Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 69 страниц)

13 октября, среда, утренний выпуск

Убийство в баре «Траумерай»

Кусумото рассказывает о себе

Задержанный Такэо Кусумото вечером 12 октября был отправлен из Киото в Токио скорым поездом «Утренняя звезда». Он находился в бегах семьдесят восемь дней и за это время истратил все имевшиеся у него деньги, но всё равно выглядел франтом в тёмно-синей рубашке с отложным воротником и тщательно отутюженных коричневых габардиновых брюках, вполне оправдывая свою славу плейбоя. Когда вспышки фотокамер начинали раздражать его, он с улыбкой говорил, по-киотски растягивая слова: «Погодите-ка, у меня уже глаза болят». На вопросы журналистов отвечал тоже улыбаясь и очень вежливо.

О своём преступлении он рассказывал ничуть не конфузясь, решительно заявил, что совершил его один, а ранее арестованные по подозрению в соучастии бармен Эйдзи Фукуда (20 лет) и студент Киёси Ясима (26 лет) абсолютно непричастны. Подкупает стремление Кусумото выгородить своих друзей, особенно на фоне того, что Фукуда, давая показания, назвал его исполнителем, а Ясима полностью отрицал своё соучастие. Но, с другой стороны, он словно гордится содеянным, в его миндалевидных ясных глазах нет-нет, а проскользнёт что-то безумное, и это производит жутковатое впечатление.

Когда его спросили: «Зачем ты это сделал?», он улыбнулся: «Ну, мотивы у меня были весьма сложные, одним словом на этот вопрос не ответишь». Когда же его спросили, не хочет ли он написать об этом, ответил: «В общем такое намерение у меня имеется, но неуверен, что захочу публиковать свои записки в вашей газете» – то есть вёл себя, как знаменитость. Он всё время говорил самым беззаботным тоном, много смеялся, шутил, и оставил журналистов в полном недоумении.

Это был вход. А сейчас он стоит перед выходом. По длинному-длинному тоннелю он перейдёт из полуденного мира в мир ночной. Вот только вход и выход в этом тоннеле мало чем отличаются друг от друга. Толпы, окружавшие его перед входом, армия газетчиков, полицейские, сыщики станут наблюдать за ним и на выходе, только теперь у них будет иное обличье – начальника тюрьмы, начальника воспитательной службы, надзирателей. Так нужно. Я должен быть уничтожен чужими взглядами, ободран, зарезан, освежёван, разодран на куски. Какая радость, какое блаженство!

2

В комнатушке без окон, загромождённой картонными коробками с лекарствами, доктор Тикаки заполнял медицинские карты. Он только что закончил утренний амбулаторный приём, осмотрел более десяти человек. По понедельникам пациентов всегда бывает больше, чем в остальные дни, но у психиатра всё-таки меньше, чем у терапевта. У смежного терапевтического кабинета до сих пор гомонили ждущие своей очереди больные, периодически кричал надзиратель, вызывая следующего, иногда слышался раздражённый голос врача. А здесь, в психиатрическом кабинете, устроенном в помещении склада, под желтоватым пыльным светом лампы только поскрипывала дешёвая шариковая ручка.

Заполнив карты и разрезав рецептурные бланки, Тикаки встал, чтобы позвать фельдшера, но, подойдя к двери, передумал и, сложив руки за спиной, принялся мерить шагами пространство тесной каморки. Дойдя до стены, он делал энергичный разворот через правое плечо и шёл в обратном направлении. Так Тикаки делал всегда, когда ему надо было что-нибудь обдумать, сегодня же он тем более не мог усидеть на месте – его не покидало ощущение тревоги, ему казалось, будто за ним по пятам следует какая-то неведомая чёрная тень. Это ощущение возникло после разговора с начальником нулевой зоны Фудзии.

Он ввалился совершенно бесцеремонно как раз в тот момент, когда Тикаки сел за стол, собираясь начать приём, и с места в карьер заявил:

– Разрешите доложить. Есть решение о казни Такэо Кусумото.

– Это правда? – Тикаки резко выпрямился, словно получив удар в спину.

– Да, завтра. Утром.

– Вот, значит, как… – Перед Тикаки всплыло бледное лицо, холодно поблёскивающие очки без оправы. Всего две встречи, но впечатление осталось весьма яркое. – Он… Трудно в это поверить.

– Ничего не поделаешь. Приговор есть приговор. Такая уж у него судьба…

– Это, конечно, верно, и всё же… Очень уж неожиданно. Я впервые увидел его в прошлую пятницу, ещё и трёх дней не прошло… А он уже знает?

– Ему вот-вот сообщат. Будет зачитан официальный указ. Я как раз пришёл, чтобы с вами посоветоваться по этому поводу.

– О чём? Как ужасно! Да вы садитесь.

– Спасибо. – Фудзии кое-как примостился на маленьком круглом стульчике, предназначенном для пациентов. – Я хотел спросить у вас, как, по вашему мнению, с ним всё в порядке?

– Трудно сказать. – Тикаки скрестил руки и опустил голову. – Я не совсем понимаю, что с ним происходит в последнее время. Хотя вроде бы ничего серьёзного нет, но…

– Нет, нет, я вовсе не это имею в виду. Я хочу знать, не является ли его состояние препятствием для приведения приговора в исполнение? Как вам известно, согласно Уголовно-процессуальному кодексу…

– Да, знаю. С этой точки зрения, его головокружение не может расцениваться как состояние психического расстройства. Оно слишком незначительное.

– То есть оно мнимое?

– Нет, я бы так не сказал, просто оно не является симптомом серьёзного психического заболевания. Такая формулировка будет правильнее. Но я уже говорил вам об этом позавчера. – Тут Тикаки пришло в голову – а не потому ли Фудзии так настойчиво расспрашивал его о состоянии Кусумото, что знал о предстоящей казни и хотел получить соответствующую информацию? Пожалуй, так оно и было. Ведь сначала он явился со своими вопросами утром, после амбулаторного приёма, а вечером ему, скорее всего, донесли, что к Кусумото заходил доктор, и он решил ещё раз прощупать почву… А ведь точно, когда днём Тикаки заглянул в канцелярию, ему сказали, что начальник тюрьмы хочет ознакомиться с личным делом Такэо Кусумото… Наверняка решение о казни было принято уже тогда.

– То есть никаких изменений за эти два дня в его состоянии замечено не было? Ясно. Простите, не могли бы вы лично доложить об этом главврачу? Наверняка начальник тюрьмы обратится к нему с запросом.

– Тогда я должен осмотреть его ещё раз.

– Нет, больше не нужно. Я сам встречался с ним и вчера, и сегодня, и у меня сложилось впечатление, что никаких особенных изменений в его состоянии не произошло.

– Да, но… – запинаясь, начал Тикаки, но Фудзии, искоса взглянув на него, широкими шагами поспешно вышел из комнаты. После этого разговора у Тикаки и остался в душе неприятный осадок. Хорошо бы разобраться – почему? Не совсем понятно, с какой целью Фудзии к нему явился. Мнение Тикаки его не интересовало, это было ясно с самого начала, скорее всего, для него важен был сам факт встречи и получение определённой информации. И всё же мозг Тикаки сверлила мучительная мысль: признав Кусумото вполне вменяемым, он, по существу, обрёк его на смерть. При этом он понимал, что никаких оснований чувствовать себя виноватым у него нет. С точки зрения психиатрии, головокружение, которое испытывал Кусумото, действительно не могло быть квалифицировано как «состояние психического расстройства». И тем не менее его не оставляло ощущение, что он, сам того не желая, стал одним из палачей. Тикаки кружил по комнате, как мотылёк вокруг лампы, и злился на самого себя. И когда в приоткрытой двери показалась замотанная белым бинтом голова надзирателя Ито, некоторое время растерянно смотрел на него, не понимая, что тот от него хочет.

– Можно, доктор? Прошу прощения за беспокойство… – повторил Ито.

– А? А в чём дело?

– Мне очень неприятно, доктор, но… Требуется заключение для наложения дисциплинарного взыскания.

– Хорошо, пожалуйста.

– Можно? Спасибо. А то у терапевта работы по горло.

По сигналу Ито в кабинет вошли двое подлежащих наказанию заключённых, они были обнажены по пояс. Сопровождавшие их конвойные стали у стены. Первым вперёд вышел Сюкити Андо, с лица которого не сходила бессмысленная улыбка. Заглянув в заявку, Тикаки понял, что оба заключённых из нулевой зоны. Вторым был старик по имени Тамэдзиро Фунамото, он часто бывал в медсанчасти, и Тикаки примелькалась его лысая голова, хотя он его ни разу не осматривал лично. Как положено, он прослушал обоих, проверил двигательный и зрачковый рефлексы, измерил давление. Никаких отклонений не обнаружил.

– А в чём заключается наказание? – спросил он, и надзиратель показал ему бланк приказа о наложении дисциплинарного взыскания. В графе «постановлено» стояло: у Андо – за совершение непристойных действий десять дней лёгкого карцера, а у Фунамото – за попытку совершить побег пятнадцать дней карцера с одновременным лишением права писать и читать. Далее шла печать начальника тюрьмы. Кивнув, Тикаки ещё раз окинул взглядом стоявших перед ним заключённых, потом в графе «результаты медицинского осмотра» написал: «Никаких отклонений не выявлено. Доктор Тикаки» – и поставил свою печать.

– Доктор, – вдруг закашлялся Фунамото. – Знаете, я три дня назад, во время снегопада, простыл, и теперь без конца кашляю, просто беда. Вы бы меня посмотрели получше, а?

– Ни в горле, ни в грудной клетке вроде бы ничего нет. Ну давай, на всякий случай измерим температуру.

Сунув градусник под мышку, Фунамото сгорбился и зашёлся в надсадном кашле, лицо его побагровело. Надзиратель Ито протянул руку, чтобы похлопать его по спине, а Андо пронзительно захохотал.

– Ха-ха-ха, ну и дела! Тамэ, что это с тобой, кажись, раньше у тебя никакого такого кашля не было?

– Что ты несёшь, недоумок? – И с неожиданным проворством Фунамото набросился на него. Но Андо оказался быстрее и отпрыгнул в сторону. Фунамото вцепился в него сзади. Градусник, упав на пол, разбился.

– Эй, вы, прекратите! Вы где находитесь? Тамэ, ты мне за это ответишь.

– Слушаюсь. – И Фунамото смущённо почесал в затылке.

– Ну, что я вам говорил? Разве не правда? – веселился Андо. – Никакого у него кашля нет и в помине! Ха-ха-ха…

– Вот скотина! Я тебе постучу! Малыш поганый!

– Заткнитесь оба! Одевайтесь и шагом марш в карцер! – завопил Ито. Кровь бросилась ему в лицо, и синяк стал ещё заметнее. Конвойные вытолкали обоих заключённых в коридор.

– Это же надо! – расстроился Ито. – До чего же противно иметь дело с этими подонками! Наказывай их не наказывай, никакого толку! Им, может, и в радость, даже если их сажают в карцер, – всё смена обстановки!

– А что они такого сделали?

– Злостное нарушение дисциплины! – И Ито стал подробно и нудно рассказывать о том, что произошло на спортплощадке. Ему потребовалось больше десяти минут, чтобы изложить все факты – как Андо поцеловал конвойного, как Фунамото залез на стену, как Катакири читал сутру, как Коно ударил конвоира… Ещё он сказал, что вся эта шумиха с осадой тюрьмы пикетчиками в пятницу, скорее всего, произошла из-за Коно, а Коно дёргал за ниточки Карасава, вчера покончивший с собой. Так или иначе, докопаться до истинных причин пока не удалось, и в настоящее время ведётся расследование.

– Что-то у нас в последнее время стало неспокойно! Вы говорите, что вчера ещё и Карасава покончил с собой?..

– Ну, тюрьма всё равно что человеческий организм. Чуть что разладится – и всё, пиши пропало. Так и у нас – случись что, потом не расхлебаешь. – И Ито прищурил глаза под бинтом.

– Кстати, как ваша рана?

– Ещё побаливает. – Ито провёл рукой по бинту. – Кость вроде бы не задета, а дёргает постоянно! Вот уж неблагодарная тварь, этот Сунада!

– Он ведь умер.

– Туда ему и дорога. С такими только так и можно, чтобы другим не повадно было. А как ваш палец?

– Ничего. После того как нарыв прорвался, стало значительно легче.

– Нет, вы подумайте, и это благодарность за мою доброту! Ведь сколько раз зимой я вызывал к нему ночью врача! Он мочился во сне, и я добился для него разрешения пользоваться грелкой. А когда он в очередной раз изрезал себе левую руку, я по четыре раза в день делал ему обезболивающие уколы. И несмотря на всё это, негодяй дал мне по голове, – и когда? – когда я принёс ему лекарство! Отплатил злом за добро! Кое-кто готов превозносить труд надзирателей, мол, они выполняют священный долг перед Богом, то да сё, а я вам скажу – это просто тяжёлая и грязная работа.

Ито ещё раз провёл рукой по бинту и поморщился. Его лицо болезненно задёргалось, словно стараясь сбросить красную, уставшую за сорок лет службы в медсанчасти кожу. Глядя на него, Тикаки вдруг ощутил резкую боль в пальце, будто его придавили вдруг чем-то тяжёлым. Кстати, самое время заняться этим пальцем.

Ито открыл дверь, и в каморку ворвался шум возбуждённых голосов из терапевтического кабинета. Пройдя за спиной Сонэхары, который, сверкая усеянной капельками пота лысиной, с жаром урезонивал своих пациентов, Тикаки вошёл в операционную. Доктор Таки курил у окна, бездумно поглядывая на дождь. Увидев забинтованный палец, он моментально отбросил сигарету и принялся за дело. Санитар Маки в синей шапочке и арестантской робе почтительно размотал бинт.

На кончике пальца проступали следы зубов, из них сочился жёлтый гной. Но отёк спал – явно помог марлевый дренаж, который позавчера ввёл в рану Танигути. Таки вытащил дренаж и промыл рану перекисью водорода.

– Маки! – резко крикнул он. – Опять марля разрезана неправильно. Я же тебе говорил, что резать надо на одинаковые полоски шесть сантиметров шириной!

– Простите! – Маки съёжился, как от удара. Этот сорокапятилетний здоровяк когда-то владел литейной фабрикой. За мошенничество с векселями он схлопотал два года тюрьмы и за примерное поведение был переведён на исправительные работы в медсанчасть. Из-за него постоянно возникали проблемы: чувствуя себя боссом, он запугивал других санитаров и не гнушался рукоприкладством. Странно было видеть, как он воровато прячет глаза, робея перед доктором Таки.

– А кстати, Маки, тебя ведь утром восстановили в должности? Надеюсь, ты принёс свои извинения доктору Танигути?

– Нет ещё.

– Немедленно ступай к нему и проси прощения. Ты не имел никакого права бить Кобаяси. Скажи, что это никогда больше не повторится. Если бы доктор Танигути не замолвил за тебя словечко, тебя бы сейчас здесь не было.

– Слушаюсь.

– Давай, иди быстрее. – Таки выхватил из рук Маки бинт и стал сам его сматывать. Маки вышел, почтительно сгорбившись.

– Спасибо, – слегка поклонившись, сказал Тикаки, между тем Таки, усевшись на подоконник, уже закурил новую сигарету. В операционной университетской больницы было строго-настрого запрещено курить, но здесь не обращали внимания на такие мелочи. Тикаки пошёл к выходу, но у двери притормозил и, развернувшись на каблуках, спросил:

– Доктор, вы не скажете, каковы обязанности врача, присутствующего при казни?

Таки молча выпустил из ноздрей струйку дыма, его запавшие глазки неотрывно смотрели на дождь: неожиданный вопрос не удивил его, скорее он подыскивал наиболее точный ответ. Спустя некоторое время он пробормотал себе под нос:

– Констатация смерти, вот что. Полагается стетоскопом прослушать сердце. И ещё замерить секундомером время до его полной остановки, что бывает весьма затруднительно. Из-за шума. Стоит эшафоту упасть, как всех словно прорывает после долгого молчания. Это, разумеется, мешает. Так что это не так-то просто, да и неприятно, что говорить.

– А у Сунады сколько времени ещё билось сердце?

– Четырнадцать минут пятьдесят восемь секунд.

Довольно долго, Сонэхара говорил, что до полной остановки сердца проходит обычно от одиннадцати до пятнадцати минут. «Неужели так долго?» – готов был спросить Тикаки, но осёкся. Ведь все эти четырнадцать минут пятьдесят восемь секунд Таки держал у груди Сунады стетоскоп. Остальные, довольные, что самое неприятное уже позади, болтали о своих делах, и только врач должен был напряжённо ждать наступления смерти.

– Интересно, а я могу присутствовать при казни? – Этот вопрос совершенно машинально сорвался с его губ, он вовсе не собирался его задавать и сам удивился, услышав свой дрожащий, хрипловатый голос. Очевидно, его удивление передалось Таки, во всяком случае, тот недоумённо уставился на него, потом отвёл взгляд и беспокойно забегал глазами по комнате.

– Да кто угодно может.

– Наверное, нужно иметь соответствующую квалификацию? Ведь я работаю здесь всего полтора года.

– А почему, собственно, вас это так интересует? – спросил Таки таким же резким голосом, каким отчитывал Маки.

– Сам не знаю, – мрачно ответил Тикаки, следя за тем, как удлиняется – вот-вот упадёт – столбик пепла на конце сигареты Таки. – Может, просто любопытство… Или чувство долга… Не знаю… В общем, достаточно амбивалентное чувство. Дело в том, что я хочу присутствовать при смерти одного из своих пациентов.

Таки не ответил и отчаянно затянулся. Пепел посыпался ему на грудь, на воротник грязноватой рубашки. С ощущением, что сказал что-то не совсем приличное, Тикаки вышел в коридор. Приём закончился, и по направлению к выходу под охраной конвойных двигалась группа заключённых. Тикаки собирался сразу идти в больничный корпус, но у него было так тяжело на душе, что он вернулся в ординаторскую.

Там он обнаружил Томобэ, который в одиночестве делал вырезки из газет.

– Похоже, дело идёт? – спросил Тикаки, бросив через его плечо взгляд на стол. Там аккуратными отдельными стопочками лежали газеты – уже обработанные и ещё только подготовленные с обведёнными красным карандашом заметками. – А я проспал и не успел прочесть утренний выпуск. Вчера тоже пришлось побегать, даже телевизор посмотреть было некогда. Вы не знаете, каким именно образом Карасава покончил с собой?

– Не знаю. – Томобэ постучал ножницами по газете. – Все газеты дают разную информацию. Думаю, узнать, что произошло на самом деле, можно только от того, кто этим непосредственно занимался. Вы видели Танигути?

– Нет ещё.

– Ночью дежурил он и заведующий отделом Сугая, они-то, наверное, и осматривали место происшествия. Я его с утра ищу, но он как застрял в кардиологическом кабинете, так и не появлялся.

– Позвать его?

– Да нет, не стоит. Лучше расспросим его обо всём в обеденный перерыв. Вот, возьмите. А я чуток отдохну.

И он протянул Тикаки альбом с ещё пахнущими клеем газетными вырезками. «Митио Карасава, осуждённый за линчевание нескольких человек, покончил с собой», «Разгром экстремизма», «Связано ли самоубийство с недавней осадой тюрьмы?» Тикаки пробежал взглядом заметки под этими заголовками.

В них говорилось, что вчера в 6 час. 20 мин. совершающий обход надзиратель, проходя мимо камеры Карасавы, не увидел его сквозь глазок. Прильнув к двери, он в конце концов разглядел тело, висящее на решётке смотрового окошка в петле из скрученного полотенца.

– Вот что мне непонятно, – заметил Томобэ, указывая на строчку, подчёркнутую красным карандашом. – Видите, тут написано, что он висел спиной к стене, а ноги, связанные по щиколоткам рубашкой, были задраны вверх «под углом к телу». А вот в этой газете написано, что он валялся на полу и ноги были согнуты в коленях. Чему же верить?

– Смотровое окошко это там, где глазок? Расстояние от пола тоже даётся разное. В этой газете – девяносто сантиметров, а в этой – сто пятьдесят.

– Ну, газетчики всегда всё перевирают. Я не понимаю другого. Как висящее тело могло иметь такую форму? Повеситься на высоте ниже собственного роста не очень-то просто, наверняка он изрядно помучился, прежде чем придумал, как это сделать. Хотелось бы иметь более точную информацию. Могли ли ноги оказаться «под углом к телу» – вот в чём вопрос.

– Да-а… – Тикаки тоже попробовал представить себе, каким образом можно было это сделать, но ничего не придумал. Основной вопрос, который при этом возникал, – можно ли вообще повеситься на высоте ниже собственного роста, но Томобэ авторитетно заявил, что можно, и привёл в пример одного драматурга, которому удалось повеситься сидя. Тикаки слышал об этом впервые.

– Ещё несколько таких упущений, и начальник тюрьмы слетит со своего места. В субботу самоубийство в женской зоне, в воскресенье – в нулевой. За последние десять лет ничего подобного не было. Да, кстати, у вас не было неприятностей из-за этого случая в женской зоне?

– Да нет вроде.

– Не говорили, что вы подвергли её гипнозу и таким образом подтолкнули к самоубийству?

– Дикость какая! – К Тикаки вернулась боль унижения, испытанного в тот момент, когда главврач жёг в пепельнице заключение о состоянии Нацуё Симура. Кстати, главврач явно интересовался и Кусумото, хотя и делал вид, будто спрашивает о нём между прочим. Начальник тюрьмы и начальник зоны Фудзии уже тогда знали, что казнь Кусумото – дело решённое, следовательно главврач тоже был в курсе. Может, Тикаки вообще был единственным, кто об этом не знал? Ему вдруг пришло в голову, что неприятный осадок, оставшийся у него от недавнего визита Фудзии, мог быть самой обыкновенной обидой – ведь его полностью игнорировали при принятии столь важного решения. Знай он тогда, что Кусумото в ближайшее время будет казнён, он наверняка отнёсся бы к нему более внимательно, постарался бы дать исчерпывающую картину его психического состояния. Но они потребовали осмотреть его, даже не потрудившись сказать, для чего это нужно, и потом ссылались на его же мнение! Впрочем, работникам административного аппарата свойственно ни с кем не считаться.

– Послушайте-ка, а кто решает, какой врач будет присутствовать при казни?

Томобэ обернулся, застигнутый врасплох неожиданным вопросом:

– А что такое?

– Да мне захотелось как-нибудь попробовать. Простое любопытство, так, чтобы нервы пощекотать.

– Похвальное желание. Попробуйте обратиться в главврачу. Кстати, завтра как раз кого-то казнят. Присутствовать будет Сонэхара, скажите, что готовы его подменить. Он будет рад. Он уже нудил здесь, как ему не хочется, как всё это ужасно…

– Ладно, попробую. – Тикаки поднёс к лицу сжатые кулаки. Потом сел за свой стол и обнаружил на нём следующие послания:

Доктору Тикаки

Я забрал находившееся у вас личное дело Сюкити Андо, необходимое мне для вынесения ему дисциплинарного взыскания.

Начальник общего отдела. Печать

Докладная записка

У больного Тайёку Боку началась кровавая рвота, приведшая к общему ослаблению организма, в связи с чем прошу срочно осмотреть его.

9 час. 25 мин.

Старший надзиратель Ямадзаки

– Что? – завопил Тикаки. – Томобэ-сан, неужели нельзя было со мной связаться?

Пропустив мимо ушей упрёк Тикаки, Томобэ беспечно сказал:

– Ах да, вам звонил Ямадзаки, я ему сказал, что вас нет на месте. Потом он и сюда приходил, вас разыскивал. Что-нибудь случилось?

– У больного открылось язвенное кровотечение.

– Да-а? – протянул Томобэ, невозмутимо продолжая работать ножницами. Весь его вид говорил: «Я тебе в секретари не нанимался, и знать ничего не знаю».

Тикаки сразу же позвонил в больницу, к телефону подошёл Ямадзаки, он так громко кричал в трубку, что её пришлось держать на расстоянии от уха.

– Да-да, Боку! У него началась кровавая рвота. Да, примерно в 9.15. Целый таз. Да-да, я испугался, потому что у него не было пульса. Нет, сейчас уже есть. Я сразу пошёл к вам, но вы были на приёме… Или нет, вы разговаривали с начальником зоны, мне сказали – какой-то очень важный разговор… Тут я совсем растерялся, но, к счастью, встретил доктора Танигути, и он сразу же примчался.

Тикаки облегчённо вздохнул – если его больным занялся Танигути, можно не беспокоиться. Быстро пройдя по коридору до лестницы, он понёсся вниз на полной скорости, перепрыгивая через ступеньки. Его мучили угрызения совести: нельзя же всё валить на одного Танигути.

Танигути с санитаром делали больному внутривенное вливание. Ямадзаки нервно покашлял за спиной у Тикаки и захлопнул дверь.

– А, это ты… – Танигути поднял густые брови. Они влажно поблёскивали. По лбу струился пот. Лицо сохраняло всегдашнее уверенное выражение, но в глазах читалась тревога и растерянность. – У него слишком тонкие вены. Никак не введу иглу.

Боку лежал, запрокинув к потолку иссиня-бледное, ничего не выражающее лицо, его руки и ноги были бинтами прикручены к койке. К торчащим из-под одеяла щиколоткам были присоединены резиновые трубки: к правой – для переливания крови, к левой – от капельницы с раствором Рингера. Жутковатое зрелище. Казалось, Боку спит, но вдруг глаза его распахнулись, и он стал извиваться, силясь содрать с себя бинты. Выскользнув из рук санитара, сбросил одеяло и остался в одних штанах.

– Эй, ты, не двигайся, ну прошу тебя! – рассердился Танигути. Боку задёргался ещё сильнее. Со шприца сорвалась иголка.

– Ничего не выходит! Нам удалось кое-как справиться с венами на ногах и ввести туда иглы от аппарата для переливания крови и капельницы, но на руках вены такие тонкие, что укол сделать невозможно, к тому же любое прикосновение вызывает у него решительный отпор. Состояние у него в общем не такое уж и плохое. Давление 120 на 85, пульс 90, температура 36,7. Но при этом – страшная анемия, эритроцитов всего 1 500 000. Это, конечно, связано с кровотечением, ведь он потерял 560 кубиков крови. Кстати, не исключено, что небольшое кровотечение у него открылось уже довольно давно.

Неожиданно Боку затих. Он лежал совершенно неподвижно, с открытыми глазами и напоминал труп, отчего становилось жутковато.

– Эй, Боку, у тебя что-нибудь болит? – окликнул его Тикаки.

Вместо ответа тот вытянул трубочкой лиловые губы. Но на большее у него сегодня не хватило сил, изо рта вырвалось только слабое шипение. Танигути покачал головой.

– Он не желает отвечать. Давай-ка выйдем. Надо поговорить. – Прикрыв Боку одеялом, Танигути вышел из палаты. Тикаки поспешил за ним, Ямадзаки проводил их взглядом и, как положено – рука к козырьку под углом ровно в тридцать градусов, – отдал честь. По коридору, насквозь промокшему от залетавшего сюда с ветром дождя, они добежали до смотровой.

Моя руки, Танигути сказал:

– Состояние, как видишь, не очень. Опасности летального исхода пока нет, но достаточно тяжёлое. Если у него снова начнётся кровавая рвота, спасти его вряд ли удастся. В области ниши, скорее всего, нарушена слизистая и обнажились сосуды.

– Нужно оперировать? – нерешительно спросил Тикаки.

– Думаю, что да, но я ведь не хирург, точно сказать не могу Правда, при такой степени анемии о немедленной операции не может быть и речи.

– Так или иначе, его лучше перевести в обычную больницу, прервав отбывание наказания. – Перед глазами Тикаки невольно всплыло победоносно ухмыляющееся лицо главврача. Досадно признавать своё поражение, но у него больше не было уверенности в том, что больного удастся вылечить здесь, в тюремной больнице.

– Наверное, это и в самом деле лучший вариант, – сказал Танигути, вытирая руки. – В конце концов, мы сделали всё, что могли. Главврач будет доволен, да и сам Боку тоже, он ведь этого и добивался. Знаешь, мне санитар сказал по секрету, что он нарочно вызвал у себя кровавую рвоту.

– В каком смысле?

Танигути понизил голос.

– Он всё время тёр себе живот, стучал по нему, вот и вызвал кровотечение. Думаю, он планировал таким образом совершить самоубийство.

– Да ты что?.. – Тикаки поперхнулся, и тут же в его ушах зазвучал голос Боку: «Язва? Это когда дырка в брюхе? Значит, если каждый день тереть вот здесь, где больно, можно протереть дырку?» Сначала покончила с собой Нацуё Симура из женской зоны, теперь ещё один его больной подумывает о самоубийстве. И ведь оба не скрывали от него своего желания умереть, Теперь это совершенно ясно. А он не удосужился принять никаких мер предосторожности, проявил халатность, непозволительную для психиатра. Разве можно было забыть, что суицидальные намерения являются одним из характерных симптомов?..

– Это моя вина. Я должен был это предвидеть и принять соответствующие меры, – понурившись, сказал он.

– Перестань. Тут никто не виноват, – поспешно сказал Танигути. – Боку сделал то, что хотел. Врач не должен отвечать за все поступки своего пациента. Это немыслимо!

– Не скажи, – слабо возразил Тикаки. – Ведь Боку в последнее время постоянно твердил: «Хочу умереть, дайте мне умереть…» Мне следовало как-то отреагировать.

– Да брось, врач не может нести ответственность за всё, что происходит с его больными! Ещё скажи, что ты виноват в том, что Сунада тебя укусил! А как же – он твой пациент и укусил тебя, будучи в состоянии возбуждения… Да, кстати, как твой палец?

– Спасибо. Лучше. После того как ты его обработал, почти не болит. Недавно меня смотрел доктор Таки, вроде бы и отёк уже меньше.

– Вот и прекрасно! А тебе не кажется, что следует доложить главврачу о состоянии Боку? Конечно, о суицидальных намерениях и прочем лучше умолчать.

Тикаки протянул руку к телефонной трубке, но тут же передумал – лучше он пойдёт с докладом лично. Вот только сначала ещё раз осмотрит больного, чтобы вынести окончательное заключение. Он повернулся к Танигути.

– Кажется, результаты анализа крови и мочи должны были быть получены сегодня утром?

– Да, они уже пришли. – И Танигути показал на лежавшие на столе листки бумаги. – Моча в норме. В крови – пониженное содержание эритроцитов. Правда, у меня их получилось ещё меньше, но поскольку этот анализ делали ещё до кровавой рвоты…

– Ладно, пойду осмотрю его. У тебя, наверное, своих дел полно? Не беспокойся, я сам сделаю ему укол.

– Правда? Своё заключение я впишу в его карту, потом посмотришь. – Танигути сел и взял ручку.

Уже направившись к двери, Тикаки обернулся.

– Да, говорят, тут такое вчера творилось! Мне Томобэ показывал газеты. Интересно, каким образом Карасава ухитрился повеситься? А то там кто во что горазд, ничего не поймёшь.

– Я толком и сам не знаю. – Танигути, склонившись над письменным столом, быстро писал, его шариковая ручка так и мелькала. – Когда я пришёл, его уже вынули из петли и дежурный делал ему искусственное дыхание.

– У Томобэ возник вопрос – каким образом он мог повеситься на высоте ниже его собственного роста?

– Но ведь и та женщина, кажется, покончила с собой примерно так же, – сказал Танигути, продолжая писать.

Тикаки почувствовал, что ему нанесли удар ниже пояса. Нацуё Симура сплела из простыни верёвку и повесилась, перекинув её через водопроводный кран. Водопроводный кран, разумеется, тоже находится ниже человеческого роста. Разговаривая с Томобэ, он почему-то ни разу об этом не вспомнил. Да и вообще Карасава никак не связывался в его голове с Нацуё Симура. А странно. Ведь у заключённых не такой уж большой выбор способов самоубийства. Возможно, он забыл о Нацуё, потому что чувствовал себя виноватым в её смерти, ведь она была его пациенткой. К тому же он невольно поддался влиянию газетной шумихи, ведь о Карасаве писали все газеты, а о самоубийстве Нацуё Симура нигде не было ни строчки…