Текст книги "Водораздел"
Автор книги: Николай Яккола
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 46 страниц)
– Ну вот, год господином был, а собакой на весь век прослыл.
Мужики рассмеялись.
– А что? – Петри недоверчиво взглянул на них. – Навыпускал денег, которые ни на что не годны…
Пулька-Поавила сидел ошеломленный: новость, которую привез Хуотари, была все-таки неожиданной.
– А кто же там к власти пришел? – спросил он.
– Этого свояк не знает, – ответил Хуотари.
– Ну, пойдет теперь заварушка… – прищурил желтоватые глазки Крикку-Карппа, с умным видом поглаживая свою лысину. – Если началась драка за власть…
– Так что не торопись ставить избу, – посоветовал Хёкка-Хуотари Поавиле. – Подожди, пока погода прояснится. Кто его знает, что еще будет. Лучше день переждать, чем неделю страдать.
Поавила сидел и думал. Нет, не стоит верить всяким слухам!
– Если тишь дома просидишь, будешь в бурю грести… Так-то! – сказал Поавила и с таким решительным видом сунул под мышку наточенный топор, что мужики удивленно переглянулись.
II
Новость, которую Хёкка-Хуотари принес с погоста, заставила Поавилу крепко задуматься. До сих пор он был уверен в себе: ему казалось, что он разбирается в событиях времени и правильно представляет себе свое будущее. Но, оказывается, он ошибался. Вскоре с погоста пришла еще одна новость: с войны вернулся сын волостного попа и рассказал, что власть в Петрограде взяли какие-то коммунисты. Это известие так встревожило Поавилу, что он даже сна лишился. Он знал большевиков, с одним из них, с Михаилом Андреевичем, сидел в одной камере. Большевики – люди честные, они за простой народ. А коммунисты – кто они такие? О коммунистах Поавила слышал впервые. «Коммунисты? Гм! – бормотал он, доставая с лежанки свои пьексы. – Навыдумывают всяких названий. Простому мужику не разобраться в этих партиях…»
– Что ты там пыхтишь, точно кошель плетешь? – спросила Доариэ, услышав сердитое кряхтенье мужа.
– Вот черти, как ссохлись, – пыхтел Поавила, пытаясь натянуть на ноги покоробившиеся пьексы.
Наконец ноги были втиснуты в пьексы. Поавила медленно поднялся, напялил треух, поглядел на потолок, словно прикидывая, сколько он еще продержится, и вышел напоить лошадь.
Мерин повернул голову на скрип дверей и тихо заржал. «Ишь ты, еще ржет старый», – усмехнулся Поавила и похлопал мерина по крупу.
Мерин был намного старше лошади Хёкки-Хуотари и вообще уступал той в бойкости, но после летнего нагула выглядел неплохо. Поавила только с началом жатвы привел его из леса. Целое лето мерин пасся на воле, гулял в лесу с колокольчиком на шее вместе с остальным табуном. Даже после всех осенних работ мерин ничуть не выглядел заезженным. «Так что бревна возить на нем можно… – думал Поавила, поддерживая коленом ведро с водой, в которое лошадь уткнулась мордой. – Только надо еще подождать… Пусть прояснится».
Позавтракав, Поавила взял топор, снял хомут с прибитого возле голбца деревянного гвоздя и вышел.
За речкой Поавила повернул коня на узкую тропу и поехал по молодому ельнику. Когда-то здесь росли и большие деревья, но теперь только кое-где стояли старые березы с шершавой, потрескавшейся корой. Их развесистые ветви были сплошь покрыты поблескивавшей от утренней зари изморозью. Утро было ясное и прозрачное, и Поавила уже издали разглядел тетеревов, рассевшихся на одной из берез. Впереди темнела покрытая ельником сопка. На самой вершине ее возвышалась вековая ель с оголенной верхушкой – сигнальная ель, на макушку которой во времена шведских набегов насаживали сноп соломы и поджигали его, чтобы предупредить жителей соседних деревень об опасности.
Мерин неторопливо тащился по направлению к этой ели, Поавила сидел, погрузившись в свои мысли, и только изредка понукал лошадь.
Доариэ не спросила Поавилу, куда он едет, она никогда не вмешивалась в его дела. Управившись со своими утренними делами, она собралась помолоть на ручном жернове ячмень, но увидела, что к ним идет Хилиппа. «Чего ему от нас надо?» – удивилась Доариэ.
– Мир дому сему, – поздоровался Хилиппа. – Давно я у вас не был.
– Милости просим, – ответила Доариэ, ставя берестяную коробку с ячменем на лавку.
– Молоть собралась?
– Да. Хочу кашу сварить на обед.
– Осенью смололи бы побольше на моей мельнице, так не надо было бы теперь каждый день крутить жернов.
Незадолго до падения самодержавия Хилиппа купил в Кеми новые жернова и построил мельницу. Мужики поначалу было воспротивились, потому что Хилиппа решил построить свою мельницу повыше того места, где стояла общинная мельница, но потом все же уступили: жернова общей мельницы совсем истерлись, а денег для приобретения новых у общины не было, да и большинство мужиков еще не вернулись с войны.
Доариэ молчала, словно не расслышала слов Хилиппы.
– Уж больно твой Поавила гордым стал… – продолжал Хилиппа. – Где он?
– Да, кажется, бревна поехал рубить.
– Значит, в лес уехал… А у меня к нему дело. Ладно, потом зайду, – сказал Хилиппа и ушел.
Доариэ ошибалась. Поавила поехал заготовлять не бревна для новой избы, а хвою на подстилку скоту. На санях была уже большая куча густых темно-зеленых веток. Снегу в лесу было немного и Поавила решил, что мерин потянет и побольше воз. Свалив еще одну ель, он начал обрубать ее.
– Бог в помощь! – вдруг раздался возглас за спиной.
Поавила вздрогнул.
– Фу, леший, как напугал! – проговорил он, увидев Крикку-Карппу.
– Руби, руби, не бойся, – захихикал лесник, – меня и раньше бояться не надо было, а теперь и подавно. Мне ведь отставку дали.
Он бросил кошель и снял с плеча старый дробовик.
– С охоты? – спросил Поавила.
– Уж как говорится, коли на месте сидеть будешь, ни зверя, ни рыбы не добудешь. Ходил лисьи капканы проверять.
– А кошель-то, вижу, пустой.
– Красной лисе и цена красна, на нее стоит охотиться, если даже и не поймаешь ее, – отшутился Крикку-Карппа и, присев на поваленное дерево, начал свертывать цигарку. – Закуривай.
Поавила тоже сел покурить.
– А ты так и не начал бревна рубить? – заметил Карппа. – Все только грозишься.
– Успеется, – уклончиво ответил Поавила.
– Все же думаю, надо бы не терять времени, пока власти никакой нет, – советовал лесник. – А то, гляди, строгие законы насчет леса установят…
Поавила взглянул на лесника. Не коммунистов ли тот имеет в виду?
– Утром Хилиппа заходил. Говорит, скоро лес понадобится – с Финляндией, мол, будем торговать. А мне сказал, чтобы я лисиц больше добывал.
Поавила хмурился и молчал.
– Хилиппа говорил, что вечером к нему гости пожаловали из-за границы, – продолжал Карппа.
– Слышал, – буркнул Поавила.
– Да, лес всегда карела кормил, – помолчав, заговорил Крикку-Карппа. – Все ведь испокон веков карел берет оттуда. Крыша над головой – оттуда, лапти на ногах – оттуда, кошель за спиной – тоже, и ложка, и хлеб в голодный год оттуда. И последнюю домовину, чтоб в землю лечь, тоже оттуда берем.
– Да, а когда враги приходят, то и приют в лесу находим, – добавил Поавила, взял топор и начал яростно обрубать сучья.
Крикку-Карппа вскинул кошель за плечи и направился к деревне.
Вскоре Поавила с возом хвои приехал домой. На дворе его встретили жена и Микки. Доариэ сразу сообщила, что заходил Хилиппа.
– Видно, насчет долга. Ведь мы ему за семена должны, – предположил Поавила, разгружая воз.
– Да нет, очень уж добрый он был, – не согласилась Доариэ. – Чего, говорит, на моей мельнице зерно не смололи…
– Обходились мы без его мельницы и теперь обойдемся, – оборвал ее муж. – Где Хуоти?
– Ушел куда-то. К Хёкке-Хуотари, наверное. И что его туда вечно тянет?
– Пусть привезет еще воз хвои.
– Микки, сбегай к Хёкке-Хуотари и скажи Хуоти, что отец велел сейчас же идти домой, – сказала Доариэ младшему сыну, который уже начал разделывать хвою.
Микки всадил топорик в чурбан и побежал к соседям.
Бросив лошади охапку сена, Поавила пошел в избу, но только он сел завтракать, как прибежал Хилиппа, видимо, поджидавший его возвращения.
– Хлеб-соль!
По карельскому обычаю следовало в ответ Хилиппе сказать: «Милости просим», но вместо этого Поавила хмуро заметил:
– Для бедняка и соль приварок.
Хилиппа почувствовал некоторую неловкость. С тех пор как Пулька-Поавила взломал дверь общинного амбара и попал за это в тюрьму, Хилиппа редко бывал у соседа.
– Гордым ты стал, сосед. Моя мельница чем-то плоха тебе. Топоры ходишь точить к Хёкке-Хуотари, будто у него точило лучше.
Поавила удивлялся про себя и не знал, что и сказать: уж больно сладким был голос Хилиппы.
– Ну, как сосна валится? – спросил Хилиппа.
– Не пробовал еще, – ответил Поавила. – Успеется.
– Зря, зря ты тянешь, – пожурил Хилиппа. – Что можешь сделать сегодня, не оставляй того на завтра. Так ведь в старину говорилось. Если помощь какая надобна, я помогу, как всегда…
«Как всегда… – подумал про себя Поавила. – Интересно, чего он хвостом виляет?» Услужливость Хилиппы показалась ему подозрительной, но так как Хилиппа разговаривал с ним по-человечески, Поавила тоже не мог грубить ему.
– Ничего. Как-нибудь сами справимся, – ответил он, искоса взглянув на Хилиппу.
Хилиппа был в новом праздничном пиджаке с двумя рядами пуговиц. Правда, день был субботний, но ведь обычно он даже по воскресеньям ходил по деревне в залатанной одежде, то и дело поругивая свою нерадивую супругу. Выросшая в богатом доме, его жена действительно привыкла жить на всем готовом и единственное, что она умела – это языком болтать. Но в заплатках Хилиппа щеголял все-таки не из-за нерадивости своей жены, а скорее из желания показать людям, что он не так богат, как на деревне думают. А сегодня он почему-то нарядился в новый пиджак и даже рубаху белую надел. «С чего бы это?» – удивлялся Поавила.
– Может, ты придешь вечерком в школу? – спросил Хилиппа. – Сергеев что-то хочет народу сказать…
Поавила медлил с ответом.
– Чего ж, могу и прийти.
– Там и фотографировать будут, – добавил Хилиппа, посмотрев при этом на Доариэ, словно хотел сказать, что женщины тоже могут прийти туда.
Обойдя все дома и пригласив мужиков на собрание, Хилиппа вернулся домой.
Его жена сидела в бабьем углу и расчесывала волосы.
– Оксениэ…
Оксениэ вздрогнула и, откинув с лица рыжие волосы, шикнула на мужа:
– Тише ты… Гости услышат. Пора бы тебе уже запомнить, что при гостях я не Оксениэ, а Сеня.
Жена Хилиппы стыдилась своего, как ей казалось, старомодного имени.
– Сеня… – пробормотал Хилиппа. – Надо бы до собрания сварить гостям кофе.
Хилиппа вошел в горницу. Гости, сняв пиджаки, расположились по-домашнему. Разговор шел о празднике соплеменников в Ухте, на котором Сергеев и Саарио познакомились. Как выяснилось, они оба знали старшего сына хозяина этого дома.
– Господин Саарио, оказывается, знает вашего Тимо, – сказал Сергеев Хилиппе, как только тот вошел в комнату.
– Да?
Маленькие мышиные глазки Хилиппы удивленно уставились на гостя, и левое веко его задергалось. С той поры, как старший сын сбежал в Финляндию, Хилиппа почти ничего не знал о нем. Может быть, Саарио расскажет что-нибудь о Тимо? Но Саарио не торопился рассказывать. Он прохаживался взад и вперед по домотканым половикам, барабанил пальцами по фотоаппарату и покусывал тонкие губы, словно жалея, что упомянул о своем знакомстве с сыном хозяина. По подтянутому виду, Саарио опытный глаз мог определить, что господин Саарио проходил обучение не только в Хельсинкском университете. В начале войны он взял академический отпуск и поступил на службу в так называемую «лесную контору на Лийсанкату». При содействии этого учреждения со столь безобидным названием Саарио выехал через Торнео в Швецию, а оттуда тайно перебрался в Германию, в Локштадт. Там находился военный лагерь, в котором десятки других, прибывших до него молодых финских «следопытов», завербованных «активистами» из числа младофиннов, аграриев и даже социал-демократов, обучались военному делу по прусскому методу «ложись – встать»! Заодно их учили ненавидеть русских и прививали им мысль, что здесь делает свои первые шаги будущая «Великая Финляндия». Там, в лагере, или вернее по пути туда Саарио встретился с Тимо Хилиппяля (в Финляндии Тимо сменил фамилию). Потом они не раз пили черное баварское пиво в лагерном баре… Но надо ли рассказывать об этом сейчас? Помедлив, Саарио сказал:
– Случай свел нас однажды в поместье Халла-Укко. Вы, наверное, слышали о Халла-Укко?
– Кто не знает оленьего короля с Халлатунтури, – обрадовался Хилиппа. – Прошлой зимой, говорят, он разъезжал на своей оленьей упряжке у нас в Карелии. Где-то у Кестеньги его видели…
Халла-Укко жил по ту сторону границы, но о его богатстве (он владел тысячами оленей) знали и по эту сторону границы. В кругах финских лесопромышленников и «активистов» он был известен также как рьяный поборник «освобождения» восточнокарельских соплеменников. Писателю Кианто он дал денег на поездку в Карелию и подарил оленя. На этом олене Кианто и разъезжал по деревням беломорской Карелии, а затем написал о своей поездке путевые заметки, проникнутые националистическим духом. Усадьба Халла-Укко в Хюрюнсалми была одним из этапных пунктов, через которые будущие финские егеря пробирались в Германию…
– Ваш сын на верном пути, – сказал Саарио. – Думаю, вы скоро встретитесь…
– Дай-то бог, – потирал руки довольный Хилиппа. – Пожалуйте к столу! – пригласил он гостей за стол, на который Оксениэ подала кофе.
– О, у вас еще имеется натуральное кофе! – удивился Саарио.
– Кончается уже, – сокрушался Хилиппа.
– Скоро кофе опять появится, – обещал Сергеев, вытирая носовым платком толстые губы. – Как только наладим торговые связи с Финляндией.
– Я заметил, что карелы предпочитают пить чай, – сказал Саарио.
– Да, – подтвердил Сергеев. Даже в этом видны последствия руссификаторской политики.
Старинные часы на стене мерно тикали. Взглянув на них, Хилиппа напомнил:
– Мужики, наверное, уже собираются.
Когда они пришли в школу, там никого не было. В ожидании народа Сергеев и Саарио разглядывали развешанные на стенах картины и наглядные пособия и рассуждали о постановке школьного дела в беломорской Карелии. В классной комнате все было так, как при Степане Николаевиче, словно в мире ничего не изменилось. На картонной алфавитной таблице по-прежнему красовалась буква «ять», которую Петр I в свое время забыл вычеркнуть из русского алфавита, а Николай I, будучи врагом просвещения, умышленно сохранил, дабы отличить благодаря этой букве образованного человека от необразованного. Висел в классе и запыленный портрет Николая II в позолоченной раме. Сергеев и Саарио остановились перед ним, любуясь пышными эполетами и аксельбантами императора. Окажись они здесь месяца два назад, они бы, пожалуй, сняли этот портрет со стены, но так как развитие событий в России в последнее время было им весьма не по душе, то оставили портрет на месте.
Один за другим стали собираться мужики. Правда, в класс они не вошли, а толпились в передней, курили и тихо разговаривали между собой.
– Чтоб такое брюхо отрастить, надо жрать не меньше лошади, – шепнул Поавила, показывая на толстопузого Сергеева.
В молодости Сергеев работал мастером на пивоваренном заводе в Каяни. Парень он был предприимчивый, и у него ни одна капля пива не пропадала даром. Если уж случалось, что из бочки капало пиво, то у него всегда было наготове ведро. Когда он впоследствии основал вместе со своей женой собственный магазин, немало удивленный его быстрым обогащением хозяин пивоварни пришел к нему и полюбопытствовал, как это Сергееву удалось за короткое время приобрести такое состояние. «Так всегда же из чана немного капает…» – с невинным видом пояснил Сергеев… «Да, здорово, видать, капало!» – удивлялся бывший хозяин. Пулька-Поавила слышал эту историю от своих товарищей-коробейников.
– Что же вы в дверях встали? Заходите смелее, – обратился к мужикам Сергеев.
Мужики вошли в класс и стали рассаживаться за тесные скрипучие парты.
– Ну, как нынче птица ловится? – спросил Сергеев, стараясь вести себя непринужденно, как земляк с земляками.
Мужики переглянулись. Вопрос был задан всем, и никто поэтому не ответил. Видя, что мужики молчат, Хилиппа взглянул на Сергеева и предложил начать собрание.
Сергеев кивнул ему своей яйцеподобной головой, погладил седеющий клинышек бородки и кашлянул в носовой платок.
– Многоуважаемые земляки! – начал он. – Я имею честь приветствовать вас от имени Союза беломорских карелов. Настало время, о котором мечтали зачинатели нашего движения за национальное возрождение… Проклятое самодержавие в России свергнуто.
Поавила слушал, уставившись в одну точку на крышке парты.
– …Новое правительство России обещало предоставить всем народам право на самоопределение, – Сергеев многозначительно кашлянул. – Мы, многострадальный карельский народ, тоже должны воспользоваться этой милостью божьей и отделиться от России, угнетавшей нас на протяжении многих веков.
Поавила смотрел на парту, углубившись в свои мысли. Словно издали до него долетали странные слова. «Многовековой гнет… право на отделение… самоуправление… народы-соплеменники…» Он, Поавила, тоже отделился от брата. И притом они чуть не подрались! А зачем? А что сказал бы обо всем этом учитель? Или Михаил Андреевич? «Право на отделение… свобода…» Поавила очнулся от своих мыслей, услышав голос Хилиппы:
– Кто хочет что-нибудь сказать?
Саарио сидел за столом, внимательно разглядывая собравшихся мужиков. В руках у него был блокнот, в который он заносил свои этнографические наблюдения, а также описания пригодных для движения дорог и мостов беломорской Карелии, заметки о лицах, заслуживающих внимания…
– Неужели никто не хочет выступить? – спросил Хилиппа и посмотрел на Поавилу.
Поавила молчал. Его внимание вдруг привлек Саарио, очень похожий на того ленсмана, который отобрал у него короб с товарами. Такие же длинные руки, узкое лицо…
Хилиппа с виноватым выражением на лице обратился к гостям:
– Вы уж не обижайтесь. Мужики просто не смеют… Вы же знаете, под каким ярмом жили карелы. Вот Поавиле тоже два года…
– Я и сам о себе могу сказать, – прервал его Поавила.
Хилиппа замолчал. Но видя, что Поавила больше ничего сказать не собирается, опять продолжил, обращаясь уже ко всему собранию:
– К чему нам вспоминать старые обиды и хранить в душе зло друг к другу в такое время? Мы, карелы, должны быть едиными и забыть былые распри. Ведь неразумно было бы, скажем, нам с Поавилой начать делить нашу общую ригу, которую наши отцы вместе построили…
– Что это я тебе в зубах завяз? – засмеялся Поавила и отошел к двери, чтобы покурить.
С места поднялся Хёкка-Хуотари.
– Народ мы темный, неграмотный, – заговорил он. – В политике не горазды… Но ведь…
Он хотел сказать, что у карелов и русских одна вера, но, услышав в передней голос своей жены, вдруг сник и быстро сел.
– Кх, кх! – захрипел Срамппа-Самппа.
– Пожалуйста! – Саарио решил, что старик просит слова.
– Я… того… спросить у гостей хотел… – Старик сощурил свои подслеповатые глаза. – А махорка в Финляндии растет?
Раздался дружный хохот. Хилиппа постучал костяшками пальцев по столу. Мужики притихли и, посмеиваясь, начали переглядываться. Глядя на загадочно ухмылявшихся мужиков, Саарио почувствовал себя неловко и решил, что фотографировать эти чужие ему физиономии он не будет, хотя и обещал Хилиппе…
В передней тоже похихикивали. Там собрались деревенские парни и девушки, которым Ханнес пообещал, что после собрания будет игрище. Однако жена учителя воспротивилась тому, чтобы в школе устраивались танцы.
– И тебе не стыдно! Игрище в школе! – срамила она Ханнеса.
Ребята стали ее уговаривать.
Хуоти вышел на крыльцо. Начало темнеть.
– Что же ты тут прячешься? – спросил Хуоти, заметив стоявшую у стены Наталию. – Пойдем на танцы, – и он потянул девушку за окоченевшую руку.
– Пусти, ну, пусти же… Там…
В дверях появился Ханнес.
– Иди-ка сюда.
Он отозвал Хуоти в сторонку и, подмигнув, кивнул на Наталию и показал глазами на баню, стоявшую неподалеку от школы. По выражению конопатого лица Ханнеса и по ухмылке в его бесцветных глазах Хуоти понял, на что тот намекает.
– Не веришь? Она и мне…
У Хуоти в груди закипело. Он видел только неестественно оттопыренные большие, как лопухи, уши, противно расплывшийся в наглой ухмылке рот и, не дав Ханнесу договорить, с размаху двинул его по уху. Ханнес был сильнее Хуоти и вполне сладил бы с ним в драке. Но он почему-то в драку не полез, а только моргал глазами, потирая ухо. Видимо, он не ожидал; что дело повернется таким образом, и растерялся.
Из школы начал выходить народ, и Хилиппа, видевший, как Хуоти дал его сыну по уху, буркнул, проходя, Ханнесу:
– Марш домой, тоже мне… забияка.
И, что-то бормоча под нос, он пошагал к своей избе.
Сергеев и Саарио пошли следом, оба хмурые и разочарованные: в этой таежной деревеньке их встретили совсем не так радушно, как на празднике соплеменников в Ухте.
– Ишь, воротник для шубы захотели. Лисицу им подавай… – усмехнулся Поавила и кивнул в темноту вслед удаляющимся гостям. – Так что топай завтра опять проверять свои капканы. Ведь красной лисе и цена красна… – подшучивал он над Крикку-Карппой.
– Ты тоже не зевай, не то гляди придется из лучины избу строить, – не остался в долгу лесник. – Или думаешь, купцы лесом побрезгуют?
