Текст книги "Водораздел"
Автор книги: Николай Яккола
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 46 страниц)
– Возлюбим друг друга, ибо любовь от бога. Каждый, кто любит, рожден от бога и познает бога…
Петя Кузовлев и Маша стояли перед алтарем, слушая тихий голос старенького седобородого священника, читавшего что-то из евангелия. Они давно уже хотели повенчаться, много раз говорили об этом, да все не могли собраться. У Пети находились все время какие-то причины. То он говорил, что ему неудобно, мол, товарищи в депо над ним смеются, то у него оказывалась срочная работа. Так изо дня в день венчание все откладывалось. Сегодня утром, когда все было решено, Петя вдруг сказал:
– Машенька, может, не надо… Я же красногвардеец. Кто знает, что еще будет…
Он задумчиво смотрел на Машу. В самом деле, что ждет их впереди? Позапрошлой ночью на станции неожиданно появились англичане. В обращении, расклеенном на стенах пристанционных бараков, говорилось:
«Союзники пришли сюда не с враждебными намерениями, а с целью помочь союзной стране, поставленной на грань анархии и страдающей от голода, в общей борьбе против немецких и финских захватчиков…»
Но можно ли этому верить?
– Ты не любишь меня, – заплакала Маша. – Чего ты боишься? Ведь никого они не трогают… И Совет, как был, так и есть…
И вот они, празднично одетые, серьезные, стоят перед алтарем.
Священник закрыл библию и подошел к молодой паре:
– Любишь ли ты, дочь моя, раба божьего, который волей божьей станет твоим мужем?
– Люблю, – тихо ответила Маша.
Молодой псаломщик дал ей свечку и зажег ее.
– А ты, сын мой, любишь ли рабу божию, которая по воле божьей станет твоей женой?
– Люблю.
Пете тоже дали свечку.
Пекка и Матрена стояли в первом ряду немногочисленной публики, собравшейся поглазеть на венчание. Матрена с восхищением разглядывала сверкавшие позолотой иконы, вышитые золотом одеяния священника, подвенечное платье Маши, но когда зажгли свечки, все ее внимание сосредоточилось на них. Чья свеча раньше потухнет? Священник что-то опять говорил, но до ее слуха доходили лишь отдельные слова: «…хрупкий сосуд… прелюбодеяние…»
Пекка тоже не слушал проповедь. Он с тревогой думал о последнем событии, о приходе англичан.
И здесь, в церкви, было несколько солдат в желто-зеленых мундирах, в фуражках с зеленой кокардой, похожей на лист клевера. Зашли, видно, из любопытства. Некоторые из них, обнажив головы, крестились, как крестятся православные; другие громко переговаривались на своем языке и смеялись.
Вчера на собрании рабочих один английский лейтенант, говоривший по-фински, – наверное финн: Пекка слышал, что его называли Мартином, – так этот Мартин заверял: «Мы – ваши друзья. Как только наша помощь станет ненужной, мы уйдем». Ишь, друзья… Пекка враждебно покосился на шумевших солдат. Потом с беспокойством стал думать о Теппане, который куда-то отправился с одним венехъярвцем и даже не сказал, куда…
– …Тот, кто не любит, не познает бога, ибо бог есть любовь, – донесся до него мерный, спокойный голос попа, словно призывающий отрешиться от земных забот. – Да благословится…
Что благословится, Пекка не услышал.
Где-то совсем рядом, за стеной собора, раздались выстрелы. Матрена вцепилась в его руку. Женщины в церкви заметались, заохали, запричитали. Иностранные солдаты бросились к выходу, за ними повалил и остальной народ.
Когда они все четверо выбежали на паперть, ясный летний воздух разорвало оглушительным залпом. Девушки вскрикнули и зажали уши.
Весь берег за собором был заполнен вооруженными солдатами в зелено-желтых мундирах. Со двора собора не было видно, что происходит на берегу.
Мимо них пробежала какая-то старая женщина, прижав к груди вцепившегося в нее плачущего ребенка.
– Ироды! О господи… – причитала она.
– Разойдись! Что вы тут торчите? – раздался сердитый окрик. – Или захотелось в компанию с товарищами?
– Тизенхаузен! – Кузовлев узнал в этом офицере, одетом в английский мундир, того капитана, в доме которого они с Пеккой делали обыск. – Отыскался… Отомстит он нам теперь…
– Уйдем скорей, – тянула Матрена Пекку.
Перебегая через улицу, они увидели возле здания исполкома, стоявшего напротив собора, торопливо шагавшего Донова. Кузовлев сразу заметил, что на поясе у Донова нет кобуры с наганом. Пекка и Петя прибавили ходу. Девушки едва поспевали за ними.
– Михаил Андреевич!
Донов оглянулся и резко остановился. Но что это с ним?
– Кремнева и Закиса убили… Взяли прямо с исполкома. А сейчас – Машева… – проговорил Михаил Андреевич не своим голосом.
Все потрясенно молчали. Так вот что это за выстрелы были сейчас там, у собора…
Отправив девушек к Вере, Пекка и Кузовлев пошли с Доновым на станцию. По дороге им то и дело встречались иностранные солдаты, шедшие и группами и в одиночку. Некоторые, видимо из славяно-британского легиона, спрашивали по-русски, как пройти к трактиру. Мимо них прошагал и тот английский лейтенант, который говорил на собрании по-фински.
– Вчера этот сладко пел, – буркнул Пекка, бросив презрительный взгляд на лейтенанта. – Друзья-союзнички…
По дороге Донов рассказал, что утром его пригласили к капитану Годсону, командовавшему прибывшими в Кемь войсками интервентов, и только недавно отпустили. Его допрашивал какой-то русский офицер, назвавшийся Звягинцевым. Тем временем его отряд разоружили.
Донов направился через пути к своему вагону, а Петя и Пекка – к вокзалу. Им встретился Харьюла и сообщил еще одну новость – местных красногвардейцев, как и отряд Донова, тоже разоружили. Созвали в столовую якобы на собрание и приказали сдать оружие. Харьюла тоже был без винтовки. Пекка хотел спросить, знает ли Харьюла, что сейчас случилось у собора, но тот кинулся навстречу подходившему Донову.
– Паровоз вот-вот подадут, – доложил Харьюла.
– Спасибо. Сейчас отправимся, – сказал Донов.
– Куда? – вырвалось у Кузовлева. – Я поеду с вами. Поедем, Пекка?
– Нет, вы оставайтесь здесь, – сказал Донов. – Люди и здесь нужны. Надежные люди, такие…
Он не договорил – к ним направлялся капитан Годсон, высокий статный англичанин лет сорока. Подойдя к Донову, капитан показал на часы: мол, осталось всего пять минут. Годсон думал, что Донов еще не знает о расстреле кемских большевиков, и поэтому торопил того с отъездом. Донов кивнул в ответ.
– Я сожалею, что нам не удалось найти взаимопонимания, – через переводчика сказал Годсон с притворной улыбкой.
Донов пожал плечами.
Годсон опять показал на часы.
– Счастливого пути. – Он протянул Донову руку и улыбнулся, словно хотел подчеркнуть, как вежливо они, англичане, обращаются с прежними союзниками, пусть даже эти союзники оказались введенными в заблуждение большевиками.
Донов поднялся в вагон, и поезд тронулся.
Пекка и Кузовлев смотрели вслед поезду. Стук колес все отдалялся, вот поезд прогрохотал через мост, и стало тихо…
Старательно пыхтя и выбрасывая клубы черного дыма, медленно опускавшегося на болота, перелески, стройные сосняки и зеленый березняк, старенький паровоз катил на юг. Донов сидел в своем вагоне за шахматной доской, подперев голову руками. Напротив него сидел Емельян и ждал, когда командир сделает ход. Но Донов, уставившись на доску невидящими глазами, думал не об игре. Перед ним стояли лица расстрелянных кемских товарищей… Как неожиданно изменилась обстановка… Два месяца назад на этом поезде с ним прибыл в Кемь целый отряд обстрелянных бойцов. Теперь же с ним едет всего тридцать красноармейцев, да и те без оружия. И от Комкова не было никаких вестей… Как же союзникам удалось так беспрепятственно дойти до Кеми? Ведь в Кандалакше был Нацаренус. Или, может быть, он приказал и Комкову разбить отряд на мелкие группы и рассыпать их вдоль всей дороги? Кроме того, на Ковдозере стоит легион красных финнов… Знают ли в Петрограде об опасности, грозящей со стороны Мурманска?
В Петрограде знали об этой опасности, но Донову ничего не было известно о предпринятых в связи с этим действиях. Еще за неделю до появления союзников в Кеми, 25 июня Ленин писал Мурманскому Совету:
«Английский десант не может рассматриваться иначе, как враждебный против Республики. Его прямая цель – пройти на соединение с чехословаками и, в случае удачи, с японцами, чтобы низвергнуть рабоче-крестьянскую власть и установить диктатуру буржуазии. ‹…› На Мурманский краесовдеп возлагается обязанность принять все меры к тому, чтобы вторгающиеся в советскую территорию наемники капитала встретили решительный отпор. Всякое содействие, прямое или косвенное, вторгающимся наемникам должно рассматриваться, как государственная измена и караться по законам военного времени».
Спустя два дня, 27 июня, Советское правительство направило послу Великобритании Локкарту ноту протеста.
В ответной ноте Локкарт фарисейски утверждал, что Советское правительство дезинформировано и что его обвинения против Великобритании лишены оснований. Юрьев же, председатель Мурманского Совета, направил Ленину наглый ответ, в котором заявлял о «сотрудничестве с союзниками».
2 июля, в тот самый день, когда интервенты появились в Кеми, в «Известиях» было опубликовано постановление Совнаркома, объявлявшее Юрьева вне закона. Этот номер газеты в Кемь не успел поступить, и Домов, разумеется, не знал о постановлении. Не знал он также и об обмене нотами. Но он чувствовал, чего от него требуют интересы революции и Родины, и уже знал, что ему делать.
– Шах! – сказал он, переставляя коня.
Но Емельяна за столом уже не было. Видя, что Донов поглощен своими мыслями, он отошел и стал смотреть в окно.
– Подъезжаем к Шуерецкой, – объявил он и помахал рукой красноармейцам, стоявшим на посту у железнодорожного моста.
На Шуерецкой Донов сразу же со станции позвонил в Сороку командиру взвода железнодорожной охраны. Он с тревогой думал, как бы вслед за ними на станцию не явились англичане… И успеет ли прибыть подкрепление из Сороки?
Красноармейцев, вышедших из поезда, тотчас же обступили оказавшиеся на станции жители села, расположенного в полутора верстах от станции в устье реки Шуи, на берегу моря. Только теперь они узнали, что в Кеми третий день хозяйничают интервенты.
– Ну что, дальше поедем? – спросил Емельян, когда Донов вернулся к поезду.
– Не торопись, – ответил Донов. – Давай сходим посмотрим, как там ребята.
И они направились к мосту.
Поговорив с часовыми, Донов стал осматривать мост. Он ходил, изучал его со всех сторон, словно что-то рассчитывал.
– Скоро снимем посты, – сказал он красноармейцам и пошагал обратно на станцию.
Через час прибыл поезд из Сороки, и в распоряжении Донова оказалось почти семьдесят бойцов. Большинство имело оружие. Кроме того, прибывшие из Сороки привезли динамит.
Донов вкратце объяснил обстановку, затем, взяв с собой прибывших из Сороки трех подрывников, пошел к мосту. Через полчаса грохнул мощный взрыв…
Вернувшись с подрывниками на станцию, Донов отдал команду «по вагонам», и перрон моментально опустел. Сцепленные вместе оба поезда – сорокский впереди, кемский позади, – тяжело пыхтя, покатили к югу.
В Сороку прибыли ночью. Ни на станции, ни в депо не было ни единой живой души, как будто все – и железнодорожники, и рабочие депо – куда-то сбежали. Но стоило красноармейцам выйти на перрон, как откуда-то один за другим начали появляться люди. Среди них были и мужики из деревни, видимо, заранее пришедшие на станцию и ожидавшие прибытия этого поезда. Судя по их лицам, они уже знали, почему отряд железнодорожной охраны покинул Кемь.
К Донову подошел какой-то железнодорожник, стоявший до этого в стороне и видимо старавшийся угадать, кто же из этих почти одинаково одетых красноармейцев является командиром.
– Там камбалинцы что-то затевают, – оказал железнодорожник, кивнув в сторону деревни.
Донов не знал, кто такие камбалинцы, но железнодорожник почему-то вызвал его доверие.
– Лонин вернулся? – спросил он.
– Да, вечером, – ответил железнодорожник.
Донов вернулся в штабной вагон, велел немедленно выставить посты вокруг станции и отправить патруль в деревню.
– Там, говорят, не совсем спокойно.
Затем, отправив со станции телеграммы в Петрозаводск и Петроград, он захватил с собой двух бойцов и сам тоже направился в село.
В селе царила затаенная тишина. На улице ни души. Только изредка полаивали собаки, чуя чужих людей. В волостном правлении, где находился совет, Донов застал лишь дремавшего за столом дежурного. Услышав, что кто-то вошел, дежурный хотел было схватиться за берданку, но потом, окончательно проснувшись, понял, что уже поздно, и ошарашенно уставился на вошедших. Красноармейцы засмеялись.
– Вот… курево кончилось, – пожаловался дежурный, словно из-за отсутствия курева он и заснул.
– Ребята, дайте ему махорки, – сказал Донов, усмехнувшись. – Где найти Лонина?
– Час назад, наверно, ушел отсюда. Все заседали, – сообщил дежурный и показал из окна дом, в котором жил Лонин.
Донов отправился к Лонину.
– Он уже спит, – ответил ему испуганный женский голос, когда он, наконец, достучался. – Господи, и ночью покоя нет, – проворчала женщина и ушла.
– Кто там? – через некоторое время спросил голос Лонина. – А-а, ты!
Лонин, с наганом в руке, открыл дверь.
Когда Донов вкратце рассказал, что случилось в Кеми, Лонин долго и мрачно молчал. Такой поворот событий был для него неожиданным. До Сороки дошли, правда, слухи, что отряд железнодорожной охраны спешно покинул Кемь, но никто не знал почему.
– Просто чудо, что они тебя-то отпустили, – проговорил он, наконец.
– Видишь ли, я служу в регулярной армии, – пояснил Донов. – А официально они войну России не объявляли.
Мать Лонина, краем уха услышав рассказ Донова, испуганно крестилась перед иконой. «Господи милосердный, помилуй моего сына. Не надо было хлеб у монахов брать. Опять меня, несчастную, покинет…» – решила она, услышав, что гость и сын говорят о какой-то эвакуации.
Тем временем Лонин оделся.
– Ты, мать, не тревожься. Я скоро вернусь. А на завтрак поджарь нам селедочки свеженькой.
Лонин пошел в Совет, Донов вернулся на станцию.
Утром на улицах поселка встревоженными кучками толпились люди, рассматривая появившиеся на телеграфных столбах бумажки.
– Что это такое?
– Приказ. Слушай.
– …все имущество, являющееся собственностью Советской России, а именно: движимое имущество железной дороги, продовольствие, имущество учреждений – подлежит эвакуации… – читал кто-то по складам приклеенный на столбе приказ № 1, подписанный Лениным. – Имущество, которое невозможно эвакуировать, подлежит сожжению…
– Боже ты мой! Неужто сожгут?
И перепуганные обыватели, истолковавшие этот приказ в том смысле, что сожжено будет также и их имущество, охая и ахая, бежали домой.
Тем временем эвакуация имущества уже началась. Из поселка на станцию на мобилизованных у богатеев лошадях везли ящики и мешки, которые на тех же лошадях в старое доброе царское время были привезены на склады купцов и лесозаводчиков. Лошадям, конечно, было безразлично, что и куда они везли, но их владельцам это было далеко не все равно. Затаив бессильную злобу, наблюдали они, как их лошади, вытянув шею и свесив голову, тащили добро на станцию, где стоял наготове товарный состав. Грузили товары в вагоны красноармейцы и рабочие-железнодорожники.
Интервенты, занявшие Кемь, и их белогвардейские приспешники пока еще не появлялись. Почему-то не показывались, они и в Шуерецком. Но положение в Сороке становилось час от часу напряженнее, и с эвакуацией надо было торопиться. Поднимали головы затаившиеся до поры до времени «камбалинцы». После того, как был разогнан Совет, оказавшийся в руках местного богатея Камбалина и его единомышленников, камбалинцы действовали исподтишка, выжидая благоприятного для открытого выступления момента. Правда, у них было маловато оружия, да и рискованно еще было выступать с оружием в руках. Зато они постарались, чтобы на весеннюю путину в море ушло побольше мужиков, входивших в Красную гвардию. Теперь, когда началась эвакуация, они усиленно распространяли всевозможные провокационные слухи, подбивая крестьян на выступление против «грабителей» из рабочего поселка. Донова и Лонина эта вылазка контрреволюционных сил не застала врасплох. Они предвидели ее и еще ночью предприняли контрмеры. Одной из них был арест в качестве заложников некоторых из местных богатеев. Взят был под стражу и Камбалин. Во дворе школы собралась толпа возбужденных его сторонников.
– Пусть Лонин идет сюда и дает отчет, – кричали из толпы.
Выходить к толпе, которую легко было спровоцировать на самосуд, было рискованно. Но Лонин пошел.
Когда он появился на дворе школы, в толпе наступило грозное молчание. Председатель совета пришел один, без вооруженной охраны, и все притихли, словно выжидая.
Лонин поднялся на крыльцо.
– Вы, по-видимому, уже знаете, что англо-французские и американские… – начал он.
– Знаем! – закричали из толпы. – Без тебя знаем.
– Уже в Шуерецком!
Лонин поднял руку и, дождавшись тишины, сказал:
– В Шуерецком их нет, Это провокационный слух, пущенный камбалинцами.
– А куда вы дели Камбалина? – перебил его злой выкрик. – Зачем вы их взяли? Чтобы расстрелять?
– Дайте ему говорить!
– С Камбалиным ничего не случится, – спокойно продолжал Лонин. – Но если раздастся хоть один выстрел из-за угла, то…
– То что? Расстреляете, да?
Лонин ответил не сразу. По лицам собравшихся он видел, что большинство не поддерживает крикунов, стоявших одной кучкой.
– Все будет зависеть от вас, – сказал Лонин, делая нажим на слове «вас» и глядя при этом на кучку крикунов. – Но я думаю, что вы понимаете положение и что у вас хватит терпения выслушать меня.
Недовольный гул, стоявший над толпой, постепенно стих. Даже самые отчаянные головы помнили о том, что на станции и в рабочем поселке находилось около ста человек вооруженных красноармейцев и красногвардейцев.
– …Наемники империалистов и белогвардейцы, захватившие Кемь, не смогут беспрепятственно войти в Сороку, – говорил Лонин. – Мост через реку Шую разрушен. Они, конечно, придут и сюда. Кеми им мало. Они идут, чтобы потопить русскую революцию в крови рабочих и крестьян и восстановить власть буржуазии. Поэтому и кровопийцы, подобные Камбалину…
– Сам ты кровопийца!
– Бей его!
– Тихо!
– Он верно говорит.
Лонин подождал, пока крикуны успокоились, и продолжал:
– Потому кровопийцы, подобные Камбалину, и ждут не дождутся их. Потому они и слухи распускают, будто идут к нам освободители, посланные богом, и несут нам белый хлеб. Это враки, все это говорится для отвода глаз, чтобы обмануть легковерных. Они уже показали на деле, кто они такие. Они разоружили отряды железнодорожной охраны по всей Мурманке. В Кеми они подло убили членов кемского совдепа – Закиса, Кремнева…
– Кремнева? – ахнул кто-то в толпе.
Кремнева в Сороке знали. До переезда в Кемь Александр Алексеевич жил в Сороке. Теперь все слушали молча.
Но стоило Лонину заговорить об эвакуации имущества, как опять послышались выкрики.
– И лодки, что у нас отняли, забирайте с собой, – закричал пронзительным, дрожащим от злобы голосом старичок с острой бородкой. В толпе послышался смех. Лонин насупил брови, и смех прекратился.
– Такой же произвол, такие же зверства будут твориться и здесь, – спокойно продолжал Лонин. – Но мы не позволим чужеземцам топтать нашу землю, мы не дадим наемникам империалистов безнаказанно убивать лучших борцов за интересы рабочих и крестьян России… Мы готовы отдать свою жизнь за дело революции и народа…
Закончив речь, Лонин медленно спустился с крыльца.
Тем временем, пока Лонин выступал перед народом, первый эшелон был погружен. Его уже собирались отправить, как со станции Олимпия позвонили, что с юга идет поезд. Через полчаса этот поезд прибыл в Сороку. В старательном паровозике, тащившем за собой четыре вагона, Харьюла узнал «старушку». Вастен опять направлялся в Княжую Губу, но путь на север был закрыт. Через несколько минут после того как первый эшелон с советским имуществом ушел на юг, выкативший из широких ворот депо паровоз подал под погрузку следующий состав.
Донов вместе со своим штабом выехал в первом эшелоне. Он должен был выбрать выгодные оборонительные рубежи и собрать своих людей, рассыпанных по полустанкам и мостам вдоль всей дороги. Находившийся в Сороке взвод железнодорожной охраны остался обеспечивать безопасность погрузки. В Сороке также остался Вастен со своими бойцами. Погрузка шла полным ходом. Непосредственной опасности со стороны Кеми пока не было. Правда, в Шуерецкой уже появилась вражеская разведка, но, дойдя до взорванного моста, она не решилась перейти через реку.
Чем меньше в Сороке оставалось паровозов и людей, тем напряженнее становилась обстановка в самом селе. Образовалось как бы два лагеря: с одной стороны – станция и прилегающий к ней поселок, с другой – село с многочисленными островами. Разделяла их река, по одну сторону которой у моста находился пост красногвардейцев, а на другой за поленницами и за хлевами укрывались камбалинцы с ружьями. В такой обстановке эшелоны один за другим отправлялись на юг. Погрузка шла всю ночь и весь следующий день.
Затем наступило 6 июля. Солнце успело подняться уже довольно высоко, и лучи его ярко переливались в окнах домов, на воде многочисленных протоков дельты реки Выг, на широкой глади Сорокской губы. Утро было тихое и ясное. В такую погоду видно далеко-далеко.
Первыми увидели английский крейсер бабы, полоскавшие на берегу белье. Весть о появлении корабля быстро облетела село. Сидевшие в засаде «камбалинцы» уже навели ружья на поезд, погрузка которого еще продолжалась, но открыть огонь все же не посмели: их было слишком мало, а крейсер был еще далеко.
Узнали о появлении крейсера и на станции.
– Нажимай, ребята, – поторапливал Лонин своих людей.
Депо уже горело. Вскоре черно-красные языки пламени заклубились и над станцией. Когда были сняты посты и все люди собраны, раздалась команда: «По вагонам!» Поезд отправился. Только тогда из-за реки захлопали выстрелы. Из поезда им в ответ застрочил пулемет, и он поливал берег огнем до тех пор, пока поезд не скрылся за лесом.
