Текст книги "Водораздел"
Автор книги: Николай Яккола
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 46 страниц)
Хотя на нарукавных повязках у вторгшихся весной 1918 года в северную Карелию белофиннов и было написано «За Карелию», шли они сюда с мечтой о Великой Финляндии. Карельские крестьяне чутьем поняли, по какому делу явились эти незваные гости, и изгнали их со своей земли. Но такая встреча не охладила пыла «друзей» Карелии, и как только они узнали, что карельский отряд распался, решили снова попытать счастья.
До Ухты от Пирттиярви было верст семьдесят. Пока доберешься – на лошади ли, пешком ли, по воде ли, – уж и натрясешься, и нагребешься, и нашагаешься.
– Н-но-о! – поторапливал Хилиппа лошадь.
Они уже доехали до Кормуссалми и спустились на лед пролива. Конь у них был хороший, а пролив Кормуссалми шириной всего в четыре версты, и вскоре они были уже на другом берегу. Впереди, сквозь морозную дымку, виднелось Савилосо – хутор этот состоял всего из одного дома да хозяйственных пристроек. Путники редко заворачивали в Савилосо – до Ухты отсюда оставалось верст пять. И Хилиппа тоже дернул за вожжи, когда лошадь хотела было повернуть к жилью.
На полпути между Савилосо и Ухтой дорога проходила мимо небольшого озера, на противоположном берегу которого виднелось какое-то продолговатое строение с несколькими высокими трубами. Видно было, что это не жилое помещение. «Что же это?» – полюбопытствовал, Ханнес.
– Кожевенный завод, – ответил отец. – Разве по запаху не чуешь?
Эта дубильня, принадлежавшая какому-то ухтинскому богатею, была едва ли не единственным «промышленным предприятием», если ее можно так назвать, во всей беломорской Карелии.
От кожевенного завода было версты две до Ликопя, с которого начиналось село Ухта. Первые дома, мимо которых проехали путники, ничем не отличались от изб в Пирттиярви, но вскоре они увидели более современные дома, большие и покрашенные, с просторными пристройками. По правую руку показался красивый дом, покрашенный в красный цвет. Ханнес разглядывал его с любопытством.
– Это и есть дом купца Сергеева, – пояснил отец.
С этого дома и началась застройка этой окраины Ухты. Правда, старый хозяин дома в Ухте не жил, он обосновался в Каяни.
Колея от полозьев проходила позади построек, сворачивала затем на небольшое озерко и опять поднималась на крутой берег, с которого направо, насколько хватало глаз, простиралось огромной снежной пустыней озеро Среднее Куйтти. Наконец, впереди появилась белая церковь: путники были уже в Рюхье, как называлась эта часть села, расположенная в устье реки Ухты.
– Где здесь живет Хотатта Ремшуев? – спросил Хилиппа у маленького лыжника, попавшегося им навстречу. Щеки у мальчугана были пунцовые, ободранная шапка-ушанка лихо заломлена.
– Это полоумный, что ли? – спросил мальчик, остановившись, и показал налево: – Вон в том доме…
– Полоумный? – повторил Хилиппа удивленно.
С Хотаттой они были старые знакомые: когда-то коробейничали вместе. Хилиппа слышал, что Хотатта вернулся из ссылки после свержения царя. Неужели он там в Сибири сошел с ума?
– Милости просим, – встретила их хозяйка, растерянно всматриваясь в незнакомых гостей. Хозяин дома, черноволосый бородатый мужчина высокого роста, не обратил на вошедших никакого внимания. Словно не замечая их, он продолжал выстругивать что-то из куска дерева. Рядом с ним сидел мальчик лет пяти-шести.
– А сюда мы поставим трубу, вот так, – говорил Хотатта сыну. – На таком поезде можно доехать хоть до Оулу…
– Не признает, – сказал Хилиппа хозяйке.
Только теперь Хотатта поднял голову и взглянул на гостей быстрым безразличным взглядом из-под густых нависших бровей.
– Как у вас-то сей год, уродилось что-нибудь? – спросила хозяйка, стараясь занять гостей.
– Плохо уродилось, плохо, – ответил Хилиппа.
Хотатта что-то пробормотал, нахлобучил шапку и вышел из избы. Мальчик побежал за ним следом.
– Ни на шаг от отца, – сказала хозяйка. – Я ведь за Хотаттой в Сибирь поехала. А родила в Кеми, там-работала в столовой судомойкой. Садитесь к столу, чай-то горячий еще. Как узнал Витя, что отец домой приехал – давай плакать: поедем домой – и все. А отец-то к нам не заехал, сюда прямо отправился. Мы тоже поехали. Кое-как добрались до Ухты. Посмотрела я – до сих пор плакать хочется! Ну какая мне радость? А Вите-то он отец. Как увидел – прыгнул на шею. Нет, не буйный… Только иногда расходится, когда ребятишки начнут дразнить. Наверно, опять пошел кому-нибудь дрова пилить. Дома ничего делать не хочет, а к людям идет – и дров наколет, и воды наносит. Хоть жив остался, А Еремеев так и умер в Сибири. Вот так и живем, не живем, а мучаемся. Корова есть. Лошади нет. Да и на что она нам? Негде нам ее даже держать. У Васселея, у соседа, есть и лошадь, и места у него в избе хватает. Один живет. У него и эти курсанты столуются…
Хозяйка ясно давала понять, что у них в избе гостям негде ночевать. Впрочем, Хилиппа и сам это видел.
– У меня места хватит, – сказал Васселей, когда Хилиппа попросился на постой. – Вот корову только что подоил.
Ханнес с удивлением рассматривал разговорчивого хозяина. Васселею на вид было лет пятьдесят, а бороды у него не было. Одет он был как мужик, а говорил, что только что доил корову. Ханнес впервые видел человека, по которому трудно было понять, мужик это или баба.
Утром Хилиппа спросил у Васселея, где находятся курсы.
– Вот от церкви немного пройдете, увидите правление. Такой двухэтажный дом, – пояснил Васселей. – Там и будут эти курсы.
Хилиппа и Ханнес отправились искать правление. Ханнес все думал о Васселее и удивлялся: каких только чудес не повидаешь здесь, в большом мире.
Здание волостного правления они нашли в самом устье реки Ухты. Его построили лет десять назад, к 300-летию дома Романовых. Но волостному старшине и писарю недолго удалось посидеть в новом здании – пришла революция и правление опустело. Пустым здание казалось и теперь. Только где-то слышалось постукивание. Хилиппа и Ханнес пошли на стук и в одной из комнат обнаружили, к своему изумлению, Хотатту, который строгал что-то на верстаке.
– Жандарм пришел, – буркнул Хотатта, увидев Хилиппу. Видимо, усы Хилиппы напомнили ему о жандармах. Бросил рубанок и вышел, бормоча что-то под нос.
– Не обращайте на него внимания, – сказал Хилиппе вошедший в комнату незнакомый мужчина. – Он немного того…
И мужчина покрутил пальцем у виска.
Это был столяр-финн. Двери и окна в здании правления были сделаны им, а также и верстак, за которым только что работал Хотатта. Впрочем, по профессии этот человек был учителем ремесел. Пришел он в Ухту еще до мировой войны, но в его рюкзаке, помимо столярного инструмента, были и брошюры, предназначенные сельским жителям. Благодаря тому, что он был умелым столяром, ему удалось завоевать доверие у местных жителей и заниматься пропагандой националистических идей, ради чего он и прибыл в Карелию. Прошлой осенью ему, пришлось бежать вместе с разгромленной экспедицией Малма. Но недавно он вернулся в Ухту и теперь занимался снабжением курсов, открытых Временным комитетом.
– Да, курсы здесь, – отвечал финн. – Вот они занимаются.
И он показал за окно. Хилиппа подошел к окну и увидел группу одетых в гражданское молодых парней, занимающихся на льду реки строевой подготовкой.
– Говорят, миллеровцы собираются напасть сюда, – пояснил финн. – Кестеньгу они уже взяли.
– А какое-нибудь правительство здесь есть? – встревожился Хилиппа. – Раз такое творится…
– Есть, есть, – успокоил его финн. – Теперь у карел свое собственное правительство. Вон там, в архиерейском доме помещается…
Для того, чтобы получите представление о том, какое большое село Ухта, достаточно было пройти из одного конца, из Рюхьи, до другого – Ламминпохьи. Архиерейский дом стоял на самой окраине, на опушке леса. Его специально построили для архиерея, но так как архиерей не приехал, дом заняли под приходскую школу. После свержения царя школа перестала действовать, и с тех пор дом пустовал, пока в нем не разместилось Ухтинское правительство, или, как его называли официально, Временный комитет.
– Где здесь правительство-то? – спросил Хилиппа у пожилой женщины, набиравшей на дворе из поленницы дрова.
– Ступай на второй этаж, там найдешь. Правительство или что оно там такое, не знаю, – сказала женщина.
Хилиппу приняли не сразу. Члены комитета, обсуждали какие-то вопросы внешней политики. Пришлось ждать конца заседания.
Разговор в архиерейском доме вызвал в Хилиппе разноречивые чувства. То, что ему сказали, вселяло в него надежды, но, с другой стороны, он был обеспокоен тем, что вместо учебы Ханнес мог оказаться на войне.
– Может случиться так, что курсы на какое-то время будут прерваны, – сказал он сыну, не вдаваясь в более подробные объяснения. – Ну, ты ведь уже взрослый мужчина.
Утром Хилиппа поехал в обратный путь.
– Будь мужчиной, – сказал он на прощание сыну.
Проехав Вуоккиниеми и спустившись на лед озера Чена, Хилиппа вдруг вспомнил про ящик с винтовками, о котором ему рассказывал Сергеев. Вон там, на берегу залива Айонлахти, торчат колья прясла. Значит, где-то здесь и лежит подо льдом тот ящик. Только трудно его достать со дна…
Вернувшись домой, Хилиппа решил переговорить с Пулькой-Поавилой. Поавила, конечно, красный, ну так что с того, он может еще исправить свою ошибку. А к слову Поавилы в деревне прислушиваются, это – главное…
Пулька-Поавила толок в ступе сосновую кору, когда пришел Хилиппа.
– Не хочешь поехать на заработки? – поздоровавшись, спросил Хилиппа. – Извозом заняться?
– Так лошади-то у меня нет.
– На моей поедешь, – сказал Хилиппа. – Надо возить муку с границы до Ухты. Мне самому некогда. А Ханнес…
– Раньше так говорили: когда в извоз едешь, никогда не знаешь, достанутся тебе пироги и пышки или одни шишки, – усмехнулся Поавила, не отрываясь от работы.
– Мукой будут платить.
Доариэ подняла голову, но ничего не сказала, только выжидающе поглядела на мужа.
Оставив работу, Поавила сел на лавку.
– Ну, что еще нового скажешь?
– Там хорошо встретили, – с удовольствием сообщил Хилиппа. – У нас, у карелов, есть теперь свое правительство.
Но Хилиппа не рассказал о том, что «душой» этого правительства был один из тех людей, что осенью пришли из-за границы и, переночевав у него, продолжали путь в Ухту. Он не рассказал и о том, что еще до создания ухтинского Временного комитета правительство Финляндии предоставило ему заем в два миллиона марок. Впрочем, о последнем Хилиппа мог и не знать.
– Кому свое, кому чужое, – буркнул Поавила, хмуря брови. – А что с Мурмана слышно?
– Какие-то миллеровцы, говорят, идут оттуда на нас, – стал рассказывать Хилиппа. – Уже взяли Кестеньгу, А ты вот не понимаешь своей пользы. Ты хочешь, чтобы миллеровцы пришли и всю нашу Карелию взяли? Этого ты, что ли, хочешь?
Нет, этого Поавила тоже не хотел. Да, жизнь становилась все запутанней, все труднее разобраться, что к чему. Черт бы побрал всю эту политику! А, может, Хилиппа просто хочет заманить его в ловушку? Ведь не всякому его слову можно верить.
Но на этот раз Хилиппа не обманывал. Он рассказывал о том, что слышал в Ухте. Позднее, уже после отъезда Хилиппы, в Ухту приехал гонец из Кестеньги и сообщил, что к ним действительно нагрянул отряд миллеровцев. Человек сто пришло из Кеми. Пришли мобилизовать карелов в армию генерала Миллера.
После того, как британские войска покинули Мурманск и Архангельск, генерал Миллер растерялся и не знал, что ему делать. Он чувствовал себя обманутым. Но потом до него дошли обнадеживающие вести о том, что Деникину и Колчаку удалось добиться успеха, и он тоже решил еще раз попытать счастья и бросить свою армию в новое наступление на Медвежьегорском фронте. Но для наступления нужно было пополнить войска. А где взять людей? Генерал-губернатор Мурманска издал приказ о мобилизации всех карелов, пригодных к несению военной службы. Карелам были обещаны всякие блага – и большие деньги, и безбедное существование семьям тех, кто пойдет воевать за «единое отечество и свободу». Но карелы не пошли воевать. На своем горьком опыте они уже познали, о каком едином отечестве и о какой свободе идет речь. Тогда миллеровцы решили направить из Кеми в Кестеньгу карательный отряд под командованием барона Тизенхаузена. Почему именно в Кестеньгу? Видимо, потому, что в деревнях кестеньгской стороны не было или было совсем мало крестьян, служивших в распавшемся карельском отряде – отряд был в основном сформирован из ухтинцев. Кроме того, миллеровцы знали, что в Ухте – свое правительство. Правда, они не признавали этого правительства, считали его незаконным, марионеточным, но все-таки правительство-то существовало. Полагая, что Ухтинское правительство не успело еще распространить свою власть на Кестеньгу, карательный отряд Тизенхаузена отправился туда. Но кестеньгские мужики вовремя узнали о приближении карателей и сбежали в деревню Кяпяля. Туда же сошлись мужики и из других деревень. Из Кяпяля отправили гонца в Ухту узнать, что им делать. Из Ухты был тотчас же послан вооруженный отряд. Ханнес тоже был в отряде. Таким образом в Кяпяля оказалось свыше двухсот вооруженных крестьян. Они не стали дожидаться карателей и пошли им навстречу. Ничего не подозревавшего Тизенхаузена с его отрядом застигли врасплох в деревне Суурисаари. Карателям пришлось сложить оружие. Свыше восьмидесяти миллеровцев были разоружены, взяты под стражу и доставлены в Кестеньгу. Это была уже настоящая война. Впрочем, до кровопролития дело не дошло, но в переговоры миллеровцам пришлось вступить. Переговоры шли в Ухте. Завершились они тем, что миллеровцев отпустили из плена, но только без оружия.
Ухтинский Временный комитет начал спешным порядком готовить созыв окружного собрания.
От Пирттиярви надо было послать двух делегатов. Мужики собрались в мирской избе держать совет.
– Там речь пойдет о важных делах, – говорил Хилиппа. – Судьба карельского народа будет зависеть от этого…
– А я своей глупой башкой пришел к такой мысли, что судьба наша от нас уже не зависит, – заметил Пулька-Поавила. – От других она зависит. Вот!
– …И о конституции речь пойдет, – продолжал Хилиппа, выкладывая все, что он узнал во время поездки в Ухту.
– Да людям-то никакие конституции не нужны, лишь бы жилось в мире да согласии, – прохрипел Срамппа-Самппа.
– Давайте не будем превращать в шутку серьезное дело, – сказал Крикку-Карппа. – Надо выбрать, раз велят. Может, пошлем Хилиппу?
– Нет, Хилиппу мы не выберем, – заявил Теппана.
Хилиппа взглянул на него исподлобья: если дело и дальше пойдет так, то вся его затея с выборами провалится.
– Хилиппа, конечно, самый подходящий человек, чтобы поехать на такое собрание, – поддержал Хёкка-Хуотари Карппу.
– Пусть едет. Все равно ему хочется, – согласился Теппана, возражавший против Хилиппы только чтобы подразнить его.
– А кто второй? – спросил Хилиппа, довольно поглаживая усы.
– Хотя бы Ховатта, – предложил Крикку-Карппа.
– Нет! – воспротивился Хёкка-Хуотари. – Еще убьют его там. Ведь грозились. Пусть сидит дома.
– Надо послать туда Поавилу, – сказал Теппана. – Должны там быть и такие, кто не только печется о своей выгоде, но и о народе думает…
Придя домой после собрания, Поавила опять сел перед камельком плести корзину. Нет, не здесь решается их судьба, размышлял он. В Мурманске ее решают… Потом ему начало казаться, что и от него тоже кое-что зависит. И он решил поехать. Надо, раз уж мужики выбрали. Только в санях Хилиппы он не поедет. Хилиппа, конечно, придет и будет приглашать, – как же, он теперь стал таким добрым… Нет уж, без него обойдемся…
Хилиппа действительно пришел. Поавила уже закончил корзину и как раз смолил лыжи.
– Ты что – на лыжах? – удивился Хилиппа.
– На лыжах сподручнее. Ежели придется посередине собрания уйти, скорей до дому доберешься, – ответил Поавила и сунул лыжу в печь. Подержав над огнем, он стал натирать ее кожаной рукавицей.
Хилиппа махнул рукой и ушел.
– Ему, вишь, хочется на лыжах прокатиться, – со смешком рассказывал он в деревне. – Когда только несчастный ума-разума наживет!
Рано утром Поавила закинул за плечи кошель и, наказав Хуоти непременно починить матери пьексы, пока он будет в Ухте, отправился в путь.
Зима уже клонилась к весне. Временами даже светило солнце, но оно еще не пригревало, и снег не таял. Лыжи шли хорошо, и первую часть пути Поавила прошел довольно легко, но потом, чем дальше уходил он от своей деревни, тем сильней рубаха прилипала к мокрой от пота спине. Хилиппа был уже в Ухте, когда туда пришел Пулька-Поавила, уставший и весь в поту. Он завернул в один дом и попросился на ночлег.
– Бывал я в вашей деревне, – сказал седобородый хозяин дома, узнав, откуда Поавила. – Давно, правда. Еще в молодости, когда ходил коробейничать. Не из того ли ты дома, где у входа ступа всегда стоит?
– Из того самого, – ответил Поавила, усмехнувшись.
Старик стал рассказывать, что нового в Ухте. Поавила узнал, что собрание должно открыться в архиерейском доме. Оказалось, сын старика, молодой хозяин дома, тоже собирается на это собрание.
Когда они пришли, собрание уже шло.
– …Народ, который поет руны «Калевалы», хочет жить своей жизнью, – по-фински говорил с трибуны кто-то голосом проповедника. – Карелы хотят самоопределения. Они доказали это, выступив в Кестеньге с оружием в руках против правительства Северной области…
Пулька-Поавила слушал оратора, время от времени посматривая вокруг, нет ли кого знакомых. Ну и народу собралось! Человек сто, а то и больше… Поавила чувствовал себя как-то скованно: не было той непринужденности, с какой он сидел на сходках в своей деревне. А вот Хилиппа сидит… На самом первом ряду уселся. Там же сидит и тот хозяин из Вуоккиниеми, к которому убежала с пастбища лошадь, что подарил ему Теппана. Да и рыжебородый, который ведет собрание, вроде тоже знаком. Ба, да это же Юрки Напсу. Прошлой зимой, говорят, был в Кеми на собрании карелов, а теперь вот здесь… Все потому, что грамотный…
– После революции в России творится что-то несуразное, – рассуждал с трибуны новый оратор, говоривший уже по-карельски. – Нашему брату трудно понять, что к чему. Мысли во все стороны разлетаются, как комары в дыму…
«Как комары в дыму…» – повторил про себя Пулька-Поавила. Значит, не у него одного все перепуталось в голове.
– …Нам, карелам, приходится воевать за отечество за тысячи верст от дома против неведомых нам стран, – продолжал оратор. – И теперь опять надо идти на войну? А чего ради нам идти помогать Миллеру воевать против рабочих и крестьян? Из-за хлеба? Так если Миллер не даст хлеба, то Финляндия даст…
– У нее у самой нету… – громко сказал Поавила и засмеялся.
Все повернули головы, стали всматриваться, кто это такие речи ведет, Пулька-Поавила сделал вид, что это не он выкрикнул, и тоже стал оглядываться. Он обратил внимание, как внимательно, с какой-то странной усмешкой поглядел на него человек, сидевший на два ряда позади него. По одежде человек этот явно не карел…
– Туйску! – прошептал на ухо Поавиле его спутник, с которым он пришел на собрание.
Туйску? Конечно, это его не настоящая фамилия. Говорили, что он – сын известного оленьего короля с Халлатунтури. Может быть… Точно ведь никто этого не знает.
Далеко не все знали и о том, что основание Временного комитета в Ухте было в сущности делом рук этого Туйску. Действовал он весьма дипломатически: официально он являлся всего лишь послом правительства Финляндии в Ухте и на собрании присутствовал в качестве «наблюдателя», подобно другим гостям из-за рубежа, сидевшим рядом с ним в этом зале. Пусть карелы сами решают свои дела.
Но у Пульки-Поавилы было такое ощущение, словно за его спиной затевали что-то таинственное, и он опять невольно оглянулся. И тут ему подумалось, что, видимо, весь секрет политики заключается в том, чтобы за спиной народа делать всякое. Занятый обдумыванием этой своей мысли, он даже не замечал, кто на трибуне.
– …В России все по-другому, там классы всякие есть. А у нас, в Карелии-то, ни помещиков, ни буржуев, одни только трудящиеся, – говорил кто-то с трибуны. – Потому и власть в Карелии должна быть не такая, как в России. Ведь нет ни богатых, ни бедных, ни белых, ни красных, а все – карелы…
Уже около двух лет в этих краях не было фактически никакой власти, и теперь предстояло решить вопрос, какая власть должна быть здесь у них. Нашлись и такие, кто считал, что власть вообще ни к чему, только налоги ей надо платить, уж лучше без всякой власти. Но им возразили – как же без власти, какая-то власть должна все же быть.
– Давайте советы сделаем, – предложил тогда сын старика, у которого Поавила остановился.
Пулька-Поавила тоже считал, что надо создать советы, но их никто не поддержал. Большинством голосов собрание решило основать в Карелии такую же республику, какая была в Исландии. «Исландия? А где же это такая страда? – пытался вспомнить Поавила, впервые услышавший это название. – Существует ли вообще такая страна?..»
Тут он увидел, что Хилиппа снова поднял руку. «Что он теперь хочет сказать? А-а, о том, чтоб присоединить Карелию к Финляндии…»
– Да мы же тогда помрем с голоду, – не выдержал Поавила.
– Чего ты там бурчишь… Иди сюда и выступи, – сказал ему Юрки Напсу.
– Я вот о чем… Ведь мы помрем с голоду, если к Финляндии присоединимся, – заговорил Поавила, поднявшись с места. – Брюхо никогда не врет. Финляндия-то хлеб тоже в России всегда покупала…
В таком духе выступили и некоторые другие, и поэтому постановили, что судьбу беломорской Карелии должен решить сам народ. Надо провести референдум, пусть народ решает…
Когда речь зашла о лесах и было предложено, что половина лесных угодий должна принадлежать государству, четверть – общинам, остальное остается в частном владении, Пулька-Поавила опять не выдержал.
– Бревна соседям, а кору карелам, так что ли? – крикнул он с места.
Заграничные наблюдатели посмотрели на него долгим взглядом.
Прозаседали целую неделю. О чем только не говорили. О дорогах и моторных лодках. О торговле – что, пожалуй, лучше всего организовать ее на основе кооперации… Об организации школ. И о богослужении – надо, чтобы служба велась на родном языке…
Потом прошел слух, что из Кеми идут… китайцы. Целый отряд китайцев. Иностранные «наблюдатели», члены Временного комитета и те из делегатов собрания, у которых имелись основания опасаться за собственную судьбу, поспешно уселись в сани и помчались через замерзшее Куйтти к границе. Однако большинству депутатов, по их мнению, бояться было нечего, и они как ни в чем не бывало собрались в архиерейском доме на очередное заседание, хотя и знали, что красные уже в Рюхья, на другом конце села.
– Жить, конечно, можно было бы и с русскими. Да только они вот все воюют. Если не с кем-нибудь, то промеж собой, – рассуждал с трибуны один из депутатов. – А мы не хотим никаких войн…
Вдруг оратор осекся: в дверях появились два человека в красноармейской форме с наганами на поясе.
– Продолжайте, продолжайте, – сказал один из них по-русски.
– …и мы не вмешиваемся в дела русских, – продолжал оратор. – Русские призна́ют наш нейтралитет. Ежели мы будем нейтральны, то нам не нужна и армия.: Ведь на нас никто не нападет, если мы будем нейтральными.
Но оратора никто уже не слушал: все смотрели с любопытством на красноармейцев.
– Да они вовсе не китайцы, – зашептал кто-то. – Они же люди как люди…
– Товарищи! – сказал один из красноармейцев, поднявшись на трибуну. – Вы, наверно, еще не знаете, что Красная Армия уже в Кеми. Белогвардейцам и всяким им подобным крышка. Я не умею говорить по-вашему. Вы хоть понимаете меня?
– Понимаем, понимаем, – закричали из зала. Всем понравилось, что красноармеец говорил по-карельски, хоть и не на их диалекте, но все же понятно.
– …Белофинны пугали вас, что идут, мол, китайцы. Так ведь? А пришли…
– Белофинны уже удрали за границу, – бросил кто-то реплику.
– …Теперь в России власть рабоче-крестьянская. И мы пришли, чтобы освободить вас от буржуазной эксплуатации. Вот какие дела… – говорил красноармеец.
Когда красные ушли, зал зашумел, загудел. Что им теперь делать? Об этом горячо спорили. Пулька-Поавила тоже взял слово. Он хотел высказать мысль, которую вынашивал дома – что судьба такого маленького народа, как они, карелы, зависит от того, что делается в большом мире, но ему не дали договорить. Большинство считало: поскольку они, карелы, не вмешиваются в дела русских, то пусть и русские не вмешиваются в их дела, пусть уходят по-хорошему, а то Финляндия не даст хлеба. Это решение и было доведено до сведения красных разведчиков.
Тогда Поавила махнул рукой на все собрание – «уж коли высказаться не дают, так чего тут…» – и на следующее утро больше не пошел в архиерейский дом на заседание. Он встал на лыжи и направился домой.
Стояла оттепель. Снег прилипал к лыжам. «Весна вроде начинается, – размышлял Поавила, изредка отталкиваясь палками. – Вот таковы дела… А ведь и раньше наш брат карел в голодные годы на Мурманке пропитание добывал. Впрочем, кое-кто, конечно, кормился коробейничеством в Финляндии. Гляди-ка, уже до Ухты телефон провели…»
До Вуоккиниеми оставалось несколько верст, когда Поавила увидел вдали целую вереницу легких саней, ехавших ему навстречу. Лошади бежали рысью, и Поавила решил, что это возвращаются мужики, отвозившие из Ухты к границе иностранных «наблюдателей», «министров» Временного комитета и часть депутатов окружного собрания. Но в санях сидели не только мужики-возчики, но и те, кого они должны были переправить на финскую сторону. Так, значит, они не удрали за границу…
Оказалось, беглецы из Ухты остановились в Вуоккиниеми и продолжали заседать там. На этих заседаниях они от имени карельского народа приняли решение об отделении Карелии от России и присоединении ее к Финляндии и сформировали так называемое правительство Беломорской Карелии. И теперь они возвращались в Ухту, чтобы добиться утверждения этих решений на продолжавшемся там окружном собрании. Так что в санях теперь сидел не какой-то Временный комитет, а настоящее правительство; в санях ехали и финские хозяева, содержавшие это правительство, и их единомышленники-карелы.
– Ушли красные из Ухты? – крикнули из передних саней Поавиле. Конечно, они и так знали, что красные ушли – они все время поддерживали связь по телефону со своими людьми, оставшимися в Ухте.
Зато Пулька-Поавила не знал. Когда он уходил из Ухты, красные оставались там. Неужели ушли обратно в Кемь? Может, испугались распутицы, побоялись, что их так мало и что на них могут напасть… Или, может, они только за тем и приходили, чтобы узнать, как тут обстоят дела? Да уж, наверное, ушли, раз эти возвращаются…
У Пульки-Поавилы снова было такое ощущение, словно за его спиной затевали что-то непонятное. Он остановился и оглянулся. Лошади были уже далеко.
«Обратно идут, вот окаянные…»
