Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 69 страниц)

5

Приёмная медсанчасти – тесная комнатушка, имеющая форму параллелограмма. Строители этой тюрьмы имели явную склонность к модернизму – взять хотя бы восьмиугольные и пятиугольные угловые помещения и полукруг спортплощадки, веерообразно разбитый на несколько отдельных секторов. Они, несомненно, поставили перед собой цель – психологически смягчить тяготеющую к прямоугольности казарменную строгость исправительного учреждения, и в какой-то степени достигли её, однако попавшему сюда трудно отделаться от ощущения, что он оказался в особом мире, никак не связанном с обыкновенным, человеческим. Вот и сейчас, сидя на одной из произвольно разбросанных по параллелограмму скамеек, Такэо чувствовал, себя весьма неуютно.

Комната была забита людьми, те, кому не удалось сесть, стояли вдоль стен. С первого взгляда эти люди, одетые в пиджаки, свитера, джемперы, ничем не отличались от пациентов обычной поликлиники, ожидающих в приёмной своей очереди. Однако некоторые были в синих тюремных робах – уже это указывало на особый характер заведения, кроме того, входные двери были заперты, а в коридоре, не спуская глаз с приёмной, стояли конвойные. Иногда раздавался скрежет замка, дверь отпиралась, входила группа из нескольких человек, и дверь снова со стуком захлопывалась. Как и все двери в тюрьме, она запиралась автоматически, как только её захлопывали, но замок не всегда срабатывал, приходилось изо всех сил налегать на дверь.

Духота в этой битком набитой людьми комнате была ужасная, и Такэо снял свитер. Он привык к одиночеству и задыхался в смрадном, пропитанном выделениями человеческого тела воздухе. К нездоровому запаху дыхания примешивался острый запах пота, из соседней комнаты тянуло табачным дымом и лекарствами, всё это ударяло в нос не хуже ядовитого газа. Но вот что удивительно – здесь это никогда не приходило. Тревога, мучившая его в последние дни, наконец отступила, пол, стены и потолок снова приобрели надёжную неподвижность.

Медсанчасть находится в юго-восточной части здания, отделённой от основного корпуса большим коридором, из окна виден внутренний дворик, а за ним здание контрольно-пропускного пункта. Рядом с ним стояла группа людей в наручниках, скованных общей цепью, – подсудимые, а вон те, сжимающие в руках узелки и сумки, рыскающие глазами по сторонам, явно новенькие. Ещё отсюда можно увидеть женщин у ворот женской зоны – большая редкость для этой тюрьмы, насквозь пропитанной мужским духом. А уж если среди них вдруг окажется молодая мамаша с ребёнком на руках из так называемых «осуждённых кормящих матерей и женщин, имеющих детей» или девица-надзирательница в брюках, туго обтягивающих округлые ягодицы, на таких устремляются все масленые взгляды. Вот и сейчас троица, стоявшая у самого окна, не удержалась от соблазна немного развлечься:

– Эй, посмотри-ка лучше сюда, такой красотке не место в женской зоне!

– Послушай-ка, ты сегодня вечером не занята?

– Я сгораю от желания, ты просто чудо как хороша, даром что надзирательница!

– Эй, сестрёнка-начальница, позволь тебя обнять разочек! Ну не убегай же так быстро, я ещё не налюбовался!

Все трое были так молоды и так весело смеялись, что невольно возникало сомнение – неужели они и в самом деле больны? Вот кто-то из стоящих в коридоре конвойных одёрнул их, они на миг присмирели, но тут же стали снова пересмеиваться. Вдруг по приёмной прокатился грубый гнусавый голос:

– А ну заткнитесь, надоели! – И тут же воцарилась тишина.

Владельцем голоса оказался, как это ни странно, старик с тонкими, изящными чертами лица, одетый очень эффектно и немного в богемном стиле в клетчатую куртку и красную рубашку. Удивившись, что окрик старика привёл в такое замешательство юнцов, Такэо стал незаметно наблюдать за ним и заметил, что на левой руке у него только два пальца. А, значит, настоящий мафиози, понял Такэо, и фигура старика сразу же приобрела в его глазах ореол величия.

Обитатели нулевого корпуса, как правило, давно живут в тюрьме, и по одежде бывает трудно установить, чем они занимались в прежней жизни. Но в приёмной много подследственных, которые пока ещё принадлежат другому, «свободному» миру. Сразу же видно, кто продавец, кто служащий, кто рабочий, кто бродяга, кто бездельник, кто хулиган, кто так называемый деклассированный элемент, кто студент… Тут размышления Такэо прервал старик-мафиози:

– Простите, вы давно здесь?

Ответь Такэо: «Шестнадцать лет», он наверняка уронил бы себя в глазах старика. Поэтому он ответил неопределённо: «Да прилично уже».

– Нынешняя молодёжь совсем не умеет себя вести, – громко, чтобы все слышали, сказал старик. – Раз уж попали в тюрьму… Так хоть бы вели себя с достоинством. Я уже был здесь лет пятнадцать тому назад и могу судить о том, что за это время нравы стали совсем дикими…

– Да-а, – протянул Такэо, краем глаза отметив, что один из юнцов давится смехом.

– Когда я выйду отсюда, то всенепременно подам рапорт о тюремных реформах, так сказать с позиции испытавшего на собственном опыте… Там, в верхах, ведь знать ничего не знают о том, что здесь происходит. Если всё останется по-прежнему, это будет иметь дурные последствия в государственном масштабе. Так бессмысленно растрачивать средства налогоплательщиков, добытые потом и кровью…

– Да-а…

– У нас тоже есть молодые. Многие совершенно не умеют терпеть, одним пальцем и то не могут расстаться. Мужества не хватает. – старик показал свою двупалую левую руку. – Я одним пальцем спас, по меньшей мере, три жизни. Пришлось расплачиваться за халатность наших юнцов. Получается по трое на каждый палец – трижды три – девять, итого мною спасено девять человек.

– Да ну? А что значит – по трое на каждый палец? – заинтересовался Такэо.

– Но как же, – внезапно возбудился старик. – На каждом пальце по три фаланги. За один раз отсекается одна фаланга, понятно? То есть один палец можно использовать трижды.

– А чем отсекают?

– Ножом. Хорошенько его затачивают, прикладывают к суставу вот так, и раз! – одним ударом отсекают. Потом обрубок заматывают потуже бинтом, чтобы кровь перестала идти.

– Больно, небось?

– Больно. Но тот, кто боится боли, – не мужчина. Самое главное – хорошенько промыть отсечённый палец, засолить и послать кому надо.

– А кому надо?

– Как кому? Ведь пальцы режут, для того чтобы усмирить распри между членами группировки. А если не посылать противнику, то какой смысл вообще отрезать?

– Вот, значит, как…

Уверенный в том, что его рассказ слышали все находящиеся в комнате, старик выпятил грудь и горделиво оглядел собравшихся.

Тут его вызвали. Он встал, и оказалось, что он очень маленького роста. Отвесив преувеличенно учтивый поклон надзирателю, старик исчез за дверью.

– Что за птица? – спросил один из юнцов.

– Да небось крёстный отец какой-нибудь мафии.

– Не слишком ли он задаётся?

– Не иначе как мелкая сошка. Настоящие отцы поскромнее будут.

– Кусумото! – позвал надзиратель.

Такэо встал и обнаружил, что это исчезло, он вполне твёрдо стоял на ногах. Тем не менее, делая вид, что его шатает, ухватился за спине скамейки и неуверенной походкой прошёл мимо надзирателя.

Выслушав жалобы Такэо и быстро задав ему несколько дополни тельных вопросов, доктор Тикаки задумался.

Лет ему было двадцать шесть – двадцать семь. Его жёсткие взъерошенные волосы были, судя по всему, густо смазаны помадой, во всяком случае, они сильно блестели. Смуглое, с правильными чертами лицо до сих пор сохраняло детское выражение, улыбка, которой он сопровождал почти каждое своё слово, выдавала благовоспитанного мальчика из хорошей семьи, но с профессиональной точки зрения выглядел он как-то не очень надёжно.

– Послушай-ка, а ты видишь сны? – спросил Тикаки, округлив глаза.

– Вижу, – улыбнулся в ответ Такэо, делая вид, будто очень рад такому вопросу.

– А какие?

– Чаще всего страшные. То за мной кто-то гонится, то меня убивают…

– И каким именно образом тебя убивают? – Задав этот вопрос, Тикаки вдруг спохватился, вспомнив, с кем разговаривает, и лицо его сразу стало серьёзным. Прямодушие молодого доктора тронуло Такэо, но одновременно он почувствовал себя разочарованным.

– Мне снится, что меня вешают. Я стою у виселицы и жду, когда начнётся казнь. Наверное, многие из нас видят такие сны.

– Тебе уже вынесли приговор? – Перевернув историю болезни, Тикаки мельком взглянул на первую страницу. Там обычно указывали, кем был заключённый – подсудимым или отбывающим наказание.

Интересно, есть ли какой-нибудь знак для обозначения приговорённых к смертной казни? Поскольку приговор вступает в силу только в тот момент, когда их казнят, с ними до последнего дня обращаются примерно так же, как с подсудимыми. С юридической точки зрения они и не подсудимые, и не отбывающие наказание, а так, что-то среднее. Наверное, существует какой-то специальный значок, может, крестик?

Такэо пристально следил за направлением взгляда доктора. Тикаки отодвинул в сторону историю болезни, и положил ладонь на толстую коричневую папку. Это было личное дело Такэо.

– Я прочёл твои бумаги. Ты, оказывается, здесь уже давно. В твоём личном деле указано, что ты выпускник университета Т. Я ведь тоже оттуда. Ты только не сердись. Я сказал это вовсе не для того, чтобы тебя пристыдить. Я просто подумал о том, сколько всего пришлось тебе пережить…

Растерявшись, Такэо молчал, и доктор, то ли по простодушию, то ли намеренно не замечая, в каком он состоянии, продолжил:

– Да, таким, как я, чья жизнь проходит вне этих стен, не понять твоих страданий. Вот если бы я мог понять… Послушай-ка, когда пол начинает уходить у тебя из-под ног и тебе кажется, что ты вот-вот полетишь в пропасть, не ощущаешь ли ты того самого страха смерти?

Какое примитивное толкование, – разочарованно подумал Такэо.

– Нет, ничего такого я не ощущаю. Всё это куда сложнее.

– Да, наверное… – И Тикаки вздохнул.

– Доктор, – спросил Такэо, в его тоне сквозило некоторое презрение, – вам когда-нибудь приходилось падать вниз с большой высоты?

– Да нет, пожалуй, нет… – Тикаки напрягся, и на его лице появилось недовольное выражение, да и какому врачу понравится, если пациент вместо того, чтобы отвечать на вопросы, станет сам задавать их?

– А мне однажды пришлось. – И слегка улыбнувшись, Такэо спокойно продолжил:

– Я тогда поднимался на вершину Цуругидакэ в Северных Альпах, ну и сорвался со скалы. К счастью, упал на снег и только вывихнул ногу, но пока летел вниз, был уверен, что разобьюсь. Смотрел вниз и понимал: вот сейчас упаду на ту вот скалу – и всё, конец. Но никакого страха я тогда не испытывал. Страх остался где-то позади, ему на смену пришла тупая покорность судьбе и одновременно, как это ни странно, я ощущал небывалый душевный подъём. Но что самое поразительное, у меня возникло странное чувство, что я уже умер и смотрю на мир как бы с того света. День был ясный, искрился снег, прозрачное небо сверкало хрустальным блеском – красота вокруг была невероятная, ничего подобного я никогда не видел…

– Ну и… – доктор Тикаки был явно заинтересован.

– Во время этих припадков я чувствую примерно то же самое.

– Вот оно что… Ты думаешь, это как-то связано… – И доктор кивнул с видимым облегчением.

– Да. Связано. Это не страх смерти, понимаете? Мне трудно точно это выразить: как будто бы я умер и попал на тот свет. У меня что, какая-то болезнь?

– Да, что-то вроде… А сейчас? Ты и сейчас это чувствуешь?

– Трудно сказать… – Выпрямив спину, Такэо оглядел комнату. Судя по всему, она не была настоящей смотровой, скорее складом: вдоль стен стояли картонные коробки с названиями лекарств. С потолка свисало несколько толстых металлических труб, иногда они слегка позвякивали. В соседней комнате принимал терапевт, оттуда постоянно доносился какой-то шум.

– Сейчас вроде ничего такого нет, – признался Такэо и поспешно добавил: – Но у меня такое чувство, что вот-вот снова начнётся.

– Вот как. – Доктор стал быстро писать что-то в истории болезни и на бланке для рецептов. Почерк у него был очень аккуратный. – Я тебе выпишу лекарство и дам разрешение на постельный режим. Думаю, постепенно всё пройдёт.

Закончив писать, доктор передал рецепт санитару и снова повернулся к Такэо.

– Кстати, у меня к тебе вопрос.

– Да? – Такэо передалось замешательство Тикаки. – Что за вопрос?

– Твоя камера недалеко от камеры Тёскэ Оты?

– Через одну.

– Тогда ты должен знать. Как он вёл себя в последние дни?

– Не знаю, – резко ответил Такэо. – Я с ним вижусь только на спортплощадке.

– Вот как. Значит, ты не можешь ничего сказать. Ну, тогда ладно. – Тикаки явно чувствовал себя неловко: ответить на его вопрос значило бы донести на своего товарища. – Просто я его лечащий врач. И у меня создалось впечатление, что иногда он просто напускает на себя… Вот я и хотел узнать, что происходило в его жизни в последнее время…

– Ну, это-то я могу сказать, – смягчившись, ответил Такэо. – Он всегда ведёт себя одинаково: что с вами, что с другими.

– A-а, вот, значит, как… – пробормотал Тикаки.

Вдруг Такэо почувствовал себя ужасно неуютно. «Ну и зачем я, собственно, сюда явился? – Этот вопрос комком отвратительной слизи вдруг подступил к горлу. Перед его глазами возникла фигура плачущего Оты, и в ней он словно увидел самого себя. Что я хочу от этого врача? Чтобы он осмотрел меня, помог, дал совет, вылечил? Какая ерунда! Это касается только меня и никого больше, я должен преодолеть это сам, один. Да, я нажал кнопку вызова, нажал потому, что невольно позавидовал Оте. Ну нет, я ни в коем случае не стану уподобляться ему».

– Доктор, мне не нужны ваши лекарства.

– Что? – Вздрогнув так, словно его неожиданно ударили, доктор уставился на Такэо.

– Я справлюсь сам. Мне кажется, что если очень постараться, то можно обойтись и без лекарств.

– Что ж, может быть и так. И всё же, – Доктор бросил взгляд вслед санитару, исчезнувшему в соседней комнате. – лучше, если ты попьёшь это лекарство, не зря же я тебе его выписал.

– Вы сказали, что я вроде как чем-то болен. А вы встречали у кого-нибудь другого такую же странную болезнь?

– Ну… знаешь… – Молодой доктор беспомощно запнулся. – Как бы тебе сказать. Такие симптомы встречаются редко. Но это не значит, что их вообще не бывает.

– То есть это всё-таки болезнь? Получается, что и у меня, и у Оты одна и та же болезнь?

– Да, нет, это вовсе не так.

– И всё же кое-какие общие симптомы есть?

– Ну, нельзя сказать, чтобы вовсе не было ничего общего… – Молодой доктор явно растерялся.

В этот момент распахнулась дверь, ведущая в соседнюю комнату, в смотровую влетел Гамадрил и зашептал что-то на ухо Тикаки.

– Попроси, чтобы подождали, я сейчас закончу, – сказал доктор.

– Уж пожалуйста, а то в приёмной полно народу, охрана не справляется.

Тикаки снова повернулся к Такэо:

– Знаешь, мне хотелось бы поговорить с тобой обо всём этом подробнее. Я как-нибудь зайду к тебе в камеру.

Такэо вышел из кабинета, и туда сразу же вошёл Сунада. Два надзирателя – один слева, другой – справа – ввели его как исключительно важную персону. Одним из надзирателей был Нихэй. Увидев Такэо, он издал удивлённое восклицание.

Дверь из кабинета психиатра вела не в коридор, а в смотровую терапевта. Там выстроились ожидающие своей очереди полуобнажённые пациенты и царило шумное оживление, каким обычно сопровождаются медицинские осмотры в школах.

– Пошли! – скомандовал Гамадрил. На этот раз он был без шапки, и стриженые бобриком седые волосы делали его сходство с обезьяной ещё более разительным. Он вывел Такэо в приёмную, но поскольку она была набита людьми, им пришлось вернуться в терапевтическую смотровую. Гамадрила тут же позвал врач. Он скорчил недовольную мину, его сморщенное красное лицо блестело, как мокрая половая тряпка.

– Совсем загоняли! И что, скажи, мне с тобой делать? Я позвонил в корпус, сейчас за тобой придут, но куда мне тебя покуда девать?

Вернувшись на склад, он попросил доктора Тикаки:

– Доктор, пусть Кусумото побудет немного у вас, пока за ним не придёт конвойный. А то везде всё уже забито.

Дверь захлопнулась, прежде чем Тикаки успел ответить, и оставленному в кабинете Такэо ничего не оставалось, как опуститься на скамью между двумя надзирателями – Нихэем и каким-то незнакомым стариком.

– Ну надо же, как неудачно, – пробормотал Тикаки. – Сколько раз я им говорил, что психиатр должен оставаться с пациентом один на один, иначе всё насмарку.

– Да ладно, доктор, – подал голос Сунада, – что я его не знаю, что ли? Какие у меня от него могут быть секреты? – И Сунада приветственно помахал рукой Такэо. – Э-эй, привет!

– Привет! – ответил Такэо.

– Короче говоря, не знаю, чем заняться. В этой тюряге сдохнуть можно от скуки. Книжек я не читаю, верить тоже ни во что не верю, писем не пишу, нет у меня никакой ко всему этому охоты. Вот начальник воспитательной службы мне говорит давеча – хоть письмецо бы кому написал, наверняка ведь есть что сказать, а я ему – да кому писать-то? И точно – у меня полным-полно братьев и сестёр – одиннадцать человек, да и маманя жива ещё, но с тех пор как я сюда попал, они меня вообще знать не хотят, а уж писем от них тем более не дождёшься, так чего теперь-то писать?

– Да, но… – попытался вставить словечко Тикаки, – разве у тебя совсем нет желания с кем-то поделиться?

– Не-а, – затряс головой Сунада. – Не с кем и нечем.

– И всё же… – промямлил Тикаки.

– Делать мне абсолютно нечего, потому я им и говорю – давайте убивайте меня поскорее, а они говорят – до завтрашнего утра никак не выйдет…

Услыхав это, Тикаки изменился в лице, а Нихэй весь напрягся. Сунада искоса взглянул на Такэо и расхохотался, тряся массивными плечами.

– Да ладно вам, он и без того прекрасно знает. Такие слухи в нашей зоне расползаются моментально. Я ещё только на спортплощадку вышел, а все уже всё знали. Нет, сам-то я молчал, как обещал. Ни-ни, никому ни словечка. Но все сами уже просекли. Так-то вот. Смертью от меня разит, что ли… Верно, Кусумото, ты ведь знал, что меня завтра вздёрнут?

– Знал. Все знали, – кивнул Такэо.

– Ну, что я вам говорил? Все знают. Вот так-то. – И Сунада довольно захохотал.

Он скрестил на груди руки, и они взгромоздились над его животом, словно две толстые трубы легли одна на другую. Он прекрасно сложен и обладает хорошо развитой мускулатурой. В нём есть что-то от заботливо взращённого домашнего животного. И завтра эту ухоженную плоть уничтожат – в этом действительно есть что-то бессмысленное. Совершенно невозможно смириться с тем, что этого крепкого человека убьют так же запросто, как забивают домашний скот. Как, впрочем, и с тем, что в стране, где убийство считается тяжким преступлением, разрешено убивать на вполне законных основаниях. Государство убивает Сунаду за то, что он сам кого-то убил, то есть нарушил провозглашённый этим государством принцип «не убий». Он не подчинился государству и потому должен быть убит. Но если государство убьёт его, то к одной жертве прибавится вторая, в результате общее число убиенных возрастёт. В этой арифметике, право же, что-то не сходится. Трудно сказать точно, что именно не сходится, но налицо по крайней мере два противоречия. Первое: государство, которое провозгласило принцип «не убий», само должно убивать. И второе: государство без колебаний убивает Сунаду, хотя для самого государства выгоднее сохранить ему жизнь.

Мысли сплетались в мозгу Такэо в какие-то сложные узлы, обрывались, у него вдруг закружилась голова и пришло это. Пытаясь удержаться на полу, который внезапно начал под ним проваливаться, он постарался сфокусировать взгляд на совершенном теле Сунады как на чём-то реальном и устойчивом. Каждая часть этого тела свидетельствовала о здоровье и атлетической силе – и руки, и торс, и шея. Даже сотрясающиеся от мучительного смеха подбородок, грудь, плечи и живот…

– Значит, ты был сегодня на спортплощадке? – удивлённо спросил Тикаки. По здешним правилам, накануне казни заключённого отделяют от других и помещают в специальную камеру.

– А я сам захотел. Ну, вроде – надо же попрощаться с ребятами. Скукотища – одному торчать в камере. Я попросил начальника, чтобы мне сказали накануне. Ну, мне и сказали, за что им, конечно, спасибо, но страсть как скука заела. Да, кстати, доктор, и к вам у меня просьба. Дали бы вы мне разрешение на постельный режим да сонные таблетки, чтоб я проспал как сурок до завтрева. Можно сказать, это моё последнее желание.

– Конечно, конечно, тут нет ничего сложного, мне только кажется, что оставшиеся часы можно было бы провести с большей пользой. Ну, к примеру, полакомиться чем-нибудь вкусненьким, – с серьёзным видом сказал Тикаки.

– Да ладно вам, доктор, шутить. Меня отродясь никто ничем не угощал. Так что уж теперь… Вот если бы выпить дали, да бабёнку какую, чтобы с ней пообжиматься, это да, это конечно, но этого ведь нельзя ни в коем разе. Завтра мне всё равно кранты. Так какая разница, что делать сегодня? Верно? Ну, а раз уж ни выпивки, ни баб не полагается, так, может, хоть тебя, доктор, прикончить?

Последние слова Сунада прошипел, брызгая слюной, и, вскочив, резко подался вперёд – впечатление было такое, будто скала сдвинулась с места. Он потянулся было к шее Тикаки, затем, оглянувшись на торопливо вскочивших конвойных, быстро заложил руки за спину и громко расхохотался.

– Ладно, не буду я тебя приканчивать, не боись. У меня котелок ещё варит. Мне, конечно, не слабо укокошить пару-тройку ваших, мне это раз плюнуть. Но ведь опять же в суд потащат. Следователь, свидетели, то сё, пятое-десятое, затаскают ведь. Нет уж, дудки. Всё равно умирать, так лучше уж побыстрее.

– Ладно, ладно, сядь-ка, – спокойно сказал Тикаки. Казалось, он немного побледнел, впрочем, действительно ли это так, при его смуглой коже сказать было трудно.

Во всяком случае, он не двинулся с места и ни на минуту не утратил хладнокровия, за что Такэо невольно почувствовал к нему уважение.

– Всё, всё, сажусь. – Сунада опустился на скамейку и, ухмыляясь, смерил взглядом сидевших по обе стороны от него надзирателей.

– Порядок. Доктора я приканчивать не буду. А вот вы – другое дело. С вами я бы разобрался за милую душу. Шучу-шучу. Просто хочу, чтобы меня самого побыстрее укокошили.

– И всё же я не понимаю, – снова серьёзно спросил Тикаки, – почему тебе так хочется умереть?

– А вы, как видно, шуток не понимаете, доктор. Будь мы с вами наедине, я бы вам объяснил, что к чему. Ладно уж, скажу. Потому что я знаю, как это приятно, когда тебя, связанного по рукам и ногам, – раз и придушат. Всем девкам, которых я придушил, умирать было в охотку. Уж можете мне поверить.

Сунада снова захохотал было, но увидев, что лицо Тикаки хранит невозмутимое выражение, тут же замолк.

– Ну, если ты так хочешь. – И Тикаки взял ручку. – Я дам тебе разрешение на постельный режим и выпишу снотворное. И всё-таки до конца я этого не понимаю. Можно, конечно, и проспать до завтрашнего утра, вот только что здесь хорошего, не пожалеешь ли ты потом?

– Нет, не пожалею, – с серьёзным видом кивнул Сунада.

– Ну, наверняка ты этого сказать не можешь. – И отложив ручку, Тикаки снизу вверх скользнул взглядом по мощной фигуре Сунады. На его лице вдруг появилась слабая улыбка и так же быстро исчезла.

– И всё-таки, как-то это… Неужели ты и в самом деле так спокоен? Ведь завтра утром… Так или иначе… так или иначе, но ведь это ужасно. А ты так говоришь, будто тебе предстоит нечто приятное. Мне это непонятно. Послушай-ка, скажи откровенно, я спрашиваю тебя совершенно серьёзно. Неужели тебе совсем не страшно?

Сунада, сделав вид, что не слышит, оценивающим взглядом – наверное, именно так он смотрел на женщин – вглядывался в доктора. И только после того, как Нихэй толкнул его в бок, принялся руками тереть глаза, будто только что проснулся, и, когда Тикаки повторил свой вопрос, соблаговолил обратить на него внимание.

– Не боюсь ли я? Да, боюсь. Но самое страшное ждать смерти, точно зная, когда она настигнет тебя. Вот я и хочу этого избежать. Усну крепким сном, а как проснусь, попрошу, чтобы кончали побыстрее, не тянули.

– А, тогда понятно. Тогда ладно. – Кивнув, Тикаки снова взял ручку. И тут Сунада торопливо добавил:

– Знаете, доктор, нельзя ли что-нибудь такое сообразить, чтобы уснул-то я крепко, но чтоб к нужному часу – сна ни в одном глазу. Не хотелось бы клевать носом. Я хочу идти туда с совершенно ясной головой. Ну, то есть… – Сунада говорил взволнованно, как ребёнок, который накануне Рождества пытается объяснить отцу, какую игрушку ему хочется получить. – Короче, мне бы такие таблетки, от которых я сразу крепко усну, а когда проснусь, буду чувствовать себя бодро, и чтоб башка хорошо варила…

– Это не так-то легко, – усмехнулся Тикаки.

– Ну, пожалуйста, доктор, неужели нет такого лекарства?

– Да есть-то оно есть, но его надо специально приготовить, учитывая три фактора: дозу, скорость, с которой организм его усваивает, и твой вес.

– Вы уж как-нибудь пошевелите мозгами, ладно? Ведь это моё последнее желание.

– Ладно, понял. Постараюсь. Всё рассчитаю хорошенько и постараюсь приготовить такое лекарство, какое тебе нужно.

– Вот спасибочки-то. Я перед вами в долгу. Здорово, что я пришёл к вам. Верно, доктор? Вы мужик что надо.

Его от природы хрипловатый голос вдруг приобрёл мягкость, в нём зазвучали даже воркующе-ласковые нотки. Казалось, он готов прослезиться. Тикаки изумлённо уставился на него, и какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза.

– Ладно, всё с тобой, иди, – сказал наконец Тикаки.

– Доктор, – с чувством произнёс Сунада, поднимаясь, – а вы завтра будете присутствовать?

– Нет, там будет другой врач.

– Кто? Главврач?

– Да я и не знаю толком. Но что не я, это точно.

– Что ж, раз так, прощайте. Спасибо за всё.

– Прощай, – ответил Тикаки, и тут явился ещё один молодой конвойный за Такэо.

После коридорчика, куда выходят врачебные кабинеты и аптека, начинается Большой коридор, где есть только металлические двери, ведущие в собственно тюрьму – туда, где находятся одиночные и общие камеры. В Большом коридоре есть окна, поэтому там светло, и зрачки Такэо сразу же сузились от непривычно яркого дневного света. От снежного пейзажа захватывало дух. Большой коридор шёл по второму этажу, и внутренний дворик с сакурой остался внизу.

Эта тюрьма вообще построена довольно своеобразно, все самые важные службы, как то: кабинет начальника тюрьмы, общий отдел, служба безопасности, воспитательный отдел, медсанчасть – находятся на втором этаже отдельного корпуса, который соединяется переходом со вторым этажом собственно тюрьмы. От Большого коридора, который тянется с востока на запад, отходят, подобно зубьям гребня, шесть трёхэтажных тюремных корпусов: первый, второй, третий и т. д. Нулевая зона, где расположена камера Такэо, находится на втором этаже четвёртого корпуса. Четыре – означает смерть, а второй этаж привычно ассоциируется с самыми важными тюремными службами. К тому же четвёртый корпус примыкает к центральной части Большого коридора, то есть расположен прямо напротив командного пункта особого полицейского отряда службы безопасности.

Сунада и Такэо вместе с конвоем стояли перед металлической дверью, ведущей в Большой коридор, и с высоты второго этажа созерцали внутренний дворик перед медсанчастью.

Ветер стих, мелкими хлопьями сыпал снег, прочерчивая в воздухе бесчисленные белые линии. Земля побелела, на белом фоне чётко вырисовывались серебристые стволы мощных сакур. Ветки, даже самые тонкие, были опушены снегом вплоть до самых кончиков. Снег падал и падал, словно стремясь как можно быстрее заполнить белым всё воздушное пространство.

– Скоро всё занесёт, – пробормотал Нихэй.

– Последние несколько дней стояла слишком уж хорошая погода, вот зима и надумала вернуться, – откликнулся старик конвоир.

– Эй, Сунада, кажется, у тебя на родине зимы снежные? – спросил Нихэй.

Сунада, не отвечая, приблизился к окну, словно желая получше рассмотреть снежный пейзаж. Трое надзирателей и Такэо стояли у него за спиной, и создавалось впечатление, что все четверо – что-то вроде почётного эскорта.

– И ничего в этом снеге хорошего нет. Помню, живот подведёт от голода, а я сижу в снегу, весь иззябший, и реву.

– Зато, наверное, играл в снежки и лепил снеговиков?

– Да нет, я был трусишкой и слабаком, надо мной все издевались, никто со мной не водился, и я без конца ревел.

– Ты ревел? Вот уж не верится. – Нихэй окинул взглядом могучие плечи Сунада.

– Ещё как ревел. – Сунада опустил плечи и потёр руки. – Папаша сети мастерил и рыбу ловил, но так, по мелочи. Детей в семье была уйма, жратвы не хватало, одежонки тоже, зимой жуть как мёрзли. Ночью обмочишься, все обзывают писуном, ну я реву. С этого всё и началось.

Сунада говорил с сильным провинциальным акцентом. Обычно он старался скрывать его, подражая грубому говору токийских торговцев, но сегодня, наверное, расслабился и не следил за собой.

Раньше он рассказывал о своём детстве, только когда бывал в хорошем настроении. Его детские воспоминания изобиловали массой забавных подробностей, он говорил будто и не о себе вовсе, а о каком-то чудаковатом сказочном герое.

В семье Сунады было двенадцать детей, он был четвёртым. Первой родилась девочка, потом – два мальчика, но старший в трёхлетнем возрасте свалился в пруд и утонул, поэтому Итимацу Сунада был вторым по старшинству сыном. С детства он донашивал одежду старшего брата. Тщедушный мальчонка в залатанной ветхой одежонке, в штанах, всегда пахнущих мочой, – таков был Итимацу.

Его грязная голова, испещрённая пятнами парши, напоминала глобус, под носом всегда висели сопли, которые он слизывал кончиком языка. Другие дети при виде его убегали прочь, зажимая нос и крича: «Итимацу, Итимацу – писун, вонючка Итимацу, пукальщик Итимацу, ой-ой, ну и вонища, дышать нечем!» Бить его они брезговали, он был слишком грязен. При виде его все просто разбегались. Естественно, в школе он появлялся нечасто, целыми днями болтался по деревне, выискивая, нет ли где какой работёнки. Но обычно его отовсюду гнали: все легко распознавали, что он мочится по ночам, и воротили от него нос. Это неприятное свойство организма, приобретённое им в детские годы из-за того, что он постоянно мёрз, постепенно превратилось в болезнь, избавиться от которой было невозможно. Слух о том быстро распространился по округе, и никто не брал его на работу. Дом, полный голодных сестрёнок и братишек, тоже не мог служить надёжным прибежищем. В конце концов он сбежал в какой-то город подальше от родных мест…

В городе Итимацу – к тому времени ему исполнилось четырнадцать – удалось наконец пристроиться в небольшую лавку, где торговали немудрёными сладостями. Хозяин, пожалев «бедного пацана», отвёл его к врачу. «Ничего особенного я у него не нахожу, – определил тот. – Очевидно, он просто не умеет себя контролировать». Хозяин принялся лечить его китайскими снадобьями. Три раза в день Сунада пил горький отвар, но всё равно продолжал мочиться ночью. Тогда хозяин раздел его донага, приложил к паху моксу и поджёг её. Не выдержав жгучей боли, пронзившей всё тело, Сунада отбросил моксу и сбил хозяина с ног. На помощь хозяину тут же кинулся один из продавцов, но Сунада повалил и его. В тот момент он впервые осознал, какой он сильный, гораздо сильнее других. Одевшись и связав в узелок свои вещи, он спокойно вышел из дома. Пройдя несколько шагов, вернулся, у всех на глазах вытащил из небольшого сейфа выручку, рассовал её по карманам и на этот раз бросился бежать со всех ног.