто, поэтому сигнал предварительного отбоя встретил с чувством удовлетворения – дневную норму всё-таки выполнил. Карасава, которого перевели в камеру Оты, всё время окликал меня, но мне не хотелось с ним разговаривать: как-то боязно, у него такой вид, будто он знает всё на свете. В нулевой зоне вообще полно любителей вести мудрёные споры. Коно и Кусумото, к примеру. Они читают всё подряд, набираются знаний и горазды рассуждать обо всём на свете… Но на самом-то деле это просто „бегство в знания“, получается, они такие же чокнутые, как Ота или Сунада.

 
Метель улеглась,
И на мгновенье всё замерло.
Тишину
Нарушает далёкий голос —
Смертник читает сутру».
 

Какиути начинает водить пером по бумаге, но авторучка не пишет, и он набирает в неё чернил. Come together, yeh… Come together, yeh… Слышны голоса Карасавы и Коно. «Ясный, тёплый день. Вчерашний холод и метель кажутся сном. Порадовался было, что удастся побольше поработать, но, когда так пахнет весной, трудно сосредоточиться, задумался о чём-то и, очнувшись, обнаружил, что грежу с кисточкой в руке… В общем, работа сегодня не спорилась. Слух, пущенный вчера Фунамото, оказался правдой – за Сунадой действительно приходили. Я узнал об этом на спортплощадке и понял, почему он так странно вёл себя вчера. Какой же я дурак, мог бы сразу догадаться. От этого известия все были в шоке и, скорее всего, именно поэтому – ничего другого просто не приходит в голову – вдруг возбудились: Андо поцеловал надзирателя Нихэя, Катакири начал громко читать сутру, Фунамото запрыгнул на стену, Коно набросился на Нихэя, – словом, поднялась невероятная кутерьма. А Карасава и Кусумото, по своему обыкновению, затеяли учёный спор, в конце концов даже меня в него вовлекли. Думаю, причина всё в том же – в смерти Сунады, это известие невольно взбудоражило всех. Сегодня тепло и пахнет весной, когда я увидел набухшие почки на сакуре, мне с такой осязаемой ясностью представилось обнажённое тело Асако, что я не мог работать, и в конце концов не выполнил ежедневной нормы. Я работаю, потому что мне нужны деньги, на эти деньги я могу купить книг и по ним учиться. Кто-нибудь скажет, зачем человеку, который вот-вот умрёт, нет, правильнее сказать, который уже умер, учиться, какой в том смысл? Разумеется, никакого, я и сам это понимаю, просто я привык учиться, эта привычка возникла у меня, когда я был плотником, а может, и ещё раньше, в начальной и в средней школе.

 
Тень смерти
С каждым гаснущим днём
Подступает всё ближе.
За окном темницы кружится
Весенняя снежная пыль».
 

Какиути положил авторучку, но в душе остался какой-то неприятный осадок. Он взглянул на рисовку, упрямо сидящую на яйцах. День за днём она старательно топырит пёрышки, тщетно пытаясь высидеть птенцов из семи бесплодных яиц. Пожалуй, неприятный осадок возник не из-за работы, скорее он связан с его учением. В памяти всплыли кривые зубы надзирателя Нихэя, его толстые, как сардельки, губы. В марте прошлого года Какиути решил пройти заочный курс английского языка в университете X. и написал туда письмо с просьбой, чтобы ему разъяснили, как надо писать заявление. Разумеется, письмо тут же угодило в лапы цензора, в результате к нему явился Нихэй и сообщил, что средняя школа не даёт права на заочное университетское образование, после чего заявил, что выпускникам средней школы вообще не к чему учить английский язык и, вместо того чтобы уйти, долго ещё распинался на эту тему. Этот разговор произвёл на него тогда очень неприятное впечатление, и сейчас он испытывал нечто подобное. Нихэй никогда не упускает случая похвастаться своим высшим образованием, постоянно подчёркивает, что работа надзирателя вовсе не для него, что в ближайшее время он поступит на курсы повышения квалификации для работников исправительных учреждений, тогда его непременно повысят и он займёт руководящую должность, и вообще он совсем не то, что старший надзиратель Таянаги, тот другого поля ягода, просто жалкий выскочка и самодовольный болван, который выбился в люди, имея за плечами только начальную школу. Как человек, имеющий только среднее образование, Какиути прекрасно понимает Коно, давно точившего зуб на Нихэя. И вообще отколошматить бы хорошенько всех этих шибко образованных! Какиути вернул на полку общую университетскую тетрадь, в которой писал дневник, и извлёк учебник английского языка. Он учился по этому учебнику в третьем классе средней школы и попросил мать прислать его ему. В школе Какиути лучше всего давался английский, он был первым учеником в классе и любимчиком учителя. Вообще-то он заикался, но по-английски почему-то читал без единой запинки. У него была тогда тайная мечта – поступить в лицей, он даже готовился к экзаменам в лицей У., который считался лучшим в префектуре. Это была самая светлая полоса в его жизни, но очень скоро она сменилась тёмной – мать и старшая сестра запретили ему продолжать образование, ему пришлось пойти учеником к плотнику. Так с тех пор он и делит свою жизнь на две полосы – светлую и тёмную. Он принялся листать учебник, рассматривать картинки. Big Ben… Buckingham Palace… The Tower of London… Как же ему тогда хотелось хоть одним глазком их увидеть! Он стал читать места, подчёркнутые красным, – the same as… no time to… Тут до него неожиданно дошло, откуда этот неприятный осадок. Всё дело в том, что у него больше нет того страстного желания учиться, какое было у него тогда, в средней школе, разум говорит – учись, учись, а настоящего желания учиться уже нет, подспудно он это осознавал, отсюда и дурное настроение. Вдруг обессилев, он вернул книгу на место и, как подкошенный, рухнул на тюфяк. Спать расхотелось, делалось тошно от одной мысли о предстоящей долгой ночи. Надо бы чем-нибудь заняться, но чем? Битлы непонятно когда сменились какой-то другой музыкой. Наверное, это из-за неё он не может успокоиться: очень уж нагло лезет в уши. Трубы, ещё какие-то духовые инструменты – вычурная, бравурная мелодия. Скорее всего, классика. Такая же невыносимо напыщенная, как все эти образованные. Какиути встал, выключил радио и сел на стул у окна. Небо ещё светлое, но в камере темно. Такое впечатление, что свет поглощают стены. «Оригинальные светопоглощающие стены» – прекрасное изобретение! Когда-нибудь он будет проектировать комнаты для одиноких людей – в которых всегда царит полумрак. У него будет «Строительная контора Какиути» и «Строительная мастерская Какиути», он женится на Асако и будет жить в роскошном особняке. Он сам понимает, как нелепо об этом мечтать! Вульгарно и примитивно! Просто сегодня ему приснилась Асако, и отзвук того сна ещё гнездится где-то в уголке его сознания. Сегодня он то и дело вспоминает её. Почему-то её так и не вызвали как свидетельницу, и у него не было возможности последний раз увидеть её в суде… А ведь если бы она выступила свидетельницей, если бы она сказала, что подсудимый, то есть он, Какиути, не способен на умышленное убийство, что это робкий человек, который просто искренне любит её (да, в том-то всё и дело, он действительно её любит), или если бы она подтвердила, что все эти эксперименты со взрывчатыми веществами он проводил, ещё когда они любили друг друга, то есть тогда, когда у него не было никаких мотивов взрывать электричку, а значит, эти его эксперименты не имеют к взрыву никакого отношения, судебное разбирательство могло бы принять совершенно иной оборот. Странно, что показания Асако не были заслушаны в суде ни разу. Не в силах усидеть на месте, Какиути четыре раза стукнул в стенку к Кусумото и тут же услышал его голос. «Что тебе?» – «Да ничего особенного, просто захотелось поболтать…» – «Нельзя немного попозже? А то сейчас передают хорошую музыку, я давно уже её не слышал. „Марш Генделя для трубы, гобоя и фагота". Я очень его люблю. Ничего?» – «Ладно, конечно…» Гендель какой-то, непонятно, что хорошего в такой музыке. Разве что громкая очень. Слышно, как с кем-то переговаривается Тамэдзиро Фунамото. А, опять обсуждают баб в турецких банях. И как не надоело? Какие сиськи, какая задница, какой величины дырка… Поразительная способность часами самозабвенно болтать о таких глупостях! Даже завидно. Только незаурядная личность может отдаваться чему-то – всё равно чему – с такой страстью. Незаурядная личность – Тамэдзиро, ничтожный человечишка – Нобору Какиути. И ещё одна парочка, которой можно позавидовать, – Митио Карасава и Симпэй Коно, болтают целыми днями, с перерывами, конечно, но всё же… Тоже со страстью отдаются своим революционным идеям. «Меня одно волнует… Послушай-ка, Коно, а ты готов к смерти?» – «Я пока не собираюсь умирать. Ещё не время. Надо довести до конца борьбу с судопроизводством». – «Будем смотреть на вещи прямо. Ты – приговорённый, и эти гады могут тебя убить хоть завтра. Надо разработать боевую тактику применительно к такой ситуации». – «Ну, у меня уже всё разработано. После моей казни ребята из „Общества" организуют ряд демонстраций протеста. Они выведут на чистую воду дискриминационный суд, вынесший несправедливый смертный приговор». – «И всё же…» Очевидно, из-за бесконечной болтовни Карасава охрип, во всяком случае, голос его утратил обычную пронзительность. «Я не стал бы так полагаться на этих твоих ребят. Судя по тому, какой процент статей в газете зачернён, девять из десяти за то, что этому твоему „Обществу" нанесли сокрушительный удар. Разумеется, враги не преминут использовать это обстоятельство для активизации подрывной деятельности. Они станут внедрять стукачей, внесут смятение в ряды молодых членов „Общества", постараются расколоть его изнутри и в конце концов добьются того, что оно самоликвидируется. Это испытанный способ, он с давних времён на вооружении у колонизаторов». – «Что же, получается, моя тактика…» – «Совершенно бессмысленна. Никаких демонстраций протеста не будет. Хорошо, если пара-тройка газет поместят несколько строчек о бесславном конце грабителя и убийцы». – «Ну, тогда не знаю… Это как-то грустно». – «Не стоит полагаться на „Общество", ты должен бороться в одиночку. Постарайся выработать такую тактику, которая позволит тебе выступить одному против всего мира». – «Я не уверен, что смогу…» – Коно явно приуныл. «Может ты мне поможешь?» – «Но меня могут убить раньше, чем тебя. Скорее всего, именно так и будет. Ты должен действовать самостоятельно». – «Но ведь…» Оба замолчали, и зазвучал голос Тамэдзиро, смакующего очередные сальности. Дует тёплый вечерний ветерок. В стенку четырежды стукнули, и послышался голос Кусумото. Музыка закончилась. «Извини, что задержался. О чём ты хотел поговорить?» – «Да, собственно, уже ни о чём. Проехало». – «Ты что, рассердился, что я попросил тебя подождать?» – «Нет, что ты. Просто устал. Может, из-за этого тёплого ветра. Тело как ватное, ничего не хочется. Даже говорить лень. И двигаться не хочется, и спать не хочется. Вообще ничего не хочется – всё осточертело до смерти!» Какиути рухнул на свой тюфяк и принялся разглядывать пятна на потолке, из причудливого узора которых возникали человеческие лица. Вот и лицо Асако, она улыбается ему, ну точь-в-точь как Мона Лиза…