Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 69 страниц)

– Да этих доказательств полным-полно, – заявила девица. – Мы имеем информацию от многих наших товарищей, томящихся в застенке. А вы кто?

– Может, сначала вы сами представитесь?

– Не стану я называть своё имя.

– Тогда и я не стану.

Пока они препирались, несколько студентов в касках поспешили на помощь девице, и один из них оттолкнул молодого врача от микрофона. Тот пролетел вперёд по проходу и с трудом удержался на ногах. Остановился он как раз у того ряда, где сидела безуспешно пытавшаяся покинуть зал двоица – старик и мужчина в белом халате с зачёсанными назад волосами, – и они, обернувшись, посмотрели на него с сочувствием. С того момента, как в зал вломились студенты, зал словно окаменел, все сидели молча, опустив глаза и с опаской следили за тем, как развиваются события.

– Уберите от него руки, – приказал с кафедры вожак. – Простите, доктор, молодые люди не должны были вести себя так грубо. Сейчас вы получите ответ на ваш вопрос. Ну, давай, да поконкретнее.

Девица кивнула и, вытащив из кармана блокнот, принялась читать:

– Вот вам и поконкретнее. Пункт первый. 10 июня прошлого года ночью у товарища Коно вдруг начались боли в животе и он потребовал, чтобы вызвали врача. Однако надзиратель без всяких на то оснований велел ему ждать до утра. Только после третьего требования был вызван дежурный врач. Первый укол не возымел никакого действия, товарищ Коно потребовал, чтобы сделали ещё один, но боли не прекратились и после него, только на третий раз врачу удалось снять боль. В течение двух последующих дней Коно ощущал сонливость, тело было словно ватное, он снова обратился за врачебной помощью, и ему сказали, что сонливость вызвана, скорее всего, действием введённого ему наркотика, который называется «описко». На вопрос – вреден ли этот наркотик, ему ответили, что от однократного приёма никакого вреда не будет. Отсюда следует: первое – из-за неопытности тюремного врача обезболивающее средство, введённое дважды, не возымело никакого действия; второе – заключённому, без его ведома и согласия, ввели наркотик, в результате чего он два дня находился в сонном состоянии и испытывал сильный упадок сил. Несмотря на то, что вред наркотика для организма очевиден, врач дал по этому поводу лживое и ошибочное объяснение. Пункт второй. 13 декабря прошлого года товарищ Коно за нарушение распорядка был подвергнут наказанию, а именно помещён в дисциплинарный изолятор на пятнадцать суток. Он был вынужден целый день находиться в неотапливаемом помещении даже без матраса, его лишили права на свидания, запретили читать, писать, слушать радио, лежать, заниматься спортом. На третий день товарищ Коно стал жаловаться на холод, слабость и боль в мышцах, но под тем предлогом, что он отбывает наказание, ему отказали в медицинской помощи. Когда он выразил протест, заявив, что лишение возможности заниматься спортом неправомерно, ибо противоречит Правилам внутреннего распорядка, в которых сказано: «Занятия спортом важны для поддержания здоровья заключённого», надзиратель не стал его слушать, и лишь через неделю к нему наконец вызвали врача, но тот не только не смог предложить никаких мер по улучшению безобразных условий его содержания, но дал ложное заключение о том, что якобы «состояние заключённого Коно вполне удовлетворительно». Совершенно очевидно, что тюремные врачи, которые таким образом участвуют в издевательствах и притеснениях заключённых, не способны выполнять свой врачебный долг. Думаю, этого вполне достаточно, чтобы считать тюремных врачей отбросами общества, которые не имеют права на существование. Да примеров можно привести сколько угодно. Пункт третий…

– Постойте-ка, – прервал её молодой врач. Он легко взбежал на сцену и приблизился к микрофону. Студенты подались назад, и он стал рядом с доцентом Офурубой. – Я только что сказал, что не стану называть своего имени, но теперь я предпочту представиться. Я тюремный врач, тот самый врач, которых вы тут пытались смешать с грязью. Сразу оговорюсь: мне не приходилось осматривать Симпэя Коно, поэтому я не знаю, имели ли в действительности место те факты, которые вы здесь изложили. Однако, как лицо причастное, должен признаться, что в современной тюрьме такое действительно возможно.

Студенты, оживившись, зааплодировали. «Давай-давай!» – прокатилось по залу.

– Тюрьма – это совершенно особая, можно сказать, анормальная среда обитания, по своим условиям резко отличающаяся от того общества, в котором живём мы с вами. Специфика этой среды связана в первую очередь с ограничением свободы. А следовательно, на первый план выходят такие моменты, как контроль, надзор и унификация. Надеюсь, вы понимаете, как трудно врачу работать в таких условиях? Например, я – психиатр, и мне приходится часто сталкиваться с психическими расстройствами, которые возникают именно в условиях изоляции, то есть с разными формами тюремного психоза. Причиной такого психоза является именно изоляция от общества, если она прекращается, человек выздоравливает. Однако освобождение от отбывания наказания не в компетенции врачей, поэтому нам приходится лечить людей в тех условиях, в которых они вынуждены находиться.

– Ну и перестал бы работать тюремным врачом, что тебе мешает? – сказал один из студентов.

– Мне бы и самому этого хотелось.

Студенты торжествующе захохотали.

– Но представьте себе, что будет, если в тюрьме не останется ни одного врача. Заключённые лишатся всякой медицинской помощи. Да, там не станет врачей, но ведь тюрьма, как таковая, как место, предназначенное для изоляции человека от общества и контроля над ним, останется. Так не лучше ли, если там всё-таки будут врачи, которые смогут оказывать людям хоть какую-то посильную помощь? Или вы не согласны?

Студенты, не ожидавшие такого напора, молчали. Судя по всему, они пребывали в растерянности, не зная, как относиться к Тикаки: то ли как к врагу, то ли как к союзнику. Кто-то крикнул: «Абсурд!», и остальные тут же заорали, очевидно придя к выводу, что перед ними всё-таки враг: «Это казуистика!», «Вали отсюда, лекарь паршивый», «Душегуб!»… Возбуждение нарастало с каждой минутой.

Тикаки внимательно наблюдал за орущими. На вид возраст вроде бы действительно студенческий. Правда, среди девушек есть совсем юные, может быть, даже ещё старшеклассницы, но в общей массе всем им чуть за двадцать, то есть они всего на несколько лет моложе его самого. Только этот толстяк, который у них за главного, значительно старше остальных, ему, скорее всего, под сорок. Судя по его излишней тучности, его сердце обвито забитыми холестерином коронарными сосудами. Ну да, стоит ему слово сказать, и возникает одышка. Душегубом его обозвал бледный юноша, стоящий рядом с главным. Из-под каски во все стороны торчат длинные патлы, похож на принца Гамлета, нацепившего шлем, который ему маловат. Тикаки сразу отметил этого юношу как человека, скорее всего, слабовольного. Что ж, начнём с него.

– Вот ты назвал меня душегубом, так? Это в каком же смысле?

Юноша сразу же напрягся, выгнул дугой тело, словно лягушка, вдруг вытащенная из уютной и безопасной болотной жижи. Как при опистонусе, который возникает иногда во время истерических припадков. Надо смотреть на него, не отрываясь, тогда он отведёт глаза. Вот так.

– Ты ведь наверняка имеешь в виду, что я убийца, так ведь? И рассчитываешь меня таким образом оскорбить. Хотя только что один твой сотоварищ… – И Тикаки перевёл взгляд на стоявшую посреди зала девицу. Её круглые очки блеснули. – Да, вон та девушка. Если я не ошибаюсь, она сказала, что любое преступление носит революционный характер. И ещё, что преступление – это героический, благородный поступок. Тебе не кажется странным, что, придерживаясь таких взглядов, ты хочешь оскорбить меня, называя «убийцей»?

«Не пытайся сбить нас с темы!» «Это совсем другой вопрос!» «Давай, вали отсюда! Катись!»

– Как ты считаешь? – Тикаки упрямо обращался только к юноше. – Может, это слово у тебя просто так с языка сорвалось и ты не имел ничего такого в виду, но, вообще-то, если ты считаешь, что убийца и душегуб это одно и то же, то ты ошибаешься. Душегуб, иначе губитель душ, – это скорее что-то вроде дьявола, а убийство совершают люди, такие же, как мы с тобой. Которые так же, как мы, смеются, плачут, любят, страдают… И точно так же, как мы, проливают кровь, умирают…

Юноша кусал губы, исподлобья поглядывая на Тикаки.

– Ну и что вы хотите этим сказать? – робко спросил он.

– Только одно – нельзя с презрением относиться к преступникам, – ответил Тикаки, не сводя глаз с юноши. Тот тоже не отрывал от него глаз, их взгляды спутались, словно нити, и никак не могли разъединиться.

– Но… Я и сам так считаю… – сказал юноша и потряс головой. Как видно, он решил не упускать открывшейся перед ним возможности дать отпор Тикаки. Его волосы взлетали и опускались, как кропило в руках священнослужителя. – Я вовсе не отношусь к преступникам с презрением. И не понимаю, почему вы так говорите…

– Но ведь ты только что…

– Я имел в виду, что тюремные врачи – прихвостни властей. А вы-то сам кто? Короче, разве вы не тюремный врач? Известно ведь, что тюремные врачи убийц за людей не считают. Разве не так? А ведь преступники, как вы только что сказали, такие же люди, как мы. Короче, тюремные врачи, которые подвергают преступников пыткам, не достойны называться людьми. Они отбросы общества.

– А ты сам-то на медицинском учишься? – спросил Тикаки.

– Да, – холодно улыбнулся юноша. – А, знаю, вы Тикаки. Я о вас слышал. Вы учились в нашем университете. Мне стыдно учиться там, где учились такие нелюди!

– Да неужели? – глухо отозвался Тикаки. – Вот сам станешь врачом, по-другому заговоришь. Врач лечит человеческие болезни. Такая уж у него профессия. А болезни есть везде, где есть люди, в любом месте. И тюрьма – не исключение. Когда заключённые болеют, им нужен врач.

– Значит, надо уничтожить тюрьмы! – самоуверенно заявил юноша. – Вот и всё.

«Долой тюрьмы!» «Точно!» «Мы за!»

– Долой тюрьмы? – усмехнулся Тикаки. – Прекрасная идея. Однако сейчас, в настоящий момент, тюрьмы существуют. И там, в настоящий момент, есть больные. И их нужно лечить тоже сейчас, немедленно. Они не могут ждать, пока тюрьмы будут ликвидированы, тем более что на это потребуются десятки, если не сотни лет. К тому же я не думаю, что человеческое общество когда-нибудь избавится от тюрем. Ну-ка, скажи, разве когда-нибудь и где-нибудь удавалось обойтись без тюрем с тех пор, как на земле возникло цивилизованное общество? Ну, назови мне такую эпоху и такую страну! Не можешь? Допустим, ваша революция победит. Но и тогда вы без тюрем не обойдётесь. Потому что пока существуют люди, будут существовать и преступники. – Тикаки порадовался тому, как складно и гладко говорит, но одновременно у него возникло ощущение нереальности происходящего. Неужели это он стоит на кафедре и распинается перед студентами? Он ненавидел всякую политическую деятельность ещё с университетских времён. Кто бы мог подумать, что именно ему когда-нибудь придётся выступать перед такой аудиторией?

– А что такое болезнь? Вот в чём вопрос! – сказал толстяк. – Диагноз в конечном счёте ставит врач. То есть можно сказать, что именно он-то и создаёт болезнь. Душевные болезни – дело рук психиатров. И Коно – прекрасный тому пример. На него наклеили ярлык анормальной личности, и сделал это присутствующий здесь доктор Офуруба. Так? Ведь никто другой на этом не настаивает. Согласны? Анормальным является, во-первых, само общество, в котором мы живём, а во-вторых – тюрьмы. А товарищ Коно, будучи членом этого общества, совершил самый нормальный поступок, то есть уничтожил представителей мелкой буржуазии. В тюрьме он тоже ведёт себя вполне нормально, то есть борется против государственной власти. И ставить на такого человека клеймо анормальной личности – значит совершать коренную, радикальную ошибку. У Коно нет никакого бреда преследования. Тюрьма является изначально вредоносным учреждением, и Коно всего лишь правильно, научно и революционно воспринимает действительность.

– Не знаю, можно ли так сказать… – Тикаки старался хранить хладнокровие. Однако пока он говорил, он весь взмок, у него были совершенно мокрые подмышки, пот струился по хребту, и он ничего не мог с этим поделать. – Вот вы говорите «научно», но, по-моему, действительно научным был бы такой подход, при котором сначала тщательно изучались бы реальные условия содержания в тюрьмах и уже потом делались бы соответствующие выводы и теоретические обобщения. Я встречался в тюрьме со многими заключёнными и знаю, что в психике человека, лишённого свободы, происходят патологические изменения, – это совершенно очевидно. У большинства возникает так называемый тюремный психоз. Например, один заключённый нарочно провоцирует у себя пилороспазм и извергает всю съеденную пищу. В результате у него развилась дистрофия, и ему приходится вводить питательные вещества либо в виде инъекций, либо при помощи желудочного зонда. Пилороспазм в данном случае имеет невротическое происхождение. Другой заключённый впал в детство: у него теперь разум двухлетнего или трёхлетнего ребёнка, он не может удовлетворительно ответить ни на один вопрос. Подобные симптомы были впервые описаны психиатром Ганзером, само психическое расстройство так и называется ганзеровским синдромом, оно вот уже семьдесят лет известно как разновидность тюремного психоза. Вообще-то я только начал заниматься изучением тюремных психозов, и всё, что я говорю, почерпнуто мной из книги профессора Абукавы «Психические расстройства, возникающие в условиях продолжительной изоляции». Помимо приведённых мною примеров, существует множество других видов психических расстройств, входящих в понятие тюремного психоза. В Германии были описаны: эксплозивная реакция, получившая название «тюремное буйство», реактивное состояние, характеризующееся кататоническим синдромом с признаками помрачения сознания, очень похожего на летаргический рефлекс у животных; его описал врач по имени Рэкке, поэтому теперь принято говорить о «сумеречном помрачении сознания Рэкке». Многие учёные, тоже немцы – вообще, почему-то среди специалистов по тюремному психозу больше всего немцев, – занимаются исследованиями той формы паранойдного бреда, которая встречается только в условиях изоляции. Такие учёные, как Зиферт, Ферстерлинк, Бирнбаум, сделали поистине эпохальные открытия в этой области. Бирнбаум, кстати, описал специфическое состояние, которое теперь называют синдромом бредоподобных фантазий. Это когда у заключённого вдруг возникает бред преследования, основанный на каком-нибудь совершенно невероятном вымысле. Думаю, что у Симпэя Коно как раз и наблюдался этот синдром. Однажды он уверил себя, что, пока он спал, надзиратель ввёл ему в позвоночник металлическую проволоку. Эти симптомы обнаружил у него мой друг, врач, который его осматривал. А в настоящее время у него наблюдается паранойдный бред того типа, который описан Ферстерлинком. Ему кажется, что надзиратели нарочно мешают ему спать, дают испорченную еду и так далее… В его бредоподобных фантазиях нет ничего исключительного, все они хорошо известны и описаны учёными, занимающимися изучением тюремного психоза.

– Это никакие не бредоподобные фантазии, это реальные факты, – наконец выпалил толстяк, который явно лопался от злости. – Просто товарищ Коно как активный борец за революцию находится под постоянным наблюдением. Разумеется, ему мешают спать и дают испорченную еду, при нынешних тюремных порядках и рабской покорности надзирателей это проще простого. Проволоку в позвоночник ему тоже вводили. Ну-ка, давай, обрисуй конкретные факты.

Девица в круглых очках тут же схватилась за свою записную книжку. «А ведь я её где-то уже видел, – подумал Тикаки. – Ну конечно, она копия молодой надзирательницы из женской зоны. Но не может же надзирательница быть заодно с этими головорезами? И всё же сходство поразительное – и фигура, и манера говорить, и голос… Да и подозрительная осведомлённость в тюремных делах… Сорвать бы с неё эти дурацкие очки, тогда стало бы ясно…» Тут девица, очевидно найдя нужную страницу, кивнула и начала громко читать.

– Пункт третий. Утром 10 декабря прошлого года товарищ Коно почувствовал сильные боли в спине. Он сразу понял – что-то случилось с ним ночью, пока он спал, поскольку накануне не испытывал никакого недомогания. Покопавшись у себя в памяти, он вспомнил, что в первом часу ночи в камеру тихонько вошёл надзиратель Нихэй, неожиданно набросился на него и прижал к лицу остро пахнущее полотенце, после чего товарищ Коно потерял сознание. Скорее всего, полотенце было пропитано каким-то наркотическим средством. Наверняка, усыпив его, надзиратель воткнул ему в спину проволоку. Для того чтобы засвидетельствовать этот факт, товарищ Коно обратился в медсанчасть. Врач после весьма поверхностного осмотра опроверг факт введения проволоки в позвоночник, но по настоятельному требованию товарища Коно направил его на рентген. Однако первый снимок был явно поддельный, и врач дал ложное заключение, что никакой проволоки у него в позвоночнике нет. Делая повторный снимок, Коно повесили на шею принадлежащие лично ему чётки, чтобы можно было легко идентифицировать снимок, но, делая рентгеновское просвечивание, ту область, которая вызывала сомнения, нарочно прикрыли крестом от чёток, чтобы замести следы преступления. Из-за введённой в позвоночник проволоки товарищ Коно до начала февраля следующего года, то есть около двух месяцев, страдал от боли в пояснице. Всё это время тюремный врач отделывался бесполезными порошками и не назначал ему никакого гуманного и эффективного курса лечения. По этому пункту всё.

– Ну что скажете? – И толстяк с таким видом, будто хотел сказать: «Это же бесспорный факт!» – потёр тыльной стороной руки заросший неопрятной щетиной двойной подбородок.

– По моему мнению, всё, что мы только что услышали, представляет собой классическую картину паранойдного бреда, возникшего на фоне тюремного психоза. Все четыре стадии болезни – «инициальная», «манифестная», «стабилизации», «исхода» – совпадают с описанными Бирнбаумом. «Инициальная стадия» характеризуется внезапностью, отсутствием каких бы то ни было видимых причин, симптоматика «манифестной стадии» – и это самое важное – тоже сходится до мелочей. В современной японской тюрьме надзиратель не может войти ночью в одиночную камеру, имея при себе наркотическое средство, – это просто немыслимо. Дело в том, что на ночь все камеры, – а они представляют собой, если можно так выразиться, единицу измерения здания, – так вот, все камеры запираются лично начальником ночной охраны, и простой надзиратель войти в камеру не может. К тому же ввести проволоку в спинной хребет, иначе говоря в позвоночник, это, простите, фантастика. Нонсенс. Даже с чисто медицинской точки зрения – позвонки так устроены, что проволока пройти сквозь них сверху вниз не может. То есть содержание бреда абсолютно нереально, и это тоже прекрасно описано у Бирнбаума. Далее – возьмём стадию стабилизации и исхода. Болевые ощущения через два месяца исчезли, так? А почему? Что, проволока, введённая в позвоночник, сама по себе из него вышла? Но это совершенно невозможно. Внезапное начало и столь же внезапное окончание. То есть всё как у Бирнбаума.

Толстяк усмехался, патлатый юнец кусал нижнюю губу, девица в очках нервно теребила блокнот. Судя по всему, они пребывали в растерянности, никто не мог дать Тикаки достойный отпор. Тикаки достал платок и вытер вспотевшую шею. Молчание оппонентов скорее озадачило его: конечно, он говорил очень уверенно, но полной убеждённости в собственной правоте у него не было. Тут в дискуссию ловко вклинился доцент Офуруба.

– Позволю себе сделать несколько дополнительных замечаний. Тюремный психоз, который мы наблюдаем у Коно, связан с его личностными особенностями. С одной стороны, он упрям и излишне дотошен, с другой – у него эпилептойдный тип характера – он легко возбудим и обладает взрывным темпераментом. У людей, принадлежащих к эпилептоидному типу, параноидный синдром возникает довольно часто. Кстати, тюрьма – это ведь наше общество в миниатюре. Ну, знаете, как бывает во время психологических экспериментов – человека ставят в определённые условия, чтобы изучить его характер? Так вот, в данном случае это условия изоляции. Все изменения, которые возникают у человека в этих условиях, потенциально могут возникнуть у него и тогда, когда он живёт в обычном обществе. Коно видел в бакалейщике и его старухе – своих преследователей. Алкоголь же явился катализатором. Причина преступления именно в этом.

– Эй, сэнсэй, хватит болтать, надоело! – Толстяк выставил вперёд руки, останавливая Офурубу. Затем он повернулся к Тикаки.

– Я всё думал, что мне кажется странным в ваших рассуждениях, и наш уважаемый доцент помог мне это понять. Не знаю, как там насчёт этого вашего Баума, но вы оба пытаетесь свести действия отдельной и вполне своеобразной человеческой личности, каковой является Симпэй Коно, к общим избитым понятиям, вы рассматриваете его исключительно через призму этих понятий. У вас, доктор Тикаки, в голове только этот, как его там – Баум, а у доктора Офурубы – эпилептойдный тип личности.

– Ну, по-моему, общими понятиями оперируете как раз вы, – сказал Офуруба. – Это вы рассматриваете своеобразную и многогранную человеческую личность, каковой является Симпэй Коно, только с одной точки зрения, а именно с точки зрения её революционности.

– Неправда! Вы передёргиваете!

– Нет уж, позвольте, это вы передёргиваете!

Офуруба и толстяк начали препираться. Студенты, поддерживая своего вожака, улюлюкали и вопили: «Прихвостни-криминологи!», «Долой заключение Офурубы!», «Да здравствует товарищ Коно!» Кое-кто метил и в Тикаки: «Тюремные врачи – отбросы общества!», «Смерть тюремным врачам!»…

Тикаки казалось, что грязная ругань сразу же отскакивает от него, не проникая внутрь, туда, где в тишине и покое мирно высится величественный храм. Один из метопов этого храма украшен горельефом. Первым резец взял Дельбрюк, начатое продолжили Дюпре, Бонгеффер, Бирнбаум и Абукава, а теперь он, Тикаки, пытается придать законченность мраморной композиции. Неброский, но очень красивый метоп, итог долгого, кропотливого, потаённого труда учёных. Какое значение имеет рядом с ним весь этот шум? Разве стоит тратить на него силы? Тикаки обвёл взглядом бессмысленно вопящих студентов, потупившихся учёных мужей, готовых смириться со своим поражением. Доктор Аихара, профессор Абукава, профессор Мафунэ… Сплошь профессора да доценты… Сегодня здесь собрались почти все токийцы, интересующиеся криминологией, – судьи Верховного Суда, заведующие отделами дифференцирования домов предварительного заключения для малолетних преступников, инспектора по делам несовершеннолетних… Но почему они молчат? Вряд ли так уж боятся студентов. Скорее всего, просто считают, что бессмысленно вступать с ними в споры. Наверное, в глазах этих взрослых и умудрённых опытом людей он просто мальчишка, жалкий фигляр! И зачем только он вылез на кафедру! Тикаки нашёл глазами Тидзуру, которая сидела в самом конце зала на специальном помосте для показа диапозитивов. Смотрит прямо на него и улыбается. Как же всё это глупо, всё, вместе взятое! Лучше бы он молчал, ясно же, что студенты народ безответственный и его мнение их абсолютно не интересует. Перед Тидзуру сидит профессор Мафунэ из университета Д. в окружении нескольких студенток, наверняка он их сюда и затащил. Все, как на подбор, яркие красотки, куда уж там мужеподобным девицам из группы пикетчиков. А этих в касках вообще не разберёшь, кто какого пола. Молча стоят перед дверями, как дисциплинированные игрушечные солдатики. И, словно заводные куклы, периодически издают однообразные механические вопли. Девица в круглых очках всё ещё торчит перед микрофоном. Тощая, губы тонкие, налицо все признаки гормональной недостаточности, ну просто копия той надзирательницы из женской зоны. Если это действительно она, значит, она на редкость двуличная особа. Там, в тюрьме, находясь при исполнении, она строила из себя индивидуалистку, с апломбом твердила: «За преступление несёт ответственность прежде всего сам преступник» – и, как положено образцовой надзирательнице, стремилась переложить всю вину за самоубийство заключённой на него, якобы допустившего грубую халатность. А теперь быстренько переметнулась на сторону приверженцев тоталитаризма и вещает с умным видом: «Всякое преступление имеет революционный характер, поскольку является протестом против социальной несправедливости». Тикаки живо вспомнилось, с каким негодованием обрушилась на него надзирательница женской зоны: «Зря вы, доктор, так сочувствуете Нацуё Симура, это мешает вам видеть истинную картину. По-вашему, она задумала убить себя и своих троих детей только потому, что оказалась в жизненном тупике – бедность вынудила её переехать из провинции в Токио, там она связалась с мужчиной, который поступил с ней жестоко… А на самом деле к преступлению её подтолкнули не только социальные причины». Выходит, споря с ней тогда, Тикаки оперировал доводами прямо противоположными сегодняшним. Почему же так получилось? Внезапно Тикаки потерял всякую уверенность в себе. Мирный храм в его душе, тишина и покой… Да где же всё это? Прекрасные метопы, созданные упорным трудом учёных… Полно, уж не мираж ли это? Ведь в доводах студентов тоже есть рациональное зерно. Если продолжать с ними спорить, можно оказаться в тупике. Под самым его ухом раздаётся резкий голос Офурубы. Бодро помахивая свёрнутым в трубку текстом своего доклада, словно дирижёрской палочкой, он с торжествующим видом что-то вещает. Похож на дирижёра Георга Солти. Такая же лысая голова и так же закатывает глаза. Как всегда, полон энергии.

– Повторяю ещё раз. Как тогда относиться к случаю с Такэо Кусумото? Вы всё бубните про своего Коно, но в тюрьме ведь содержится не он один. С этим Кусумото тоже не всё понятно, история у него не менее странная, чем у Коно, но, так или иначе, он такой же приговорённый к смертной казни. Однако ведёт он себя в заключении совершенно иначе.

У Кусумото нет никакого бреда преследования, и он не считает тюремных врачей отбросами общества. Он безропотно соблюдает дисциплину, ни разу не нарушал правил внутреннего распорядка и не имеет ни одного взыскания. Впрочем, о Кусумото вам может гораздо больше рассказать доктор Тикаки. Он его лечащий врач. Правда ведь, доктор? – И Офуруба похлопал Тикаки по плечу трубкой своей рукописи. Тикаки отстранился и ничего не ответил. Ему больше не хотелось участвовать в дискуссии. Он медленно подошёл к краю сцены и стал спускаться по лесенке вниз, но его остановил Офуруба.

– Подождите, Тикаки-кун! У нас же очень важный разговор! Мне хотелось бы услышать ваши соображения о поведении Кусумото.

Тикаки обернулся. Тут же к нему подлетели двое студентов и толкнули его обратно на сцену. Едва удержавшись на ногах, он остановился рядом с Офурубой и нехотя начал говорить:

– Я не могу считать себя лечащим врачом Кусумото. Просто недавно я виделся с ним и он меня заинтересовал, вот и всё. Заинтересовало же меня в нём то, что находясь в тюрьме, то есть в условиях абсолютной изоляции от общества, он живёт полной жизнью, сохраняя душевную чуткость, при том, конечно, что, как всякому живому человеку, ему свойственно страдать и приходить в отчаяние. – Пока Тикаки это произносил, в душе у него словно затеплился огонёк, неожиданно для самого себя он приблизился к микрофону почти вплотную и стал говорить громко, с воодушевлением:

– Когда речь заходит о тюрьмах, всегда подчёркивают, что условия жизни там ненормально тяжёлые. И это верно. Правда, служащие Управления исправительных учреждений утверждают, что заключённым обеспечены вполне человеческие условия содержания, – хотя боюсь, что само определение «человеческие» допускает множество толкований, – так или иначе, по их мнению, жизнь в тюрьмах максимально приближена к нормальной жизни, но я так не считаю. Факты, на которые вы, – Тикаки кивнул в сторону толстяка, – указывали, ну там, что заключённым мало платят за работу, что применяются антигуманные меры наказания – смирительные рубашки, наручники, дисциплинарные изоляторы, – разумеется, имеют место, более того, существует великое множество и других фактов. И я, как человек, работающий в тюрьме, могу всё это подтвердить. Тюрьма это совершенно анормальная среда, одно из самых уродливых порождений цивилизации. Поэтому при обострённой чувствительности вполне можно ощутить воздействие тех импульсов агрессивности, которые от неё исходят. Но мне хотелось бы сказать вот что. Личность, обострённо реагирующая на анормальность своего окружения, постепенно сама становится анормальной, её порабощают те анормальные условия, в которых она вынуждена существовать. Разве не так? Вот вы говорите, что Коно бунтует, выражает свой революционный протест. Но и его бунт, и его протест – всего лишь формы проявления тюремного психоза, который наблюдался и наблюдается у заключённых самых разных стран. Конечно, неприятно, что действия, которые вам представляются оригинальными и революционными, квалифицируются психиатрами как паранойдный бред. Но ведь бывают люди, которые и в анормальных условиях остаются людьми. Даже среди узников Освенцима, большинство которых, не выдержав поистине бесчеловечных, безнадёжных условий существования, деградировали, впали в животное состояние, – даже там была горстка людей, сумевших сохранить человеческое достоинство. Точно так же среди приговорённых к смерти есть отдельные личности, которым удаётся сохранить себя, они не бунтуют, не сходят с ума и не поддаются отчаянию. Я не утверждаю, что Кусумото именно таков. Но я имею основания утверждать, что он стремится к этому.

– Я читал его «Ночные мысли», это произведение свидетельствует о его желании бежать от действительности в мир иллюзий и о низкопоклонстве перед властями, – сказал толстяк, поправляя кончиком пальца сползающие очки. – Он оправдывает смертную казнь, послушать его, так это милость Божья или что-то вроде. О каком человеческом достоинстве тут может идти речь? В бунте Коно этого достоинства куда больше. Жить по-человечески можно, только категорически протестуя против самого института смертной казни, как такового.

– Но институт смертной казни существует, и от этого никуда не денешься. – Тикаки раздражился, поняв, что сказанное им так и не дошло до сознания его собеседника. – Смертные приговоры тоже сплошь и рядом приводятся в исполнение. И поскольку Коно является приговорённым к смертной казни, постольку существует вполне реальная возможность, что его казнят не сегодня, так завтра. Его бунт – иллюзия, за которую он ухватился от отчаяния. Желание оправдать себя, представить себя жертвой привело к развитию у него систематизированного бреда преследования. Ведь если в его преступлении виноваты другие, значит, он действовал абсолютно правильно. На этом, собственно, обычно и строится бред преследования. Но что хорошего в смерти невинной жертвы? Умирать-то всё равно придётся ему самому. А ведь на самом деле он имеет право взять подготовку к смерти в свои руки. Только это и поможет ему сохранить человеческое достоинство, разве не так?