Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 69 страниц)

3

У бетонной стены пятеро мужчин нежились на солнышке. Как видно, даже выход на спортивную площадку не поколебал их уверенности в том, что в их положении совершенно бессмысленно заниматься накачиванием мышц, поэтому они предпочитали либо просто стоять на месте, либо сидеть на корточках. Одни болтали о том о сём, другие играли в шахматы.

Когда к ним приблизились Такэо и Андо, привалившийся к стене Сунада – крепыш в синей тюремной робе – выпрямился.

– А, это ты, Малыш! Померимся, кто сильней?

– Да ну тебя! – отмахнулся Андо. – Всё равно проиграю.

– Тогда давай мяч побросаем!

– Отстань, я и так уже без сил.

– Да ладно брехать! По-моему, ты особо и не напрягался. Только с этим мерзавцем Кусумото поболтал.

– Всё равно я устал.

– Нечего! Давай, иди сюда.

Сунада ухватил Андо за запястья и, притянув к себе, словно насильник женщину, грубо сжал его бёдра. Гибкие длинные руки напоминали змей, обвивших сыновей Лаокоона. Андо, забившись в его объятьях, стал громко звать надзирателя. Сунада на миг оглянулся, и Андо удалось выскользнуть. Джемпер распахнулся у него на груди, он запутался в рукавах. С интересом наблюдавшие за этой сценой заключённые захохотали.

– А ну стой! – заорал Сунада.

Но догонять не стал, позволил Андо отбежать и только издалека злобно сверлил его глазами.

Андо хлопнул в ладоши, как будто они играли в салочки.

– Да тебе, небось, слабо! В мяч-то.

– Ах ты… – Сунада вырвал мяч из рук Такэо и не глядя ударил по нему. Мимо. Пока Сунада ходил за мячом, Андо убежал.

Ещё один удар, снова мимо. Мяч подкатился к ногам Тамэдзиро, игравшего в шахматы с Коно. Тамэдзиро крякнул, картинно подпрыгнул, погрозил пальцем Сунаде и быстро перебросил ему мяч. Бросок был точным, мяч угодил Сунаде прямо в грудь и упал на землю, поскольку тот не двинулся, чтобы его принять.

– А со мной не хочешь перекинуться разок? – крикнул Тамэдзиро.

– Да пошёл ты. Нос не дорос! – Сунада скрестил на груди жирные руки, и его тюремная роба едва не лопнула в плечах.

– Ну, это как сказать. Скорее у тебя нос не дорос. Да и реакция у тебя никакая. Радоваться должен, что сам дядюшка Тамэдзиро приглашает тебя составить ему компанию.

– Иди ты… – Сунада, подхватив мяч, изо всех сил ударил по нему.

Мяч взвился вверх, казалось, он пролетит над головой Тамэдзиро, но тот, подпрыгнув, поймал его и послал обратно. Мяч снова с глухим стуком ударил Сунаду в грудь. Разозлившись, Сунада запустил им в Тамэдзиро и таким образом всё-таки втянулся в игру.

Тамэдзиро двигался поразительно легко, хотя был в толстом пальто, с замотанной шарфом шеей. Он казался двадцатилетним юношей, возраст выдавали только лысая голова, покрытая пигментными пятнами, и морщинистое лицо. Он любил говорить, что секрет его молодости в простой тюремной одежде и непритязательной пище. У него за спиной было уже больше десяти судимостей, впервые попав в тюрьму сопливым мальчишкой, он провёл за решёткой почти всю свою жизнь. Около месяца тому назад он потряс всех, сделав на спортивной площадке сальто-мортале прямо в ватном кимоно.

Рядом с энергичным, подвижным Тамэдзиро Сунада казался особенно неповоротливым, и сначала игра у них не клеилась. Но постепенно движения Сунады стали более неожиданными и проворными, а удары более меткими. И за счёт явного превосходства в силе он начал одолевать Тамэдзиро.

– А Суна-тян у нас, оказывается, спортивный малый, – заметил Андо.

– Сунада-то? А он ведь что-то вроде волка в овечьей шкуре, – пробормотал Коно. Лишившись партнёра по шахматам, он от нечего делать играл сам с собой. – Страшный человек. Стоит только зазеваться, тут же нападёт врасплох, и тогда тебе крышка!

– Ещё бы, говорят, он запросто скатился вниз по жутко отвесной стене только ради того, чтобы окончательно прикончить сброшенную им женщину.

– Он и начал тогда примерно в том же духе. Она-то расслабилась, мол, растяпа, что его опасаться, а он раз – и набросился на неё. Сам рассказывал.

– Рядом с ним говнюк Тамэ просто пай-мальчик. Гляди-ка, сейчас выдохнется!

Андо был прав: Тамэдзиро действительно явно начал уставать. Он стал пропускать мячи, падал, промахивался, бросая мяч Сунаде. В конце концов он сдался и, тяжело дыша, вернулся к остальной компании. Пальто на нём сбилось, лысина блестела, будто натёртая маслом.

– Эй, Тамэ, ещё же не закончили! – крикнул ему вслед Сунада.

– Всё, не могу. Сил больше нет.

– А ну иди сюда!

– Уж извини! Хватит, поиздевался над стариком! Пора и честь знать! – И Тамэдзиро шарфом вытер пот.

– Эй ты, говнюк, сукин сын, вернись немедленно! – Сунада угрожающе вздёрнул плечами, затем сорвал с себя куртку, потом рубашку и остался полуобнажённым. У него было ладное, как у новёхонького бога-защитника, тело. Волосы растрепались на ветру.

– Этот стервец меня доконал, – пожаловался Тамэдзиро и, нахально смахнув рукой фигуры со стоящей перед Коно шахматной доски, снова стал расставлять их.

– Эй, Тамэ, попробуй только не приди, я тебе шею сверну, как цыплёнку. – И Сунада, словно борец на ринге, поиграл бицепсами.

– Отцепись! Давай, Коно, твой черёд. – Не успел Тамэдзиро произнести эти слова, как ветер сбросил с доски аккуратно расставленные им бумажные фигурки, и он защёлкал языком от досады.

– Кому сказал, давай сюда! – Сунада подбежал к игрокам и, сделав вид, будто собирается напасть на Тамэдзиро, ловко схватил за руку Андо и, притянув к себе, впился в его губы. Тот сразу же замер, тело его обмякло, невольно отвечая на ласку.

– Давайте, не стесняйтесь, – поощрил их Тамэдзиро. При этом он старался говорить тихо, чтобы не услышал охранник.

Белые щёки Андо покрылись нежным румянцем. Возбуждённый этой сценой Тамэдзиро ещё раз сказал: «Ну, давайте, что же вы?» Надзиратель оглянулся. Сунада сразу же отпихнул от себя Андо.

Тот кинулся к Такэо и спрятался у него за спиной. Медленно подойдя к ним, Сунада остановился. Прямо перед глазами Такэо оказалась его массивная обнажённая грудь, жирный подбородок торчал как кулак.

– Тебе чего? – спросил Такэо.

– А ничего! – ответил Сунада, липким взглядом скользнув по телу Такэо. Волосы на его груди шевелились от ветра. Несмотря на холод, он обливался потом. От тела Сунады всегда исходил резкий запах, но сейчас его унёс ветер, и казалось, будто по площадке передвигается что-то вроде холодного мокрого трупа.

– Тогда чего ты на меня уставился?

– Ничего. – Усмехнувшись, Сунада скрестил на груди руки. – Очень уж ты спокоен. Даже завидно.

– Что ты имеешь в виду?

– Да ничего особенного. Просто так кажется.

– Ты что-то сегодня не в духе, – улыбнулся Такэо.

– Ничего подобного. Просто захотелось посмотреть тебе в глаза. – И Сунада приблизил своё лицо почти вплотную к Такэо.

– Неприятно же, – отстранился тот и попытался оттолкнуть Сунаду. – Отстань.

Холодная на ощупь кожа и твёрдые рёбра подались назад. Испытывая какую-то непонятную гадливость, Такэо обтёр ладони о рукава тренировочного костюма. Сунада, как будто рассматривая экспонаты на выставке, передвинулся на шаг вперёд и уставился на Какиути. Какиути, поглаживающий по спине сидящего на корточках Оту, опасливо поднял голову.

– Ты чой-то у нас совсем отощал. Настоящий заморыш! Небось, питаешься кое-как!

Какиути поднялся и, покачнувшись, задвигал плечами, обтянутыми тонким пиджаком. У него, бывшего плотника, правое плечо было заметно выше левого. Придвинув к его лицу своё, Сунада впился в него взглядом.

– Бороду отрастил… Побрился бы, что ли, недоносок!

– Ты думаешь, стоит? – добродушно отозвался Какиути.

– Конечно. На тебя ведь дунешь, и ты улетишь. Таким хлюпикам только стишки и писать. Смехота! Не понимаю, о чём они там думают в газете, когда печатают твои поганые стишата. Что в голову ни взбредёт – бац, на тебе – стишок готов. Так ведь? А ну, сочини нам что-нибудь.

– Сейчас не хочется.

– А если я попрошу?

– Нет, я же сказал.

Какиути помотал своей угловатой головой. Слишком большая для его тщедушного тела, она тяжело закачалась. Лицо оставалось бесстрастным.

– Ну и ладно. – Сунада скрестил на груди руки и стал тереть грудь и плечи. – Страсть какая холодрыга.

Потом неожиданно опустился на корточки прямо перед скорчившимся Отой. От неожиданности тот вскочил, и Сунада тут же вскочил тоже.

– Какого чёрта! – Ота выпучил глаза и, отступив на шаг, прижался спиной к стене.

– Никак опять разнюнился? – И Сунада ладонью легонько шлёпнул Оту по щеке.

Щека была мокрой. Глаза у Оты покраснели. Вид у него был замёрзший, он трясся всем телом, облачённым в застиранную тюремную робу, из которой торчали белые нитки. Обнажённому Сунаде и тому явно было теплее.

Сунада, остановившись в двух-трёх шагах, изо всей силы хлопнул ладонями по бетонной стене, делая вид, что метит Оте в голову. Тот завопил.

– Кончай! – вмешался Какиути, и, как только Сунада отошёл от стены, протиснулся к Оте. Сунада ухмыльнулся и поиграл бицепсами. Затем, изловчившись, просунул руку между стоящими у стены и снова шлёпнул Оту по щеке, на этот раз довольно сильно.

– Это тебе за то, что глаза вечно на мокром месте. Такой большой, а нюня.

– У него хандра, – объяснил Какиути. – Птичка его вот-вот окочурится.

– Птичка, говоришь? – Сунада потёр ладонями плечи и грудь.

– Да, его птичка того и гляди подохнет, вот он и переживает.

– Вот, значит, как. – Сунада стал размахивать руками, как мельница крыльями. – Раз так, пусть берёт мою. Есть из-за чего расстраиваться!

– Но она ведь твоя?

– Да ладно, она мне больше не нужна.

– Почему?

– Надоела. Я всё равно собирался от неё отделаться. Так что одно к одному. Эй, Тёскэ, не реви, я тебе свою отдам.

Ота, выглянув из-за спины Какиути, опасливо покосился на Сунаду.

Внезапно потемнело. Холодный ветер подул сильнее, он буквально пронизывал до костей. Пожав плечами, Сунада подобрал мяч и изо всех сил запустил его в стену. Раздался такой звук, будто лопнул надутый бумажный пакет, и на землю упал бесформенный комок резины. Он бросил его ещё раз, и надзиратель повернулся. Сунада снова и снова неистово лупил мячом по бетонной стене, будто мстил ей за какую-то обиду.

– Твой ход первый, – сказал Тамэдзиро. Они начали с Андо партию в шахматы.

Какиути увлёк Оту в уголок и как мог пытался его утешить. У стены остались двое – Такэо и Коно. Похожая на вытащенного из раковины моллюска туча наползла на солнце. С запада надвигалась ещё одна, чёрная и скользкая, как спина сома.

– Холодно! – сказал Коно, натягивая на уши ворот свитера.

– Чудная какая-то погода, – ответил Такэо, пошевелив ноздрями. – Наверное, снег пойдёт.

– Откуда ты знаешь? – Коно спрятал руки в рукава свитера.

– Воздух влажный. Когда воздух влажный, у меня голова всегда кружится.

– Да, тебе хорошо. Ты, это… Как это? Барометр, что ли? Барометр, вот ты кто.

Тут раздался такой удар, что земля задрожала. Сунада бился о бетонную стену. Отходил на несколько шагов и снова бросался на неё что было силы.

– Как таран, – сказал Тамэдзиро. – Бетон вот-вот треснет. Не удивлюсь, если нашему разлюбезному силачу удастся сокрушить эту стену.

– Тогда мы все сбежим, – засмеялся Андо.

– Ага, держи карман шире! За этой стеной точно такая же спортплощадка, как наша. Что здесь, что там, один чёрт.

– А если и ту стену сломать?

– За ней ещё одна площадка. Как будто сам не знаешь. Здесь таких площадок шесть, они расположены полукругом, одна примыкает к другой.

– А мы их всех разломаем. И сбежим… – Андо, скорчив по-детски лукавую рожицу, засмеялся.

– Дурак, – с жалостью на него глядя, сказал Тамэдзиро. – Ну совсем дитя малое.

К Сунаде уже спешил надзиратель. Его фуражка скрыла лицо Сунады, тут же прекратившего таранить стену. Тюремщик был выше Сунады ростом, но Сунада шире в плечах, поэтому первый выглядел как штырь, вбитый в тело последнего. Второй надзиратель на всякий случай медленно подошёл поближе.

– Давай-давай, бей их, – шептал Андо. – Бей их, Суна-тян!

– Что ты несёшь, несмышлёныш, – заметил Тамэдзиро, передвигая на доске фигуру. – Твой ход.

– Бей их, – повторял Андо, глядя в сторону Сунады.

– Да ты что? С чего так распаляться?

– Давай, бей их всех! Слышь, всех круши!

Белые щёки Андо покраснели. Смазливое личико он унаследовал от матери. Такэо как-то видел её. За сеткой в комнате для свиданий сидела женщина в шёлковом жёлтом платье, по виду барыня. Идя к выходу, Такэо оглянулся на неё и увидел, что чертами лица она просто копия Андо. Та же беззаботная улыбка, та же белоснежная кожа, такие же готовые при малейшем волнении залиться мгновенным румянцем щёки, такой же миндалевидный разрез глаз.

Да, если бы Андо не поехал тогда к матери, он, возможно, не стал бы преступником.

Этими белыми изящными руками он сжимал тонкую, похожую на шланг, девичью шейку. А теперь очень скоро, если не завтра, то, скорее всего, на следующей неделе, его собственную тонкую и белую шейку сдавит верёвка. Может, хоть тогда он вспомнит. Что хотел родиться красным тюльпаном. И о том, что ненавидел своё белое тело.

Наконец фуражка надзирателя отодвинулась в сторону и показалось лицо Сунады. Надзиратели медленно разошлись в стороны. «Вот чёрт!» – прищёлкнул языком Андо и поднял с доски фигуру. Тамэдзиро сразу же сделал ответный ход.

Сунада двинулся вдоль стены, воинственно дёргая плечами, вышагивал, как солдат на марше. Незадолго до капитуляции его забрали в пехотный полк в Акиту, но уже через два месяца демобилизовали из-за энуреза. Он и теперь часто мочится во сне, и в летнюю пору тошнотворный запах его сопревшего от мочи одеяла доносится до соседних камер. «Ещё повезло, что он смертник. Можно себе представить, как бы мучались его сокамерники, окажись он в общей камере. Да, отдельная камера – единственная роскошь, доступная смертникам. Кто же это сказал? Скорее всего, Тамэдзиро».

– При чём здесь «чёрт»? – спросил Тамэдзиро.

– Так он ему и не врезал, – объяснил Андо.

– Ты имеешь в виду надзирателя Нихэя?

– А кого ещё? Видеть его не могу. Клеится ко мне всё время, мол, не хочешь ли позабавиться, то да сё.

– А что, и он не прочь? Говорят, и среди надзирателей немало гомиков. Да, небось, без этого в тюрьме не выдержишь. А сам-то ты как, тоже не прочь?

– Я – нет.

– Жаль. Вот вышли бы на волю, я бы стал твоим личным сутенёром, сразу бы разбогатели. Ты бы у меня отрастил волосы, надел женское платье и – на панель.

Андо расхохотался. Не то чтобы его позабавила трескотня Тамэдзиро, просто такой уж у него характер, всё его смешило.

Надзиратель Нихэй взглянул на часы, Сунада завернул за первый угол, Андо повернул улыбающееся лицо к Такэо.

– Знаешь, Кусумото-сан, говорят, он окончил университет.

– Кто «он»? – нарочно переспросил Такэо, хотя прекрасно понимал, о ком идёт речь.

– Нихэй.

– A-а, я слышал что-то такое.

– А интересно, как себя чувствуешь, когда у тебя высшее образование?

– Странный вопрос. Почему тебя это интересует?

– Да так… Папаша твердил без конца: «Ты должен поступать в университет». Да только не вышло по его.

– Эй, твой ход, – поторопил его Тамэдзиро.

– Погоди. Я же разговариваю.

– С тобой играть невозможно… – заворчал Тамэдзиро. – Никак не сосредоточишься.

– Да ну? Ты сам рта не закрываешь. – Андо отмахнулся от Тамэдзиро и поднял глаза на Такэо. Улыбка на его лице погасла, оно приняло серьёзное выражение.

– Ну, может, там ощущаешь своё превосходство или у тебя такое чувство, что учился больше других… Или ещё что-нибудь в этом роде…

– Трудно сказать… – усмехнулся Такэо. – В общем-то ничего особенного и не чувствуешь. Вот ты закончил миссионерскую школу. И как, что-нибудь чувствуешь?

– Ну… – задумался Андо и тут же расхохотался. – Да нет, ничего. Ну и ну! Совершенно ничего не чувствую.

– Вот и я тоже. Ничего такого не чувствую.

– Враньё! – неожиданно произнёс суровый голос. Коно, как черепаха, высунул голову и руки из свитера, в который кутался, и злобно взглянул на Такэо. – Выпускник университета это… – С трудом подыскивая слова, он гневно сверкал глазами. – Да здесь, в этой тюрьме… – Не найдя подходящего слова, он затопал ногами.

– Ты хочешь сказать, что они здесь на особом положении? – подсказал Такэо.

Среди заключённых нулевой зоны было не так уж много выпускников университета. И десятка бы не набралось.

– Да нет, не совсем то. И даже совсем не то. Я бы не стал говорить так категорически. Дело в их собственном мироощущении. Они сами ощущают себя привилегированными.

– А что это такое? – заинтересовался Андо, его беспечно улыбающееся лицо представляло собой резкий контраст с надутой физиономией Коно.

– А это когда слишком много о себе понимают. Вот, мол, я какой особенный, а остальные мне и в подмётки не годятся. А уж если ты университетов не кончал, ты вообще не человек.

– Да ничего нет особенного в высшем образовании. Сейчас каждый второй выпускник университета. Ничего такого, – сказал Такэо, разглядывая тронутую сединой шевелюру Коно.

Коно было всего двадцать восемь, но он уже сильно поседел, наверное потому, что три последних года ночами читал, отрывая время от сна. Началось всё с того, что в соседнюю с ним камеру поместили деятеля студенческого движения Карасаву, который стал беседовать с ним о марксизме. Идея о том, что «преступление – это революционный поступок», перевернула всю духовную жизнь Коно. Он начал с «Манифеста Коммунистической партии», прочёл от корки до корки «Избранное Маркса и Энгельса», полное собрание сочинений Ленина, «Избранное Мао Цзэдуна» и свято уверовал, что в «Капитале» содержится окончательная и непреложная истина. Как только он узнал, что Такэо – выпускник университета, то стал при каждом удобном случае втягивать его в какой-нибудь спор. У всех этих споров была одна цель – разоблачить «эксплуататорскую сущность» выпускника университета Такэо и заодно потренироваться в применении «революционного диалектического метода», как наиболее подходящего для подвергающегося дискриминации выпускника средней школы Коно.

– И тем не менее… – Седые волосы на голове у Коно встали торчком. У него на самой макушке торчал хохолок из жёстких седых волос, он приглаживал его водой, но при каждом движении хохолок всё равно вставал дыбом.

Потрясая крепко сжатым кулаком, он продолжал менторским тоном:

– Для тюрьмы этот довод не применим, здесь своя логика. Ясно? Знаешь, почему среди нас, преступников, мало людей с высшим образованием? Потому что они привилегированные, а такие сюда не попадают. Преступления совершают люди бедные, неграмотные, не получившие высшего образования. Это подтверждается статистикой. А теперь возьмём суд. Судьи, следователи, адвокаты – все они имеют высшее образование. Почему не бывает судей со средним образованием? Ответ прост – потому что подсудимые – люди в большинстве своём малообразованные. И вот выносится приговор. Начальник тюрьмы – с высшим образованием, то же самое можно сказать о начальнике канцелярии, главном враче тюремной больницы, короче, вся тюремная верхушка – это выпускники университетов. Разве не так? И разве способны они понять, что на душе у нас, людей малообразованных? Да никогда. Что я хочу этим сказать? А то, что в нашей среде встречаются инородные элементы, аутсайдеры, то есть люди с высшим образованием, и ты один из них. Из тебя никогда и ничем не выбьешь ощущения своей принадлежности к привилегированному классу. И здешнее начальство этим пользуется, делая тебя стукачом. Или я не прав?

Не зря тебя так часто вызывают к начальнику тюрьмы, настоящая причина именно в этом. Хватит! Нечего нам тут лапшу на уши вешать насчёт того, что в современном обществе полно людей с высшим образованием. Ты не наш. Ты – воплощение привилегированного сознания.

– Ну, не ожидал… – проговорил Такэо, улучив момент, когда фонтанирующий поток красноречия его собеседника на миг иссяк. – Никакой я не стукач, тут ты ошибаешься. Я уже говорил, меня вызвали, чтобы сделать соответствующее внушение по поводу моей рукописи: якобы в ней слишком много разоблачений. Тебе, наверное, известно, что в последнее время тюрьмы придерживаются линии на конфиденциальность, иначе высшую секретность.

– Не знаю, ошибаюсь я или нет, но ты должен быть стукачом просто по логике вещей. Может, ты и сам того не сознаёшь, так сказать, потенциальный стукач.

– Брось. Нечего молоть вздор, – Такэо оглянулся по сторонам.

Если уж Коно что-то вбил себе в голову, возражать ему бессмысленно. Но в неистовом напоре, с которым он нападал на собеседника, в его стремлении идти напролом было что-то комичное, и Такэо невольно улыбнулся. Однако сам Коно был настроен весьма серьёзно, распалившись ещё пуще, он сделал несколько шагов вперёд, но тут же отскочил в сторону, чуть не столкнувшись с проходившим мимо Сунадой. Тот, не обратив на него никакого внимания, продолжал, резко двигая плечами, переть вперёд, как самосвал.

– Что это с ним? – удивился Коно.

– Разминается, – ответил Такэо. – Холодно голому, вот и хочется двигаться.

– Есть такая игрушка: заденет за что-нибудь, повернёт, а потом опять движется по прямой до тех пор, пока на что-нибудь не наткнётся. Вот и он так же.

– Мне тоже хочется подвигаться. Отойди-ка! – Такэо подобрал скакалку и стал прыгать через неё, но на третьем же прыжке запутался.

– Дай я, – потянулся к нему Тамэдзиро, которому, как видно, надоело играть в шахматы.

Взяв скакалку, он стал резво прыгать, как будто и не жаловался только что на невыносимую усталость, даже сумел сделать два двойных прыжка подряд, со свистом разрезая воздух верёвкой. Андо захлопал в ладоши. Тамэдзиро, торжествуя, стал прыгать разными способами: то скрещивая руки, то просто высоко подпрыгивая вверх – каждый прыжок отлично ему удавался.

– Кошмар! – сказал Коно. – А ведь ему уже за шестьдесят, совсем старик.

– Тело-то его всегда и кормило, – заметил Такэо. – Раньше он был форточником, специализировался на кражах в высотных домах. Для того чтобы без страха подниматься на верхние этажи, необходима особая лёгкость и подвижность.

– Ну, если он такой замечательный форточник, зачем ему было убивать?

– По глупости. Да и здоровье, видно, уже не то. Кто-то заметил, ну и… Сам понимаешь…

– Вот чёрт! – вдруг рассердился Коно. – Ну и сволочь же!

– Это ты обо мне? – спросил Такэо и с горькой усмешкой захлопал глазами, будто пытаясь отогнать от себя слова Коно.

– Да нет, о нём. – И Коно досадливо скривился.

– О ком «о нём»?

– Ну и тупой же ты! – расхохотался Коно. – О Нихэе, о ком ещё? Разве мы не с него начали разговор?

– A-а… – улыбнулся Такэо.

– Он меня ненавидит. – В этот момент Нихэй посмотрел на часы, и золотой браслет блеснул в солнечных лучах. – Когда он заступает на ночное дежурство, то непременно притаскивает с собой огромную связку ключей. Я знаю, у него их там штук двадцать и все звенят, как индийские колокольчики. К тому же они к нашим камерам не имеют никакого отношения, так, дубликаты. Только я лягу, как он начинает трясти ими у самой двери, никаких сил нет терпеть. Я вскакиваю, нажимаю на кнопку сигнала и высказываю ему свои претензии. Но ему всё нипочём. Начинает мне зубы заговаривать, что, мол, нельзя допоздна заниматься, кровь приливает к лицу и пр. Я урываю от собственного ночного сна время для чтения, а он набрасывается на меня так, будто я пытаюсь поднять бунт. Тут как-то я не понял одно место из третьей главы «Капитала», то, где говорится о доходах и прибавочной стоимости, о том, как они соотносятся, и спросил у него, а он ушёл от ответа, мол, занят.

– На самом деле-то он, наверное, просто не читал Маркса.

– Но ведь он же учился в университете.

– Ну, из нынешних студентов мало кто штудировал «Капитал» от корки до корки.

– Чего тогда они ходят в университет? Ты, небось, тоже не читал? А ведь ты с юридического.

– Не читал.

– И на таких мошенников, как ты, общество тратит деньги! Чудовищно! Вот я хотел бы ходить в университет, но не смог, потому что у меня не было денег, хотел бы заниматься сам, но не было времени. А те, у кого есть и деньги и время, учиться, видите ли, не желают!

– Что ж, извини, коли что не так… – И Такэо, желая перевести разговор, кивнул в сторону подходившего к ним Нихэя. – Расскажи, наконец, что он сделал?

– В общем, его действия можно квалифицировать как оказание противодействия осуществлению решений суда и попрание основных прав человека. Он строил против меня самые разные козни, как то: лишал права на сон, на учёбу, доносил на меня судье, не останавливаясь перед прямой клеветой, ограничивал моё право на свидания, занимался перлюстрацией писем, и таким образом способствовал вынесению мне смертного приговора. Однако это я ещё могу ему простить, поскольку он работает в тюрьме и должен исполнять свой служебный долг. Но почему и теперь, после того как суд отклонил апелляцию и вынес мне приговор, он продолжает нарушать мои права и чинить насилие над моей личностью? Он что, нарочно издевается надо мной, пытается довести до ручки, чтобы я сам начал мечтать о смертной казни как об избавлении? Подонок!

Нихэй как раз приблизился к ним, когда Коно воскликнул: «Подонок!» Заинтересовавшись, он остановился.

– Что тут у вас? – спросил он и с высоты своего роста посмотрел вниз на Коно. На нём было новенькое, с иголочки, тёмно-синее пальто, но по засаленному воротничку белой рубашки нетрудно догадаться, что он ведёт безалаберную холостяцкую жизнь, снимая где-нибудь квартиру. Лицо у него совсем ещё юное, его можно даже принять за студента, но движения медленные, степенные, как у человека много пожившего, скорее всего, он кому-то подражает. Ходит он с высокомерно поднятыми плечами, чуть-чуть помахивая висящими вдоль туловища коротковатыми руками. Совсем как заводная кукла, которую вдруг обесточили.

Поспешно, чтобы опередить Коно, глаза которого, как буравчики, впились в Нихэя, Такэо ответил:

– Ничего. Просто перемывали косточки одному приятелю.

– А-а… – Кивнув, Нихэй медленно прошёл мимо, но неожиданно сделал полный поворот через правое плечо и оказался лицом к лицу с Коно.

Будь Нихэй опытным тюремщиком, например таким, как Таянаги, больше двадцати лет проработавшим в нулевой зоне, он наверняка понял бы значение взгляда Коно и при помощи какой-нибудь уловки сумел бы разрядить обстановку. Однако Нихэй среагировал на ситуацию самым неподходящим образом. Он повёл себя как полицейский на допросе.

– Эй ты, что морду скривил?

Коно заскрипел зубами. Глаза его налились кровью. Нихэй, совершенно не обращая на это внимания, продолжал:

– Ну что ты за тип такой!

У Коно задрожали губы, он впился глазами в Нихэя. Ясно было, что добром дело не кончится, все замерли, переводя взгляд с одного на другого, и тут Тамэдзиро завопил истошным голосом. Он кричал, продолжая прыгать через скакалку:

– Начальник, сколько там ещё минут осталось?

Нихэй, открыв рот, вытаращился на него, как на какую диковину. В самом деле, фигура в пальто, прыгающая через скакалку, выглядела довольно нелепо.

– Ещё пятнадцать минут. Эй, Тамэдзиро, а у тебя дыхалка что надо. Не устал?

– Какое там! От такой ерунды?

Тамэдзиро прекратил прыгать и шарфом вытер пот с лица. Потом, сообразив, что этого недостаточно, вытащил из кармана замусоленное полотенце. Раз – и легко пробежавшись, перевернулся в воздухе. С его лысой головы упали капли пота.

– Ну ты и мастак, – похвалил Нихэй. Он ещё раз посмотрел на золотые часы. – Осталось пятнадцать минут. Как насчёт поразмяться? Или вам не холодно?

Тут потемнело. По серому небу растекалась чёрная туча. Прежде напоминавшая спину сома, она собралась в бесчисленные складки, и теперь казалось, что небо кишит огромными китами. Такэо вспомнилось синее небо, которое он увидел, проснувшись. Прошло всего три часа, а от того неба, похожего на чистую озёрную гладь, не осталось и следа. В сердце вновь всколыхнулась забытая было тревога. Сегодня Андо пронесло, но что будет завтра, никому неизвестно. Просто ощущение тревоги растянулось ещё на один день. Память услужливо вернула его к тому, что ему хотелось забыть больше всего на свете, и он недовольно поморщился. Сегодня утром, когда Такэо услышал шаги, у него возникло совершенно чёткое ощущение, что настал его черёд. «Плохи мои дела. Если птичка подохнет, я тоже долго не протяну. «У меня предчувствие, дурное предчувствие…» Это Ота разговаривает с Какиути. «Не знаю, как и быть… С утра сидит нахохлившись, будто шарик от пинг-понга, того и гляди подохнет», – жалуется Ота, и его плечи под мешковатой синей тюремной робой подрагивают. «Да брось ты со своим дурным предчувствием. Ну подохнет и подохнет! К тебе это не имеет никакого отношения, Давай, гляди веселей!» При этом сам Какиути прекрасно понимает, что веселись не веселись, всё без толку. Никто не застрахован от того, что завтра утром шаги не остановятся перед его камерой. Сегодня я был уверен, что пришли за мной. Всю неделю мне посылались знаки, много знаков, которые укрепляли эту уверенность. Сначала меня вызвали к начальнику тюрьмы. Потом отец Пишон принёс пластинку с мессой Баха си минор. Мать надела чёрное платье, похожее на траурное. Эцуко неожиданно написала, что придёт ко мне на свидание. К тому же сегодня пятница. Всё это укладывалось в единую систему, в единую схему и со всей очевидностью указывало на то, что пришёл мой черёд. Но поскольку шаги в конечном счёте оказались иллюзией, получается, что и уверенность моя не только заблуждение, не только плод разыгравшегося воображения, она совершенная фикция. Значит ли это, что я схожу с ума? Когда именно я вошёл в этот лабиринт? Единственное, что можно сказать совершенно точно, я не имею никакого права обзывать Коно психом. Ибо чем я лучше человека, который вбил себе в голову, что его преследует надзиратель, а любого, кто имеет высшее образование, считает своим личным врагом?

– Заметил, как он на меня посмотрел? – спросил Коно.

– Ну-у… – протянул Такэо, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Нихэя.

– Видишь, он просто издевается надо мной, причём только надо мной.

– Может и так, – кивнул Такэо, подумав, что у него нет никаких оснований возражать Коно.

– Такие, как он, спят и видят, чтобы побыстрее отправить тебя на виселицу. А ведь он ещё моложе меня.

– А тебе сколько?

– Двадцать восемь. До тридцати всего ничего. Вот бы дожить до тридцати!

– Доживёшь! Вот я, к примеру, здесь уже шестнадцатый год.

– Да ну? – На лице Коно изобразилось что-то вроде почтения.

– Да. Мне сейчас тридцать девять. В апреле стукнет сорок. А произошло это со мной в двадцать четыре. В общем, мне было примерно столько же, сколько тебе. Так что ещё немного и получится, что я большую часть своей жизни провёл в тюрьме.

– Но… – Глаза Коно сверкнули живейшим любопытством. Но он так и не решился ни о чём спросить, в последнее время у него настолько вошло в привычку разговаривать с людьми исключительно прокурорским тоном, что задавать какие-то конкретные вопросы у него просто язык не поворачивался.