Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 69 страниц)

2

По субботам в психиатрическом отделении тюремной больницы проводится общий обход. Осматривать больных начали с крайней палаты, и когда остались только Тайёку Боку и Тёсукэ Ота, появился старший надзиратель Ямадзаки и сообщил, что звонил главный врач и просил немедленно зайти к нему.

– Вот уж некстати! Осталось осмотреть ещё двоих. К тому же оба достаточно тяжёлые. Он не может немного подождать? Ну, скажем, минут десять или двадцать?

– Есть. – Ямадзаки сдвинул каблуки и немного изогнул корпус. Несмотря на тёплую погоду, он был в форменной шинели, которая подчёркивала резкие линии его тела, напоминающего древесный ствол. За время общения с ним Тикаки научился читать по его лицу. Сейчас оно выражало, с одной стороны, некоторую растерянность, а с другой – протест, так бывало всегда, когда ему не хотелось выполнять указания врачей.

– Ну ладно, я сам позвоню.

– Доктор, я не знаю, конечно, но… – Ямадзаки повысил голос так, что у Тикаки зазвенело в ушах. – Может, лучше не звонить? Видите ли, главврач с утра не в настроении, Ито уже получил от него нагоняй. Может, лучше не беспокоить его лишний раз?

– А почему он не в настроении?

– Потому что ему не сразу доложили об инциденте в женской зоне. Ито вчера дежурил и утром должен был первым делом явиться с докладом, но, к сожалению, не успел, главврача уже вызвали к начальнику тюрьмы, а поскольку он ничего не знал, то, естественно, попал в неловкое положение, потому и сорвал своё раздражение на Ито.

– Звонил он тоже по поводу инцидента в женской зоне?

– Не знаю. Да и звонил не он, а Ито.

– Ну значит, речь идёт именно об этом. Я ведь тоже вчера дежурил, так что несу ответственность за то, что произошло. Придётся идти прямо сейчас…

– Да нет, что вы. – И Ямадзаки упрямо затряс головой. – Совсем не обязательно. Вы лучше никуда не звоните, а просто опоздайте. Не можем же мы всё время приноравливаться к настроению главврача и плясать под его дудку. У нас больные, которых надо осмотреть, нельзя же бросить их и уйти. Лучше давайте сначала закончим с обходом.

– Вы так думаете?

– Да. – Ямадзаки решительно кивнул.

– Наверное, вы правы, – кивнул в ответ Тикаки. Он с раннего утра гонялся за главврачом. Сначала того не было на месте, и Томобэ предположил, что он у начальника тюрьмы, но, когда Тикаки попытался дозвониться туда, оказалось, что того тоже нет на месте. Напрашивалась мысль, что оба присутствуют при казни Сунады. Тикаки попробовал поймать главврача после приёма амбулаторных больных, но опять безуспешно.

– Что ж, давайте закончим обход. – С этими словами Тикаки небрежно толкнул дверь в палату Боку.

Пол и стены были тщательно вычищены, но всё равно от них попахивало блевотиной. Над краем зелёной простыни виднелось лицо со впавшими щеками, неподвижное, как у мумии. Аккуратная стрижка лишь подчёркивала сходство с загримированным покойником. Однако выкаченные сверкающие глаза тут же вперились в вошедшего.

– Добрый день, – улыбаясь, сказал Тикаки. – Как мы себя чувствуем?

Боку продолжал молчать, никак не прореагировав на это стандартное обращение, только вытянул трубочкой морщинистые губы. До вчерашнего дня это означало, что сейчас из этой трубочки извергнется рвотная масса, но сегодня, судя по всему, он просто хотел что-то сказать.

– Ты хотел о чём-то спросить? Говори, я слушаю.

– До-о-к… – выдавил из себя Боку, потом, ещё несколько раз сложив губы трубочкой, продолжил: – Я… чем болен?

– У тебя язва желудка. – И Тикаки рассказал, стараясь говорить подоходчивее, о результатах рентгеновского исследования, проведённого доктором Танигути. Боку слушал его, поджав губы, лицо его ничего не выражало.

– Я поправлюсь? А?

– Думаю, поправишься. Ничего страшного у тебя нет, надо просто пройти курс лечения… А теперь у меня к тебе вопрос. Ты почему отказывался разговаривать? И почему ты всё время плевал в потолок и в стены?

Боку не ответил. Костлявая рука сдёрнула одеяло, обнажив морщинистый, впалый живот, и стала поглаживать вокруг пупка.

– У тебя что, болит живот? – спросил Тикаки. – Или ты голоден? Наверное, голоден. Ведь тебя до сих пор кормят через трубку

Вдруг Боку засмеялся. Это был странный, клокочущий смех, переходящий в кашель.

– Язва? Это когда дырка в брюхе? Значит, если каждый день тереть вот здесь, где болит, можно протереть дырку?

– Прекрати! Что за дурацкие шутки!

– Я хочу умереть. Дайте мне умереть спокойно.

– Ладно. Значит, ты вызывал у себя рвоту потому, что хочешь умереть? Но я врач и занимаюсь тем, что спасаю людей от смерти. Ты можешь сколько угодно твердить, что хочешь умереть, а я всё равно стану тебя спасать. Ясно?

Боку продолжал смеяться. Потом, на этот раз по-настоящему, зашёлся кашлем.

– А я хочу вытошнить всё, что съел, и снова стать ребёнком. Ясно? Человек слишком много ест. И стареет. А я не хочу стареть. Вот и выбрасываю из себя всё, что съел, и становлюсь меньше, скоро стану совсем маленьким. Ясно теперь?

Выходит, он вызывал у себя рвоту для того, чтобы превратиться в младенца. Этот человек, который обстреливал всё вокруг рвотной массой, как из водяного пистолета, человек, с головы до ног покрытый блевотиной, мечтал превратиться в младенца.

– Так я не понял – что именно ты хочешь: умереть или стать ребёнком?

Боку перестал смеяться. Смех растворился в складках его лица.

– Доктор, вы вчера упали. Упали тут, в моей палате, и стали таким липким…

– Ты это помнишь? Значит, ты был в здравом уме и сознательно вызывал у себя рвоту?

– Это тогда вы поранили себе палец?

– Палец? Нет, не тогда. Я поранился потом, совсем в другом месте.

Тикаки посмотрел на запачканный гноем бинт. Отвлёкшись на разные дела, он успел забыть о боли, а теперь она снова вернулась, как будто взгляд Боку разбередил рану. Впрочем, на самом деле пораненный палец всё это время присутствовал в каком-то уголке его сознания и, как надсмотрщик, следил за всеми его действиями. Боль уже не была такой острой. Может, оттого, что Танигути вскрыл рану и выпустил оттуда гной, а может, подействовало болеутоляющее.

– Слушай-ка, Боку, – сказал Тикаки. Надо говорить по возможности задушевно, стараясь избегать нравоучительного тона. – Ты ведь и вправду болен. Я и раньше тебе говорил, что у тебя затемнение в области угла желудка, то есть во внутренней его части. Если ничего не делать, может возникнуть обширное кровотечение. Нужно лечиться. Поэтому…

– Это лечение нужно только вам.

– Что?

– Мне ничего не нужно. Надоело всё. Выпустите меня отсюда. Тогда я вылечусь,

– Если бы это было возможно…

– А это возможно. Вам достаточно написать заключение.

Тикаки остолбенел. В конечном счёте желание Боку совпадает с желанием начальника тюрьмы. И противоположно тому, к чему стремится он сам. Ведь он думал только о том, чтобы вылечить Боку. И как раз сейчас возникла надежда, что это вполне реально…

– Слушай, вчера тот доктор, что делал тебе рентген… Ну, в общем, он обнаружил у тебя язву желудка. И он говорит, что может тебя вылечить.

– Пусть не лезет, куда не просят, – пронзительно закричал Боку. У него был неприятный, визгливый голос, от которого звенело в ушах. – Знаете, что он со мной делал? Он меня мучил – связал, заставил глотать какую-то трубку. Это была пытка! Я таких докторов ненавижу!

– Но у него не было другого выхода. Иначе нельзя провести рентгеновское обследование. Зато теперь ясно, чем ты болен.

– Ну и что с того? Кому это надо? Никто его не просил. А, ну да, теперь мне всё понятно. Если это тот доктор сказал, что у меня, как её там, язва, это наверняка враньё. Он хотел меня запугать!

– Ну что с тобой делать! Никто не хотел тебя запугивать. Это медицинский факт. Ты болен.

– А кто меня до этого довёл? Вы, тот доктор, надзиратели… Да все! Все меня мучают, издеваются надо мной, вот я и заболел! Все вы сволочи! Все!

– Постой-ка…

– Да знаю я. Сейчас вы скажете, что не надо было сюда попадать. А кто меня до этого довёл? Из-за кого я должен красть? Ведь не украдёшь – с голоду подохнешь.

Боку резким движением руки отбросил одеяло и, приподнявшись, с неожиданным для столь истощённого человека проворством плюнул. Он попал точно в цель – клейкая масса пристала к щеке Тикаки. Он отскрёб её – это была зеленоватая мокрота.

– Что с тобой?

– Вали отсюда. Мне не нужны никакие докторишки.

– Послушай, давай ещё немного поговорим.

Боку снова резко вытянул губы трубочкой, целясь прямо в глаза Тикаки. Снова полетела мокрота. На этот раз Тикаки удалось увернуться. Боку пронзительно захохотал, упал навзничь и нацелился в потолок. На этот раз из него изверглась фонтаном настоящая рвотная масса желтоватого цвета. Потолок покрылся грязными потёками. Ну вот, опять за своё. Тикаки выскочил в коридор и несколько раз промыл лицо и руки карболкой. Надзиратель Ямадзаки озабоченно поглядывал на него со своего поста. Не желая, чтобы он вмешивался, Тикаки быстро вошёл в следующую палату.

– Ну наконец-то, доктор, – сказал Ота, не поднимая головы. Перед ним на тумбочке были разложены тетради, и он быстро водил пером по дешёвой, грубой бумаге. «Рапорт» (Черновик). Тикаки сделал ему знак, чтобы продолжал, и, вытащив блокнот, стал подробно записывать наблюдения о состоянии Боку. «Признаки кататонического синдрома на фоне помраченности сознания, наблюдавшиеся до вчерашнего дня, исчезли. Склонность к ипохондрии, сосредоточенность на своей болезни. Негативизм, агрессия. Частичная амнезия. Рвота прекратилась, но во время осмотра впал в возбуждённое состояние, и как следствие – рецидив». Вдруг он заметил, что Ота украдкой заглядывает в его блокнот.

– Ты что? Допиши то, что пишешь, до точки. – И Тикаки закрыл блокнот.

– Да ладно. Всё равно не идёт. Лучше скажите, доктор, что это вы писали? Это обо мне?

– Нет. О другом больном. Хотел, пока не забыл, записать основные пункты. Ну да ладно. Как у тебя дела?

– И сам не пойму. В голове полная каша. Добился разрешения писать, научился пользоваться авторучкой, дай, думаю, напишу рапорт. Ан нет, слова на ум не идут.

– А по-моему, у тебя очень неплохо получается. «Жистокость при совершении смертной казни, может рассматриваться как нарушение конституции». Слово «жестокость» у тебя неправильно написано.

– Да ладно, лучше скажите, что вы обо мне написали. Покажите-ка ваш блокнот. Какое у меня состояние? Я действительно сумасшедший или просто симулянт?

– Вот, значит, как? – с упрёком сказал Тикаки. – Ты сам допускаешь, что можешь быть симулянтом?

– Да нет. Это надзиратель Ямадзаки так говорит. Он любит надо мной поизмываться. «Эй ты, – говорит, – Ота, меня не проведёшь, нечего изображать из себя сумасшедшего!» Теперь даже санитары меня обзывают симулянтом. Никаких сил нет терпеть. Вы бы вернули меня в камеру побыстрее, доктор. А то мне столько ещё надо переделать – просто жуть. Впереди-то у меня всего ничего, а дел – невпроворот. Предъявить иск в связи с нарушением Конституции – раз, сочинить побольше хайку – два, написать письма – три, кучу книг прочитать – четыре, стирка, уборка и пр. – пять, покормить своего птенчика – шесть… Да всего не перечесть, просто уйма, только поворачивайся. Да, кстати, птенчик-то мой вроде бы был при последнем издыхании. Со вчерашнего утра захворал, ничего не ел, нахохлился – ну прям шарик от пинг-понга, совсем ему худо было.

После некоторой паузы Тикаки сообщил:

– К сожалению, твой птенчик подох.

– Подох? Всё-таки не зря у меня было дурное предчувствие… Теперь и мне конец. Раз он подох, значит, и мне пора.

Из глаз Оты хлынули слёзы. Они хлынули разом, будто вдруг порвался мешок, где они копились, поэтому выглядело это немного ненатурально, казалось, что Ота скорее паясничает, чем плачет.

– Да, твой птенчик подох, – сухо сказал Тикаки, – но тебе уже принесли другого из воспитательной службы. Можешь считать, что твоя птичка воскресла. Так что скорее у тебя есть повод для радости!

– И впрямь, радость какая! Значит, он воскрес? И где он теперь, мой птенчик?

– Это не птенчик, а взрослая птица.

– Да ну? Впервые слышу, чтобы кому-то давали взрослую птицу.

Глядя на недоумевающего Оту, Тикаки растерялся. Птицу принёс сегодня в клетке начальник надзирательской службы Ямадзаки, дескать, Сунада просил передать её Оте. Однако неизвестно ещё, как сам Ота, человек весьма суеверный, отнесётся к подарку от покойника? С другой стороны, если промолчать и ничего ему не говорить, значит – не выполнить последнего желания Сунады.

– Знаешь, на самом деле… – Тикаки решил сказать ему всё как есть. – Эта птица – подарок тебе от Сунады. За ним сегодня пришли.

В его пальце затаилась, скрутившись кольцом, тупая, ноющая боль. Он вдруг снова ощутил на своей руке горячее дыхание Сунады. Ота вытер мокрые и блестящие от слёз щёки краем простыни. И тут же по его лицу потекли новые слёзы.

– Ну и где она теперь, эта птичка?

– У меня в смотровой.

– Я хочу на неё посмотреть, прямо сейчас…

Тикаки нажал кнопку сигнального устройства и приказал прибежавшему Ямадзаки принести птицу. Ота попытался посадить её к себе на ладонь, но птица металась по клетке и не давалась в руки. Зато когда ладонь подставил Ямадзаки, тут же уселась на неё. Это была вишнёвая рисовка – толстая и здоровая, её яркие зеленовато-серые крылья красиво смотрелись на коричневатой старческой коже.

– Видно, к вам она уже привыкла.

– Вряд ли… Просто домашние птицы – моя страсть. Наверное, она почувствовала, что я большой любитель всяких пташек, вот и доверилась мне.

– У меня ничего не выйдет! Она не дастся мне в руки.

– Дурак! Она что, по-твоему, различает людей? Ерунда! Всё зависит от того, как ты будешь с ней обращаться. Гляди, надо вот так тихонечко, чуть касаясь… Видишь?

И Ямадзаки, прищурившись, кончиком толстого пальца легонько погладил птичку по грудке. Птичка чуть подалась назад, но никуда не улетела, а принялась склёвывать с ладони зёрнышки проса. После того как Ямадзаки ушёл, Ота ещё раз просунул руку в клетку. Рисовка сначала заметалась, но потом, видно смирившись, опустилась к нему на ладонь.

– Глядите-ка, села! – засмеялся Ота. По щекам его ещё текли слёзы. – Ах ты моя хорошая! Думаю, мы с ней поладим. Сунада – добрый малый! Душа-человек!

– Ты с ним дружил?

– Да не так уж чтобы… Знаете, когда вы это спросили, мне вдруг чудно стало… И с чего это он решил подарить мне птичку?

– А когда ты с ним виделся?

– Вчера на спортплощадке. Но у меня весь вчерашний день как в тумане, я почти и не помню ничего…

– И вы с ним не говорили тогда о рисовке?

– Да не помню я! Помню только, что почему-то плакал, а рядом со мной стоял Какиути.

– Вот как… – Скорее всего приступ болезни Ганзера случился у Оты именно на спортплощадке, потому он и не помнит, что было потом. А значит, он не симулирует, у него настоящий тюремный психоз.

– Пока жива моя птичка, со мной ничего не случится. Правда! Мне это обещали Каннон и Дева Мария. Они обе сегодня явились мне во сне… – Как будто что-то вспомнив, Ота вдруг вздрогнул и, вытащив из-под одеяла руку, ласково погладил недописанный рапорт.

– А может, ничего, а, доктор? Ведь я в этой тяжбе непременно выиграю. Уж мой-то иск суд не посмеет отклонить! Это же яснее ясного: смертная казнь – жестокое наказание, а в 316-й статье Конституции говорится: «Государственным служащим категорически запрещается подвергать людей пыткам и другим жестоким наказаниям». Кстати, вам известно заключение профессора Фурухаты[20]20
  20 Танэмото Фурухата (1891–1975) – известный японский юрист и специалист по генетике.


[Закрыть] по поводу смертной казни?

– Нет, я ничего об этом не знаю.

– Ну как же, это очень известное заключение. Он сделал его в 1954 году. Он там описывает всякие физические и нравственные страдания, которые испытывает человек во время казни, и между прочим утверждает, что смерть наступает не в результате повешения, а в результате удушения, что, когда на шее человека затягивают петлю, он мгновенно теряет сознание и якобы поэтому не испытывает ни нравственных, ни физических мук… Вам это не кажется странным? При чём тут удушение? Ведь самые страшные муки – и нравственные и физические – мы испытываем до казни, и они длятся годами! Разве можно это игнорировать? Многие не выдерживают, и у них крыша едет, вам, доктор, это известно лучше, чем кому бы то ни было. Вот вроде и я стал психом, так ведь? А всё из-за мук, которые я испытываю, будучи приговорённым к смертной казни.

– А сам ты считаешь себя сумасшедшим?

– Кто его знает. Но ведь меня упрятали в психушку, значит, вы думаете, что я рехнулся?

– Ну, это ещё не факт…

– Но разве сюда кладут нормальных? Если кладут, значит, вы нарушаете права человека.

Тикаки внезапно вспомнились слова начальника зоны Фудзии: «Он далеко не дурак…» Тикаки пытался его убедить, что Ота действительно болен, а не симулирует, а Фудзии не соглашался. «Тёскэ Ота ловкий пройдоха, – сказал он. – Этот негодяй кого угодно обведёт вокруг пальца». Да и дядя Тёсукэ, Рёсаку, говорил: «Тёсукэ просто-напросто распоследний брехун»…

– Ну ладно. – Тикаки заметил некоторую логическую нестыковку в рассуждениях собеседника и не преминул ею воспользоваться. – Пусть так, но тебя я отправил в больницу потому, что счёл твоё состояние не соответствующим норме. И считаю необходимым некоторое время продержать тебя здесь.

– Да? Вот ужас-то! – Ота издал горестный вопль, однако лицо его выражало скорее удовлетворение.

– Я не понимаю, чего ты на самом деле добиваешься, – не без иронии сказал Тикаки. – С одной стороны, хочешь быть сумасшедшим для того, чтобы иметь возможность предъявить иск. С другой – хочешь побыстрее вернуться в камеру для подготовки искового заявления.

– Ну… – задумался Ота. – Не пойму, как лучше… А вы, доктор, как считаете?

– Откуда я знаю? – усмехнулся Тикаки. – Меня интересуют только болезни. А в судебных делах я ничего не смыслю.

– Нет, не говорите так, вы мне должны помочь. Вы ведь согласны с тем, что смертная казнь – это жестокое наказание?

Ота Тёсукэ провёл рукой по своей тонкой шее. И вдруг Тикаки до боли ясно осознал, что этого человека очень скоро убьют, повесят. В самом ближайшем будущем он будет болтаться на виселице. Точно так же, как Сунада. Этого тщедушного человечка убьют потому, что он сам совершил убийство. Но ведь показания Тёсукэ и Рёсаку относительно того, что именно произошло, диаметрально противоположны.

– Знаешь, я виделся с Рёсаку, – небрежным тоном сказал Тикаки, и эти слова произвели совершенно поразительный эффект: Тёсукэ весь сжался, будто в него вонзили кинжал. – Рёсаку говорит, что ты его обманул. Мол, ты всё сделал сам, а он только принял у тебя на хранение часы и постельное бельё, не зная, что они ворованные, и в результате его сочли соучастником.

– Да, он и на суде всё время это твердил. Только всё брехня. Он приказывал, а я действовал. Неужто вы, доктор, верите Рёсаку?

– Он показался мне простодушным человеком.

– Да вы что, он мастер на такие штуки. Все попадаются. Даже судья на первом слушании и тот попался, и вышло – мне, как главарю, – смертная казнь, а Рёсаку, как подельнику, – пожизненное. Хорошо хоть на втором слушании негодяю тоже дали вышку. Но мне-то давать вышку потому, что мы якобы сообщники, – это уж не в какие ворота! По справедливости, надо было Рёсаку – смертную казнь, а мне – либо пожизненное, либо 15 лет.

– А у тебя есть доказательства, что ты не один совершил преступление?

– Естественно! Если бы вы прочли материалы дела, там этих доказательств – пруд пруди. Орудие убийства, отпечатки пальцев, украденные вещи – всё как полагается.

Ота весь напрягся, сжал кулаки, лицо его побагровело.

– Но со спящими может справиться и один человек. Сначала прикончить Эйсаку с женой, потом их сына, школьника, а напоследок четырёх девочек. Ничего особенного, вполне по плечу одному.

– Ах, доктор, почему вы так говорите! Впрочем, ясно почему – Рёсаку удалось и вас обвести вокруг пальца. Неужели вы и впрямь на стороне этого мерзавца?

– Я просто хочу понять, как всё было на самом деле. – Палец пронзила нестерпимо острая боль, как будто разом кончилось действие болеутоляющего. – Я ведь не говорю о том, кто именно совершил преступление. Просто допускаю, что оно могло быть совершено одним человеком. Преступник с мечом за поясом и обнажённым кинжалом в руке проник в дом, кинжалом зарезал взрослых, в этот момент проснулся мальчик, он запаниковал и ударил его мечом. Орудий убийства – два, а преступник – один.

– Ясно, – срывающимся голосом сказал Ота. – Вчерашний пикет тоже, небось, был организован студентами из «Общества спасения Оты Рёсаку»?

– Какой пикет ты имеешь в виду?

– Вы разве не слышали, как вчера галдели у ворот и орали что-то в рупор? Наверняка это были пикетчики.

– А… Нет, Рёсаку тут ни при чём.

– Не вешайте мне лапшу на уши! – закричал Ота. – Вы что, сговорились все? Эти студенты пляшут под дудку Рёсаку, их послушать, так он вообще ни при чём, а преступление совершил я один. Какая там революция! Какое там – долой дискриминацию! Они сами подвергают дискриминации таких дураков, как я. Подонки!

Ота со всей силы стукнул по тумбочке кулаком. Клетка подпрыгнула, и внутри заметалась рисовка. В тот же миг голова у Оты поникла, словно переломилась его тонкая шея. Из уголков рта ниткой потянулась слюна. Тикаки наблюдал за этими симптомами с холодным любопытством врача,

– Э-э-э… – Мокрый рот не справлялся со словами.

– Ота, посмотри на меня!

– Э-э-э…

– Назови своё имя!

– О-о-та…

– Правильно, а дальше?

– Рё-са-ку…

– Это имя твоего дяди. А твоё?

– Не-е зна-а-ю…

– Ну не знаешь и ладно. А сколько будет четыре плюс пять?

– Семь.

– Хорошо. А один плюс один?

– Три.

Рецидив ганзеровского синдрома, определил Тикаки.

Ота вернулся в то же состояние, в котором вчера поступил в больницу. Но почему? Нацуё Симура покончила с собой, у Боку и Оты начался рецидив, хотя они явно шли на поправку… Несомненно, он что-то упустил. Чаще всего психиатр допускает одну из двух ошибок: либо позволяет себе испытывать по отношению к больному излишнее сочувствие, которое оборачивается тем, что он начинает во всём соглашаться с больным и в результате оказывается неспособным его лечить; либо он проявляет излишнюю критичность, в результате больной отгораживается от врача и отказывается впускать его в свой внутренний мир. Похоже, что с Симура он совершил первую ошибку, а с Боку и Отой – вторую. Да, профессионализма ему явно пока не хватает. Израненное сердце тяжело ухнуло вниз, разлетелось на части, многочисленные осколки провалились в разверзшиеся в груди чёрные дыры. На Тикаки навалилось знакомое ощущение собственного бессилия, бездарности и полной бессмысленности всего происходящего. Вдруг ему вспомнилось, что рассказывал тот пациент психиатрической клиники, который в течение тридцати лет рисовал космические корабли, состоящие из кругов, эллипсов, прямоугольников, ромбов. Якобы в его правой руке сидит крошечный надсмотрщик-инопланетянин и, не давая ему ни минуты передышки, следит, как продвигается его работа. По его словам, инопланетяне наблюдали за ним в три смены, как медсёстры, а сам он должен был работать бессменно, даже в то время, когда спит. Человек этот слышал голоса инопланетян, радовался общению с ними, гордился, когда они хвалили его рисунки, хотя иногда и сетовал на судьбу, которая сделала его вечным рабом инопланетян. Его недовольство, как правило, выражалось в том, что он ни с того ни с сего начинал тяжело и протяжно вздыхать… Вспомнив об этом, Тикаки тоже несколько раз глубоко вздохнул.

В дверь постучали, и вошёл Ямадзаки. Он сообщил, что Боку чудит и уже облевал всю палату.

– Прямо не знаю, как и быть, – сказал Тикаки, показывая пальцем на Оту. – Этот тоже опять не в себе.

– Ну и дела. – Ямадзаки бросил взгляд на Оту. – Сплошные чокнутые. Да, кстати, главврач снова вам звонил. На этот раз лично. Похоже, дело весьма срочное.

Заключение о состоянии больного

Подсудимая Нацуё Симура

Диагноз: кататимная амнезия.

Дополнение

У подсудимой на фоне острого душевного разлада, ставшего следствием совершённого ею преступления, развилась психогенная реакция. В настоящее время у неё наблюдается полное исчезновение из памяти всего, связанного с преступлением; подобное явление встречается довольно часто и носит название кататимной амнезии. В результате погружения в гипнотическое состояние память была полностью восстановлена, но, после того как больная пришла в себя, симптомы появились снова. Таким образом, амнезия, которая наблюдается у данной больной, поддаётся лечению, а следовательно не является следствием повреждения мозговых тканей.

13 февраля 196… года

Медсанчасть Токийской тюрьмы

Офицер медицинской службы Киитиро Тикаки

– Согласно вашему заключению, – сказал главврач, – Симура не помнила, что с ней произошло. Правильно?

– Да, – с вызовом ответил Тикаки. Услышав это «правильно», произнесённое с особенным нажимом, он приготовился дать главврачу отпор. Но так и не решился, не совсем поняв, к чему тот ведёт.

– Так вот… – Главврач с усталым видом высвободил своё грузное тело из плена диванных подушек и расправил смявшийся халат. Халат был сильно накрахмален. – На суде Симура неожиданно заявила, что ничего не помнит о совершённом ею преступлении, это показалось судье подозрительным, и он запросил медицинское заключение. Если она больна…

– Но дело ведь вовсе не в этом, – не выдержал Тикаки, – а в том, что… – Тут главврач остановил его движением руки.

– А вы не допускаете, что она солгала? Ведь если человек ничего не помнит, значит, преступные действия совершены им в состоянии невменяемости, а это совсем другая статья. Вам не кажется, что она вполне могла солгать или симулировать потерю памяти?

– Нет, не кажется, – осторожно сказал Тикаки, стараясь говорить таким же тоном, как и главврач, – вялым и немного замедленным. До него вдруг дошло, что, горячась и возражая, он ничего не добьётся. – Поставив диагноз кататимная амнезия, то есть, по существу, признав, что больная не может себя контролировать, я исходил из того, что при погружении в гипнотическое состояние пробелы в памяти восстанавливались. При выходе же из гипнотического состояния память снова блокировалась на подсознательном уровне, и больная ничего не могла вспомнить.

– Теоретически мне всё это более или менее понятно, хотя я и не специалист. Я вовсе не ставлю под сомнение ваш диагноз, просто она как-то слишком неожиданно и слишком кстати всё забыла.

– Но с точки зрения психиатрии именно такие симптомы – внезапные и полные пробелы в памяти, возникающие после неприятных событий, – и являются основанием для диагноза – кататимная амнезия.

– И всё же меня не оставляет чувство, что она делает это нарочно.

– Да, но с другой стороны, демонстративность поведения – первый признак тюремного психоза, – авторитетно сказал Тикаки. За те полтора года, что он проработал в тюрьме, ему много раз приходилось сталкиваться с такими своеобразными пациентами, как Тёсукэ Ота; случаев тюремного психоза в его практике тоже было предостаточно, поэтому он уделял изучению этой области особое внимание. Профессор Абукава, прекрасно знакомый с проблемами влияния социальной депривации на развитие личности, часто давал ему копии работ отечественных и зарубежных специалистов, да Тикаки и сам, как только выдавалась свободная минутка, шёл в медицинскую библиотеку и читал старые журналы: и японские, и иностранные. В результате своих изысканий он установил, что тюремный психоз всегда связан с патологической симуляцией и одним из его основных признаков является умышленное преувеличение симптомов своего заболевания. Оказавшись в сложной и непривычной обстановке, человек ищет убежище в безумии. У таких пациентов, если рассматривать их состояние с точки зрения психиатрии, часто наблюдается псевдодементно-пуэрильный синдром, то есть впадение в детство, а иногда и синдром одичания. Стремление защитить себя влечёт за собой подсознательную аггравацию, то есть демонстративное преувеличение имеющихся симптомов.

– Значит, по-вашему, мы имеем такую картину, – продолжал главврач, – Нацуё Симура внезапно забыла всё, что связано с преступлением, и это является результатом возникновения у неё тюремного психоза. Так?

– Да.

– По-вашему, она действительно не могла абсолютно ничего вспомнить?

– Да.

– Странная тогда выходит история. – Главврач устремил на Тикаки взгляд своих тёмно-карих глаз, которые, казалось, были единственно живым элементом его лица, напоминавшего резиновую маску. – При таком раскладе непонятно, почему она покончила с собой. Ведь первое, что приходит в голову, – потому что её мучило раскаяние, но, судя по тому, что вы говорите, это невозможно, поскольку совершённое преступление полностью стёрлось из её памяти.

– Ну… – начал было Тикаки и тут же осёкся. Главврач нанёс ему удар в самое слабое место. Нельзя было связывать самоубийство Нацуё с тем, что она рассказала ему в гипнотическом состоянии.

– Ну так как? Выходит, амнезия у неё вовсе не была полной, она что-то такое смутно помнила, хотя и настаивала на том, что ничего не помнит?

– Как вам сказать… – Голос Тикаки утратил прежнюю уверенность, и всё же дух противоречия ещё не покинул его окончательно. – На тот момент, когда я её осматривал, а это было вчера, после обеда, её состояние может быть квалифицировано как полная амнезия.

– Как вы и написали в своём заключении. Однако в тот же день к вечеру она вдруг вспомнила всё, что с ней случилось, пришла в ужас и решила покончить с собой. Я не прав? Говорят, что Симура во время вечерней поверки плакала.

– Такую возможность тоже нельзя исключать.

– Значит, погружение в гипнотическое состояние способствовало восстановлению памяти, так?

– Не исключено. Ведь гипноз является довольно эффективным методом лечения.

– А раз так, то получается довольно-таки скверно. Выходит, вы, доктор, вылечили Симура и в результате она покончила с собой.

– Что? Какой вздор! – Тикаки невольно приподнялся. Да, ловко его заманили в ловушку. Ну и пусть. В конечном счёте главврач прав. Желание Нацуё Симура умереть вызывало у него сочувствие, и во время гипноза он мог невольно подтолкнуть её…

– Конечно, вздор. – Главврач нацепил на нос очки с толстенными линзами и, взяв в руки заключение, уставился в него. – Этого просто не может быть. Так как же мы поступим? Мне хотелось бы, чтобы вы ещё раз всё хорошенько обдумали. Если исходить из того, что Симура с самого начала симулировала амнезию, никаких вопросов не возникнет.

– Пожалуй…

– Вы не подумайте, доктор, я не сомневаюсь в правильности вашего диагноза. Однако, если она больна, вся ответственность за её действия ложится на врача. Ещё эта начальница женской зоны… Она всем уши прожужжала о врачебной ошибке, якобы вы осматривали больную и должны были предвидеть подобное развитие событий.