Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 69 страниц)

Такэо – то ли оттого, что его утомили споры, то ли оттого, что ветер веял таким теплом, – внезапно обмяк, никакой охоты двигаться у него не было. Послышался голос Тамэдзиро. Он бросил играть с Катакири в шахматы и ввязался в шутливую перепалку с Андо. Время от времени раздавался визгливый бессмысленный смех Андо.

– Вы о чём это? – спросил Такэо, подойдя к сидящей на скамейке троице.

– А мы тут играем в «Если бы да кабы», – объяснил Андо. – Давай, присоединяйся!

«Если бы да кабы» – была одной из самых популярных у смертников игр, она заключалась в том, что участники по очереди воображали, что бы они сделали, если бы вдруг прямо сейчас вышли из тюрьмы.

– Тамэ говорит, что тут же завёл бы себе молодую бабёнку. И менял бы их каждую неделю. Вот только как их содержать? На какие шиши?

– Ну, ты и впрямь совсем ещё несмышлёныш, Малыш. Можно ведь подзаработать. Ну украсть там чего-нибудь. Без лишней скромности скажу, перед тобой – известный специалист по высотным зданиям. Все эти высотки – в Касуми-га-сэки или ещё где – для меня – раз плюнуть, я тебе в какое хошь окно залезу.

– А как?

– Видишь вон ту стену? – И Тамэдзиро показал на трёхметровую бетонную стену, веерообразно делившую спортплощадку на отдельные сектора. – Мне через неё перемахнуть – проще простого.

– Ну прям!

– Нет, точно. Уж это-то я умею, так что без деньжат не останусь. Да, хорошо бы бабёнку. Я бы ни от какой не отказался. – И Тамэдзиро стал обеими руками тереть у себя в паху.

– А ты, Катакири, что бы стал делать?

– Я? – Катакири поскрёб толстыми пальцами только что побритую голову, роняя на землю перхоть. – Я бы сутры читал, вот что бы я делал. Читал бы себе и читал в охотку. Ну, поначалу-то я, конечно, обрил бы себе голову, а для этого пошёл бы в цирюльню, а ещё раньше разжился бы деньжатами, а чтоб подзаработать чуток, стал бы торговать перепелами… Вот.

Очевидно у него чесалась голова, потому что он снова начал ожесточённо её скрести. Виски покраснели, казалось, вот-вот брызнет кровь. На плечи сыпалась перхоть. Бритая голова и грязная серая одежда делали Катакири похожим на неприкаянного расстригу монаха. У него был нависший лоб и квадратная челюсть – мужик мужиком, но стоило ему улыбнуться, как в лице появлялось что-то неожиданно детское.

– А зачем тебе торговать перепелами?

– Я ведь из Ямагаты, отец у меня был пильщик, человек вспыльчивый и упрямый, нрава крутого, на уме только выпивка, даже друзей у него не было. Детей в семье шестеро, я третий, ну и конечно, жили мы бедно, столько ведь ртов, за ужином друг друга локтями отталкивали, кто первый схватил, тот и сыт, а когда зима и снег, тут уж вообще… С голодухи-то мёрзнешь отчаянно, ну и дрались за каждый кусок, а что делать? Просто бешеные были. Как начиналась потасовка, отец свирепел, хватал нас по очереди за шкирку – и в снег. Ну а мы на него набросимся… Так всё время друг друга и колошматили. А уж мёрзли да голодали…

– Погоди-ка, а какое это отношение имеет к торговле перепелами?

– А такое. Я же рассказываю. Да, о чём же я говорил?

– О том, что ты сын пильщика, – сказал Тамэдзиро, и, посмотрев на небо, чихнул.

– Точно, ну значит, я сын пильщика, отец мой был крутого нрава, да ещё и пьяница…

– Ещё у него было шесть человек детей, и вы всё время дрались. Ты дальше, дальше давай, не тяни. Надоело!

– Да помолчи ты, вы мне мешаете, вот я и путаюсь, молчали бы, тогда бы я говорил складно, быстро дошёл бы до сути, и вы бы поняли, почему я решил заделаться торговцем перепелами. А тогда вам бы стало ясно, почему я читаю сутры и каков великий обет Будды Амиды. Если бы вы немного помолчали, я бы доходчиво и просто… Ну знаете, как в армии… Я ведь когда-то служил в армии, в 74-м полку, даже получил первый разряд, был в Корее, в Хамхыне. Да, я был отличным солдатом, всегда на хорошем счету…

– Поэтому быстро стал унтер-офицером и участвовал в боях на реке Холхин-Гол… – с выражением продолжил Тамэдзиро. Этот рассказ все слышали уже десятки раз, и он знал его наизусть. – Осколок снаряда попал мне в правую ногу, почему я и хромаю. А потом я выучился на шифровальщика… Вот тут-то и начинаются расхождения. Один вариант – ты избил командира роты, а рядом оказавшийся прапорщик задал тебе взбучку, и ты с травмой головы попал в госпиталь пехотных войск, а второй – ты, как образцовый шифровальщик, был произведён в прапорщики. Так что же было на самом деле?

– На самом деле из прапорщика меня произвели в сержанты. А что я будто бы избил командира роты, такого я вроде не говорил.

– Как не говорил? Ты раз десять об этом рассказывал. Я прекрасно всё помню. Да и другие помнят, столько раз слышали, что немудрено не запомнить.

– И всё же, – сказал Андо, – ты что, сначала был сыном пильщика, а потом сразу же пошёл в армию?

– Дурак! – сказал Тамэдзиро. – Он ведь нарочно. Доходит до двадцати лет, а потом назад. Снова – здорово! Так мы до перепелов никогда не доберёмся. Ну же, Катакири, давай, вперёд, да побыстрее! Вот тебя призвали, потом ранили в Северном Китае, потом после войны вы вышли из окружения в Вонсане, бродили у подножья Кумганских гор, вас заносило снегом, вы страдали от холода и голода, шли по шпалам и через 26 дней вышли наконец к Сеулу. Потом вас репатриировали, и ты в лагере для репатриированных лиц развлекал всех, показывая «бумажный театр». Потом был шахтёром в Токиве. Потом работал управляющим на пастбище в горах Тотиги и за использование пороха при ловле лис – это было сочтено нарушением закона об охоте – был приговорён к штрафу, а потом послал всё к чёрту и занялся торговлей перепелами…

– Вот молодец! – строгое лицо Катакири расплылось в улыбке. – Сказал всё, что я хотел сказать, да так складно и доходчиво. К тому же…

– Ну это само собой. Продолжать? После того как тебя оштрафовали за нарушение закона об охоте, ты обосновался на горе Хигасимура и занялся разведением перепелов, без особого, впрочем, успеха. И тут от своего коллеги из Юсимы – как бишь его – то ли Сато, то ли Танака, короче, от него ты узнал, что американцы интересуются поставками перепелиного мяса. Ты договорился с этим Сато, что займёшь у него денег, но, когда дошло до дела, он пошёл на попятную, а ты взбесился и забил его до смерти, после чего забрал у него 90 тысяч йен наличными и был арестован по обвинению в ограблении и убийстве.

– Но на кой чёрт тебе опять эти перепела, если тебе с ними так не повезло?

– А я за семь лет, что сижу здесь, всё хорошенько обдумал и теперь точно знаю, как наладить торговлю: во-первых, организовать рекламную кампанию по телевидению – ну вроде того, что японцы должны перестать есть невкусную курятину и начать есть перепелиное мясо… А потом…

– Потом ты разбогатеешь, пойдёшь в парикмахерскую, обреешь голову и станешь читать сутры…

– Неужто это твоё самое большое желание?

– Ну почему, есть и другие – развести свою прежнюю жену с человеком, за которого она вышла замуж, снова на ней жениться, забрать к себе тех детей, которых она родила от меня, и создать дружную, счастливую и благополучную семью.

– Дурак! Что хорошего может быть в старой жене? – спросил Тамэдзиро.

– Старая жена – лучше всех. Женщины, они как маринованные сливы: чем дольше выдерживать, тем вкуснее. Моя жена на вкус как выдержанная маринованная слива. И я никогда не забываю поздравлять её с Новым годом и прочими праздниками…

– Ты что же, пишешь жене, которая променяла тебя на другого? – удивился Тамэдзиро.

– А что тут такого? Это ведь открытки, её муж тоже может прочесть, к тому же я пишу не так уж и часто – всего четыре раза в год. Я посылаю ей открытки вот уже семь лет, и у меня они заготовлены ещё на двадцать лет вперёд.

– Ты что, собираешься прожить ещё двадцать лет?

– Конечно, а почему бы и нет? Я ведь для того и читаю сутры, чтобы меня не убили, а не потому, что блажь такая нашла. Сутры – средство эффективное, так что по крайней мере на ближайшие двадцать лет я могу рассчитывать. Вот я и пишу письма загодя…

– Ясненько. Ну и продолжай читать свои эффективные сутры. Кстати, Малыш, теперь твоя очередь. Давай-ка, не томи.

– Моя? Ха-ха-ха! – Андо втянул голову в плечи. – Да у меня и нет никаких особых желаний. С бабами возиться неохота, жениться – скучно, лучше завалиться на недельку к мамаше, отъесться. Ну а потом… Что же потом? Ха-ха. Ну, пожалуй, больше всего на свете мне хочется укокошить своего папашу, но он мужик крепкий, одному мне его не осилить, особенно без подготовки. Можно, правда, проникнуть в дом, когда он спит, ха-ха-ха, да и пырнуть его ножом в сердце? А следующим номером – покончить с собой, да как-нибудь пошикарнее. Броситься, к примеру, с Токийской телебашни или в ров у Императорского дворца? Что-нибудь в этом духе. Ха-ха-ха…

– Всё это не то… – сказал Тамэдзиро. – Никакого у вас воображения нет. Только об одном и талдычите… По мне, так быть смертником и то куда романтичнее. Ну а ты, Кусумото, что скажешь? Ты ведь у нас образованный.

– Да как-то в голову ничего не приходит.

– Ладно придуриваться. Будто уж так и ничего? – Похоже, что Тамэдзиро рассердился не на шутку: ноздри у него раздулись и лицо покраснело. – Или, может, тебе западло играть в игры со всякой шпаной необразованной? Получаешь денежки от мамаши, целыми днями книжечки почитываешь да пописываешь, и чтоб ничего в голову не приходило?

– Да нет, правда. – Такэо склонил голову перед лысым старым вором. – Ничего не придумывается.

– Врёшь, сволочь! Да быть того не может, чтобы ты никогда не мечтал выйти на волю. Так не бывает! Брехня всё это! Подлая брехня!

– Да нет, я не вру, – с жаром начал Такэо, но тут же осёкся – в том, что говорил Тамэдзиро была своя логика. Да, смертная казнь была ниспослана ему как милость, он верил в это, ибо «когда умножился грех, стала преизобиловать благодать», и всё равно он не сумел свыкнуться с мыслью, что он – смертник. Раз Иисус Христос живёт в нём, Он должен жить и в Тамэдзиро. Во Христе они с Тамэдзиро единая плоть, единое существо, а он, Такэо, как какой-то высокомерный сноб, позволил себе вообразить, будто между ними нет ничего общего. Он такой же смертник, как все остальные, почему же он старается делать вид, будто смертная казнь не имеет к нему отношения? Внезапно ему вспомнился увиденный под утро тягостный сон. Его снова охватило чувство нереальности происходящего, как это было во время недавнего разговора с Карасавой. Неужели это он, Такэо, стоит средь бела дня рядом с убийцей, похваляющимся числом своих прежних судимостей? Мало того – он сам убийца, и его скоро казнят! Снова подступило это. Где-то внутри его тела возникла тьма и стала быстро разрастаться, захватывая всё большее пространство. Утренний сон тоже начинался с тьмы: в кромешном мраке он поднимался в гору, шагал по крутой каменистой тропе, ботинки порвались, и из дырки хлестала кровь, словно у него была перерезана вена. За ним тянулся алый кровавый след, тропа стонала, словно израненная. Он знал, что идёт по горе Цуругидакэ, но что-то странное чудилось в окружающей его темноте. Она была непроглядной, а всё вокруг – скользко-липким, осклизлым, как будто он находился на пути в преисподнюю. В какой-то момент ботинки исчезли, теперь он шёл босиком, отчаянно шепча молитвы и постепенно превращаясь в дикого зверя: у него выросли мощные когти, которые царапали землю, когда он из последних сил карабкался вверх. Земля была твёрдой и ровной, уцепиться было не за что, в конце концов когти сломались, из-под них брызнула кровь, она потекла по осклизлой дороге, делая её ещё более скользкой, остро пахнущее кровью тело заскользило, поехало вниз… Потом он оказался на площади. Это была пустынная площадь, узкая и длинная, как палуба парохода, в центре торчала башня, похожая на орудийную вышку, на ней – часы без стрелок. Окна светились электрическим светом, по ним он понял, что сейчас вечер. Вдруг он вспомнил, что кого-то зарезал и за ним – погоня. Площадь была слишком большой, она просматривалась со всех сторон, надо было бежать, и он побежал, бежал, не останавливаясь, пересёк площадь, весь превратился в бег, мчался вперёд по пустым улицам, пронизывая их, словно рентгеновский луч. Мимо мелькали богатые дома с решётками из заострённых бамбуковых палочек, какие-то двухэтажные здания, украшенные ветхими вывесками «Пансион», потом он оказался вроде бы на Хонго, пробежал мимо университетских ворот, свернул в резко падающий вниз переулок Кикудзака, где-то на середине спуска увидел дом, где снимал комнату, за телеграфным столбом кто-то прятался, наверное сыщик… Потом он оказался на станции. Никаких станционных построек там не было, ничего реального, но он знал, что это именно станция. Повсюду толпились люди – их он тоже не видел, просто ощущал их присутствие, – все указывали на него: «Вон он, глядите, вон он». Он не мог ни купить билет, ни пройти на платформу, кубарем скатился вниз по откосу и кинулся прочь… Потом он просто бежал вперёд, не разбирая дороги. В конце концов почему-то попал в зоопарк. Там были клетки, скамейки, пруд. Скорее даже не пруд, а море, при виде которого ему тут же пришла в голову мысль – если нырнуть, то ещё можно спастись: почему-то он был уверен, что вплавь сумеет уйти от преследователей, ему казалось, что мощный, бесконечный поток воды унесёт его далеко-далеко, в другую страну. Он нырнул, погрузился в бесконечную тьму, под водой поплыл вперёд, задыхаясь и думая только о том, что должен оторваться от погони. Потом выплыл на поверхность и обнаружил, что находится в клетке. В самой обычной металлической клетке для диких зверей, в соседней лежало, свернувшись клубком, какое-то странное животное: то ли медведь, то ли человек – сразу и не разберёшь. Стекающая к ногам вода тут же затвердевала, как бетон. «Всё, теперь не убежать», – подумал он и обессиленно рухнул на пол. Проведя рукой по груди, понял, что покрылся шерстью, вроде как медвежьей, и понял, что изнемог до такой степени, что превратился в зверя…

– Да нет, правда, – неуверенно повторил Такэо. – Ничего не приходит в голову. Что здесь, что на воле делать мне абсолютно нечего.

– Может, ты ещё скажешь, – Тамэдзиро сморщил своё красное лицо и сразу сделался похожим на обезьяну, – что по ночам снов не видишь?

– Сны вижу. Но чаще всего мне снятся такие кошмары! Куда там здешней жизни! Наверное, не хватает воображения.

– Ну ты и зануда! Ни во что с тобой не сыграешь. Не компанейский человек.

– Но я ведь не нарочно, – улыбнулся Такэо.

– Всё равно дерьмо! – Тамэдзиро демонстративно отвернулся от Такэо и предложил Андо сыграть в бадминтон.

– Отвяжись. Я устал, – ответил тот, не вставая со скамейки.

– Вот чёрт! Какие-то вы все дохлые! – Тамэдзиро сбросил пальто и шарф, неожиданно встал на руки и двинулся к центру спортплощадки. Зрелище было не из приятных: шея побагровела, ноги болтались в разные стороны, – казалось, он вот-вот рухнет. Однако, достигнув середины площадки, он сдвинул ноги, выпрямил тело в красивой стойке и, шагая важно и неторопливо, как делающий обход надзиратель, достиг противоположной стены. Потом побежал обратно, сделав на бегу три великолепных сальто. Ловкий, как юноша-акробат. Подбежав к трёхметровой стене, с победоносным криком взлетел по ней, уцепился руками за край и через минуту был на самом верху. Перепугавшиеся надзиратели, истошно вопя, бросились к стене.

– Не бойтесь, не убегу. – И Тамэдзиро ловко спрыгнул вниз. – Я просто тренируюсь. Подумаешь, залез на стену, я же спрыгнул не на ту сторону.

– Эй ты, чокнутый! Хватит выдрючиваться! – завопил Нихэй. – Ты сколько лет уже здесь?

– После вынесения мне приговора я проживаю здесь восемь лет и три месяца. За что вам премного благодарен. Полагаю, что скоро настанет мой черёд. Так или иначе, делу моему уже двадцать лет.

– За двадцать лет можно было сто раз усвоить, что залезать на стены не положено! – с молодой горячностью отчитывал старика Нихэй.

– Усвоить-то я усвоил, и не то что сто, а и тысячу раз.

– Так какого чёрта…

– Да просто веселюсь. Выпустить пар захотелось. Знаешь, как оно бывает весной в зоопарке, в период течки? Шило в одном месте.

И Тамэдзиро стал обеими руками тереть у себя в паху, одновременно отступая назад, потом, разбежавшись, снова бросился на стену. Но на этот раз Нихэй был начеку и успел схватить его за ноги и сбросить в сугроб.

– Холодно! – преувеличенно громко завопил Тамэдзиро. – Да ты что, начальник, я ведь только прикидывался. Ой, холодно! – И выпятив мокрый зад, Тамэдзиро демонстративно повертел им.

– Ничего, в такую теплынь только приятно прохладиться, – засмеялся Нихэй. – Чем хныкать, лучше давай ещё разок пройдись колесом.

– Нет, больше не могу. Выдохся. Возраст не тот.

– Да ладно прибедняться, ты ещё хоть куда, здоров как бык, – сказал второй надзиратель. Это был тот самый пожилой надзиратель, который сопровождал Сунаду из больницы в камеру, по словам Андо, его совсем недавно перевели в нулевую зону. Тёмно-синяя форма контрастировала с белыми волосами, отчего он казался старше своих лет. – Ты, небось, ещё и с бабой справишься. Как у тебя, по утрам встаёт?

– Ах, вы меня просто в краску вогнали. Да, встаёт. До сих пор, стоит подумать о бабе, мигом встаёт. Если хочешь, могу показать.

– Прекрати дурака валять! – засмеялся Нихэй, но его слова прозвучали скорее как призыв к действию.

Тамэдзиро расстегнул молнию на брюках и извлёк багровый член, который, будучи выставленным на яркий свет, стыдливо сжался и никак не реагировал на попытки расшевелить его. Сколько Тамэдзиро ни теребил его, всё было напрасно. Тогда Тамэдзиро подскочил в стоявшему в центре площадки Андо, подтащил его к собравшимся и, одной рукой поглаживая его по заднице, другой продолжил массировать член.

– Ты моя крошка, Сюкити, ах ты мой сладенький, милашка ты моя… Ну вот, глядите, встал!

И Тамэдзиро повернул увлажнившуюся красную головку члена в сторону Нихэя. Покрытые слизью края подрагивали, сжимаясь и разжимаясь, как губы. Правая рука Тамэдзиро скользнула в брюки Андо, и тот задёргался, как от щекотки.

– Ладно, хватит, – уже сердито сказал Нихэй, но Тамэдзиро завертел лысой головой и простонал: – Ну, начальник, ну ещё самую чуточку…

– Раз он тут бахвалился, пусть покажет, на что способен, – поощрительно сказал пожилой надзиратель с таким видом, будто именно он и был главным организатором происходящего.

– У меня такое стра-а-нное ощущение, – сказал Андо, и его по-детски пухлые щёчки залились румянцем. Глядя на впадину между его аппетитно круглых ягодиц, Такэо ощутил желание. Коно и Карасава перестали разговаривать и принялись наблюдать за действиями Тамэдзиро. Только один Какиути по-прежнему одиноко стоял у стены, совершенно безучастный к происходящему. Стоны Тамэдзиро делались всё громче. И вдруг по площадке прокатился отчаянно громкий, словно сокрушающий всё на своём пути, голос. Катакири начал читать сутру.

Молю тебя, Амида, направь на путь, цветы рассыпаю смиренно…

Молю тебя, Амида, направь на путь, цветы рассыпаю смиренно…

Молю тебя, Амида, направь на путь, цветы рассыпаю смиренно…

Намуамидабуцу

Намуамидабуцу

намуамидабуцу

Казалось, этому намуамидабуцу не будет конца. Голос, не приглушённый стенами камеры, а звонкий и настойчивый, тягучий, как мёд, заполнил пространство и время. Катакири был обрит наголо. Поскольку брили в тюремной парикмахерской бесплатно, с бритыми головами ходили многие заключённые, но Катакири был действительно похож на монаха – бритая голова прекрасно гармонировала с жёсткими чертами лица. А уж когда он читал сутру – ни дать ни взять святой отец.

…Наму Амида буцу

Наму Амида буцу

– Сдаюсь, – воскликнул Тамэдзиро, пряча съёжившийся член в штаны и застёгивая молнию. – Этого грязного монаха мне не одолеть.

– Да ты что, – рассердился Коно, – выходит, ты совсем слабак? Спасовать перед каким-то вонючим служителем культа!

– Ничего не поделаешь. – Тамэдзиро провёл рукой по ширинке, потом похлопал себя по лысой макушке. – Плохо переношу монахов. Если хочешь, сам попробуй.

– Давай, давай, – подначил его Андо.

– А ты заткнись. Таким буржуазным барчукам, как ты, вообще надо помалкивать.

Коно оттолкнул Андо и, вздёрнув голову с торчащими седыми вихрами, выдвинулся вперёд. Ухватившись за Тамэдзиро, он расстегнул ремень джинсов.

– Ну-ка, дедуля, погладь мне задницу. Щас я тебя доведу до экстаза.

– Э, нет. Не пойдёт! Революционеры мне не по нутру…

– Это ещё почему? Тебе что, не нравится моя физиономия?

– Ну, в общем…

– Брехня! – И Коно устрашающе заскрипел зубами, будто дробя ими кости. – Просто этот твой Сюкити буржуазное отродье, а я бедный пролетарий, не имеющий даже высшего образования. Короче, дело в извращённости и ограниченности твоего сознания. Поскольку тебя выдрессировали в духе дискриминационного восприятия действительности, то есть приучили направлять своё сексуальное влечение на всяких там буржуазных выродков, а бедным людом гнушаться, постольку и ко мне, пролетарию, ты, естественно, не испытываешь ничего, кроме отвращения. То есть вопрос надо ставить прежде всего о низкопоклонстве перед властями и оппортунизме.

– Что-то мудрёно больно. Так или иначе, с тобой у меня ничего не выйдет.

– Ну… раз так, то теперь, буржуазное отродье, твой выход. Пора тебе нравственно переродиться и принять участие в революционных экспериментах. – И Коно прошептал что-то Андо на ухо и подбадривающе похлопал его по плечу.

– Да ты что, не могу я ничего такого.

Схватив Андо, который, как ребёнок, упирался, извиваясь всем телом, Коно подтащил его к Нихэю и с силой толкнул прямо на него, это произошло так быстро, что Нихэй не успел увернуться. Не исключено, что в какой-то момент Андо перестал сопротивляться и сам подбежал к Нихэю. Так или иначе, в результате картина получилась своеобразная – каланча-надзиратель прижимает хрупкого юношу к своей могучей груди. Опомнившись, Нихэй попытался отбросить от себя Андо, но тот обеими руками обхватил его за шею и впился поцелуем в губы. В тот же момент резко, словно выключили радио, замолк голос, читавший сутру. То ли надзирателю всё-таки удалось оттолкнуть юношу, то ли тот сам разжал руки, огорошенный внезапно наступившей тишиной, – во всяком случае, они отделились друг от друга. Андо быстро подбежал к Карасаве и спрятался у него за спиной, словно ища защиты, а Нихэй, стараясь скрыть смятение, напустил на себя важный вид и несколько раз сплюнул в носовой платок. Тут пожилой надзиратель, который на протяжении всего этого времени стоял, остолбенев от неожиданности, и не двигался с места, наконец пришёл в себя и погнался за Андо, однако, поняв, что догнать его не удастся, схватил за руку Коно.

– Ты что, ты что это себе позволяешь? – орал он, не замечая, что его передразнивает Тамэдзиро: «Ты что, ты что это, а?»

– Ты что, это ведь насильственные действия в отношении персонала!

– Это нельзя квалифицировать как насильственные действия, – ответил Коно и поморщился, возможно оттого, что надзиратель слишком сильно сдавил ему руку.

– Любое прикосновение к телу служащего рассматривается как насильственное действие.

– Это логическое построение не имеет права на существование. В каком именно параграфе Закона о содержании в тюрьмах об этом сказано? В 59-м параграфе говорится только, что нарушение дисциплины влечёт за собой наказание.

– Об этом… Как же это?.. Об этом говорится в должностных инструкциях, – поспешно поправился надзиратель, но снова попал впросак, недооценив юридической подготовки Коно.

– Вы имеете в виду инструкцию от 8 июля 1941 года? Но там просто перечислены основные виды нарушений правил внутреннего распорядка. Их ровно восемнадцать, как то: неповиновение приказу, насилие, перебранка, оскорбление действием, кража продуктов питания, сокрытие запрещённых предметов, обмен запрещёнными предметами, нарушение режима сидения и лежания, установление голосового контакта между камерами, совершение непристойных действий, игра в азартные игры, отлынивание от работы, несанкционированное изготовление любой продукции, владение табачными изделиями, злословие и клевета, агитационная деятельность, подготовка к побегу. И более ничего!

– И всё же…

– Что «и всё же»? Нет там никаких указаний на этот счёт! Эй, больно же. Отпустите руку, терпеть не могу, когда меня хватают! Никаких нарушений правил внутреннего распорядка вы мне приписать не можете. Я не делал ничего – не отказывался повиноваться приказу, не применял насилия, не пререкался, не оскорблял действием, не крал продукты питания.

– А вот и делал! Ты совершал непристойные действия.

– Да ну? Надо же, сумел-таки выкрутиться! Только что, по-вашему, входит в понятие «непристойный»? А? Раз в результате моих действий молодой начальник сексуально возбудился, значит, они непристойные? Так что ли? Но это ещё надо доказать. И позвольте спросить: когда этот говнюк Тамэдзиро занимался тут рукоблудием, а вы ему не только не препятствовали, но ещё и подзуживали, разве это не было непристойным поведением? Кто его спрашивал: «У тебя по утрам встаёт?» Кто его подуськивал, мол – пусть покажет, на что способен? Уж не вы ли? А раз сам начальник ведёт себя непристойно, то что требовать от заключённых? Злонамеренность, предвзятость, дискриминация, стремление в своём глазу бревна не видеть, а в чужом соломинку замечать – вот ваша истинная сущность. Так, начальник? Скажите, разве я не прав? Возразить-то нечем.

– Эй, – Пожилой надзиратель повернулся к Нихэю, надеясь получить поддержку, – что с этим типом будем делать?

Нихэй медленно спрятал в карман грязноватый носовой платок, которым вытирал губы, и что-то шепнул на ухо напарнику. Тот кивнул и направился к ведущей во внутренние помещения железной двери. Нихэй старался напустить на себя грозный вид, но по тому, как нервно он морщил лоб, было видно, что он растерян.

– А ты неплохо подкован в законах, – сказал он, глядя сверху вниз на малорослого Коно.

– Да нет, что вы. – Коно, словно черепаха, втянул голову в ворот свитера.

– И здорово разбираешься в инструкциях. Но знаешь, Коно, нарушения правил внутреннего распорядка не исчерпываются перечисленными тобой восемнадцатью пунктами. Суть дисциплины в исполнении лицами, отбывающими наказание, всех своих обязанностей и подчинении всем запретам. Запреты же могут устанавливаться по мере необходимости, главное – чтобы не нарушался внутритюремный распорядок. Разве не так?

Коно стоял, сжав кулаки, и исподлобья злобно поглядывал на Нихэя.

– Ты же своими действиями нарушил правила поведения на спортплощадке, это совершенно очевидно. Следовательно, их можно рассматривать как нарушение дисциплины.

– Ну и ладно, как хотите, так и рассматривайте. – Коно обхватил правой рукой сжатую в кулак левую и стал вращать ею.

– Что значит «ладно»? Ты не считаешь, что вёл себя плохо?

– Я ничего такого не делал.

– Как же, не делал он! – В голосе Нихэя зазвучали гневные нотки, глаза – поставленные рядом два полумесяца – засверкали. Толстые губы изогнулись, обнажив кривые зубы. Нихэй всегда напоминал Такэо долговязого сыщика, арестовавшего его в Киото, сейчас он тоже невольно вспомнил его. – Хватит ерунду молоть! Ты ведь нарочно пихнул Андо прямо на меня. Я всё видел!

– Андо по собственной воле побежал к тебе, по собственной воде тебя поцеловал. Таково его свободное волеизъявление. Ясно? Ты мозгами-то пораскинь – лучше бы подумал, может ли человек поцеловать другого только потому, что его толкнули! – И Коно высунул голову из воротника.

– Да пошёл ты… – Пытаясь скрыть замешательство, Нихэй повернулся к Андо: – А ну подойди!

Андо выглянул из-за плеча Карасавы, как рак-отшельник из норки, и, почесав затылок, вышел вперёд.

– Ты зачем это сделал?

– Так он мне велел – поцелуй, говорит, начальника. Чистая правда, вы уж не серчайте. Начальник-то у нас гомик, говорит, вот и проверим!

– Да не говорил я ничего такого! – перебил его Коно.

– А вот говорил! Давай, говорит, поставим революционный опыт.

Некоторое время они препирались. Потом Андо неожиданно воскликнул:

– Ну, а если не ты это сказал, значит, Карасава! Точно, он.

Нихэй, опешив, выпучил глаза и уставился на Карасаву, который стоял в сторонке со скрещёнными на груди руками. Отношениям между двумя революционерами – Коно и Карасавой – придавалось большое значение с точки зрения поддержания общественного порядка.

– Карасава, пойди-ка сюда, – сиплой фистулой крикнул Нихэй.

Карасава медленно приблизился, и Нихэй, подавшись назад, бросил взгляд на пожилого надзирателя, словно взывая о помощи. Карасава и впрямь был крепкого сложения, вдвоём с Коно они запросто справились бы с Нихэем. Тут распахнулась дверь и появилось подкрепление. Шесть охранников во главе с начальником зоны Фудзии. Видимо, пожилому надзирателю удалось-таки потихоньку связаться с ним.

– Карасава, значит, это ты занимался подстрекательством? – Теперь голос Нихэя звучал вполне обычно, наверное, ему удалось взять себя в руки.

– Да, я, – чётко ответил Карасава, демонстрируя послушание.

– И зачем? Зачем ты подучил его это сделать?

– Для того, чтобы проверить, – ответил Карасава, блеснув глазами сквозь занавеску волос.

– То есть? – переспросил Нихэй, взглядом – ведь он был при исполнении – поприветствовав подошедшего Фудзии. – Что именно проверить?

– Вашу половую ориентацию. Вы человек молодой – и физически и духовно, – холостой, служите надзирателем, то есть являетесь представителем государственной власти низшего уровня. При этом вы, судя по всему, вполне довольны своим положением угнетателя. Нам представляется необходимым изучать половую ориентацию таких людей.

– Но для чего?

– Для того, чтобы удостовериться – даже в таких, как вы, ещё сохранилось что-то человеческое. Собранная нами предварительная информация говорит о том, что, когда вы смотрите на Андо, степень похотливости вашего взгляда весьма велика. Определив при помощи заигрываний Андо вашу половую ориентацию, мы получили бы весьма ценный для нашего революционного движения материал.

Нихэй переглянулся с Фудзии, словно говоря: «Вы видите? Этот тип способен любого довести до белого каления». Фудзии, прошептав: «Можно тебя на минуточку», отвёл Нихэя к краю площадки и там, судя по всему, потребовал от него полного отчёта о происшедшем. Тем временем Карасава беседовал с Коно, возможно разъясняя ему, какую тактику следует избрать для дальнейших действий. Остальных пятерых заключённых охранники, выстроившись боевой шеренгой, оттеснили к стене. Фудзии и Нихэй вернулись в центр площадки. Всё происходящее напоминало спектакль, какую-то заранее отрепетированную пьесу без слов.

– Прошу внимания! – громко сказал Фудзии. – По поводу скандальной истории, имевшей место сегодня, будет проведено соответствующее расследование. На самом деле правила предписывают немедленно препроводить всех в зону, но слишком уж хорошая сегодня погода, к тому же у вас осталась ещё половина времени на спортивные занятия, так что я предпочту заняться расследованием прямо здесь, на солнышке. – И повернувшись к Нихэю, Фудзии передал ему большую тетрадь. – Начнём с Тамэдзиро Фунамото. Ты главный зачинщик. Зачем ты полез на стену?