Текст книги "Водораздел"
Автор книги: Николай Яккола
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 46 страниц)
Кепку надеть он забыл. Так с открытой головой и побежал к Маланье Филипповне.
Матрена села на кровать. Пекка присел рядом и обнял ее за плечи. Она закрыла лицо руками.
– Почему ты плачешь, Матрена?
Девушка посмотрела Пекке прямо в глаза.
– А ты серьезно или просто…
– Ну как ты можешь такое…
Матрена взяла Пекку за руку и подвела его к иконе, висевшей в углу комнаты. Опустившись на колени, она заставила его тоже встать на колени рядом с собой и начала молиться.
– Святая божия матерь, будь свидетельницей…
Пекка повторял за ней слова молитвы. Потом, повернув голову девушки к себе, начал целовать ее.
– Сейчас отец придет. Будет тебе…
Отец пришел с Маланьей Филипповной. Она бросилась обнимать Матрену.
– Я так рада за тебя, голубушка. Я уж спать ложилась, вдруг является твой отец и говорит…
– Давайте выпьем за счастье молодых, – предложил Фомич, разливая по чашкам принесенное с собой вино. – Обутку твою я сегодня все равно не починю. Да ладно, сапоги у тебя теперь хорошие.
Выпив, Маланья Филипповна опять затараторила:
– Где же мы возьмем белое платье? – беспокоилась она.
– Да не надо белого. – Матрена вся залилась краской. – Не до белого платья теперь…
Они еще долго сидели, пили вино и говорили о будущей жизни. Потом Маланья спохватилась и заторопилась домой.
– Мне пора. Утром надо рано на работу. Пойдем, Фомич. Места у нас хватит. Пусть молодые тут вдвоем.
Фомич поцеловал дочь в лоб и пожал Пекке руку.
– Ну, дай вам бог счастья, – пожелала Маланья.
Пекка и Матрена остались вдвоем.
Пулька-Поавила привык вставать рано. Когда он проснулся, все еще спали. Протерев глаза, Поавила всполошился и стал тормошить соседей.
– А где Пекка?
Крикку-Карппа и Теппана спросонья не могли ничего понять.
– Я думал, что вижу сон, а это был не сон. И ружье взял.
Пулька-Поавила стал одеваться.
– Я еще вчера понял, зачем ему это ружье, – сказал Теппана.
– Только бы людей не вздумал стрелять! – испугался Крикку-Карппа. – Ружье-то охотничье.
– Не грех кой-кому влепить хороший заряд, – прокряхтел Теппана, натягивая на ноги английские ботинки.
«Чего только на белом свете не бывает! – думал Пулька-Поавила. – Бедная девчонка. Надо пойти пожаловаться. Если никто не пойдет, пойду я…»
Наивное дитя природы, он все еще верил в то, что есть законы и есть власти, которые обязаны помочь.
– А Совет здесь еще есть? – спросил он Теппану.
– Зачем тебе он?
Пулька-Поавила замялся. Что-то помешало ему сказать, по какому делу он хочет обратиться к властям. Подумав, он ответил нерешительно:
– Да надо бы сходить объяснить, почему я весной не попал на уездный съезд Советов.
Теппана захохотал.
– От всего Совета одна вывеска осталась, – сказал он сквозь смех. – Уж ты, брат, лучше не ходи туда. А то возьмут и арестуют.
Арестуют? Это почему, же? – недоумевал Поавила. За что его должны арестовать? Теппана еще долго смеялся над ним.
Когда Теппана ушел по каким-то своим делам в штаб отряда, Поавила предложил Крикку-Карппе отправиться в город.
– В чайную зайдем заодно, – уговаривал он.
– У меня в кармане ни копейки, – отнекивался Крикку-Карппа, решивший, что его спутник хочет выпить.
– У меня еще есть, – похвалился Поавила, вытащив из кармана несколько смятых керенок.
За вокзалом они опять натолкнулись на торговок. Интересно, о чем они теперь говорят? Мужики остановились послушать.
– Болезней своих навезли, проклятые баночники. Вот, мол, вам гостинцы, – жаловалась одна из женщин.
– Скоро шесть исполнилось бы, а вот… – плакала другая. – Сегодня ночью, бедненький, умер.
– У Евдокии сын тоже, говорят, заболел.
Из разговора женщин пирттиярвцы поняли, что с приходом англичан в Кеми началась какая-то страшная болезнь.
– Хоть бы скорей выбраться отсюда, – вздохнул Крикку-Карппа.
– Выберемся, – заверил его Поавила. – Теппана вчера говорил.
До города они не добрались.
Не дойдя еще до скалы, Пулька-Поавила и Крикку-Карппа услышали позади себя конский топот. Они едва успели отскочить в сторону, как мимо пронеслись несколько всадников. Следом за ними шагом ехали еще двое вооруженных. Решили пропустить и их. Между лошадей шли три человека в рабочей одежде с завязанными за спиной руками. Пирттиярвцы не верили своим глазам: один из арестованных был Пекка Нийкканайнен.
– Передайте Наталии поклон… – сказал Пекка, проходя мимо остолбеневших земляков.
– Молчать! – зло оборвал его один из стражников.
– Передадим, – крикнул вслед Пулька-Поавила, опомнившись.
Что же случилось с Пеккой? – гадали расстроенные мужики, глядя вслед процессии.
– Не надо было давать ему ружье, – вздохнул Крикку-Карппа.
Но он ошибался. Ружье тут было ни при чем. Час назад рабочие депо отказались приступить к работе, требуя наказать солдат, виновных в изнасиловании. Прошел слух, что из Архангельска, где еще действовал губернский Совет, в Кемь направляются два представителя, уполномоченные губсоветом выяснить обстоятельства убийства руководителей Кемского уездного Совета, и что эти представители уже в Попов-острове. И рабочие депо, ободренные этим известием, собрались на митинг протеста. В депо тотчас же примчался со своими конными жандармами Тизенхаузен. Увидев среди рабочих Пекку, барон воскликнул: «О, реквизитор!» И махнул нагайкой: «Этого тоже заберите!»
Жандармы и арестованные уже скрылись из виду.
– Давай не пойдем в город, – решил Пулька-Поавила и повернул назад.
Перед глазами у Пульки-Поавилы все время стояли родные места. При мысли о них щемило сердце и казалось, что они, эти леса и озера, зовут к себе. Да, скоро они вернутся. Прогонят руочи. И первым делом начнут убирать хлеба. Хоть и не ахти какой богатый урожай, а все же свой. А потом, попозже, когда наступит осень, можно будет приняться и за новую избу. Хуоти, наверно, уже окорил бревна для нижних венцов. Только бы поскорее выбраться отсюда.
Им не пришлось долго ждать. На следующий день им дали по мулу и велели возить продовольствие и снаряжение к низовью Кемского порога, к Зашейку, как его называли местные жители. Некоторое время пирттиярвцы с удивлением рассматривали мулов: «И этих длинноухих баночники с собой привезли». Поудивлявшись, стали выполнять приказ.
В Зашейке грузы перетаскивали с подвод в лодки и доставляли по воде к порогу Вочажу, что находился повыше Ужмы. Вочаж был не такой длинный, как Ужма, и каменистых перекатов на нем было меньше, но своей могучей силой и величественной красотой он не уступал Ужме. Надо было кричать прямо в ухо, чтобы стоящий рядом человек услышал тебя сквозь шум порога. Никто из старожилов не помнил, чтобы кому-нибудь удалось пройти через Вочаж. Правда, говорили, что когда-то давным-давно нашелся отчаянный человек, который рискнул вступить в единоборство с порогом и преодолел его. Но никто не мог точно сказать, как это было и кто был этот смельчак. Рассказывали, что многие пытали свое счастье на Вочаже и после, но никому больше не удалось выбраться из порога живым.
В низовье Вочажа, на берегу перешейка, был причал, где и приставали к берегу лодки, доставлявшие грузы из Зашейка. Затем лодки волоком перетаскивали через перешеек, а грузы переносили на себе. Это была нелегкая работа. Из Кеми надо было отправляться чуть свет, и только к позднему вечеру путники добирались до верховья Вочажа. Здесь они и ночевали, в избушке у порога, построенной подужемцами для путников.
Намаявшись со своими длинноухими непривычными «конями», Пулька-Поавила и Крикку-Карппа попросили перевести их на Вочаж. Здесь вместе с такими же негодными к строевой службе пожилыми мужчинами они несли охрану складов отряда.
Вечерами они сидели в избушке, покуривая и пробуя ром, который им выдавали в отряде. Хотя они и считались всего лишь обозниками, паек им полагался такой же, как и другим бойцам. А почему бы им и не выпить? Времени хватает, и забот у них никаких, только сиди да смотри, чтобы не стали воровать эти ящики да мешки.
– Ох уж и пришлось с этим дьяволом почертыхаться, – посмеиваясь, вспоминал своего мула Пулька-Поавила.
– А как же это англичане свои поля пашут на такой ленивой скотине? – удивлялся Крикку-Карппа. – Видать, бедная эта страна, Англия-то. Но откуда у них всякие ромы и прочее добро?
Пулька-Поавила, повидавший мир больше, чем его товарищи, стал объяснять:
– У них, брат, по всему миру владения имеются. Вот откуда они и привозят всякие ромы и прочее. Потому они и к нам пожаловали – может, и в наших лесах чем-нибудь можно поживиться. Дьяволы!
– Да не ругайся ты, – остановил Крикку-Карппа захмелевшего собутыльника.
– А что? – Пулька-Поавила опять налил себе рома. – Мы ведь почти уже дома. Имеем мы право говорить свободно или не имеем? Да, о чем это я? Ага, вспомнил… Они и свои болезни привезли с собой. Уже, говорят, в Подужемье эта зараза…
Они еще не успели побывать в деревне, но слышали, что там началось какое-то поветрие.
– А мне все равно, чья власть, лишь бы было что жрать, – вступил в разговор пожилой легионер. – Удержись большевики – мы бы как тараканы подохли от голода.
– Ты, видать, не был на фронте, – ответил отделенный. – Там и при царе приходилось ремень подтягивать.
– А верно, что царя-то расстреляли? – спросил его Крикку-Карппа. – Что и семью тоже…
Но Пулька-Поавила перебил его:
– А ты помнишь, как староста проводил у нас сходку?
– Это не тогда, когда ты пообещал подарить царю свои рваные порты?
– Тогда, тогда, хах-ха! Порты совсем были рваные, а лахтарям мы еще покажем… Улепетывать будут без оглядки. Вот! А потом я начну строить новую избу… Да, избу…
Утром сильно болела голова и не хотелось ни с кем разговаривать. Пулька-Поавила не мог вспомнить, что он вчера говорил. «Конечно, какие-нибудь глупости. Впрочем, что до речей пьяного. Пьяный несет всякую чушь, которую всерьез не стоит принимать», – успокаивал себя Поавила.
– На занятия! – услышал он крик отделенного.
«Вот еще, на занятия», – проворчал Пулька-Поавила и, бросив окурок на землю, неохотно пошел в барак.
Командир отделения решил обучить своих стариков обращению с винтовкой, поскольку им таковые выдали. Была у него и другая цель – пусть убедятся, что он бывал на войне и разбирается в таких делах побольше, чем они, и что его не напрасно поставили командовать ими.
– Эта штука называется затвором, – начал объяснять отделенный. – А это – курок.
Командирами в карельском отряде были вернувшиеся с фронта унтер-офицеры и просто рядовые солдаты русской армии. Они знали только русские слова команды, и поэтому все занятия проводили на русском языке. И делопроизводство в отряде тоже велось на русском языке. Их отделенный, родом из Юшкозера, тоже называл части винтовки по-русски, но потом перешел на родной язык.
– Вот штык. У германцев штык не такой. У него как нож. Им можно и резать. Но штык русского образца лучше. В штыковом бою немец не выдерживал. Такой как всадишь, то и у лахтаря морда скривится…
Так на занятиях да в караульной службе проходил день за днем.
Однажды к берегу в низовье порога причалила лодка, из которой вышли Ховатта и еще два каких-то незнакомых офицера. Один из офицеров был англичанин, а другой оказался карелом, родом из Костамукши. Как потом выяснилось, этот костамукшец в поисках лучшей доли побывал даже в Америке, где научился болтать по-английски. Он был переводчиком в штабе карельского отряда.
– Какая красота! – воскликнул англичанин, обозревая раскинувшиеся во все стороны, насколько хватало глаз, лесные просторы. Но приехал он совсем не для того, чтобы любоваться лесными пейзажами. Он прибыл инспектировать интендантскую службу отряда.
– Да, продовольствия завезено немало, – заключил инспектор, когда они осмотрели склады.
Продовольствия и снаряжения действительно было завезено немало, больше, чем требовалось отряду.
– Есть договоренность с полковником Пронсоном, что по пути отряд будет пополняться, вербуя крестьян из карельских деревень, – пояснил через переводчика Ховатта. Он, конечно, не стал раскрывать перед англичанином, для чего он постарался захватить в поход как можно больше продовольствия и обмундирования.
Пулька-Поавила и Крикку-Карппа думали, что Ховатта подойдет к ним и поговорит, но он только мимоходом пожал им руки и пошел дальше. То ли он стеснялся говорить с ними при англичанине, то ли торопился. Офицеры, судя по всему, действительно спешили. Через полчаса они уже отправились обратно в Кемь.
Приезд инспектора навел мужиков на мысль, что отряд должен вот-вот выступить. На следующий день они укрепились в своих предположениях, побывав в Подужемье. Туда они поехали в надежде, что в каком-нибудь доме их угостят молоком – так им уже надоел солдатский харч.
С заводи, откуда они приближались на лодке к селу, Подужемье выглядело таким же, как и раньше, только у лодочных причалов было больше обычного только что сделанных новых лодок. Многие из них даже не были просмолены – видно, не успели.
Пулька-Поавила и Крикку-Карппа знали, для кого предназначены эти лодки.
– Маловато, пожалуй, их, – подумал вслух Поавила, резким гребком поворачивая лодку к свободному причалу. – Ведь человек триста отправляется…
– А старые лодки? Вон их сколько, – сказал Крикку-Карппа, подняв весла и оглядывая берег, вдоль которого стояли лодки по одной, по две у каждой бани.
– Вот у подужемцев житуха, – позавидовал он. – Такого заработка у нас в Пирттиярви не бывает.
Они не знали, что эти лодки были сделаны подужемцами бесплатно. Подужемские мужики, навоевавшиеся уже на фронтах мировой войны, не испытывали никакого желания отправляться снова на войну в верховину, как они называли карельские деревни, расположенные в верховье реки Кеми. Впрочем, их никто и не заставлял идти туда воевать: отряд был сформирован из добровольцев. Но чтобы не оставаться в стороне, они согласились в короткое время сделать лодки для отряда.
– Эй, эй!
Пулька-Поавила и Крикку-Карппа оглянулись: из окна одной избы кто-то махал им рукой.
Это был Теппана.
– Милости просим, заходите, – радушно встретила вошедших хозяйка дома, еще довольно молодая миловидная женщина.
Теппана сидел за столом в одной нательной рубахе, точно хозяин дома. Сразу можно было заметить, что он успел хватить.
Теппана со своим взводом прибыл в Подужемье вечером. В Кеми им, как разведчикам, которые должны были выступить в путь первыми, выдали паек больше обычного. Так что они чувствовали себя вправе погулять, благо было на что. И если бы Теппана не хлебанул еще дома, вряд ли ему пришло бы в голову пойти знакомиться с женщиной, о которой ему как-то рассказывал Харьюла. И если бы Степанида не отведала вместе с ним в честь знакомства того же рома, может, ничего бы и не произошло. Но все случилось именно так, а не иначе. На утро Степанида, выгоняя корову в лес, рассказывала своей соседке:
– Лежу я в кровати. Смотрю – мужик входит. Ничего не говорит. Снимает шапку – и за стол. Я думаю, чего это он. А он ест, ест. Поел, перекрестился. И снимает пиджак. Сел на край кровати. Ничего не говорит. Я думаю, чего это он…
Степанида принесла Пульке-Поавиле и Крикку-Карппе по кринке молока. Попив молока, мужики почувствовали себя почти как дома. Потом Теппана, вытащив фляжку, попросил:
– Степанидушка, подай-ка пару чашек.
Хозяйка с готовностью бросилась выполнять просьбу. Когда она принесла чашки, Теппана обнял ее за талию и привлек к себе.
– Отстань, бесстыдник. – Степанида вырвалась и пошла опять к буфету, ворча под нос: «При людях…»
– Вот ужо я расскажу Моариэ, – пригрозил Крикку-Карппа, щуря свои маленькие глаза.
– Ш-ш! – Теппана погрозил пальцем, потом показал на висевшую на стене фотографию. – Поглядите-ка сюда.
На снимке были два бравых солдата. Один сидел, другой стоял, опустив руку на плечо товарища.
– Да это ты, – Пулька-Поавила узнал в одном из солдат Теппану.
– Хороший был товарищ, – вздохнул Теппана. – Только сложил голову… А за что?
На глаза Степаниды навернулись слезы.
– Принеси и себе чашку, – сказал ей Теппана. – Выпьешь с нами, помянем Николая. Да не реви ты, слезами горю не поможешь…
Крикку-Карппа, морщась, отодвинул свою чашку: «Не могу я…» Поавила выпил. За упокой души погибшего солдата он не мог не выпить. Ведь где-то там сложил голову и его старший сын. А теперь и он сам тоже отправляется в опасный путь. Кто знает, может, и ему не суждено добраться до дому.
– Вот приедем домой и опять свою власть установим, бедняцкую власть, – сказал Теппана, утирая губы рукавом рубахи. – Шкуры-то своей мы не продали, хотя и в чужой шкуре ходим.
«Как знать, – подумал про себя Пулька-Поавила. – В отряде разное толкуют. Один одно, другой другое».
– И Пекку они забрали, – сказал он.
– Забрали и выпустили, – ответил Теппана. – Пришлось выпустить, потому что мы потребовали. А то б мы им такое устроили…
Пулька-Поавила был рад, что мужики из отряда сделали то, что он сам собирался сделать в Кеми. «Выходит, они за права человеческие борются», – подумал он о легионе с возросшим уважением.
Пекку действительно освободили. Обращение правительства Советской России к британскому правительству с нотой протеста по поводу убийства руководителей Советской власти в Кеми, прибытие в Попов-остров представителей Архангельского губсовета, возмущение, которое вызвали злодеяния белогвардейцев и их заморских «союзников» среди населения – все это заставило командование оккупационных войск маневрировать. Всю вину оно свалило на некоторых распустившихся солдат и офицеров. Новый начальник гарнизона Пронсон вызвал к себе коменданта Кеми Тизенхаузена и отчитал его, порекомендовав избегать таких методов, которые могут повлечь за собой разногласия среди своих. Солдат, совершивших изнасилование, отправили на фронт, а арестованных освободили. Сделано это было для того, чтобы успокоить возмущенных рабочих.
– Пекка теперь в отряде, – продолжал Теппана.
– Вступил, значит?
– Пришлось. А то бы не выпустили, – ответил Теппана.
Вот оно что! Это дополнение Теппаны испортило радужное настроение Пульки-Поавилы.
Финские буржуи
решили воевать… —
затянул Теппана. – Ну мы этих вояк… Дьявол побери… штыком: раз – и в брюхо. Таков приказ.
– Скоро ли выступим? – спросил Поавила.
– Утром узнаете, – ответил Теппана с загадочной улыбкой.
В избу вбежал сын Степаниды. Теппана подозвал мальчика к себе и, зажав ладонями его голову, пошутил:
– Этот Коля парень что надо: голова как репка, лоб что у быка – крепкий, а брюхо как у генерала.
Все засмеялись, а Коля спросил:
– У тебя есть пустые патроны?
– Пока нет, но скоро будут, – ответил Теппана.
– А куда же девался Тимо Малахвиэнен? Что-то о нем не слышно ничего, – спросил Пулька-Поавила.
– Его расстреляли в Кеми, – сообщил Теппана. – Еще весной, когда Советы были. Руочи послали его шпионом.
От этого известия, вернее от того, что Теппана сообщил его таким беззаботным тоном, Пульке-Поавиле стало совсем не по себе, и он заторопился уходить.
– Пора. А то отделенный подумает, что мы сбежали.
– Попейте еще молочка, – предложила им Степанида и принесла по новой кринке молока.
Мужики опорожнили кринки, вытерли молоко с усов, поблагодарили и пошли.
На обратном пути Пулька-Поавила сидел на веслах, Крикку-Карппа правил.
– Ты заметил, как Теппана со Степанидой-то, а? – спросил Крикку-Карппа. – У самого дома баба да ребенок.
Крикку-Карппа был человеком набожным и такие вещи он не одобрял. Поведение Теппаны не укладывалось в старые добрые традиции. Кроме того, эти его разговоры о штыках, всаженных в брюхо, о расстреле Тимо оставили у Крикку-Карппы на душе нехороший осадок, и Теппана представлялся ему теперь только в плохом свете. Пульке-Поавиле тоже не понравилась развязность Теппаны, но они оба решили, что Моариэ говорить ни о чем не стоит.
На следующий день рано утром Теппана со своими разведчиками прибыл на трех лодках к Вочажу. Быстро перетащив лодки в верховье порога, они вновь погрузили в них свои тяжелые рюкзаки и отправились дальше, навстречу неведомой судьбе.
– Кланяйся там нашим, – крикнул Поавила Теппане, уже вскочившему в лодку.
– Поклоны-то обязательно дойдут, – сказал Теппана, усаживаясь на корме. – Ну, владыка ветров, помоги гребцу, пособи веслу.
Лодка отошла от берега.
В полдень на Вочаже стало еще оживленнее и шумнее. Одна за другой подходили лодки из Зашейка. Их было немало: ведь в поход отправлялись две роты отряда. Часть штаба и солдат оставили в Кеми как бы заложниками, чтобы отряд не вздумал разбежаться по лесам или повернуть оружие против тех, кто его ему дал. Кроме того, остались заболевшие «испанкой» – так называли свирепствовавшую в Кеми болезнь. Часть людей пришлось оставить на Вочаже – охранять склады отряда. Получилось так, что Пулька-Поавила отправился на первых лодках с грузами, а Крикку-Карппе приказали остаться. Он не знал, радоваться этому или печалиться. Хотя лодки с грузами и шли в арьергарде отряда, все же никто не мог быть уверен, что противник не оставил засады. Вдруг откуда-нибудь с берега из-за ели грянет выстрел и… А, с другой стороны, хотелось скорей попасть домой.
– Скоро начнут жать ячмень, – вздыхал Крикку-Карппа, почесывая затылок.
– Служба есть служба, – отрезал отделенный. – Да ведь бабы и раньше жали ячмень.
Пришлось Крикку-Карппе остаться на Вочаже. С печальным видом он стоял и смотрел, как Пулька-Поавила сел, в лодку и вместе с другими пожилыми мужиками отправился в путь. Вот уже его лодка скрылась за излучиной.
Теппана со своими людьми, плыл уже далеко впереди. Настроение у разведчиков было приподнятое. «Нечасто идут в наступление вот так, как мы, повернувшись спиной к противнику», – смеялись они, налегая на весла.
Река Кемь и ее берега были давно знакомы этим мужикам: многие из них еще в довоенные годы промышляли здесь извозом и работали на сплаве. Кто знает, может быть, именно кто-то из них срубил или доставил на берег реки вон те бревна, застрявшие на камнях бог весть еще когда. А вот стоявшую на мысе «контору», как в этих местах называли избушку, в которой останавливался подрядчик, никто из них не ставил: эта древняя развалюха была построена еще в те времена, когда здесь в береговых лесах только начиналась заготовка древесины. Места здесь были не очень богаты лесом, все, что можно было вырубить, вскоре вырубили, и из года в год лесозаготовки переносились все выше по течению реки, все ближе к верховью, к их родным местам, куда они сейчас возвращались с оружием в руках.
– Ребята, давайте перекусим, – предложил Теппана.
На пустынном берегу, где чернел круг от давно горевшего костра, они устроили привал. Поели, отдохнули часок – и опять вода весело заплескалась о борта лодок.
К вечеру добрались до Кривого порога, где решили заночевать.
В низовье извилистого Кривого порога стояло два дома. В избе, куда зашли разведчики, семья сидела за ужином. Старый хозяин дома, рыжебородый патриарх, ужинал отдельно за маленьким столиком из своей посуды. Теппана ввалился в избу, не перекрестившись, не заметив, что хозяин дома старовер, наскоро осенил себя крестом и сказал:
– Хлеб-соль!
– Милости просим, – тихо ответил старик. Он встал из-за стола и перекрестился.
Остальные тоже молча вышли из-за стола. То ли так требовали их старообрядческие обычаи, то ли потому, что люди, вошедшие в дом, были с оружием. Когда Теппана спросил, не появлялись ли в их местах руочи, все посмотрели на старца и молчали, ожидая, что тот скажет.
– У нас никого не бывало, – ответил старик дрожащим голосом, словно испугавшись. – В Паанаярви заходили…
Что могли знать здесь на Кривом, откуда до Подужемья было верст тридцать и до Паанаярви столько же! А то, что сказал старик-старовер, Теппане было известно еще в Кеми, куда пришло также немало мужиков из Паанаярви. Командование карельского отряда имело довольно точные сведения о расположении белофинских гарнизонов. Однако Теппана, шедший со своим взводом в авангарде, должен был с самого начала пути проявлять осторожность и проверять на месте данные, полученные в штабе. Любые неожиданности могли подстерегать их в таком походе. Пока все шло хорошо. На пути из Подужемья до Кривого не было даже порогов, которые могли задержать их продвижение. Зато с Кривого путь был уже тяжелее.
Сразу с утра, как только сели в лодки, пришлось взяться за шесты и, упираясь ими в дно, толкать лодки вверх по порогу. Шли у самого берега. Течение в Кривом не очень сильное, и бывалым гребцам, умевшим орудовать шестами, понадобилось не так уж много времени, чтобы добраться до верховья порога, где они опять могли сесть за весла. Но через несколько верст пришлось снова встать и взять в руки шесты. Начался порог Шомба, не особенно бурный, но зато длинный, протяженностью восемь верст. Спускаться по Шомбе нетрудно, но подъем требует сил, потому что все время надо идти на шестах. За Шомбой – Юма. Порог этот почти такой же буйный, как Вочаж. В его клокочущих водах бревна потоньше ломаются, как спички. Мало кто осмеливался спускаться по нему на лодке. А подняться по Юме на шестах никому не удавалось. Чтобы преодолеть его, лодки надо тащить бечевой вверх по боковому протоку между берегом и небольшим скалистым островком. Пока путники доберутся до верховья порога, они так устанут, что устраивают привал и подкрепляются. Так было заведено с давних времен. И разведчики Теппаны тоже остановились передохнуть на берегу, где были места для костров и даже с приспособлениями, чтобы подвесить котелки над огнем.
– Да, Юма еще тот порог, – проговорил кто-то, когда мужики поели и закурили после сытной еды.
– Порог как порог, – заметил Теппана. – Плеснет чуть водички за ворот да и только. Мы с сыном Пульки-Поавилы прошли его.
Мужики встретили слова Теппаны с явным недоверием.
– Хоть у Ховатты спросите, – сказал Теппана. – Мы с ним вместе отправились на войну. Ховатта не посмел сесть в лодку, так мы вдвоем с Иво спустились.
Но мужики все равно не поверили и решили между собой, что их командир, кажется, любит завирать.
Трудным и опасным был и следующий, Белый порог. Вот уже, кажется, силы его на исходе и течение вроде становится тише, но река вдруг круто поворачивает и, словно собрав новые силы, делает стремительный рывок, с грохотом проносясь через так называемый Престольный камень. Этот камень, находящийся на самой середине порога, очень коварен: его не видно, только по течению воды кормщик может угадать его. А проходить его нужно впритык, иного пути нет. Года два назад не очень опытный кормщик не сумел миновать камень, и все пять человек, находившиеся в лодке, погибли. Трудно спуститься через Белый, да и подняться нелегко. Все пять верст надо идти на шестах или же тащить лодку на веревках, пробираясь по густым зарослям, выходящим к самой воде. Уж тут-то сто потов прольешь и руки и плечи бечевой натрешь.
Преодолев Белый, мужики вздохнули с облегчением: в этот день им не предстояло больше подниматься по трудным порогам.
Берега, мимо которых они теперь гребли, заметно отличались от берегов в низовье реки: здесь по обеим сторонам реки рос уже настоящий лес. И контора, показавшаяся на берегу, имела совсем другой вид, чем та, у которой они вчера отдыхали. Это было добротное строение, срубленное, наверное, всего несколько лет назад. Однако устраивать здесь привала не стали: к вечеру надо было успеть добраться до Паанаярви.
– Лодка! – вдруг крикнул Теппана.
Мужики схватились за винтовки и, как по команде, повернули головы.
– Рыбаки, – сказал кто-то. – Перестали грести, испугались, наверно.
Уже можно было разглядеть, что за веслами сидит женщина, а правит лодкой старик с окладистой бородой. Судя по всему, они действительно направлялись на рыбалку.
– Не бойтесь, – крикнул Теппана по-карельски. – Мы свои…
Лодка стала медленно приближаться.
– Ортьё, ты их знаешь? – спросил Теппана у разведчика, который был родом из этих мест.
Ортьё напряженно вглядывался в приближающихся рыбаков.
– Кажись, отец… – обрадованно сказал он. – А вот женщина…
Ортьё был еще не совсем уверен, что это действительно она… Ведь он сразу после свадьбы ушел на войну и с тех пор жену не видел. Да, это была она, Сантра…
Лодки поравнялись, но сидевшие в ней все еще не узнавали Ортьё: он был в незнакомой форме легионера.
– Ортьё!
Глаза женщины залучились радостью, потом из них хлынули слезы.
Теппана, догадавшись, что Ортьё встретил свою жену, заработал веслами, подгребая вплотную к борту встречной лодки.
– Давай, обними жену-то, – сказал он весело.
– Лодку перевернешь, – смеялась Сантра со слезами на глазах, когда муж стал обнимать ее, перегнувшись через борт.
– Вернулся, наконец-то, – прохрипел старик-бородач. – За целый год ни одного письма.
– Да я писал, да… – стал оправдываться сын.
– Хоть строку бы написал, – ворчал отец. – Мы-то тут уж чего не думали. Ну, слава богу…
– Отец, повернем домой, – предложила Сантра. Тот ничего не ответил.
– Вы, никак, рыбачить отправились? – спросил Теппана.
– Да, сети поглядеть, – ответил старик. – Хотя, конечно, успеем и утром их посмотреть.
– Ну тогда, Ортьё, давай перебирайся в свою лодку, – приказал Теппана, подмигнув мужикам.
Ортьё перешел в свою лодку, которая была знакома ему еще с тех пор, как он мальчонкой ездил на ней на рыбалку, и хотел было сесть рядом с женой, чтобы помочь ей грести.
– Да я одна, – запротестовала Сантра. По карельским обычаям сидеть за веслами следовало женщине, и Сантра не могла нарушить этот обычай, тем более в присутствии чужих мужиков.
Ортьё сел напротив жены. Сантра гребла, смущенно потупя глаза.
– Чего же вы вчера не пришли, добрый бы улов вам достался, – сказал отец Ортьё, когда его лодка после поворота снова поравнялась с лодкой Теппаны. – Повеселиться приходили. Из Хайколы.
– Сколько их было? – спросил Теппана.
– Говорили, человек пять было. А в Хайколе их того больше.
Когда показалось село, старик сказал, оглядывая лодки:
– Ну, наконец-то мы избавились от этих разбойников. Только вас-то маловато что-то.
– За нами еще едут, – успокоил его Теппана.
На следующий день в Паанаярви прибыли основные силы отряда.
Раскинувшееся по обеим берегам Кеми-реки старинное село Паанаярви, по-русски Панозеро, было центром Панозерской волости. Здесь находилось волостное правление, была церковь и школа. До Паанаярви отряд дошел, не встретив сопротивления. Но дальнейшее продвижение требовало осторожности. По разработанному еще в Кеми оперативному плану силы отряда в Паанаярви разделились. Первая рота получила задание дойти на лодках по реке Кемь до Юшкозера, разгромить расположенный там гарнизон захватчиков и далее следовать по лесной тропе до Костамукши, уничтожить находящихся там белофиннов и напасть с тыла на Вуоккиниеми, где группировались основные силы неприятеля и где следовало ожидать наиболее сильного сопротивления. Вторая рота должна была напасть на Хайколу и уничтожить хайкольский гарнизон белофиннов, дойти по лесным тропам до Ухты, разгромить ухтинский гарнизон, а затем, проделав часть пути по воде, часть по суше, выйти к Вуоккиниеми и атаковать окопавшихся там белофиннов одновременно с первой ротой, только с другой стороны, так, чтобы противник оказался как бы в клещах.
