Текст книги "Приговор"

Автор книги: Отохико Кага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 69 страниц)

– Ну, в своё время ты и об этом узнаешь.

– Слушаюсь.

– Да, кстати, о Карасаве. Я ведь не просто так рассказал тебе об этом сугубо секретном деле. Надеюсь, ты оценишь мою откровенность и сообщишь, если тебе что-нибудь станет известно. Только повторяю, хотя мне и самому уже надоело это твердить, ни в коем случае никому не говори о нашем разговоре. Если пойдут слухи, виноват будешь только ты, и мне придётся принять соответствующие меры. Ведь ты единственный среди заключённых, кому об этом известно.

Расчёт начальника зоны был очевиден и прост: я тебе секретные сведения – ты мне – информацию. Судя по всему, он испытывал информационный голод.

– А, вот что я вспомнил. Карасава сказал: «Я никогда не стану нарушать дисциплину. А уж если нарушу, им не поздоровится».

– Когда он так сказал?

– Вчера на спортплощадке. Ещё сказал, что всё уже подготовил.

– Правда? Значит, вчера у него всё было готово… Это очень важный факт. А о причинах он что-нибудь говорил?

– Он не признавал смертной казни в её современном виде. Считал суд фарсом. Видимо, ему казалось, что справедливее убивать людей так, как делал он сам, то есть линчевать. А раз справедливость на его стороне, он должен выступить с решительным протестом против несправедливости, то есть смертной казни, единственной же возможной для него формой протеста было самоубийство.

– Он говорил, что хочет покончить с собой?

– Да нет, но думаю, именно это он имел в виду, когда говорил – им не поздоровится.

– И ты сразу понял, что он имеет в виду?

– Ну, не то чтобы понял, – поспешно сказал Такэо. – Просто у меня было что-то вроде предчувствия. Я подумал, что в принципе у него есть только один выход – покончить с собой. Он ведь приветствовал любое убийство, лишь бы оно совершалось во имя провозглашённой им идеи справедливости. Суд Линча, внутрипартийные разборки… Иными словами, убивать во имя революции в высшей степени благородно. А уж если речь идёт об убийстве, которое может быть воспринято как удар по самому институту смертной казни… И учитывая, что самоубийство тоже своего рода убийство… В общем, мне казалось, что для него вполне естественно было прийти именно к такому выводу.

– Вот придурок! Значит, уважение к жизни – для него пустой звук!

– Скорее всего. Правда, он и здесь проявлял свойственную ему последовательность, выделяя два типа жизни: жизнь, достойную уважения, и жизнь, достойную презрения. И, свято веря, что сам живёт жизнью, достойной уважения, дошёл в этой вере до логического конца.

– У него мания величия. Ещё это называют ганзеровским синдромом.

– Это вы о чём?

– Ганзер – американский психоаналитик. Он занимался изучением психики заключённых и пришёл к выводу, что у них есть предрасположенность к мании величия. Думаю, что это именно такой случай. А кстати, насчёт Коно. Как ты думаешь, не придёт ли ему в голову последовать примеру Карасавы?

– Ну, я не умею предсказывать будущее.

– Что ж, ладно. – И начальник зоны поднялся. – На сегодня довольно. Если что-нибудь вспомнишь, пошли за мной. Скажи – по тому самому делу. – И уже нажимая на кнопку сигнального устройства, многозначительно добавил: – Совершенно секретно, не забывай.

Дверь беззвучно открылась. По джутовому покрытию коридора прошелестели удаляющиеся шаги. Несмотря на гигантский рост, Фудзии ухитрялся двигаться легко и бесшумно, как ниндзя. Скривившись от оставшегося в камере сильного запаха, Такэо подошёл к окну. Винт совсем разболтался, пришлось долго вертеть ручку, прежде чем оно приоткрылось. Во рту был какой-то горький привкус, никак не удавалось отделаться от неприятного ощущения, что его вынудили сказать то, о чём лучше было бы промолчать. Вокруг Фудзии всегда создаётся сильное магнитное поле, под воздействием которого невольно теряешь почву под ногами. Как-то незаметно ему удалось внушить Такэо, что ни сам Карасава, ни его смерть не имеет к нему никакого отношения: ну умер один из заключённых, ничего особенного, к тому же он явно был не в своём уме. Но теперь эта смерть вдруг надвинулась на него во всём своём реальном значении, облечённая в плоть и кровь. Молодое, гармонично развитое тело, носившее имя Митио Карасава, чёлка, занавеской прикрывавшая лицо, колючий блеск маленьких глаз, белые, словно посыпанные мукой щёки, крепкий, атлетический торс – ничего этого больше не существует. Но он почему-то не испытал того потрясения, каким вчера стала для него смерть Сунады. Такое ощущение, будто Сунаду умертвили насильственно, а Карасава умер естественной смертью.

Возможно, вертопрахи-газетчики расценят поступок Карасавы как поражение, отход от революционных позиций. Утверждая «самоубийство есть поражение», они преисполнены гордыни, мнят себя победителями: ещё бы, сами-то они ведь не покончили с собой, а продолжают жить. Но Карасава вовсе не был похож на человека, потерпевшего поражение, он не выглядел мрачным или подавленным. Наверняка, умирая, он покатывался со смеху. Или по крайней мере полагал, что станет Богом. Так или иначе, вера кирилловского толка – и Такэо неоднократно находил тому подтверждения – не более чем жалкая иллюзия. Бог Карасавы только убивает, он не породил ни одно живое существо. Истинный Бог уносит великое множество жизней, то есть является главным убийцей, но одновременно он и производит на свет великое множество жизней. Страсть Карасавы к отрицанию стоила жизни тринадцати его единомышленникам и ему самому – то есть в конечном счёте унесла всего-навсего четырнадцать жизней. И сам он считал это напрасной тратой сил. Можно ли на этом основании считать, что он потерпел поражение?

Нет, Карасава несмотря ни на что – победитель. Хотя бы потому, что ценой уничтожения собственной плоти сделал недействительной смертную казнь, против которой восставал всеми силами души. То есть, хотя и по-своему, ему удалось претворить идею в действие. Такэо даже немного ему позавидовал. Горечь, которую он ощущал во рту, медленно прошла в горло и осела где-то в груди. И тут ему вспомнился человек, с которым он познакомился во время судебного разбирательства. Суд первой инстанции вынес ему смертный приговор, и дело передали в суд второй инстанции. Человек этот был убийцей-одиночкой, специализировался на влюблённых парочках, зарезал уже двоих мужчин и одну женщину, снискав себе громкую славу «Убийцы влюблённых». Преступление его было признано особо тяжким, и, по общему мнению, он вполне заслуживал высшей меры. Но сам обвиняемый, пребывая в твёрдой уверенности, что может рассчитывать на смягчение наказания, с энтузиазмом придумывал разнообразные хитроумные уловки, вызывавшие всеобщие насмешки. К примеру, он ухитрялся через кого-нибудь из служащих добыть сырую луковицу, которая помогала ему на суде пустить слезу, делал вид, что теряет сознание во время спортивных занятий, чтобы убедить всех, что болен. В поведении его было много комичного, поэтому над ним подшучивали, ненависти же к нему никто не испытывал. Такэо тоже полушутя обсуждал с ним его дела и давал что-то вроде советов и рекомендаций. На суде второй инстанции этому человеку смягчили наказание и приговорили к пожизненному заключению и принудительным работам. И тогда его разом возненавидели все приговорённые к смертной казни, те самые люди, которые раньше его любили, считали чем-то вроде шута горохового. Когда он благодарил Такэо за полученные в своё время ценные советы, на его лице играла насмешливая и злорадная улыбка. Скорее всего, Такэо это только показалось, но, так или иначе, он не чувствовал ничего, кроме ненависти, к человеку, с которым ещё вчера дружески беседовал, и причина была одна – тот перестал быть смертником. Разумеется, Такэо понимал, что просто завидует ему. И тем не менее он больше не мог дружески общаться с этим человеком, хотя и ругал себя за то, что ведёт себя как эгоист, не умеющий искренне радоваться чужой удаче. Такэо вздохнул. Да, он знал, что «когда умножился грех, стала преизобиловать благодать», он сумел поверить, что смертная казнь – милость Божья, и всё равно завидовал этому заключённому чёрной завистью. А теперь он снова мучительно завидовал, на сей раз Карасаве, который, покончив с собой, сумел раз и навсегда избавиться от положения приговорённого к смертной казни. Получается, он завидует самоубийце, хотя самоубийство должно считать грехом.

А это ещё что? Неужели землетрясение? Происходило что-то странное. Стены, утратив присущую им твёрдость и гладкость, внезапно стали мягкими и податливыми, как резина или воск, – тронешь, образуется вмятина. Оконная рама слегка деформировалась, пол качался под ногами – что-то разладилось в идеальном с точки зрения целесообразности пространстве одиночной камеры. Всё ходило ходуном – и стол, и стул, и его собственное тело. Наверное, всё-таки землетрясение. Такэо по привычке взглянул на висящий на стене католический календарь. Как висел, так и висит, не шелохнётся. Значит, не землетрясение, а это. Пол пошёл вниз, сначала со стороны окна, потом со стороны двери, он медленно опускался, раскачиваясь, как палуба корабля. Как ни странно, сегодня Такэо не испытывал тревоги, которая возникала всегда, когда приходило это, ему было хорошо, он покачивался на ласковых волнах сна, скоро сквозь пол начала проступать тьма, вбирая в себя его тело… Что-то подобное, наверное, испытывал и Карасава, когда плыл в хароновой ладье, покорно отдаваясь течению. Смерть – точь-в-точь сладкая дремота…

Он очнулся от крика. «За-а-а-втра-ак!» Подойдя к раздаточному окошку, принял алюминиевый поднос. В меню – рисовые колобки, суп из мисо с редькой, маринованные овощи. То есть холодные жёсткие комки риса с ячменём, солёная жидкость с плавающими в ней квадратиками редьки, и отдельно – сморщенные ломтики всё той же редьки. Аппетита никакого, но, начав есть, Такэо почувствовал, что голоден, – встал-то сегодня рано. В результате съел всё подчистую. И это сразу же исчезло. Очевидно, сегодняшнее это было настолько незначительным, что его вытеснило желание есть. Сейчас, скорее всего, половина восьмого. До вечерней пятичасовой поверки дверь больше открываться не будет. Ожил репродуктор. Выключив его, Такэо принялся стирать. Одновременно попытался распланировать день.

1. Законспектировать «Место человека в природе».

2. Перечитать пятый том «Пути Христа» Педро Аррупе.

3. Прочесть книгу Масакацу Окудайры «Святой Иоанн Креста»

4. Вечером написать письмо Эцуко Тамаоки.

Вечером-то вечером, но, закончив со стиркой, он, конечно же, сразу сядет за письмо. Так что этот пункт можно исключить. Как только будет свободная минутка, так и напишет. Почтовая бумага у него всегда наготове – открытая пачка в любое время дня и ночи лежит на комоде, в котором хранится одежда. Он заторопился, чтобы как можно скорее начать писать письмо.

5. Да, ещё сегодня непременно надо будет закончить текст для «Мечтаний».

Что же он там такое написал? Ни в пятницу, ни в субботу не было настроения. Всего семь страниц и – ну никак. И писать вроде есть о чём – казнь Сунады, визит доктора Тикаки, скандал на спортплощадке, самоубийство Карасавы… То есть материала хватит номера на два или даже на три. Но что толку писать, когда цензор наверняка не пропустит? Так о чём же написать? Натянув носок на левую руку, он стал его намыливать и на кончике безымянного пальца обнаружил дырку. Надо будет заштопать. В воскресенье иголки с нитками не выдают, так что придётся оставить на завтра. Со стороны Коно в стенку постучали четыре раза. Сливая грязную воду, спросил:

– Что тебе?

– Странно… Не могу понять, в чём дело. Сколько ни стучу товарищу Карасаве, он не откликается. И что с ним такое?

– А-а… – Такэо закончил сливать воду и стал набирать в раковину чистую. – Может, перевели в другую камеру?

– Да ты что, где это видано, чтобы переводили в другую камеру с раннего утра в воскресенье?

– Да, странно. А может, он вдруг заболел и его забрали в больницу?

– С чего это вдруг? Он и не болел никогда.

– Эй, что там у вас, расскажите и мне!

– Вот чёрт! Ты, говнюк, заткнись, я не с тобой разговариваю!

– Его, небось, увели к следователю. Из-за позавчерашнего пикета. Говорят, ты там заводила, так что скоро и тебя вызовут, жди!

– Да отвяжись ты!

Такэо повесил на вешалку выстиранные рубашку и брюки, а носки прицепил к торчащему из стола гвоздю. Коно и Тамэдзиро продолжали переругиваться. Похоже, они завелись на целый день. Он открыл «Место человека в природе» и начал конспектировать. По ходу дела набросал несколько строк письма к Эцуко, но на душе было неспокойно. А вдруг Фудзии соврал? Не было ли это умело расставленной ловушкой? Начальник зоны достаточно осторожен, чтобы поверять тюремные секреты заключённым. Да, что-то здесь не так. У Такэо возникло сильное искушение рассказать остальным о самоубийстве Карасавы. Конечно, переполох поднимется изрядный: одни удивятся, другие обрадуются, станут строить различные предположения… Но он понимал, что никогда этого не сделает. Надо отдать должное Фудзии – он всегда знает, с кем как себя вести. Такэо не из тех, кто сплетничает, основываясь на непроверенной информации, и фантазирует на пустом месте. Именно по этой причине он никогда не принимает участия в игре «если бы да кабы».

Однако держать такую новость при себе тоже нехорошо, и Такэо мучился угрызениями совести. Молчание равноценно предательству, он как бы принимает сторону начальника зоны и выступает в роли стукача. Но с другой стороны, если он откроет другим эту тайну, его как раз и примут за стукача. Узнав, от кого он получил эту информацию, все наверняка станут смотреть на него косо. Как ни крути, ясно одно – он теперь на крючке у Фудзии, а с него не так-то просто сорваться.

…Какиути оглядел камеру и расстроился, обнаружив, что приготовленный для работы клей наполовину засох. Воскресенье считается нерабочим днём, соответственно, новые материалы разносить не будут, а значит, придётся бездельничать и душу ядовитой кислотой станет разъедать тоска. Он обречён на эту тесную камеру и в будни, но в будни хоть иногда выводят наружу – то спортивный час, то свидание, то парикмахерская, то баня, а осуждённые два раза в месяц могут смотреть телевизор. По воскресеньям же дверь открывается только дважды и всего на несколько секунд – во время утренней и вечерней поверки, в остальное же время ничего не происходит. Постоянно гремит радио, но в основном пускают всякие эстрадные песни, слушать которые нет никакой охоты. Вдруг запищала рисовка, и Какиути с тревогой заглянул в клетку. Птичка с утра вдруг перестала высиживать яйца. Какиути вынул из клетки холодные яички и хотел было приласкать птичку, неловко, как-то боком, сидящую на жёрдочке, но, когда он протянул руку, она не перешла к нему на ладонь, как делала всегда, а в страхе отпрянула. Послушай-ка, ты же со вчерашнего вечера ничего не ешь. Вот, все зёрнышки тут, в кормушке, не тронутые. Ну ладно, сейчас я угощу тебя чем-нибудь повкуснее. Он растёр черенком ложки кусочек печенья и арахис и на кончике пальца просунул в клетку. Но рисовка лишь съёжилась от страха. Может, ей тоже надоело жить в заключении? Ведь она была такая ручная и так меня любила! Кстати, сам-то я захандрил после того, как мне вынесли смертный приговор. Эй, Какиути Нобору, кончай трястись! Кто вчера сказал Кусумото, что нельзя покорно ждать смерти, что надо нанести ей встречный удар? Ведь это единственный способ победить смерть! Но такое возможно только тогда, когда есть вера, когда есть любовь, человек, не знающий любви, на это не способен. За тем, чей час пробил, приходят обычно утром, всегда в одно и то же время, и, когда оно наступает, у всех обостряется слух. Если распахнётся дверь твоей камеры, это значит – на девяносто девять процентов, – пришли за тобой. Однако после казней, ураганом пронёсшихся по тюрьме в конце прошлого года, дверь стали открывать без всякой надобности – вот и его надзиратель частенько вместо того, чтобы заглянуть в глазок, приоткрывает дверь и дружески окликает его. Скорее всего, тюремное начальство решило таким образом избавить заключённых от страха перед звуком открываемой двери. Вот уж неуместная заботливость! Ведь что такое «жизнь», как не этот волнующий, напряжённый момент, когда гадаешь, что тебе выпадет – остановятся ли шаги возле твоей двери или удалятся, затихнут вдалеке? Да, я никогда не молился в этот момент: «Пожалуйста, пусть не ко мне!» – и никогда не стану этого делать. Я не вправе просить у Бога, чтобы Он продлил мою «жизнь». Но это не значит, что я с нетерпением жду, когда раздадутся шаги за дверью. Мне просто кажется очень важным состояние внутренней напряжённости, которое возникает в этот момент, позволяя всем существом ощутить ценность собственной «жизни». Нанести смерти встречный удар – значит каждое утро при звуке шагов ощущать полноту собственной «жизни», это поможет тебе достойно встретить смерть, если вдруг откроется именно твоя дверь. Да, конечно же, так. Ведь «жизнь» продолжается и после смерти. Принять смерть ради жизни – самое лучшее, что есть в учении Христа. Каждое отдельное зерно должно умереть. Я с нетерпением жду смерти, чтобы через неё обрести жизнь. Но по воскресеньям ждать нечего. Пустое, серое время, напоминающее взбаламученный ил, время, лишённое «жизни»… Ладно, хватит болтать! Отказавшись от мысли накормить рисовку, Какиути подошёл к окну и залюбовался солнечными бликами во внутреннем дворике. По воскресеньям его соседи целыми днями не закрывают рта. Говорят они только на две темы – побег и подробности казни, то есть несбыточная мечта в сочетании с реальнейшей реальностью. Разговоры на эти темы никогда им не надоедают – ещё бы, ведь это те два полюса, между которыми болтается их жизнь.

– Ну я и распсиховался. Наверняка что-то случилось!

– Ха-ха-ха… Ну и что, по-твоему, могло случиться?

– А вот этого я тебе не скажу. У нас ведь тут стукач на стукаче.

– Да нет у нас никаких стукачей.

– Да пошёл ты! Дерьмо вонючее! Заткнись!

– А вот не заткнусь! Послушай-ка лучше, что я тебе скажу. То, что сейчас передают по радио, – не прямой эфир, а запись. А это значит, случилось что-то из ряда вон выходящее, и они не хотят, чтобы мы об этом узнали. Недавно вроде бы начали передавать какое-то чрезвычайное сообщение. Только успели сказать «ч-р-е-з-в-ы-ч-а-й-н-о-е», и раз – они тут же переключили на эту запись. Ты что, не заметил?

– А ведь точно, вот скоты!

– Наверняка что-то стряслось! Узнать бы, что именно! Ой-ой, гляди-ка, вертолёт! Тут как тут. Вот здорово. Класс!

И действительно в небе кружил вертолёт, он назойливо рокотал и не собирался никуда улетать. Появление вертолёта означало одно – в тюрьме произошло что-то чрезвычайное. То ли пикетчики снова пошли в атаку, то ли посадили какую-нибудь шишку… Тревожно каркали вороны, наверное, их спугнул шум мотора. Рисовка опустилась на дно клетки. Свесила вниз хвостик, нахохлилась, два раза зевнула, затянула глазки веками, сунула клюв под крылышко и уснула. Какиути зевнул. Его тоже клонило ко сну. Верно, от птички передалось, горько усмехнулся он. Прилечь бы, но в дневное время лежать запрещено. Остаётся только зевать. Катакири опять за своё – начал бубнить свою сутру. Рокот вертолёта, настойчиво возвращаясь, раз за разом обрушивался на тюрьму. Словно стараясь перекрыть его, Катакири читал всё громче:

 
Тот, кто имя Амиды повторяя,
Обретает свет истинной веры,
Думы свои неизменно устремляет к благому,
Тому воздаст Просветлённый,
А ежели ты, сомневаясь в великом обете…
 

Какиути переключил внимание на орущее радио. Звучит гнусавый мужской голос.

 
Слышу я до сих пор
Прощальный гудок парохода.
Льются слёзы из глаз.
Как тяжело расставаться!
Кра-асные камелии разом опали,
Над морем тревожно чайки кружа-ат…
 

Скатав шарики из бумажной салфетки и скрепив их слюной, он заткнул себе уши и лёг головой на стол. Ночь наступит ещё не скоро, долгие томительные часы ядовитым газом наполняют камеру, от них не спастись…

Часть шестая
Лучезарные цветы

1

Воскресенье, утром

Воркуют голуби. Не иначе, проголодались. Все ещё спят. Тихо. Хотел было дать голубям хлеба, но не смог: мешает железная сетка. Решил потренироваться в бросании хлебных крошек через сетку. Раскрошив твёрдый сухой кусок хлеба, распределяю крошки по всей ладони, и резким движением руки – раз! Пока наружу вылетает примерно одна треть, две трети застревают на оконной раме. Ничего, оставшиеся крошки подберут крысы. Правда, особенно увлекаться не стоит, если на раме заметят крысиный помёт, получу нагоняй. Бросил пару раз и довольно. Голуби думают, небось, – ну и жадина.

Получил от вас второе письмо. Сижу теперь и гадаю – что может собой представлять студентка четвёртого курса психологического факультета? В моё время слово «студент» обычно ассоциировалось с лицом мужского пола. Но вы пишете, что на филологическом факультете вашего университета вообще одни девушки. Да, времена меняются.

Оба ваших письма я поставил на комод (это у меня священное место, там стоит фигурка Богоматери и лежит Большой католический словарь), прислонив к стене, – они похожи на квадратных кукол. Знаете, я вас побаиваюсь – девушка, которая мало того, что изучает криминальную психологию, ещё и интересуется психологией заключённых… Да ещё вы якобы от корки до корки прочитали «Десять приговорённых к смертной казни». Мне неприятно, что в этой книге меня изобразили злодеем из злодеев, хотя, конечно, всё, что касается моей семьи, характера, преступления, – в общем соответствует действительности. Досадно только, что автор – человек ограниченный, да ещё и с явной склонностью к газетным штампам.

Но с другой стороны, я рад, что впервые предстал перед вами как злодей из злодеев. Ведь хуже уже некуда. Что бы я теперь ни написал, всё равно выиграю в ваших глазах, так что хотя бы в этом плане можно не волноваться.

Вечером

Целый день читал. И что, как вы думаете? О нет, не католическую литературу, отнюдь. «Крестный путь», сочинение одного протестантского священника. Причём уже в третий раз. И снова открыл для себя много нового и поучительного.

Знаете, мне ведь в общем-то всё равно, католичка вы или нет. Среди патеров, монахинь, вообще среди верующих встречаются очень холодные, равнодушные люди, а многие неверующие, с которыми я имел дело, отличались исключительной отзывчивостью. Вы пишете, что «не понимаете, что такое Бог, но уважаете тех, кто в него верит», поэтому с вами я могу быть вполне откровенным и ничего от вас не скрывать. Это меня радует.

Я не очень уверен в себе и считаю себя ничтожной каплей в мощном потоке жизни, а отнюдь не краеугольным камнем мироздания. Я всего лишь образ и подобие некоего высшего существа. Таковы положения, служащие отправным пунктом моих рассуждений. О будущем каждого человека достоверно известно только одно – ему предстоит умереть. А коль скоро смерть, равно как и рождение, ниспосылается этим высшим существом, значит, именно оно и может считаться в человеке единственно достоверным.

День я провёл в «японской комнате», и в результате у меня заболела поясница, поэтому я перешёл в «европейскую комнату», где и пишу теперь это письмо. Наверное, читая, я всё время корчил стра-а-шные рожи, во всяком случае, мышцы лица у меня почему-то окаменели, и буквально секундой раньше я нарочно улыбнулся во весь рот, чтобы расслабить их.

«Европейской комнатой» я называю ту часть камеры, где дощатый пол. Здесь у меня стол и стул; если со стола снять крышку, он превращается в умывальник, служащий одновременно раковиной для стирки и источником питьевой воды, а если крышку снять со стула, он превращается в унитаз. Правда, удобно? «Японская комната» – это две циновки, прикрывающие дощатый пол. Тут у меня лежит сложенный вчетверо матрас – это называется «обеденный стол».

Комната у меня маленькая, но собственная, а это уже роскошь. Ощущение, что я нахожусь в изоляции? Конечно же, оно имеется. По воскресеньям, к примеру, как сегодня, из камеры ни на шаг. Но я привык. Ведь я здесь уже пятнадцать лет. Если всё время помнить, что ты в изоляции, делается невыносимо. Конечно, я не в силах заставить себя думать, что нахожусь здесь по собственной воле, но хочется по крайней мере поддерживать в себе ощущение, что я могу по собственной воле распоряжаться своим временем.

Четверг, вечером

Целый день идёт дождь. В общем-то я ничего не имею против. В дождливые дни городской шум становится ближе. Мокрые от дождя звуки ползут по земле и добираются до меня. Недавно я слышал, как ссорились муж с женой. Муж вёл себя ужасно, но жена тоже не уступала. Им, судя по всему, было невдомёк, что за стеной живут люди, которым всё слышно. Они бесстыдно орали, выкладывая свои постельные тайны. Мне говорили, что во время войны парочки из Англии открыто обнимались перед пленными японскими солдатами. Они просто не считали японцев за людей. Что ж, мы привыкли. Пришлось привыкнуть, а что делать?

Что-то меня куда-то не туда занесло. Я вовсе не собирался жаловаться. Просто хотел сказать, что в дождливые дни город подступает совсем близко, и это приятно, потому что будит воображение.

Вот только выстиранное бельё никак не сохнет, на спортплощадку не выпускают, и вообще как-то промозгло.

А, принесли чай. Его разливают из огромного чайника трижды в день. Стаканов по пять выходит на каждого или около того. Выпью-ка стаканчик, пока горячий. А остальное – на потом, пусть остывает.

Итак, это уже пятое письмо от вас. Они прилетают, как пташки за кормом, и очень меня радуют. Скажите, чего вам хочется, для вас мне ничего не жалко! Смеётесь? Вы такая милая. Говорите, вы – шутница, которой вечно смешинка в рот попала, плакса, злюка, непоседа, вертушка, проказница?.. Что ж, лучшего и желать нечего. Вы вполне в моём вкусе. Уверен, вы душа любой компании, с вами не соскучишься. Может, и меня развеселите? Из-за этих своих записок «Ночные мысли» я прослыл букой, учёным занудой, которого хлебом не корми, дай только порассуждать о чём-нибудь отвлечённом. Но на самом-то деле я ценю людей непосредственных, у которых что на уме, то и на языке. Люблю, когда плачут (и сам частенько плачу), смеются, проказничают. Вот только здесь у нас собрался народ, беспощадный к человеческим слабостям. Стоит проявить слабость, над тобой начнут издеваться, и тогда тебе совсем плохо придётся. Я это испытал на собственной шкуре: мой сосед возненавидел меня за то, что я отказался играть с ним в шахматы, и стал всё делать мне назло – разговаривал со мной, когда я читал, пел, когда мне хотелось подумать… Короче, издевался как мог, и так продолжалось целых полгода.

Почему именно полгода? Да потому что у нас есть такое правило: в июне и в декабре всех переводят в другие камеры. И если у тебя неприятный сосед, его приходится терпеть полгода.

Говорите, у вас уже начались лекции? Это ваш последний год в университете, так что постарайтесь не ударить в грязь лицом.

Неужели и вправду нынешние студенты записывают лекции на диктофоны, а некоторые перед экзаменами промышляют торговлей конспектами? Человеку старой закваски, вроде меня, такое и вообразить невозможно. Мне бы так хотелось взглянуть на твои (теперь я буду обращаться к тебе на «ты», так приятнее, чем на «вы») конспекты. Ты пишешь, что фиксируешь даже жесты лектора? Можно себе представить! «Тут профессор М. обошёл вокруг кафедры», «покашлял», «брызги слюны отлетели на три метра»… Забавно! Так и видишь, как подпрыгивает этот ваш профессор М., читая лекцию по криминальной психологии.

Воскресенье, вскоре после полудня

День прекрасный, безоблачно. Сегодня великий праздник Пасхи, настроение радостное.

Утром ко мне пожаловал служащий воспитательной службы и принёс пакет с пятью расписными яйцами. Сказал, что это от патера Пишона.

Патер Пишон – француз. Он родом с юга Франции, краснолицый, жизнерадостный человек, рассказывая что-то, всегда вращает серо-голубыми (grayish blue) глазами. От одного его вида сразу улучшается настроение. После того как скончался патер Шом, он стал моим духовником и навещает меня раз в месяц. Его прислали ко мне мать с братом. Лет пять назад патер ездил в отпуск во Францию и встречался там с моим вторым братом, так что о наших семейных делах осведомлён прекрасно. Он хороший человек, вот только ему не нравится, что я публикую свои записки, когда я издавал «Ночные мысли» отдельной книгой, он тоже был против. Он всегда говорит, что в моём положении богоугодно одно – смиренно молиться и читать духовную литературу. Может быть, он и прав. Знаешь, я решил, что больше не буду ничего издавать. Сейчас я публикую в журнале свой дневник, но только потому, что это католический журнал, для обычного журнала я писать не стану.

Вторник, под вечер

Добрый вечер. В мире ещё светло, и всё равно – добрый вечер. Сегодня была прекрасная погода: безветренно, совсем весна. Приятный денёк. Впрочем, теперь, когда ко мне то и дело прилетают милые пташки твоих писем, я радуюсь каждому дню.

Как бы это лучше сказать… В общем, я почему-то уверен, что ты меня никогда не предашь. Меня многие предавали, в результате я сделался подозрительным и перестал верить людям. К патеру Шому это, конечно, не относится, он исключение, но остальным я не верил, ну, во всяком случае, не до конца. Только совсем недавно мне вдруг захотелось верить матери и братьям. Сам не пойму почему, но лёд, сковывавший душу, вдруг начал таять. А теперь я готов верить тебе. Какую бы заведомую ложь ты ни сказала, я всё равно поверю в неё сразу и безоговорочно. Может, я буду сердиться, скалить зубы, говорить «да ладно», злобно сверлить тебя глазами – но всё равно поверю.

Хорошая это книга – «Крестный путь». Ещё одна истина – не бывает любви без страданий. В книге Бернаноса «Дневник деревенского кюре» есть такой эпизод: один прихожанин рассказывает молодому кюре о своих младенчески чистых чувствах, а тот думает: «Это ещё не настоящая любовь». Поскольку я прошёл через тьму страданий, такие вещи трогают меня до глубины души, я их воспринимаю обострённо, как нечто личное.

Знаешь, в последнее время я стараюсь радоваться любой малости, радоваться простодушно и непосредственно, как радуются воробьи, голуби, собаки – не размышляя и не сдерживая себя. Не зря сказано – «Будьте как дети» – любовь держится именно на этом. Когда я впервые встретился с патером Шомом, он сказал мне: «У меня в доме живут коза, кошка, собака, птичка и золотые рыбки, все они дружат, но очень уж шалят». Только теперь я понял – он говорил мне тогда о любви. И вообще он притягивал к себе людей не богословскими и философскими знаниями, а искренней любовью к ним.

Простодушие, естественность, бесхитростность – теперь я ценю именно это.

Надо же, целую речугу закатил! Ты, небось, и не подозревала во мне такого занудства! Ну да ладно, я ведь почти в два раза тебя старше. А веду себя по-детски. Что ж, что есть, то есть, не зря ведь я поборник бесхитростной любви.

Погоди-ка, поверка… Ну вот и всё, ушли. Ой! По радио передают Баха. Надо послушать.

Среда, незадолго до полудня

Так хорошо, что вчера удалось послушать Баха. Исполняли Вторую сюиту. Флейта звучала прекрасно. В студенческие годы я очень любил Баха, у меня была граммофонная пластинка с этой сюитой. Ещё я слышал её в исполнении симфонического оркестра NHK. Но с тех пор как я попал сюда – а это было пятнадцать лет назад, – я слышал Баха только дважды. Вчера был второй раз. Конечно же, я весь превратился в слух. Правда, репродуктор здесь весьма неважный, к тому же рядом со мной сидит старик, который нарочно начинает орать, когда передают классику, так что условия для прослушивания не самые лучшие, ну да ладно, у меня ведь волшебные уши – они отфильтровывают разные посторонние звуки, настраиваются на определённую частоту, и музыка обретает звучание, какое недоступно самому дорогому проигрывающему устройству. Особенно, когда это Бах.

Суббота, утром

Твои письма, Эцуко, читать всегда приятно. Оказывается, ты помнишь, что сегодня мой день рождения? Очень тронут. Ты первая женщина в моей жизни, которая помнит, когда у меня день рождения. (Я не обманываю тебя. Даже мать никогда меня не поздравляла.)

Мне исполнилось тридцать девять. В следующем году будет сорок. Но я, в отличие от большинства людей, ни капельки не расстраиваюсь, что старею. Я искренне рад, что дожил до тридцати девяти. Мне было двадцать четыре, когда меня заперли в этом тесном, похожем на сейф, помещении (площадь – 5 кв. м., плюс полный комплект оборудования – противопожарное, антисейсмическое, охранное), в тридцать три решилась моя судьба. С тех пор каждый год жизни я воспринимаю как милость. Я рад, что мне уже тридцать девять. Искренне рад.

Ну вот, ты меня поздравила, теперь я начну праздновать. Должен же я достойно отметить эту дату! Догадайся, что я буду делать? Ни за что не отгадаешь. Только одно – есть с утра до вечера. Меню у меня такое – сначала бэнто, которое я сам себе закажу, потом консервы, фрукты, соки, мороженое. После еды – кофе. Почему-то в свой день рождения я всегда испытываю ужасный голод. Очевидно, что-то с нашим Такэо не в порядке.

Суббота, вечером, перед тем как лечь спать

Сижу в европейской комнате… Наелся до отвала. Ощущение полного душевного комфорта. Уже не холодно, поэтому дни провожу в японской комнате, а к вечеру перебираюсь в европейскую.

Итак, пора на боковую. Сейчас лягу и что-нибудь почитаю перед сном.

Воскресенье, утром

Доброе утро! Проснулся, когда ещё только начало светать, и провалялся до рассвета. Пытался вспомнить сон, который видел перед тем, как проснулся, но так и не вспомнил. Единственное, что хорошо помню, – сижу с тобой рядышком на лекции по криминальной психологии в университете Д. При этом ты совсем ещё малышка, школьница, славная такая, с косичками. Все пялятся – мол, что этой пигалице надо в университете? Я от стыда не поднимаю глаз, а тебе всё нипочём, знай себе жмёшь кнопки огромного, как чемодан, магнитофона, который стоит перед тобой на столе. На кафедре профессор Сёити Аихара. Он занимался со мной, когда меня направили на судебно-психиатрическую экспертизу. Болезненный такой человек, у него туберкулёз. Забавно, что он читал лекцию, не обращая ни малейшего внимания на твои шалости.

Утро очень тёплое. Уже второй или третий день, едва рассветёт, в небе начинают кричать птицы. Коршуны. Такие же крики я часто слышал после войны, когда занимался огородом на пепелище.

В соседней камере сидит плотник. Он поэт, в своих тюремных записках, которые публикуются в «Мечтаниях», я называю его К. К. протестант, но мы с ним нашли общий язык, даже тюремное начальство снисходительно относится к нашей дружбе, во всяком случае, вот уже второй год нас неизменно помещают в соседние камеры. Знаешь, я вчера сказал этому плотнику, что у меня день рождения, и он спросил: «А сколько лет ты здесь?» «Здесь четырнадцать с половиной, – ответил я, – а всего около шестнадцати». «Да ну?..» – удивился он. Сам-то он здесь всего два года.

Когда-то, встречая человека, который сидит три года, я всегда думал: «Вот ужас-то!» А теперь мне и три года, и пять, и даже десять кажутся сущей безделицей, всегда хочется сказать: «Фу, и только-то?»

Уф… Что-то я сегодня на редкость благодушно настроен!

День рождения Императора

По случаю праздника выдали сладости. Для нас это большая роскошь, и я полакомился в своё удовольствие. На собственный день рождения у меня было только мороженое, сладостей мне не купили, зато теперь я их имею. Удачно, что у нас с Его Величеством дни рождения совсем близко.

Спасибо за письмо. Значит, ты из-за меня получила нагоняй от матери? Что ж, я её очень хорошо понимаю. Естественно, она взволновалась, узнав, что её дочь каждую неделю получает одно, а то и два толстенных письма от мужчины с таким необычным адресом. Говоришь, ты выложила ей обо мне всю подноготную? И это якобы её убедило?.. Правда? Не обманываешь? Хорошо, если это действительно так… Но прочь сомнения! Я верю тебе безгранично. И рад, что тебе удалось убедить мать.

Пусть всё идёт своим чередом, ладно? Сейчас мы оба получаем удовольствие от нашей переписки. Но как только она станет кому-то из нас в тягость, мы тут же её прекратим. Молю Бога, чтобы этого не случилось, но если наша переписка сама собой сойдёт на нет, придётся с этим смириться.

Конечно же, ты можешь показывать все мои письма матери, я ничего не имею против. Поступай, как знаешь, я полностью полагаюсь на тебя. Как ты решишь, так и будет, я заранее со всем согласен.

Мне не суждено выйти из этого сейфа, и время, мне оставшееся, ограничено. Но я старался жить по возможности активной духовной жизнью и в результате приобрёл кое-какие знания о человеческой природе. Я очень рад, что могу с кем-то ими делиться. Мне вполне этого достаточно, большего я не желаю. Я не прошу тебя писать мне. Но если у тебя вдруг возникнет желание мне написать, буду очень благодарен.

Ладно? Главное, мы не должны себя насиловать.

День Детей, вскоре после полудня

Очень приятно, что тебе удалось убедить не только мать, но и отца. Ты пишешь, что и не думаешь себя насиловать… Верю. Это замечательно.

Откровенно говоря, прочитав твоё предыдущее письмо, я был готов к тому, что оно последнее. Потому что нечто подобное со мной уже случалось. У меня завязалась было переписка со студенткой Медицинского университета префектуры Иватэ, мы обменялись несколькими письмами, а потом пришло письмо от её отца. Он оказался директором хирургической клиники, был чрезвычайно любезен, но при этом строго-настрого запретил мне переписываться с его дочерью, ибо это может оказать на неё дурное влияние. И сама девушка больше мне не писала.

Я не могу писать даже брату. Ему, видите ли, не хочется, чтобы обо мне узнали его дети. Правда, мне не возбраняется писать матери и тому брату, который живёт в Париже. А уж если мои родные настроены против меня, то о твоих и говорить нечего, опасения твоей матери кажутся мне совершенно естественными. Словом, я был готов ко всему. Конечно, мне было грустно, и я даже всплакнул.

Но – ура! – получил твоё письмо. Как же я рад! И опять прослезился. Ну и плакса! Вот, одну слезинку приобщаю к письму, а чтобы ты поняла, где она, пущу в неё немного чернил.

Вечером

Сегодня был ясный и свежий, совсем майский день. По случаю праздника нам выдали по две штуки касива-моти.[22]22
  Касива-моти – специальные сладости, которые едят в День Детей. Сладкие пампушки с бобовой начинкой, завёрнутые в листок дуба-кясивй.


[Закрыть] Вот только в этом году что-то не видно в небе карпов,[23]23
  Карпы (коинобори) из бумаги или ткани вывешиваются на высоких шестах перед Днём Детей.


[Закрыть] может, из-за высотных зданий, которые появляются вокруг, как грибы? Раньше их в это время всегда было много.

Ты пишешь дипломную работу? Говоришь, тема у тебя «Взаимосвязь между рисунками больных шизофренией и тестом Роршаха в психологическом аспекте»? Мне это совершенно непонятно, но желаю тебе успеха. Раньше ты говорила, что хочешь заниматься психологическими последствиями социальной депривации, и я думал, что твой диплом будет на эту же тему, но, наверное, в социальной депривации трудно разобраться, основываясь только на моих письмах. Что ни говори, а тюрьма – место ужасное.

Ты спрашиваешь, что означает иероглиф «восток» внутри цветка сакуры, который стоит в правом нижнем углу бумаги, на которой я пишу? А я думал, ты знаешь. Это отметка тюремного цензора. Помнишь, что Фрейд писал о цензуре? Это то же самое. Цензура не даёт бессознательному проявляться в сознательном. Кстати, на твоих письмах тоже есть соответствующие отметки, всё как положено. То есть если по Фрейду, то сознательное тоже находится под постоянным контролем. Ну как, теперь поняла? Наши с тобой разговоры проходят двойную фильтрацию, то есть вполне гигиеничны. Но, несмотря на фильтрацию, мы, как мне кажется, всё равно понимаем друг друга, ведь бессознательное и сознательное находятся в постоянном взаимодействии. Правду не скроешь, правда всегда так или иначе выходит наружу, это моё глубокое убеждение.

Четверг

Для середины мая вечер довольно зябкий. Во время землетрясения на Хоккайдо моя комнатка ходила ходуном. Интересно, где была ты в это время? Как странно, правда? Я сотрясаюсь вместе с тобой. Здесь во время землетрясения жутковато. Убежать-то даже в самом крайнем случае нельзя. Но на этот раз мне было всё равно. Ведь со мной ты.

Мать принесла мне розы. Она выращивает их в своём саду в Хаяме. Крупные цветки бархатисто-красные и кремовые. Они прекрасно смотрятся вместе, и глава новой школы икэбаны, Такэо, составил отличную композицию. А как ты думаешь? Взял цветы и ткнул в банку из-под растворимого кофе. Поскольку ваза того и гляди упадёт в силу своей крайней малости, я непочтительно зажал её между Большим католическим словарём и Библией. Чем не авангардная икэбана?

Как замечательно они пахнут! Воздух вокруг стал сладковатым и каким-то вязким, в душе тоже – душистая вязкость. Вот в такой обстановке сижу и читаю твоё письмо.

Надо же, оказывается, собирая материалы для своей дипломной работы, ты занимаешься с больными рисованием! Арт-терапия. Не знал о такой. Значит, ты ещё в школе начала заниматься масляной живописью? Неудивительно, что ты так хорошо рисуешь. Ты нарисовала мою комнату – как ты её себе представляешь. Европейская и японская комнаты получились почти точно, ну, в общих чертах. Да-а, а вот стены и окно выглядят у тебя как-то странно. Как будто в средневековом европейском замке. Ну, может, так и лучше, будит воображение. Вытащишь из стены камень, а за ним – тайный ход, внизу под окном – широкая река. Прекрасно! Отныне я буду видеть свою камеру именно такой, как ты её изобразила. Сила твоего воображения изменила мою реальность.

Как пахнет розами! Запах матери.

Я младший ребёнок, последыш, у нас с матерью сорок лет разницы, так что сейчас ей уже около восьмидесяти, совсем старуха. Старые люди любят поговорить о прошлом. Мать тоже. Она всегда приходит в благодушное настроение, когда говорит о прошлом, и я слушаю её, улыбаясь.

Я долго заблуждался относительно своей матери. Когда я был ребёнком, она преподавала родную речь в женской гимназии, днём её часто не бывало дома, и мне она казалась совершенно чужим человеком. Ну, во всяком случае, она явно была не из тех матерей, которые целыми днями возятся со своими отпрысками. Она придерживалась строгих правил и всегда бдительно следила за тем, чтобы я правильно воспитывался, но при этом была чрезвычайно скупа на простые человеческие чувства. Никогда не плакала и не жаловалась, а я воспринимал это как отсутствие женственной мягкости и проявление властности натуры. У меня есть записки, которые называются «О зле», там я описываю всю свою жизнь от рождения до совершения преступления, так вот, даже когда я их писал, я думал так же. И только в последнее время стал понимать мать. И научился ей сочувствовать, ведь ей было так тяжело: она одна вырастила троих сыновей, да ещё дала им возможность получить высшее образование.

Сегодня мать со смехом рассказала мне о том, как во время войны, когда нечего было есть, она выпрашивала в рыбной лавке требуху, вываривала её до такой степени, что даже кости становились мягкими, и подавала к рису на ужин, как пробиралась на территорию императорской виллы, потихоньку выкапывала там луковицы ликориса и варила их, от чего у нас был постоянный понос. Да, в те времена мы жили, мягко говоря, впроголодь. Главное воспоминание моего детства – постоянный, неутолимый голод, и теперь мне понятно, что все силы матери были направлены на то, чтобы как-то наполнить наши пустые желудки. Да, жизнь у неё была нелёгкая, и я искренне сочувствую ей.

Одно время мать и старший брат ссорились из-за отцовского наследства, и я был уверен, что причина в материнской скупости, но теперь я готов оправдывать её, ведь она не могла кормить всех нас на зарплату учительницы гимназии. Впрочем, «оправдывать», наверное, не совсем подходящее слово, в нём есть некоторая самонадеянность: я словно беру на себя право судить её. Правильнее будет сказать, что теперь я готов понять и принять тот образ жизни, который вела мать.

По мере того как менялось моё отношение к матери, мне становилось всё труднее перечитывать свои записки «О зле». Поэтому я сунул их куда-то в ящик комода, и они там до сих пор валяются. Когда я их писал, я ненавидел мать и братьев, но теперь всё по-другому. Герой этих записок, то есть «я», изображён крайне односторонне, и мне захотелось написать что-то вроде продолжения, описать свою жизнь в тюрьме, но выполнить это чрезвычайно трудно. Во-первых, потому, что у меня уже нет времени, а во-вторых, из-за этой пресловутой «двойной цензуры». Я могу писать только, так сказать, тщательно отфильтрованные произведения, типа тюремного дневника, который печатается в «Мечтаниях». Жаль, конечно, но это предел возможного.

Ах да, ещё мать рассказывала о маринованных хамабофу. Я в детстве очень их любил, но никогда не знал, что она сама ходила за ними к морю. Так приятно, когда она вспоминает всякие истории из моего детства! Начинаешь ощущать полноту жизни.

Четверг, вечером

Только что вернулся, смотрели по телевизору сумо. Два раза в месяц у нас устраиваются телевизионные просмотры, во время которых нас угощают лапшой – удоном или собой. Некоторые предпочитают лапшу самому просмотру, но мне нравится и то и другое. Свободные люди могут смотреть телевизор когда захотят, да и лапша для них не бог весть какое угощение, но для нас это настоящее событие.

Пятница, рано утром

Чирикают воробьи, ба, да их тут целая стайка! Цветут розы во внутреннем дворике. Вставать, что ли? Только что зевнул во весь рот, диаметр зевка (измерил линейкой) 5 см 8 мм. Весна уже на исходе, скоро лето. Остро ощущаю, как прекрасна жизнь! Особенно теперь, когда я знаю, что ты встречаешь лето вместе со мной.

Вот что странно – когда я читаю твои письма или пишу тебе сам, я стараюсь видеть в людях только хорошее. Впрочем, нет, я неправильно выразился, скорее так – мне хочется принимать человека целиком – со всеми его достоинствами и недостатками. В юности я видел в людях одни недостатки и, как всегда в таких случаях бывает, злился, когда мне указывали на мои собственные.

Да я и теперь в таких случаях злюсь! Да, да, плачу, прихожу в отчаяние, раздражаюсь… Но когда видишь в окружающих только дурное, в душе остаётся неприятный осадок. Потом, поразмыслив, начинаешь понимать, что лучше было бы войти в положение другого человека и постараться его понять, тогда и злость разом бы улетучилась…

Пятница, поздно вечером

Целый день читал. В японской комнате. За исключением спортивного часа, всё время просидел с книгой, читал, конспектировал, размышлял, издавая всякие дурацкие возгласы типа: «Да ну?», «Какого чёрта!», «Вот тебе на!» Ну и разные другие, которые не для твоего слуха.

Здесь невольно начинаешь разговаривать сам с собой. Возникает привычка высказывать вслух всё, что приходит в голову. Никто не удивляется, когда ты разговариваешь сам с собой, к тому же одиночество переносится легче, если ты как бы сразу в нескольких лицах.

Да-а, небось, думаешь, какой же нытик этот Такэо? Наверняка думаешь! Иногда мне жаль, что я не слышу никаких голосов, ну, как те больные, которых ты изучаешь для своей дипломной работы. Вот было бы здорово! Стоит только пожелать – услышу твой голос, тут же отвечу. Во всяком случае, не надо говорить вслух с самим собой.

Сейчас вдруг услышал, что визжит радио. В моей камере оно выключено, но в соседних орёт в полную силу. Раньше я от этого страдал невыносимо. Теперь просто стараюсь не слушать. И действительно, каким-то чудом удаётся ничего не слышать.

Суббота, вечером

За окном каркает ворона. У нас во внутреннем дворике – несколько гималайских криптомерий, так она облюбовала себе высохшую голую верхушку самого большого дерева, прилетает на неё и начинает надрываться: «Посмотрите, как я высоко! Выше всех! Кар-кар!» Каркая, она по-дурацки дёргает хвостом, выпячивает грудь, выпендривается дальше некуда. Такая забавная! Будь я вороной, мне бы, наверное, тоже захотелось устроиться на том дереве…

В июне – традиционное перемещение, по этому случаю поднял циновки и сделал генеральную уборку. Хорошо ещё, что вещей мало, не то что зимой.

В этой комнате я жил уже много раз, сроднился с нею. Впрочем, я перебывал почти во всех комнатах, как и прочие старожилы, так что, в сущности, мне всё равно, куда меня переведут. Только бы по соседству не оказалось злостного болтуна и сплетника. Хорошо бы, конечно, рядом со мной снова поселили поэта К…

Воскресенье, утром

Перечитал законченный вчера текст для «Мечтаний», кое-что поправил, выпил кофе, сейчас смотрю правым глазом на серое небо и гадаю – пойдёт дождь или нет.

Понедельник, ближе к полудню

С утра льёт дождь, темно как вечером. Дождь стучит по оконному стеклу, как будто кто-то швыряет горстями бобы. В последнее время погода очень быстро меняется, наверное, потому, что скоро сезон дождей.

Ну вот, кончился. И шёл-то всего час с небольшим. Выглянуло солнце, и криптомерии засверкали мокрой хвоей.

Вторник, утром

До сих пор нас водили в баню раз в неделю, а с июня по сентябрь будут водить раз в пять дней. Чистота прежде всего. Из бани доносится пение пара. Ну, пение это, конечно, красивая метафора. На самом-то деле он рокочет, как бомбардировщик В-29. Ты спрашиваешь, как он рокочет? А таким особенным образом, будто бурчит в животе. Только что объявили, что я следующий, и я уже приготовил мыло, полотенце и смену белья.

Ах, блаженство какое! Нет ничего лучше утренней ванны!

Вечером

Целый день читал. Две книги, всё как положено. Когда дошёл до последней страницы, загудел колокол в храме Гококудзи: «Ко-ончай!»

С семи часов по радио передают бейсбольный матч. Позволю себе послушать в награду за сегодняшнее прилежание.

Суббота, вечером

Интересно же он мыслит, твой молодой человек! Да уж… Семья – вздор, брак, дети – всё это ни к чему… Впрочем, для такого, как я, кто лишён и того и другого, его идеи – непомерная роскошь. Их может позволить себе только тот, у кого всё есть. Знаешь, я переписываюсь с одной девушкой, у неё полиомиелит, и она прикована к постели, так вот, её единственное желание – выйти замуж за человека с больными ногами. От написанного её рукой слова «замуж» словно исходит сияние, оно похоже на светящуюся изнутри жемчужину. Когда человек живёт столь малой мечтой, его слова начинают светиться от вложенных в них мыслей и чувств.

Каждый живёт по своим законам перспективы. Я, например, мечтаю о том, чтобы пройти хотя бы сто метров без конвоира, минут пятнадцать послушать в тихой комнате Баха, выпить бокал красного вина, полистать в книжной лавке новые издания, послушать вместе со своими братьями и сёстрами во Христе мессу в храме, погладить по головке ребёнка… Да что там, всего не перечислишь… Видишь? Всё, о чём я могу только мечтать, для тебя проще простого, мечтать о таком тебе и в голову не придёт… Но для меня каждое из перечисленного – настолько желанно, что я готов убить (да простит мне Бог эти слова), только чтобы это осуществилось.

Некоторые католические священники бывают слишком категоричны, пытаются, ни с чем не считаясь, навязать другим свои собственные ощущения, мне в таких случаях всегда становится грустно. Как-то меня посетил один патер, который, пожав мне руку, заявил: «Сегодня славный день. Мне удалось обменяться рукопожатием с приговорённым к смертной казни». Навесив на меня этот затасканный, унизительный ярлык, он потерял всякое представление о моей перспективе, и диалог меж нами стал невозможен.

Ты другая. Поместив меня в своём воображении в средневековую темницу, ты остро почувствовала мою перспективу, приняла её всем сердцем. Поэтому я могу со спокойной душой писать тебе обо всём. Меж нами возможен настоящий диалог.

Ну вот, получается, что я опять толкаю речь. Прости. Всё это я говорю в какой-то степени в назидание самому себе. Отдаваясь самокопанию, я часто теряю из виду перспективу собеседника. Есть за мной такой грех. Желаю, чтобы твой молодой человек всегда со вниманием относился к твоей перспективе.

Четверг, утром

Рад, что ты поправилась. Значит, ты показала ему моё письмо, он долго думал, и похоже, всё образуется… Прекрасно! Я так обрадовался, что бреясь, порезал себе подбородок. В объяснительной записке написал, что это из-за упадка духа, связанного с сезоном дождей. У нас здесь строго-настрого запрещено заниматься членовредительством, поэтому даже если ты порезался во время бритья, то должен представить рапорт, изложив, при каких обстоятельствах и по какой причине это произошло. Правда, у меня и в самом деле упадок духа, это факт, такое ощущение, будто от постоянной сырости и мрака заплесневела душа.

Вечером

Опять дождь. Розам во внутреннем дворике пришёл конец, увы. Повсюду валяются пожухлые бурые лепестки.

По четвергам ко мне приходит мать. Она всегда опирается на палку и позвякивает привязанным к кошельку колокольчиком. Она ждёт не дождётся брата, который должен в конце года приехать из Парижа. Он возглавляет парижский филиал одной торговой фирмы, женат на француженке, но детей у них нет. Иногда – два-три раза в год – он мне пишет. Сначала он присылал туалетную воду и сигареты, но, поняв, что они до меня не доходят, стал просто писать.

Самый старший брат у нас архитектор и привык к тому, что всё должно быть чётко, как по линейке, второй занимался в своё время французской литературой, он – я не хочу сказать, что в этом виновата французская литература, – изрядный разгильдяй, но, в сущности, человек добрый. В детстве я дружил больше с ним, чем со старшим. В университете он занимался дзюдо и был крепким и спортивным. Когда пять лет назад он приезжал в отпуск один и навестил меня, я его не узнал. Лысый, с брюшком. Он сказал, что его жена обо мне ничего не знает. По-японски она не читает, и, даже если ей попадаются на глаза мои письма, принимает их за деловую переписку.

В сезон дождей отовсюду выползают тараканы. На самом деле настоящее их нашествие было весной, но помещение обработали химикатами, и их значительно поубавилось, а теперь они вдруг снова активизировались. Тараканов мне никак не удаётся полюбить, и недавно до меня дошло почему. Дело в том, что тараканы живут в нашем мире уже триста миллионов лет, они существовали ещё до ледникового периода. Наверное, их обособленность, оторванность от людей и вызывает отвращение. Да и само слово «отвратительный» связано с «отворотиться», отворотиться от чего-то чуждого, инородного, правда ведь?

Вот и сейчас рядом с подушкой пасётся тройка этих реликтов, у которых за спиной триста миллионов лет. Да нет, какая там тройка, семёрка. А вот и новые ползут. Это так называемые чёрные тараканы с маслянисто блестящими, чёрными, как смоль, спинками. У них длинные крылья, значит, самцы. Если на них некоторое время внимательно смотреть, то удаётся побороть отвращение, и оно сменяется изумлением. Перед чудом жизни, порождённой тьмой.

Вторник, под вечер

Сегодня у нас были соревнования по бейсболу. Дружеский матч с другой командой на большой спортплощадке. Я выбил три хоумрана! День очень душный, из меня вылилось стакана три пота. Раньше я не очень-то увлекался спортом. Мне казалось, что заботиться о своём здоровье бессмысленно. Но после того как ко мне стали залетать прелестные пташки от мадемуазель Эцуко, ощущение пустоты исчезло, и сегодня я провёл на спортплощадке добрых два часа.

Пятница, вечером

Такая хорошая была погода, но, что поделаешь, сезон дождей есть сезон дождей, к вечеру всё-таки полило. На балконе галдят воробьи, пережидают дождь.

Я теперь в новой комнате. Утром справил новоселье. Эта комната расположена севернее прежней, то есть ближе к городу, если залезть на стол, видна автошкола и жилой дом. Разбирал вещи, на что ушло минут двадцать. Вещей у меня совсем немного, как у монахини – они ведь очень часто сводят число личных вещей к минимуму, считая, что таким образом «отказываются от мирского». Нам разрешено иметь семь книг, не считая словарей. Прочитав книгу, я сразу же её конспектирую, потом либо отдаю на хранение (на склад), либо отсылаю домой матери и запрашиваю следующую. Читаю я много, ты можешь подумать, что у меня тут большая библиотека, но на самом деле на полке всего семь книг. В комнате всегда порядок, как будто я путешествую, а здесь остановился временно. И в любой момент могу сняться с места и отправиться дальше.

В этой комнате я ещё не жил. Она далеко от бани, так что можно не бояться налётов В-29. Соседа мне оставили – это поэт К. Чему я очень рад. Кто с другой стороны, пока не знаю.

Суббота, утром

Опять пташка прилетела. Твоя дипломная работа продвигается, ты уже обследовала одиннадцать больных по методу Роршаха (всё время забываю, как пишется это имя, нарочно сверился с твоим письмом). Что же это такое? Ах да, вспомнил. Это когда больному показывают чернильное пятно причудливой формы и спрашивают: «На что похоже?» Во время экспертизы это со мной проделывал ассистент Аихары.

Вернее, проделывала, потому что это была женщина, психолог. Выходит, она была вроде тебя? Мне-то она казалась маститым учёным. Это было десять с лишним лет тому назад. Наверняка и твои пациенты считают тебя маститым учёным. Откуда им знать, что этот учёный никак не может свести в систему результаты тестов и любит поплакаться в жилетку своему научному руководителю.

Я и не знал, что из окна твоего дома виден мой родной университет. Неужели и аллея гинкго? У меня с этим местом связаны самые приятные воспоминания. Вообще, когда я слышу названия Кикудзака, Нисиката, Юсима-сэйдо, Муэндзака, перед моими глазами вдруг всплывают мгновения той далёкой жизни, когда у меня всё ещё было впереди.

Ты мне никогда не писала, что прекрасно играешь на фортепьяно. Твой отец банкир, брат учится в лицее, я ещё довольно смутно представляю себе твою семью. Да нет, мне вовсе не скучно. Мне интересно всё, что имеет отношение к тебе, – и ты сама, и твоя семья.

Ой, воробьята чирикают где-то рядом. Они появляются здесь каждый год, примерно в это же время, трепещут крылышками, пристают к матери-воробьихе. Как-то я видел даже, как она их учила летать. Они все сидели на ветке криптомерии, сначала мать показывала, что надо делать, а потом пробовали птенцы. Конечно, у них ничего толком не получалось, чаще всего они кувырком, растопырив крылышки, падали вниз. Тогда к ним подлетала мать и давала какие-то наставления. Это было здорово!

Понедельник

Вот и июль. Вместо ватного одеяла выдали плед, можно покупать мороженое, разрешён послеобеденный сон – с двенадцати до часу. У тебя экзаменационная сессия, потом летние каникулы. Ты поедешь в Каруидзаву? Я там никогда не бывал. Мы ведь жили в Хаяме, и лето у меня всегда было связано с морем.

Вторник, после полудня

Днём пошёл дождь. В дождливые дни у меня всегда немного болит голова и настроение подавленное, но мысль о том, какая начнётся жара, когда прояснится, в какой-то степени примиряет даже с этим дождём. Ко мне на балкон прилетели воробьи и пережидают дождь. Чирикают без конца. Видно, много всего у них накопилось, никак не наговорятся. Птенцы тоже не отстают от взрослых.

Приятно, что мои новые соседи, включая К., симпатичные, молодые люди. Сам-то я принадлежу к старшему поколению. Сначала идёт один дедуля, за ним – чудак, помешанный на чтении сутр, а следующий – я. Чуть что, все ко мне за советом.

Есть тут некто С., он католик. Ему то ли двадцать пять, то ли двадцать шесть. Он у нас страстный книгочей, читает всякие философские сочинения, да и вообще круг его интересов необычайно широк, особенно он увлекается всем, связанным с религией. Вот только идеи, почерпнутые из книг, в какой-то момент начинает выдавать за свои собственные. Впрочем, так часто бывает. Особенно с молодыми, они обожают пускать пыль в глаза и получают большое удовольствие, пудря мозги невеждам. Так вот, этого С. у нас терпеть не могут. Все, кроме меня. Я просто не обращаю на его выкрутасы внимания – пусть себе выпендривается, к тому же меня не так-то легко переспорить. И представляешь, в конце концов этот С. исполнился такого смирения, что стал сам задавать мне вопросы. У него в общем-то неплохие задатки. Его крестили Себастьяном. Имя это ему совсем не подходит, оно больше подошло бы какому-нибудь красавчику.

Так или иначе, теперь мои соседи – поэт и Себастьян.

Только что принесли мороженое. Ах, какое же аппетитное! Ещё у меня остался шоколад, которым мать угостила меня на прошлой неделе, так что я вполне доволен жизнью. Небось, думаешь, какой же дурак этот Такэо, вроде бы взрослый человек, а так любит сладкое! Но, знаешь, когда я лакомлюсь мороженым или грызу шоколад, я по-настоящему счастлив. Хочешь, и с тобой поделюсь?

Среда, вечером

День патера Пишона. Сегодня он рассказывал о том, как тяжела жизнь священника. Справил в храме обряд венчания, иди на похороны, оттуда – бегом в университет учить латыни будущих богословов, только вернёшься домой – непременно явится кто-нибудь из соседских мальчишек и станет клянчить – дедушка патер, поиграй со мной, придёшь в монастырь – там уже выстроились в очередь готовые к исповеди сёстры. Словом, день забит до отказа, и ко мне он заходит, если удастся выкроить свободную минутку. Что ж, я ему за это благодарен.

Он говорил, что очень доволен новой машиной, которую приобрёл в июне. Что вообще японские машины стали гораздо лучше, и он рад, что скоро отпадёт необходимость ввозить их из Франции. В августе на две недели собирается на Хоккайдо к траппистам, которых будет обучать медитации.

Вторник, вечером

Как ты думаешь, чем я сейчас занимаюсь?

Слушаю бейсбольный матч: играют команды Кёдзин и Хиросима. Мори из Кёдзина только что выбил очередной хоумран, и я ему аплодировал, я ведь болею за Кёдзин. У тебя уже каникулы и ты скоро отправишься в Каруидзаву? Постарайся поднатужиться и систематизировать данные для дипломной работы. Я тоже буду заниматься. Впрочем, это слишком громко сказано, на самом деле я плохо переношу жару, тем более что наш замок – самое жаркое место во всей Японии, увидишь, как быстро я начну хандрить.

Удивительно, что в этом году я не впадаю в депрессию и не особенно страдаю от головных болей, даже когда несколько дней подряд не выглядывает солнце. С утра до вечера читаю. В дождливые дни спортивных занятий не бывает, и у меня гиподинамия. Правда, я делаю зарядку, но только для верхней части тела, не хочу шуметь, соседу снизу вряд ли это понравится.

Пятница

Целый день ворчал, жалуясь на невыносимую жару, и не заметил, как наступил вечер. Подул ветерок. Но это лишь временное облегчение. Скоро сезон дождей кончится. И следующие полтора месяца будет просто кошмар.

От любого движения покрываюсь потом, поэтому старался не двигаться и даже не дышать, уподобившись зверьку, который называется ленивец. Ничего сложного читать не могу, взял на время детский журнал с комиксами, полистал немного. Тут же вспомнил, что ты большая любительница комиксов. Ты ведь писала, что даже теперь продолжаешь читать свой любимый ещё со школьных времён журнал «Антуанетта»? Во времена моего детства были популярны такие невинные комиксы, как «Осьминог Хаттян», «Проказник Куробэй», «Лежебока», а теперешние комиксы вызывают у меня оторопь. Насчёт «Антуанетты» ничего сказать не могу, тут у нас её, к сожалению, нет.

Лениво, как и положено ленивцу, разглядывая комиксы, я представляю себе, как в день выхода «Антуанетты» ты по дороге из университета домой покупаешь журнал, быстро, чтобы не заметила мать, относишь в свою комнату, прячешь под подушкой и перед сном с жадностью проглатываешь, и с сожалением думаю о том, что сам я на такое не способен. Наверное, возраст не тот.

Поэтому, как только повеяло ветерком, принёсшим чисто символическое облегчение, я взялся за сложную книгу «Основы бытия», но, увы… Текст отскакивает от моего размякшего мозга.

Честно говоря, за это время произошло очень неприятное событие, которое камнем лежит у меня на сердце. Поэтому я не всегда сразу отвечаю на твои письма. Прости.

Воскресенье

Пожалуй, я всё-таки тебе расскажу. Видишь ли, это не моя тайна, а, так сказать, служебная, поэтому я не решался тебе об этом писать, но теперь передумал – ведь, в сущности, такое происходит здесь сплошь и рядом, и если не упоминать настоящих имён…

Дело в том, что за Себастьяном пришли. Он так перепугался, что потерял над собой всякий контроль. Понятное, в общем-то, дело, но меня огорчило, что именно он проявил такое постыдное малодушие перед лицом смерти, он, который столько учился, так усердно слушал проповеди, всегда припирал меня к стенке своими толкованиями религиозных догм и Библии! Разумеется, мне тут же пришла в голову мысль, а вдруг и я поведу себя точно так же, а мне этого очень не хочется… Вот и плавлюсь, как воск, от этой жары и, распустившись, окончательно превратился в ленивца.

Друг мой, мой маленький друг! Помолись за несчастного Себастьяна!

Четверг

Принесли срочное письмо от тебя. Я даже прослезился от радости – ты так беспокоишься обо мне, спасибо.

Горячие слова утешения, обращённые ко мне, возымели действие, я нашёл в себе силы взбодриться. Теперь я в порядке. Сегодня я уже не ленивец, я целый день читал и писал. Странное дело, когда работаешь за письменным столом, забывая обо всём на свете, то даже не особенно и потеешь. Спасибо за книги. Я их получу завтра, письма, как правило, передают сразу, а на всякие формальности с оформлением посылок уходит целый день. Скорее бы! Фрейда я читал, а вот Юнга ещё нет, мне как раз очень хотелось его почитать. Вообще, я читал достаточно много книг по психологии, но, как всякий дилетант, занимающийся самообразованием, ограничивался новыми или общедоступными изданиями. К стыду своему, я ничего не знал о работах Башлара, Фретиньи, Дессуара о снах. Просто удивительно, какая ты начитанная, даже для студентки с психологического.

Ты вообще меня не перестаёшь поражать. Вот опять: «Я не поеду ни в какую Каруидзаву, – пишешь ты. – Представив себе, какое пекло сейчас в вашей комнате, я поняла, что ни за что не стану искать спасения от жары. Кондиционер тоже выключу и буду сидеть всё время в духоте». Не делай этого, прошу тебя. Так и заболеть недолго. Мне-то здешнее пекло нипочём, за десять с лишним лет я успел к нему привыкнуть. Только теряю аппетит и всё больше тупею, превращаясь в ленивца.

Можно сказать, мне это даже необходимо. Для такого, как я, жара – просто очередное испытание, которое надо выдержать с достоинством.

А ты поезжай в Каруидзаву, и там в прохладе работай над своим дипломом.

К вечеру подул лёгкий, свежий ветерок. Ах, как приятно.

Вторник, утром

Доброе утро. В этот ранний час ещё прохладно. Но угрожающее сверкание солнца предвещает жару. Во внутренний дворик солнечные лучи почти не проникают. Гималайские криптомерии относятся, кажется, к тенелюбивым растениям, они боятся прямых солнечных лучей. Потому-то их здесь и посадили. Ещё затемно сел за стол – хочу как можно больше прочесть.

Вечером

Предчувствие не обмануло: жара была страшная. В обед казённая пища не лезла в горло, но, поскольку надо было всё же хоть что-нибудь съесть, с трудом запихнул в себя рисовый колобок нигири, но проглотить сумел только половину. Странно, правда? Ужин есть не стал, не хотелось ничего жирного, сделал себе лапшу из пакетика, залив её кипятком. Тьфу, чёрт, она тоже оказалась жирная.

Днём

На клумбе у бетонной стены расцвели канны. Вьюнки тоже раскрылись. Да и всё остальное – колокольчики, олеандры распускаются, радуясь солнечным лучам. Зашла бы как-нибудь посмотреть, что ли! Летние цветы. Лучезарные цветы! Красота!

Вечером

Получил твоё письмо. Неужели ты всё-таки так и не поехала в Каруидзаву, а сидишь в Токио? Ну и упрямая же ты девица! Так и вижу твою фигурку – сидишь в раскалённой комнате, где градусов 35, не меньше, и систематизируешь свои данные. Но ничего не поделаешь. Желаю успеха, только смотри не переусердствуй.

Читаю Юнга. У него есть чему поучиться. Какое интересное понятие «архетип».

Что это? Бьют в барабан! Неужели танец Бон! А вот и фейерверк – залп за залпом! Звуки, достойные летней ночи.

Понедельник, вечером

Только что объявили, что приближается гроза. Ну да, вот и гром! Здорово бабахнуло! Ужас что творится! Господи Боже! Давненько такого ливня не было! Вот радость-то! Ещё и пяти нет, а вокруг темным-темно!

Молния! Ещё одна! Через всё небо!

Бабах! Совсем рядом! Все заорали как резаные! А это ещё что? Откуда здесь женщины? А, наверное, это кричат за тюремной стеной. Ещё удар! И ещё один! Два подряд! Ну и ну, надеюсь, хотя бы строчки не идут вкривь и вкось. Хотел было написать: «При этом мне удаётся и сейчас сохранять абсолютное хладнокровие», но устыдился, на самом-то деле я дрожу от страха – а вдруг блестящее перо авторучки притянет к себе молнию? Страшно, жуть!

Конечно, теоретически здесь абсолютно безопасно. Окна забраны металлической сеткой, которая блокирует электрическое поле. Иными словами, электромагнитные волны отражаются и не проникают внутрь. Это называется «ящик Фарадея» или что-то в этом духе. Так вот, внутри моего ящика Фарадея куда безопаснее, чем под москитной сеткой, классическим средством защиты от всего на свете (в старину мать при первых ударах грома заталкивала нас под москитную сетку. Твоё-то поколение, скорее всего, вообще не знает, что это за штука такая). Но всё это теория, а на самом деле я боюсь грозы. Ужасно боюсь! Наверное, этот страх достался нам в наследство от первобытных эпох, и моя способность его испытывать доказывает, что я принадлежу к человеческому роду…

Опять бабахнуло. Уже пятый раз. Запикал репродуктор. Пять часов. Пи-пи-пи. Новости. Из-за грозы отменили открытие Универсиады. Шестой удар! Это здесь, что делается в других местах, не знаю. Господи, три удара подряд – седьмой, восьмой, девятый. Вот кошмар-то! Похоже, Бог Грома изволил расположиться прямо у нас над головой!

Вспышек я не боюсь. Они меня приятно возбуждают, да и в голове проясняется. А вот грома боюсь. Это к вопросу о бессилии науки. Потому что удар молнии в землю это именно вспышка, а звук всего лишь сигнал. И наш страх перед громом – наследие первобытных времён.

Вот и получается, что все эти научные теории во много раз коснее наших ощущений. Я ведь тебе уже писал о тараканах. Чувство гадливости при виде таракана возникло гораздо раньше науки, которая в результате многолетних усилий пришла к выводу, что тараканы появились на земле триста миллионов лет тому назад. Человеку достаточно было взглянуть – и всё стало ясно. А раз так, то, может быть, и страх перед громом вполне закономерен? А, вот и двенадцатый удар.

Бояться-то я боюсь, но иногда думаю – вот бы меня убило молнией! Будь я на свободе, я бы обязательно выскочил сегодня под ливень, прихватив какой-нибудь металлический предмет – ножницы или нож. По мне, так куда приятнее закончить свою жизнь в результате контакта с небесной энергией, чем ради контакта с энергией земной бросаться в жерло вулкана, как это сделал Эмпедокл. Правда, боюсь, что, услышав об этом, кое-кто может и в обморок упасть.

Знаешь, монахиня из редакции «Мечтаний», сестра Кунимицу, говорит, что ненавидит грозу и при первых же ударах грома залезает под стол и начинает молиться. Вот уж кто со странностями, так это сестра Кунимицу! Такая чудачка! Можно сказать, антипод мадемуазель Эцуко. Несмотря на её страх перед грозой, сурова она чрезвычайно. Недавно, к примеру, заявила, что в своих тюремных записках я должен уделять больше внимания анализу совершённого мной преступления. Это при том, что я вообще нигде об этом не упоминаю – ни в «Ночных мыслях», нигде. Очень многие как раз за это меня и осуждают – и падре Пишон, и литературные критики, и простые читатели. Знаешь, что я ей ответил? От тебя мне нечего скрывать, я просто перепишу письмо, которое ей отправил.

«…До сих пор я избегал всяких упоминаний об этом, эта тема для меня что-то вроде табу. Боюсь, мне никогда не удастся перешагнуть через себя, что бы по этому поводу ни говорили. Я не упрямлюсь, просто не могу. Многие преступники с удовольствием рассказывают о том, сколь велико их раскаяние, но я-то знаю: чаще всего они делают это в расчёте на жалость и похвалу окружающих. Их сентиментальные сожаления всегда облечены в цветистые фразы. Один приговорённый к смерти католик оставил после себя массу поучений и биографические записки, в которых с упоением занимается самобичеванием, после другого – протестанта и поэта – осталось два поэтических сборника, помню, газеты и журналы наперебой превозносили его религиозность и сокрушались о том, что ему предстоит окончить жизнь на эшафоте. А на самом-то деле он в течение долгих лет был осведомителем (у нас таких презрительно называют наседками) и многим навредил. Помню, однажды он поругался со своим духовником и выбросил в мусорную корзину Библию. Людям известны только его стихи, в которых он признаёт свою вину и выражает глубокое раскаяние, его же истинное лицо остаётся для всех тайной. Поэтому я резко отрицательно отношусь к подобным покаяниям. Я считаю, что человек, который действительно содрогается при мысли о совершённом преступлении, должен замкнуться в глубоком молчании и покорно ждать смерти. Я не хотел бы оставаться в долгу у своих товарищей, принявших смерть молча…»

Ну вот, думаю, этого довольно. Как тебе? Отдаёт резонёрством, правда? Тебе-то я пишу совершенно в иной тональности. Когда я пишу тебе, я чувствую себя в безопасности, не ожидаю никаких подвохов и откровенно выкладываю всё, что приходит в голову, – как наелся до отвала в день своего рождения, как бормочу себя под нос всякие там «чёрт!», «тьфу», как ем мороженое, но этой монахине я не могу так писать, и естественно скатываюсь к резонёрству. Но при этом не лгу и не преувеличиваю. В этом я верен себе, кому бы я ни писал – грозной монахине или моей милой подружке Эцуко.

Утром

Во внутреннем дворике, ещё мокром от вчерашнего дождя и напоминающем болотистую Аляску, что-то валяется, вроде бы трупик голубя. Или это осыпавшиеся лепестки розы? Нет, наверное, всё-таки голубь. Лепестки были бы светлее. Может, его сбило ливнем и он захлебнулся?

Мир окутан белёсой ватой солнечных лучей, ветер веет палящим зноем. Видимо, и сегодня будет жарко. Ах, вдруг откуда-то прилетел прохладный ветерок! Не иначе как гималайские криптомерии приберегли его специально для меня. Ладно, всё, сажусь читать.

Днём

Жарко. Ветер стих. Напитанные дождевой влагой стены покрыты мелкой испариной, в комнате душно. Я опять превратился в ленивца.

Это письмо сейчас отправлю.

Четверг, днём

Что с тобой? Почему ты так сердишься? Что за странные упрёки – будто сестре Кунимицу я пишу прекрасные, содержательные письма, а с тобой обращаюсь как с ребёнком! Твоя ревность – да, да, иначе не назовёшь – совершенно необоснована.

Ну как ты не понимаешь, сестра Кунимицу это одно, а ты – совсем другое. Сестра Кунимицу особа чрезвычайно серьёзная, у неё голова постоянно занята какими-то сложными и малопонятными проблемами. Ну и что? Для монахини это вполне обычное дело, и я стараюсь ей соответствовать. Но ты-то ведь совсем другая! Серьёзности тебе, конечно, тоже не занимать, но ты умеешь смеяться, у тебя прекрасное чувство юмора. Вроде бы только что рассказывала о чём-то мудрёном, о Юнге, к примеру, и вдруг раз – быстренько нарисуешь какую-нибудь смешную картинку, да так, что не всякому профессионалу по плечу, или захнычешь совсем по-детски, или вспыхнешь ни с того ни с сего, вот как сейчас, будто подожгли коробок спичек. Ты ведь пишешь мне обо всём, что с тобой происходит, ничего не скрывая, потому и я могу писать тебе совершенно откровенно. Но с сестрой Кунимицу такое не пройдёт. Она всегда запакована в глухое чёрное платье философских и богословских проблем, соответственно и я, общаясь с нею, облачаюсь в костюм и повязываю галстук. При этом она боится грозы, – да, кстати, совсем забыл, она ведь боится и метро и никогда на нём не ездит. Ей кажется, будто толща земли вот-вот обрушится и раздавит её. То есть ей не чужды и человеческие слабости. Жаль, что ты так против неё настроена, на самом деле она неплохой человек.

Вечером

Целый день было жарко, но мне удалось продержаться, не превращаясь в ленивца. Я читал «О подражании Христу» Фомы Кемпийского. Третий раз читаю этот шедевр христианской литературы и не устаю поражаться его великолепию. Даже жара отступила.

Цветы во внутреннем дворике, освещённые солнцем, были сегодня особенно красивы. Пора бы уже и цикадам появиться, но почему-то вот уже несколько лет как их не слышно. Говоришь, у вас уже стрекочут? Странно, что у нас их нет, ведь мы не так уж и далеко от Хонго. Зато всякие сверчки и кузнечики заливаются кто во что горазд.

Ах, опять ветерок! Блаженная прохлада. Чуть-чуть запахло осенью.

Принесли ужин… Отужинал. Сыт и всем доволен. Перечитал ещё раз твоё письмо и не удержался от смеха. Представил себе твою надутую физиономию. Забавно, забавно. Знаешь, ты можешь сколько угодно злиться, метать громы и молнии, я не обижусь. Но это ни в коем случае не потому, что я заношусь, считаю себя выше. Просто ты нравишься мне такая, как есть, мне нравится, когда ты бесишься и откровенно пишешь об этом. Вот сейчас, наверное, скалишь зубки и вопишь: «Всё, с меня довольно!» (ну как, попал в точку?) Кричи, кричи, я не обижаюсь. Ах вот как, отныне, написав письмо сестре Кунимицу, я каждый раз должен тебе докладываться? Не обещаю, по-моему, это несправедливо. Вот когда ты образумишься и перестанешь ревновать, тогда, так и быть, я иногда буду тебе о ней рассказывать. Видишь, удалось тебя немного помучить. Небось, думаешь, ну и противный же тип этот Такэо?

На ужин был суп, в нём, как всегда, плавал жир, и он не лез мне в горло, поэтому я открыл крабовые консервы, которые принесла мать. Удачно, что сегодня дали ещё и салат из огурцов, с крабами получилось очень даже недурно. Слопал всю банку и теперь сыт. Хочется лечь, но, поскольку в японской комнате никакого движения воздуха, сижу в европейской. На улице ещё светло. Только что мимо пролетела стая ворон. Интересно, сколько их там было? Ума не приложу! А, вот и моя знакомая! Явилась, голубушка! Уселась на верхушку криптомерии и повернулась задом ко всем остальным. Ну и здоровая же она! Единоличница, не любит быть в стае!

Вечером

В девять выключили свет, темно. Радио тоже замолкло, тишина. Догадайся, чем я занимался после ужина? Небось, думаешь, читал? А вот и нет! Писал дневник? Тоже нет. Сейчас расскажу. Я играл в шахматы с поэтом К. Скажешь: «Тоже мне, горе-шахматисты»? И ошибёшься. К. бывший плотник, он мыслит исключительно логически, к тому же, попав сюда, сразу записался в шахматный кружок, много занимался и теперь имеет первый разряд. Мы с ним играем с форой в слона. Я ведь тоже сильный игрок. Ха-ха-ха, ты, небось, и не знала, что в шахматах я ас?

Как же спать хочется… Переоделся в пижаму и почистил зубы. Сверчки стрекочут: тё-тё-тё, как будто кто-то тихонько водит смычком по струнам… Наверное, уже десять. Спокойной ночи.

Ну вот, письмо получилось слишком длинным, неудобно перед цензором, положу-ка его под матрас, пусть примнётся, по крайней мере станет потоньше.

Воскресенье, вечером

С каждым днём прохладнее, правда? Дует свежий, приятный ветерок. Сегодня у нас банный день, и я ощущаю особую бодрость во всём теле.

Ой, кто-то чихает. Сентябрьский насморк.

Собираюсь сосредоточиться на чтении и писании, а то летом из-за жары у меня всё как-то застопорилось. Благодаря тебе я заинтересовался Юнгом, хочу побольше его почитать, а заодно и перечитать кое-какие книги по психоанализу. Моё будущее забито названиями книг, которые я наметил прочесть. Писать тоже буду по мере возможности, во всяком случае, продолжу публиковаться в «Мечтаниях». Сестра Кунимицу хочет выпустить мои записки отдельной книгой как продолжение «Ночных мыслей», но, как ты уже знаешь, мне эта идея не по душе. Я пишу для читателей журнала, хочется, чтобы они меня поняли.

В жару я был ленивцем и мне ни до чего не было дела, а тут вдруг разом встряхнулся и развил бурную деятельность, отсюда вывод: душа человека – часть его плоти.

Ночью

Всё время читал. Начал до ужина и только что закончил. Интересно, который час? Наверное, половина первого. В доме напротив погасли все окна, только вертикальными полосами светятся ряды лестничных клеток; на третьем этаже люминесцентная лампа всё время мигает, наверное, скоро выйдет из строя. После того как выключили свет, я ещё некоторое время читал, шрифт мелкий, теперь болят глаза. Книга называется «Смысл Воскресения Христова». В последнее время многие специалисты по Библии отрицают воскресение. Но книга так себе. Глаза слипаются. Пора ложиться.

Ах, как громко стрекочут осенние сверчки! Спокойной ночи.

Вторник, вторая половина дня

Только что пришло твоё письмо. Значит, со следующей недели у тебя начинаются занятия? Все материалы для диплома собраны, теперь тебе надо изучить соответствующую литературу… Желаю успеха, постарайся написать хорошую работу.

Получается, ты не поехала ни к морю, ни в горы, всё лето просидела дома со своим дипломом? А твой друг уехал в Европу? Теперь ездить туда стало совсем просто. Это-то ладно, меня поразило другое – ты пишешь, что он уехал, имея только билет на самолёт, причём в одну сторону, а на всё остальное, включая обратный билет, собирается заработать там. Ты этого не одобряешь, да и досадно – «Как он мог один, без меня, пуститься в столь сомнительное путешествие?» Мне кажется, я его понимаю. Думаю, он хочет разобраться в себе, произвести переоценку собственной личности. Почему для этого надо уезжать за границу? Потому что там, где тебя никто не знает, это значительно проще. Со мной, во всяком случае, было именно так. Когда я попал сюда и оказался наедине с самим собой, у меня вдруг пробудился повышенный интерес к собственной персоне. Когда ты захвачен водоворотом житейских дел – общение с друзьями, работа, развлечения, – ты как бы перестаёшь принадлежать самому себе (что тебя, впрочем, вполне устраивает), и вроде бы незачем вглядываться в бестолковое, ничтожное, непонятное существо, которое называется «я». Да собственно, и возможности такой у тебя нет. Путешествие, особенно заграничное, даст ему такую возможность. Ты не согласна? Он обещал тебе писать. Может, и тебе следует почаще ему писать? Это письмо я пошлю срочной почтой.

Четверг

Опять вернулась жара. Баня раз в пять дней у нас только до конца сентября, начиная с октября банный день будет раз в неделю. Сегодня как раз банный день. В баню водят по утрам. А, вот как раз за мной и пришли. Пока! Как же приятно было помыться! Сейчас сяду за письменный стол, и не страшна мне никакая жара… После обеда снова писал. Теперь решил передохнуть и набил рот леденцами… Семь вечера, вот-вот начнётся бейсбольный матч. Страшная духота. Охладил грушу под струёй водопроводной воды, полакомлюсь во время матча. Почти ничего не слышно, ужасные помехи. Стоило так готовиться!

Пятница

Доброе утро. Проснулся с рассветом, но до сих пор валяюсь в постели, это письмо тоже пишу, лёжа на животе. В последнее время тюремное начальство как-то подобрело: уже сентябрь, а по-прежнему разрешают покупать мороженое, во время телевизионных просмотров угощают холодной лапшой, клумбы во внутреннем дворике разбили по-новому, поближе к окнам, начальник тюрьмы иногда удостаивает доверительной беседы – благодать! Полдень позади. Сегодня немного прохладнее, чем вчера. Пару минут назад подумал – а ведь уже осень, полюбовался красными и жёлтыми каннами во внутреннем дворике, жалким лоскутом синего неба и теперь, сам себе улыбаясь, напеваю военный марш. Так уж мы устроены, я имею в виду людей моего поколения: как хорошее настроение, так сразу – военный марш. Для нас это примерно то же самое, что для вас – мелодии из мультфильмов вашего детства. На спортплощадке ремонт, и мы уже две недели без физкультуры. Поэтому сейчас минут двадцать буду заниматься зарядкой и стоять на голове. Я человек не очень спортивный, но стойку делать умею. Тут у меня от стены до стены всего несколько шагов, ходить на руках туда и обратно не так уж и трудно. Сестра Кунимицу, наверное, превратилась бы в соляной столб, меня увидев. Ещё бы, любитель философии и теологии Такэо Кусумото стоит на голове, рожа красная, перекошенная! А, кипяток принесли! Сейчас сделаю себе кофе. Вот только последнее усилие, и… А вот и моя пташечка прилетела! Значит, ты заволновалась и написала-таки ему? Умница! Думаю, тебе лучше писать ему в том же духе, в каком ты пишешь мне. Ведь ты такая милая, особенно если ведёшь себя естественно, он просто не сможет этого не оценить. Ты не представляешь, как я тебе благодарен за письма! Мои дни стали светлее, полнокровнее и счастливее. Я теперь меньше хандрю, раздражаюсь, реже бываю в дурном настроении, реже сержусь. Чуть что – сразу пишу тебе. Пачка почтовой бумаги всегда у меня под рукой. Твои письма настолько драгоценны, что я читаю их не сразу, а понемножку, растягивая удовольствие. Принесли ужин… Отужинал. Съел всё подчистую. Опять суп был жирный, жир плавал, переливаясь радужными пятнами, я сначала заколебался было, но пожалел консервы, поднатужился и – слопал. Поверка, радио. Бейсбольный матч. В конечном счёте распорядок одного дня ничем не отличается от другого, и жизнь кажется мне теперь такой светлой и радостной только потому, что у меня есть ты, потому, что у меня есть моя мать. Люди, живущие там, за стеной, наверное, думают, что мы, заточенные в этой бетонной крепости, воспринимаем жизнь трагически и целыми днями предаёмся отчаянию. Во всяком случае, журналисты, которые раньше часто требовали свидания со мной, все как один ждали от меня именно этого. Им казалось, что к ним выйдет мрачное, болезненное, дрожащее от страха существо, и, когда появлялся самый обычный человек и, улыбаясь, приветствовал их, они просто столбенели. Я даже стал отказываться от свиданий, настолько невмоготу мне было, входя в комнату для свиданий, ловить на себе их удивлённые взгляды, в которых недоумение мешалось с осуждением. Естественно, самую обычную вежливую улыбку они превращали в «наглую ухмылку», любую невинную шутку приписывали «бездушию человека, не знающего, что такое чувство вины». Однажды какой-то еженедельный журнал прислал ко мне психиатра, так он только потому, что я позволил себе в какой-то миг взглянуть на него приветливо, накатал целое исследование о «душевной чёрствости и зловещей улыбке во мраке». Именно поэтому я стараюсь не улыбаться никому, кроме тебя и матери, и слежу, чтобы в письмах не проскочило ни малейшей шутки. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему сестре Кунимицу я могу писать только высокопарно-умные письма? Ох, опять меня занесло куда-то не туда. Прости. Поверка… Ушли. Лёжа, около тридцати минут читал «Истоки веры», потом бросил – не та это книга, чтобы читать её, валяясь в постели, – и взялся за детский журнал комиксов. Хотелось бы почитать твою любимую «Антуанетту», но у нас здесь мужская обитель, и ничего такого нам не полагается, а жаль. Итак… Совершенно неожиданно заснул. Надо же, даже не успел переодеться в пижаму, и это при моём-то хорошем воспитании! Поднялся ветер. Засвистел, проникая сквозь балконные и оконные щели. Неохота больше писать. Лучше лягу…

Четверг, утром

Пасмурно.

…Начал было писать – и тут же возникли всякие дела, только что вернулся. Который час, как ты думаешь? Скоро три. Резонный вопрос – откуда я знаю, который час, если у меня нет часов? Специально для специалистов по психологическим последствиям социальной депривации поясняю: у нас здесь строгий режим дня, он-то и является основным ориентиром.

Подъём – 7.00. Утренняя поверка – 7.10. Завтрак – 7.20. Спортивный час – по утрам (иногда после обеда, в дождливые дни его отменяют вообще). Обед – 11.30. Ужин – 16.30. Вечерняя поверка – 17.00. Предварительный отбой – 17.15. Окончательный отбой – 21.00.

Таков распорядок в будни, выходные и праздничные дни отличаются только тем, что не бывает спортивного часа. Исходя из вышеуказанного распорядка время можно определить достаточно точно. Кроме того, есть ведь ещё и звуки внешнего мира. К примеру, в шесть часов утра и в шесть часов вечера в храме Гококудзи звонит колокол, в 8.30 утра одна из неподалёку расположенных фирм гудком возвещает о начале рабочего дня, в 12.00 слышны сигналы точного времени по радио (неизвестно откуда). А поскольку я нахожусь здесь уже больше десяти лет, то почти всегда интуитивно могу определить время с точностью до пятнадцати минут. Отсутствие часов меня ничуть не стесняет.

Что касается дел, оторвавших меня от письма, то, во-первых, мне надо было убрать летние вещи и достать зимние, во-вторых – починить обувь, в-третьих – у меня было свидание с матерью, и в-четвёртых – спортивный час. Как видишь, много всего.

Мать очень рада: брат, живущий в Париже, собирается на Рождество приехать в Японию. Он приедет вместе с женой. Наверное, опять придёт меня навестить. Он регулярно присылает матери деньги, на которые она и живёт в Хаяме. Старший брат заявил было, что сам будет содержать мать, но она отказалась. Они и раньше не ладили. Не думай, я вовсе не ставлю ему это в вину. Человек не волен в своих симпатиях и антипатиях. Правда, мать иногда ездит к нему, чтобы повидаться с внуками. Когда из Парижа приезжает второй брат, вся семья собирается в доме на холме Тэндзин (в этом доме я вырос, но сейчас он перестроен), чтобы отпраздновать это событие, а летом старший брат с семьёй гостит в Хаяме у матери. Дом стоит недалеко от моря, и они наслаждаются морскими купаниями. В этом году они тоже прожили у неё около недели.

Мать спросила, что мне привезти из Парижа, и я ответил, что ничего не нужно. Мне ведь и в самом деле ничего не нужно.

Пятница, вечером

Утром ходил в парикмахерскую. Бреют наголо у нас бесплатно, а я всегда делаю самую простую стрижку за пятьдесят йен. Самое приятное в посещении парикмахерской – возможность как следует разглядеть свою физиономию. Ведь в комнате-то зеркала нет. Правда, его выдают, когда бреешься, но оно такое маленькое, что всё лицо не вмещается. Поэтому, попав в парикмахерскую, прежде всего начинаю досконально изучать своё лицо.

Мне всё кажется, что я молодой, а в зеркале – лицо пожилого человека. И то, ведь мне уже тридцать девять. В твоих-то глазах я, наверное, вообще старик стариком. Мне захотелось проверить, как я выгляжу, когда улыбаюсь, и я нарочно стал говорить парикмахеру что-то смешное. Да-а, ну и улыбочка у твоего Такэо…

Впрочем, кому теперь нужна эта моя улыбка, что она может изменить? Я попал сюда в двадцать четыре года, так? Здесь я старожил и, когда разговариваю с молодёжью, строю из себя человека умудрённого жизнью, а ведь на самом-то деле весь мой житейский опыт исчерпывается двадцатью четырьмя годами. Невозможно себе представить, как я вписался бы в человеческий коллектив с его сложными взаимоотношениями, если бы вдруг теперь, в нынешнем моем возрасте, вышел на волю.

Вечером

Итак, продолжим. Есть тут один дядя, по имени Тамэ, он сидит здесь даже дольше, чем я. Страшный сплетник, но человек жизнерадостный и общительный, ужасно любит рассказывать о том, как отбывал прежние сроки. Какое-то время его соседом по камере был приговорённый к пожизненному заключению. Он, так же как и я, попал в тюрьму двадцатилетним, просидел двадцать лет и за особое прилежание в труде был освобождён. (Это называется условное досрочное освобождение. По ныне действующему в Японии законодательству даже приговорённый к пожизненному заключению за хорошее поведение может в виде особой милости попасть под амнистию.) Но, пробыв на воле всего три дня, он вернулся в тюрьму. Прямо на глазах у полицейского украл велосипед, и его тут же арестовали. Причём, какое бы преступление он ни совершил, ему в любом случае было обеспечено пожизненное заключение. Так вот, когда Тамэ спросил его, почему он так глупо себя повёл, тот ответил: «Сорокалетнему человеку с опытом двадцатилетнего на воле нечего делать».

Боюсь, что и со мной случилось бы нечто подобное. Выйди я на волю, я тоже, наверное, растерялся бы – ведь слишком о многом я не имею никакого представления – и быстро вернулся бы обратно, поняв, что мне нет места в нормальной жизни. Внешне я постарел, а внутри – всё тот же юноша. Десять лет для человека на воле и те же десять лет для меня – далеко не одно и то же. Вот какие мысли одолевали меня, когда я смотрелся в зеркало.

Среда, вечером

Добрый вечер. Уже стемнело. День прошёл спокойно. Вчера и сегодня жарковато, но вообще-то ничего особенного, последние потуги лета.

Твоя картинка с тремя кошками висит у меня на видном месте. Все они – как живые и такие славные, так и хочется погладить. Самую левую, у которой хвост трубой и грудь колесом – я назвал Задавака, потому что ходит гоголем да дразнится. Ну, на самом деле я обезьянничаю. Дело в том, что так звали кошку патера Шома. А ту, что посередине, которая вот-вот заплачет, я назвал Нюня, опять же по примеру патера, у которого была собачка с таким именем. А ту, что слева, такую пухленькую, которая кокетливо улыбается, поглаживая себя по животу, я назвал Кока.

Добрый вечер! Добро пожаловать, Задавака, Нюня и Кока. Можно вас погладить?

У тебя уже начались занятия в университете, ты то на лекции, то пишешь свой диплом? Значит, этого твоего профессора, который читает у вас криминальную психологию, зовут Мафунэ? Если так, то я его знаю. Он написал книгу «Судебно-психиатрическая экспертиза в Японии». Это очень толстая и дорогая книга, но я купил её, потому что в ней он упоминает и меня. Он оспаривает основные пункты заключения судебно-психиатрической экспертизы, подписанного профессором Аихарой. По его мнению, моё преступление типично для послевоенной молодёжи. Тогда как Аихара видит во мне закоренелого преступника. Получается, что мнение профессора Аихары не является чем-то абсолютно непререкаемым, его может критиковать даже его собственный ученик. Как всё мудро устроено в мире науки, правда? Так кто же я такой? Психопат, страдающий психической анестезией, закоренелый преступник, шизофреник, психически нормальный человек, японский Мерсо, католик, почтительный сын, твой несносный Такэо?.. Да какая, в сущности, разница? Какие определения ни давай, всё равно «я» это «я». И это самое «я» только что написало слово «я». Это «я» существовало прежде всего, прежде даже, чем стало поводом для размышлений.

Это «я», не задумываясь написавшее «я…», и есть я. Всё это вроде бы очень просто, но на самом деле я считаю это чрезвычайно важной для себя отправной точкой. Ой, Задавака смотрит на меня с таким видом, будто хочет сказать: «Эй, Такэо, что за чушь ты несёшь?»

Опять отклонился от темы. Ты пишешь, что кабинет у Мафунэ-сэнсэя словно резиновый – туда вечно набиваются студенты, постоянно звучит смех… Похоже, он очень интересный человек, ваш сэнсэй! По его книге я в какой-то степени могу себя представить атмосферу, которая его окружает. Даже о таких мудрёных вещах, как криминология, он пишет с юмором. Учёному, который не видит ничего, кроме науки, так не написать.

Неужели ты до сих пор мучишься с дипломом, по-прежнему находясь на стадии изучения литературы? Не унывай!

Поздно ночью

Читаю «По воле Всевышнего», хотя свет очень тусклый и болят глаза. Какая замечательная книга! Совсем маленькая, но я предпочитаю её всем громоздким духовным наставлениям Мармиона. Ради таких книг не жалко и ослепнуть. И всё же пора кончать. Спокойной ночи.

Воскресенье, утром

Прохладно.

Вчера, ближе к обеду, вдруг пришла мать. Сказала, что ночевала в доме старшего брата на холме Тэндзин и решила по дороге навестить меня. Как всегда, в европейском платье, строгом, как у монашки, и звенит бубенчиками. На груди пятно от супа. Тут же принялась взахлёб рассказывать о моём парижском братце. Она так рада, что он приедет на Рождество! Уже начала убираться в доме, чтобы брату с женой там было удобно, хотя впереди ещё целых три месяца.

Вчера мать ходила на встречу выпускниц своего женского университета. Всю дорогу от станции она прошла пешком, опираясь на палку. Ей хотелось вспомнить былые дни. Когда-то она проходила этот путь минут за десять, теперь ей потребовался целый час. С её курса остались в живых только двое – мать и ещё одна женщина. Говорит, их там угощали, потом был концерт, они слушали хор, смотрели танцы, потом их самих попросили сказать несколько слов, как старейших выпускниц. В общем, она была очень довольна, и я за неё порадовался.

Оказывается, брат перестроил дом. Лет десять назад он разрушил тот, где я провёл свои детские годы, и по собственному проекту воздвиг пятиэтажное, похожее на башню здание, а рядом – домик с белоснежными стенами, похожий на монашескую келью. Брат – известный архитектор, фотографии этого его башнеобразного дома я видел в иллюстрированном журнале. Причём меня поразил не столько сам дом, сколько открывающийся от него вид. Вокруг, там где был торговый квартал, словно грибы после дождя, выросли высотные здания… Во времена моего детства эта улица выглядела совсем по-другому. Дома были в основном невысокие, многоэтажных – всего два или три. Улицы меняются, люди стареют, время отсчитывает минуты и часы.

Мать сказала: «Я хотела бы умереть раньше тебя». У неё всё лицо в морщинах, и, хотя она сказала это вполне серьёзно, у меня возникло ощущение, будто она улыбается. Да, наверное, в её возрасте к смерти вряд ли стоит относиться серьёзно, лучше встречать её с улыбкой.

«Лучше живи лет до двухсот», – сказал я ей.

И тут она вдруг расплакалась. Она так ужасно рыдала, что присутствующий при свидании надзиратель перепугался и дал дополнительное время, но она не могла больше говорить, так и ушла, вся в слезах.

Да, мать тоже постарела. Раньше она никогда не позволяла себя плакать на людях… Мне так хотелось погладить её по спине. Так хотелось вытащить носовой платок и утереть ей слезы.

Днём

Знаешь, в данный момент я пишу письмо матери. Я написал, чтобы она не забывала о том, как ей приятно было на встрече выпускников, чтобы не беспокоилась за меня… Ужасно сознавать, что я ничем не могу её утешить. Это выбивает меня из колеи. Что же мне делать, Эцуко? Сижу, смотрю на твоих кошек и думаю – интересно, окажись ты на моём месте, смогла бы ты что-нибудь придумать?.. Ну вот! «Прежде всего – долой уныние!» Это ты сказала или это слуховая галлюцинация?

Но ведь я действительно слышал твой голос. Спасибо. Взял себя в руки, и настроение стало безоблачным. Как это небо – оно ведь сегодня такое чистое, как на самом дне Вселенной.

Мать сказала, что её сад в Хаяме весь в цветущих космеях. Она очень любит цветы, пташек, собак, кошек, море. Без них она и дня не может прожить. Я сказал, может ей переехать к брату, одной тяжело, но она заявила – в Хаяме ей очень хорошо и уютно, и вообще она не мыслит жизни без собственного сада. И похвасталась, что недавно заказала садовнику новые саженцы.

Ночью

Я очень бодр, жизнерадостен, могу читать, сделал зарядку… Да, ещё написал письмо матери. И всё благодаря тебе. Твоим телепатическим способностям, моя маленькая, шаловливая, добрая фея.

Вторник, срочной почтой

Получил сразу две открытки от матери.

«Прости, что расплакалась. Годы берут своё, становится трудно держать себя в руках. Прости. Я рада, что нашла своего дорогого Такэо в добром здравии. А получив твоё тёплое письмо, окончательно успокоилась. Мне действительно было очень весело на нашей университетской встрече. Поскорее бы следующая. А ещё я жду не дождусь Рождества и чтобы приехал Макио. И вообще хочется, чтобы хорошее не задерживалось в пути, а плохое не торопилось. Прости, что заплакала и расстроила тебя».

Она написала это на двух открытках крупными знаками. Она плохо видит, поэтому знаки у неё кривятся и налезают друг на друга. Хорошо, что она всё-таки сумела взбодриться. Вот только «дорогой Такэо» здесь совершенно ни при чём. Если кого и надо благодарить, то только тебя. Ой, смотри, Кока посмеивается, на меня глядя! Ах ты, моя вертушка! Посылаю это письмо срочной почтой, хочется и тебя побыстрее порадовать.

Четверг, после полудня

Сегодня мать была ласковая и улыбчивая. Казалось, она забыла о том, что совсем недавно плакала, и я тоже сделал вид, что ничего не помню.

Свидание с ней привело меня в такое хорошее настроение, что мне захотелось есть, я пошарил в шкафчике и извлёк оттуда лимон. Проделал в нём дырку и теперь, посасывая его и морщась – ну и кислятина! – пишу это письмо, а Кока надо мной смеётся. Радость всегда вызывает у меня острый приступ голода, сестра Кунимицу наверняка сочла бы подобное поведение вульгарным и осенила бы себя крестом, возведя очи к небу. Знаешь, что хранится в моём шкафчике, высота которого один метр, ширина – пятьдесят сантиметров, глубина тоже один метр? А вот что – две сладкие булочки, три лимона, две банки мясных консервов, две банки консервированного лосося, баночка клубничного джема, один пакетик с орешками. Это мой неприкосновенный запас. Мать сегодня спрашивала, что мне принести. На самом деле мне ничего не нужно, но я притворился, будто страшно голоден, и попросил консервированные персики и баночку маринованного лука. Ей ведь приятно что-нибудь мне передавать. А мне приятно, когда ей приятно, поэтому я и делаю вид, что мне что-то нужно. В письмах она торжественно именует меня «дорогим Такэо», а во время свиданий зовёт просто Такэ-тян, как какого-нибудь скворца. Очевидно, даже будучи уже немолодым человеком, я всё равно кажусь ей ребёнком.

А, вот и кипяток принесли… Сделал себе кофе, а когда пил его, прямо передо мной возникли два крошечных крысёнка. Во время сезона дождей по приказу тюремного начальства мы переловили всех крыс, но, по-видимому, откуда-то проникли новые. Без всякого страха они приблизились ко мне, но тут из норы их позвали родители, и они удрали.

За окном стрекочут сверчки. Дует прохладный ветерок. Смеркается. Читаю. На этот раз – Евангелие в переводе Торадзи Цукамото. Я его столько раз перечитывал, что обложка совсем замусолилась и истрепалась, и всё же осенней порой так приятно омывать душу чистой водой. Если этого не делать, она начнёт смердеть.

Ой, уже ужин…

Воскресенье, под вечер

Покончил с ужином и теперь пишу тебе письмо под неумолчный стрёкот каких-то сверчков.

Какие же милые эти крысята! Бросишь им кусочек хлеба или огрызок от груши, они дождутся, когда я отвернусь, и утаскивают. Умываются лапками, чешутся, как собаки, уткнувшись носиком в живот, попискивают, переговариваясь друг с другом. Сейчас опять буду читать.

Вторник, под вечер

Читал, забыв обо всём на свете. За неделю одолел двенадцать книг. Кое-что читал по второму разу, но нового было тоже много. У меня есть книги, я могу читать по-японски и испытывать при этом глубокое волнение, время течёт плотным, тесным потоком, дни озарены светом. Время переполняется японским, какое счастье, что это мой родной язык! Разумеется, я учил французский и английский, однако не преуспел ни в том, ни в другом. Иногда я сетую на то, что был недостаточно прилежен, но в настоящее время меня это мало беспокоит, слишком уж велико счастье постоянного общения с японским.

Ой, только начал тебе писать, и тут же принесли твоё письмо. А, прекрасно, значит, он уже вернулся из Европы? В Париже работал гидом?

Подумать только, за три дня изучил географию города и на четвёртый начал водить экскурсии? Да, он у тебя человек основательный! Загорел, похудел и помягчел? Уж конечно, ему многое пришлось испытать, он овладел законами перспективы, понял, что она разная у разных людей, и в результате научился любить, – это, пожалуй, самый ценный и определённый результат его путешествия. Всё это замечательно! Даже мне передалось твоё радостное волнение, и я тоже воодушевился.

Говоришь, у тебя есть сверчки «судзумуси»? Здесь тоже очень много осенних насекомых, они постоянно стрекочут. Приятное время года – осень. Три мои кошечки мурлычут. Негодница Задавака явно обо мне невысокого мнения, и от этого как-то не по себе. У Нюни до невозможности жалобный вид! А у Коки – улыбка до ушей!

Знаешь, ты ведь и Задавака, и Нюня, и Кока в одном лице, такой и оставайся, общаясь с ним. Ведь когда ты в чём-то сомневаешься или тебя что-то беспокоит, ты далеко не всё ему говоришь, верно? А ты говори всё, ничего не скрывай, обнажай перед ним свою душу. Ну ладно, будь здорова!

Вторник, вскоре после полудня

Вот и октябрь. Даже во время спортивных занятий не так уж потеешь. Целый час играл в мяч с нашим поэтом К. Остальные просто нежились на солнышке.

Только что вернулся в комнату и, обтершись полотенцем, устроил себе что-то вроде перекура: съел кусочек шоколада и выпил холодного чая, потом прочёл твоё письмо и посмеялся над ним вместе с Кокой. До сих пор на лице – весёлая улыбка, словно где-то внутри застряла смешинка, очень приятное состояние.

Я так рад, что ты с удовольствием читаешь все мои письма, даже самые дурацкие, и всем сердцем на них откликаешься. Когда я думаю о тебе, мне вспоминаются слова: «Радуйтесь всегда в Господе». Такие простые, такие вроде бы банальные слова, но в них заключено самое важное. У меня есть одна знакомая, дама глубоко верующая, чрезвычайно добродетельная, безупречная во всех отношениях, но в её присутствии я всегда испытываю неловкость, на душе становится ещё тяжелее, и хочется только одного – чтобы она ушла как можно быстрее.

По-моему, лучше всего, когда человек держится свободно, когда он радостен духом и, сам того не замечая, излучает умиротворяющую энергию. Ты именно такая, правда. И не красней, не задирай хвост трубой, как Задавака, не строй мне рожи. Я знаю, что говорю.

Среда, утром

Вчера, собравшись с силами, дописал текст для «Мечтаний» и прочёл две книги – «Диалог душ» и «Ничто и его осознание». Проснулся очень рано и, глядя на запотевшее окно, слушал, как перекликаются какие-то птицы, наверное скворцы. Воробьи тоже вовсю чирикают. Наверное, скоро прибудет и вороний эскадрон из рощи при храме Гококудзи. Надо же, насекомые всё ещё стрекочут. Канны и вьюнки тоже пока не отцвели. День погожий. Кажется, сегодня осеннее полнолуние.

На днях я наблюдал одно весьма любопытное явление. На балконе, из щелей между бетонными плитами, давно уже лезла какая-то неопределённая трава, и вдруг она украсилась прелестными красными цветочками. Никогда не думал, что в бетоне может что-то расти, а уж цвести и подавно! Красные цветочки слабо трепещут под ветром, они – сама радость! Глядя на них, я почувствовал прилив бодрости и взялся читать «Саронские цветы». Это документальные записки одного патера, который был миссионером в пустыне. Он всю жизнь хранил верность завету Святого Иоанна Креста: «Когда тебе предстоит сделать что-то чрезвычайно важное, представь себе, как поступил бы Иисус Христос, если бы ему было столько же лет, сколько тебе, если бы у него было твоё здоровье и если бы он оказался в такой же ситуации, и веди себя соответственно». Патер свято верил, что в любой, самой бесплодной пустыне могут расцвести цветы Нового Завета.

После полудня

Отец Пишон говорит, что не понимает страсти японцев к бейсболу. «У нас во Франции, – смеётся он, – нет ни одной бейсбольной площадки». Японцы же, по его мнению, не способны понять страсти французов к велосипедным гонкам. Вот и выходит, что в Японии и во Франции действуют разные законы перспективы. И дело вовсе не в том, что одни лучше, другие хуже, просто то, что кажется нам совершенно естественным, человеку, живущему в другой стране, может показаться лишённым всякого здравого смысла. А уж когда сидишь здесь и пишешь для людей, живущих где-то там, за стеной… Стоит только потерять бдительность, и… Но ты – совсем другое дело. Ты ведь прекрасно разбираешься в моей перспективе.

Вечером

Похолодало. Небо затянулось тучами, и из любования осенней луной ничего не вышло. Насекомые тоже затихли. С каждым днём осень всё ощутимее вступает в свои права.

Итак, с одной книгой покончено, перехожу к следующей. Теперь на очереди «Земля Благодати Божьей». В последнее время мне постоянно хочется читать: едва кончаю одну книгу, жадно хватаюсь за другую. Помню, такое же настроение было у меня, когда я учился в лицее. Возвращение молодости, что ли? С чего бы?

Вторник, вечером

Напишу тебе несколько слов, а потом лягу. Твоё письмо получил, спасибо. В последнее время постоянно моросит холодный дождь, такое ощущение, что наступила зима, но сегодня неожиданно выдался ясный день.

Ты всё корпишь над своей дипломной работой? Неужели шизофрения такая сложная болезнь? Меня она живо интересует, ведь многие находят её у меня, так что ты уж постарайся, разберись как следует. Почему ты говоришь, что от твоей работы не будет никакой пользы для науки? Ценю твою скромность, но ведь в эту работу ты вложила всю душу, откуда же такая неуверенность в себе? Конечно, дипломная работа это не статья, опубликованная в научном журнале, она может остаться незамеченной, но всё равно она должна быть пронизана твоим искренним и добросовестным отношением к науке. Слышишь? Взбодрись, выпяти грудь колесом, как Задавака, и вперёд! И потом, знаешь, если работаешь в полную силу, то, когда работа завершена, ощущаешь необыкновенный прилив бодрости. Представляю, как обрадуется твой приятель, увидев тебя бодрой и весёлой. Я уже не говорю о себе. Готова ты поделиться со мной своей радостью? Я-то ведь тоже стараюсь жить в полную силу. Хотя в этом заброшенном, презираемом свободными людьми месте нечего и рассчитывать на то, что кто-то тебя похвалит (ну кроме тебя и матери, конечно.)

В чём смысл такой жизни? А в том, что ты и мать дарите мне своё душевное тепло, искренни со мной и никогда меня не предадите. И от этого мне хорошо. Хорошо. Хо-ро-шо.

Четверг, вечером

Сегодня мать принесла мне букет космей, и он стоит теперь передо мной в вазе. Цветы обычно приносят сразу, ведь, если этого не сделать, они завянут и их останется только выбросить.

Знаешь, мама всегда привязывает к своему кошельку бубенчик, и он так нежно звенит, когда она входит. А когда уходит и от двери оборачивается, чтобы проститься, я тоже слышу тихий звон – дзинь-дзинь… Как будто ребёнок шалит.

У матери всё лицо в глубоких морщинах. Седая голова. Она совсем старуха. Да и то, ведь ей уже восемьдесят. Половина её морщин на моей совести, я был плохим сыном. Иногда мне хочется утонуть в этих морщинах.

Но сегодня мама была очень бодра. Она больше не плакала, а рассказывала, с каким интересом перечитала «Повесть о Гэндзи», к которой не притрагивалась вот уже тридцать лет. Сразу стало видно, что она учительница литературы: просвещая своего непутёвого сына, не очень-то сведущего в классике, говорила вдохновенно и с достоинством, даже морщины распределились вокруг рта красивыми складками.

Ну и, конечно же, почтительный сын с улыбкой на устах внимал, стараясь не пропустить ни слова.

По радио передают «Душу поэта». Я часто слушал эту песню в студенческие годы. Как же давно это было! «Опавшие листья». Эту песню я помню даже на французском и попробовал подпевать. «Ссыльный», «Под небом Парижа», «Встреча со свободой»… Чудно! Как будто некогда подвергшееся сгущению прошлое вдруг снова развернулось в пространстве и заполнило комнату. Стены и потолок раздвигаются, уходят всё дальше, дальше… Какой приятный вечер!

Пятница, перед подъёмом

Дождь. Надо же, как неудачно, ведь на сегодня назначен дружеский матч по бейсболу. Щебечут какие-то пташки, но их почти не слышно из-за дождя.

Вечером

С выстиранного белья всё ещё капает на пол. Влажно, вот и не сохнет никак. Холодно, как зимой. Побаливает голова, хочу сегодня пораньше лечь.

Спокойной ночи. Ах нет, я ведь ещё не помолился на ночь.

Воскресенье, днём

Со спортплощадки доносятся звуки марша.

…Пока читал, смерклось. Небо затянулось тучами, похолодало – надел носки. К концу октября всегда чувствуется приближение зимы.

Поверка… Всё, ушли. Осенние насекомые замолкли. Недавно в комнату залетел какой-то чёрный жучок с длинными усами, я его тихонько выпустил через решётку.

…Полночь. Тишина. Лишь иногда шумит вода в трубах. Храпит старик, сидящий в соседней камере. Я тебе о нём ещё ни разу не писал. По одной-единственной причине – не хочется ни о ком писать плохо, а ничего хорошего не приходит в голову. Этот дедок сменил Себастьяна, то есть мы соседствуем уже три месяца. Как его зовут? Здесь он известен под кличкой Тамэ. (Да-да, я тебе писал о заключённом, о котором мне рассказал как раз этот Тамэ.) Это лысый маленький старикашка, лет ему то ли шестьдесят пять, то ли шестьдесят шесть. Он много всего повидал на своём веку, и в конце концов попал сюда. Ему знакомы все самые непривлекательные, изнаночные стороны жизни, и, естественно, он жаждет поделиться своими знаниями с остальными. Днём он привязывается к кому-нибудь и говорит-говорит, не останавливаясь. Ну, иногда расскажет что-нибудь занятное, но, поскольку я сижу здесь уже пятнадцать лет, почти все его истории я уже слышал, причём не раз и не два. Этот дедуля, если с ним соглашаешься, очень добродушен, но стоит ему возразить, как он свирепеет. И тут держись – либо будет говорить не останавливаясь, причём нарочно громко, либо оставит открытым водопроводный кран, либо начнёт дубасить ногой тебе в стенку. Так что лучше ни в чём ему не противоречить и молча слушать. Для меня это тяжкое испытание, потому что в настоящее время я хочу только одного – предаваться размышлениям в тишине и покое. Я несколько раз собирался подать просьбу о переводе меня в другую камеру, но потом сообразил, что лучше смириться и потерпеть: ведь на нашем этаже места не так уж и много, и, даже если меня переведут, в сущности, ничего не изменится, просто он будет мучить не меня, а кого-нибудь другого, а я вынужден буду за этим наблюдать. И ещё я подумал, что должен попытаться понять его и посочувствовать ему. Этот человек был «совсем ещё мальцом», когда его посадили в первый раз, так что большую часть жизни он провёл в тюрьме. Он как раз из тех, кто именно здесь чувствует себя на месте. Ну, если не требовать слишком многого и не стремиться к свободе, то здесь действительно жить проще, чем на воле. Со временем твоя камера начинает казаться тебе номером в скромной, но вполне уютной гостинице. Иногда Тамэ выходил на свободу, там, будто по долгу службы, совершал какую-нибудь кражу и снова садился. Так он намеревался прожить всю жизнь: воровство было для него профессией, а тюрьма – гостиницей. Но с возрастом тело его утратило гибкость, ему пришлось отказаться от сложных грабежей в высотных зданиях и переключиться на частные дома. И вот однажды, когда он, завернув добычу в узелок, собирался уходить, вернулся хозяин дома, ну и… Далее понятно. Наш дедуля всё нудит, что, если бы хозяин тогда не вернулся, он до сих пор жил бы тихо и спокойно. Человек он одинокий, с родственниками не общается, женой и детьми не обзавёлся, поэтому завидует мне, ведь меня навещает мать. Денег у него нет, выполнять какую-нибудь работу в камере он не желает, так что может рассчитывать только на казённый паёк и ужасно раздражается, когда я заказываю мороженое или ещё что-нибудь. И я его хорошо понимаю и стараюсь все его байки выслушивать молча. Поначалу я сердился и мы ссорились, но в последнее время я научился сдерживаться. Ой, кажется, он почувствовал, о чём я пишу, во всяком случае, храп его стал просто оглушительным.

Голова несколько прояснилась. Хочу ещё немного почитать. Хотя при таком тусклом свете наверняка будут болеть глаза…

День Культуры, полдень

Ясно. Прекрасный осенний день, только очень уж холодно, просто коченеешь. Где-то прозвучали сигналы точного времени. Читаю, засунув в рот леденец. Дедок мой втянулся в разговор с болтливым юношей, который недавно поселился неподалёку, через две или три камеры, и оставил меня в покое.

В данный момент я читаю достаточно необычную для себя книгу. Купил её по совету К. Называется «О новых веяниях в поэзии танка». В поэзии я полный профан, но мне хочется лучше понять, каких законов перспективы придерживается К. Наверное, содержание книги соответствует осеннему настроению, во всяком случае, читается она довольно легко.

Получил по случаю праздника хризантему. Красную. Она очень хорошо смотрится в баночке из-под маринованного лука. Чем не «ваза для одного цветка»?

У вас университетский праздник? А как же, разумеется, тебе хочется повеселиться от души, ведь это последний праздник в твоей студенческой жизни. Что? Ты торгуешь в палатке жареным окунем? В рабочей куртке и в повязке на лбу? Шикарно! Добрый дядюшка Такэо тихонько улыбается, представляя себе эту мирную картину! Наверное, на время праздника отменяются и студенческие беспорядки?

У нас тут тоже мирно. Бури миновали с уходом Себастьяна. Такая тишь да гладь, что даже подозрительно. Для тех, кто следует законам перспективы, установленным дедулей Тамэ, здесь действительно не так уж и плохо.

Вечером

Сегодня тоже удалось благополучно осуществить всё задуманное, так что я вполне доволен собой. Обычно я стараюсь до отказа забить время разными делами, поэтому, если хотя бы полдня бездельничаю, возникает неприятное ощущение, будто упущено что-то важное. Сейчас у меня по плану умывание, уборка в шкафчике, затем чтение.

К. говорит, что в последнее время ему всё опротивело и ничего не хочется, но, поскольку сидеть без дела скучно, он заставляет себя работать. А работа здесь бывает такая: либо продевать проволочки в бирки, либо клеить конверты и пакеты, либо подбирать наборы картонажей для детских журналов. Вот он целыми днями этим и занимается. Если за день ему удаётся сочинить одно пятистишие, он доволен. В отличие от прочих он никогда не завидует мне из-за того, что я получаю посылки от матери и могу ничего не делать. Это его большое достоинство. Работает он, конечно, из-за денег, но не только из-за них. Надо же как-то убивать время. Даже мне, при моей постоянной занятости и ощущении нехватки времени, трудно выносить внезапно возникающие временные пустоты. Очень противоречивое ощущение, но я его хорошо понимаю.

Пятница

Сейчас час дня. Ты, небось, сидишь, как пай-девочка, в аудитории и, потихоньку рисуя в тетради всякие картинки, почтительно слушаешь заумные рассуждения о криминальной психологии. Университетский праздник закончился, пора за учёбу. Желаю успеха!

Что-то похолодало, совсем зима. Под нависшим серым небом летит ворона. Не самый приятный пейзаж. В такие дни все замыкаются в себе и перестают общаться, кажется, чего уж лучше – читай не хочу, но, к сожалению, у меня тоже упадок духа. Во внутреннем дворике возятся какие-то рабочие, дождь лупит по их спинам. Наверное, очень холодный… Нацепил свитер. Сразу стало теплее. В европейской комнате зябнут ноги, решил перебраться в японскую.

Урра-а! Прилетела моя пташечка! Я как раз грустил – уж не забыла ли она ко мне дорогу? Вот радость-то!

Ты уже начала писать черновой вариант своей дипломной работы? По предварительным подсчётам у тебя должно получиться сто пятьдесят страниц? Довольно-таки объёмистый том. Как же я завидую пациентам, которые близко общались с тобой, пока ты их проверяла по тесту Роршаха. Хотел бы оказаться на их месте! Боюсь только, что из этого ничего бы не вышло, я бы всё время смотрел только на тебя. Ну вот и прекрасно! К тебе вернулась уверенность в своих силах. В любую работу лучше вкладывать всю душу, пусть даже в настоящее время никто не признаёт её ценности. Конечно, если нет абсолютно никакой надежды, что твой труд оценят в будущем, невольно опускаются руки… Но нельзя поддаваться отчаянию, ведь никто не знает, о каком будущем может идти речь – о том, которое наступит через сто лет, или о ещё более далёком? Всё дело в том, что это теряющееся в неоглядной дали будущее всё равно наступит, и надо уметь его ценить.

Ты пишешь, что узнала из газет… Да, нас теперь на одного меньше… На самом деле бури сотрясают нас уже с прошлой недели. Это очень утомительно. Но так или иначе, я и сегодня чувствовал себя прекрасно, не волнуйся. Утомляюсь же потому, что слишком слаб духом, всё это от расхлябанности.

О, какая-то птичка прилетела! Вот чудеса, рисовка! Откуда, интересно, она взялась? Может, из твоего дома? Попискивает и долбит клювиком крышку вентиляционного отверстия. Наверное, хочет проникнуть внутрь. Я ловко – успел-таки натренироваться – бросил ей хлеба. Смотри-ка, и воробьи тут как тут. Интересное дело, похоже, эта рисовка живёт в воробьиной стае.

А как тут мои кошечки? Задавака повернулась ко мне задом и вся скособочилась, верно, завидки берут, что я так сосредоточился на этой рисовке. А Кока хихикает, забавно ей.

Пташки, котята! Идите сюда, у меня есть для вас угощение – полбанки консервированных персиков и ещё мандарины и бананы. Да, да, в последнее время я ем одни фрукты, поэтому немного похудел.

Ночью

Потом я ещё довольно долго читал, чувствуя себя вполне бодро, делал конспекты, играл в шахматы с К., общался с крысиной семейкой, ужинал, потом опять читал, и вот уже глубокая ночь. За окном бушует непогода. Хочу поскорее сообщить тебе, что чувствую себя хорошо, поэтому больше ничего добавлять не буду, отправлю письмо как есть.

Понедельник, утром

Ясно. Очень ветрено. Окно завывает, как саксофон. Доброе утро. Доброе утро, мадемуазель. К счастью, я и на этой неделе могу тебе писать.

Наверняка бури в ближайшее время прекратятся. Так что не волнуйся за меня, направь все силы на то, чтобы завершить дипломную работу.

Ветер не только сильный, он ещё и холодный. Да, уже зима. Во внутреннем дворике в полном цвету хризантемы.

Трубит в свою трубу продавец тофу. Звенит бутылками молочник. Хорошо-то как. Город проснулся. На шоссе заметно увеличилось число машин. Я городской житель, и мне приятно, что наша тюрьма находится посреди города. Если бы она была где-нибудь в горной глуши, я бы моментально впал в чёрную меланхолию. Знаешь ведь, как изображаются тюрьмы в западной литературе? Крепость посреди голой равнины, форт на вершине утёса… Вот уж куда бы мне не хотелось попасть! Нет, я, конечно, люблю природу. И цветы, и птичек, и насекомых, и крыс. Но всё же предпочитаю находиться в городе, созданном руками человека. А, у кого-то лопнула шина!

Скоро три часа

Сегодня отправил брату в Париж письмо авиапочтой. Написал, чтобы он не привозил мне никаких сувениров, когда приедет на Рождество (тут не скажешь «вернётся домой», он ведь наполовину уже француз), что мать с нетерпением ждёт его, что я чувствую себя прекрасно.

Получил длинное письмо от сестры Кунимицу. О покаянии и обращении к Богу. Наверное, ты опять станешь ревновать, но я скопирую для тебя то письмо, которое я ей отправил.

«…После того как выносится окончательный приговор, с большинством приговорённых к смертной казни начинают проводить воспитательную работу. Как правило, главным её пунктом является предложение „вступить в какую-нибудь религиозную организацию". У меня с самого начала это вызывало внутренний протест. Как будто тебе предлагают вступить в шахматный кружок или в теннисную секцию – давай, почему бы не попробовать? Но ведь тут совсем другое – у человека должен быть некий внутренний зов, побуждающий его обратиться к вере. Само слово „вступить" низводит религию до положения особого клуба, деятельность которого имеет своей целью пробудить в душах приговорённых к смерти надежду на спасение, на искупление вины. Но ведь истинное обращение возможно лишь тогда, когда без веры невозможно больше существовать, оно начинается со стона, который издаёт человек, готовый вот-вот задохнуться. Многие считают, что тяжкое преступление, за которое приговаривают к высшей мере наказания, подталкивает человека к вере, что страх неотвратимо надвигающейся смерти заставляет его искать путь к спасению, таким образом, само преступление рассматривается как врата, через которые человек „вступает" в религию, но, как вам несомненно известно, далеко не все убийцы стремятся к спасению, значительно чаще бывает как раз наоборот, и это обстоятельство является серьёзным аргументом против подобного мнения.

Схоласты утверждают, что „зло не может быть целью", при этом они основываются на положении – „зло есть состояние, характеризующееся недостатком добра", но я никак не могу с ними согласиться. Потому что, насколько мне известно, в нашем мире существуют люди, целью которых является именно зло. Я сам принадлежу к их числу, ибо однажды, одержимый идеей уничтожения, совершил наихудшее зло. Для меня именно это и стало отправным моментом. Надеюсь, вы меня понимаете. Сердце моё в тот миг сокрушилось. „О-о, я вступил во мрак, – подумал я, – и свет для меня померк". И стал я молиться о чуде. Вы, конечно, знаете это выражение „сокрушённое сердце", оно из Библии. Когда человек входит в совершённый, непостижимый мрак и, вобрав голову в плечи, каменеет и сжимается в комок, дабы его сокрушённое сердце не разбилось бы окончательно, не разлетелось бы по сторонам, что для него значит – „жить"? Совершенно верно, это значит пытаться обрести „любовь". Написав слово „любовь", я тут же ввёл его в кавычки. Мне хотелось придать этому чрезвычайно многозначному слову обобщённо-абсолютный смысл. В нём для меня всё – и моё обращение к Господу, и мои надежды. Я имею в виду вовсе не ту „любовь", о которой цветисто рассуждают с кафедр проповедники. И не ту, о которой говорят богословы. Моя „любовь" – она как воздух, без неё невозможно жить.

Ад для меня не пустая фантазия. Как вам известно, дать точное определение аду чрезвычайно сложно. Если говорить словами отца Шома, „ад – это страдание в чистом виде".

Однако я не хочу сказать, что лишь тот достоин похвалы, чьё сердце сокрушено и кто ценой нечеловеческих усилий стремится выкарабкаться из ада. Один старый священник написал: „Люблю святых, которые, подобно канарейкам, жили и умерли красиво и чисто". Помню, прочтя эту фразу, я пришёл в полное отчаяние. Но недавно я стал понимать, что он имел в виду. Одни люди, упав в пучину греха, пытаются выкарабкаться оттуда к свету, другие же до самой смерти сохраняют чистоту души, к ним не пристаёт мирская грязь. Они о ней и не ведают, однако в их святости видится мне некоторая ограниченность. Так чистое, невинное дитя в силу узости своего кругозора не способно понять преступника. Человек, не ведающий зла и ада, не в силах спасти душу злодея».

Вот в таком примерно духе. Ну вот, опять посланник ада, коему имя Такэо, разразился речью. Ха-ха-ха. Полный конфуз. Но, если я где и искренен, то именно в этом письме. Я дерзнул переписать его в надежде, что, может быть, когда-нибудь, спустя много лет, ты ещё раз его прочтёшь.

Четверг

Приходила мать. Опять звенела бубенчиками. «Не дари их никому, ладно?» – попросил я её, а она ответила: «Не буду, я ведь знаю, что они тебе нравятся». И снова стала ими звенеть. Мать вечно всё раздаёт. В Хаяме не осталось почти ничего ценного. Исчезли даже отцовские вещи, уцелевшие во время воздушных налётов, – вазы и серебряные столовые приборы. Любой человек, случайно похваливший какую-нибудь безделушку, немедленно получает её в подарок. «В могилу ведь ничего с собой не возьмёшь», – говорит она.

Вечером

Снова пташечка от тебя прилетела. Ну вот, на этот раз ты не бесилась от ревности, а постаралась вчитаться. Да, это действительно стон отчаяния. Но тебе я не могу так писать. С тобой мне хочется разговаривать о чём-нибудь более приятном. А это письмо просто для сведения. Чтоб ты знала, какие мысли возникают иногда у старины Такэо.

Боюсь только, ты озабочена сейчас более насущными проблемами, чем Любовь и Вселенная. Если так, спрячь этот стон моей души куда-нибудь подальше, может быть, со временем он тебе пригодится.

Надо сказать, что при всей твоей молодости, ты умеешь писать прекрасные письма, они берут за душу, окрыляют. Ты лучшая из всех известных мне женщин – весёлая, открытая, простодушная, женственная, находчивая, умная.

Вечером

Ты спрашиваешь, что я хочу получить к Рождеству? Ну, так и быть, скажу. Мне хочется синий спортивный костюм. Я буду его надевать во время спортивных занятий. Не нужно ничего дорогого, самый обычный. Ах, с каким нетерпением я жду твоего подарка. Правда.

Ранним утром

Лёжа под одеялом, подумал – надо бы вставать часа в три, по примеру отца Пишона и монахинь из траппистского монастыря. С другой стороны, надолго меня не хватит, тем более что скоро станет совсем холодно… Так и валяюсь до сих пор в постели, предаваясь размышлениям.

Естественно, что холодает, ведь завтра уже декабрь. Скоро у нас очередное перемещение, так что время предстоит хлопотливое – до самого Нового года. Надо будет прямо сегодня заняться наведением порядка в комнате.

Рад, что ты начала читать Библию. Понимаю, как тебя должны были испугать слова Иисуса: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя…» Разумеется, эти слова нельзя воспринимать буквально. Иисус говорит иногда слишком страстно, к тому же часто противоречит самому себе. Важно улавливать глубинный смысл его слов, проникать в их суть. И тогда станет ясно – во всяком случае, со мной было именно так, – что нигде в Евангелии Иисус не говорит ни одного неверного слова. И это поразительно. Ученики Иисуса, и Павел, и Пётр, часто говорят что-нибудь несуразное, но Иисус – никогда.

Воскресенье, ночью

Догадайся, чем я сейчас занимался? Писал новогодние поздравления. Написал и тебе, и сестре Кунимицу. Всего восемь открыток. Так что по-своему я вполне светский человек.

Мой парижский братец прибудет двадцатого. Собирается со мной увидеться. Он прилетит с женой. Мне хотелось бы познакомиться с ней, но это, увы, несбыточная мечта. Детей у брата нет, и он, хотя, конечно, это не самая лучшая замена, очень заботится обо мне. Но он уже больше десяти лет живёт во Франции, и в его голове многое сместилось, к примеру, он опять спрашивает – не привезти ли мне в подарок сигареты? Может, во французских тюрьмах и разрешают курить, но у нас это строго-настрого запрещено.

Поздно ночью

Никак не могу уснуть. Поэтому снова взялся за письмо. Пишу лёжа на животе, да и лампа светит еле-еле, поэтому строки ползут вкривь и вкось. Прости.

Моя душа далека от того, чтобы быть свободной. «Не отдавай душу свою Божьим творениям, старайся обрести истинную свободу», – наставлял меня мой учитель Пишон, и я пытаюсь этому следовать, но не всегда успешно. Душа обретает покой лишь тогда, когда она действительно свободна, когда мнение окружающих не имеет для тебя абсолютно никакого значения.

Именно к такому покою я и стремлюсь. Мне хочется жить так, чтобы взор легко проникал за пределы этого вульгарного мира, чтобы там же пребывала душа. Но у меня ничего не выходит, пока не выходит. До полной свободы мне ещё далеко.

Моё будущее предрешено. Но когда бы ни пробил мой час, всё оставшееся время я хочу быть свободным по крайней мере с тобой.

Милый друг, пожалуйста, молись за меня.

Утром

Вчера мне было как-то не по себе. Но сегодня я чувствую себя прекрасно. Наверное, потому, что ночью ты приснилась мне маленькой девочкой, школьницей, и этот сон развеял мои мрачные думы. В ушах до сих пор звучат твои слова. «Я вся перед тобой как на ладони», – сказала ты и тут же исчезла вдали хрустальным лучиком света. Это был странный, но очень приятный сон. Я всё понял. Благодаря тебе я впервые узнал, что значит «верить людям». До сих пор самой большой мукой моей жизни было как раз то, что я никому не мог верить. А теперь я знаю – ты меня никогда не предашь, какие бы перемены в наших отношениях ни произошли, пусть ты выйдешь за него замуж, пусть закончишь университет и кем-то там станешь, пусть даже я умру… И это для меня самая большая радость. Мне потребовалось тридцать девять лет, чтобы найти ту, которой я могу верить на сто процентов. Какими же ложными, извилистыми путями человек идёт по жизни!

Среда

Вернулся со спортплощадки, обтёрся, а тут принесли твой подарок. Ура! Вот радость-то! Прекрасный тренировочный костюм, я тут же его нацепил. И сшит как на меня! Представляю, какой я произведу фурор, когда появлюсь в нём на нашем дружеском матче и стану выбивать хоумраны!

Я и не думал, что получу твой подарок так быстро. А я тебе послал две книги. «Крестный путь» и «Сборник стихов Сидзуо Ито». И ту, и другую я много раз перечитывал, так что они немного потрёпанные, прости, считай, что страницы опалены жаром моей души.

Над нами по-прежнему бушуют бури. Я в порядке, но не исключено, что в конце концов очередная обрушится и на меня. За эти годы я всякого навидался. Все ведут себя по-разному: одни, подобно Себастьяну, безобразно распускаются, другие – впадают в истерику. Мне хотелось бы отправиться в свой путь молча. Уйти незаметно, оставив письма только тебе и матери…

Поздней ночью

С полудня до самой ночи читал, прерываясь только для принятия пищи. Сидел в тренировочном костюме, время от времени трогая и разглядывая обновку. Так тепло! Ты рядом, и я совершенно спокоен.

Четверг

Сегодня меня будут переводить в другую камеру. Вдруг посыпал снежок. Поглядывая в окно, укладывал вещи, только что закончил. В комнате всё вверх дном. Скоро обед, а переезд назначен на после обеда.

Вот и обед. По коридору прогромыхала тележка и донёсся крик: «Готовься к разда-а-че!» Ставлю на выступ кормушки поднос со столовыми приборами – сюда мне положат еду. Интересно, что сегодня будет к рису? А, вот наконец и моя очередь!

Вечером

Меня перевели в комнату, где я уже жил лет пять назад, она расположена в самом центре здания. Отсюда лучше виден город. Слева – поэт К., справа человек по имени К., который всё время ко мне цепляется: у него только среднее образование, и его раздражают люди, имеющие высшее. Этот К., нет, давай я лучше буду назвать его не по фамилии, а по имени, С., чтобы не путать с поэтом К., так вот, этот С., наверное, из-за того, что слишком усердно учился, поседел раньше времени и несмотря на относительную молодость глядит седовласым старцем. Человек не без странностей, но, в конце концов, ничего, буду считать, что это очередное испытание. Постараюсь поддерживать с ним дружеские отношения. Зато теперь Тамэ от меня далеко, можно вздохнуть спокойно. Правда, на его месте оказался человек, у которого привычка громко читать сутры. Избавился от В-29, но попал под обстрел сутр.

Ну вот, началось. Смысл неясен, но слова такие: «О, Мироку, пу-уть к ни-и-рване, три ты-ы-сячи великих миро-о-в…»

Громко, во весь голос. Я обычно и Библию читаю про себя, и молюсь про себя, а ему необходимо, чтобы все его слышали. Да уж, шумное местечко, ничего не скажешь! Ой, смотрите-ка, снег перешёл в дождь.

Вторник

Поздравляю с успешной сдачей дипломной работы! Правда, тебе удалось сдать её буквально за пять минут до крайнего срока, но ты пишешь, что все так делают. Да, лихие нынче студенты.

Рад, что твои труды не пропали даром. Представляю себе этот объёмистый (150 страниц, почти как словарь) том, на обложке которого написано «Взаимосвязь между рисунками больных шизофренией и тестом Роршаха в психологическом аспекте».

Хочу поздравить тебя как можно быстрее, поэтому отправлю это письмо срочной почтой. Ты молодец! Просто умница!

Среда, вечером

С десяти часов утра был на рождественской мессе, у нас её устраивают на три дня раньше, чем на воле. Обычно к нам приглашают церковный хор, но в этом году её служил один патер. У меня есть несбыточная мечта – хоть раз послушать григорианские песнопения в исполнении настоящего хора!

Рад, что тебе понравился мой подарок. Сидзуо Ито хороший поэт. Что касается «Крестного пути», то особо не надрывайся, читай, когда есть настроение.

Ой, кто-то на первом этаже заревел совсем как ребёнок. Наверное, по молодости лет и по слабости характера не выдержал, сдали нервы. Жаль его, конечно, но, по-моему, вовсе неплохо, когда человек может вот так плакать. Когда грустно, лучше выплакаться.

Ну вот, седовласый С. пытается навязать мне дискуссию. Я бы предпочёл поиграть в шахматы, но от него просто так не отвяжешься. Если начать ему отвечать, то спорам не будет конца, а это ужасно утомительно. Я пока ещё не разобрался в его законах перспективы. Но буду стараться.

Четверг, утром

Доброе утро. Вот и Новый год подкрался незаметно. За делами и не заметил. Переезд, уборка, Рождество – всё как на воле. В сущности, наша жизнь, при всём её однообразии, подчиняется общему календарю… Ой, за мной пришли. К чему бы?..

Вечером

Радуйся! Затяжные бури наконец пронеслись, и я в добром здравии встречаю Новый год.

Сегодня все собрались в зале для проповедей и начальник тюрьмы объявил нам: «Вот бури и позади». Радость-то какая! Эцуко, у нас с тобой ещё всё впереди!

А, вот и ужин прибыл. Пока.

…Итак, поверка позади, уже совсем темно. Зимняя ночь ещё больше, чем осенняя, похожа на огромного великана, к тому же в ней ощущается какая-то нервозность. На ужин давали котлеты из китового мяса и рыбу. Так себе.

Похолодало. Мать передала мне пальто с бобровым воротником. Для меня это слишком большая роскошь, я не стал его надевать, а повесил в качестве украшения, если кто-нибудь заглянет в гости – да, у нас тоже бывают гости: начальник зоны, начальник воспитательной службы, – предложу им набросить на плечи. Я-то привык находиться в неотапливаемом помещении, но почему гости должны страдать?

Рождество

Холодно, но ясно, день прекрасный. А как же иначе, сегодня ведь Рождество. Воркуют голуби, и так радостно и легко на душе! Доброе утро.

Догадайся, что на мне сейчас надето? Твой тренировочный костюм, поверх него два свитера – в таком виде собираюсь встретить Святую ночь. Грудь прикрыта, поясница укутана. Никакой мороз не страшен! А всё благодаря тебе.

Гляди-ка, кошечки-то мои как развеселились!

Поздно ночью, вернее рано утром

Тихое Рождество. Как хорошо! Не ложился всю ночь. Не было у меня ни мессы, ни песнопений, ни рождественской ёлки, и всё равно это была прекрасная ночь – в душе звенела ликующая радость, перед глазами, словно призрачные виденья, всплывали картины Святой ночи, которую празднуют сегодня по всему миру.

Утром

Я видел сон. Я умер, и возле меня собрались все, кто меня знал. Конечно, там была ты, потом твой профессор Мафунэ и какой-то неизвестный мне врач (сначала мне показалось, что это Аихара, но нет, Аихара старше). Вы угощались рождественским кексом и разговаривали обо мне. Я никогда не видел ни тебя, ни профессора Мафунэ, но у меня не было никаких сомнений в том, что это именно вы. А сам я, растворившись в воздухе, парил под потолком, смотрел, как вы весело смеётесь, и тоже радовался. Лёгким ветерком летал вокруг, нежно касаясь ваших щёк. Проснулся в недоумении – неужели я ещё жив?..

На следующее утро

Ну вот, сегодня можно в последний раз отправить почту. До шестого числа следующего года писем принимать не будут.

С полуночи дует сильный ветер, шуршит по бетонной стене, стонут, раскачиваясь, криптомерии. Колючий, ледяной ветер проникает и ко мне в комнату. Я даже подумал было – не надеть ли присланное матерью пальто, но решил потерпеть и теперь пишу, дрожа от холода. Обмороженная левая рука покраснела и распухла. Со мной это всегда случается зимой. Почему-то именно левая рука не выдерживает холода. И теперь правая, как заботливый и сильный старший брат, поглаживает свою хилую сестрёнку.

Ну, будь здорова. Приятного Нового года.

Тридцатое декабря

По случаю праздника получил казённый букет. Три тюльпана, две астры, два нарцисса и один ирис. Немного странный набор для нынешнего времени года, наверное из оранжереи.

Интересно, что ты сейчас делаешь? Закупаешь продукты для встречи Нового года или раскладываешь праздничное угощение в фамильные лаковые коробки? Ах нет, это, кажется, полагается делать в последний день года, то бишь завтра.

Я забыл все новогодние обычаи. В военные годы было не до них, а после войны матери не хотелось возиться и мы ничего не делали, у меня осталось только смутное воспоминание, что когда-то во времена моего раннего детства мама готовила дзони.[24]24
  Дзони – суп с рисовыми клёцками и овощами. Новогоднее угощение.


[Закрыть] Ах да, ещё вроде бы была новогодняя лапша. Но и вкус, и сама атмосфера забылись, так что для меня это всего лишь слова.

31 декабря. Последний день года

Сегодня выдали особое угощение – яблоко и новогодние, бело-розовые сладкие пирожки. Вкусно!

Вот и кончился год. Утром я убрал комнату, постирал и, приготовив бельё, которое надену в первый день года, до самого вечера читал. Всю неделю читал буквально как одержимый. «О смерти», «В мире подобий», «Симона Вейль и современность», «Зов любви», «Беседы о Сутре Сердца», «Близость к Богу», «Великое задание», «Психология Юнга», «Психология и алхимия», «Фрейд и Юнг»… Довольно пёстрый список, но мне кажется, он отражает путь, по которому я продвигаюсь. Теперь, ведомый Юнгом, я могу заглянуть в мир подсознания, и это для меня большая радость. А всё благодаря тебе. Правда, боюсь, что в моём собственном подсознании таится что-то злое, демоническое. И я жду отчасти с любопытством, отчасти с тревогой – какие демоны вырвутся наружу?

1 января

С Новым годом!

Получил шестьдесят две поздравительные открытки. Первым делом прочёл твою. Спасибо.

Поздравить меня с Новым годом пришёл начальник воспитательной службы. Когда он сказал: «Поздравляю», у меня возникло ощущение, что этот год будет для меня удачным, и на сердце стало легко. Бури остались далеко позади, они заперты на замок в том, уже мёртвом, времени, которое зовётся прошлым годом. В первые три дня на завтрак будут давать дзони, а на обед – белый рис. Зато подъём, отбой да и всё остальное будет по праздничному расписанию, так что придётся целыми днями сидеть в комнате – ни тебе спортивного часа, ни бани, ни работы.

Вечером

По радио только и слышно – «поздравляю, поздравляю», в результате праздничное настроение куда-то исчезло. В полдень транслировали турнир по «Ста поэтам», и поэт К. каждый раз заканчивал стихотворение, не успевал диктор зачитать начало. Седовласый юноша пришёл в восторг (он всегда приходит в восторг, если встречает человека, более образованного чем он сам) и заявил во всеуслышанье, что за сегодняшний день непременно выучит наизусть все «Сто стихотворений ста поэтов».

Утром выпал снежок, но совсем чуть-чуть. Маловато для зимнего пейзажа. Четыре года назад третьего января за окном было всё в серебре – настоящее снежное королевство, вот и теперь хочется столь же кардинальных перемен. Когда что-то меняется – всё равно что, – на душе становится светлее.

2 января

Читал.

3 января

Читал.

4 января

Первый выход на спортплощадку. Как ты, конечно, догадываешься, – я в своём новом тренировочном костюме.

5 января

Погода прекрасная. Если не считать первого числа, когда шёл небольшой снег, дни стоят на редкость яркие, солнечные. К сожалению, встретиться с солнцем можно только во время спортивного часа, но всё равно приятно – кругом светло и небо такое чистое, синее. Не далее как сегодня, глядя на него, я думал о том, что, в сущности, оно-то и является необъятной (хотя никакими определениями не может быть исчерпана её бесконечность) Вселенной. О Вселенной часто говорят так, будто это какой-то далёкий и чуждый мир, но ведь сама наша планета – часть этой Вселенной. Ценность Земли не в том, что её случайно заселили люди, а в том, что она принадлежит Вселенной, даже наша плоть не является нашей собственностью, она часть Вселенной, и именно поэтому мы не можем ею пренебрегать. И знаешь, я стал молиться, обращаясь к этой Вселенной – и к той, которая внутри, и к той, которая вовне. Свет – это сигнал, который подаёт нам Вселенная, ветер – её ласковое прикосновение, моя душа – язык, на котором она говорит.

Ну что за дела! Опять куда-то не туда занесло, ишь как расфилософствовался! В последние дни у меня прекрасное настроение, я просто хмелею от радости.

Шестое января

Взял одну лепёшечку моти, которые нам выдавали в течение трёх праздничных дней, скрутил в шарик, положил на булочку с начинкой из сладкой бобовой пасты, сверху водрузил мандарин, вот тебе и новогоднее угощение! Смешно!

Повернули выключатель – и весь огромный агрегат, именуемый человеческим обществом, мгновенно пришёл в движение. Даже у нас это ощущается – сегодня я получил всю скопившуюся за последние дни почту. От тебя тоже два письма. Вот радость-то! Спасибо!

Ты в марте заканчиваешь университет и планируешь поступить на работу в психиатрическую клинику, но родители против? Интересно, а как он к этому относится?

У меня уже весь год распланирован. До апреля – то есть до своего сорокалетия – буду все силы отдавать чтению. У меня накопилось огромное количество книг, которые я наметил прочесть, но так и не успел, надо будет начать с тех, что находятся здесь на хранении, попрошу, чтобы их приносили мне поочерёдно. День своего рождения, как обычно, отмечу тем, что наемся до отвала, до ощущения полного довольства жизнью. Потом займусь приведением в порядок всего написанного для журнала «Мечтания». Не для публикации, нет, я хочу подарить эти записки тебе. Я давно отказался от мысли издать их отдельной книгой под своим настоящим именем, тем более что старший брат против. Надеюсь, ты согласишься принять их, мне хочется, чтобы они были у тебя. Да, кстати, может, ты возьмёшь и мои старые записки, которые я назвал «О зле»? К первой странице я приклеил бумажку с надписью: «После моей смерти прошу сжечь», но в последнее время я подумываю, а не заменить ли её другой – «после моей смерти прошу передать Эцуко Тамаоки»? Видишь ли, мне было бы очень приятно сознавать, что я останусь жить где-нибудь в уголке твоей души. Как ты на это смотришь? Надеюсь, ты мне не откажешь. На приведение в порядок всего мною написанного уйдёт около года. Ну а потом… Да, что же потом? Ума не приложу! Вряд ли снова начну писать. Скорее всего, буду почитывать что-нибудь в своё удовольствие, сражаться в шахматы, а может, возьму какую-нибудь работу, как поэт К… Так и проживу «остаток дней своих».

Четверг, вечером

Кажется, уже половина седьмого. Дня три назад как-то сразу и бесповоротно похолодало, до ночи ещё далеко, а изо рта валит пар. И это в помещении. Пишу, дыханием согревая окоченевшие руки.

Сегодня у меня была мать с парижским братом. Он ещё больше растолстел, бакенбарды поседели, на лысой голове проступили пигментные пятна, совсем старик. Как можно было так постареть, ведь он всего на девять лет старше меня! К тому же он страдает приступами астмы, всё время задыхается, отчего речь у него довольно-таки несвязная. Говорит, у его жены-француженки слабое здоровье, в последнее время она всё больше лежит, он собирается даже показать её японским врачам.

В комнате для свиданий был включён паровой обогреватель, так что матери и брату невдомёк, что я живу почти что в холодильнике. А обмороженную левую руку я старался прятать, чтобы не попадалась им на глаза. Стыдно ведь взрослому дяденьке иметь такие руки, я же не ребёнок и сейчас не военные годы! Так что насчёт холодильника это наша с тобой тайна.

Пятница, утром

Погода просто чудесная! Надеюсь, что и сегодня настроение у меня будет отличное! Сейчас дадут сигнал побудки. Откуда я это знаю? Видишь ли, где-то неподалёку, то ли в школе, то ли в церкви, за пять или за десять секунд до подъёма бьют в колокол. От его звона я просыпаюсь, сразу же убираю постель, потом одеваюсь, умываюсь. Поэтому, когда раздаётся сигнал побудки, моя постель уже наполовину сложена.

Да что же это такое? Уже прошло целых тридцать секунд! Часы в нашем учреждении явно отстают. А, вот наконец. Все зашевелились…

Понедельник

С полудня в воздухе кружится лёгкий снежок. Первый раз за последние три недели, с начала года это первые осадки. За день выпало несколько сантиметров. Прекрасный зимний пейзаж. Но к вечеру снег перестал идти, а жаль.

Вторник, вскоре после полудня

Пошёл дождь, чудесный снег тает на глазах. Сегодня нет спортивных занятий, целый день не отрывался от книг. Читаю подряд сочинения Святого Иоанна Креста: «Духовную песню», «Восхождение на гору Кармель», «Живое пламя любви». Завтра хочу заказать новые книги.

У нас здесь ежедневно после утренней поверки принимают заказы. Приходит надзиратель и спрашивает: «Ну, чего бы вы хотели…» В понедельник можно сделать заказ на предметы повседневного спроса и книги, во вторник – на продукты питания, в среду – на марки и книги, в четверг – на продукты питания, в пятницу – на талоны на стрижку, в субботу – на продукты питания. Кроме того, в понедельник, среду и пятницу можно отослать ненужные тебе вещи домой. Заказанные вещи доставляют через два дня. Попросить, чтобы их принесли со склада тебе в камеру, можно в любое время. Обратиться к врачу можно в понедельник, среду и пятницу, а если что-то срочное, то в любое время. Исключение – стоматолог, его день – четверг. Такие старожилы, как я, привыкли к этому ритму, но новички теряются.

Мне уже тридцать девять, иногда я отказываюсь верить, что попал сюда, едва закончив университет. Пятнадцать лет назад ты, наверное, ещё ходила в детский сад. Да уж, для нашей принцессы Эцуко я всё равно что прадедушка.

Скоро принесут кипяток для чая. Выпью кофе. Растворимый кофе разрешается покупать только нам, в этом смысле мы на привилегированном положении. Единственная роскошь, которую я могу себе позволить. В это время я всегда выпиваю чашечку кофе с сухариком (такой совершенно безвкусный, скучный сухарик, какие когда-то давали в армии) – привычка, которой я не изменяю в течение долгих (действительно долгих) лет.

Понедельник, к вечеру

Получил срочное письмо. Ну и дела! Неужели ты с ним поссорилась? Так и вижу, как ты захлёбываешься от рыданий! Факт его близости с другой женщиной подтвердился, и у тебя нет никаких сомнений?.. А он говорит, что не давал тебе никаких обещаний, что семья, дети – всё вздор, что, пока для тебя важны такие глупости, он не чувствует себя свободным, что он и сблизился с той женщиной именно потому, что хотел обрести свободу? То есть он живёт жизнью, в которой нет места «любви» (любви в широком значении этого слова, той любви, о которой я писал сестре Кунимицу), да? Та любовь означает полное доверие и абсолютное всепрощение, только она и делает человека по-настоящему свободным, без неё человек, оттолкнув от себя всех, кто его окружал, становится самонадеянным эгоистом. Ах, как бы я хотел написать ему! Мне его ужасно жалко, ведь когда-то я и сам рассуждал примерно так же. Но, увы, тут я совершенно бессилен.

Воскресенье, вечером

Опять срочное письмо. Ты решила, что попробуешь справиться сама? Очень хорошо тебя понимаю. Целую неделю от тебя не было ответа, и я пребывал в постоянной тревоге, остро ощущая собственное бессилие.

Февраль не за горами, у тебя ведь скоро выпускные экзамены, могу представить, как тебе тяжело. Постарайся побыстрее выбросить его из головы и сосредоточиться на учёбе.

Сильно похолодало. Сейчас соберусь с духом и засяду наконец за чтение «Места человека в природе». Начал было утром, но как-то не пошло, в результате отложил книгу и, собрав в кучу всё, что было грязного, затеял мощную стирку, а потом принялся разбирать письма. Рассортировал полученные за последние два года письма по отправителям, каждую пачку перетянул резинкой и сложил в картонную коробку. Твоя пачка оказалась самой большой, в ней – семьдесят два письма. Поскольку мы переписываемся с тобой с прошлого апреля, то есть меньше года, то получается, что ты писала мне одно или два письма в неделю. Неужели я писал так же часто? Не верится. Спасибо тебе. Твои письма – самое ценное, что у меня есть.

В последние дни волны холода набегают одна за другой, и мой холодильник превратился в морозильник. Замерзает вода в водопроводных трубах, в связи с чем поступило указание пускать воду из крана тонкой струйкой. Даже днём изо рта идёт пар, а когда ступаешь по циновке, она хрустит под ногами и прилипает к подошвам. Впрочем, такая погода хороша для чтения, во всяком случае, я читаю с рекордной скоростью – книгу за день.

Но сегодня с утра мне что-то не по себе. В голову лезет всякая чушь, постоянно вертятся мысли: когда и кто меня предавал. Разнервичался и, чтобы успокоиться, взялся за стирку и уборку – для этого голова не нужна.

Но, получив твоё письмо, взбодрился. Мой сосед снова читает сутру. А седовласый юноша снова с кем-то спорит. Ну и ладно, попробую-ка и я почитать.

Понедельник, утром

Ой, какой сегодня тёплый ветер! Чудеса! Где же вчерашние морозы? Доброе утро, моя птичка. Ты прилетела ко мне вместе с воробьиной стайкой? Я бодр как никогда, такое ощущение, будто для меня нет ничего невозможного. Настроение постоянно меняется, и это выбивает из колеи. Да, старине Такэо явно не хватает душевной закалки, верно? Ладно, непременно поработаю над собой.

Днём

Получил открытку от брата. Оказывается, он был поражён, увидев, как молодо я выгляжу. А я просто законсервировался в том виде, в каком был после окончания университета. К тому же я ведь не зря на равных общаюсь с такой юной особой, как ты.

Спортивный час провёл самым приятным образом. Надел твой рождественский подарок и бегал в одиночестве. Остальные ленились, очевидно считая, что в нашем положении бессмысленно думать о физической форме, куда лучше погреться на солнышке, коль скоро оно вдруг нас сегодня порадовало. Только один я всё бегал и бегал, ощущая необыкновенную лёгкость во всём теле – казалось, ещё немного – и растворюсь во Вселенной.

Вернувшись к себе, поболтал о том о сём с седовласым юношей. Разговаривая с ним, я всегда немного раздражаюсь, но на сей раз наша беседа текла ровно и гладко, слова скользили легко и споро, не цепляясь друг за друга, совсем как лапша, которую выдают во время телевизионных просмотров. Меня не задевали даже его подначивания типа: «Неужели ты этого не знаешь, а ещё выпускник университета». Вот только из-за морозов, которые продолжались вплоть до вчерашнего дня, всё так промёрзло, что меня постоянно бьёт дрожь, потому и пишу коряво, уж извини.

Вечером

Опять похолодало. Пробирает до самых костей. Неужели тепло лишь подразнило? Ах да, ты спрашивала, как я выгляжу в такой холод? Поскольку я успел отморозить уши, то на голову накручиваю полотенце, получается что-то вроде тюрбана, как у индуса. Левую руку плотно обматываю носком, а правую согреваю дыханием, прежде чем взять ручку. Так что зрелище довольно жалкое, прошу прощения.

Вторник, днём

Меня вызывали к начальнику тюрьмы, только что вернулся. Начальника тюрьмы я видел и раньше, во время телевизионных просмотров, но к себе он меня никогда ещё не вызывал, так что я немного удивился. Оказалось, ничего особенного, всего лишь очередная попытка оказать давление… Но больше писать не могу, иначе получу нагоняй от соответствующей службы, той самой, которая обозначает себя цветком сакуры.

У-у-х – потянулся, расправив плечи. Что-то спина затекла. Встречи с начальством плохо действуют на мой позвоночник. Задавака, сморщившись, как Нюня, говорит: «Просто нельзя быть таким расхлябанным», а Кока хихикает.

Сегодня тепло. Ясно. У небес тоже хлопот полон рот – то охлаждай, то согревай. К середине февраля у зимы с весной начинаются раздоры. Но победа всегда за весной. Во время спортивного часа я заметил, что на сакуре набухли почки. Вот радость-то! У нас тут огромная сакура, каждый год она окутывается прекрасным облаком цветов. Давай же, весна, поторопись!

Среда

Только что вернулся из комнаты для духовных занятий. Там меня ждала приятная неожиданность. Отец Пишон принёс мне послушать

Мессу си минор Баха! Правда, здорово? Завидуешь? Представляешь – Бах! За все годы, проведённые здесь, я слушаю Баха третий раз, в предыдущий раз – в прошлом апреле – это была Вторая сюита. Сжал в руке чётки и заплакал. Бах! Каждая клеточка моего тела трепещет, откликаясь на его музыку, я сам словно становлюсь Бахом.

Вечером

Подул ветер. Совершенно неожиданно. Шуршит, трётся о стену. Такое впечатление, что здание поднялось в воздух и летит, словно ковёр-самолёт из арабских сказок «Тысяча и одна ночь». Да, у меня всё в порядке. Единым духом проглотил «О способности воображать» Фретиньи, после чего вернулся к «Месту человека в природе». Там подробно, с научной дотошностью описывается, каким именно образом в нашем мире возникло человечество. Впечатление странное и волнующее, примерно такое же, как от необъятности Вселенной.

После ужина начали было играть с поэтом К. в шахматы, но замёрзли и бросили. Он говорит, что ненавидит ветер. О себе я этого сказать не могу. Приоткроешь окно, и в комнату врываются звуки духового оркестра – волшебная вселенская музыка. Естественно. Ведь ветер рождается из тьмы Вселенной.

Четверг

Сегодня у меня свидание с матерью. С этой мыслью я проснулся. В последнее время мать выглядит счастливой. Сейчас едва ли не самый мирный период в её жизни – на новогодние праздники ей удалось повидаться с внуками, из Парижа приехал брат с женой, я бодр и жизнерадостен (благодаря тебе)… Поэтому я с самого утра с нетерпением жду встречи с ней.

11 час. утра

Только что получил срочное письмо. Да, ты умеешь удивлять, этого у тебя не отнимешь! Неужели ты действительно завтра придёшь меня навестить? Ура! Как же я рад! У меня просто нет слов! Жду! Прилетай скорей, моя птичка!

Странно, правда? Мы с тобой переписываемся уже около года, ты живёшь совсем рядом, но мне никогда и в голову не приходило, что мы можем встретиться. Друзья по переписке – и только! Сознаюсь, иногда мне очень хотелось тебя увидеть. Но признаться в этом я не решался. Сама понимаешь почему. Во-первых, моё положение, во-вторых, жаль было лишать тебя иллюзий. Мне хотелось, чтобы в твоём воображении я по-прежнему жил в средневековой темнице, в совершенно фантастическом месте, которое ты изобразила на своей картинке.

Неужели ты придёшь? Боже, какая радость!

Отправлю это письмо срочной почтой. Но боюсь, до завтра оно всё равно не дойдёт.

Четверг, 2 часа 30 минут дня

Встречался с матерью. Сегодня такой ужасный ветер! Когда меня вели по коридорам, невозможно было открыть глаза, в них сразу же набивалась песчаная пыль. Из этого ветра и возникла мать в своём всегдашнем длиннополом чёрном пальто (весьма своеобразном – оно похоже одновременно на одеяние католической монахини и на модное траурное платье), позвякивая бубенчиками, опираясь на палку. Зрелище впечатляющее! Колдунья, да и только.

Я сказал, что ты собираешься меня навестить, и мать, конечно же, приревновала. Все женщины (и ты не исключение) так устроены. Но, думаю, она сможет тебя полюбить. Картинка из будущего – вы с матерью сидите рядышком и дружески беседуете…

Ветер. Судя по всему, он ещё сильнее, чем вчера. Плотно закрыл окно, но всё равно сквозит. Холодно. Только что со спортплощадки вернулась последняя группа. Чей-то недовольный крик: «Ну и холодрыга!»

Да, кстати, чёрное пальто, в котором ходит мать, – подарок парижского братца. Якобы там у них это последний писк моды.

Вечером

Что-то никак не читается. В последнее время это со мной случается редко. Неужели я завтра тебя увижу? У меня дух захватило от радости, сердце трепещет, замирает от волнения. Играю в шахматы с седовласым юношей. Он играет из рук вон плохо, не может сделать мне мат, даже если я нарочно поддаюсь. При этом всё время меня терроризирует: «Ну всё, надоело, пошёл ты со своими дурацкими шахматами!», «С таким прохвостом, как ты, лучше не связываться. Тоже мне, образованный!» Вот и сейчас: «Да чтоб я ещё когда-нибудь стал с тобой играть!» На самом-то деле он готов в лепёшку расшибиться ради того, чтобы выиграть. Так или иначе, в данный момент мы ожесточённо сражаемся, причём я так замёрз, что надел три свитера, а голову замотал тюрбаном, отчего сделался похож одновременно на эскимоса и на индуса.

Пятница, утром

Под утро мне приснился очень длинный сон. В этом сне бушевал ураган, лил дождь, но, проснувшись, я увидел, что на улице ясно. К чему бы это? Доброе утро. Сегодня ко мне придёшь ты. Скорее бы. Интересно, какая ты? Такая, какой я тебя представляю, или совсем другая? Во всяком случае это письмо – последнее, адресованное прежней Эцуко.

Завтрак. Суп мисо. Должен быть с сухариками, но плавают какие-то ошмётки. Пожалуй, устроюсь в японской комнате и займусь чтением, что ли.

Суббота, рано утром

Только что проснулся. Ещё не рассвело, окно залито белёсым светом ртутной лампы. Вчера происходили какие-то странные события, и не было времени тебе написать. И вот сейчас, лёжа на животе, пишу подробный отчёт.

Сначала во время спортивного часа один из наших вдруг лишился рассудка. Здесь у нас это довольно частое явление, помнишь, я писал тебе о Себастьяне? У молодых людей в какой-то момент просто сдают нервы. Когда мы были на спортплощадке, на небо наползли чёрные тучи, похожие на стадо китов, температура резко понизилась, я сразу же понял, что это неспроста, и точно, едва вернулся к себе, как повалил снег. Такого сильного снегопада давно уже не случалось. Я обрадовался, настроение у меня было приподнятое, но тут же начался приступ головокружения. Такие приступы у меня бывали и раньше, ничего особенного, но я сообразил, что если меня поведут в медсанчасть, то по дороге я смогу посмотреть на снег, и напросился на приём к врачу. (Я тебе уже писал, что смотровые дни у нас по понедельникам, средам и пятницам.) По словам врача, ничего серьёзного у меня нет.

Но мне дали лекарство, от которого на меня напала страшная сонливость, и в результате я допустил непростительную ошибку. После обеда надзиратель сказал, что ко мне пришли, я решил, что это ты, и охотно согласился на свидание, но это оказалась не ты, а представительница какого-то благотворительного общества. И из-за неё мне отказали в свидании с тобой! Ведь нам положено только одно свидание в день. Мне стало так плохо, когда я подумал, что ты вынуждена была уйти ни с чем! Я хотел тут же написать тебе, но снова одолела сонливость, В результате я проспал весь остаток дня и всю ночь. И только утром в спешке принялся за письмо. Пошлю его самой срочной почтой.

Суббота, днём

Вот уж не ожидал, что сегодня увижу тебя! Так обрадовался, что, вернувшись, сразу же сел писать тебе письмо.

Знаешь, именно такой я тебя и представлял – красивой и милой. Даже странно! Когда через приоткрытую дверь я увидел сидящую в комнате крохотную девчушку, мне показалось, что мы давно знакомы. Но на самом-то деле это была наша первая встреча, поэтому сначала я чувствовал себя немного скованно, но быстро расслабился, и мы смогли поговорить по душам, совсем как в письмах.

Голова у тебя хорошо работает, вообще ты умная и добрая, словом, замечательная. Вглядываясь в твои черты, я всё время думал – эта девушка возникла из тех самых писем, которые доставили мне столько радости. Я смотрел на тебя, стараясь надолго запечатлеть в памяти твой образ.

Узнав о том, что тебе пришлось пережить, я пожалел, что не знал об этом раньше, возможно, мне бы удалось дать тебе хороший совет, подобрать подходящие слова утешения. Правда, боюсь, что, если бы я заговорил об этом, ты бы снова рассердилась. Тебе очень идёт, когда ты злишься, ты становишься просто неотразимой. Да-да, советую тебе иногда злиться. Я не шучу. Когда обуревает гнев, лучше не сдерживаться, а дать себе волю. В «Разговорах с Гёте» Эккермана есть эпизод, когда восьмидесятилетний Гёте, весь красный от ярости, сбегает вниз по лестнице. Мне это кажется таким человечным, я всегда невольно улыбаюсь, представляя себе разгневанного Гёте.

Во время нашего свидания у меня случился небольшой приступ головокружения. Ничего особенного, просто отголоски вчерашнего. Меня больше встревожило твоё перепуганное лицо. Приходи ко мне ещё. Я буду тебя ждать.

Вечером

Тепло. На крыше тает снег, слышно, как вода стекает по жёлобу. Весенний снег. Ещё две недели и начнётся март. Интересно, что ты сейчас делаешь? Играешь на пианино или систематизируешь результаты теста Роршаха? Нет, нет, скорее всего, ты только что поужинала сладким картофелем. Решил последовать твоему примеру и открыл банку консервированных персиков. Вкуснотища! Заходи в гости!

Воскресенье, днём

Сегодня видел тебя во сне. Одетая ковбоем, ты выхватила пистолет и – пах-пах! – выстрелила в меня. Ну и лихая же ты девица! Я не без удовольствия повалился на землю, поражённый в самое сердце.

Проснулся, а всё на своих местах. А тебе ничего такого не снилось?

Этот тип опять бубнит свою сутру. В небе целый день рокочет вертолёт. Довольно-таки шумное воскресенье. Выключил радио и пытаюсь читать.

Утром дочитал до конца «Место человека в природе», сейчас читаю «Путь Христа», затем собираюсь взяться за «Святого Иоанна Креста». Почему-то вдруг ужасно захотелось учиться. Встреча с тобой послужила чем-то вроде катализатора, в моём внутреннем мире произошла химическая реакция, в результате которой высвободилась огромная энергия. Да, ещё собираюсь сегодня закончить очередную часть для «Мечтаний». Так что работы невпроворот.

Вечером

Дописал свою рукопись. Весьма цветисто изложил наш с тобой разговор о ладье Харона. Разумеется, я постарался написать так, чтобы никто не понял, с кем именно я разговариваю, можешь не беспокоиться. Не стану же я писать, что это была та самая девушка, которая так бесилась, приревновав меня к сестре Кунимицу? С этой рукописью я мучился последние два дня. И вот – удалось закончить быстро и без особого труда. Со вчерашнего дня меня переполняет какая-то сверхъестественная энергия.

Откуда-то донёсся детский плач, и я вдруг заметил, как тихо вокруг. Бомбардировка текстами сутры прекратилась, вертолёт тоже куда-то сгинул…

Ужин. Сегодня у нас – карри. О-о, какой запах!

Ладно, допишу завтра. Мой маленький дружок! Желаю тебе хорошей недели. А тебе, весенняя сакура, пышного цветенья…

Понедельник, утром

Пасмурный, но тёплый день. За окном завывает ветер, но сегодня он южный и дует в окна противоположного корпуса. Теплынь такая, что даже вспотел. Странная погода. Кажется, такой ветер называется «первый весенний»?

Доброе утро. Ты уже встала? Наверняка ещё крепко спишь. На балконе чирикают воробьи и воркуют голуби. Сейчас дам им немного хлеба. Сразу набросились. Дружно так клюют – и крохотные воробышки, и голуби-великаны. Воробьёв несколько, голубей – пара.

Что ж, пора за дело. «Святого Иоанна Креста» я закончил, теперь надо заняться окончательной обработкой текста для «Мечтаний». Вчера, когда я уже лежал в постели, мне пришло в голову – пусть я не собираюсь издавать эти мои тюремные записки отдельной книгой, но ведь можно подарить их тебе, а для этого хорошо бы сделать вырезки из журналов, подобрать в нужном порядке и сброшюровать. Мне будет приятно, если какая-то частица меня останется с тобой и после моей смерти. О большем я и не мечтаю. А вот что делать с записками «О зле»? В них заключено всё моё бесславное прошлое, боюсь, как бы у тебя не сложилось обо мне превратного представления. Ладно, ещё подумаю.

Как хорошо, что мне удалось тебя увидеть! А уж при мысли, что ты снова придёшь ко мне… Ой, дождь пошёл! Стучит по стеклу. Каждый новый дождь приближает весну. Ты в марте кончаешь университет. Весна, весна, пора цветенья! В апреле у меня день рождения, попирую на славу! Сорок лет, какие наши годы! С твоей-то точки зрения я, наверное, совсем старик, но у меня такое ощущение, будто жизнь только начинается.

Знаешь, я никогда в жизни не бывал так счастлив. У меня установились более чем доверительные отношения с матерью, у меня есть такой замечательный друг, как ты, умеющий превращаться в птичку и навещать меня в моём уединении, я вполне здоров, если не считать случайных и незначительных головокружений… Чего ещё желать? От детства у меня не осталось никаких светлых воспоминаний, во время войны жизнь была ужасной, а в послевоенные, студенческие годы – ещё хуже. Правда, я никогда не чувствовал себя таким счастливым. И мне приятно сообщить об этом мадемуазель Эцуко.

Судя по всему, движение на скоростной магистрали стало более интенсивным. Ежеминутно слышится шуршание мокрых шин по асфальту. Скоро отбой. А, вот уже и сигнал…

Поверка позади. Приходил зонный. Вчера он тоже у меня был. Небось, с воскресенья так и не уходил домой. Да, начальству тоже нелегко приходится.

Завтрак… Что ты думаешь нам дали? Картофельный суп, мой самый любимый. И – такая удача! – там было целых три картофелинки. Размял и съел. Объедение!

Ну, а теперь – за работу.