Текст книги "Водораздел"
Автор книги: Николай Яккола
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 46 страниц)
VIII
На улице было еще довольно светло, хотя наступил вечер. Край неба на западе полыхал багровым пламенем. В воздухе чувствовалась какая-то тревога. Во дворах лаяли собаки. Улицы города казались пустынными. Только изредка мелькали прохожие. Останавливаясь, они озирались и говорили шепотом. Говорили об обысках, которые шли по всему городу.
После возвращения Кремнева из Петрограда красногвардейцы-железнодорожники начали проводить в Кеми обыски, чтобы реквизировать имеющиеся в городе излишки продовольствия, а также изъять припрятанное оружие. Двухэтажный дом купца Евсеева у самого моста, на стыке улиц Болотной и Каменистой, «социализированный» под давлением железнодорожников Алышевым и переданный под молодежный клуб, стал своего рода штабом. В коридорах и комнатах клуба вместо песен и звуков гармоники раздавался топот ног и щелканье винтовочных затворов. Тихо было лишь в одной комнате, куда возвратившиеся с заданий железнодорожники заходили докладывать о результатах обыска.
Кремнев сидел за столом и что-то писал в блокноте, когда в комнату вошел Закис и за ним какой-то неизвестный мужчина под охраной двух красногвардейцев. Александр Алексеевич вопросительно посмотрел на Закиса. Тот молча протянул пистолет, отобранный у арестованного, и изъятые у него документы. Кремнев взглянул на бумаги, и его бледное, усталое лицо помрачнело. Список бойцов железнодорожной охраны… План города с какими-то пометками. Схема железнодорожного моста…
Кремнев посмотрел в упор на задержанного. Тот не выдержал его сверлящего взгляда и опустил голову.
– Вот тезки взяли его, – пояснил Закис, показав на Петю Кузовлева и Пекку Нийкканайнена, стоявших с винтовками в руках у входа. – У Аннушки скрывался. Под чужим именем…
– Когда и откуда вы прибыли в Кемь? – спросил Кремнев.
Тимо вздрогнул и взглянул на Кремнева, но ничего не ответил. В голове проносились обрывки мыслей, какие-то разрозненные картины. Он чувствовал, как кровь отхлынула от лица. Но он не терял надежды. Малм не сегодня – завтра возьмет Кемь. Надо выкручиваться. Выдавать себя за инженера бессмысленно. Пекка знает его…
– Неделю тому назад… из Петрограда, – торопливо заговорил Тимо и показал на одну из бумажек, лежавших перед Кремневым. – В этих деревнях Кемского уезда имеются подпольные организации белых. Я должен выявить их и доставить точные сведения в чека…
– А где помещается чека? – перебил его Кремнев.
Тимо никогда не бывал в Петрограде и не знал, где находится чека. Но он быстро нашелся.
– Это военная тайна.
Кремнев взял со стола удостоверение личности.
– Вы финн?
– Нет, я карел, – быстро ответил Тимо, – мы с Пеккой из одной деревни…
– Ты знаешь его? – спросил Кремнев у Пекки, с разинутым ртом слушавшего объяснения Тимо.
– Конечно, знаю. Это сын Хилиппы. Я у них пастухом работал. Младшая сестра и сейчас у них в батрачках. А он, – Пекка показал на Тимо, – в начале войны убежал в Финляндию.
– Да, это правда, – подхватил Тимо. – Я не хотел воевать за царя. Поэтому я и подделал паспорт. А потом все же пошел добровольцем на фронт. Воевал на Рижском фронте. Был ранен. Получил георгиевский крест. После революции меня взяли на работу в чека и, как знающего карельский язык, направили сюда…
– Два дня назад я приехал из Петрограда и мне известно, кого чека направило в Кемь, – сурово прервал его Кремнев.
Было совершенно очевидно, что арестованный врет. Понимая, что дело обстоит куда сложнее, чем обрисовал его задержанный, и что без внимательного выяснения некоторых деталей его не распутать, Кремнев приказал отвести арестованного в подвал и запереть в бывшей кладовой, где на окнах имелись решетки.
Пантелеймон и Вера еще не спали, когда Кремнев пришел домой. Вера сидела на краю постели и читала вслух какую-то книгу. Они были настолько увлечены, чтением, что не услышали скрипа двери.
– Ну и долго же ты… – с упреком произнесла Вера, заметив отца. – Я уже собиралась пойти искать… Что-нибудь случилось?
Кремнев вкратце рассказал о задержании Тимо.
– Главное, что зацепка в наших руках, – закончил он, садясь за стол, на который Вера подала ему ужин. – Остается теперь распутать весь клубок…
…Подужемье осталось позади. Гимнастерка насквозь промокла от пота. Лыжи стерлись так, что стали белыми, на одной из палок сломался кружок. Теппана так устал, что с трудом переставлял ноги. Но до Кеми надо было дойти во что бы то ни стало. Надо сообщить людям… Тревога, сжимавшая сердце, заставляла, превозмогая усталость, идти вперед. Наконец, впереди показалось полотно железной дороги. Ну хоть бы одна живая душа попалась навстречу!
Какая-то женщина убирала снег с путей.
– Финны идут на Кемь! – хриплым голосом выкрикнул Теппана и сразу почувствовал облегчение, словно сбросил с плеч тяжелый груз.
Женщина растерянно застыла с метлой в руке, потом, заохав, семенящей походкой заспешила к стоявшим неподалеку баракам. Теппана вытер шапкой мокрое лицо и пошел дальше.
На окраине города Теппана увидел молодого железнодорожника с винтовкой на ремне. Тот стоял, словно, поджидая его. Видимо, это был патрульный.
– Лахтари идут, – выдохнул Теппана, с трудом переводя дыхание.
– Кто? – переспросил парень.
– Финны… Белые… Где здесь Совет? Надо скорее сообщить. Завтра могут быть здесь.
– Пошли.
Серп луны вынырнул из-за туч, осветив заиндевевшую бороду Теппаны. Патрульный вел его к стоявшему поблизости домику, у которого одна половина была покрашена, а другая – нет.
– Ты видел их? – спросил он у Теппаны.
– Своими глазами. Гранаты у них такие, как у немцев.
Патрульный постучал в дверь. За дверью послышались шаги, потом сонный голос Кремнева спросил:
– Кто?
– Финны перешли границу, – торопливо сообщил патрульный.
Кремнев спросонья не сразу понял, что случилось. Он еще раз спросил, кто за дверью.
– Да это я… Кузовлев.
«Кузовлев? Ах, да, это тот самый рыжий парень из отряда железнодорожников, который вчера с Закисом ходил обыскивать гостиницу. Закис велел ему ночью патрулировать город», – вспомнил Кремнев, открывая дверь.
Вера зажгла лампу. Пантелеймон сидел на постели, выжидающе глядя на дверь.
– В субботу пришли… Из Финляндии… – войдя в дом, сбивчиво рассказывал Теппана. – Некоторые в немецкой форме… Четверо суток я шел… Из Пирттиярви…
– Да вы садитесь, – сказал Кремнев, заметив, что Теппана едва держится на ногах.
– …Провели собрание в деревне. Грозились, что возьмут Кемь и всех русских перевешают…
– Сколько их? – спросил Кремнев, торопливо одеваясь.
– Примерно триста…
– Триста… А где они сейчас, по-вашему?
– В Ухте. А, может, в Юшкозере, – сказал Теппана, чувствуя, как глаза его слипаются. – На лыжах идут. И на лошадях.
– В Ухте? – Кремнев задумался. – До Кеми двести верст… Если в каждой деревне будут проводить собрания, то здесь они будут дней через пять…
Кремнев еще что-то хотел спросить, но Теппана уже заснул, сидя на стуле. Он не слышал, как с него стянули обледеневшие пьексы, а его самого подняли на кровать.
– От самой границы шел. Четверо суток подряд на лыжах! – Кремнев с уважением смотрел на обветренное лицо Теппаны. – Это же подвиг!
– Значит, Маннергейм все-таки решил выполнить свою угрозу, – сказал Пантелеймон. – Финские красногвардейцы говорили, что он грозился завоевать Карелию.
Кремнев сел за стол и задумался. Не верить Теппане не было оснований. Надо что-то предпринимать, что-то делать. Но что? И кто будет делать? Алышевский ревком? Триста белогвардейцев… Грозятся перевешать всею русских… Сразу столько вопросов, один другого сложнее.
Кремнев вырвал лист из школьной тетради и стал что-то быстро писать, на нем. Потом протянул исписанный лист Машеву:
– Военная коллегия?! – удивился Пантелеймон, взглянув на подпись. – У нас же нет такого органа.
– Нет – так будет, – ответил Кремнев. – Верочка, иди сейчас же на станцию и отправь эту телеграмму в Петроград, Мурманск, Архангельск и Сороку…
Но Вера не успела уйти. В дверь вдруг постучали и появились два милиционера. Один из них молча подал Кремневу какую-то бумагу.
– …взять под стражу для производства следствия самовольных действий… Кремнева… – вслух прочитал Александр Алексеевич, – и Машева…
– Боже мой! – вскрикнула Вера, опускаясь на стул.
Но Кремнев оставался удивительно спокоен.
– …подпись: председатель Кемского революционного комитета Алышев… – Кремнев иронически усмехнулся и вернул ордер на арест милиционеру. – Это, наверно, недоразумение.
Милиционеры молчали.
– А вам известно, что белофинны у ворот города? – спросил Кремнев.
– Нам велено арестовать вас, – буркнул один из милиционеров.
Алышев набрал в ревком бывших земских чиновников. Формально они выполняли свои служебные обязанности, а на уме у них, конечно, было совсем другое. Эти милиционеры тоже были из тех людей, которые выполняют распоряжения не раздумывая.
– А вы знаете, кого вы собираетесь арестовывать?
На этот вопрос Кремнева милиционеры тоже не ответили.
– Он же раненый! – Кремнев показал на Пантелеймона.
– Нам приказано…
– Ну что ж, пойдем! – Пантелеймон встал с постели и начал одеваться.
– Не волнуйся, Верочка! – сказал, уходя, Кремнев дочери. – Сходи, куда я просил. Потом загляни к Фрицису Эдуардовичу.
Спокойствие отца передалось Вере. Проводив отца и Пантелеймона до крыльца, она вернулась в комнату. Почему-то в глаза ей бросился мирт, стоявший в горшке в углу комнаты. Вспомнилось, как однажды покойная мать сказала, что если мирт зацветет, значит, в дом скоро придет смерть. Но мирт не цвел… Вера осторожно накрыла одеялом Теппану, набросила на плечи серый пуховый платок матери и, заперев дверь на замок, поспешила на станцию.
Дежурная телеграфистка удивленно уставилась на свою сослуживицу, явившуюся на работу среди ночи задолго до смены. Вера прошла к аппарату и, достав из муфты листок с текстом телеграммы, начала торопливо выстукивать:
«…Петроград. Совет Народных Комиссаров. Финско-немецкая банда численностью триста человек перешла государственную границу районе деревни Пирттиярви тчк Полученным сведениям противник находится двухстах верстах города Кеми тчк Срочно просим выслать…»
– Ужас! – вырвалось у дежурной телеграфистки.
Отправив телеграммы в Архангельск, Мурманск и Сороку, Вера побежала искать барак, в котором жил Закис.
Тем временем начало рассветать. Тревожно звенели телеграфные провода. Со станции доносились протяжные гудки паровозов. Весь город был на ногах. Подобно лесному пожару, по городу разнеслась весть, принесенная Теппаной. Поползли слухи, один страшнее другого.
– Финны уже в Подужемье.
– Они уже заняли станцию… – Видимо, кто-то принял за белых финских красногвардейцев, разместившихся в одном из пристанционных бараков.
– Все большевики арестованы…
Уже утром в ревком пришел главный врач уездной больницы. Он был возмущен: ночью прямо с постели арестовали его пациента. Старый седой врач решил заявить протест против таких антигуманных действий властей и, добившись приема у Алышева, начал отчитывать председателя ревкома.
– Я считал вас порядочным человеком. Я принимал вас за человека образованного. Вы же асессор, Аввакум Севастьянович! Как вы могли допустить такое?
Алышев вжался еще глубже в обитое бархатом кресло.
– Я не позволю в городе никакого самоуправства, – бубнил он, оправдываясь. – Выборы покажут, кто останется в уезде у власти: те, кто творит произвол, или те, кто выступает за порядок и закон. Я социалист-революционер, мое мировоззрение…
– Ваши партийные распри меня не интересуют, – оборвал его врач. – Я врач, и во имя гуманности я требую немедленно освободить моего пациента… Постыдились бы, право… Враг угрожает городу, а вы арестовываете таких людей. Что вы делаете, товарищ социалист-революционер?
С улицы донесся какой-то шум, крики, хлопнул выстрел. «Уж не белофинны ли ворвались в город?» – мелькнуло у врача. Он подошел к окну и осторожно выглянул на улицу. Мимо ревкома пробежало несколько рабочих-железнодорожников с винтовками в руках. Они гнались за кем-то. Другая группа вооруженных железнодорожников свернула к уездной тюрьме. Снова прозвучал выстрел…
Алышев сидел, зажав уши руками.
– Кто это стреляет? – простонал он, задрожав, как осиновый лист на осеннем ветру. – Я не выношу стрельбы…
В коридоре раздался топот, и в кабинет ворвалось несколько железнодорожников с оружием в руках.
– Слава богу! – воскликнул врач, увидев Кремнева и Машева, вошедших вместе с Закисом в кабинет Алышева.
– Случилась ошибка… Досадное недоразумение, – пролепетал Алышев. – Я только что собирался распорядиться, чтобы вас освободили… Скажите, это правда, что финны уже в Подужемье?
Врач тем временем схватил Машева под локоть и что-то настоятельно доказывал ему.
– Гавриил Викторович, да я же почти поправился, – возражал Машев.
– Нет, голубчик, – не отставал врач. – В постель, немедленно в постель. – Увидев Веру, появившуюся в дверях кабинета, он позвал ее: – Верочка, золотце, будьте добры, вразумите его.
Общими усилиями врач и Верочка уговорили Пантелеймона отправиться домой. Вера повела его под руку. Гавриил Викторович шел рядом.
Теппана все еще спал как убитый. Он не слышал, как они вошли.
– Что с ним? Болен? – сразу же спросил Гавриил Викторович.
– Нет, просто переутомился, – пояснил Машев. – Это он принес весть о нападении белофиннов.
Гавриил Викторович наклонился над Теппаной, заглянул в его лицо. Потом повернулся к Машеву:
– Как же это так получилось? Что же теперь будет?
– Известно, что будет, если здоровых мужчин заставляют валяться в постели, – улыбнулся Пантелеймон.
– А вы не шутите, молодой человек! – Гавриил Викторович с укоризной глядел на Машева. – Я же хочу, чтобы вам лучше было.
Уходя, он строго-настрого наказал Вере не позволять Пантелеймону вставать с постели.
По пути в больницу Гавриил Викторович решил заглянуть еще раз в ревком. В кабинете Алышева шло заседание. Самого Алышева не было. На его месте, за председательским столом, сидел Кремнев. Кроме него, в кабинете были Закис, старший группы финских красногвардейцев Харьюла, новый начальник военного ведомства Батюшков.
– …Петроград, Архангельск, Мурманск, Сорока поставлены в известность об опасности, угрожающей городу, – докладывал Кремнев. – Нам несомненно будет оказана помощь. Но было бы преступлением сидеть сложа руки. В городе необходимо немедленно объявить осадное положение и мобилизовать все имеющиеся у нас силы…
– От имени медицинского персонала смею заверить, что наша больница полностью в вашем распоряжении, – заявил Гавриил Викторович, когда Кремнев кончил говорить.
– Судя по всему, ваша помощь нам потребуется, – кивнул Кремнев.
С места поднялся Батюшков.
– Вы знаете, что я бывший офицер. Но Россия – моя родина, и ее интересы для меня священны. Я благодарю вас за оказанное мне доверие. Обещаю приложить все свои военные знания, чтобы отстоять родной город…
На этом заседании, где много не говорили, была создана революционная военная коллегия города Кеми, сосредоточившая в своих руках всю власть в городе. Коллегия немедленно приступила к действиям. В тот же день Харьюла со своими ребятами отправился на лыжах в разведку в Паанаярви. Вечером активисты молодежного клуба расклеивали по городу на стенах домов и телеграфных столбах отпечатанные на гектографе воззвания к населению. На станции, на Попов-острове и прямо на улицах города состоялись митинги.
Кремнев пробыл в ревкоме до самого вечера. Когда он пришел домой, Теппана уже проснулся. Они вместе поужинали, затем Кремнев попросил Теппану рассказать все, что ему было известно о старшем сыне Хилиппы Малахвиэнена.
После ужина Кремнев отправился в уездную тюрьму, куда был переведен Тимо. Когда арестованного привели на допрос, даже при тусклом свете керосиновой лампы заметно было, какое у него бледное и растерянное лицо.
– Сколько человек в экспедиции Малма? – в упор спросил Кремнев.
Вопрос был настолько неожиданным, что Тимо вздрогнул. Кремнев, учившийся когда-то в Петербургском университете и изучавший юриспруденцию и психологию, знал, что ахиллесовой пятой для преступника может порой оказаться довольно пустяковый вопрос, если он застанет допрашиваемого врасплох. Не давая Тимо опомниться, Кремнев продолжал:
– Вчера ты лгал нам. В Кемь ты приехал не из Петрограда, а из своей деревни. В деревню ты вернулся из Финляндии недели три тому назад. Как видишь, мне все известно. Я знаю даже, как ты грозил дома, что скоро и у вас в деревне красных поставят к стенке.
Тимо угрюмо молчал. «Кто же мог рассказать им обо всем?» – гадал он.
– Тебе лучше открыто признаться во всем, – спокойно заметил Кремнев. – Сам знаешь, что ожидает шпиона.
Тимо вздрогнул. Ему не хотелось верить, что все это происходит на самом деле. Неужели его… Нет, нет! Только что он решил держаться до конца, но ради чего? Ради убеждений? Не было у него никаких убеждений, никакого ясного политического мировоззрения. Да, его учили презирать русских, видеть в них заклятых врагов всех финских народов. Постигая прусскую военную науку и сражаясь в рядах белых войск против красных, Тимо приучил себя к мысли, что он ненавидит русских. Но в глубине души не было никакой причины не любить русских, ему лично они не сделали ничего плохого. Поразмыслив, Тимо медленно поднял голову и сдавленным голосом спросил:
– А если я расскажу, то вы…
– Все будет зависеть от того, насколько правдиво ты обо всем расскажешь.
У Тимо было такое чувство, словно он стоит на краю пропасти на скользком склоне, ноги вот-вот подкосятся и тогда он, влекомый какой-то неодолимой силой, рухнет в бездну.
Едва слышно выговаривая слова, Тимо начал давать показания…
Не одну бессонную ночь, не один тревожный день провели члены военной коллегии Кеми в это решающее для истории Беломорья время. Но Кремнев все же находил минуту-другую, чтобы делать записи об этих днях и ночах в своем дневнике.
31 марта. Получили сообщение из Архангельска. К нам на помощь выходит ледокол с подкреплением и оружием. Из Мурманска – никаких вестей.
Из нашего окна хорошо виден пустырь между станцией и городом. Забежав домой на обед, я увидел, как Батюшков на этом пустыре обучает красногвардейцев приемам штыкового боя. Противника решили встретить верстах в шести от города. Туда с кирками и лопатами идут горожане – рыть окопы. В город прибывают карелы, бежавшие от белофиннов. Рассказывают, что финны отбирают у крестьян лошадей и сено.
2 апреля. Из разведки вернулся Харьюла. Со своими ребятами он дошел только до Войярви, Паанаярви уже заняли белофинны. Туда подошел отряд белых также и со стороны Кимасозера. Так что численность белофиннов примерно человек 500. У нас под ружьем человек двести, у многих только старые берданки. С ледокола телеграфировали, что он на пути в Кемь, но лед толстый и продвигается ледокол медленно. Наконец, пришел ответ от Мурманского окружного Совета. Ответ возмутительный: «Помощи оказать не можем. Советуем провести эвакуацию города и станции». Подпись – Юрьев.
То есть – руки вверх и сдайте город неприятелю. Видно, дела в Мурманске не в порядке.
Сегодня в военную коллегию прибежала какая-то женщина. Вид у нее был напуганный. При людях она ничего говорить не стала, отозвала меня в коридор и там рассказала, кто покушался на Пантелеймона. Она оказалась прислугой бывшего письмоводителя уездного суда.
Вечером из Сороки прибыл Николай Епифанович. С ним полсотни красногвардейцев. Начали прибывать люди также и из других мест – из Шуерецкого, Энгозера… Харьюла опять отправился в разведку.
4 апреля. Возвращаясь домой, случайно услышал разговор каких-то двух девиц, шедших впереди меня.
– Кого? – спрашивает одна. – Того, которого взяли у Аннушки?
Я понял, о ком шла речь.
– Подумать только. Васятку тоже расстреляли.
– Ужас!
Говорили они о бывшем письмоводителе суда, стрелявшем в Пантелеймона. При обыске у него обнаружили целый арсенал. Революционный трибунал приговорил его к расстрелу. Особенно настаивали на этом Закис и Николай Епифанович. Кажется, я был единственным, кто колебался. Тоже непротивленец нашелся. Я ли не читал марксистскую литературу. Но, видно, одного чтения литературы недостаточна. Нужна железная закалка, жизненный опыт. Век живи, и век учись.
6 апреля. Вернулся из разведки Харьюла и сообщил о появлении финских разведчиков в Подужемье. Значит, противник уже в 17 километрах от города.
Получена депеша из Петрограда. Прочитав ее, Закис обрадовался: «Скоро увидимся с Михаилом Андреевичем».
Наконец-то ледокол «Микула Селянинович» с большим трудом добрался до нас. Он встал на якорь у острова Ропакки, в 12 верстах от города. Ближе подойти не смог: лед слишком толстый. Оружие и боеприпасы с ледокола вывозим на лошадях на Попов-остров, оттуда в город.
7 апреля. Разведчики Харьюлы пришли из третьей вылазки, из девяти вернулись только пять. Четверо нарвались в Подужемье на засаду. Первые потери! Впрочем, может быть, им еще удастся спастись.
Ополченцы, которыми командует подпоручик Батюшков, заняли сегодня позиции на каменистых сопках в четырех верстах от города.
8 апреля. Ночью белофинских разведчиков видели в Зашейке, на полпути от Подужемья до Кеми. До сих пор белофинны шли, не встречая сопротивления. Но, видимо, они чувствуют, что их готовятся встретить, и принимают меры предосторожности. Они перешли реку выше порога и скрылись в лесу. Впоследствии выяснилось, куда они направились. Верстах в пяти от Кеми в сторону Сороки стоял барак, в котором жило человек двадцать русских и карел, работавших на строительстве дороги. Жили они с семьями. Утром в город прибежали полураздетые люди.
– Мы спали, – рассказывал в больнице один из раненых. – Вдруг в окна полетели гранаты. Стреляли сквозь стены. Наша прачка выскочила, хотела бежать. Ее застрелили на крыльце. Я выскочил в окно и бежать. Они вдогонку стреляют. Потом как заполыхало. Оглянулся – барак горит. А там ведь дети, женщины…
Когда отряд сорочан прибыл на место происшествия, от барака остались лишь дымящиеся развалины. Возле пепелища сидели со своим жалким скарбом, который удалось вытащить из огня, замерзшие, оцепеневшие женщины. Они были так потрясены, что не могли даже плакать.
9 апреля. Весть о страшном злодеянии, совершенном белофиннами, быстро распространилась по городу. Мы провели митинги на оборонительных позициях. На митинги выехали все члены военной коллегии. Я выступал перед красногвардейцами-железнодорожниками. В ответ на мои слова: «Озверелые убийцы детей, стариков и женщин найдут лишь позорную смерть», – они поклялись: «Умрем, но не пустим их к городу». Их лица были полны решимости. Их руки крепко сжимали винтовки. Они сдержат свое обещание.
В полдень прозвучали первые выстрелы. Разведка белофиннов пыталась нащупать слабые места в нашей обороне. Вторая группа противника попыталась прорваться к железнодорожному мосту и взорвать его, но, получив отпор, бежала без оглядки.
Сегодня архангелогородцы (их было 150 человек), прибывшие на ледоколе, маршем прошли через город, направляясь на боевые позиции. По приказу военной коллегии ледокол начал, ломая льды, продвигаться ближе к берегу с тем, чтобы неприятельские позиции были в зоне досягаемости его орудий.
Отряд, посланный из Петрограда, почему-то задерживается в пути. «Не иначе, как викжеловцы подсунули палки в колеса, – высказал предположение Закис. – Знаю я этих саботажников. Им ничего не стоит остановить поезд в глухом лесу и отправить паровоз на станцию, якобы за водой».
10 апреля. Около полуночи на центральном участке было отмечено оживленное движение на стороне противника. В час ночи позвонил Батюшков: «Противник начал атаку высоты № 2». Приказав запрячь лошадь, я накинул пальто, сунул в карман револьвер и поехал на командный пункт. Пантелеймон остался дежурить в военной коллегии.
В ту ночь город не спал, почти во всех домах горел свет. На подужемской дороге Кремнев обогнал матросов с ледокола, тянувших телефонный провод на передовую. Впереди в темноте шла перестрелка, доносились отрывистые пулеметные очереди. У самого леса, недалеко от железной дороги, он встретил раненого, поддерживаемого под руку другим красногвардейцем. Они оказались из отряда сорочан. Кремнев отдал им лошадь и велел ехать в больницу. Сам отправился пешком.
Командный пункт находился на безымянной сопке, неподалеку от высоты № 1. Когда Кремнев подходил к командному пункту, стрельба у высоты вдруг усилилась. Батюшков сказал Лонину, оказавшемуся на его КП: «Слышите, Николай Епифанович, жмут на вашем участке». Лонин побежал к своим, но, заметив подходившего Кремнева, остановился и сообщил, что многим сорочанам не хватило ужина. Кремнев сразу же связался по телефону с Машевым и велел немедленно доставить на передовую пищу. Машев сообщил ему, что отряд Донова уже проехал Медвежью Гору и, если ничего не случится, утром прибудет в Кемь.
Кремневу не терпелось рассказать о прибытии подкрепления из Петрограда красногвардейцам, и он отправился с Николаем Епифановичем на его участок.
– Экономьте патроны, – напутствовал Лонина Батюшков.
– Пожалуй, мы не ошиблись, доверив военное руководство Батюшкову, – сказал Кремнев Лонину, когда они пробирались по узкой тропинке между сугробами к его участку. – Судя по всему, человек он честный и энергичный.
Укрывшись за камнями, за выступами скал, а то просто окопавшись прямо в снегу, красногвардейцы вели огонь из винтовок. У подножия сопки один боец стоял, прислонившись спиной к дереву, и неторопливо стрелял в темноту.
– Видал? – кивнул на него Лонин и вдруг пригнулся. У самого уха его просвистела пуля. – Ишь, какой храбрец выискался, – добавил он, глядя в сторону бойца, стоявшего под деревом и продолжавшего стрелять.
Они обогнули сопку. Пулемет противника, словно захлебнувшись, вдруг замолчал.
– Слышишь? Попал, – заметил Лонин.
Влево от высоты начинался участок обороны железнодорожников. Решили заглянуть и к ним. Там было пока тихо. Впереди тоже по направлению к участку железнодорожников по глубокому снегу брела какая-то женщина в большом овчинном тулупе, прижимая руку к боку. То ли она была ранена, то ли несла что-то, боясь рассыпать по дороге.
– Маша, сюда, – кто-то негромко окликнул ее. – Нагнись, дурочка.
В кустарнике, на ящике с патронами сидел рыжий парень. Приблизившись, Кремнев узнал в нем Кузовлева. Рядом с ним стоял станковый пулемет. Маша – это была раздатчица из железнодорожной столовой – вынула из-под тулупа бумажный сверток и подала Кузовлеву.
– Еще горяченькие…
Кузовлев раскрыл сверток и протянул большую очищенную картофелину своему напарнику, лежавшему за пулеметом.
– Степан Петрович, попробуй-ка…
Кремнев узнал и напарника. Это же тот самый парень из Пирттиярви, который принес весть о нападении белофиннов.
Теппана с удовольствием принялся за картошку.
– А я боялась, что остынет, – сказала Маша.
– Жена? – спросил Кремнев.
– Не совсем еще, – замялся Кузовлев.
– Да совсем уже, – поправила Маша.
Кремнев не мог скрыть улыбки.
– Это тот, что у Евсеева на чердаке был? – показал он на пулемет.
– Тот самый, – подтвердил Кузовлев.
– Вам опять не придется спать ночь, – обратился Кремнев к Теппане.
– Дело привычное, – ответил он. – И «максимушка» тоже для нас дело не новое. Три года на фронте не разлучались. Думал, что все уже, распрощался я с ним, ан нет, опять вместе.
– Завтра прибудет подмога, – сказал Кремнев, зная, что его известие быстро пробежит по цепи. – Из Петрограда прибывает красноармейский отряд. Орудия с ледокола тоже скоро откроют огонь по противнику.
Перестрелка то затихала, то опять усиливалась. Вдруг стрельба прекратилась и наступила непривычная тишина.
– Уходите, пока не поздно, – сказал Теппана Маше. – Штатским тут делать нечего. Нечего зря рисковать.
За ночь снег, таявший днем на весеннем солнце, сковало морозом, и образовался крепкий, скрипучий наст. Уходя с позиции, Кремнев слышал доносившийся со стороны противника скрип снега под лыжами. Тут же заговорил «максим» Теппаны. Весь лес опять наполнился грохотом и пламенем. Пригибаясь к земле, Кремнев поспешил на КП.
Тем временем подошли 70 матросов с ледокола, но Батюшков решил оставить их в резерве и пока в бой не бросать. Часы показывали почти четыре. Бой опять разгорелся. На КП беспрерывно приходили вести о ходе боя. С правого фланга сообщили, что противник пытался поджечь железнодорожный мост севернее станции Кемь, но, встреченный огнем охраны, отступил. Связной архангелогородцев, задыхаясь, доложил, что их командир убит. С левого фланга позвонил Закис и сообщил, что противник пытается любой ценой прорваться к мосту через реку Кемь. Батюшков послал половину матросов на помощь железнодорожникам. Матросы, устанавливающие связь с ледоколом, где-то задерживались. Бой становился все ожесточеннее. Местами белофиннам удалось продвинуться на полверсты. Николай Епифанович доложил, что его ребята отбили у противника безымянную высоту, взяли двух пленных и захватили в качестве трофеев несколько десятков лыж.
Наконец, в пятом часу, на КП прибыли связисты с ледокола. Артиллерист-корректировщик быстро подготовил данные для стрельбы и по телефону отдал команду на ледокол. Спустя мгновение со стороны Попов-острова донесся раскатистый гул, потом в застывшей ночной тишине послышался нарастающий протяжный вой, и вслед за ним где-то впереди, на стороне противника, раздался страшный грохот… Один из матросов вскочил и с винтовкой наперевес бросился вперед с криком: «Ребята, за мной! На штыки их, гадов!»
Утром Кремнев с Закисом встречали на станции Михаила Андреевича. Из теплушек, облепленных плакатами с изображением рабочего, рвущего на себе оковы, и лозунгами, отпечатанными огромными буквами, на перрон высыпали обросшие, обветренные бойцы, перепоясанные пулеметными лентами, одетые кто в старую шинель, кто в потрепанный полушубок, кто в душегрейку из верблюжьей кожи. Многие из них били немцев под Псковом и прямо с фронта отправились сюда на север тоже защищать Петроград.
– Малость запоздали, Михаил Андреевич, – сказал Кремнев Донову.
– Как запоздал? Шутишь?
Он даже растерялся.
– Уже бегут.
– На Масельгской пришлось целые сутки простоять, – стал оправдываться Донов. – Пассажирский впереди нас сошел с рельсов. Кто-то разобрал пути.
– Я так и знал, – нахмурился Закис.
Когда они прибыли на КП, туда как раз привели трех пленных, двое из них были ранены. Один из белофиннов все время тер обмороженный нос затвердевшим от грязи обшлагом рукава. В кармане у него нашли письмо, отправленное из Куопио 20 марта. Батюшков протянул его Кремневу.
– Полюбуйтесь, Александр Алексеевич.
– Калле Мойланену. Беломорская Кемь, – прочитал Кремнев на конверте и рассмеялся. – Беломорская Кемь? Только улицу осталось указать. Просчитались малость, просчитались.
