Текст книги "Зори над Русью"
Автор книги: Михаил Рапов
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 58 страниц)
Бориско так и не понял, зачем Семен Мелик потащил его к митрополиту, зачем владыка Алексий заставил его повторить, что выгнали его из села не кашинцы, а тверичи. Потом парня накормили и заперли в подклети митрополичьих палат. Бориско и этому был рад, потому что боялся попасть в подземелье какой–либо из кремлевских башен.
А Семен Мелик ускакал в Тверь.
Когда Михайле Александровичу доложили о приезде московского посла, князь велел его ввести тотчас.
Первое, что увидел Семен, переступив порог горницы, это устремленные на него, казалось, прожигающие насквозь глаза князя.
Едва после низкого поклона Семен выпрямил спину, князь спросил:
– Грамота?
– Нет, княже, владыка Алексий грамотой тебя не удостоил. Велел свою речь на словах передать.
Князя передернуло от такого ответа. Он еще раз пристально поглядел на Семена. Тот стоял молча, глядел прямо навстречу князю. Шлем Мелик держал на согнутой левой руке. Вошел к князю с доверием, с открытой головой. Это понравилось Михайле Александровичу.
«Богатыря какого послали», – подумал он, косясь на широкую грудь посла, покрытую простой, но крепкой кольчугой.
– Владычный боярин [235]235
Владычный боярин – т. е. боярин митрополита, который, будучи крупным феодалом, имел своих бояр.
[Закрыть]аль сын боярский?
– Нет, княже, я только сотник великого князя Дмитрия Ивановича.
– Почему же тебя послал ко мне митрополит? Своих слуг у него не стало?
– Про то я не ведаю. Послал владыка, я и поехал.
– Ладно! – отмахнулся князь. – Зато я больно хорошо понял владыку. Хочет он показать, что у него с Дмитрием Ивановичем замыслы, как и люди, едины. Это мы давно знаем. Все знаем, чего от митрополита ждать! Князьям и тем далеко до владыки Алексия. Властен! Одно слово – владыка! Неведомо токмо, праведный он владыка аль нет… – Князь вдруг оборвал, вспомнил: москвич перед ним, посол митрополичий. Уже без шума, спокойно, властно приказал, будто мечом звякнул:
– Говори речь…
Семен откашлялся и начал говорить затверженное наизусть:
– От митрополита всея Руси Алексия князю Тверскому слово…
– Я великий князь Тверской! – гневно перебил посла Михайло Александрович.
Семен нахмурился.
– Не обессудь, княже. Говорю, как приказано. Мне–то все едино, как велишь, так назвать тебя могу, а только какая тебе корысть, если сотник тебя великим князем назовет, коли во владычной речи того слова нет? А кричать пошто? Может, в Орде аль в Литве на послов кричат, а на Руси такого обычая нет.
«Явно с издевкой Литву приплел!» – подумал князь, а Семен, выждав малое время, спросил:
– Дозволишь говорить?
Князь сквозь зубы проворчал:
– Говори.
– Жалуешься ты, князь Михайло, на князя Кашинского Михайлу Васильевича, дескать, едва помер отец его князь Василий, как Михайло Васильевич, нарушив крестное целование, изгнал из села Андреевского, что под градом Кашином, твово верного слугу Бориса сына Пахомова. Грозишь ты, князь Михайло, вновь пойти на Кашин и изгнать князя Кашинского. Ныне стало нам ведомо, что не кашинцы, а тверичи изгнали тиуна твово Бориску Пахомова из сельца Андреевского. – Семен повысил голос: – Пошто кривишь душой, князь Тверской Михайло Александрович? Пошто ищешь, как бы начать распрю? Пошто, аки волк–сыроядец, жаждешь пролития крови людей русских? Пошто разжигаешь пожар усобицы?! – Последние слова Семен бросил гневно, с напором, весь подавшись вперед. На мгновение переведя дух, он закончил сурово и веско:
– Ныне пеняй на себя, ибо сказано: «…взявшие меч, мечом и погибнут». Зри писание от Матфея, глава двадцать шестая, стих пятьдесят второй.
Семен ждал, что князь опять поднимет шум. В самом деле, в последних словах была явная угроза, но князь молчал. Молчал и Семен, с затаенным интересом посматривая на Михайлу Александровича. Наконец тот поднял опущенную в раздумье голову.
– Иди, посол, восвояси. Поздно! Тверские полки уже пошли на Кашин.
Семен шагнул вперед.
– Если так, то есть у меня слово к тебе, Михайло Александрович, от великого князя Дмитрия Ивановича.
Лицо Тверского князя медленно побелело. Пересохшими губами он едва вымолвил:
– Скажи это слово, сотник.
– Коли Тверь на Кашин пошла, жди, княже, полки московские под стенами Твери.
Семен поклонился и, круто повернувшись, быстро вышел на двор. Вскочил на коня и с места пустил его крупной рысью. Князь вдруг опомнился, вскочил, ударом кулака распахнул створки окна, так что несколько круглых стеклышек выпали из свинцовой оправы рамы, крикнул:
– Задержать посла! Не выпускать его за ворота!
Захлопнул окно, пошел к креслу, да так и не дошел. Одолели думы. Захватив холеную бороду в кулак, князь шагал из угла в угол. Из раздумья вывел его осторожный шепот, доносившийся чуть слышно из–за двери. Разговаривай там громко, не таясь, князь, наверное, и не услышал бы ничего, но шепот насторожил.
Михайло Александрович с силой толкнул дверь, с порога увидел склонившихся перед ним бояр. Заметив в руках у Вельяминова стрелу, взял ее. Наконечник был в крови. Князь все понял:
– Упустили посла?
Бояре ответили все вместе:
– Упустили княже.
– Не прогневайся.
– Конь под ним – ветер.
– Вишь, стрелой его достали. В плечо угодила, а он стрелу вырвал, да и был таков.
– Прикажи послать погоню. Давай самых борзых коней с княжой конюшни.
Князь стоял в оцепенении. Потом устало махнул рукой.
– Не надо, – закрыл дверь.
Оставшись один, князь подошел к креслу, тяжело сел, закрыл глаза.
«Не поймали посла – и ладно. Может, оно и к лучшему… Не ждал я, что Москва так круто перейдет в наступление. Думал, приезд трех послов Мамаевых заставит Дмитрия Ивановича быть осторожным, а он, видно, послов дарами купил. На это москвичи не скупятся: знать, есть в калите казна. Не помогли Мамаевы послы. «Жди полки московские под стенами Твери!» Остается одно: опять бежать к Ольгерду…»
Тоскливо было в Твери. Князь бежал в Литву, московские рати стояли под стенами. Правда, на сей раз москвичи на приступы не ходили, а лишь обложили град со всех сторон. Далеко было видно со стен. Над землей медленно текли тучи, знать, осень уже не за горами. То там, то тут над лесами поднимались в небо клубы дыма. Тверичи хорошо понимали, что это за дымы. Бояре, вглядываясь в даль, гадали: чью деревню ныне разорили москвичи, чьих кабальных мужиков угоняют сегодня в Московское княжество. Разор да и только от этой усобицы!
Вечерело, когда в московском стане поднялась суматоха. Там, где в долине речки Тьмаки расступились густые тверские леса, подходила рать. Тверичи повалили на стены, спорили, чья рать: одни говорили, что на выручку осажденной Твери идут микулинцы, [236]236
Микулинцы – из г. Микулина, входившего в Тверское княжество. Ныне село Микулино–Нагорное Московской области.
[Закрыть]другие спорили, что зубцовцы, [237]237
Зубцовцы – из г. Зубцова, также входившего в Тверское княжество. Ныне г. Зубцов входит в состав Калининской (Тверской) области.
[Закрыть]некоторые клялись, что видят литовские стяги. Сейчас бы открыть ворота, ударить по московским полкам, зажать врагов с двух сторон. Но князя нет, воеводы перелаялись, где уж тут биться!
Навстречу подходившим из стана москвичей вышли рати. Вел их князь Владимир Андреевич Серпуховский. Его узнали на стенах по стягу, который везли рядом с ним, да по золоченому шлему, сверкавшему яркими искрами.
Победитель литовцев под Ржевом, молодой и горячий князь Владимир весело поскакал на врага. Дмитрий Иванович смотрел вслед. Стяг Серпуховского князя колыхался в самом челе передовых конных ратей.
«Ох, горяч! Ох, бесстрашен!» – с тревогой думал про брата князь Дмитрий.
Оглянувшись по сторонам, он увидел Фому, стоявшего невдалеке в рядах спешившейся сейчас сотни Семена Медика.
– Эй, Фома! – крикнул князь.
Фома вскочил на коня, подъехал.
– Кто вас здесь поставил?
– Боярин Бренко Михайло Андреевич. Мы врата стережем на случай, если тверичи на вылазку полезут.
– Вот что, Фомушка, смутно у меня на душе. За брата тревожусь. Горяч он! Худа бы не было. Скачи–ко ты к серпуховцам, в битве будь рядом с князем, убереги Володимира.
Фома даже на стременах привстал:
– Великая честь для меня, княже!
Честь и в самом деле была большая. Все знали, что двоюродный брат Дмитрия Ивановича князь Серпуховский его ближайский и вернейший друг. Фома огрел плетью своего коня. Конь с места ринулся огромным прыжком и помчался вдогонку за серпуховскими ратями, и было как раз время – микулинская рать подошла на полет стрелы.
Битва была скоротечной. Город Микулин смог выставить совсем небольшую рать, и микулинский воевода рассчитывал, что осажденные сделают вылазку. Но ни одни тверские ворота не открылись. С оглушительным грохотом, звоном и лязгом сшиблись конные рати. Началась сеча, и сразу же стало ясно, что натиск микулинцев ослабел, еще немного, и они стали подаваться назад.
Воевода микулинский, весь трясясь от гнева, сыпал проклятья на головы тверичей, поминал и бояр, и воевод, и даже князя вместе с их родителями, но это мало помогало. Кое–где микулинцы начали поворачивать коней. Воевода бросился вперед, пытаясь увлечь людей за собой, и в гуще битвы наткнулся на самого князя Владимира. Только что подоспевший Фома сквозь густую свалку пробивался к князю, стараясь не упустить из виду его золоченый шлем. Но пробиться было не так–то просто. Фома, почти не думая, отбивал сыпавшиеся на него удары, а сам смотрел на князя. Тонкий и легкий Владимир бился весело, не замечая опасности. Могучий телом, грузно сидевший на коне воевода обдуманно обрушивал тяжкие удары. У Владимира чеканные оплечья были покрыты вмятинами, щит пробит в двух местах, но он не замечал этого. Фома уже почти добрался до князя, когда противники сцепились вплотную. Кони под ними закружились, и от этой карусели шарахнулись в стороны дравшиеся рядом бойцы. Воевода все старался ударить Владимира кинжалом, но тот ловко отбивал удары щитом. Оба они тяжело дышали. А кони все кружились и кружились, наконец конь воеводы рванулся в сторону, и тотчас три молниеносных удара, три красноватых отблеска закатных лучей солнца на полированной поверхности меча – и воевода повалился с седла. Сейчас же на князя со всех сторон насели микулинцы, и плохо пришлось бы Владимиру, если бы в самую гущу врагов с ревом не вломился Фома:
– Я вам покажу, собачьи дети! Я вас порасшвыряю, куды куски, куды милостыньки полетят!.. – неистово орал он.
Враги на миг ослабили натиск, а тут подоспели другие москвичи. Микулинцам только и удалось, что своего воеводу утащить да в суматохе с князя плащ сорвать. Фома тем временем оттеснил Владимира от свалки.
– Жив? Цел, княже?
Владимир несколько мгновений молчал, потом повел плечами.
– Жив и цел, кажется. Помяли только.
– Ну, это не беда, – говорил Фома, а сам, выведя князя из сечи, зорко осматривал, не рассечен ли где доспех, нет ли крови. Князь начал тем временем оглядываться да вдруг как завопит:
– Ворог хребет кажет! Вперед, братцы! – и, повернув, направил коня в самое пекло. Фома кинулся за ним. Куда там! Горячий от битвы Владимир скакал, забыв обо всем.
– Опомнись, княже! Подожди!.. – еле догнал Владимира Фома, схватил его за плечи. Владимир вырвался.
Фома увидел свирепо ощеренный рот, острые точки глаз и занесенный над головой меч. Однако, узнав Фому, князь успел удержать руку. Тяжело переводя дыхание, он спросил:
– Чего тебе?
– Опомнись, Володимир Андреевич! Куды мчишься? Ворогов давно нет, гнали их, рубили, теперь и рубить некого стало, а ты летишь через кусты и буераки, не разбирая дороги. Стемнело, возвращаться пора.
Владимир снял шлем, рукавом стер пыль и пот со лба, сказал:
– Пожалуй, ты прав. Поедем.
Усталые кони шли медленно, то и дело спотыкаясь о какие–то невидимые в темноте коряги. А темень все сгущалась. Звезд не видно, небо покрылось тучами. Принялся моросить дождь. С намокших веток падали тяжелые капли.
– Володимир Андреевич, мы, видно, не туды едем. Вишь, лес? И реки нет как нет, – встревожился Фома.
– Да, заплутались. Переждем до света, костер разложим.
– Нет, костер разводить опасно. Пустят стрелу из темноты, и пойдем мы волкам на закуску. Лучше ехать.
Но в мокрой тьме, в бездорожной глуши лесов не очень–то поедешь. Пришлось слезть с седел, вести коней в поводу. Идти было трудно, ветки хлестали по лицу. Остывший металл доспеха холодил промокшую одежду. Начала пробирать дрожь.
Фома, идя впереди, вдруг оступился, ощупал ногой рытвину.
– Батюшки, да никак колея! Княже, сюды иди, на мой голос, на дорогу мы выбрались. – Затрещали кусты, это Владимир пробирался к Фоме. – По дороге поедем? – спросил Фома.
– А куда?
– Куда глаза глядят.
– Ой, Фома, не доведет тебя лихость до добра! Поедем неведомо куда да и попадем к черту в зубы. Сейчас микулинцев по лесам много шляется, не всех мы перебили.
Фома засмеялся:
– Авось беду минуем. А если и попадемся, что поделаешь! Мы их побили, они нас побьют. А лиса волку не зря говорила: «Встретимся, кум, у скорняка на колочке».
Владимир с трудом сел на коня, усталость сковывала все тело, болели плечи, кольчуга их совсем отдавила. Ехали лесной дорогой, и конца ей не было.
– Ночь–то темная, а лошадь черная. Я еду, еду да и пощупаю, здесь ли лошадь–то, – пытался балагурить Фома, но Владимир не откликался, его одолевала дремота. Князь с усилием поднимал отяжелевшую голову – вокруг все то же: тьма, дробный стук дождевых капель по шлему и хлюпанье воды под копытами коней.
И вдруг окрик:
– Стой! Кто такие?
Из кустов на дорогу полезли люди.
– Эй, кто–нибудь, высеките огня! – Послышались удары по кремню, брызнули искры, потом из тьмы выступило красное напряженное лицо: кто–то раздувал трут. Когда в руках людей запылали еловые ветки, стали видны мужики, вооруженные кто чем: луком, топором, просто рогатиной.
– Кто такие? – повторил свой вопрос могучий мужик с пегой от седины бородой.
– А ты что за леший? – настороженно спросил Фома.
– Я мужик, смерд. Люди кличут дядей Карпом.
– Мне плевать, как тя кличут. Все одно величать не стану. Кто вы такие, чтоб в лесу ночью путников перехватывать?
– Мы–то? Мужицкая застава мы.
– Кого же вы охраняете?
– Робятишек да баб. Кого же еще нам охранять?
Владимир догадался:
– Вы, мужики, от усобицы в лес схоронились?
– Схорониться–то схоронились, – отвечая мужик, а потом добавил дерзко: – Да вишь, и тут тоже всякие ночные шатуны нас достигают! – И уже с угрозой: – Почто к нам забрались?
– Заплутались мы, как к Твери попасть, не знаем.
– А сами кто будете?
Фома еще раздумывал, как бы соврать поскладнее, когда Владимир выехал вперед, врезался конской грудью в самую гущу мужиков и, выхватив меч, крикнул:
– Москвичи мы!
Мужики отхлынули в сторону, глухо заворчали, однако их предводителя эта весть, видимо, не смутила. Он оглянулся на своих, те сразу замолкли. Тогда Карп вплотную подошел к Владимиру, как был с непокрытой головой, встал под занесенным мечом.
– Нехорошо, государь, прости, не знаю, как тебя звать–величать. Почто меч поднял? Коли вы москвичи, так тому и быть. Мы от усобицы схоронились, так нешто будем с тобой драться? Ты нас только не замай.
Пристыженный Владимир опустил меч в ножны.
– Вот и ладно. Просим милости, передохните у нас.
– А вы, робята, не заманиваете? – спросил Фома.
Карп обиделся.
– Грех тебе, детина, так думать. Где это на Руси видано, чтоб гостя обидеть?
Фома сразу поверил мужику, но все же сказал:
– А может, вы нам дорогу на Тверь покажете, а то тревожатся там о нас?
– Какая тебе Тверь в такую пору! Да и притомились вы. Вон и доспехи на вас иссечены.
Пришлось подчиниться. Лесной тропой повел их Карп к жилью.
Жилье! Вырытые под соснами землянки. Сверху жерди, дернина. Владимир Андреевич едва не задохнулся от дыма, спустившись в землянку. Глаза заволокло слезами.
– Не обессудь, друже, топим по–черному, [238]238
По–черному топились курные избы, у которых печи не имели труб и дым шел внутрь помещения, а потом уходил через волоковое окошко.
[Закрыть]– сказал Карп, – а ты, видать, в курных избах жить не обык. Ты сядь, внизу–то полегше.
Князь сел на земляную ступеньку, служившую лавкой, в изнеможении прислонился к сырой земляной стене. Промигался. В слабом свете горящей лучины разглядел нары, на которых под драными овчинами спали ребятишки. Жена Карпа поднялась с трудом, закашлялась и долго не могла выговорить ни слова.
– Аль хворая у тебя хозяйка? – спросил Фома.
Карп только головой покачал, а женщина откликнулась чуть слышно:
– И, касатик, совсем я занемогла. Грудь заложило, все суставы ломит. Долго ли простыть в наших хоромах! – На полу землянки действительно хлюпала грязная жижа.
– Что же вы такое сырое место выбрали?
Карп усмехнулся невесело.
– Мало ли сухих мест, да не про нас они. Добраться до них просто, а в лесных болотах чужому не пройти, вот и спасаемся по брюхо в трясине.
Хозяйка тем временем захлопотала:
– Чаю, вы голодны? Кажись, щец у меня немного осталось. – Заглянула в горшок, покачала головой: – Нет, разве ребятишки что оставят. Хлебца нашего пожуйте.
Сбросив броню, Владимир думал, что ему больше ничего сейчас и не надо, но едва хозяйка завела речь о еде, как сразу же есть захотелось нестерпимо. Хозяйка протянула ему сырой, разваливающийся на крошки кусок хлеба. Князь с жадностью откусил и тут же поперхнулся.
– Что, боярин, мужицкий хлеб поперек горла встает? – заметил Карп.– С нас и до усобицы наш боярин три шкуры драл, а как усобицу князь затеял, так разорили нас вчистую. Хлебушко наш овсяный, пополам с корешками да корой.
Хозяйка отошла к нарам. Сдерживая рвущийся из груди кашель, наклонилась над ребятами. Тронула лоб девочки тыльной стороной ладони.
– Горит.
– Меньшого парнишку схоронили, и эта в могилу ляжет, – отозвался Карп. Хозяйка повернулась к гостям.
– И все вы, москвичи! Деревню спалили, вот мы и вымираем! – Уткнулась в передник лицом, глуша рыдания.
Владимир и Фома угрюмо молчали.
Карп подошел к жене, с задушевностью, какой не ожидал от него Владимир, сказал:
– Не плачь, мать, слезами горю не поможешь, и москвичей клясть нечего. На то она и усобица. Наш–то князь Михайло Александрович в том, что мы ребят в могилы опрятываем, не меньше москвичей виноват.
Утром Карп вывел князя и Фому к Твери. На опушке леса Владимир соскочил с седла, подошел к мужику.
– Ну, Карп, спасибо. Сам не знаешь ты, кого из беды выручил.
Карп засмеялся, глаза у него сощурились лукаво.
– Знаю, Володимир Андреевич! Знаю, княже!
Владимир даже отшатнулся.
– Отколе тебе знать было, кто я таков?
– В злачёных доспехах простые люди не ездят. Спутник твой, не глядя на младость твою, тебя Володимиром Андреевичем зовет. Доспех на тебе иссечен, а после Ржевы молва об удали младого князя Серпуховского дошла и до наших лесов. Бишь, княже, узнать тебя хитрость не велика.
– А коли так, что же вы, мужики, не захватили меня в полон? Чаю, князь Михайло вас озолотил бы!
Карп вздохнул, переступил с ноги на ногу, стоял он в разбитых лаптях прямо в луже.
– Эх, княже, поглядел ты на наше житье, нашего хлеба поел, а так ничего и не понял. Да какой мужик по своей воле в княжецкую драку полезет? И злата князя Михайлы нам не надобно!
– Чем же отблагодарить тебя?
– И от тебя казны не возьму. – Карп вдруг замолк, полез за пазуху, вытащил тряпицу, развернул и протянул Владимиру Андреевичу кусок хлеба.
– Вот, отдай великому князю Дмитрию Ивановичу, пусть и он отведает, пусть знает, каково народу от усобицы. Вот мы и квиты. Прощай!
Еще не доехав до московского стана, Владимир Андреевич и Фома повстречали один за другим три отряда, посланные на их поиски.
Владимир, не задерживаясь, пошел в шатер Дмитрия Ивановича. Тот бросился ему навстречу.
– Брат, где ты пропадал?
– Заблудился. В землянке у мужиков ночевал, они и на дорогу вывели.
– Где же они? Их наградить надо!
Владимир испытующе поглядел на Дмитрия: «Поймет ли?»
– Награды они не взяли. Об ином речь. Видел я, брат, в землянке ребят в огневице, видел людей, чахнущих от голода и сырости, ел хлеб их, а тот человек, что меня на дорогу вывел, велел и тебе ломтик мужицкого хлеба передать. Отведай!
Дмитрий взял кусок, разломил, понюхал и принялся жевать. Владимир молча смотрел. Дмитрий Иванович проглотил хлеб, повертел вторую половину куска и принялся за нее. Съел, взглянул на брата. У того лицо пошло красными пятнами.
– Митя, свои, русские люди мрут от такого хлеба! И нас, князей, за усобицу клянут. Повоевали мы Тверскую землю, хватит! Пойдем домой!
Дмитрий ответил не сразу. Подумав, он вздохнул, взглянул в очи Владимиру, не опустил глаз.
– Эх, Володя! – Дмитрий говорил печально, с укоризной. – Иль и ты в битвах с Тверью простую усобицу видишь? Князь Михайло на всю Русь кричит, что я на него посягаю, что на отчину его руку наложил. По–древнему, по–удельному – так оно и есть, прав он. А я перед Русью прав, ибо лишь единая Русь татарское иго сбросит! А впрочем, уходить восвояси все равно нам придется. Вести есть: Ольгерд Гедеминович собирает воинства много.
Владимир спросил тревожно:
– А из Пскова вести есть?
– Вот то–то и оно, что немцы напор на Псков не ослабляют, и у Ольгерда руки развязаны.
– Значит…
– Значит, Михайло Александрович не зря в Литву ушел!
