Текст книги "Зори над Русью"
Автор книги: Михаил Рапов
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 58 страниц)
Дмитрий, твердо печатая шаг, ходил из угла в угол думной палаты. Семенов гонец только головой крутил за князем. Вдруг, круто повернувшись, Дмитрий шагнул к оробевшему послу.
– Значит, так: князь Дмитрий Костянтинович единожды собрался размахнуться, да и то зря! Ушкуйники, говоришь, мимо Нижнего прошли? Князюшка побряцал мечом и на том успокоился, утомился от ратных дел, – Дмитрий презрительно фыркнул. – А Семен, говоришь, узнав об этом, князя Дмитрия помянул так, что тому икнулось, да и повернул к Ярославлю, ушкуйников перехватывать? Он что – в изумлении был али спьяна полез?
Князь Владимир не вытерпел, вскочил, закричал брату:
– И ладно, что полез! Удал Семен, только и всего!
Гонец сам такой же, как князья, молодой, горячий, повернул лицо к Владимиру, закивал сочувственно. Дмитрий опять принялся ходить, бормоча:
– Сто человек, а там два ста ушкуев! Спятил Семен! Совсем спятил!
Кто–то из старых бояр наконец сказал:
– Ты, княже, раньше времени не печалься. Семен зря на погибель не полезет.
Дмитрий остановился.
– Авось в самом деле Семка на рожон не попрет. – Посмотрел на бояр: – Свибл Федор Андреевич, – боярин поднялся с места, – поедешь в Новгород Великий, спросишь их там, почто ходили на Волгу, почто грабили и били русских людей? Спросишь грозно, на вече, пусть мне Господин Великий Новгород за разбои ответит, а до тех пор мира ему не дам! – Потом улыбнулся Владимиру, подмигнул послу: – Авось Семен и ушкуйников клюнет, и сам цел останется. Сумеет, а?
Гонец понял – гроза прошла, расцвел:
– Знамо, сумеет! Он такой, такой… – Так и не высказал, какой Семен Мелик, но и без того всем было ясно.
Видя, что князь занялся с гонцом и советов их больше не нужно, бояре стали расходиться, время было к обеду. Дмитрий окликнул Свибла:
– Федор Андреевич, будешь в Новгороде, присмотри каменных дел мастера доброго, чтоб крепостное строение разумел.
Когда Свибл ушел, гонец сказал тихо:
– Княже!
Дмитрий, стоявший в задумчивости, оглянулся:
– Чего тебе?
– Велел Семен Михайлович тебе еще одну весть донести и передать с глазу на глаз.
– Что такое?
– В Суздаль, спасаясь от ушкуйников, княжна Евдокия Дмитриевна приехала, дочь… – Гонец взглянул в лицо князю и запнулся – понял: растолковывать князю, чья дочь княжна Евдокия, – не надо.
Никому не ведомо, почто великий князь с малой дружиной во Владимир ускакал. И уже совсем никто не знал, куда выехал из стольного града Владимира Дмитрий Иванович ранним осенним утром. Видели только – выехал князь сам–друг с гусляром дедом Матвеем на полночь по Суздальской дороге, а куда – спросить не посмели.
Из Москвы князь выезжал – было еще все зелено, но две ночи подряд ударили заморозки, и сразу на леса точно кто златотканый плащ накинул.
Утром небо было синее, чистое, солнышко поднялось, будто умытое, и под его светлыми лучами земля лежала в полудреме. Зачарованно стояли золотые леса, одетые сейчас в утренний наряд жемчужного, тонкого инея. Синие тени лежали в глубине леса.
– Как пригоже–то, дедушка! – то и дело говорил Дмитрий, оглядываясь на деда Матвея.
Дед в ответ улыбался. Борода и волосы гусляра, казалось, тоже покрылись инеем, и где–то в усах запряталась такой же синеватой тенью добродушная складочка, зато нос и щеки деда багрецом отливали, под стать осинам. Уйди такой в лес, опутайся мхами – лесовик и только. Но сегодня старик был одет не для леса, чисто: не в лес ехали – в город.
Выше и выше поднималось солнце, упали на мокрую траву туманы, растаял иней, тонкие струйки пара, пронизанные светом, поднимались от веток. Стало заметно теплее. Дед Матвей скинул кожушок, ехал по–летнему. Вышитый подол его белой длинной рубахи лежал у него на коленях. А Дмитрий все больше и больше хмурился.
Дед поглядел, поглядел да и спросил без обиняков:
– Ты что вздыхаешь, княже?
Дмитрий оглянулся:
– Что ты, право, дед, все сзади едешь, дорога хоть и не широка, но для двоих хватит.
Матвей догнал князя, поехали стремя в стремя. Дмитрий, хоть и велел гусляру ехать рядом, но что–то примолк, только вздыхал, а тут еще лес помрачнел, все ель да ель пошла, только изредка среди темных елей светлым зеленым кружевом вставала рябинка, отягощенная гроздьями ярких, тронутых морозом ягод, да хлопотуньи белки мелькали порой между вершинами елей, почти такие же красные под солнцем, как и гроздья рябины.
– Ты что, княже, примолк? – спросил наконец дед Матвей.
Дмитрий взглянул на гусляра.
– Ох, дедко, задумали мы с тобой такое… – покрутил головой. – Все равно из этого ничего не выйдет.
– А ты, княже, раньше времени не тужи. Кабы мы худо какое задумали, а то ведь едем честно, с добром.
– Поди там потом толкуй, а выйдет у нас так, что доброго человека да лихие люди в чужой клети поймают.
Дед не стерпел, фыркнул, улыбнулся и Дмитрий.
– Ты, дедушка, в Суздаль сходи, погляди, что и как там, а я… – замялся, покраснел: – Я не посмею.
Гусляр шевельнул усами, усмехнулся:
– Ладно уж, схожу для тя в разведку, коли ты такой сторожкий.
В последней деревне перед Суздалем князь с гусляром завернули в избушку к старому знакомцу деда Матвея, у него похлебали щец и, оставив коней, пошли ко граду. Солнце стояло еще высоко, когда они увидели городские стены. Здесь Дмитрий распрощался с гусляром.
– Так, дед, сразу на княжий двор и пойдешь?
– Так и пойду. Песенку спою, на гуслях сыграю, глядишь, и приветят, а там и княжну увижу, – дед подмигнул лукаво. – Может, шепнуть какое словечко княжне?
– Что ты, дедко, упаси бог говорить ей про меня! Узнай только, здесь ли она, не уехала ли обратно в Нижний Новгород.
– Ин ладно. – Матвей поклонился, пошел ко граду и через плечо: – А шепнуть было бы вернее…
– Нет! Нет!
– Ладно, – повторил гусляр и зашагал по дороге.
Дмитрий посмотрел ему вслед, вздохнул и побрел назад в деревню, в раздумье опустив голову. А вокруг стоял зачарованный золотыми, осенними сказками лес. Казалось, шептал он едва уловимо о чем–то хорошем–хорошем. Князь свернул с дороги, пошел какой–то тропкой. Куда? Куда глаза глядят. Смотреть, как золотой листок, смоченный каплей росы, вдруг сорвавшись, беззвучно падает на землю, как кое–где начинает редеть, становиться прозрачной лесная даль, как в высоте, курлыкая что–то по–своему, пролетают к лесным озерам собирающиеся в путь треугольники журавлей. Только журавлиный ли это разговор? Будто нет! Будто кто смеется вон за тем густым березняком.
Князь сошел с тропы, продрался сквозь белую чащу молодых березок и увидел на поляне веселую стайку девчат. Рвали они рябину, кидались тяжелыми гроздьями, смеялись.
Князь невольно засмотрелся на них. Вдруг сзади голос:
– Ты, парень, почто из–за куста девичьи игры подсматриваешь?
Оглянулся. Обомлел – княжна!
Дуня тоже не ожидала, что просто одетый паренек, тихо стоявший под березкой, князем Дмитрием окажется. Узнала его с первого взгляда, смутилась, залилась румянцем.
А он глядел, глядел и все позабыл на свете. Княжна, оправившись от смущения, или, может, чтоб смущение скрыть, напустилась на Митю:
– Как ты попал сюда, князь? Чего здесь, в лесах под Суздалем, делаешь? Княжье ли дело за девками подглядывать!
Какая–то отчаянная смелость нашла на него.
– Из–за тебя, княжна, в лесах под Суздалем я брожу… К тебе пришел, да оробел, послал в Суздаль верного человека узнать, во граде ты или уехала.
– Ишь ты, какой прыткий! Какое тебе до меня дело? – нахмурилась притворно. – Осмелел! Я, кажись, тебя не звала.
Дмитрий не понял, что в суровых словах Дуни прячется лукавый, веселый смех. Принял все за чистую монету, и смелости как не бывало. Потух. Проговорил глухо:
– Твоя правда, княжна, не звала ты меня. Осмелел, сам пришел, а почему осмелел – и не знаю. Не мог забыть я встречи с тобой, теперь вижу – забыть надо. Прости. – Низко поклонившись, Дмитрий пошел прочь, понурив голову.
«Куда же он? Вот глупый! Остановить его, окликнуть? Стыдно!»
А Митя уходил все дальше, шел без дороги. Вот за белыми стволами березок уже плохо видна его белая рубаха, Дуня вдруг с внезапной теплой улыбкой поняла, что освященное обычаем притворство падает с нее, как листья с березки, что с ним, который верит каждому ее слову, грех притворяться. Тряхнув головой, забыв лукавство девичье, она бросилась за ним, но тут из кустов кинулся какой–то человек. Дуня обомлела, не закричала, не позвала на помощь, стояла как вкопанная. Человек оглянулся и тоже стал.
– Бориско! – чуть слышно сказала княжна.
Он подошел, чинно поклонился в пояс:
– Будь здрава, княжна Авдотья Митревна. Признала беглого холопа своего? Что ж стражу не кличешь?
Узнать Бориску было действительно трудно. Там, на усадьбе, был он робким пареньком, теперь перед ней стоял костлявый, узкоплечий детина, заросший бородой, лохматый. В глазах, в усмешке появилась дерзинка.
– Как ты здесь очутился, Бориско?
– Случай привел меня сюда, княжна. Тогда у вас на усадьбе сулила ты меня пожалеть, да, видно, недосуг тебе было, и пришлось мне самому о своей голове думать. Сбежал я от горькой доли, ныне сбежал сызнова.
– От кого ты сбежал?
– От него, от Митрия Ивановича. Твой батька меня ограбил и похолопил, а Московский князь и того хуже со мной сотворил; поработал я у него в оружейной слободке, покалечился, ныне суставы к непогоде, как у старика, ломит… – Бориско вдруг прервал свою речь, пригляделся, захохотал: – Ты никак меня пожалела? Пустое! На лихую работу послал меня князь Митрий за дело, за разбой. Не ждала такого от Бориски? Я за то на князя Митрия сердца не держу. Работал, мерз, что с того? Хребет гнуть везде придется, но когда меня камни заставили возить, тут я не стерпел, сбежал.
– Тяжело?
– Нет! Камни возить много легше, чем руду из болота таскать. Не в том дело, это бы ничего, стерпеть можно, но чтоб свой брат Фомка–тать надо мной хозяином стал, того стерпеть я не мог, сбежал. Был Фома лихим удальцом, а ныне в княжецкую дуду стал играть. Чем его только князь приворожил, не ведаю!
– А сюда зачем пришел?
Бориско посмотрел на княжну искоса, подозрительно: пошто, дескать, выведывает, потом бесшабашно тряхнул кудлатой гривой волос.
– Схитрил я, княжна. Вот сбежал я, меня, само собой, ловить станут, ну, а кому в голову придет искать меня в Суздале? Вишь, Авдотья Митревна, как я разошелся, все тайны тебе открыл. А почему? Потому – ныне я страх потерял. Не поймают ныне меня и не закабалят, в Суздале я мимоходом.
– Куда же ты теперь пойдешь?
– Пока я князю в Москву камень возил, многого наслушался. Митрий Иванович не зря спешит, шибко он Тверского князя опасается, а коль так, я в Тверь пойду. Москве да и твоему батюшке, князю Митрию, стану пакостить! Прощай, княжна!
Пошел прочь, не оглядываясь, с треском продирался сквозь чащу. Княжна глядела ему вслед, стояла не шелохнувшись.
На следующий день дед Матвей вновь пришел в Суздаль. Был он теперь без гусель и вид на себя напустил строгий, как и подобает княжому человеку.
Придя в кремль, дед прямо пошел к княжескому терему и, не таясь, велел вести себя «к Евдокие Дмитриевне».
– Почто тебе княжна понадобилась? – строго спросил тиун.
Матвей отвечал громко, чтоб челядь слышала:
– Послан я из града Москвы от великого князя Дмитрия Ивановича, а пошто – скажу не тебе, скажу княжне Евдокие Дмитриевне. Веди к ней.
– Кажись, в саду княжна? – оглянулся тиун на челядинцев.
– Там она. Там! – ответили ему.
Княжна сидела под березкой и так задумалась, что и не видела подошедших тиуна и деда Матвея.
– К тебе посол, княжна, от князя великого, от Митрия Ивановича, – сказал тиун.
Княжна вздрогнула, вскочила со скамьи:
– От Дмитрия Ивановича? Говори!
Матвей шагнул вперед, поклонился в пояс, потом покосился на тиуна:
– Приказано, мне, княжна, передать тебе княжьи слова по тайности. Вели слуге твоему уйти.
Тиун и руками развел.
– Да ты никак, старик, в изумлении? Да где это видано, чтоб княжна тайных послов принимала? Да меня князь Митрий Костянтинович за то со свету сживет!..
Дед прервал его строгим окриком:
– Помолчи, холоп! Я не тайный посол, а великого князя. Бесчестья на Дмитрия Ивановича не потерплю!
Княжна замахала на тиуна руками:
– Иди! Иди! – Тот пошел прочь с ворчанием, оглядываясь.
Дед Матвей расстегнул суму, вынул оттуда что–то завернутое в чистый плат, вновь поклонился.
– Тебе, княжна, шлет Дмитрий Иванович дар. Не обессудь, прими.
Княжна схватила деда за руку, гневно нахмурилась:
– Стой, старик, как смеет князь Дмитрий слать мне дар?
– В том–то и беда, – вздохнул Матвей, – что мыслил князь поднести этот дар по–иному. Взгляни! – Дед сбросил платок. В руках у него сверкнул женский головной убор: тонкая золотая дужка, два узорных височных кольца, от которых с легким звоном упали вниз тончайшие, хитрого плетения золотые цепи. – Сей убор не простой, старинный, еще до Батыева нашествия сделан. Князь потому этот убор и выбрал: княжна–де оценит, что убор сей вольным русским человеком сработан. Да, видать, ошибся Дмитрий–то Иванович. Отколь мне ведать, почему оскорбел вчера князь, из леса придя?
Склонив голову набок, дед встряхнул убор, любуясь его игрой в лучах солнца. Взглянул на княжну, замолк. В синих глазах Дуни стояли слезы, вот–вот готовые сорваться с ресниц.
– Княжна оценит, что убор сей вольным русским человеком сработан, – медленно повторила она и, чувствуя, что слезы уже льются из глаз, отвернулась.
– Вот оно что, – заговорил старик иным, сразу потеплевшим голосом, – он там, а ты здесь кручинишься. Аль повздорили с ним?
Дуня кивнула головой.
– Полно, княжна, не беда. Знаю теперь, чего мне делать. Держи–ко убор. – Сунул ей в руки подарок и, улыбнувшись, с доброй хитрецой шепнул: – Подожди до вечера. – Ушел торопливой старческой походкой, плохо сгибая колени.
Только теперь Дуня рассмотрела подарок. Трехлопастные височные кольца несли по три темно–красных самоцвета. Дуню поразила необычайная игра камней. Точно золотые искры горели в красной глуби самоцветов. Она не сразу заметила, что камни висят в тонком кружеве оправы, приподнятые над золотыми впадинами, на которые свободно падают лучи света, чтобы затем отразиться в глубине камня. А меж камней над золотым полем кольца качались, как живые, на тонких, свернутых в пружинки стебельках, серебряные цветы – незабудки. [151]151
Подобные незабудки – поразительное достижение ювелирного искусства древнерусских мастеров – найдены при раскопках Старой Рязани и относятся к дотатарской эпохе.
[Закрыть]
Что значит этот подарок?
Дуня сидела на той же скамейке, опустив на колени руки, когда в саду появились Дмитрий с гусляром.
Дед, слегка подталкивая князя, шептал:
– Говорю, иди, не робей.
Дмитрий подошел, сказал тихо:
– Княжна!
Дуня подняла голову, пальцы ее судорожно сжали звенья цепочек убора, лежавшего у нее на коленях.
– Я оценила твой подарок, князь, как ты того хотел. Мне он воистину дорог, спасибо. Но почему ты подарил мне его, не ведаю?
Дмитрий хотел отвечать с укором, что думал подарить убор как другу, а пришлось отослать с дедом Матвеем, чтоб не так горько было домой, ехать и убор обратно везти, но ни укора, ни горечи не получилось. Какая уж тут горечь, когда смотрят на тебя лазоревые очи, когда дрожащая тень от пушистых ресниц сделала лазурь их бездонной!
Он подошел, взял из ее рук венец и, откуда смелости набрался, надел убор ей на голову. Золотой ободок потонул в пушистом золоте волос, каплями алой крови вспыхнули яхонты на висках, узорные цепочки двумя лентами упали на грудь.
Несколько мгновений он стоял, завороженный ее чарами, потом, как бы стряхнув с себя наваждение, заговорил:
– Пойми меня. За злато кос, за лазорий очей, за тонкий стан полюбит тебя и другой. Мне мало этого. Открой душу мне! Хочу верить, что ты поймешь меня, что на трудном пути моем будешь рядом со мной. Хочу верить, что ты – друг мне.
Осторожно, несмело она откинула его черные кудри, заглянула в глаза:
– Кречет мой белый, тогда же, над пеплом сожженного Суздаля, все поняла я и до конца тебе поверила. Не знала только, что и ты меня не забыл. Буду ждать тебя, а сейчас, прости, негоже нам разговаривать.
Князь хотел что–то сказать, но она с улыбкой перебила его:
– Все знаю, что скажешь. Не надо, – и, чуть слышно шепнув: – Милый… – ушла.
Броситься бы за ней. Не посмел. Так и остался стоять, раскинув руки, не в силах поверить, что так просто, так легко под осенней золотой березкой нашел он свое счастье.
Вечером Дуня долго стояла у открытого окна. Легкие облачка, как перья жар–птицы, горели на вечернем небе, наливаясь розовым золотом. Дуня глядела на них, и казалось ей, что и ее жизнь становится сказкой, и воркотня старой Патрикеевны за спиной не в силах была разрушить чары.
А Патрикеевна ворчала:
– И что теперя будет? Узнает батюшка князь, разгневается. Видано ли, чтобы парень к девке так запросто пришел да и подарок дарил. Запрет князь тебя, бесстыжую, в терем, ой запрет. Давно пора! Насидишься тогда под замком.
Дуня оглянулась, засмеялась беззвучно.
– А вот и не насижусь!
Патрикеевна затрясла головой:
– Насидишься, насидишься, вот ужо…
Княжна отвернулась от окна, наклонилась к няньке и, целуя ее, тихо шепнула на ухо:
– Не насижусь. Митя сватов пришлет, замуж выйду, вот тебе и терем! – Засмеялась.
Патрикеевна села на лавку, захлопала очами.
– Ох! Что ты сказала, княжна, да нешто так водится: сватов не присламши, с девкой сговориться?
Княжна ей лукаво:
– Ты вспомни, как сама замуж выходила. Тоже небось до сватов сговорились?
Патрикеевна только рукой бессильно махнула:
– Мы – люди простые, а ты – княжна.
Дуня отвернулась. Не сладишь со старухой. Подошла к окну. Облачные перья жар–птицы разгорелись еще ярче. Сказка! Сказка! Вот она любовь!
Вспомнилась Малаша. Где–то она теперь со своим веселым вором? Счастлива ли?
Малаша была далеко. В этот вечерний час она стояла на мысу при впадении в Волгу реки Черемухи. Здесь, на нагорном, но не очень высоком берегу, беспорядочно раскинулись избы Рыбной слободки; [152]152
Рыбная слобода – позднее город Рыбинск на Волге, напротив впадения в нее реки Шексны.
[Закрыть]в тихих водах Черемухи среди осоки и кувшинок, чернели рыбачьи челны, на берегу растянутые на кольях сохли сети. Рыбак, сидя на корточках, копался в них, чинил прореху.
Неделя прошла с тех пор, как тихая жизнь слободки была нарушена приходом ушкуйников. Сперва новгородцы гуляли, но потом стало им не до пира. Разведчики вернулись из–под града Мологи, донесли, что путь перерезан. Моложский князь вместе с полками московскими прочно запер дорогу. Ни по реке Мологе на север не пробиться, ни вверх по Волге, к Твери, которая, известно, только чтоб Москве насолить, приняла бы новгородцев.
После таких вестей Александр Аввакумович велел ушкуи из Черемухи на Волгу вывести, ибо на Черемухе не долго и в западню попасть: речка мала. Новгородцы немало поспорили, как быть, хотя и ясно было, что путь для них один: свернуть на полночь в Шексну и добираться до Новгорода кружным путем, через земли Обонежской пятины.
Александр Аввакумович с нетерпением ждал возвращения разведчиков снизу, чтоб, собрав, всех своих людей, уйти с Волги. Сегодня они вернулись, привезли тревожные вести: от Ярославля следом за ушкуйниками шла легкоконная сотня Семена Мелика. Завтра с рассветом можно было ждать ее в Рыбной слободе.
– Ладно, пусть Мелик за нами гоняется. Нынче ночью в Шексну уйдем, – сказал Александр Аввакумович.
На том и порешили. На прощанье с Волгой ушкуйники собрались выпить как следует, да не вышло. Разведчики просчитались. Еще солнце не успело сесть, как в слободе поднялся переполох. На том берегу Черемухи, за редкими сосенками, росшими в болотистой низине, показались всадники.
С гребня берега Александр Аввакумович следил за движением врагов. Конники покружили малость меж сосен и повернули обратно. Ушкуйники загикали им вслед, пока атаман на них не прикрикнул:
– Чего орете, вражьи дети? Лиха беда почин, есть дыра, будет и прореха. Дело скверное, настигли нас, уходить надо!
Кое–кто из ушкуйников покосился на атамана удивленно. До сих пор он был не из пугливых, а тут сразу оробел. Атаман, не слушая ворчанья и пересудов, всматривался вдаль. Чего он опасался, то и случилось. Меж сосен показались конники. Скакали они быстро, развернутым строем, прямо сюда. По всему видно, решили брать Рыбную слободу приступом.
«Значит, не одна сотня у Семена Мелика, – подумал Александр Аввакумович, – совсем оплошали мои разведчики». – Он оглянулся, до сторонам, заметил выглядывавшую из–за угла ближайшей избы Малашу, нахмурился, прикрикнул:
– Иди на ушкуй! Нечего тут… – Отвернулся сердито.
Малаша не послушалась, подошла, положила ему руку на плечо:
– Ты, Сашенька, никак робеешь? Много ли их! Да мы их в Черемухе перетопим, коли полезут.
Александр сбросил ее руку с плеча.
– Дура! Стяг–то их видишь?
– Вижу. На червленом поле белый конь. [153]153
До битвы на Куликовом поле гербом Москвы был белый конь на красном поле. После битвы герб был изменен: красное поле и белый конь остались прежними, но на коне стали изображать Георгия Победоносца, Поражающего дракона, в знак победы над Ордой.
[Закрыть]Что из того?
– Московский стяг! А москвичи хитры и зря не полезут на погибель. Значит, много их, значит, нам погибель. Очумел я, што ль, чтоб с Москвой связываться! – И зычно крикнул: – Эй! По ушкуям!
В слободе поднялась тревога. Ушкуйники выскакивали из изб, взглянув на врага и разглядев московский стяг, бежали к Волге.
Откуда было знать ушкуйникам, что Семен сказал своим людям:
– Ударим на них сейчас. Утром разглядят, что за нами никого больше нет, и прихлопнут. А сейчас самое время…
– Иди ты на ушкуй! – еще раз прикрикнул Александр на Малашу. – Не до тебя тут! Не успеем мы отплыть – они тут будут. – Увидев пожилого новгородца, старавшегося навести порядок, атаман окликнул его:
– Осип Варфоломеич!
Тот рысью подбежал к Александру.
– Не поспеем в ушкуи сесть?
– Не поспеем, Александр Аввакумович!
– Задержать надо! Возьми десятка два людей, ударь в них стрелами.
Осип покосился на близких уже москвичей, откликнулся спокойно:
– Что ж, можно и стрелами, – повернулся, торопливо пошел в толпу. В шуме и криках едва был слышен его негромкий голос:
– Савка, Ванька, Глеб… ну–тко берите луки, пошли…
Потому, что Осип говорил спокойно и тихо среди шума и криков, люди сразу поняли, чего от них требуют, и, похватав оружие, побежали на берег Черемухи. Рыбак, чинивший свою снасть, бросил сеть, заспешил в гору.
– Стрел на ветер не бросать, – сказал Осип, натягивая лук. – Ну–ка, робятки, с богом!
Свистнули стрелы. Один из москвичей грохнулся с седла. Под другим повалился конь.
Атаман увидел, как нападавшие тоже схватились за луки, и не успели ушкуйники пустить по второй стреле, как на них обрушился дождь московских стрел. Нападавшие стреляли все вместе – простые воины, десятники, сам Семен. Осип огляделся вокруг. Его люди, хоронясь за рыбацкими челнами, лежавшими на берегу, стреляли вразброд, не целясь.
Москвичи ударили опять. Рыбак, не успевший добежать до своей избы, ткнулся лицом вниз. В спине его торчала стрела.
Ушкуйники стали выскакивать из–за челнов, норовили убежать, несколько человек упало. К Александру подбежал Осип.
– Пора уходить, атаман. Иначе перебьют!
Александр не успел ответить, у самого уха свистнула стрела, глухо ударила во что–то сзади.
Александр оглянулся. Малаша опускалась на землю. Левое плечо у нее было пробито стрелой.
Александр схватил ее, поволок к ушкуям.
Вдогонку опять прыснули стрелы.
