Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 69 страниц)

3

Следующей весной я начал усиленно готовиться к экзаменам в университет. Сама по себе необходимость сидеть над учебниками не была мне в тягость, наоборот, я радовался, что у меня есть предлог целыми днями не выходить из своей комнаты. На стену я повесил расписание занятий, подробно обозначив, в какие дни какой материал должен освоить, и решил, что после выполнения дневной нормы буду заниматься чем хочу. Хотел же я чаще всего одного – сидеть за тем же письменным столом и читать.

Едва закончился сезон дождей, как в наших местах стало весьма оживлённо. Их наводнили отдыхающие, которые хотели купаться в море и загорать. В пустующих прежде виллах возникли женщины и дети, в рыбацких домах появились дачники.

Когда по утрам я выходил на пляж, там кое-кто уже нежился под первыми, неяркими лучами солнца. Какие-то молодые люди, судя по всему, солдаты оккупационных войск, носились по морю на моторных лодках, за лодками на водных лыжах летели женщины с длинными золотистыми волосами, развевающимися, как знамёна. На пляже уже стояло несколько зонтиков, кое-кто наслаждался ранним купанием. Летнее солнце стремительно поднималось к зениту, с каждым мгновением людей на пляже становилось всё больше. К тому времени, когда песок под подошвами сандалий делался раскалённым, а открывшиеся лавки, спасаясь от палящих лучей, опускали тростниковые шторы, у моря негде было яблоку упасть. Иногда я ещё некоторое время бродил по пляжу, невольно заражаясь всеобщим весельем. Но чаще всего сразу же уходил домой: весь этот шум и гам претил мне, я чувствовал себя не в своей тарелке. Мне казалось, что пляж принадлежит этим толпам людей, а я без спроса вторгся в чужие владения и все потихоньку надо мной смеются. Я нервно зыркал по сторонам, всё меня раздражало. Однажды какие-то юноши европейцы играли на песке в мяч и он случайно подкатился к моим ногам. Все взгляды, естественно, обратились ко мне, но я тут же отвернулся и быстро пошёл прочь. Я слышал за спиной раздосадованные возгласы – они ведь ждали, что я подберу мяч и брошу им. Но меня испугали не столько возгласы, сколько взгляды, словно длинные иглы, вонзавшиеся мне в спину. Я бежал, подавляя в себе желание закричать от боли.

И тем не менее мне очень хотелось наслаждаться летом так же, как наслаждались им они. Иногда я нацеплял тёмные очки, надевал плавки, перебрасывал через плечо купальное полотенце и, старательно изображая из себя отдыхающего, смешивался с толпой на пляже. Но плавать я не умел, только делал вид, что плыву, заходя в воду на такую глубину, где ноги ещё доставали до дна. Несколько раз я нахлебался воды и едва не утонул, после чего понял, что не смогу научиться плавать, пока кто-нибудь не покажет мне, как это делается. Поскольку мать плавать не умела, я обратился за советом к Макио. Он, пройдя подготовку в армии, был прекрасным пловцом, но ему было неохота возиться со мной. И он сказал с обезоруживающей улыбкой, которая появлялась на его лице всякий раз, когда он кому-то отказывал:

– Плаванью нельзя научить. Можно только научиться самому. Ничего сложного – окунайся в воду, и в один прекрасный день поплывёшь…

В апреле следующего года я поступил на юридический факультет университета Т. Я регулярно посещал лекции, но не потому, что мне было интересно, а скорее потому, что мне просто нечего было делать. В свободное время я шёл в кафе, которое находилось в подвальном этаже, рядом со столовой, и в одиночестве пил дрянной кофе. Однажды я сидел в этом кафе, не зная, куда себя девать, и вдруг за мой столик бесцеремонно сел какой-то юноша в европейском костюме. Тогдашние студенты в большинстве своём носили студенческую форму, поэтому я подумал, что это либо полицейский агент в штатском, либо ещё кто-нибудь в этом роде. Однако молодой человек оказался моим однокурсником; он объяснил, что живёт в Камакуре, иногда видит меня в электричке на линии Ёкосука и давно уже хочет со мной познакомиться. Мне его лицо было незнакомо, но, поскольку он был первым человеком, заговорившим со мной, с тех пор как я поступил в университет, мне стало любопытно, и я приветливо ему кивнул. Мы представились друг другу, его звали Котаро Иинума.

Иинума был ниже меня ростом, красивым его не назовёшь, но у него были крепкие плечи и руки, на смуглый лоб свешивались пряди длинных волос, сообщавшие его облику оригинальность и невольно привлекавшие к себе внимание. Когда волосы падали ему на глаза, он досадливо приглаживал их пальцами или отбрасывал резким движением головы, эти жесты свидетельствовали о раздражительном характере, но могли восприниматься и как проявление непосредственности. Он любил поболтать и постоянно выискивал новые темы для разговора, начав же говорить – невольно впадал в эйфорическое состояние, то есть для меня, молчуна, был самым подходящим собеседником. Как-то незаметно я втягивался в разговор, и у меня развязывался язык. В университет он поступил не сразу, поэтому был на четыре года меня старше и куда лучше подкован во всём – в литературе, искусстве, философии, к тому же он прекрасно танцевал и играл в маджонг и другие игры. Именно под его влиянием, я стал прогуливать неинтересные мне лекции и проводить время либо в игорных заведениях, либо в танцклассе на станции Канда. Новые развлечения полностью захватили меня. Уже через месяц я неплохо играл в маджонг и танцевал.

Иинума решил попробовать сорвать куш во время университетского праздника, намеченного на конец мая. У него возникла идея снять Вторую студенческую столовую, которая находилась рядом с университетской больницей, и провести там танцевальный вечер. Но осуществить эту идею оказалось довольно трудно, потому что аналогичный план возник у местной потребительской кооперации, благотворительного общества и некоторых других организаций левого толка. По своему лицейскому опыту проведения подобных праздников я знал, что главное – придумать пусть и чисто формальное, но удобоваримое обоснование. Поэтому для начала я создал при университете Т. что-то вроде общества по изучению бальных танцев, потом составил список примерно десяти фиктивных организаций, якобы сформированных по инициативе этого общества, как то: кружок народных танцев, кружок русской народной песни, кружок изучения американского кино, а также список ответственных лиц, в который внёс имена, произвольно выбранные из списка студентов университета, и наконец, скрепив все бумаги купленной в магазине дешёвой печатью, понёс списки в деканат, где мне тут же дали разрешение на использование столовой. Следом за мной за разрешением пришли студенты из благотворительного общества, но им отказали по той причине, что представленный ими список устроителей был гораздо короче моего. Плата за аренду помещения была минимальной, поэтому, конечно при условии, что нам удастся распродать билеты, мы могли рассчитывать на неплохую прибыль. Воодушевлённый моим успехом, Иинума через свою младшую сестру, которая училась в консерватории, сумел нанять за небольшое вознаграждение профессиональный оркестр. В то время университетские танцевальные вечера проходили обычно под патефон, так что настоящий оркестр придавал нашему вечеру особую привлекательность. Мы объехали все университетские кружки бальных танцев и везде предлагали билеты. Бальные танцы пользовались тогда большой популярностью в студенческой среде, так что соответствующие кружки были почти во всех столичных университетах.

Незадолго до начала праздника мы развернули наглядную агитацию. У Иинумы было много друзей среди старшекурсников, и мы (вернее говоря, несколько наших приятелей по маджонгу) сумели расклеить афиши по всему университету: не только в аудиториях всех факультетов и отделений, но и вообще во всех самых людных местах. Афиши – около ста листов – мы нарисовали сами, затратив на это дня три. Иинума неплохо рисовал в стиле Лотрека, и любая афиша, стоило ему пройтись по чей кистью, становилась яркой и забавной.

В день праздника мы зазывали гостей через громкоговорители, установленные на крыше здания перед главными воротами и на окне Второй столовой. Встречать гостей поручили студенткам из танцевального кружка одного женского университета. На вечер ломились толпой, все билеты были распроданы, и пришлось их спешно допечатывать на ротаторе. Даже после вычета из полученной суммы денег, необходимых для оплаты оркестрантов и специально нанятых помощников, доставшаяся нам чистая прибыль составляла больше ста тысяч йен. Для того времени это была немалая сумма: можно было заказать номер в гостинице, прокутить там несколько дней, и всё равно бы ещё осталось.

Мы поехали на горячие источники Цунасима по линии Токио-Йокогама и сняли в тамошней гостинице отдельный флигель. Сели играть в маджонг; я с самого начала был в выигрыше и в конце концов прибрал к своим рукам все денежки, которые мы поделили между собой. Потом маджонг нам надоел, и мы принялись кутить. Пока мои друзья развлекались с гейшами в весёлом квартале, распевая песни под аккомпанемент сямисэна, глядя на танцы и слушая музыку, я только молча пил. На такой развесёлой пирушке с пением и танцами я был впервые и не очень хорошо знал, как себя вести, к тому же боялся, что все поймут, как я неопытен, поэтому нарочно делал вид, будто у меня просто дурное настроение. Ночью каждый пошёл с женщиной. Моей партнёршей стала толстая, не очень молодая особа, она была пьяна в стельку и, заявив, что уже обслужила нескольких клиентов и еле держится на ногах от усталости, повалилась на постель и тут же заснула мёртвым сном. Я развязал на ней пояс, но не почувствовал никакого желания. Когда я в одиночестве явился в купальню, все были там с женщинами. На вопрос Иинумы я ответил, что после оргазма женщина крепко уснула. Вернувшись в комнату, я разбудил женщину и, заплатив ей, отослал её. На постели осталась вмятина от её тела, меня охватила брезгливость, я содрал с постели простыню и только после этого лёг. На следующее утро за завтраком только я был один, все остальные, по-хозяйски поглядывая на ухаживающих за ними женщин, снисходительно принимали их заботы. Я подумал, что развлекаться с женщинами, в сущности, совершенно неинтересно. Ни одна из присутствовавших женщин не порождала во мне желания, я не мог понять, что хорошего, когда такая женщина тебе прислуживает.

Мы каждый день играли в маджонг и пили. На третью ночь кто-то предложил снова пригласить гейш, но я воспротивился, отговорившись тем, что у меня нет настроения. Кто-то в шутку назвал меня тогда неотёсанной деревенщиной и был, конечно же, прав. Иногда мы шли прогуляться по городу. От станции начиналась небольшая торговая улочка, неподалёку стояло несколько гостиниц, остальное пространство занимали огороды и новостройки. Гостиницы были мало похожи на те, какие бывают обычно на горячих источниках, почти все они имели небольшие флигельки и скорее напоминали дома для тайных свиданий. Иинума, рассуждая о том, где и как лучше развлекаться с женщинами, заглядывал во все двери подряд, оценивая достоинства и недостатки каждой гостиницы.

Позади гостиниц была дамба, с неё открывался вид на реку. Однажды ночью мы принесли сюда бутылочки с сакэ, закуски и стали пить. Над нами раскинулось звёздное небо, на противоположном берегу во тьме тонули рисовые поля, где-то квакали лягушки. Опьянев, мы пели студенческие песни, обсуждали достоинства женщин, которые сидели у нас на коленях, спорили, какая из них красивее. Я стал восхвалять красоту женщины, с которой в ту ночь лишился невинности. Но чем цветистее я говорил, тем сильнее ненавидел её. Мне захотелось хорошенько напиться, я стал пить прямо из бутылочек, осушая одну за другой, и на следующий день не мог подняться с постели, такое тяжкое у меня было похмелье.

Прошло несколько дней, и разгульная жизнь в Цунасиме нам надоела. Заплатив хозяйке гостиницы, мы поделили оставшиеся деньги и стали играть на них в маджонг. На этот раз повезло Иинуме: он сумел слупить с нас всё, даже те деньги, которые я выиграл до этого. Задолжав ему некоторую сумму, я покинул Цунасиму.

Летом того же года мы ездили в гости к Иинуме, в Камакуру. Его дом, больше похожий на дозорную вышку, стоял на вершине холма, с дороги к нему вела крутая лестница, из окон были видны зелёные холмы, море и Фудзи. Иинума, явно гордясь этим – совсем как на открытке – видом, вытащил бинокль и стал совать его всем по очереди, требуя, чтобы смотрели. Его сестра Кикуно, та самая, которая училась в консерватории, оказалась совсем не похожей на брата, у неё было тонкое лицо с нежной белой кожей. Сев за рояль, она сыграла нам несколько пьес. Держалась она по-взрослому, уверенно и мило кокетничала. Сначала я думал, что Кикуно моложе меня – всё-таки младшая сестра моего друга, – но выяснилось, что она двумя годами старше. Когда, закончив играть, она устроилась на диванчике рядом, у меня сильно забилось сердце. Впервые в жизни я разговаривал со взрослой девушкой, и у меня кружилась голова уже оттого, что я ощущал на себе испытующий взгляд её глаз, окаймлённых длинными ресницами. К несчастью, у меня тонкая и белая кожа, поэтому чуть что, я заливаюсь жгучим румянцем и на лице выступают капельки пота. А уж когда она сказала: «Что-то жарковато» – и встала, чтобы открыть окно с наветренной стороны, я, поймав на себе её взгляд, едва не сгорел со стыда. Сделав вид, что мне надо выйти, поднялся и сквозь открытую дверь прошёл в сад. Сад террасами спускался по склону холма, повсюду стояли увитые вьющимися кустарниками перголы.[14]14
  Перголы – декоративные элементы, которые, наряду с арками, придают разнообразие облику сада.


[Закрыть] Сильный ветер, дующий с моря, выворачивал листья, мелко подрагивали крупные ярко-оранжевые венчики цветов. Услышав шаги за спиной, я подумал, что это Кикуно, но это была её однокурсница, девушка с очень смуглым лицом. Я обратил на неё внимание потому, что, когда Кикуно начала играть, она, громко стуча шлёпанцами, влетела из соседней комнаты и плюхнулась на заскрипевший стул. Иинума объяснил, что это подруга его сестры. Она разглядывала нас всех по очереди так придирчиво, будто оценивала товары, выставленные в витрине универмага. Впрочем, я тут же забыл о её существовании.

– В доме жарко, – сказала она, скривив рот. – Они всё время держат окна закрытыми, якобы роялю вредит морской ветер, это невыносимо. А ты, кажется, друг Ко-тяна?

– Да, – ответил я и перевёл взгляд на её пышную, стиснутую платьем грудь. В вырезе виднелась полоска ослепительно белой кожи. Тут я понял, что девушка просто сильно загорела, потому и кажется смуглой.

– Меня зовут Мино Мияваки. Пишется – «прятать красоту сбоку от храма». А ты кто?

Она говорила фамильярно, словно обращаясь к ребёнку. Я снова, как это уже недавно было с Кикуно, ощутил, что разговариваю с девушкой, которая старше меня. Ощущение это не было неприятным, скорее наоборот, к тому же она явно кокетничала со мной. Я ответил вежливо, как полагается в разговоре со старшими:

– Моё имя Такэо Кусумото. Странное имя, правда? «Самец из чужого дома».

– Вовсе нет. К тому же я бы расшифровала твоё имя иначе – что-то вроде «мужчина, покинувший дом».

– А я и есть мужчина, покинувший дом.

– Прости, я, кажется, ляпнула что-то невпопад.

– Да нет. Я и в самом деле хотел бы уйти из дома.

– Почему?

На этот вопрос ответить было трудно. Эту девушку я видел впервые, с какой стати мне с ней откровенничать? Впрочем, она, судя по всему, и не ждала ответа – отвернулась и уткнулась носом в цветы.

– Красивые, правда? – смущённо произнёс я. До меня только сейчас дошло – а ведь она очень хороша собой.

Я не мог оторвать глаз от смуглой щеки, которой касались оранжевые лепестки, от переливчатых глаз. Она повернулась ко мне – сочные, отсвечивающие яркими красками цветов губы улыбались. Я покраснел. По лбу заструился пот.

– Это текома китайская. Летом она довольно приятно пахнет, и я её люблю. Только она ядовитая. У меня в детстве была дурная привычка есть цветы. Однажды я съела такой вот цветок, и у меня был жуткий понос. Ой, смотри, яхта.

В синем море появился треугольный парус, соперничающий белизной с барашками волн, и через несколько минут скрылся за оконечностью холма.

– Как хочется купаться! Терпеть не могу «Баркаролу»!

– Что?

– Да этого Шопена. То, что играла Кикуно. Я вообще-то тоже по классу фортепьяно, но, честно говоря, играть на рояле мне не очень-то хочется. Лучше купаться. Давай пойдём прямо сейчас?

– Я не привёз с собой плавок.

– Купишь на пляже. Пошли, поплаваем!

– Но я не умею плавать, – мрачно признался я.

– Не умеешь плавать? – Она расхохоталась.

Она смеялась во весь рот, как американка, не прикрываясь рукой, выставляя напоказ и зубы, и язык.

– Ну конечно, ты ведь и есть тот самый Кусумото? Ко-тян о тебе рассказывал. Что ты живёшь в Хаяме. И ещё, что ты не умеешь плавать, и это просто здорово! Он тебя за это зауважал.

– Почему?

– Ну, не всякий может, живя у самого моря, не купаться. Значит, у тебя железная воля!

Я прыснул.

– Видите ли, у меня принцип такой – не купаться. Но если вы возьмётесь меня учить, я могу и отступить от этого принципа.

– Договорились! Пошли прямо сейчас. – И сцепив руки перед грудью, она потрясла ими, как это делают стоящие на пьедестале почёта победители соревнований. Стиснутая платьем пышная грудь заколыхалась.

Тут в саду появился разыскивающий нас Иинума. Мино быстро зашептала мне на ухо:

– Сегодня не выйдет. Я тебе потом позвоню, напиши мне твой номер и передай как-нибудь потихоньку.

На следующее утро она мне позвонила. Мать, услышав женский голос, подумала, что звонят из гимназии, и сказала: «У телефона профессор кафедры родной литературы Кусумото». Дело в том, что гимназии, где работала мать, недавно присвоили статус университета, так что она теперь считалась профессором. Мино долго потом не могла этого забыть и не упускала случая за глаза назвать мать «профессоршей».

Сама Мино жила в Дзуси, поэтому мы решили встретиться на пляже, который находился примерно на полпути от Дзуси к Хаяме. Там была небольшая бухта, ограниченная с южной стороны мысом, а с северной – скалистым берегом, вдали в море виднелся остров Эносима, а над далёкой линией горизонта возвышалась Фудзи. Этот пляж был куда многолюднее нашего, находившегося неподалёку от императорской виллы, лавок с тростниковыми шторами тоже было больше. Окинув пляж взглядом, я увидел её, бегущую ко мне в купальном костюме. Длинноногая, лёгкая. Я залюбовался её тонкой талией, подчёркивающей высокую грудь. Неожиданно она схватила меня за руку, её рука была мокрой. Она сразу же заставила меня опуститься в воду с головой. Солёная вода залилась мне в нос, я тут же захлебнулся и стал задыхаться, но ощущать, как её нежная рука придерживает мой затылок, было приятно. Я уже начинал терять сознание, когда она вытащила меня из воды. Увидев рядом с собой её обеспокоенное лицо, я улыбнулся, потом, сильно закашлявшись, исторг из себя воду. Она провела рукой по моей спине и сказала: «Ну и чудак же ты».

Учительница была полна энтузиазма, ученик был прилежен. В первый день я научился держаться на воде, во второй – плавать по-собачьи, через неделю с грехом пополам освоил брасс. Солнце сожгло мне плечи и спину, они были покрыты волдырями, обгоревшая кожа облезала клочьями. Но я ни за что не хотел пропускать наших занятий. Я готов был ходить на пляж каждый день, пока она сама не скажет, что занятий больше не будет. То ли она не замечала, в каком состоянии у меня спина и плечи, то ли замечала, но не придавала значения, во всяком случае, совершенно равнодушная к моим мучениям, она лежала на солнышке и без умолку болтала, причём говорила только о себе. О том, что учится музыке с шести лет, как трудно ей было во время войны, потому что все считали музыку вражеским искусством, что в Дзуси они живут с довоенных времён, и все соседи ей ужасно надоели, что в яйцах она ест только желтки, что её младшему брату, который учится в частном университете в Сибуе, очень нравится, как кормят в университетской столовой, а ей совсем не нравится, что у неё нет никакого желания записываться на курсы для будущих домохозяек – кому нужны всякие там чаи да цветы… И так – до бесконечности. Устав болтать, она говорила: «Пора за дело» – и тащила меня в воду. Очень часто на пляже не оставалось ни души, а мы всё не уходили.

Прошло дней десять, и однажды она сказала: «Давай сегодня переночуем в здешней гостинице, всё равно ведь завтра опять на пляж». Видя, что я смущён, она добавила: «У меня есть деньги, не волнуйся». Это была маленькая гостиница почти на самом берегу моря, возле устья реки, окна выходили на задворки стоящих вдоль пляжа лавок. От реки несло илом, к ночи налетела туча комаров. Москитной сетки в комнате оказалось, только у изголовья лежали две специальные антикомариные курительные палочки и спички. Страдая от вони, комаров и обгоревшей спины, я заключил Мино в объятия.

До начала осени мы много раз встречались в этой гостинице. После праздника Бон, когда число купающихся заметно уменьшилось, мы снимали комнату прямо с утра, занимались любовью, потом вместо ванны купались в море, после чего возвращались в гостиницу и, даже не вытираясь, мокрые, снова валились на кровать. Иногда мы по целым дням не вылезали из постели. Когда я уставал, она кормила меня сырыми яйцами или жареным угрём и снова набрасывалась на меня.

В сентябре, после того как возобновились занятия в университете, я пошёл в студенческий комитет по трудоустройству и устроился репетитором сразу в три места. Во всех трёх местах требовалось давать уроки дважды в неделю, поэтому работал я практически каждый день. Заработанные деньги я тратил на то, чтобы развлекаться с Мино. На суде прокурор говорил: «Именно с того времени подсудимый стал жить беспорядочной жизнью, часто прогуливал лекции, и вообще лентяйничал напропалую…» Но сам я не могу сказать, что после встречи с Мино мой образ жизни так уж переменился. Просто если раньше основным смыслом моего существования был университет, то теперь им стала Мино. Беспорядочной моя жизнь сделалась потому, что я планировал своё время, подлаживаясь под Мино, прогулы же связаны с тем, что я работал репетитором. Я был точно так же прилежен в любви, как и в учёбе, ну просто само прилежание. Так что слово «лентяйничал» ко мне никак не подходит.

На суде многие спрашивали меня, любил ли я Мино Мияваки. Всем без исключения я отвечал: «Любил». Но я отвечал так только потому, что не мог придумать ничего другого, вот и говорил: «Любил». На самом-то деле я и сам не знаю, любил я её или нет. Мне нравились совсем другие женщины, мягкие и скромные, такие, как Кикуно Иинума, а Мино, необузданная, всегда знающая, что она хочет, принадлежала как раз к тому типу, который меня скорее отталкивал. Она приходила в ярость, стоило мне опоздать на свидание минут на пять, сама же опаздывала без зазрения совести. Разговаривали мы только о её родных, её друзьях, это была пустая болтовня, не дававшая ничего ни уму ни сердцу, не то что наши интеллектуальные разговоры с Иинумой. Да и вообще, о ней все в один голос говорили только плохое.

Узнав о наших отношениях, Иинума предупредил меня:

– Ты с ней поосторожнее. Она шлюха и бросается на всех мужчин без разбора. Я-то её хорошо знаю, она ведь подруга моей сестры и часто бывает у нас в доме. Она и ко мне приставала. Я, конечно, живо удрал. Уж если она в кого вопьётся, не отпустит, пока все соки не высосет. Вон и ты в последнее время совсем спал с лица, явное нарушение обмена веществ.

Он назвал мне имена мужчин, которые были её любовниками. Среди них оказался даже один известный пианист. Иинума всегда был для меня непререкаемым авторитетом, именно он приобщил меня к маджонгу и танцам, да и вообще считался человеком бывалым. Но даже если всё, что он говорил мне, было правдой, я не хотел расставаться с Мино. Пусть я был для неё каким угодно по счёту мужчиной, но она-то была моей первой женщиной.

Что меня удивляло, так это поведение матери. До сих пор она совершенно не интересовалась моими делами, а тут стала во всё совать свой нос Действительно, перемены во мне были столь разительны, что они бросились в глаза даже ей. Мне постоянно звонила какая-то женщина, я начал заниматься плаванием, часто не ночевал дома, иногда пропадал на несколько дней, постоянно бегал по ученикам, на лекции ходил от случая к случаю. Мать не стеснялась в выражениях.

– Связался с какой-то потаскухой. Вот подцепишь дурную болезнь, будешь знать. Студент должен думать в первую очередь об учёбе. Если женщина мешает тебе учиться, от неё надо бежать.

Я пытался её переубедить, объяснял, что Мино вовсе никакая не потаскуха, что она учится в консерватории, играет на фортепьяно, её считают способной, что она пожертвовала своим свободным временем, чтобы научить меня плавать, что она человек дела и вообще она замечательная.

– Плаванье – предлог, чтобы тебя заполучить. Для неё это только забава. Небось, смеётся про себя, что ты всё принимаешь всерьёз.

– Но я её люблю. Я хочу на ней жениться.

– Это тебе не шутки, – рассердилась мать. Её лицо перекосилось, она явно лихорадочно подбирала слова, чтобы дать мне должный отпор. Так бывало всегда – она легко поддавалась гневу и только потом начинала подыскивать подходящие аргументы. Когда твой собеседник нервничает, его следует подавить непоколебимой убеждённостью в своей правоте. Наконец ей удалось отыскать подходящие, по её мнению, слова.

– У тебя ещё нос не дорос, чтобы думать о женитьбе. На что ты рассчитываешь жить, ты же студент?

– Уйду из дома. Буду работать. Проживём как-нибудь. Мино может давать уроки музыки.

– Да? Ну, если у тебя всё так прекрасно, то это что, по-твоему?

И она сунула мне под нос несколько бумажек. Это были счета за гостиницу, почти все помеченные недавними числами. Первое время за гостиницу платила Мино, но, когда я начал работать репетитором и у меня появились кое-какие деньжата, я старался везде платить сам. А когда денег не было ни у того ни у другого, мы пользовались гостиницей в долг. Вот теперь и пришли счета.

– Нехорошо с твоей стороны распечатывать адресованные мне письма. Я собирался оплатить эти счета позже.

– Они уже оплачены. – И она показала мне квитанции. Оплачена была ровно половина требуемой суммы, то есть моя доля. – Я заплатила только за тебя. Если ты расстанешься с этой женщиной, можешь деньги не возвращать.

Она слегка улыбнулась, очевидно полагая, что прижала меня к стенке. Эта улыбка показалась мне неестественной: её круглому лицу больше шло гневное или откровенно насмешливое выражение.

Я не передавал Мино сплетен, которые о ней ходили, вёл себя так, будто ничего и не слышал. Лаская её тёплое тело, я весь переполнялся нежностью. Но стоило нам отлепиться друг от друга, как меня начинали мучить сомнения. Я начинал задыхаться от одной мысли, что её обнимал другой мужчина. Однажды ночью, оттолкнув меня, она недовольно сказала:

– Что это с тобой в последнее время? Раньше ты был более пылок.

– Да нет, я по-прежнему без ума от тебя.

Я рывком прижал её к себе и устремился к цели с ещё большей, чем обычно, горячностью. Потом я спросил: «Ты меня любишь? Ты выйдешь за меня замуж?» На первый вопрос она ответила: «Не знаю». На второй – «Может быть, только не сейчас». Я обрадовался, потому что это полностью совпадало с моими собственными планами, но сделал недовольное лицо. И с некоторым нажимом повторил то, что уже говорил матери: «Я люблю тебя. Я хочу, чтобы мы поженились как можно быстрее». Я не лгал, я действительно этого хотел. Откровенно говоря, я не придавал особого значения любви и браку. Но меня забавляла мысль, что всё это – любовь, брак, то есть то, о чём говорят и что делают другие люди, – произойдёт со мной. За свои двадцать лет я ни единого раза не встретился с любовью, в какую можно было бы поверить, не видел ни одной супружеской пары, которую можно было бы назвать идеальной. Но все вокруг постоянно твердили о любви, о браке, как о чём-то само собой разумеющемся. А раз есть слова, значит, где-то ведь должны существовать настоящая любовь и настоящий брак. А раз они существуют, я должен их отыскать. И заполучить. А вдруг Мино может мне в этом помочь? Совершенно не к месту я вспомнил проповедь одного пастора, которую слышал в лицейские годы. «„Царствие Божие – рядом с нами" – по-английски это звучит: „The Kingdom of God is at hand". Всё, что вы желаете, находится у вас под рукой. Но вы, несмотря на то, что у вас уже есть всё, что вам нужно, не жалеете сил на то, чтобы отыскать это где-нибудь в другом месте».

Я сделал ставку на Мино Мияваки. Точно так же как Паскаль когда-то поставил на существование Бога. Он не знал, есть Бог или нет, но предпочёл поставить на то, что он есть, сочтя это более для себя выгодным. Я не знал, сможем ли мы любить друг друга или нет, но чувствовал себя более счастливым, поставив на возможность взаимной любви. Причём основным, что подвигло меня именно к такому решению, были её слова: «Не знаю». По крайней мере она не сказала: «Не люблю».

Я постоянно твердил себе – любовь это то чувство, которое я испытываю, когда соединяюсь с Мино, не более. Сейчас-то мне ясно – я думал так потому, что ещё не знал настоящей любви. Она пришла ко мне слишком поздно, непоправимо поздно.

Осенью наши свидания переместились в район университета Т. Здесь было удобно, – во-первых, близко до консерватории, во-вторых, в окрестностях Юсимы полным-полно маленьких гостиниц с укромными входами с переулков. Сначала мы встречались на территории университета, потом нам надоели любопытствующие взгляды студентов и мы стали назначать друг другу свидания где-нибудь возле Отяномидзу. В моём университете в то время было мало девушек, и Мино невольно привлекала к себе внимание – и своим ярко-красным, похожим на пелерину, пальто, и переброшенной через плечо сумкой, из которой торчали ноты, и широкой, мужской походкой.

Однажды в послеобеденное время мы договорились встретиться в храме Конфуция в Юсиме. На его территории в самом дальнем углу растёт огромная софора. На ней уже не было ни листочка, и её чужеземный силуэт чётко вырисовывался на фоне синего неба. Пройдя по обсаженной камфарными лаврами темноватой каменной дорожке, я оказался перед большими чёрными воротами с надписью: «Врата к добродетельным деяниям». За ними начинается широкая каменная лестница, которая торжественно поднимается к храму проповедей у главных ворот. Где-то на полпути растёт белая сосна родом из Сычуани – здесь, рядом с ней, и было наше любимое местечко для свиданий. Туда почти никто не заходил, зато проникали тёплые лучи западного солнца, к тому же оттуда были видны купола собора Святого Николая и крыши Канды. Опустившись на каменную ступеньку, я стал ждать Мино. Опоздать минут на тридцать или на час – для неё было в порядке вещей, поэтому я сразу же достал нарочно припасённую книгу и погрузился в чтение. Сквозь затянувшие небо редкие облака пробивались бледные солнечные лучи, было зябковато. В траве стрекотали какие-то насекомые, из-за каменной стены доносился грохот машин и электричек. Лязг трамвая, ползшего вверх по холму, напомнил мне наш дом на холме Тэндзин. Прошло, если я не ошибаюсь, уже три с половиной года, после того как, поступив в лицей, я покинул его; за всё это время я ни разу там не бывал и никогда не видел ни жену Икуо, ни его ребёнка. Мы знали, что в январе у него родилась девочка, которую назвали Кумико. Макио, кажется, ездил поздравлять его с этим событием, но у нас с матерью не было никакого желания встречаться с Икуо, и мы так и не видели его ребёнка – её внучку и мою племянницу. Вдруг закаркала ворона. Посмотрев на часы, я обнаружил, что прошло больше трёх часов. На сосне и на крыше храма проповедей сидели вороны – они показались мне дурным предзнаменованием. Я поднялся и пошёл к станции Отяномидзу искать Мино. По улице нескончаемым потоком шли студенты, но никакой Мино я не обнаружил. По тёмной дороге вернулся к храму, но ворота уже были заперты. Обойдя все излюбленные нами закоулки между мостом и станцией, я позвонил ей домой. Трубку снял, очевидно, её младший брат, он сказал, что она ушла на свидание. Я дошёл до нашей обычной гостиницы в Юсиме, но входить один через маленькую дверку постеснялся. К тому времени стемнело, и мной овладело тоскливое чувство, что эта тьма вот-вот поглотит меня и я растворюсь в ней. В тот миг я понял совершенно отчётливо – без Мино мне не жить.