Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 69 страниц)

4

Расшифровав десяток энцефалограмм и написав соответствующие заключения, доктор Тикаки потянулся. Начало двенадцатого. Он устал, а чтобы довести работу до конца, требовалось значительное усилие.

«Надо сначала подзаправиться», – подумал он и, налив в кастрюльку воды, поставил её на плитку.

Тикаки был голоден. Сегодня он остался без ужина: когда рабочий день закончился и все разошлись, он пошёл было в столовую, но оказалось, что она давно закрыта. Потом его попросили осмотреть ещё троих человек вне очереди, после чего пришлось заниматься простудой начальника ночной смены службы безопасности и мокнущей экземой надзирателя из особой охраны. Бегая туда-сюда, он как-то позабыл об ужине, а когда вернулся в ординаторскую, решил, что за сегодняшнюю ночь должен во что бы то ни стало привести в порядок энцефалограммы. Танигути дразнил его трудоголиком – «Эй, смотри не надорвись», но сам Тикаки поставил себе другой диагноз, а именно – невроз навязчивых состояний. Нельзя сказать, чтобы он был особенным чистюлей, – на столе у него обычно царил беспорядок, да и в комнатушке, где стоял энцефалограф, был настоящий кавардак. Но в какой-то момент весь этот хаос начинал действовать ему на нервы, не в силах его выносить, он забрасывал все остальные дела, принимался наводить порядок и не успокаивался, пока каждая вещь не оказывалась на своём месте. Если ему приходилось бросать уборку на полпути, у него портилось настроение, даже начинала мучить бессонница. В результате он и поставил себе такой диагноз – невроз навязчивых состояний, иначе – обсессия.

Интересно, что в ординаторской каждый стол точно отражал темперамент его хозяина. На столе Таки с трёх сторон высились стопки книг, образуя что-то вроде фортификационных укреплений, пусть и не таких основательных, как в прежние времена, но всё же. На оставшемся крошечном пространстве вперемешку со шприцами и хирургическими инструментами валялись пепельница, спички, иглы неизвестного предназначения, цветная бумага, камешки.

Самый опрятный стол был у Танигути – на нём аккуратной стопкой лежали три немецкие медицинские книги, которые он читал в свободное от работы время, и словарь, более ничего. Никогда не бывало, чтобы Танигути оставил на столе распечатки кардиограмм. Перед тем как уйти с работы, он непременно возвращал их в кардиологический кабинет. Вот уж кто действительно был чистюлей и аккуратистом, при этом он обладал чувством меры и умел выполнять свою работу чётко, не делая ничего лишнего. Тикаки не отличался такой собранностью, чувство меры часто подводило его, и, когда он чем-то излишне увлекался, Танигути всегда старался остудить его пыл – «Эй, смотри не надорвись»,

На столе Томобэ высилась книжная стойка, набитая старыми – за несколько лет – номерами специального журнала для работников исправительных учреждений «Преступность и меры борьбы с ней». Благодаря этому журналу рентгенолог владел самой точной информацией и был досконально осведомлён во всех кадровых перестановках в исправительных учреждениях, точно знал, кого когда и за что наградили, какие планируются дружеские встречи.

Стол Сонэхары был завален флаконами из-под духов, разного формата альбомами, комиксами, книгами о маджонге и скачках. В общем, похоже на стол Таки, но Таки старался укрыться от посторонних взглядов, а Сонэхара, наоборот, выставлял всё напоказ. Однажды Тикаки взял со стола Сонэхары самый роскошный, в золотистой обложке альбом и раскрыл его – там были сплошь фотографии обнажённых мальчиков. Одни были явно сделаны им самим, на других были запечатлены произведения западной живописи, кадры из фильмов. Наверное, из-за этих альбомов и пошли слухи о его пристрастии к мальчикам.

Тикаки бросил в закипевшую воду комок лапши. Танигути оставил ему две упаковки рамена, поэтому у него возникла мысль пригласить на ужин надзирателя Ито, но, заглянув в служебное помещение, он никого там не обнаружил. Наверное, Ито давно уже лёг спать. Только Тикаки открыл банку мясных консервов и принялся за рамен, как в ординаторскую вошёл начальник зоны Фудзии.

– Простите за беспокойство, – смущённо пробормотал он, отступая назад, но вид у него был озабоченный, ясно, что он пришёл не просто так, а по делу.

– Ничего, ничего, входите, – сказал Тикаки. – Вы тоже сегодня в ночь?

– Так точно… – Фудзии, словно не совсем понимая, что именно «точно», двинул широкими плечами, так что вздулись мышцы, и, развернув стул, сел на него верхом. Стул сразу стал казаться игрушечным. – Приятного аппетита.

– Может, присоединитесь? У меня ещё одна порция есть, – показал Тикаки на пачку рамена.

– Нет, спасибо.

– Ну что ж… – Тикаки втянул в себя последние капли бульона и проглотил мясо со специфическим запахом консервов. Голод утолить так и не удалось. И он протянул руку ко второй пачке. – Ну, тогда я сам съем.

Он снова вскипятил воду, быстро приготовил лапшу, открыл новую банку мясных консервов и набил полный рот. Создавалось ощущение, то, как только еда попадает в желудок, есть начинает хотеться ещё больше. И это понятно – ведь на обед он съел только солёную кету и суп, а потом всё время работал. Да, если бы не «передача», полученная от Танигути, он бы просто умер от голода.

– Вкусно? – с некоторым удивлением спросил Фудзии.

– Да, вкусно. Чертовски проголодался.

– Вы, доктор, ещё слишком молоды. А в моём возрасте уже следует ограничивать себя в углеводах. Впрочем, что я вам говорю, вы ведь врач и сами всё знаете. Да, возраст не шутка.

– Но разве вам так уж много лет?

– Я в два раза вас старше.

– Неужели? Никогда бы не сказал. А что, у вас ко мне какое-то дело? – Заметив, что вода в поставленном на плитку чайнике закипела Тикаки заварил чай. Пренебрегая приличиями, вытащил плитку шоколада, развернул её и стал есть, нарочно отламывая куски побольше и с хлюпаньем втягивая чай.

– Да, есть кое-что. – Выпростав из-под стула длинную ногу, Фудзии принял чинную позу. Видя, что он явно настраивается на официальный лад, Тикаки усмехнулся про себя, и Фудзии сразу же перестал казаться ему таким грозным.

– У меня к вам несколько дел, если быть точным – то три.

– Слушаю вас. – Тикаки сел поудобнее и напустил на себя серьёзный вид.

– Во-первых – Такэо Кусумото, во-вторых – Сюкити Андо, и в-третьих – Симпэй Коно.

– И все трое, конечно, из нулевой зоны? – сказал Тикаки, вспомнив, что Фудзии и днём приходил к нему поговорить о заключённых той же зоны – о Сунаде, Оте и Кусумото.

– Да-а… Доктор, вы знаете Симпэя Коно?

– Только по имени, я никогда его не видел. Кажется, это из-за него вечером был весь этот переполох с пикетчиками?

– Да, из-за него. Но мне хотелось бы начать с Кусумото. Как он вам показался?

– Вы хотите знать, какое он произвёл на меня впечатление, когда я разговаривал с ним у него в камере? Точно такое же, как во время первоначального осмотра, ничего нового.

– Он вам ничего не говорил о той молодой женщине? О той, с которой он переписывается?

– Нет, о ней он ничего не говорил.

– Вот как. Боюсь, это было для него настоящим ударом. Он её очень ждал, она не то его любовница, не то он просто в неё влюблён.

– Так или иначе, мне он ничего не сказал. – И Тикаки помахал рукой, словно отметая все дальнейшие вопросы по этому поводу.

– Ясно. Но у него ведь нервы совсем никуда, да? Кажется, он страдает головокружениями психического происхождения?

– Кто это вам сказал?

– Вы. Вы мне это и сказали.

– Ничего подобного я не говорил. Да, у него бывают приступы головокружения, но это вовсе не значит, что у него психическое расстройство.

– Вот как? Наверное, я неправильно понял. Дело в том, что, по словам постового надзирателя, он как-то чудно себя ведёт. То вдруг начинает громко вопить, днём нёс что-то несусветное, вроде бредил, да и когда вы его осматривали в камере, с ним творилось что-то странное.

– У него был просто приступ головокружения. Но откуда такая осведомлённость? Мне казалось, в тот момент, кроме нас с Кусумото, в камере никого не было. Или постовой подслушивал?

При взгляде на честное лицо надзирателя Таянаги и мысли не возникало, что он способен подслушивать. Обычно он выжидал на своём посту, как паук в центре паутины, и, когда падала сигнальная планка, опять же, как паук к жертве, бросался к нужной двери. В определённые часы он совершал обход, но и тогда всего лишь на миг приоткрывал створку глазка и заглядывал в камеру.

– А, ну конечно, – догадался наконец Тикаки. – Наверное, Кусумото сам сообщил вам об этом?

– Нет, нет, что вы. Это всего лишь предположение. Ну так как же? У него был припадок?

– А в чём, собственно, дело? – Только тут Тикаки понял, что его хотят загнать в ловушку.

– Ведь вы, доктор, провели в его камере худо-бедно около часа. Я и подумал, что у него припадок или ещё что и вы его приводите в чувство, только и всего. Ну так как же? Вам удалось войти с ним в контакт?

– В каком смысле?

– В буквальном. Добились вы, чтобы Кусумото вам доверял и выкладывал всё как на духу? Ведь вы учились в одном университете, только он старше…

– Ну, это ещё ничего не значит, – прервал Тикаки своего собеседника.

– И всё-таки, наверное, вы испытываете по отношению к нему что-то вроде симпатии… В противном случае вы при своей крайней занятости вряд ли стали бы встречаться с ним дважды, да ещё подолгу разговаривать.

– Но ведь во второй раз я встречался с ним по вашей просьбе. Разве не так?

– Да? А ведь и вправду. Но вы же могли отказаться!

Весь этот разговор начинал действовать Тикаки на нервы, но он не мог не признать, что Фудзии был недалёк от истины. Он снова оказался не на высоте.

– Не стану отрицать, – признался он, – я испытываю особый интерес к этому человеку. Может быть, даже больше, чем просто интерес. Наверное, причина в том, что во многом мы с ним похожи. – И он поспешно добавил, не желая быть превратно понятым: – Это чисто метафизическая проблема, знаете ли. У нас очень близкий взгляд на мир: нам обоим кажется, что он зиждется на пустоте.

«Сказать ему о „той стороне", что ли?» – подумал было Тикаки, но не решился, побоявшись, что не сумеет как следует всё объяснить.

Фудзии и так только молча хлопал глазами, как видно, не в силах переварить услышанное.

– А вы, доктор, придерживаетесь какой-нибудь веры? – сказал он наконец, словно сумев уловить нить разговора.

– Нет. Я не придерживаюсь никакого вероисповедования. Я вообще терпеть не могу слова «вера».

– Да я и сам его не люблю, мне кажется, его вообще придумали иностранцы. – И Фудзии неторопливо покачал головой. – Просто, когда вы заговорили о пустоте, я подумал, может это имеет отношение к дзэнскому «небытию-му». Я ведь и сам иногда занимаюсь медитацией. Хотя это, конечно, так, несерьёзно.

– Да? Вы занимаетесь дзэн? – Уж этого-то от твердолобого тюремного чиновника Фудзии он не ожидал. – Сам я о дзэн только кое-что читал и совсем в этом не разбираюсь. «Му» это когда ничего нет?

– Не совсем. Скорее это когда ты сам и есть пустота, бесконечность, когда ты един с космосом и наделён энергией беспредельной бесконечности. «Му» это когда нет ни субъекта, ни объекта.

– Да, пожалуй, что-то такое я и читал. Но мне это не совсем понятно. Кажется, имеется в виду некое позитивное движение, иначе говоря, что-то вроде жизни?

– Да, пожалуй, действительно что-то в этом роде. Буддийская сущность, космос не находятся где-то вне тебя, они существуют внутри твоего тела. Догэн сказал: «Мир десяти направлений есть истинное тело человеческое». – Фудзии извлёк из кармана блокнот и показал, как это пишется. – Правда, словами всей глубины не передашь.

– Да, похоже, это совсем не то, что я называю «пустота». Я-то имею в виду ощущение, которое часто бывает у Кусумото, – будто тебя затягивает в чёрную бездну, всё вокруг исчезает, ты перестаёшь понимать, жив ты или нет, пол вдруг уходит из-под ног и ты летишь вниз. Ощущение, никак не связанное с религией.

– Прошу прощения, но именно это и есть религия. Или правильнее сказать – отправная точка для любой религии.

– Вы так считаете? – Тикаки изумлённо воззрился на Фудзии, неподвижная фигура которого напоминала буддийское изваяние. Тикаки всегда считал, что своей прекрасной осанкой и выправкой Фудзии обязан кэндо, а оказывается, он занимается ещё и медитацией.

– К тому же, говоря о религии, я не имею в виду христианство или буддизм. Я говорю о том, что лежит в основе, мне кажется, эта основа у всех религий – одна. Старец, у которого я учусь дзэн, начинал с учения Содо, а позже овладел учением Риндзай. И он очень не любит, когда их разделяют, да и вообще терпеть не может понятий, выраженных в словах. Истинный религиозный опыт всегда одинаков. Потому-то, наверное, к моему старцу ходят и христиане. Ничто не мешает католикам быть одновременно приверженцами дзэн. Ещё Догэн говорил об «одной светлой жемчужине». Ну, в том смысле, что весь мир в десяти направлениях – это одна светлая жемчужина. И разве не то же самое имел в виду Павел, говоря: «Богом создано всё, что на небесах и что на земле, Он есть прежде всего и всё им стоит».

– Да, это и в самом деле так, – подтвердил Тикаки, с восхищением внимая Фудзии. Ему стало стыдно своей молодости и своего невежества. Нечто подобное он ощущал, когда учился на первом курсе: он ещё ничего не понимал в медицине и ощущал себя полным профаном, только-только ставшим на путь, который приведёт его к знанию, – И тем не менее всё, связанное с религией, недоступно моему пониманию. Бога не существует. Я даже представить себе его не могу.

– Не можете, и ладно. Мой старый учитель вот что ещё мне говорил: «В Библии Бог не показывается ни разу». Там встречаются якобы какие-то фразы, типа «Бога никто никогда не видел» или «Не дано тебе узреть лицо Моё». Говорят, и Будда, когда его спрашивали о богах и душах или о грядущих мирах, неизменно хранил молчание.

– И что же тогда, получается, что хотя Бог и незрим, но существует? Но это как-то…

– Когда разговор заходит об этом, лучше, беря пример с Будды, хранить молчание. Но мне кажется, тот, кто не ищет, тот и не обрящет, нет ничего хуже пассивного выжидания…

– Вот оно что… А я как раз этим и занимаюсь… – смущённо признался Тикаки, потом, словно вдруг опомнившись, с отчаянием взглянул на разложенные на столе энцефалограммы. Он планировал за сегодняшний вечер закончить их расшифровку и вот – забыл обо всём, увлёкшись разговором. – Кстати, а что там с Кусумото, о чём вы хотели поговорить? – поспешно сказал он.

– А, тут вот какое дело, – спохватился Фудзии, снова становясь начальником зоны.

– Собственно говоря, мне довольно знать, что вас с ним связывают доверительные отношения.

– И всё? – Тикаки был разочарован. – Кажется, днём вас интересовало, не Кусумото ли подговорил Сунаду покончить с собой, приняв снотворное? Этого не может быть. Кусумото полностью всё отрицает.

– Да этот тип всегда всё отрицает. В том-то всё и дело, что от таких, как он, правды не добьёшься.

– Значит, вы всё ещё сомневаетесь?

– Во всяком случае, я ещё не получил ясного ответа на этот вопрос. Ну ладно, это мы оставим, теперь лучше скажите мне, что вы думаете об Андо? Вы ведь с ним встречались. Вам не кажется, что у него с головой не всё в порядке?

– Ну он, конечно, не без странностей. Постоянно взвинчен, всё время нервно смеётся и очень часто врёт.

– Это что, психическое расстройство?

– Нет. Просто он человек слишком импульсивный, склонный к внезапным порывам. У него в голове полный сумбур. Даже если туда случайно и забредёт какая-нибудь серьёзная мысль, надолго она не задержится. Хотя соображает он неплохо и в отдельных конкретных случаях высказывает довольно-таки верные суждения.

– Да, вот что значит специалист, от вас ничто не укроется. Он такой и есть. Честно говоря, я не столько хотел расспросить вас о нём, сколько довести до вашего сведения одно обстоятельство. Дело в том, что я собираюсь использовать его в качестве информатора. И мне надо заранее знать, всегда ли можно полагаться на полученные от него сведения. Судя по вашим разъяснениям, он может говорить и правду, всё зависит от настроения и момента. Вот я и подумал – если подлавливать подходящие моменты, можно рассчитывать на получение от него вполне достоверной информации. Конечно, когда имеешь дело с такими, как он, никогда нельзя быть уверенным, что информация не будет утекать и в обратном направлении, но мне очень нужна хоть какая-то информация с той стороны. Эта публика совершенно спокойно относится к предательству, так что мы можем друг друга взаимно обманывать, только и всего. Как вам мой план?

– Ну, скорее всего, с Андо у вас всё пойдёт как по маслу, хотя сама идея иметь информаторов…

– Она вам не очень по душе? – И Фудзии бросил быстрый испытующий взгляд на состроившего кислую мину Тикаки.

– Да. Терпеть не могу, когда что-то вынюхивают. А уж выведывать чужие тайны, пользуясь услугами информатора… Кстати, говоря о «той стороне», вы имеете в виду обитателей нулевой зоны вообще?

– Да нет, не совсем. В этой связи позволю себе перейти к основному, то есть третьему вопросу. Симпэй Коно. Говоря о той стороне, я имел в виду именно его. Только всё, что я скажу, должно остаться между нами, это секретные сведения, в целях сохранения общественного порядка запрещённые к разглашению. Я решился обратиться к вам только потому, что у нас имеются основания подозревать у Коно психическое расстройство и мы хотели бы узнать ваше мнение.

Совсем недавно, после разговора с Танигути, у Тикаки возникла мысль, что Коно надо обязательно обследовать: по всем признакам у него синдром бредоподобных фантазий Бирнбаума, случай весьма редкий и входящий в сферу его научных интересов. От проницательного взора Фудзии не укрылось любопытство, промелькнувшее в глазах Тикаки, и он решил ковать железо, пока горячо:

– Вас это тоже интересует? Вот и прекрасно. Он у нас в нулевой зоне всегда был одним из самых строптивых, его голыми руками не возьмёшь. Он, видите ли, совершенно чист и безгрешен, в убийстве, которое он совершил, целиком и полностью виновато общество, иначе говоря, тогдашнее правительство… После того как ему вынесли приговор, он ещё больше укрепился в этих своих мыслях, стал считать себя борцом за справедливость, революционером, в результате козней правительства приговорённым к смертной казни и посаженным в тюрьму, где его окружают сплошь агенты этого самого правительства, к которым он относит всё тюремное начальство, начиная с постового надзирателя. Самое неприятное, что такие настроения тут же вызывают сочувствие у этих безмозглых студентов… Вы, наверное, уже слышали о сегодняшних безобразиях – эти мерзавцы осадили тюрьму, стали требовать встречи с начальником, немедленного освобождения революционера Коно, призывали выступить с протестом против дискриминационных решений суда. Они, видите ли, члены «Общества спасения Симпэя Коно»! На самом деле это ультралевая группировка, революционная организация, организовавшая все эти недавние внутрипартийные разборки со зверскими убийствами. У них там за главного – Митио Карасава.

– А, это имя я слышал. Вернее, видел – оно то и дело мелькает в газетах. Кажется, его приговорили к смертной казни. Разве приговор ещё не приведён в исполнение?

– Нет, негодяй всё ещё жив. Три с половиной года тому назад Карасаве вынесли приговор, отказав в удовлетворении кассационной жалобы, после чего его временно поместили в нулевую зону, но он тут же развернул агитацию среди заключённых, причём весьма успешно. Коно тоже попал под его влияние и неожиданно превратился в революционера. Тогда Карасаву удалили из нулевой зоны и до недавнего времени держали отдельно в третьем корпусе. Но вроде бы ему каким-то образом всё-таки удалось наладить тайную связь со своей группировкой. Конечно, мне, как работнику службы безопасности, не подобает говорить «вроде бы»… Так или иначе, у меня есть основания подозревать, что этот Карасава связался с внешним миром и сегодняшние пикеты тоже его рук дело…

– Да? А каким образом можно связываться с внешним миром?

– Ну, есть разные способы… Они их без конца меняют, поэтому разоблачить их не так-то просто. То подают световые сигналы в камеру Карасавы из какого-нибудь здания, то кинут камень с запиской на спортплощадку… Это ещё довольно примитивные способы, тут их внести на чистую воду ничего не стоит. Но иногда они прибегают к весьма хитроумным уловкам, и у нас идёт постоянное соревнование – кто кого перехитрит. Тем не менее сведения о том, что они собираются провести пикет, поступили уже неделю назад, и мы с утра были в полной готовности: служба особой охраны собралась в полном составе, пришли даже те, кто был в увольнении. Конечно, никто не ожидал этого чудовищного снегопада, пожалуй, такого не было со дня февральского переворота 1936 года,[19]19
  Февральский переворот 1936 года – имеется в виду путч, организованный молодыми офицерами, которые 26 февраля 1936 года пытались свергнуть правительство, Путч был подавлен.


[Закрыть] да и тот – никакого сравнения с нынешним, но в основном всё шло по плану, и главарей удалось взять всех. Теперь наша основная задача – не дать Коно и Карасаве расшатать общественный порядок. У меня возникла идея, что их нужно объединить, обеспечив соответствующий надзор, а поскольку соседа Коно Тёсукэ Оту отправили в больницу, я тут же перевёл на его место Карасаву. Теперь я хочу в соседнюю с Карасавой камеру поселить Андо и поручить ему подслушивать разговоры этой двоицы. Видите, как складно получается – Кусумото, Коно, потом Карасава и Андо – именно в таком порядке. То есть по бокам хорошо вам известные Кусумото и Андо, а между ними, как в сэндвиче, зажаты наши революционеры.

– Теперь ясно! Вот почему вы спросили меня, какие у меня отношения с Кусумото, доверительные или нет?

– Именно. Теперь вы знаете все наши секреты. А вынюхивать я собираюсь только одно – что на уме у Коно и Карасавы. Особенно у Коно. Правда, Карасава тоже не без странностей, но Коно настоящий сумасшедший, думаю, он и с медицинской точки зрения должен представлять немалый интерес.

– Может и так, но я очень уж не люблю шпионить. К тому же политика меня совершенно не интересует: мне нет никакого дела ни до Коно, ни до группы Карасавы, что бы они там ни делали.

– Как вы можете так говорить? – Фудзии прикрыл глаза. Он сидел в позе лотоса, резко контрастирующей с деловым содержанием их разговора, и этот контраст производил какое-то жутковатое впечатление.

– А что, если политическая деятельность этой группировки имеет отношение к болезни Коно?

– А вы можете доказать, что существует связь между политикой и медициной? Дело в том, что Коно на днях осматривал доктор Танигути, и мы с ним обсуждали его состояние. Мне не хочется утомлять вас специальными терминами, но у него имеются все симптомы, описанные немецким врачом Бирнбаумом. Что-то вроде мании преследования.

– Да? – Фудзии стал быстро листать блокнот, который держал в руке. – Вы сегодня что-то такое говорили… Как же это… А, вот, нашёл. Что у Тёсукэ Оты ганзеровский синдром… Это не одно и то же?

– Ну, во всяком случае, это отклонения одного порядка: и то и другое – реакция человека на условия продолжительной изоляции. Но симптомы совершенно разные. – И Тикаки стал объяснять, чем именно они различаются, точно так же как недавно объяснял доктору Танигути.

– Да, ничего не скажешь, вы настоящий профессионал. Всё знаете. Я долго работаю в тюрьме и имею дело с самыми разными типами, один страннее другого, не перечесть, сколько их было, но мне, видно, не хватает фундаментальных знаний, во всяком случае, очень многое я упускал из виду. Ганзер, правда, мне ещё ни у кого не попадался, но вот этого, как его там, Баума, что ли, ну того, что у Коно, мне уже приходилось встречать. Да, был тут один, профессиональный вор, который при случае не гнушался и грабежами. Так вот, он вообразил, что все, начиная с постового надзирателя и кончая начальником тюрьмы, его преследуют, и постоянно строчил жалобы. Когда он пытался возбудить уголовное дело, его ещё можно было притормозить на уровне прокурора, но, если он подавал иск в местный суд, требуя компенсации в связи с нарушением его гражданских прав, или обращался в Комиссию по защите прав человека Всеяпонской коллегии адвокатов, тогда противодействовать ему было невозможно. К тому же он изучил все законы от и до и умел наносить внезапные и неожиданные удары. Он и на меня подавал в суд, и я изрядно от него натерпелся. Но в результате мне удалось выиграть – содержание его жалоб было настолько абсурдным, что я без труда доказал необоснованность его обвинений.

– Чего-то подобного можно ожидать и от Коно. У него все признаки сутяжной психопатии, то есть кверулянтства.

– Точно. – Фудзии весь подобравшись, подался вперёд. – Если я правильно понял, Коно с медицинской точки зрения является довольно ценным материалом. А вы не допускаете, что его мания преследования и страсть к сутяжничеству подпитываются политическими идеями группировки Карасавы? Вот вам и связь между политикой и медициной. Так что не спешите открещиваться от политики. К тому же страдающей стороной оказываемся мы, работники тюрьмы, и вы, доктор, в том числе. Психопатия – это болезнь, а всякая болезнь мучительна для окружающих, если же она связана с предъявлением политических обвинений, то врач, который лечит такого больного, просто вынужден иметь дело с политикой. Или вы другого мнения? Ведь профессиональный долг врача – исцелять болезни, верно?

– Это, конечно так, но… – промямлил Тикаки. – Тут главный вопрос в том, что такое исцелять.

– Вот как? – Фудзии поднял и снова опустил свои широкие плечи. Под его мундиром перекатывались могучие мышцы, казалось, слышно, как они ударяются друг о друга. – Мне хотелось бы побольше об этом узнать.

– Видите ли… – начал Тикаки, и перед его мысленным взором всплыло лицо главного врача. Сегодня он целый день спорил с ним из-за Тайёку

Боку. Причём Тикаки стоял на позиции психиатра, а главврач отстаивал точку зрения работников тюрьмы. Но что самое неприятное – точка зрения главврача была проста и понятна, а точка зрения Тикаки расплывчата и противоречива. Тикаки напирал на то, что хочет вылечить Боку от психического расстройства и что это в интересах самого Боку, а главврач подхватывал его аргументы и тут же обращал их против него – мол, самое лучшее, что они могут сделать для Боку, – это, уважая его волю, перевести в городскую больницу. То есть если проанализировать ситуацию с точки зрения Боку, то напрашивается вывод, что лечить его здесь, в тюрьме, негуманно, поскольку до психического расстройства его довело именно желание выбраться на свободу. Кстати, если следовать той же логике в отношении Коно – то есть задаться целью избавить его от психического расстройства, то получается, что быстрее всего этого можно достичь, оказывая содействие Фудзии, заботящемуся прежде всего о защите общественного порядка, основанного на полицейском надзоре и насилии. Если бы Коно не был приговорённым к смертной казни, Фудзии живёхонько отправил бы его в городскую больницу. А поскольку это невозможно, самое безопасное – поручить заботу о нём, раз уж он страдает психопатией, врачу. Тайный умысел зонного начальника очевиден. И главврача, и Фудзии объединяет одно – оба верны своему профессиональному долгу, оба стараются манипулировать врачами, исходя из соображений собственной выгоды. И Тикаки, который пытается наперекор всему последовательно выполнять свой врачебный долг, придётся пойти на уступки и подлаживаться к ним. Он всегда верил в то, что врачу достаточно лечить болезни, а теперь это положение потеряло свою определённость, стало смутным и расплывчатым, он перестал понимать самое главное – что значит «лечить». Тикаки сильно ударил рукой по столу, словно пытаясь сбросить вниз упорно возникающее перед ним лицо главврача, похожее на резиновую маску.

– В случае с Коно трудно понять, что значит «лечить».

– Прежде всего, я хочу вам напомнить о том, что вы сами поставили ему диагноз – психическое расстройство. Что у него сутяжная психопатия, этот, как там его – Бирнбаум. То есть он психически болен.

– Тут вы правы.

– А раз у него психическое расстройство, его надо лечить, так я считаю.

– В том и загвоздка, – раздражённо сказал Тикаки. Он уже знал, как трудно убедить человека, столько лет прослужившего в тюрьме, прекрасно знающего её, так сказать, изнутри и имеющего немалый опыт в контроле над заключёнными.

Прошлой весной Тикаки в качестве помощника профессора Абукавы с кафедры криминологии университета Т. провёл около недели в одной из тюрем особого режима неподалёку от Токио. Поселившись в местном клубе, он каждый день осматривал приговорённых к пожизненному заключению. Он и прежде имел дело с заключёнными, ему приходилось бывать в токийских изоляторах общего и строгого режима, где содержались лица, ранее не отбывавшие наказания, женщины и рецидивисты, но здесь царила совсем другая атмосфера. На первый взгляд вроде бы чего особенного – величественное, вполне отвечающее своему назначению административное здание из красного кирпича, металлические решётки, высокие бетонные стены, группы заключённых в синих робах, перемещающиеся в сопровождении конвоя, до блеска вычищенные коридоры, двери. Но сам воздух какой-то другой. Похожее ощущение возникает иногда в старом храме: забредя в глухой уголок сада, оказываешься наедине с безмолвием, и перед тобой вдруг открывается толща времени, непоколебимый, неподвластный векам особый уклад. На спортивной площадке заключённые играли в бейсбол. У Тикаки возникло ощущение, что он смотрит немой фильм. Игроки двигались совершенно беззвучно – удар, бросок, пробежка – всё молча. Ни единого звука не издавали и заключённые-болельщики. И вовсе не потому, что им приказали молчать и соблюдать спокойствие, – тут же рядом хлопали в ладоши, орали и хохотали надзиратели. Приём и осмотр заключённых проходил в зале для общих собраний. Надзиратель по очереди вызывал заключённых, и Тикаки беседовал с каждым наедине; за день удавалось принять всего нескольких человек, но беседы с ними производили такое тягостное впечатление, что он с трудом дотягивал до конца приёма. И не потому, что сочувствовал этим людям, которым предстояло всю оставшуюся жизнь провести в тюрьме. Они не отказывались подвергаться осмотру и не оказывали сопротивления, с чем он часто сталкивался в тюрьмах строгого режима, они не испытывали в его присутствии стыда и не чувствовали себя униженными, как это бывает с теми, кто впервые приговорён к лишению свободы. Его угнетало другое – их необыкновенная пассивность, делавшая их похожими на хорошо вышколенных животных, они были слишком покорны, слишком послушны. Отличить одного от другого было почти невозможно. Все говорили тихими, тусклыми голосами, словно бы совсем разучились смеяться, более того, создавалось впечатление, что они вообще утратили способность испытывать радость, гнев, печаль, удовольствие, настолько бесстрастны были их лица, и не потому, что их ничто не интересовало, как это случается с некоторыми психическими больными, у которых нарушены функции мозга, – нет, к мелочам своего тюремного быта они, наоборот, проявляли болезненно преувеличенный интерес. Один заключённый рассказал Тикаки о том, какую сумму ему Удалось скопить за тридцать с лишним лет, откладывая получаемые за работу деньги, – с точки зрения обычного человека сумма была смехотворная, и тем не менее он говорил о ней с большим энтузиазмом; другой точно помнил, сколько пар обуви он сделал, и выразил желание до конца жизни довести эту цифру до десяти тысяч; многие помнили точное число проведённых в тюрьме дней, при том что это число было уже четырёхзначным. Что доступно человеку, дни которого неотличимы друг от друга как карточки, на которых напечатана одна и та же картинка? Только одно – следить за количественными изменениями, а поскольку фиксировать постоянно возрастающие цифры не составляет никакого труда, осуждённые на пожизненное заключение невольно начинают это делать а раз начав, уже не могут остановиться. Теперь при встрече с человеком имеющим страсть всё подсчитывать, у Тикаки каждый раз возникает подозрение, что жизнь его однообразна и скучна. Страсть к собирательству тоже наверняка связана с ощущением внутренней неудовлетворённости – взять того же Сонэхару с его духами или Таки с его газетами. Общество стремится использовать это обстоятельство в свою пользу и изобретает разные способы, чтобы заставить людей забыть об удручающем однообразии жизни, – сюда относится и постоянное расширение рынка потребительских товаров, и награды, раздаваемые людям за выслугу лет, и культивирование уважительного отношения к коллекционерам, собирающим произведения искусства. Тикаки поделился своим открытием с профессором Абукавой, и тот объяснил ему, что приговорённые к пожизненному заключению за долгие годы полностью адаптируются к тюремным условиям, есть даже такое понятие «призонизация». Жизнь в тюрьме, в полной изоляции от общества, заполненная однообразным принудительным трудом и подчинённая суровому распорядку, постепенно приводит к тому, что круг интересов максимально сужается, чувства притупляются, и человек перерождается в некое особое существо, именуемое «заключённый». Это существо не является самостоятельным, оно находится на положении малолетнего члена большой семьи, то есть живёт на всём готовом, все его действия контролируются, все жизненные проявления, начиная с денежных трат, общения и кончая мытьём и отправлением естественных надобностей, находятся под контролем тюремного начальства. Заключённые подчиняются воле надзирателей, их внимание сосредоточено на самых ничтожных бытовых мелочах, и нет ничего удивительного в том, что в конце концов они делаются похожими на малых детей. И что же получается? Если допустить, что адаптация к условиям изоляции, иначе говоря, достижение такого состояния, которое в тюрьме считается нормой, подразумевает эту самую «призонизацию», то что значит «лечить» психические расстройства в условиях тюрьмы? В случае с Коно, имеющим явные отклонения от нормы, это значит – помочь ему адаптироваться к условиям изоляции, но не спровоцирует ли такое лечение появление новых патологий?