Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 69 страниц)

4

В последние свои летние студенческие каникулы я совершил восхождение на вершину Цуругидакэ в Эттю. Идти в горы предложил Иинума, его поддержали Н. и К., которые когда-то учились со мной на одном курсе, но теперь уже закончили университет и работали, а также Кикуно и Мино. Когда Иинума позвонил мне и предложил пойти с ними, я ощутил болезненный укол в сердце, узнав, что Мино согласилась участвовать в этом походе раньше меня. Он, не обращая внимание на моё замешательство, со смехом сказал: «Поедем, ведь все свои будут, чего тут долго раздумывать!»

Утром, выйдя на станции Унадзуки, мы пересели на местную ветку. Самый примитивный вагончик с навесом бежал вверх по крутому склону, то ныряя в тоннель, то выныривая из него; внизу – то справа, то слева – мелькала голубая лента реки Куробэ. По дороге мы видели и электростанцию, которая угнездилась в горах, растолкав причудливые каменные кручи. Мино, сидевшая рядом с Иинумой, радовалась как ребёнок, Н. и К. оживлённо болтали. Я же с тревогой наблюдал за Кикуно. Вчера вечером в переполненном ночном экспрессе её укачало и дважды даже тошнило, видно было, что ехать в этом тряском вагоне ей невмоготу. На бледном мраморном лбу блестели капельки пота, иногда она высовывалась из окна, её явно мутило. Я окликнул её, и тогда уже все обратили внимание на то, что с ней что-то неладно. «Ничего страшного», – сказала она в ответ на наши обеспокоенные взгляды и слабо улыбнулась. И тут же её вырвало. Но я успел протянуть ей полотенце, и она уткнулась в него лицом. Я провёл рукой по узкой подрагивающей спине.

Доехав до конечной остановки, мы продолжили наш путь на подъёмнике, который ходил в выдолбленной в скале шахте. Это было примитивнейшее сооружение, состоящее из подвешенной на канатах железной коробки; взгляд упирался в отвесную каменную стену, и сама коробка, и канаты нещадно скрипели. Кикуно беспомощно вцепилась в руку брата.

Выйдя из подъёмника, мы погрузились в подобие вагонетки и около тридцати минут продвигались внутри горы по тёмному, освещённому только отдельными голыми лампочками тоннелю. Иногда из-за перепадов температуры горных пород воздух вдруг раскалялся, и женщины испуганно вскрикивали. Я тревожился за Кикуно, но в темноте не мог разглядеть её, она была далеко от меня, её загораживали плотно прижатые друг к другу человеческие тела. Потом я всё-таки уловил страдальческое выражение на её лице и протянул ей руку, но её тут же кто-то перехватил. Это была Мино. Меня позабавило, что она приревновала. Во мне вдруг вспыхнуло желание к Кикуно. Ладони ещё помнили, как хрупки и нежны были её позвонки, когда я гладил её по спине там, в вагончике.

Выйдя наконец из вагонетки, мы пообедали. Кажется, там была какая-то убогая хижина рядом с горячим источником, точно не помню. На днях я попытался было заполучить карту, чтобы освежить память, но здесь, в тюрьме, всё не так просто. Ничего не поделаешь. Я знаю, что воспоминания мои смутны и неопределенны, что я наверняка что-нибудь напутаю, но всё же постараюсь поточнее описать, как это было.

Высоко над тёмной долиной белела снежная лощина, оттуда налетал прохладный ветер. От этого ветра Кикуно немного взбодрилась и в назначенный час поднялась первой и быстро собралась. Но когда мы пошли по бесконечным лугам – кончался один и сразу же над ним начинался другой, – она стала отставать, и нам то и дело приходилось останавливаться и ждать её. Нашим предводителем, конечно же, был Иинума, уже бывавший в Северных Альпах, но он, столь умело руководивший нами во время партий в маджонг и в танцклассе, в горах проявил себя далеко не с лучшей стороны. Болтая и пересмеиваясь с Мино, Н. и К., он стремительно продвигался всё дальше и дальше. Причём создавалось впечатление, что он делает это не столько для собственного удовольствия, сколько ради того, чтобы оставить нас с Кикуно наедине, и, похоже, Мино ему в этом помогала. Яростный солнечный свет бил в глаза, от испарений, поднимавшихся от трав, было трудно дышать, по телу струился пот. В конце концов Кикуно сдалась: она просто валилась с ног от усталости. Фигуры Иинумы и прочих наших товарищей исчезли далеко впереди, по тропе один за другим поднимались люди; чтобы не мешать им, мы отошли на обочину и сели отдохнуть. Кикуно тяжело дышала, её плечи трогательно поднимались и опускались под красной рубашкой, от узкого затылка пахло потом. Мне, привыкшему к энергичной, сильной Мино, её нежная красота показалась особенно пленительной.

«Мино почему-то не в духе», – хотел сказать я, а сказал совсем другое:

– Твой брат и Мино, кажется, поладили?

Кикуно подняла длинные ресницы и вопросительно посмотрела на меня. И тут неожиданно для самого себя я сказал:

– Да ладно, я всё знаю. Они и раньше встречались, и сейчас тоже встречаются. Она ведь была у вас в прошлое воскресенье, помнишь, ещё дожди не кончились, и был такой мокрый день?

В тот день Мино назначила мне свидание в кафе возле станции Дзуси и не пришла. Но насчёт того, что она ходила к Иинуме, это была лишь моя догадка, не более. Начав врать, я уже не мог остановиться.

– Мне на это, конечно, наплевать, но, по-моему, она решила женить на себе твоего брата. Небось, и пришла тогда к вам, чтобы объявить о своём намерении.

Кикуно нахмурилась. Тонкие губы поджались, на лице появилось растерянное выражение.

– Да ты что? Быть того не может! Ерунда какая!

– Почему?

– Разве у вас с ней не решено? Ну, что вы будете вместе?

– Но в последнее время она встречается только с твоим братом. Да и раньше… Можно сказать, они и не расставались. Вот и в воскресенье тоже.

– Ты просто ревнуешь!

– Но в воскресенье-то она была у вас?

– Была. Но брата не было дома. Она приходила ко мне, чтобы поиграть в четыре руки.

– Неужели? – Я всё ещё сомневался.

Потом я посмотрел на Кикуно, отчаянно выгораживающую своего братца, и мне расхотелось сомневаться. Во мне опять вспыхнуло желание, и я уже открыл рот, чтобы сказать: «Какая ты красивая», но тут из-за поворота вышла группа мужчин и женщин. Солнце спряталось за тучами, стало холодновато. Откуда-то сверху наполз туман. Я взял рюкзак Кикуно и, не обращая внимания на её протесты, взвалил его поверх своего.

Пока мы шли, начался дождь. Мы поспешно двигались вперёд сквозь серый промозглый туман, но заблудились и оказались в снежной лощине. Мы оба дрожали от холода, но решили оставаться на месте и ждать, пока кто-нибудь не придёт, и вскоре нас действительно нашли Н. и К. Мне было досадно, что за нами пришла не Мино. Кикуно так ослабела, что не могла идти, я взвалил её себе на спину, и кое-как мы добрели до хижины, которая называлась Икэнотайра. Она была набита людьми, спасающимися от внезапного ливня, каждому досталось только по одному сырому тюфяку. Поленья в печурке дымили, под потолком висел дым, по крыше резко стучал дождь. Крыша кое-где протекала, и струйки барабанили по подставленным кастрюлям и мискам. Мино совершенно спокойно разделась перед всеми и переоделась в сухое, а Кикуно застеснялась и легла прямо в мокром. Сколько ей ни говорили, что лучше переодеться, что она простудится, она, как всегда в таких случаях, проявила недюжинное упрямство.

На следующее утро была прекрасная солнечная погода. Наш отряд довольно бодро двинулся вперёд, прочь из снежной лощины. Впереди шёл Иинума, за ним Мино и Кикуно, потом я, за мной Н. и К. На мокрых проталинах цвели жёлтые, лиловые и красные цветы; ущелья и скалистые горы со снежными вершинами остались за спиной, впереди разворачивались всё более красочные виды. Вскоре справа возникло гигантское снежное ущелье. Широкое и длинное, оно резко поднималось вверх и, словно лестница Иакова, сверкая белизной, уходило всё выше и выше к голубому окну неба, зияющему между двух соседних вершин. Все, онемев от восторга, застыли на месте. Вскоре снова начался подъём. Дорога была неровная: несколько шагов вверх – и тут же пологий спуск. Женщины шли более уверенно, но теперь быстро выбивался из сил я, и мы продвигались вперёд довольно медленно. Когда мы дошли до крутого подъёма и надели на ноги кошки, у меня стала периодически кружиться голова. Кое-где в снегу были трещины, внизу виднелось чёрное дно, и я изо всех сил старался туда не свалиться. Словно желая отблагодарить меня за вчерашнее, Кикуно держалась рядом и всё время меня подбадривала. Мино, как и прежде, с равнодушным видом, не останавливаясь, шла впереди рядом с Иинума. Она столь откровенно пренебрегала мной, что даже Н. и К. это заметили и стали пересмеиваться – мол, ревнует. Сказав Н. и К., чтобы они шли вперёд и не обращали на меня внимания, я медленно пошёл в самом конце вдвоём с Кикуно.

– Знаешь, я тебе вчера соврала: брат был дома в то воскресенье.

– Да я и сам знаю. – Слова Кикуно не удивили меня, удивительно было другое – почему она вдруг решилась признаться?

– Она целый день сидела в его комнате. Это ужасно. В последнее время она ни на шаг от него не отходит.

– А зачем ты мне это говоришь?

– Послушай-ка, скажи мне вот что. Ты что, и вправду её любишь?

– Ну… – Я не нашёлся что сказать.

– Не любишь ты её. – Кикуно хрипловато засмеялась. Сверкнули её красивые зубы. Тут нас догнала какая-то группа. Мы отошли к груде камней, наваленной по краю, и опустились на старый мох. К нам полноводной рекой подступало новое ущелье, оно было ещё мощнее предыдущего, того, что показалось нам ведущей в небо лестницей. Вершина Цуруги, взмывая над тёмно-зелёными кручами, над большими и малыми пиками, бросала чёрные отблески на сложенный из отвесных утёсов гребень горы.

Кикуно поглаживала мох. Я тоже провёл по нему ладонью. Он был пушистый и тёплый. Я почувствовал необыкновенное умиротворение, откинулся назад и лёг на спину. Над головой нависала скала из словно присыпанного сухой мукой диорита, из трещины росла худосочная карликовая сосна, в её ветвях сверкало сапфировое небо.

– Мне не хотелось делать тебе больно, поэтому я и молчала. Но раз ты не любишь её, я буду с тобой откровенна. Она любит моего брата. Если ты женишься на ней, она будет несчастна.

– Благодарствую за совет. – Сбоку от сосёнки возникло белое облачко.

– Я серьёзно. – Мой беззаботный тон явно рассердил Кикуно, она кусала губы, словно боялась заплакать. Мне передалось её настроение, и, прежде чем она успела признаться, я сказал:

– Мне нравишься ты. Я люблю тебя.

Кикуно прижалась щекой к моему плечу. Я уткнулся подбородком в её волосы и стал тихонько укачивать её, вдыхая нежный запах её пота. Вернулся Иинума и стал звать нас. Помахав ему рукой, я встал. После этой передышки я взбодрился и сумел подняться на вершину вместе со всеми. На этот раз уже сознательно я старался держаться подальше от Кикуно. Мино по-прежнему шла с безучастным видом, невозможно было понять, о чём она думает.

После обеда мы продолжили подъём по снежному ущелью. Когда солнце стало клониться к западу, поднялся лёгкий туман. Шагавшие впереди внезапно остановились. «Что такое?» – удивился я и тут же увидел висевшую внизу над долиной радугу. Точно на уровне наших глаз находилась её вершина, величественный семицветный мост соединял гребни гор. Я улыбнулся Мино и тут же наткнулся на взгляд Кикуно.

Вскоре впереди показалась окружённая каменной оградой хижина. Она называлась Цуругидзава. Здесь было гораздо меньше народу, чем в хижине Икэнотайра, и нам удалось пристроиться в углу и отдохнуть. После ужина вышли пройтись. Рядом с хижиной были разбиты палатки, и огни костров разрывали ночную тьму, где-то пели хором. Я смотрел на звёздное небо, когда кто-то схватил меня за руку. Это была Мино. Она потащила меня к безлюдному склону.

– Ну и чем вы сегодня занимались с Кикуно?

Она старалась говорить сдержанно, но в голосе звучала накопившаяся за день обида. Поняв, что от моего ответа зависит, потеряю я Мино или нет, я стал осторожно подбирать слова. Но она, не дожидаясь, пока я отвечу, заговорила раздражённой скороговоркой:

– Ты что, влюбился в неё? Да по вашему виду сразу всё ясно. Ну и ладно, я знаю, что мне делать.

Она пнула валявшуюся у ног пустую банку. Отскочив от камня, банка долго катилась по склону. Под ногами чернел обрыв.

– Ну что молчишь? Нечего ответить? Говори, что у тебя с ней?

Я продолжал молчать. Ведь стоило мне сказать хоть слово, я бы не удержался и начал упрекать её. Я заговорил о другом:

– В воскресенье я, как последний дурак, целых три часа прождал тебя в кафе, а ты была с Иинумой! Ты же клялась, что между вами всё кончено, а сама продолжаешь с ним встречаться.

– Ну ладно, мне всё понятно. Хватит! Я ухожу. Завтра же спущусь вниз, – рассердилась она. Мне было приятно, что она сердится на меня. Уж куда лучше, чем её вчерашнее равнодушие и холодность. Она выскользнула из моих рук, а я стоял в темноте, и пальцы хранили тепло её полной груди.

Однако на следующее утро она как ни в чём не бывало отправилась дальше вместе со всеми. Объявили, что во второй половине дня будет туман, поэтому мы вышли пораньше, но, поскольку к нам добавилась группа, поднимавшаяся со стороны горы Татэяма, узкая тропа сразу же заполнилась шедшими гуськом людьми. Часа через три мы достигли скалистых гор; отсюда дорога круто забирала вверх, надо было подниматься с предельной осторожностью, карабкаясь по верёвочным лестницам и цепляясь за цепи. Большую часть вещей мы оставили в хижине и взбирались налегке, да и горы вовсе не были такими уж неприступными – как раз для таких новичков, как мы. Так что, если не лезть на рожон, подъём был, в сущности, вполне безопасным, однако, когда я оглянулся и увидел позади себя уходящую вниз голую отвесную стену, у меня мурашки побежали по коже. Кикуно поднималась довольно уверенно, а Мино театрально пугалась. Сначала все думали, что она просто дурачится, но постепенно поняли, что она действительно боится. В одной отвесной скале были вбиты специальные металлические опоры для ног и висели цепи. Продвигаться вперёд можно было только ползя боком и цепляясь за цепь. И это опасное место Мино никак не могла одолеть. Иинума протягивал ей руку, я поддерживал её сзади, но она так и не решилась шагнуть вперёд на край утёса. Идущие за нами люди ждали, в конце концов мы решили отказаться от мысли двигаться дальше и решили возвращаться. Однако, когда горы крутые, спуск бывает ещё опаснее подъёма; у Мино подгибались ноги, и она могла двигаться, только если я снизу протягивал ей руку и подбадривал её. Почти плача, она проклинала тот день, когда решилась пойти в горы. Когда мы начали спускаться по резко обрывающемуся вниз большому утёсу, она вдруг поскользнулась. Я успел удержать её за талию и крикнул, чтобы она ухватилась за цепь. Моя правая нога болталась в воздухе. И тут соскользнула вниз левая. Шипы на подошве отскочили от поверхности скалы, и она повисла в воздухе. Я полетел вниз.

Позже я бесконечное число раз восстанавливал в памяти это падение. Мне казалось, что тогда мне открылось нечто новое, коренным образом изменившее меня самого и мою жизнь. Но в чём заключалось это новое и к каким переменам оно меня подтолкнуло – на этот вопрос я так и не смог сформулировать для себя точного и исчерпывающего ответа. Ясно было одно – что-то тогда со мной случилось, но вот что именно, я так и не понял, и у меня осталось ощущение жгучей неудовлетворённости, которое не покидает меня и по сей день. Всё, что я об этом напишу, тоже не претендует полноту, это то, на что я оказался способным в данный момент, не более.

Поняв, что падаю, я прежде всего поднял глаза вверх и увидел перепуганное лицо Мино, которое ослепительно сверкало, будто выхваченное лучом прожектора. Разметавшиеся на ветру волосы оттеняли белизну кожи на лбу, алый рот был открыт, и изогнутые губы обнажали ряд неровных, как кристаллы, зубов. Наверное, она кричала. Но голоса её я не слышал, во время падения я вообще ничего не слышал, кроме свиста ветра в ушах. Все звуки вообще исчезли. Во всяком случае, такое у меня было ощущение.

Расстояние между нами всё увеличивалось, и я успокоился. Уж теперь-то Мино наверняка не упадёт. Её цепляющаяся за цепь и льнущая к скале фигурка казалась мне удивительно трогательной. Мне захотелось поддержать её, крикнуть: «Не смей умирать!» Да, по крайней мере в тот миг (а это был действительно миг) я любил её – это я помню очень хорошо. Это ощущение сохранилось в моей услужливой памяти как момент истины, и всё, что было с нами потом, не имеет ровно никакого значения.

Очень чётко мне запомнилась и равнодушная отстранённость оставшихся на утёсе людей, их бесстрастные лица. Каждый был сосредоточен на своём – кто поднимался вверх, кто спускался вниз. И ещё одно – не знаю, то ли я действительно видел это, то ли сюда вплелись какие-то другие, более поздние воспоминания, только я очень хорошо помню, что один мужчина, склонившись к своей спутнице, что-то нашёптывал ей и беззаботно улыбался. Мужчиной был Иинума, а женщиной – Кикуно. Во всяком случае, так мне показалось. Вполне вероятно, так оно и было, но утверждать этого я не стану. Помню только, как их весёлые лица становились всё меньше, меньше…

Точно помню, что смотрел вниз. Отвесная круча, мимо которой я летел, падала вниз, словно отсечённая резким ударом ножа, только кое-где она выставляла кулаки камней. Внизу, там, куда я летел, виднелась большая каменная площадка, и я точно знал, что, долетев до неё, разобьюсь и умру. «Неужели это и есть смерть?» – думал я, но абсолютно никакого страха не ощущал. Может, так всегда и бывает – оказавшись лицом к лицу с неумолимой, всесильной и неотвратимой судьбой, человек перестаёт барахтаться, смиряется и полностью покоряется обстоятельствам?

Я не только не испытывал страха. Я смаковал миг смерти. Вернее, это был даже не миг, я наслаждался смертью долго и обстоятельно. Меня окружал светлый и прекрасный мир, в котором всё было приспособлено для меня и всё имело значение. Небо, облака, горы, люди, ветер, свет, скалы, снег – спешили поведать мне нечто, исполненное глубокого смысла. Под глубоким смыслом я не имею в виду что-то мудрёное, связанное с хитроумными логическими построениями. В отдельности всё было просто и ясно. Но только в отдельности. Если воспринимать окружающий мир как единое целое, то всё, что к нему относилось, – небо, облака, горы, люди, ветер, свет, скалы, снег – выражало нечто большое и значительное. Примерно, как симфония, которая рождается из простых и ясных звуков, издаваемых отдельными инструментами-

Нет, снова не так. Нельзя сказать – выражало. Всё, что я видел вокруг, не выражало ничего такого, чего не было бы в этом мире, просто являло его целиком. Мне трудно подобрать правильные слова, но даже моё тело не было исключением. Летя вниз, оно по своим свойствам было равноценно небу и облакам, оно являло собой весь мир. Моё сознание уже не принималось в расчёт. Душа, абсорбированная телом, превратилась в комок плоти, подчиняющийся закону свободного падения. Повторю ещё раз – в тот миг я действительно испытывал наслаждение.

Каменная площадка приблизилась. Смерть. Чёрный полумрак – зелёный мох, снег, потом – глубокая таинственная тьма, какой я никогда ещё не видел. Я потерял сознание.

Первое, что я увидел, очнувшись, был ослепительно белый свет. Он ярко сверкал на чернеющей вокруг земле, словно она дала трещину. Он бил мне прямо в глаза, их нестерпимо резало, и я сомкнул веки. Щёки ощутили тепло солнечных лучей, и я понял, что жив. Обе руки были целы. Но вот ноги ни за что не хотели двигаться. Чуть приоткрыв глаза, я попытался оценить ситуацию. Я упал в снег, погрузившись в него до пояса. Одновременно с радостью оттого, что спасся, я ощутил резкую боль в левом боку и в ступне. Боль неумолимо надвинулась на меня, словно говоря: вот тебе и наказание за то, что остался жив. Пошире раскрыв глаза, я огляделся в растерянности. Ослепительно белый свет оказался облаком. Небо было необычно тёмным, почти чёрным. Я подумал, что именно эта чернота и заполняет космос, простираясь до самых дальних его пределов, это единственное, что там есть. Ещё один шаг, и меня поглотила бы эта огромная, гигантская (нет слова, достойного определить её огромность) тьма. Но я не сделал этого шага. И теперь мне было больно. Я застонал.

Снег вокруг подтаял, и под кожу проникал холод. Я попытался руками разгрести снег и выбраться. Вдруг снег стал красным. У меня из носа хлынула кровь. Я прижал к носу рукав рубашки, чтобы унять её, и снова потерял сознание. Когда я снова очнулся, то увидел, что лежу на одеяле, а вокруг стоят люди. Вглядевшись в лица, я увидел незнакомого мужчину, Иинуму и прочих моих товарищей, а также Мино и Кикуно. Мы находились в какой-то хижине. Я попытался подняться, но незнаемый мужчина остановил меня, сказав, что мне нельзя двигаться. Это был врач, случайно оказавшийся вместе с нами в хижине.

Несколько дней я пролежал в хижине, потом меня переправили в больницу, в Тояму. Спускаться вниз на спине у носильщика было не очень приятно, но от подножья горы Татэямы начиналась довольно пологая дорога, и оттуда меня везли уже на машине. В больнице меня тщательно осмотрели: оказалось, что переломов у меня нет, только вывихи и ушибы, но поскольку у меня сильное сотрясение мозга, то во избежание осложнений придётся около двух недель провести в больнице в полном покое. У Иинумы и прочих уже кончались отпуска, и они уехали, Мино – у неё в колледже были летние каникулы – и Кикуно, которая вообще была совершенно свободна, решили остаться со мной, но я воспротивился, заявив, что двух сиделок слишком много для одного больного, и в конце концов со мной осталась одна Мино. Уж не знаю, каким образом им удалось между собой договориться. Так или иначе, сначала Мино была в ужасно дурном расположении духа. Сколько я ни пытался заговорить с ней, она только отмалчивалась.

– Ты что, дуешься?

– …….

– На что-то сердишься?

– Да нет.

– И всё же ты сердишься. Тебе что-то сказала Кикуно?

– …….

– Ты меня к ней ревнуешь?

– Это ты меня ревнуешь. Ты всё время подозреваешь нас с Ко-тяном.

– Ясно. Это тебе Кикуно сказала?

– Я и раньше это знала. Ты вообще ревнуешь меня ко всем мужчинам.

– Может, когда-то и ревновал. В прошлом.

– Что значит в прошлом?

– В прошлом это в прошлом. Это значит, что теперь всё по-другому. Теперь я тебе верю. И совершенно не ревную.

– Этого Кикуно не говорила.

– Это говорю тебе я. Всё в прошлом. Я теперь другой. Точнее, стал другим в то мгновение, когда сорвался со скалы. Я понял, что люблю тебя. Не знаю, как лучше тебе объяснить, но это абсолютная правда.

– Забавно, – засмеялась Мино. – Слово «абсолютный» как-то с тобой не вяжется. В этом что-то от Божественного Откровения.

– А я действительно встретился с Господом Богом, – тоже засмеявшись, сказал я.

– Вот дурак! Знаешь, а ведь я тебя люблю. Мне больше никто не нравится, только ты.

– Правда? – оживился я. Она впервые сказала определённо, что любит меня. Я притянул её к себе, и она не сопротивлялась. В маленькой больничной палате, освещённой лучами заходящего солнца, мы тесно прижимались друг к другу липкими от пота телами.

– Выйдешь за меня? – спросил я, и Мино, всегда отвечавшая на этот вопрос крайне уклончиво, кивнула.

– А когда?

– Ну не сразу же. Может, в следующем году, когда ты устроишься на работу.

– Правда? – Я требовал от неё новых и новых подтверждений.

Через неделю, когда мне разрешили ходить, она уехала в Токио. Я снова и снова жевал и пережёвывал слова «любовь», «женитьба», но теперь, когда Мино не было рядом, они вдруг утратили всякий реальный смысл. Жениться – значит жить с ней в одном доме, растить детей… С юридической точки зрения это значит «вступить в брак», то есть заключить соответствующее соглашение, предусмотренное Гражданским кодексом. Есть ли какой-нибудь смысл в том, чтобы вступать в брак с Мино? На этот вопрос я не мог найти ответа. Для того чтобы брак был осмысленным, надо, чтобы осмысленной была сама жизнь. Но жизнь в этом мире, даже с ней, казалась мне бессмысленной и скучной.

Я часто возвращался мысленно к тому мгновению, когда падал со скалы. Размышлял о светлом и прекрасном мире, открывшемся мне тогда. Пока я падал, я не сомневался: ещё несколько секунд – и я умру. Можно сказать, я смотрел на мир как бы с того света. Я видел все, включая себя самого, совершенно отчётливо, до мельчайших подробностей, и это рождало во мне ощущение счастья. Почему? Откуда это ощущение значительности и совершенства смерти? Мои мысли постоянно вертелись вокруг одного и того же.

Однажды ночью, бродя по коридорам больницы, я набрёл на запасную лестницу и, поднявшись по ней, оказался на крыше. Это было старое четырёхэтажное бетонное строение, то есть высота была не такая уж и большая, но, когда я посмотрел вниз, асфальтовая мостовая показалась мне игрушечной. Мимо прошёл крестьянин, таща за собой пустую тележку. Мне захотелось прыгнуть вниз на серый асфальт, освещённый светом фонаря. Я представил себе, как это будет, снова и снова восстанавливая в памяти сладостные минуты падения, но тут мне пришло в голову, что у меня есть ещё дела в этом мире. Я подумал о Мино – ведь она останется одна. Я вдруг увидел её трогательную фигурку на отвесной скале, и это поколебало мою решимость. Я вернулся в палату и написал ей письмо.

Дорогая Мино,

Меня выписывают из больницы, и завтра я возвращаюсь в Токио. Я собираюсь целиком сосредоточиться на подготовке к экзаменам, чтобы получить хорошее место, поэтому какое-то время мы не сможем встречаться, но, как только я устроюсь на работу, я хотел бы вернуться к нашему разговору и подробно всё обсудить. Это чрезвычайно важно для нас обоих, и я очень надеюсь, что будущей весной нам удастся осуществить наше намерение.

Такэо

В сентябре при первой же попытке устроиться на работу я провалился. По рекомендации Иинумы я претендовал на занятие вакантной должности в одном крупном банке, но во время рентгеновского обследования у меня обнаружили туберкулёз, и меня тут же забраковали. Это было совершенно неожиданно, скорее я боялся, что неблагоприятное впечатление произведут мои документы, так как учился в университете далеко не блестяще, и уж никак не думал, что буду отвергнут по состоянию здоровья. Разумеется, мне было досадно, ведь если бы мне проверили лёгкие, когда я лежал в больнице в июле, после того случая в горах, всё бы обнаружилось гораздо раньше, но, увы, что теперь говорить. Меня обследовали в больнице при университете Т., потом ещё в нескольких больницах, но результат везде был один и тот же – инфильтрат в верхушке правого лёгкого. Все в один голос советовали мне немедленно начать лечение. В октябре я встал на учёт в туберкулёзный диспансер на Суйдобаси, и мне назначили пневмоторакс вкупе с приёмом внутрь ПАСК-натриевой соли. В результате я должен был отказаться от мысли устроиться на хорошее место, ведь в солидные учреждения принимают только после медицинского обследования.

В то время самыми распространёнными способами лечения туберкулёза были пневмоторакс и полный покой, применялся также такой дорогостоящий химиотерапевтический метод, как лечение стрептомицином, а в некоторых случаях прибегали к торакопластике или удалению одного из сегментов лёгкого. Я выбрал для себя самый простой и дешёвый метод – пневмоторакс и ПАСК. Во-первых, из экономии, а во-вторых – и пожалуй, это самое главное, – я не хотел, чтобы об этом знала Мино. И не только Мино. И мать тоже. Никому ничего не говоря, я тайком ходил в диспансер. Мне вспоминается смотровая со стенами, покрытыми облупившейся, похожей на чешую краской, старые скамейки, словно облепленные болезнетворными микробами, землистые лица больных, неприятное ощущение, будто пыльный воздух проникает тебе прямо в лёгкие, профессионально непроницаемые, как у манекенов, лица врачей, изучающих на проекторе рентгеновские снимки. Врачи предпочитали воздерживаться от прогнозов: «Походите года два-три, а там видно будет», – говорили они. Ну не жестоко ли говорить больному: «Там видно будет»? Примерно то же самое, что приговорить его к бессрочному ожиданию.

У меня не было особенного страха перед туберкулёзом как таковым. Похоже на то, что я ощущал, падая со скалы, – полное смирение перед болезнью, которая всё равно уже у тебя есть и никуда от неё не денешься. Боялся я одного – как бы из-за этого не испортились наши отношения с Мино. А вдруг ей будет противно иметь дело с туберкулёзником. А вдруг нам не удастся пожениться из-за того, что туберкулёз помешает мне устроиться на хорошую работу? Эти два вопроса постоянно мучили меня, именно поэтому я и скрывал от Мино свою болезнь. Я избегал мест, где мог случайно встретиться с ней, старался не бывать в Дзуси и в Камакуре и стал завсегдатаем баров и игорных домов на Симбаси и на Гиндзе.

Я не вылезал из бара «Траумерай» – он находился возле станции Симбаси, на углу одного из переулков. Там была молодая – чуть за тридцать – и очень приветливая хозяйка, которая верила мне в долг, молодой бармен по фамилии Фукуда, который ночевал прямо в баре и разрешал мне засиживаться допоздна, нередко до самого утра, уже после того, как всех остальных посетителей выпроваживали. Одним из завсегдатаев бара был некто Ясима, мы часто оказывались с ним рядом у стойки и в конце концов стали друзьями-собутыльниками.

Своё полное, большое тело Ясима упаковывал в мешковатый костюм, галстук у него был, как правило, полуразвязан, а верхняя пуговица сорочки расстёгнута. Он говорил всегда слишком громко и фальшиво хохотал, поэтому уже с улицы можно было определить, в баре он или нет. Он был на несколько лет старше меня, то есть ровесник Иинуме, но у него уже намечалась лысина, особенно хорошо заметная на свету, поэтому выглядел он довольно старообразно. Он называл себя студентом, однако, где именно учится, не говорил, никогда не вёл обыкновенные для студентов интеллектуальные разговоры, зато любил поболтать о женщинах, скачках и маджонге.

Наверное, и Ясиме трудновато было понять, что я собой представляю. Сначала я заявил, что студент, и нарочно приходил в бар в студенческой форме, но, похоже, она его не убедила. Иногда он с серьёзным видом меня спрашивал: «Нет, правда, а чем ты, собственно, занимаешься?»

«Являюсь членом одной мафиозной группировки», – отвечал я и отгибал воротник, к которому с обратной стороны был приколот значок. Это был какой-то дурацкий значок, купленный по случаю в ларьке, но, судя по всему, Ясима мне верил. Хотя он и строил из себя бывалого головореза, но иногда вдруг проявлял неожиданное простодушие и легко поддавался на обман.

В какой-то момент обнаружилось, что Ясима живёт в Офуне, так что мы стали часто возвращаться домой вместе. Однажды на линии Йокосука отменили последнюю электричку, и я остался ночевать у него, в съёмной квартире. Тогда-то я и узнал, что он действительно студент, во всяком случае, числится в списках одного из частных университетов на Канде. Ещё я узнал тогда, что он родом из города Инуямы префектуры Аити.