Текст книги "Водораздел"
Автор книги: Николай Яккола
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 46 страниц)
– Д-д-д… – начал фельдфебель.
– Ну и горло у нашего Ости. Такая длинная шея, что каша еще до брюха не добралась, – с серьезной миной произнес Рёнттю.
Остедт побагровел и гаркнул:
– Смирно!
Рёнттю лениво поднялся и вытянулся с ложкой в руке.
– Разрешите обратиться? – спросил он с ехидцей.
Фельдфебель окончательно рассвирепел.
– Д-д-д…
И полез за маузером.
– Перкеле! – выругался Рёнттю. – Ты за пушку не хватайся, она, глядишь, и выстрелит невзначай.
– Придется и мне перкеле вспомнить, хотя я и верующий, – сказал Эмели и выхватил из рук фельдфебеля оружие. – Мы не хотим возвращаться домой с головой под мышкой. Хочется, чтобы она осталась на плечах, раз до сих пор сохранилась в целости.
– Д-д-да вы что, бунт-т-товать?
– Мы пришли сюда добровольно и имеем право уйти отсюда добровольно, – заявил Рёнттю. Он высказал вслух то, что давно зрело в сознании рядовых солдат экспедиционного отряда.
Остедт стоял растерянный и беспомощный. Связному, прискакавшему за помощью, хотелось крикнуть этим солдатам, что они просто трусы, но он сдержался и сказал устало:
– Неужели вы оставите в беде своих боевых товарищей?
Это подействовало. Солдаты успокоились. Эмели вернул фельдфебелю маузер. И мятеж пирттиярвского гарнизона на этом кончился. Оставив Рёнттю, Эмели и еще двух наиболее истосковавшихся по дому солдат нести караульную службу в деревне, Остедт с остальными своими людьми поспешил в Вуоккиниеми, «показывать доблесть финского солдата».
Известие о том, что руочи куда-то поспешно ушли, еще больше усилило напряженность в деревне. Всем было ясно, куда и зачем они поспешили. К их далекой лесной деревушке приближалась война. Четыре года она бушевала где-то вдали от них, а теперь шла к ним. Пирттиярвцам было не до жатвы. Люди сидели по домам, по вечерам сходились в чью-либо избу повздыхать, погадать, что же с ними теперь будет.
– А-вой-вой, – причитала жена Хилиппы, зашедшая к соседям покоротать тревожный вечер. – Наступает то время, о котором в библии говорится.
Доариэ молча штопала носки сыновей, никак не реагируя на сетования Оксениэ. После смерти дочери у нее было такое подавленное состояние, что ей было все равно, будет конец света или нет.
– Людям бы надо быть теперь друг к другу добрыми, – продолжала жена Хилиппы, не отрывая от хозяйки сосредоточенного взгляда.
Доариэ прервала штопанье и взглянула на гостью.
– Люди всегда должны быть добрыми, – тихо сказала она.
В сенях послышались торопливые шаги. Вошла Паро.
– Из риги такой дым валит, точно при пожаре, – сказала она, переступив порог.
– А-вой-вой! – заволновалась Доариэ. – Хуоти, сбегай, посмотри, уж не горит ли в самом деле.
Доариэ попросила у Хёкки-Хуотари разрешения обмолотить в их риге немного ячменя: у них мука была уже совсем на исходе, и надо было приниматься за хлеб из нового урожая. Хуотари разрешил – свой они уже обмолотили.
– Осталась ты без помощницы, – сказала Паро, когда Хуоти ушел.
– Да, – вздохнула Доариэ.
– Хуоти-то уже в том возрасте, что мог бы и невестку привести в дом, – продолжала Паро.
Она давно мечтала, чтобы Хуоти посватался к их Иро.
– Успеет, – ответила Доариэ, поняв, куда гнет соседка. – Молодые они еще.
– Хорошо им сейчас вдвоем в риге, – зашептала ей на ухо Паро. – Иро там картошку печет. Испеченная в золе картошка такая рассыпчатая, вкусная…
– Да ну тебя, Паро, – прервала ее Доариэ, усмехнувшись впервые после смерти дочери.
Нет, она ничего не имела против Иро. Правда, Наталия ей больше нравилась. Она такая стеснительная, всегда готова помочь. Пусть Хуоти сам выбирает.
Когда Паро ушла, жена Хилиппы сказала:
– Давеча Хилиппа говорил, чего это Доариэ стесняется… Могла бы она и в нашей риге… Как и раньше.
Доариэ молчала. Что она могла сказать? Пусть Поавила сам решает…
Рано утром, когда Доариэ и Хуоти пошли с ушатом за водой на деревенский колодец, Доариэ вдруг показалось, что откуда-то со стороны погоста слышатся далекие выстрелы. Утро было тихое и ясное, но вряд ли выстрелы могли донестись с самого погоста. Туда как-никак от Пирттиярви целый день пути, даже если шагать торопко. Может быть, стреляли где-то ближе? А может быть, только почудилось?
– Опять, – сказала Доариэ встревоженно.
Они одновременно подняли коромысло с ушатом. Доариэ шла позади, придерживая рукой ушат, чтобы вода не выплескивалась.
Микки с утра ушел проверять силки и пробыл в лесу до полудня. Домой он шел радостный – в кошеле у него было два рябчика и большой тетерев. Но когда Микки вышел на обрывистый берег реки, его беззаботная веселость сменилась тревогой, и остаток пути до дому он чуть ли не бежал.
– Идут, – выдохнул он, влетев в избу.
Мать и брат даже не спросили Микки, кто идет. Они это поняли сразу по его испуганному виду.
– А-вой-вой! – запричитала, засуетилась мать. – Прячьтесь скорей в подполье.
Но они не успели спрятаться – около дома уже появились финские солдаты. Они прошли через деревню, не заходя в избы. Следом за ними появились люди в гражданской одежде. Они гнали взмыленных лошадей, с трудом тянувших волокуши с ранеными. Лежавший на одной из волокуш был с головой накрыт окровавленной, забрызганной грязью простыней.
Когда отступавшие белофинны прошли через деревню, Хуоти решил наносить дров в ригу. Накладывая дрова, он заметил какого-то человека, шедшего к деревне от речки. Человек был без шапки, шел, с опаской озираясь, и выглядел еще более утомленным, чем только что прошедшие через деревню финны.
Хилиппа Малахвиэнен тоже наблюдал из окна своей избы за этим путником. Еще издали он узнал Сергеева. Сначала Хилиппа хотел куда-нибудь уйти, чтобы не встретиться с ним, но потом все-таки вышел во двор.
– Заходи, – крикнул он, когда Сергеев поравнялся с его домом.
Вид у Сергеева был довольно жалкий. Он так запыхался, что не мог слова вымолвить, махнул лишь рукой: мол, некогда ему. Отдышавшись, Сергеев спросил:
– В деревне красные?
– Никого нет, – успокоил его Хилиппа.
– И финнов нет? – встревожился Сергеев. – Лодку бы… Надо переправиться через озеро.
Заметив, что Хуоти стоит возле своего дома и наблюдает за ними, Хилиппа опять пригласил:
– Пойдем ко мне. Что тут на дворе стоять.
Войдя в дом, Сергеев устало опустился на скамью и, все еще тяжело дыша, стал рассказывать отрывистым голосом:
– Пришлось по лесам идти… От самого Айонлахти.
– Подай-ка нам чего-нибудь перекусить, – велел Хилиппа жене.
Айонлахти находилось на полпути от Вуоккиниеми к Пирттиярви. Это была не деревня. Просто стояла избушка, в которой путники могли остановиться, и был причал для лодок. Летом белофинны построили еще навес, под которым хранили мешки с крупой и всякое снаряжение, доставляемое им время от времени из Финляндии. Оттуда грузы на лодках перевозились затем в Вуоккиниеми. Из Айонлахти туда можно было добраться и кружным путем по суше, но дорога была очень плохая и на телеге по ней проехать было невозможно.
В Вуоккиниеми было оружие, предназначавшееся для братьев-соплеменников, которое еще весной привез Малм. Но раз братья-соплеменники стали врагами, капитан Куйсма, сменивший Малма на посту командира отряда, решил отправить оружие обратно в Финляндию. Сергеев был в числе сопровождавших это оружие. В их лодку погрузили пулемет, несколько десятков винтовок и ящики с патронами. Едва лодка отошла от берега, как по окопам, вырытым на песчаном склоне Вуоккиниеми, из лесу открыли огонь, и с берега велели лодке вернуться. Оказалось, пулемет решили оставить здесь. Выгрузив пулемет, опять отчалили. Они уже успели отплыть довольно далеко от села, а грохот разгоревшегося боя все еще долетал до них. Порой стрельба затихала, потом опять начиналась с новой силой. Иногда казалось, что стреляют где-то впереди. Немного не доехав до Айонлахти, они решили утопить оружие. Им все равно было не по силам перенести на себе до границы такое количество винтовок и ящиков с патронами. Они словно предчувствовали, что их ожидает в Айонлахти. Только они ступили на берег, как из леса раздался выстрел, затем другой, третий. Один сразу был убит наповал, а что стало с другими, Сергеев не видел. У него не было времени оглядываться. Ползком добравшись до кустов, он бросился бежать.
Хилиппа сидел хмурый. Он так ждал прихода экспедиции. А теперь вот… Все пропало!
– Возьми, – сказал Хилиппа, протягивая гостю шюцкоровское кепи Ханнеса. – Без шапки как-то нехорошо возвращаться домой.
Сергеев искоса поглядел на-хозяина, проверяя, не насмехается ли тот над ним. Поколебавшись, он все же решил рассказать, где они утопили оружие.
– Там на берегу скирда сена… До того места примерно бросок камня. Если понадобится, то…
Хилиппа оглянулся. Наталия трепала в углу шерсть, уткнувшись в свою работу. Кажется, она не слушала их разговоры.
Опорожнив кринку простокваши, гость поблагодарил хозяев и попросил Ханнеса перевезти его через озеро.
Ханнес посмотрел на отца.
– Куда же наш Тимо пропал? – спросил вдруг Хилиппа. – Ни духу, ни слуху…
Сергеев ответил не сразу.
– Разве вы не слышали? – И он добавил тихо: – Борьба за свободу требует жертв.
– Жертв? – Хилиппа вздрогнул.
– В Кеми… еще в апреле…
И Сергеев рассказал то, что ему довелось слышать о судьбе сына Хилиппы в штабе экспедиции в Ухте.
– Большевики расстреляли его.
– Расстреляли?
Только теперь до сознания Оксениэ дошло, о чем идет речь, и она зарыдала.
Хилиппа молчал. Веко левого глаза начало нервно подергиваться.
– Наталия, – наконец сказал он хрипло. – Проводи гостя через озеро.
Наталия удивилась. Почему она должна провожать их гостя? Но, ничего не сказав, она отложила работу и повязала на голову серый платок.
Переправив Сергеева через озеро, Наталия показала ему тропу, которая вела к границе. На обратном пути, поднимаясь по береговому склону, она встретила Хуоти с большой охапкой дров. Он нес их в ригу Хёкки-Хуотари.
– Ну как, вкусной ли была картошка в риге? – спросила Наталия.
Хуоти растерялся. Наталия никогда раньше не обращалась к нему в таком язвительном тоне. Бросив дрова на землю, Хуоти побежал за ней и схватил за руку.
– Пусти.
Но Хуоти не отпускал.
– Наталия, да не верь ты всему, что бабы наговорят, – и он притянул девушку к себе.
– Я же совсем одна. Никого у меня нет. Только ты… – сказала Наталия дрогнувшим голосом. – Не надо. Люди увидят.
И она оттолкнула Хуоти.
Вдруг за мельничным мостом грохнул выстрел, за ним другой.
– А-вой-вой! – испугалась Наталия.
Хуоти схватил ее за руку.
– Идем, спрячемся.
Наталия покорно пошла за ним следом.
Спрятавшись в риге, они наблюдали через щель в двери, как белофинны беспорядочной толпой устремились в деревню.
– В школе их уже никого не осталось. Еще утром убежали за границу, – сказала Наталия.
Когда раздались выстрелы, все жители попрятались, кто в овин, кто в подполье. Но больше не стреляли. Видимо, и те два выстрела, которые слышали Хуоти и Наталия, были случайными. Кому-то из белофиннов в панике померещился притаившийся враг, и он со страху пальнул по какому-нибудь пню или коряге.
– Куда к дьяволу они все подевались? – кричал кто-то из руочи.
Наконец, с берега озера перестали доноситься крики и ругань, и люди начали вылезать из укрытий. Многие хватились своих лодок.
– И нашу тоже взяли, – охала жена Хёкки-Хуотари, – вот разбойники-то…
К избе Хилиппы собрались бабы, потом потянулись и оставшиеся в деревне старики.
– Надо бы выйти им навстречу и принять как положено.
– А болгары так те встречали нас хлебом и солью, – вспомнил Петри.
Хилиппа молчал. Только ему одному некого было встречать.
Но старики не успели договориться, как встречать своих освободителей. За деревней со стороны мельничного ручья показался всадник и остановился на пригорке, видимо поджидая своих отставших товарищей. Лошадь все узнали сразу – на этом коне вчера приезжал нарочный из Вуоккиниеми, но сидел на нем уже кто-то другой.
– Да никак наш Теппана, – неуверенно сказал Хёкка-Хуотари, всматриваясь в верхового из-под ладони.
Петри тоже сделал ладонь козырьком, сощурил выцветшие от старости глаза.
– Да, это он! – воскликнул Хёкка-Хуотари и замахал рукой. – Давай сюда, не бойся. Здесь нет никого.
Всадник оглянулся, махнул рукой кому-то находившемуся сзади, видимо давая знак следовать за ним, и поскакал к деревне. Уже по тому, как лихо он повернул коня, видно было, что это, конечно, Теппана.
Следом за Теппаной на крутой берег реки один за другим стали выходить вооруженные люди в желто-зеленых мундирах.
Хилиппа, не дожидаясь, пока они подойдут к деревне, куда-то незаметно исчез.
– Тпру!
Теппана на полном скаку остановил коня.
– По лесу хоть червяком, а в деревню – гоголем, – заявил Теппана и лихо спрыгнул с коня.
– В старое время в русской армии была не такая форма, – сказал отец Теппаны, поморщив нос.
– Ты что-нибудь знаешь о Ховатте? – спросил Хёкка-Хуотари.
– Он у нас главный начальник.
– Ишь ты! – Хёкка-Хуотари не знал, хорошо это или плохо.
Подошла Доариэ.
– А мой там идет или нет?
– Идет. В Вуоккиниеми остался пока.
Тем временем подошли остальные разведчики из полувзвода Теппаны.
У Теппаны не было времени разговаривать с односельчанами: надо было прочесать деревню и ее окрестности, выставить посты и отправить наряд на границу.
– Брат просил кланяться, – крикнул Теппана, проходя мимо Наталии. Она не посмела подойти к нему и стояла в стороне, глядя на него своими темными глубокими глазами.
– Моариэ будет теперь радешенька, мужик домой вернулся, – зашептала Доариэ жена Хёкки-Хуотари, почему-то хихикая.
– Да, конечно, – задумчиво ответила Доариэ.
Все в деревне были рады, что пришли свои мужики, карелы, и прогнали проклятых нехристей. С таким же радушием отряд встречали и в других деревнях. Их принимали как долгожданных спасителей и помогали как только могли – кто расскажет, где расположился неприятель и где у него посты, кто перевезет через озеро или реку, кто покажет, по какой тропе лучше идти. Впрочем, в последней помощи отряд редко нуждался: все они были родом из этих мест и знали здесь каждую стежку-дорожку. Этим отчасти и объяснялось успешное продвижение отряда. А главной причиной успеха было, конечно, то, что в большинстве своем отряд состоял из бывалых фронтовиков, более искушенных в военном деле, чем их противник. Поэтому не было ничего удивительного в том, что отряд прошел путь от Кеми до границы менее чем за три недели и почти не понес при этом потерь.
Вечером пирттиярвские мужики потянулись в школу послушать легионеров.
– У них глаза полезли на лоб, когда они увидели нас в Ухте, – рассказывал знакомый мужик Хёкке-Хуотари и Хуоти.
Отряд занял Ухту без боя. Белофинны успели уйти до его прихода. Когда в Ухту прибежал перепуганный Большой Юсси и рассказал, что за противник наступает со стороны Кеми, капитан Куйсма вместе со своим штабом сел в лодки и поспешил через среднее Куйтти в Вуоккиниеми. Они так торопились, что забыли и о разведчиках, посланных накануне в Рёхё. Разведчики возвращались в Ухту, не зная ничего о том, что там случилось. Самое страшное на войне – оказаться застигнутым врасплох. Тут у кого угодно глаза на лоб полезут.
– Ух и честили же они своих офицеров…
– Наши начальнички тоже хороши, – заметил один из легионеров.
Хёкка-Хуотари насторожился. Не его ли сына имеет в виду этот мужик из Венехъярви?
– Если бы они направили в Айонлахти больше людей, то ни один бы руочи не ушел, – объяснил венехъярвец.
По оперативному плану отряд должен был окружить белофиннов в Вуоккиниеми и уничтожить весь гарнизон неприятеля. Но не все получилось так, как предполагали. Наступавшие через Ухту вторая рота и полувзвод разведчиков Теппаны вышли к Сельванскому мосту и завязали бой. Но им пришлось отступить, потому что первая рота, шедшая через Костамукшу, не вышла своевременно на исходные позиции и не атаковала противника с другой стороны. Только когда послышалась стрельба с противоположной стороны, от так называемого Железного моста, вторая рота и разведчики Теппаны снова открыли огонь и пошли в атаку через болото. Бой продолжался более часа. Оказавшийся под перекрестным огнем противник понес большие потери, но многим удалось ускользнуть через Айонлахти. Разведчики, посланные туда командиром первой роты, перебив белофиннов, ехавших в одной лодке с Сергеевым, уже успели уйти, и дорога через Айонлахти оказалась свободной. Об этом упущении и говорил венехъярвец. Не случайно он был недоволен больше других: это был брат убитого белофиннами Еххими Витсаниеми.
– Так что хвалить наших…
Он не договорил, потому что в избу, отчаянно ругаясь, ввалился Теппана.
– Ну и Хома, тот еще Хома. Из-под носа упустил лахтаря.
Оказалось, Теппана ходил проверять посты. На одном из постов стоял Хома, молчаливый тихий мужичок из Понкалахти. Он был не из фронтовиков и в отряд вступил в своей деревне. Взяли его как носильщика – он нес кошель с продуктами. Послать Хому в караул Теппана решил только в Пирттиярви, чтобы дать отдых легионерам, проделавшим нелегкий путь на веслах и по суше от самой Кеми и, конечно, изрядно уставшим. И надо же было, чтобы именно на того Хому нарвался заблудившийся белофинн. Финн шел со стороны границы: он, видимо, сбился с дороги и не знал, в какую сторону идет. Увидев обомлевшего неприятельского солдата, Хома махнул ему рукой. «Уходи», – прохрипел он.
Выслушав рассказ Теппаны о Хоме, мужики дружно зареготали. Только брат Еххими Витсаниеми не смеялся.
– Попадись он мне, так я бы… – угрюмо сказал он.
С улицы послышался шум, крики. Все бросились смотреть, что там такое. Хёкка-Хуотари и Хуоти тоже вышли.
Оказывается, подошла вторая рота. В деревню хлынула толпа вооруженных мужиков, знакомых и незнакомых. Один из них волочил за собой пулемет на колесах. Но Хуоти сейчас было не до пулемета. Он искал среди них отца. Но отца нигде не было видно.
Пулька-Поавила пришел домой только на следующий день, вместе с Крикку-Карппой, который догнал его в дороге. Крикку-Карппа давно рвался домой, но его не пускали. Потом однажды на Вочаж доставили пленного белофинна, того самого, которого Теппана захватил в избушке в Куренполви. Пленный, дрожавший от страха, забился на верхние нары. Кое-кому из отрядовцев пришло в голову попугать его, и они стали покалывать пленного штыками снизу, сквозь щели в нарах. Крикку-Карппа пристыдил их, обозвал лахтарями. И хотя они сразу прекратили свое «развлечение», на душе у Крикку-Карппы остался очень нехороший осадок. На следующий день он отправился в Кемь и упросил Ховатту отпустить его. На первой же лодке, отправившейся со снаряжением в верховье, Крикку-Карппа отбыл домой. В Вуоккиниеми он догнал Пульку-Поавилу. Там они вместе с другими отрядовцами отпраздновали победу, так что когда они отправились дальше, у всех изрядно болели головы. По дороге они допили ром, который у них еще оставался, и в деревню явились в самом веселом расположении духа.
Финские буржуи
собрались воевать… —
напевая, вошел Пулька-Поавила в избу.
Доариэ чесала шерсть. Она прервала работу, печально посмотрела на мужа, но ничего не сказала. Хуоти тоже молчал. Микки в первый раз видел отца пьяным и невольно подвинулся поближе к матери.
– Что, не узнаете? – гаркнул Поавила, не понимая, почему в доме никто не обрадовался его возвращению.
– Насто померла, – наконец, выдавила из себя Доариэ и заплакала, закрыв лицо подолом платья.
– Померла?
Поавила застыл как вкопанный. Хмель сразу вылетел из головы. Как же так? А он-то хорош…
Поавила осторожно поставил винтовку в угол, тяжело сел на скамью рядом с женой и обхватил голову руками. Плечи его вздрагивали.
– Бедный мой Поавила! Плачь не плачь, а не вернешь, – сказала, наконец, Доариэ, утирая слезы. – Я тебе есть подам… тетерева сварили… Позавчера Микки добыл… Ты ж есть хочешь…
Поавила отказался от еды, взял фуражку.
– Пойдем со мной, – сказал он жене.
Они молча дошли до кладбища.
– В субботу похоронили, – сказала Доариэ у могилы Насто. – От какой-то заразы померла. Сын учителя тоже умер от той же болезни.
Поавила стоял и молчал. В душе своей он просил дочь простить его за то, что он явился домой в таком виде. Он же не хотел, не знал. Насто, девочка…
С тяжелым, гнетущим чувством шел Поавила с кладбища. Вот место, где он собирался строить новую избу. Он не мог не завернуть туда. Доариэ покорно пошла следом. Остановившись у груды бревен, Поавила осмотрел их, потом пересчитал. Не хватало трех бревен.
– Я дала их Хилиппе, – виновато сказала Доариэ. – Он для риги просил…
– Хилиппе? – хмуро переспросил Поавила.
– Да он обещал вернуть, – оправдывалась жена.
– Отец! Иди домой! – издали крикнул Хуоти. – Хёкка-Хуотари зовет, – добавил он, подбегая. Вид у него был встревоженный.
– Что случилось?
– Хилиппу хотят убить.
– Ты что это мелешь-то? – не поверила Доариэ.
– Правда, мама.
– Кто? – спросил отец.
– Мужики из отряда.
– А-вой-вой… Да ведь без Хилиппы-то мы с голоду померли бы. Он нам и потроха от коровы дал. И лошадь пообещал… Боже милостивый, – взмолилась Доариэ. – Все мы грешны… Только на могиле у Насто были…
В избе Поавилу ждали Теппана и еще несколько мужиков из отряда. Из деревенских был только Хёкка-Хуотари.
– …и дочь свою домой не пускает, – говорил Теппана голосом обвинителя, когда Поавила в сопровождении жены и сына вошел в избу.
Евкениэ в избе не было. Видно, ушла в деревню просить милостыню. Каждый день она брала сына и шла из дома в дом, зная, что ей что-нибудь подадут. Так оно и было: не успел Поавила ничего сказать, как вошла Евкениэ и, переступив порог, протянула Доариэ свою суму.
– А пастушке и пастушку опять хлебца дали, – сообщила она радостно.
Поавила подошел к дочери Хилиппы и поздоровался с ней, как бы не замечая ее странности.
– Злом зло не поправишь, добром надо… – начал Хёкка-Хуотари, возражая Теппане.
– Добром? – с усмешкой протянул Теппана. – Вон у Соавы брата убили… – Он показал на одного из венехъярвских мужиков. – Мужа у Евкениэ убили…
Услышав упоминание о муже, Евкениэ судорожно схватилась за сына, прижала его к себе, словно боясь, что у нее отберут мальчика.
– Пошли бы вы куда-нибудь, – сказал Поавила жене. Та сразу же заторопила Евкениэ:
– Пойдем, сети посмотрим. Может, ряпушки на ужин попалось.
Когда женщины ушли, Теппана продолжал:
– Учителя убили…
– Так не Хилиппа же убивал, – возразил опять Хёкка-Хуотари.
– Убивать не убивал, но и не заступался, – гнул Теппана свое. – А даже натравлял.
– Нет, нет, – не уступал Хёкка-Хуотари. – Одно дело – враги, что пришли к нам, а свои, из деревни – другое. А ты как думаешь, Поавила?
Пулька-Поавила вспомнил, как на погосте мужики из отряда хвалились, что, мол, в Ухте и Костамукше они поставили к стенке тех, кто вступил в созданные белофиннами отряды шюцкора, и вообще всех карелов, так или иначе поддерживавших захватчиков. В самом Вуоккиниеми легионеры расстреляли сына Тухканиеми. А этого человека Пулька-Поавила знал хорошо: жена у того была родом из Пирттиярви. Как можно убивать своих земляков? Это не укладывалось в голове, казалось неоправданной жестокостью, оставляло на душе горький осадок. Нет, он вовсе не считает, что Хилиппа ни в чем не виновен. Но все равно так нельзя. В тот момент Пульке-Поавиле и в голову не приходило, во что обернется ему самому его доброта. Совсем другие мысли волновали его. На душе было муторно от того, что он в таком виде явился домой. Перед глазами стояла могилка дочери. Вспомнились слова Доариэ о Хилиппе. Нет, Пулька-Поавила не мог поддержать Теппану.
В избу вернулись Доариэ и Евкениэ. Им не удалось поехать на озеро, потому что их лодку белофинны тоже угнали на другой берег.
Теппана решил не продолжать разговор о Хилиппе.
– Ну ладно, – сказал он, поднимаясь. – Я дам тебе своего коня, чтобы ты вспахал свое поле. Слышишь, Поавила? Это же не верховая лошадь, а рабочая…
Вечером поднялся сильный ветер.
Поавила сидел на лавке, задумчиво следя за женой, занятой мытьем посуды. «Хоть бы дочь родилась, чтоб помощница росла», – подумал он, поднимаясь. Он взял шапку и пошел посмотреть свое хозяйство. Как оно велось в его отсутствие?
Вышел на поле, постоял у суслона, ощупывая остистые колосья, прикидывая про себя, хватит ли хлеба хоть до рождества. Ячмень был сжат еще не весь. Надо убрать, пока не осыпался или не загнил на корню. Много надо успеть еще сделать. Надо и ячмень обмолотить, и картофель выкопать, и зябь вспахать, и привезти на поле торфа и навоза. Да и камни надо опять поубирать. Вон их сколько наросло – скоро и семени некуда будет бросить. У Поавилы было такое ощущение, словно земля истосковалась по его рукам, заждалась. Он начал собирать камни и бросать их в груду ранее собранных. Потом сходил за ломом и принялся выкорчевывать большой камень, о который как-то сломал сошник. Надо же его, наконец, убрать. Поавила всадил лом глубоко под камень… Вон какой кусок землицы он занимает, Все, глядишь, поле будет побольше. Может, Теппана и в самом деле даст лошадь, раз обещал. Интересно, чья это лошадь? Поавила налегал на лом изо всех сил, но камень не поддавался. Видать, засел глубоко. Без помощи сыновей его не вывернешь. А ребята уехали за лодкой. Пора бы им уже и вернуться… Поавила выпрямился, посмотрел на озеро. Да, вон они едут.
Вдали показалась лодка. Она как раз входила в устье залива, где всегда схлестываются волны с двух сторон и где трудно определить, откуда дует ветер. Волны бросали лодку то в одну, то в другую сторону, но она упрямо приближалась к берегу.
Поавила перевел взгляд на лес за заливом, покрывшийся уже во многих местах желтыми пятнами, и, вогнав лом под камень, налег на него всем телом. Конечно, эту работу не сравнишь с пахотой. Когда идешь за сохой, думаешь только о работе. А тут можно думать о чем угодно. И Поавила думал. Думал о том, как всего месяц назад он уходил на Мурманку, полный радужных надежд, и как он вернулся обратно победителем. Победитель? Гм… Нет, это еще не совсем то, что должно было быть. И Поавила опять всадил лом под камень. Хотя эта работа и не была столь приятна его душе, как пахота, которой крестьянин отдается весь, забывая даже о самом себе, все же и она доставляла какое-то утешение и наполняла надеждой и верой в будущий день.
