Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 69 страниц)

7

Входит Эцуко Тамаоки в костюме ковбоя – широкополой шляпе и сапогах для верховой езды, в руке наизготовку – серебряный пистолет. Направив дуло на сидящего у стойки бара Такэо, она нажимает на спусковой крючок. Один выстрел, второй, третий. Пули точно попадают в цель, но он не чувствует боли, только немного щекотно. Да она просто балуется, стреляет холостыми, улыбается он, и тут же четвёртая пуля попадает ему под ложечку, тело пронзает резкая боль, и он падает. Сбегаются люди. Кто-то кричит: «Вызовите врача!»

Тут он просыпается. Из коридора доносится топот. Трое, нет, скорее четверо. Наверное, кто-то заболел. Дежурный врач, фельдшер, начальник ночной караульной службы, постовой надзиратель. Входят в соседнюю камеру. Неужели опять Коно? Он вечно по ночам колобродит и требует врача – то у него болит живот, то мучит бессонница, то невралгия. Причём не один раз за ночь. Он не даёт никому спать, все возмущаются, но никто не решается сказать ему об этом прямо. Вызвать врача, если ночью почувствуешь себя плохо, – неотъемлемое право каждого заключённого. Приложив ухо к стене, Такэо попытался было понять, что происходит в соседней камере, но тут же отказался от этой мысли. Ну, поймёт, ну и что это изменит? Коно всегда говорит одно и то же. Этот человек начисто лишён воображения, можно заранее предсказать, всё что он скажет. Но какой странный всё-таки ему приснился сон…

Вчера он познакомился с Эцуко и теперь хорошо знает, как она выглядит, но приснилась она ему такой же, как раньше. То есть совсем другой, непохожей на настоящую. Впрочем, если задуматься, живая Эцуко оказалась именно такой, какой рисовалась ему в воображении, когда он читал её письма, какой являлась во снах. Вот только одета она была немного неожиданно. Он знал, что она студентка, и представлял её в потёртом костюме из тёмно-синей саржи, а она пришла в белом мохеровом свитере и в джинсах с редким цветочным узором – ну просто актриса, сошедшая с журнальной обложки! Миниатюрная, стройная, прелестная. И ещё в ней было что-то от мальчишки-сорванца, не зря она приснилась ему сегодня в виде ковбоя. Она показалась ему совершенным ребёнком, и, когда она открыла рот и заговорила о всяких мудрёных вещах, у него просто глаза на лоб полезли – откуда она всё это знает? Всякие там – география преступности, кривые жизни преступника? Тут у Такэо защекотало где-то под ложечкой, и он прыснул, живо представив себе, как Эцуко в ковбойском костюме с задорным видом посылает в него пулю за пулей. Надо будет написать ей об этом сне. «Представляешь? Ты мне сегодня приснилась! Ну и буянила же ты! Принялась палить в меня из пистолета и даже ухитрилась тяжело ранить».

Часов нет и неизвестно, который час. Но судя по всему, скоро рассвет. Минут двадцать седьмого. Слышны птичьи голоса. Эти птицы прилетают из Дзосигая, здесь у них передышка. Сначала появляются вороны, потом голуби, а за ними – воробьи. Такэо повернулся на другой бок и стал разминать шею и плечи. Особенно побаливает шея. Уже года два даёт о себе знать. Ничего удивительного, он ведь уже не молод – тридцать девять. В апреле исполнится сорок. Двадцатичетырехлетний юноша, которого арестовали в Киото, превратился в зрелого мужчину. Другие за эти годы устраиваются на работу, женятся, заводят детей, а он прожил их круглым бобылём в одиночной камере. Так и состарился здесь в этой конуре с особо прочными, специально для смертников, стенами, спрятанной в одном из уголков гигантской бетонной крепости. Наверное, для тех, кто живёт на воле, он вроде мерзкого вонючего таракана. Но эти пятнадцать с половиной лет были для него чрезвычайно напряжёнными и продуктивными. Разумеется, он лишён той свободы, которая есть у остальных. Но и при ограниченной свободе можно жить полноценной, достойной человека жизнью. Вера, молитвы, чтение, подготовка к печати «Ночных мыслей», работа над тюремными записками для журнала «Мечтания» и над эссе «О зле», переписка с разными людьми, ежедневный трёп о том о сём с соседями… Был ли он так уж одинок в своей одиночке? Да нет, скорее он втайне страдал от того, что не может побыть один: окружающие постоянно стремились к общению и требовали его участия. Он узнал, что альтруизм нередко является привлекательной маской для эгоизма, во всяком случае, люди, постоянно твердящие о благе ближних, о своей готовности жертвовать собой ради других, очень часто приходят к тому, что начинают ненавидеть весь свет. Ещё бы, ведь эти другие, которым они приносят себя в жертву, как правило, платят им чёрной неблагодарностью. Скоро ему исполнится сорок, ну и что от этого изменится? Да ничего. Разве что наестся в день своего рождения до отвала. Причём в рот не возьмёт ничего тюремного. Оплатит доставку бэнто, откроет пару банок консервов, специально закажет фрукты и мороженое. Почему-то день своего рождения он предпочитал отмечать именно таким образом. В этом году у него круглая дата, поэтому надо будет заказать самое лучшее бэнто и консервов открыть банки три, не меньше. Позавчера он получил «уведомление», согласно которому у него в настоящее время имелось пятьдесят с небольшим тысяч йен. «Уведомление» – это когда заключённому вручают листок бумаги размером десять на двадцать сантиметров, где указано, сколько денег и какие переданные ему вещи находятся в данный момент на хранении. Так или иначе, тюремное начальство позаботилось заранее довести до его сведения – у него достаточно средств для подготовки праздничного пиршества.

Мышцы расслабились, кровообращение восстановилось, голова прояснилась. По коридору больше никто не ходит, тихо. Такэо встал, снял пижаму, переоделся и сделал лёгкую зарядку, бдительно следя за тем, чтобы не производить лишнего шума. Воскресенье. Ощущение лёгкости и свободы, всегда посещавшее его в воскресное утро, распространилось по всему телу, проникло в каждую клеточку. Да, сегодня особый день, можно ничего не бояться, день, когда никого не казнят! Он улыбнулся сам себе, довольный, что чувствует себя прекрасно. В такие дни и это никогда не приходит.

– Что ж, хватит лениться, надо немного почитать, – сказал он себе и сам же ответил:

– Наконец-то взялся за ум! А то всю неделю куксился.

– Да уж… Совсем раскис. Хватит расслабляться! Начнём, что ли, с этого почтенного сочинения?

Такэо сел за стол у окна и раскрыл «Место человека в природе». Его сознание послушно нырнуло в толщу веков, в мир, существовавший миллион, а то и два миллиона лет тому назад. Начиная с плиоценовой эпохи разные формы жизни копили энергию, собирались с силами, подготавливая появление человека. Но возникает вопрос – почему за эти два миллиона лет на земле не возникло никаких других новых живых организмов, кроме человекообразных? Ответить на него невозможно. Учёные говорят о естественном отборе случайных мутаций. Но таким образом непонятному явлению даётся непонятное определение, не более. Так или иначе, в какой-то момент возник новый биологический вид – человек, и с невероятной скоростью распространился по всему земному шару. Древние следы пребывания человека находят повсюду – в Африке, Малайзии, Западной Европе. Но каким образом человечество, не знавшее никаких средств транспорта и способное передвигаться только пешком, сумело распространиться по такой обширной территории? Загадка на загадке. И что самое удивительное – человечество представлено на земле только одной разновидностью – хомо сапиенс. Причём по своим анатомическим особенностям – большой мозг при сравнительно небольшой лицевой части, разделение функций нижних и верхних конечностей – хомо сапиенс резко отличается от ископаемого человека. Человек, существовавший на земле два миллиона лет назад, принадлежит к тому же биологическому виду, что и мы, нынешние люди. На протяжении многих миллиардов лет великая река жизни несла по миру свои тёмные воды. Только породив наконец человечество, она озарилась светом. Все мы, каждый из нас, светящиеся капли этой реки…

Сумев наконец сосредоточиться на чтении, Такэо дочитал «Место человека в природе» до конца. Даже на чтение такой тоненькой книжонки ему потребовалась неделя. С прошлого воскресенья он выбился из привычной колеи и перестал читать регулярно, у него возникло неприятное ощущение, что напечатанные на бумаге знаки ловко ускользают от него и ему никак не удаётся уловить заключённый в них смысл. А утром его охватило предчувствие, что на этой неделе за ним придут. Он вдруг сообразил, что за полтора месяца, прошедшие с Нового года, ещё никого не казнили, поэтому, скорее всего, следующей казни можно ожидать в ближайшие дни и это наверняка будет кто-нибудь из старожилов – либо Тамэдзиро, либо он сам, так что пора заняться наведением порядка. Прежде всего он постирал нижнее бельё. Рассортировал письма на отдельные стопки – по отправителям, перетянул их резинками и сложил в картонную коробку. Писем оказалось так много, что коробка моментально заполнилась. Больше всего писем было от Эцуко, около ста за один только год. Наверное, и он написал ей столько же – обычно, получив письмо, он сразу же на него отвечал. Затем Такэо отобрал тетради, в которых комментировал и конспектировал прочитанное, дневники, рукописи – получилась солидная стопка. «Ну и что с этим делать?» – в замешательстве подумал он. Тетрадь под названием «О зле», на которую было потрачено столько времени и сил, он готовил к публикации, у него даже мелькала мысль издать её отдельной книгой, но он хорошо понимал, как неприятно будет матери и братьям читать её, а ему не хотелось оставлять после себя то, что могло бы кого-то огорчить. В конце концов он написал на листке почтовой бумаги: «Эту тетрадь после моей смерти прошу уничтожить. Я писал её не для публикации» – и приклеил его к первой странице. Вечером он аккуратно сложил высохшее бельё, тщательно убрался в камере. Теперь вокруг царил образцовый порядок, можно готовиться к смерти. Однако тут его начали одолевать сомнения. А собственно, почему он решил, что за ним придут именно на этой неделе? Какие у него есть основания? Ведь никаких. Просто вдруг втемяшилось в голову – и всё. Вправе ли человек сам определять свой смертный час, ведь таким образом он выказывает недоверие Богу? Смерть должна являться внезапно и неожиданно. Никому не дано её предвидеть, участь наша в руках Всемогущего Бога. Именно так его учили, именно в это он верил, откуда же это неприятное предчувствие? Он постарался усилием воли отогнать его. Но безуспешно – тень Смерти надвигалась на него неотвратимо, как тяжёлая крышка гроба. Понедельник прошёл спокойно. Но потом стали множиться недобрые предзнаменования: во вторник его почему-то вызвал начальник тюрьмы, а обычно он вызывает к себе того, кого собираются казнить, в среду падре Пишон принёс Мессу си-минор, которую называют музыкой смерти, в четверг мать пришла на свидание в траурно-чёрном пальто. Утром в пятницу покосился набок висевший на стене католический календарь, нарушился образцовый порядок, который он всегда поддерживал на книжной полке, и на первый план выползла копия приговора, что явно было не к добру. То есть одно за другим происходили весьма странные и неожиданные явления. Как тут не насторожиться? Однако предчувствие его обмануло – пришли не за ним, а за Сунадой. Узнав о том, что наступил черёд Сунады, Такэо испытал некоторое облегчение – «Ещё не я». Конечно, хорошего мало, сегодня Сунада, а завтра – он, но, во всяком случае, предчувствия перестали его мучить и на душе стало легко. К тому же в субботу к нему на свидание пришла Эцуко. Да, кажется, в его жизни наступила светлая полоса.

На балкон опустился голубь. Они часто прилетают, рассчитывая на угощение. На сей раз это голубь с белым пятнышком на кончике хвоста. Такэо вытащил из шкафчика полиэтиленовый пакет с хлебом. Потянул за ручку окна, она удивительно легко поддалась, и окно сразу же открылось. Он бросил через решётку горстку крошек. Голубь тут же начал деловито клевать. Рядом опасливо, но явно не желая упустить своего, суетились три воробья. По сравнению с ними голубь – настоящий гигант. Он невозмутимо клевал крошки, потряхивая зеленоватым воротником и грозно косясь на воробьёв красными глазками. Вот если бы и люди были разной величины! Гигантам ничего не стоило бы растоптать тюрьму ногами, а мелким – пролезть под решётками. Но люди на всём земном шаре скроены по единому образцу. Даже странно! Почему бы им не быть хотя бы такими разными, как птицы? Голубь-гигант, словно чего-то испугавшись, вдруг улетел, до Такэо донеслось резкое хлопанье уже невидимых крыльев. Странно. А, вот оно что, по балкону крадётся какой-то чёрный зверь! Величиной с кошку. Крыса! Усы торчком, бока лоснятся, как у тюленя, вид грозный – никто ей не страшен! Крысы появлялись здесь и раньше, только они были тощие и жалкие. А эта – здоровая зверюга, не иначе, старый вояка, вышедший победителем в борьбе за существование! Правда, в камеру при такой толщине не проникнуть. Интересно, чем она питается?

В прошлом году после сезона дождей вдруг невероятно расплодились крысы. В этом здании, построенном ещё до войны, полным-полно всяких щелей да тайных нор, вот крысы и гуляли повсюду совершенно беспрепятственно – из коридора проникали в камеры, из камер – на балконы. Они едва ли не хватали за ноги находящихся на посту надзирателей, беззастенчиво гадили в лотки для раздачи пищи, громко пищали по ночам, не давая никому спать, поэтому однажды по репродуктору прозвучал приказ – провести их полное и повсеместное истребление. Во всех камерах, где хоть раз появлялись крысы, установили металлические ловушки. В камеру Такэо крысы проникали через укромный ход между унитазом и шкафчиком для посуды. Две были побольше, три – поменьше, наверное, родители и дети; обычно сначала тихонько появлялись родители и проверяли, нет ли какой опасности, и уже потом возникали дети, эти-то ничего не боялись, резвились, не обращая внимания на Такэо, забирались по стулу на стол, гонялись друг за дружкой по циновкам и дощатому полу. Он отдавал им остатки еды, крысиное семейство постепенно привыкло к нему, крысята залезали к нему на колени и преспокойно грызли рисовые колобки, карабкались на стол, за которым он читал. Неприятно, конечно, было, что они гадили где попало, но, с другой стороны, убирая за ними, он тоже получал определённое удовольствие. Он вообще не склонен был убивать живых тварей, будь то даже комар или тля, и уж тем более ему не хотелось вылавливать крысиную семейку, с которой он так сроднился. Но ослушаться приказа тюремного начальства, который трижды передали по репродуктору, он тоже не мог, поэтому всё-таки установил выданную ему мышеловку с насаженным на крючок кусочком жареного картофеля, вот только поставил её отверстием к стене, так что попасться в неё было невозможно, и нарочно стал кормить крыс обильнее, чтобы не соблазнялись приманкой. Прошла неделя, вторая, крысы не приближались к ловушке, спокойно шмыгали рядом, будто её вообще не было, и приманка из жареного картофеля постепенно испортилась и потеряла свою привлекательность. Но однажды очень душной ночью Такэо проснулся от пронзительного писка и увидел, что одна крыса всё-таки попалась. Приказ предписывал «попавшуюся в ловушку крысу утопить, погрузив в набранную в раковину воду, и на следующее утро во время поверки передать надзирателю». Сначала он решил отпустить крысу и даже уже приоткрыл крышку, но потом всё же передумал, наполнил раковину водой и опустил в неё мышеловку. Крыса, поблёскивая повисшими на кончиках усов пузырьками воздуха, металась от стенки к стенке. Выражения её мордочки он не видел, поэтому создавалось впечатление, что она просто резвится. Каждый раз когда её тельце ударялось о стенку ловушки, его рука начинала слабо вибрировать. В конце концов движения животного замедлились, лапки оторвались от пола мышеловки, сжавшееся в комочек тельце медленно всплыло, перевернулось вверх белым брюшком и распласталось, прижавшись к потолку. Это была крупная самка, очевидно, мать семейства. На следующее утро крысы не появились. Такэо попытался приманить их пищей, но тщетно. А ночью в ловушке появилась новая жертва. На этот раз – отец. Такэо поступил с ним точно так же – утопил в раковине. После этого крысы, словно совершая групповое самоубийство, стали попадаться в ловушку одна за другой. Он поочерёдно убивал их, и за пять дней со всем семейством было покончено.

Почему он не устоял и решился на такую жестокость? Ему хотелось думать, что он просто повиновался приказу начальства. Но, с другой стороны, убивая крыс, он испытывал удовольствие – этого тоже нельзя отрицать. Да, он с удовольствием смотрел, как они мучаются – как подрагивают их ноздри, как вскипает пена на белых зубках… А значит, где-то в глубине его души живёт подспудная тяга к насилию, которая в любой момент может проявиться. Такое же удовольствие он испытывал и в баре «Траумерай», когда сжимал в руке провод. И не только там… Ему вдруг вспомнилось, как в раннем детстве он живьём варил лягушек. Под холмом Тэндзин была усадьба маркиза Маэды, сад кишел лягушками, он ловил их, приносил домой и варил в кастрюле. Впрочем, он убивал их и другими способами. Скручивал им лапки проволокой и поджаривал на костре. Вспарывал животы бритвой. Поливал кипятком. И с удовольствием смотрел, как они корчатся. А когда он учился в шестом классе, мальчик по фамилии Мацукава, который перевёлся в их школу из Кансая, научил его мастерить рогатки, из которых можно было стрелять патефонными иголками. Нехитрое устройство с насаженной на просяной стебель иголкой. Вооружённые такими рогатками, они с Мацукавой стреляли в окрестных кошек и собак. Сначала они целились в туловище, туда было проще попасть, но со временем наловчились и стали соревноваться, кто точнее попадёт в голову или в хвост, а потом Такэо предложил целиться в глаз, и они очень увлеклись этой игрой. По меньшей мере два десятка собак и кошек окривели по их милости. Страшно занятно было наблюдать, как животное, которому иголка вонзалась в глаз, отскакивало, тряся головой, и убегало с диким воем.

Кто-то из соседей пустил воду. В камере над головой послышались шаги. Где-то открылось окно. Скоро побудка. Такэо взобрался на стол и прижался лбом к прозрачному стеклу. Уже совсем светло. Он и не заметил, как наступило утро. Погода такая же хорошая, как и вчера. Тёмно-синее небо, в глубине которого затаились остатки мрака. Здание напротив ловит окнами красные солнечные лучи и отбрасывает их в его камеру. В такой день наверняка видна белоснежная вершина Фудзи, отхватившая изрядный кусок синего неба.

Музыкальная шкатулка заиграла, возвещая побудку. «Лебединое озеро». Сразу же стало шумно. Заклокотала вода в трубах – во всех камерах умывались и справляли нужду. Стук оконных рам, голоса. Сегодня в этих обыденных утренних звуках было что-то жизнеутверждающее, – наверное, потому что воскресенье, да и погода отменная. Что будет завтра – неведомо, но уж сегодня-то точно ни за кем не придут. Это настраивает людей на безмятежный лад, создаёт иллюзию, что времени у них в избытке. Воскресенье – череда мирных, не несущих с собой никакой угрозы часов. Такэо сложил постель. Положил сверху подушку и ещё раз поправил, следя за тем, чтобы линии сгибов были безукоризненно ровными.

Принесли горячую воду в металлическом тазике, зеркало и безопасную бритву. Бритвы здесь особые, с несъёмным лезвием. Такэо тут же приступил к бритью. Надо сэкономить побольше воды, потом пригодится для стирки. В камеру влетел тёплый, совсем уже весенний ветер. Скоро март. Зацветёт сакура. Такэо старательно водил бритвой по лицу. Лезвие совсем тупое, приходится долго скоблить щёки, иначе останутся клочья щетины. Хотя кто его сегодня увидит? Весь день предстоит провести в камере: в воскресенье нет ни свиданий, ни спортивных занятий, дверь открывается только во время поверок – утренней и вечерней… Но всё равно лучше побриться как следует. Хотя непонятно для кого. Зеркала в камере нет, самого себя он тоже не увидит. Разве что для Бога?

Открылось окошко для раздачи пищи. «Сдавай бритву и зеркало». Такэо заспешил. Лицо было выбрито только наполовину. Такое с ним впервые.

– Поверка ещё не скоро, – попытался протестовать он.

– Нет, сейчас придут, – ответил уборщик – жизнерадостный человек лет пятидесяти. Он был осуждён за мошенничество и с этого года прикреплён к нулевой зоне.

– Странно, – сказал Такэо. Обычно поверка начиналась с конца коридора, а поскольку его камера находилась в самой середине, к нему должны были прийти немного позже.

– Сегодня начнут с середины, – шепнул мошенник, захлопывая окошко. И почти сразу же распахнулась дверь. Такэо сел, так и не успев стереть с лица мыльную пену. В дверях рядом с начальником зоны Фудзии стояли начальник ночной смены и начальник службы безопасности. За ними жались друг к другу надзиратели. Это неспроста. «Наверное, пришли за мной», – подумал он. Воскресенье – день без казней – так было заведено в этой тюрьме. Однако заведено-то заведено, но ведь параграф 71 Правил тюремного распорядка гласил, что приговор может быть приведён в исполнение в любой день, в том числе и в воскресенье.

– Номер 610, Такэо Кусумото.

– Я.

– Ну и видок у тебя! – рассмеялся Фудзии. Смеяться в таких случаях – их старый избитый приём, полагалось в ответ улыбнуться и шутливо сказать: «A-а, вы за мной? Простите, что в выходной день доставляю вам столько хлопот…» Такэо много раз представлял себе, как будет шутить, когда за ним наконец придут, но теперь все нужные слова комком застряли в горле.

– Я на минутку. – Скинув ботинки, Фудзии прошёл в камеру. Начальник службы безопасности и остальные пошли дальше. За спиной Фудзии захлопнулась дверь и повернулся в замке ключ. Тут только Такэо понял, что ошибся в своих предположениях.

– Ты, небось, подумал, что за тобой пришли? – У Фудзии вырвался сдавленный смешок. – Ошибочка вышла. Мне просто нужно с тобой посекретничать. Закрой-ка окошко.

– Слушаюсь, – Такэо закрыл окно. Ручка поддалась не сразу, и он понял, что у него кружится голова. Но руки и ноги двигались легко. После того как рассеялась лежавшая на душе тяжесть, тело обрело невесомость воздушного шара.

– Эй, расслабься! – сказал Фудзии и сел по-турецки, скрестив слишком длинные ноги. – Ты вчера виделся с Коно?

Вопрос имел тайную подоплёку, и Такэо внутренне подобрался. С Фудзии надо было держать ухо востро, он любил вызвать человека на задушевный разговор и ненароком что-нибудь у него выведать. К примеру, однажды, пятнадцать лет назад, Такэо беседовал с ним, как ему казалось, о католической вере, а в результате попал под подозрение – якобы, заручившись поддержкой своего патера, он помог заключённому из соседней камеры совершить побег, – и крови ему попортили тогда немало. Причём это был далеко не единственный случай, Фудзии и потом проделывал с ним подобные штуки. И ведь никак не вывернешься – малейшая ложь тут же разоблачалась.

– Да, я виделся с ним вчера во время спортивного часа. Мы говорили, но совсем чуть-чуть.

– Тише, я же сказал, что хочу посекретничать, ты что, забыл?

– Слушаюсь.

– А о чём вы разговаривали?

– Сейчас соображу, – задумался Такэо. Фудзии был вчера на спортплощадке, так что задавал вопрос, явно владея определённой информацией.

– Не тяни же! – В голосе начальника зазвучали строгие нотки: мол, когда такой занятой человек, как я, оказывает тебе милость, с тобой разговаривая, изволь отвечать не мешкая.

– Да особенно ни о чём. Правда. Он просто подошёл позвать меня, его попросил Карасава.

– А что от тебя нужно было Карасаве?

– Его интересовало, как устроен загробный мир. Странно, правда?

– Как устроен загробный мир? – Фудзии усмехнулся и переменил положение ног – теперь он сидел в позе лотоса. Строгая поза человека, предающегося дзэнской медитации, плохо сочеталась с презрительной ухмылкой: – Ну и что же ты ему ответил?

– На самом деле, это просто Коно так сказал, мол, Карасава интересуется загробным миром, а тот хотел знать, как я отношусь к Воскресению Христову.

– Ну и…

– Ну, я сказал, что Воскресение Христово – один из сложнейших вопросов теологии, я в этом не очень разбираюсь.

– И всё?

– Да, всё.

– И больше Карасава ничего тебе не говорил?

– Карасава?

– Ах да, не Карасава, а Коно, – поправился Фудзии, явно растерявшись, что было не в его привычках.

– Коно ничего не говорил. – Тут Такэо вспомнил – когда Карасава сказал, что за четыре дня прочёл Библию, Коно стал хвалиться, что за пять дней прочёл «Капитал». Но вряд ли это представляет интерес для Фудзии. А раз так, лучше промолчать.

– Дело в том, что расследование по поводу вчерашних безобразий на спортплощадке в общем закончено, но мне хотелось бы ещё кое-что прояснить. Кто, по-твоему, был зачинщиком? Честно говоря, я подозреваю Коно. Мне кажется, именно он подстрекал Фунамото – к побегу, Катакири – к недозволенному нарушению тишины, Андо – к непристойным действиям. А ты как думаешь?

– Не знаю. – И Такэо резко покачал головой, не меняя позы.

– И всё же… Должно же у тебя быть какое-то мнение. Ты ведь был там с начала до конца.

– Кроме меня, там были Карасава и Какиути.

– Карасаву вчера уже допрашивали, но ты же его знаешь, на его слова никогда нельзя полагаться. А Какиути вечно погружён в свои мысли, и ему ни до чего нет дела, он просто не способен внимательно наблюдать за ходом событий.

– Вы хотите сказать, что я на это способен?

– Да. Только ты и можешь быть объективным свидетелем. К тому же ты единственный человек, ни разу за всё время пребывания в тюрьме не нарушивший внутреннего распорядка. Вот я и пришёл к тебе как к образцовому заключённому.

Такэо наклонил голову, как бы говоря «спасибо». Значит, он пользуется репутацией полностью контролируемого заключённого. Он вдруг почувствовал себя уязвлённым и с огорчённым видом сказал:

– Боюсь, что ничем не могу вам помочь. Честно говоря, всё произошло слишком неожиданно и быстро, я толком ничего и не понял.

– Потому-то я и спрашиваю – есть ли у тебя какие-нибудь соображения по этому поводу. Ты человек интеллигентный, и у тебя должно быть своё мнение. Я думал, ты мне поможешь.

– Я и не отказываюсь вам помогать. Но у меня уже третий день кружится голова. Я даже к врачу обращался, но без особого успеха. Вчера на спортплощадке я тоже плохо себя чувствовал и не следил за тем, что происходит вокруг.

– Да? Ясненько. Жаль. Я надеялся, что получу от тебя более вразумительный ответ. – И Фудзии смерил его недовольным взглядом. Такэо обезоруживающе улыбнулся. – Кстати, у меня к тебе ещё один вопрос. Ты не заметил ничего необычного в словах и действиях Коно, особенно после того, как он вернулся в камеру?

– Нет, пожалуй, ничего не заметил.

– Коно разговаривал в основном с Карасавой?

– Не знаю. Видите ли, вчера я получил разрешение на постельный режим и весь день лежал…

– Дело в том, Кусумото… – Тут Фудзии затряс широкими плечами и понизил голос до еле слышного шёпота: – Карасава покончил с собой.

– Что?! – Такэо подумал, что начальник зоны шутит, но тот смотрел на него совершенно серьёзно. Вот, значит, в чём дело… Весь этот шум перед рассветом был из-за Карасавы. Интересно, как он умер? Повесился на простыне или полотенце? Или, как это чаще всего бывает, перерезал себе вены осколком стекла? А кстати, почему начальник зоны счёл возможным открыть ему столь важную тайну? За те шестнадцать лет, которые Такэо провёл в тюрьме, несколько человек покончили с собой. Но об этом становилось известно только по слухам, которые распространялись среди заключённых, тюремное начальство хранило молчание. Внезапный перевод заключённых из одной камеры в другую в целях более успешного контролирования дело самое обычное. Так что скрыть самоубийство проще простого.

– Сегодня утром, – сказал начальник зоны. – Ты, небось, и сам кое-что приметил.

– Да нет, я спал… – И Такэо скривил губы, пытаясь изобразить удивление. На самом деле особенного удивления он не испытывал – кто-кто, а Карасава вполне мог задумать и осуществить самоубийство.

– Ещё раз предупреждаю: никому об этом не говори. Из нулевой зоны об этом теперь знаешь только ты, и я рассчитываю на твоё понимание…

– Но почему? – почтительно, но без особого страха спросил Такэо.

– Потому что ты ветеран и должен понимать – дело сугубо секретное.

– Но раз это такой секрет, зачем открывать его мне?

– А, вот что тебя беспокоит. Ну-у… – Фудзии скрестил на груди руки. Потом снова сел по-турецки и, прищурившись, совершенно другим, задушевным тоном сказал: – Затем, что нам нужна информация и мы рассчитываем на твоё содействие. Ты близко общался и с Карасавой, и с Коно, ну, может, и не совсем близко, но, во всяком случае, часто с ними беседовал. К тому же Коно твой сосед, ты мог слышать, о чём они между собой разговаривают. Может, и нехорошо так говорить, но само расположение твоей камеры позволяет с большой долей определённости допустить, что ты мог что-то случайно узнать. Ну так как же?

– Боюсь, что ничем не могу вам помочь. А Карасаву я вообще впервые увидел вчера на спортплощадке, до этого я даже знаком с ним не был.

– Ничего, любая информация сгодится. Вспомни, не намекал ли тебе Карасава на своё желание покончить с собой? Не обсуждал ли ничего такого с Коно? Подумай, внакладе не останешься.

Такэо содрогнулся. «Внакладе не останешься» – обычная присказка начальника зоны, пятнадцать лет назад, когда произошёл тот инцидент с побегом, он тоже намекал, что замолвит за него словечко в суде, но так ничего и не сделал. Теперь-то Такэо знал, что рапорт начальника зоны мало что значит, во всяком случае, он никак не может быть основанием для отсрочки приведения в исполнение приговора. Никаких надежд на Фудзии Такэо не возлагал. Но тем не менее кивнул с самым невинным видом.

– Хорошо. Кое-какие соображения у меня, конечно, имеются. – Фудзии, явно заинтригованный, поднял брови, но Такэо тут же добавил: – А собственно говоря, как именно он умер?

– Этого я тебе не могу сказать. – И Фудзии, словно вспомнив о своём служебном долге, бросил быстрый взгляд на две золотые нашивки, сверкающие справа на обтянутой мундиром груди. Затем извиняющимся тоном проговорил: – Подробности узнаешь из газет.

– Но это сообщение наверняка будет полностью вымарано.

– Само собой. Но ведь сколько ни вымарывай, вы всё равно откуда-то всё узнаёте. К примеру, тебе ведь уже известно о позавчерашнем инциденте?

– О том, что случилось на спортплощадке?

– Это было вчера. Я имею в виду позавчерашний случай.

– Откуда? Вся газетная полоса была черным-чернёхонька. Можно было только догадываться, что что-то случилось, но, что именно, мне, конечно же, неизвестно.