Текст книги "Водораздел"

Автор книги: Николай Яккола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц)

За ним встали и остальные.

В избе установилась гнетущая тишина. Все невольно думали о судьбе несчастного коробейника, останки которого Вейкко нашел в болоте.

– Ты бы подмела избу. Учитель скоро придет, – сказал, наконец, Поавила жене.

Доариэ взяла из-за печи веник и начала подметать пол. Хуоти принялся опять за починку пьексы. Вейкко сел рядом с ним.

– Толстенная, видно, была сосна, – говорил он, любуясь шириной красной лавки: – У нас в Финляндии таких сосен уже мало осталось. Да и те принадлежат лесопромышленным компаниям. Бедному крестьянину, у которого нет своего леса, приходится выкладывать марки даже за хворост, если он собирает его в лесу компании. А у вас лес даровой, знай себе руби и строй избу.

– Оно, конечно, так, – согласился Поавила. – Только бы вывезти бревна, пока у нас еще тихо…

Он взял с лежанки кожаные рукавицы, лопнувшие по шву, и стал зашивать их.

– А ты ведь еще не видел нашего учителя? – обратился он к Вейкко. – На прошлой неделе вернулся с фронта…

Уже начало темнеть, когда пришел Степан Николаевич. В длинной шинели и в высокой серой папахе учитель, и так не обиженный ростом, казался еще выше.

– Кажется, я рано явился? – сказал Степан Николаевич, поздоровавшись.

Поавила вынул изо рта щетинку с дратвой.

– Садись! – предложил он запросто. – Мужики скоро подойдут.

– Как нога? – спросил учитель у Хуоти.

– В баню водили, собаке давали лизать рану, а все не заживает, – ответила Доариэ за сына.

Степан Николаевич достал из кармана какую-то баночку и протянул ее Доариэ.

– Помажьте-ка этой мазью. Может, поможет. Видите, как у меня зажило.

На виске учителя был виден шрам.

– Ну-ка, расскажи еще что-нибудь о Михаиле Андреевиче, – попросил Поавила, когда Степан Николаевич сел рядом с ним.

– Да я, пожалуй, все уже рассказал, – улыбнулся учитель.

С Михаилом Андреевичем Доновым, с которым Пулька-Поавила когда-то сидел в одной камере, Степан Николаевич впервые встретился в конце 1915 года в учебной команде Выборгского полка, но по-настоящему они познакомились уже на фронте. Среди солдат все шире распространялись антивоенные настроения. В блиндажах и окопах почти каждый день появлялись большевистские листовки. Степан Николаевич тоже был по горло сыт войной, но тогда он еще не понимал, как можно защищать отечество, желая в то же время поражения правительству своей страны, пусть даже царскому. Однажды он застал своих солдат за чтением запретной листовки. Отобрав листовку, Степан Николаевич доставил ее своему непосредственному командиру подпоручику Донову. Выслушав рапорт, Донов вдруг скомандовал: «Смирно». Степан Николаевич решил, что подпоручик шутит, но тот, заставив вытянуться его «во фрунт», заявил: «Прапорщик Попов, я не терплю доносчиков… особенно среди офицеров. Это низко и подло. Двое суток ареста… Кругом марш!» Степан Николаевич совсем растерялся, но как офицер, привыкший к воинской дисциплине, не стал спрашивать, за что его наказывают. «Есть двое суток ареста…» – пробормотал он и повернулся кругом. «Постойте, – остановил его Донов. – Чудак! Насколько мне известно, вы человек образованный, учитель. Неужели вы все еще не видите, что происходит вокруг вас? Где вы были учителем?» «В Карелии», – ответил Степан Николаевич таким тоном, словно далекая Карелия была виновата в том, что он не разбирался в происходящих событиях. «В Карелии? А где именно?» Степан Николаевич недоуменно ответил: «В Кемском уезде». – «А деревня?» – «Пирттиярви». – «Погоди, погоди… В Пирттиярви, говорите. А ну-ка, присаживайтесь… А вы не знали там одного человека… Павла Кондратовича? Он еще когда-то пулю проглотил». Степан Николаевич был ошеломлен. Откуда подпоручик Донов знает Пульку-Поавилу? «Да мы же с ним вместе сидели в кемской тюрьме, – ответил Донов, дружески беря Степана Николаевича за плечи. – Так что мы с вами в некотором роде земляки». Они разговорились, вспоминали Пульку-Поавилу, Карелию, смеясь, удивлялись, до чего же тесен мир, а потом разговор зашел и о более серьезных вещах: об отношении к войне и царизму, о подпольной работе среди солдат…

– А-вой-вой! Чего только не приведет господь услышать! – удивлялась Доариэ, когда Степан Николаевич рассказал о том, что молодая жена Михаила Андреевича участвовала в бою против белоказаков под Царским Селом и погибла.

Понемногу стали подходить мужики. Первым явился Теппана в башлыке, затем Хёкка-Хуотари, а за ним вошел Хилиппа в украшенных красным орнаментом валенках.

– А Тимо не придет? – спросил учитель.

– Устал, говорит, после дороги, – объяснил Хилиппа.

На деревне уже знали, что Тимо вернулся домой через Финляндию. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: ведь и раньше парни из приграничных деревень возвращались с военной службы через Каяни, откуда путь до дома был несколько короче, чем через Кемь.

– Ему повезло, что не попал в руки лахтарей, – заметил Кивимяки. – Говорят, в Ваасе они разоружили русских солдат и часть даже расстреляли.

Хилиппа взглянул исподлобья на Вейкко и, поглаживая белесые щетинистые усы, сказал:

– Тимо рассказывал, что в Куопио они взяли его, а потом все же отпустили… как карела…

…Тимо действительно совсем недавно был в Куопио. И он в самом деле рассказывал отцу о своем пребывании там. Разумеется, рассказал далеко не все, но кое-что все-таки открыл отцу. Так что Хилиппа не случайно с загадочным видом поглаживал свои усы.

Перебравшись в начале войны в Финляндию, Тимо первое время укрывался в Каяни в доме Сергеева. Когда начали вербовать молодых финнов и тайно отправлять на военную учебу в Германию, Сергеев предложил Тимо поехать, заметив при этом, что его военная подготовка может со временем принести пользу Карелии. Тимо поехал.

26 октября 1917 года к побережью Финляндии подошло торговое судно под красным флагом и с русским названием «Мир». В действительности же это был немецкий военный транспорт, доставивший на родину финских егерей, получивших военную подготовку в Локштадтском лагере. В их числе был и Тимо.

С первого дня гражданской войны в Финляндии Тимо был на фронте. Две недели назад ему приказали срочно прибыть в Куопио. Тимо недоумевал, почему его вдруг отозвали с фронта, притом с самого важного участка, каким было Антреанское направление, где белые намеревались перерезать железную дорогу между Рийхимяки и Антреа, окружить красных и затем наступать на Петроград. Лишь в Куопио он начал кое о чем догадываться. Разыскивая промышленное училище, в которое ему предписано было явиться, он обратил внимание на каких-то приехавших из других мест молодых людей и в штатском и в военной форме, слонявшихся по городу. Некоторые из них были навеселе. Впереди него шла группа парней, переговариваясь о каком-то военном походе.

– Говорят, Кустаа Маннергейм даже поклялся: пока страдающая под русским игом Карелия не будет принадлежать Финляндии, он не вложит свой меч в ножны.

– А я слышал, будто из Карелии в Ваасу целая делегация приехала. Просят помочь им освободиться от большевистской тирании и хотят соединиться с нами.

– Думаю, что месяца за три мы справимся. Не успеет Белое море освободиться ото льда, как на его берегу будет развеваться финский флаг. Черт побери! В Кеми вся водка будет наша… Пойдем с нами.

– А я непьющий.

– Да ты, никак, красный? Перкеле!

– Я не красный, просто не хочется похмелья на чужом пиру.

Тимо спросил у парня, мечтавшего о кемской водке, как пройти в промышленное училище.

– Пошли! – коротко сказал тот. – Я тоже туда…

На внутренней двери вестибюля училища (чтобы не привлекать внимания посторонних) было прикреплено объявление:

«Молодые, здоровые, отважные парни могут принять участие в славном боевом походе! – прочитал Тимо. – Запись производится в помещении училища в канцелярии подполковника Малма».

Из классных комнат доносилась ругань, отрывистые слова команды, звуки «Марша порийцев», звон оружия. Тимо подтянулся, прошел по коридору, вошел в канцелярию и доложил о своем прибытии дежурному офицеру. Проверив документы, тот послал его на второй этаж. В комнате, указанной Тимо, его встретил старый знакомый по Локштадту.

– Вот уж не думал… – не скрывая своего удивления, Тимо пожимал руку бывшему «инструктору-следопыту» Саарио. – Я-то голову ломал тогда в Либаве, когда ты вдруг исчез…

Финский егерский батальон сражался тогда на Рижском фронте против русских, выполняя соглашение между финскими активистами и немцами, по которому егеря обязаны были «всеми силами и в любом месте служить Германии». Во время пребывания батальона на фронте неожиданно исчез начальник разведки Саарио. Прошел слух, будто он перебежал к русским. С тех пор Тимо ничего не слышал о Саарио и уж никак не ожидал встретить его здесь.

Саарио загадочно усмехнулся и сказал:

– А тебе привет от родителей. Осенью я их видел.

Тимо был совсем ошарашен.

– Помнишь, на реке Миссе ребята отказались идти в бой? – спросил Саарио.

– Конечно, помню. Одного тогда расстреляли перед строем, а шестьдесят девять загремели в штрафную…

– Вот тогда-то я и смылся, перебрался через линию фронта и сдался в плен. Допрашивал меня какой-то русский прапор, немножко калякавший по-карельски. Я ему всякую чушь плел. Потом сидел в «Крестах». Думали, что я шпион. А потом, на мое счастье, Нику сковырнули, и в этой заварухе меня тоже выпустили на волю. Я раздобыл фотоаппарат и заделался фотографом. Приехал в Кемь, оттуда в вашу деревню. Потом – в Финляндию. Так что не без приключений! Последнее время служил в ставке. Надоело – вышел в отставку. Ну их к черту! Мне говорили, у тебя в деревне невеста имеется… Скоро увидишь ее…

– Да?

У начальника разведотдела, готовившегося к выступлению экспедиционного отряда Малма, не было оснований не доверять бывшему товарищу, поэтому он без лишних слов подробно объяснил, что за «командировка» предстоит Тимо.

– Я за свой народ готов отдать и жизнь, – заверил его Тимо.

– В Кеми, рядом с тюрьмой, есть гостиница. Хотя ты и так знаешь. Ты ведь бывал в Кеми? Так вот, передашь хозяйке гостиницы привет от одного финского фотографа. Она устроит тебе все, что нужно. Но, гляди, особенно не увлекайся. Дамочка она очаровательная. Вот ее фотография… Да, в этих егерских шмутках, конечно, ехать ты не можешь.

Саарио достал из шкафа русский солдатский мундир с георгиевским крестом на гимнастерке.

– Переоденешься на границе. Ты возвращаешься из русской армии.

Затем он вынул из стола какие-то документы и протянул их Тимо.

– С этого момента ты инженер-путеец. Учили же нас в Локштадте инженерному делу, так что в железнодорожных мостах ты разбираешься. Во всяком случае настолько, что сумеешь взорвать, если потребуется. Мы встретимся в Кеми самое позднее в конце марта.

С этого разговора не прошло и недели, и вот Тимо уже был дома.

– Тимо-то наш с Георгием пришел, – хвастался Хилиппа в избе Пульки-Поавилы. – Говорит, под Ригой в одном штыковом бою трех немцев укокошил.

Хуоти сидел в углу рядом с матерью и мазал рану мазью, которую принес учитель. «Врет, – думал он про себя, слушая расхваставшегося Хилиппу. – Видно по его хитрой физиономии».

– Как бы эти лахтари к нам не пожаловали, – тревожился Теппана. – Слухи-то ходят.

– У них и дома дел хватает, пока порядок наведут у себя, – махнул рукой Хилиппа.

– А я тебе что говорил? – обернулся Хёкка-Хуотари к Поавиле. – Чего им искать в наших лесах? Вороньи ягоды, что ли?

В сенях послышались шаги, чье-то покашливание. Постукивая батожком, в избу вошел Срамппа-Самппа, за ним следом появились Крикку-Карппа и старый Петри. Понемногу изба наполнилась людьми. Рассаживались по широким лавкам, тянувшимся вдоль стены от кута до самого входа. Кое-кто устроился у камелька, где можно было курить. Бабы не пришли, хотя Степан Николаевич их тоже приглашал. Одна лишь Наталия, как-то незаметно прошмыгнувшая в избу, сидела в темном углу рядом с Хуоти, прячась за прялку. Хилиппа сперва не заметил ее. Но как только смолистые дрова в камельке разгорелись, он обнаружил присутствие своей батрачки.

– Тебе что здесь надо? Пошла домой! – рявкнул он.

Наталия хотела было подняться, но Хуоти удержал ее за руку.

– Пусть сидит, – заметил Степан Николаевич.

Веко у Хилиппы задергалось.

– Чей корм, того и кнут, – прошипел он. – Бабам не место на сходе.

– У нас теперь равноправие, – пытался урезонить его учитель.

– Равноправие? – Хилиппа усмехнулся и поглядел на мужиков. – А ты сам готов был опозорить честную девушку и всю нашу деревню…

Случай был давний… Все в деревне знали, что молодой учитель летними вечерами ездит на рыбалку с Анни, хорошенькой дочкой Срамппы-Самппы. Потом деревенские бабы заметили, что Анни забеременела, и всполошились. В Пирттиярви вовек не бывало такого позора, чтобы девушка затяжелела до замужества. Как назло, учителя в это время в деревне не оказалось: он уехал в Архангельск навестить своих родителей. Мужики даже на сход собрались и порешили женить учителя на Анни, как только он вернется. Если вернется… Между тем Степану Николаевичу и в голову не приходило бросать Анни. Из Архангельска он возвратился со свадебными подарками, и они сразу же сыграли свадьбу… Никто на деревне уже не вспоминал про это, но Хилиппа заранее решил настроить собрание против учителя.

– Дедовские обычаи надо блюсти, – продолжал он, уставившись в бабий угол таким пронзительным взглядом, что Наталия невольно съежилась в комок.

– Кх-кх, вот дьявол… – Срамппа-Самппа хотел что-то сказать, но закашлялся.

– Оно, конечно, так, – поддержал Хилиппу Хёкка-Хуотари, дымя перед камельком длинной самокруткой. – Бабы в прежние времена не сидели на собраниях.

Доариэ прервала вязание, прикрепила синий чулок к клубку и вышла.

– А-вой-вой, совсем рехнулись мужики, – сетовала она, придя к жене Хёкки-Хуотари. – Прежде, бывало, в год собирались от силы раза два, покосы да подати делить, а теперь на каждой неделе у них сход. Чего они не поделили? Будто и делать-то им больше нечего…

– Что верно, то верно, – согласилась Паро, засыпая в квашню муку.

– У Оксениэ сын вернулся, – продолжала Доариэ, быстро работая спицами. – Заходила я к ним утром. Оксениэ напекла калиток из белой муки. У них еще и белая мука водится. Чего же тут не печь…

– Что верно, то верно, – снова ответила Паро, размешивая тесто длинной мутовкой.

Жена Хёкки-Хуотари была явно не в духе. «Видно, поругалась с мужем», – подумала Доариэ, но допытываться не стала.

– Ваш Ховатта, наверно, тоже скоро придет… – Доариэ вздохнула, немного помолчала. – Нет, ты только подумай, там, на войне, и бабы воюют. Учитель рассказывал. А-вой-вой, все на белом свете переменилось.

– Бес вселился и в баб и в мужиков. Что-то моя девка в хлеву застряла. Пошла теленка поить, да и пропала. Куда-то, видно, опять убежала. Уж не к вашему ли Хуоти?

– А между ними что-то есть, – сказала Доариэ шепотом, хотя в избе, кроме них, никого не было.

В избу вбежала встревоженная Иро с деревянным ведром в руке.

– Лийну сорвалась с привязи.

– Беги за отцом, – велела Паро дочери. – Обойдется там и без него.

В дом Пульки-Поавилы Иро не надо было гнать. Схватив нарядный платок, она выскочила за дверь, только подол взметнулся.

Когда она вошла в избу Поавилы, учитель говорил:

– Кто угнетал карелов? Кто сажал в тюрьмы? Конечно же, не русские рабочие и крестьяне. А царские жандармы, урядники… Вот и Поавилу…

– А он сам был виноват, – вставил Хилиппа, бросив исподлобья сердитый взгляд на Поавилу. – Нечего было общественный амбар грабить…

Поавила подскочил как ужаленный и схватил полено.

– Ах ты…

– Ну, ну! Брось ругаться, – попытался успокоить его Хёкка-Хуотари.

– Пока бедняк не выругается, ему не поверят. – Поавила уничтожающе посмотрел на Хилиппу. – Ты сам грабитель. Это ты меня засадил в тюрьму…

– Я? – Хилиппа развел короткими волосатыми руками.

– Ты!

– Говорят, греха не будет, коли не ведаешь, что творишь, – сказал Хёкка-Хуотари и захихикал. Уж кто-кто, а Хуотари помнил, как обстояло дело со взломом амбара.

– Я давно собирался сказать тебе, да все откладывал, – продолжал Поавила, не отрывая от Хилиппы тяжелого взгляда. – Это ты подбил меня взломать магасей. Боялся, как бы твой амбар не взломали. И сам же донес уряднику. Вот! В следующий раз я буду умнее. Я взломаю дверь твоего амбара. Так и знай.

– Смотри, пальцы не обожги! – предупредил Хилиппа с такой уверенностью, словно знал что-то неизвестное другим. – Как бы тебе не пришлось скоро ответить за такие речи…

– Дай ты учителю говорить! – гаркнул Теппана.

– Ты не грозись! – Поавила еще раз смерил Хилиппу уничтожающим взглядом, бросил полено и сел на свое место у камелька.

Хёкка-Хуотари подобрал полено и сунул его в камелек.

– …угнетали не только карелов, но и русских рабочих и крестьян, – говорил Степан Николаевич. – Кто были беглые, которым в свое время пришлось скрываться в глухих карельских лесах? Кто были те русские, которых царские жандармы до революции ссылали в ваши края.

– В нашей деревне никаких ссыльных не было, – буркнул Хилиппа, покусывая синеватые губы.

– Набери в рот воды, если иначе не умеешь молчать, – крикнул Теппана, сидевший возле голбца. – Не дает человеку говорить.

– У нас нынче свобода, – не унимался Хилиппа. Он повел широкими крутыми плечами и, уголком глаза взглянув на учителя, добавил: – Ты бы лучше рассказал нам, как сам служил царю и наших детей старался сделать русскими.

– А мы хотим, чтобы Степан Николаевич опять стал учить нас, – подал из угла свой голос Хуоти и тут же оробел.

Иро сидела у самого входа, прислонившись к посудному шкафчику, и внимательно следила за тем, что делается в темном углу, где сидели Хуоти и Наталия. Она видела, что они о чем-то перешептываются. Потом Хуоти достал из кармана какой-то сверток и сунул его в руки Наталии. Та не хотела брать его… Иро вспыхнула и выскочила из избы, так ничего и не сказав отцу.

– …Но теперь положение в России изменилось, – продолжал учитель. – Мы тоже должны установить в деревне власть бедноты…

– Все мы бедные, – оборвал его Хилиппа. – Нечего нас делить на бедных и богатых.

В избе поднялся такой шум, что трудно было разобраться, кто считает себя бедным, кто богатым.

– Знаем мы тебя, клопа… Вот!

– Чтоб разбогатеть, удача нужна. Богатство, как рыба. У одного клюет, а у другого – ни за что, как у нашего Поавилы.

– А коль удача привалит, так и ума большого не надо.

– Ха-ха-ха-ха!

– Хи-хи!

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

– А ты ведь тоже нажился за счет бедных.

– Да никто же с бедностью контракт не подписывал, кх-кх.

– Тише вы, тише! – Хёкка-Хуотари пытался унять расшумевшихся мужиков. – Рябчика на двоих, белку на троих не поделить. Можно мне? Дело-то, мужики, уже к ночи. Может, начнем выбирать?

В избу влетела Паро и набросилась на мужа.

– Ты что, и ночи будешь здесь политиковать? Лийну с привязи сорвалась.

– Сама, что ли, не могла привязать. – Хёкка-Хуотари втянул голову в плечи и стряхнул в камелек пепел с цигарки.

– Ах, сама? А ну-ка, пошел домой!

Паро схватила мужа за рукав. Все притихли. Пощипывая свою редкую, похожую на болотный мох бороденку, Хёкка-Хуотари поднялся и послушно поплелся вслед за женой. Когда они вышли, в избе грохнул смех.

– Вишь, что получается, когда жену намного моложе себя берешь, – рассуждал Крикку-Карппа, поглаживая лысину. – На старости лет одна морока.

– Нет, не в том дело, – возразил Срамппа-Самппа. – А в том, что… кх-кх… спьяну, каналья, он своего Олексея зачал. Вот дите и получилось хворое. Отсюда и все прочее… кх-кх.

– Так что и ты учти: коли пьяный придешь, так спиной к бабе ложись, – прошептал Крикку-Карппа на ухо Поавиле. Потом, вспомнив, что он находится на собрании, почесал за ухом и уже с серьезным видом обратился к мужикам: – Я предлагаю выбрать Поавилу. Пусть он едет в Кемь. Он и прежде бывал там, да и родился он где-то возле Кеми. К тому же, он в политике здорово разбирается. Так что…

– Зато в грамоте ничего не смыслит. Ему что «а», что «о», все одно, – засмеялся Хилиппа.

Несмотря на все насмешки Хилиппы, мужики избрали своим делегатом на уездный съезд Советов Пульку-Поавилу.

– Так и скажи там в Кеми, перед лицом всего мирового пролетариата, что мы, жители Пирттиярви, крепко стоим за бедняцкую власть, – дал свой наказ Теппана, который по возвращении с фронта то и дело вставлял в свою речь всякие премудрые словечки.

– Перед чьим лицом? – не поняли мужики.

Когда мужики разошлись, Хуоти подошел к Кивимяки и тихо сказал ему:

– У нас тоже кое-кто грозится поставить красных к стенке.

– Кто же это такое говорил?

– Да говорили…

Утром Вейкко поднялся раньше обычного и стал приводить в порядок крепления лыж. Поавила удивился. Чего это Вейкко сегодня так торопится выехать в лес?

– Не торопись ты! – сказал он. – Никуда эти сосны от нас не уйдут.

Но оказалось, что Вейкко собирался в более дальнюю дорогу.

– Кто знает, что еще будет, – вздохнул Вейкко и решил высказать то, что он хотел сказать вчера на собрании да так и не сказал. – Ты руби лес, пока его другие не срубили. Леса у вас здесь хорошие. Как бы не позарились на них лахтари. От них всего можно ожидать…

Кивимяки поблагодарил вышедших провожать его во двор хозяина и хозяйку и, встав на лыжи, тронулся в путь по направлению к Мурманке.

Поавила и Доариэ долго стояли на дворе. С усыпанного звездами неба холодно светил серп луны. Слышно было, как на озере потрескивает лед. Где-то завыла собака.

– Слышишь? – шепнула Доариэ. – Не к добру это…