Текст книги "Зори над Русью"
Автор книги: Михаил Рапов
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 58 страниц)
Новый белокаменный венец Кремля, охватывающий Боровицкий холм, открылся тверичам вдруг сразу, на повороте улицы. Князь Михайло так и подался вперед, так и впился жадными глазами в это каменное великолепие. За озаренным солнцем Кремлем, медленно клубясь, поднималась лиловатая грозовая туча. Солнце зажгло на ней яркую радугу, и все это – белокаменный Кремль, и темная туча, и яркая радуга – как в зеркале, опрокинулось в речке Неглинной, что протекала перед самыми стенами Кремля. Михайло Александрович, заглядевшись на Кремль, совсем остановил коня. Бояре столпились сзади. Все выше громоздилась туча, все ярче разгоралась радуга, и все темнее становился Тверской князь. Бояре, до того громко разговаривавшие, с интересом поглядывавшие вокруг на богатые терема, на толпы народа, сейчас почуяли недоброе – смолкли.
Как туча, надвинулась на сердце Михайле Александровичу зависть, и не было радуги, чтобы разбить ее мрачную хмурь.
«Мне так Тверь не укрепить, – думал князь Михайло. – Где на это казны возьмешь?»
На берегу Неглинной, перед самым мостом князь снова натянул поводья. Мрачно покосился направо. Там на обрыве, над Неглинной, шла «битва». Десяток мальчишек, не жалея вконец обожженных ног, яростно рубили деревянными мечами крапиву, что успела весенними днями разрастись на берегу за банями. Клочья крапивы летели в реку. Мальчишки весело орали.
– Что у них там? – хмуро спросил князь.
– Эй! Ребята! Что вы разорались, стервецы? Чего вы тут творите? – в несколько голосов закричали им тверские бояре.
Мальчишки смолкли, опустили деревянные мечи. Вперед вышел вихрастый белоголовый мальчуган. Поддернув съехавшие порты, он весело побежал к нарядным всадникам. Махнул торопливый поклон. Михайло Александрович не привык, чтобы к нему подходили так запросто, без страха. Нахмурился, спросил:
– Кто ты такой?
– Я–то? – мальчишка шмыгнул носом. – Я Ванюшка, а по прозвищу Мелик.
– Отец у тебя кто?
– Батюшка мой сотник князя Дмитрия Ивановича. Зовут его Семен Михайлович Мелик.
– Отец твой, стало быть, воин?
– Ага! На реке Пьяне он татар бил. Он и под Тверь ходил князя Михайлу Тверского бить.
– Так, так.
Ванюшка, хотя и почуял в голосе всадника что–то недоброе, но, привыкнув жить на воле и если опасаться, то лишь татар, пустил все мимо ушей. Да и не знал он, с кем разговаривает.
– А река эта как называется?
– Эта? – Ваня махнул рукой в сторону Неглинной. – Это Волга–река. Вишь, мы князя Михайлу с его тверичами сечем.
– Ты зубоскалить! – князь взмахнул плетью. Ваня отступил на шаг, зажмурился, но чья–то рука за спиной князя перехватила конец плети. Бледный от гнева, князь повернулся в седле. Конец плети держал в могучей лапе чернобородый детина. Его тотчас окружили бояре: «Кто таков да как смел?»
– Посмел, потому что не из пужливых, – ответил с усмешкой чернобородый. – Да чего вы насели? Брысь!
Бояре от такой невиданной дерзости даже растерялись. «Ну и москвичи! Не видано, не слыхано, чтоб честных бояр, как котов, шугать!»
Детина даже усмешки не спрятал, смело укорял князя:
– У нас так не заведено, чтоб робят да плетью. Аль ты, княже, забыл, что не в Твери? – С этими словами он выдернул из рук князя плеть и бросил ее в реку.
Михайло Александрович еще больше побледнел и тронул рукоять меча:
– Как тебя зовут, молодец? Кого в поминанье записывать?
Богатырь только фыркнул:
– Ну, до поминанья еще далеко! Ты, Михайло Александрович, за меч не хватайся. Стыдно на безоружного да с мечом лезть, да и худа бы не было, я, гляди, толкну, так ты и с мечом и с конем в Неглинную свалишься. А зовут меня Фомой.
– Вор?!
– Было и это прозвище. Теперь так не зовут, ну, а ежели твоей княжеской милости угодно меня Фомкой–вором звать–величать, так зови, пожалуй. Я не обижусь.
Михайло Александрович и дерзостей Фомкиных не слыхал, глядел и глядел ему в лицо. «Так вот он каков, этот самый Фома, коего Ванька Вельяминов, с великой дурости, на душегубство толкал. Такого толкнешь! Пожалуй, сам толкнет, и в самом деле под мостом очутишься!»
Фома стоял не шевелясь, заложив правую руку за кушак, и сколько ни жег его князь взглядом, а пронять не мог. Прямо в лицо князю улыбался чернобородый дьявол.
Бояре глухо ворчали, но рук распустить не смели. Вот и приходилось испить сраму. И от кого же? От станишника! От беглого ордынского раба! Что с ним делать? Не придумаешь!
Но тут мост через Неглинную загудел под конскими копытами. Навстречу тверичам скакали Дмитрий Иванович да Владимир Андреевич с боярами.
– Ты что здесь шумишь, Фома? – строго спросил Дмитрий.
– Да как же, княже, не шуметь? Вишь, Тверской князь в Москву въехать не успел, а уже безобразить принялся… – Фома вкратце рассказал, как было дело.
Тем временем Володя, наклонясь к уху Миши Бренка, шептал с плохо скрытой улыбкой:
– Каков Фомка! Мне князь Ерема сказывал, как Фомка с князем Василием под Тверью поговорил, ну я это на ус намотал, а ныне заехал к нему в кузню да и шепнул Фоме: дескать, ты шел бы на Тверскую, гостей встречать. Он, видишь, понял и сразу с Михайлы Александровича спесь сбил.
Миша Бренко прятался за спины бояр, давился смехом, Владимир тоже закрыл рот рукавом, а Дмитрий, учтиво поклонясь, сказал:
– Ты, Михайло Александрович, Фому на радостях прости и не серчай! Не привык у нас на Москве народ к плетям. Ордынские и те через силу терпим. Так ты оставь все без внимания. Добро пожаловать в Москву.
У распахнутого настежь окна стоял Михайло Александрович, смотрел на Кремль, призрачно белевший в лунном свете.
Нет! Не призрак! Камень! Плечи князя Михайлы передернулись, он со вздохом, который не сумел удержать, отвернулся. В палате была полутьма. Тускло горели две оплывшие свечи, на них черными шапками висел нагар, снимать его все позабыли. Михайло Александрович, вглядываясь в полумрак, думал: «Вот они – враги!» Перевел взгляд с одного на другого. Князь Дмитрий сидел в глубокой задумчивости, подперев голову рукой, под локтем скатерть смялась, пошла складками. Князь Михайло и сам не знал, почему он заметил этот пустяк. «Задумался! Прикидывается, что огорчен моим отпором, прикидывается, что мира и дружбы со мной ищет. Нет, не обманешь, Дмитрий Иванович! Насквозь тебя вижу, С Владимиром легче, ишь вытянулся столбом, не сидится ему. Этот хоть сейчас готов в драку». Михайло Александрович перевел взгляд в угол, где еле виден был митрополит.
«Судия праведный! Вчера и благословил, и обнадежил, а сегодня…»
Князь вдруг сорвался с места, выбежал на середину палаты, вцепился тонкими пальцами в край стола, подался вперед, к Дмитрию.
– Ответь мне без обиняков, – голос Михайлы Александровича звенел, – ответь, по какому праву ты требуешь, чтобы великий князь Тверской назвался твоим меньшим братом? По какому праву пытаешься рассудить меня с предателем и изменником – князем Еремой? Право твое на каменных стенах Кремля лежит. Воздвиг твердыню и посягаешь на соседей. – Михайло Александрович задохнулся, смолк, потом, отдышавшись, сказал твердо:
– В подручные к тебе не пойду!
Дмитрий ответил мягко:
– Гнев омрачил твой разум, Михайло Александрович. Пойми! Говорю, как с братом. Сокровенное открываю. Пойми! Подумай: пока мы будем тягаться друг с другом, ига нам не избыть. Долго ли нам терпеть неволю татарскую? Пока Русь разорвана на клочья уделов, будут и будут поработители пить живую кровь народа! Москва стяг поднимает, Москва всю Русь стягивает во единую рать на смертную борьбу, на победу. Аль тебе твоя княжецкая спесь дороже судеб Руси? Аль забыл, что и твоего предка князя Михайлу в Орде лютой смерти предали?
Михайло Александрович отшатнулся.
– Хитришь, княже! На слове меня ловишь. Думаешь, поверю тебе, уши развешу, поддакну, а ты меня за крамолу ордынскому царю выдашь. Так лучше я сам на тебя донесу.
Тут не стерпел Владимир. Не ладонью – кулаком так трахнул по столу, что обе свечи подпрыгнули и с обеих нагар соскочил.
– Ах ты!.. – Сдержался, худого слова не вымолвил.
Михайло Александрович трясущимися пальцами разорвал ворот рубахи.
– Ты, волчонок, на кого стучать кулаком посмел? Зазнался! Думаешь, этой весной литовцев из Ржевы выгнал, так ты и воин, так тебя и испугались. Дай срок, Ольгерд Гедеминович спесь с тебя собьет!
Володя хотел отвечать, но Дмитрий нахмурился, чуть заметно качнул головой, заговорил сам:
– Братья, не для свары мы сюда собрались, для мира. Ты, Володя, не шуми, но и ты, князь Михайло, не грози. Мне не веришь, владыку спроси, покривил ли я перед тобой душой?
Князья оглянулись на митрополита, но Алексий не поднял головы, не сказал ни слова, сидел суровый, хмурый. Не верил он, что князя Михайлу словами о судьбах Руси проймешь. С шурином Ольгерда Гедеминовича следовало говорить, на меч опираясь, на каменные стены Кремля оглядываясь. Заупрямится – анафемой пригрозить, а Митя с ним добром. Ну и не жди добра!
Так и вышло. Михайло Александрович вдруг откинул голову, захохотал громко, нагло, явно притворно.
– По–иному запел, великий князь Володимирский! Оробел, как Ордой пригрозили! Теперь ты в моих руках, помни! Чуть что – я единым духом в Орду… – Князь не договорил, Дмитрий Иванович встал, быстро пошел к двери, с силой пнул ее и крикнул:
– Эй! Стража!
Еще только порозовели в первых лучах солнца верхние зубцы на Фроловской башне, еще тонкие струйки тумана тянулись над водой в глубоком рву под кремлевскими стенами, [220]220
Ров проходил по всей Красной площади, соединяя Неглинную с Москвой–рекой.
[Закрыть]а Великий торг уже проснулся, зашумел. Скрипели телеги, на которых везли из ближних деревень всякую снедь; с Москвы–реки в больших мокрых корзинах тащили свежую рыбу; визжали петли открываемых ларей.
Купцы, помолясь на крест ближайшей часовенки, принимались зазывать покупателей, расхваливали товар, божились, переругивались друг с другом. Тут же толкались, липли к прохожим толпы гнусаво причитающих нищих. Их перекликали разносчики товара с рук. Эти за словом в карман не лезли, частили скороговоркой, пересыпали речь прибаутками.
Некомат, пыхтя, отомкнул пудовый замок на дверях своего ларя, начал раскладывать шелковые узорчатые ткани византийских и арабских мастеров. Купец не спешил, раскладывал своя товар не кое–как, а с умыслом: товар лицом показать, сам любовался драгоценными узорами, а спешить было некуда, сюда в Сурожский ряд [221]221
Сурожский ряд – ряд лавок на Великом Торге, где торговали товарами, привезенными из Византии через Сурож.
[Закрыть]черных людей и палкой не загонишь, а те, у кого мошна тугая, не спешат и рано вставать обыкновения не имеют. Утром Сурожский ряд пуст.
Некомат не успел разложить свои товары, когда к его ларю робко подошел нищий, принялся жалобно причитать.
– Иди прочь, убогий. Много вас тут, – закричал на него Некомат, но нищий не уходил. Вооружившись железным посохом, купец вышел из ларя, чтобы огреть покрепче бродягу, но, вглядевшись, сразу замолк и даже в лице изменился. Сунул посох за спину.
– Ну зайди, что ли, – сказал он нищему.
Тот, не прерывая причитаний, заковылял за хозяином. Но едва дверь за ними закрылась, нищий выпрямился и сказал приглушенно, но грозно:
– Очумел, старый дурень, посохом размахался, на виду у всех заставил меня перед твоим ларем топтаться!
– Не признал я тебя, Иван Васильевич, прости.
– Не признал? Глядеть надо, а то, не ровен час, другие признают.
– Ох, Иван Васильевич, и я того опасаюсь. С огнем играешь. Сын Василия Васильевича Вельяминова на Москве известен. Попадешь, как заяц в тенета.
– Знаю! Не скули! Нынче в тенета не заяц, красный зверь попал. Аль ты ничего не слышал?
Купец только руками развел.
– Нынче ночью князь Михайло повелением великого князя захвачен и на Гавшине дворе заключен. Бояр тверских всех поимали, развели врозь и держат во истоме.
У Некомата притворно подкосились ноги, охнул, сел на лавку.
– Ехать тебе, Некомат, в Орду, немедля! – приказал Вельяминов.
Некомат и сам подумал, что лучше от греха убраться подальше, но мысли мыслями, а слова словами.
– Что ты, боярин! А товар лежать будет? Не расторговался я.
– Молчи, бес! Князя Михайлу выручишь, он тебе сторицей воздаст.
– Воздаст! Жди! У меня еще с Мамая не получено за Литву да за Каффу.
– Вот и поезжай к Мамаю. А товар распродать приказчика найми.
– Легко сказать. На что нанимать, коли я вконец обнищал? Что кун, то все в калите. Что порт, [222]222
Порты – в данном случае вообще одежда.
[Закрыть]то все на себе.
На сей раз хитрость Некомату не удалась. Вельяминову надоело с ним препираться, он ухватил купца за бороду и принялся таскать. Некомат не смел и отбиваться, только охал.
– Артачиться, куражиться, сучий сын? Обнищал! Знаю я, как ты обнищал!
Некомат охал все громче. Вельяминов наконец бросил его. Приказал:
– Нынче выедешь… Донесешь о разбое князя Дмитрия Мамаю. Михайло Александрович в долгу не останется. Понял?!
Тут к прилавку подошел покупатель. Ивана тотчас скрючило. Закивал униженно, запричитал:
– Воздай тебе господь за милостыню, спаси тя Христос.
– Ладно, иди, иди, – выталкивал его Некомат, норовя незаметно толкнуть нищего покрепче. Тот смолчал и, поминая святителей и угодников, заковылял, опираясь на клюку, и затерялся в толпе.
Некомат, разворачивая перед покупателем парчу, нет–нет да и погладит бороду, вздохнет украдкой: «Бешеный, ей–ей, бешеный. Увидел бы кто, что нищий купца да за бороду таскает, ну и конец. Небось сразу понял бы, что тут дело не чисто. Быть бы нам в мышеловке!»
Некомат, отказываясь ехать, кривил душой, а сам был радехонек, надеясь сорвать и с Мамая, и с князя Михайлы, а потому уже на следующий день налегке, с небольшим обозом он отправился в Орду.
Все было бы хорошо: и погода пригожая, и дорога легкая, да заметил Некомат, что за ним следят. Два дня, не приближаясь к каравану, неотступно маячили на дальних курганах всадники. Люди Некомата встревожились. По каравану поползли шепоты. «Беда, братцы! Вишь, на шеломянах [223]223
Шеломяни – холмы.
[Закрыть]конники? Выслеживают нас, окаянные, а потом как налетят! Порубят аль в полон заберут. Вестимо! У нас и людей–то два десятка. Попадем, как чижи в перевесище, [224]224
Перевесище – большая сеть, натягивавшаяся между деревьями для ловли птиц.
[Закрыть]как сетью нас накроют».
Некомат ослеп и оглох, татар не видит, шепота холопов не слышит, и, лишь когда никого поблизости не было, он зорко приглядывался к татарским караулам.
На третий день в степи стали попадаться голые, вытоптанные места, покрытые лошадиным пометом. Вдали, в колеблющемся от зноя голубом мареве, проносились бесчисленные табуны. Сторожевых караулов стало заметно больше. По всем признакам близко кочевье. Люди Некомата с тревогой глядели на хозяина: «Как он?»
А он никак! В полдень по–обычному велел делать привал и, поев гречневой каши с бараньим салом, завалился в холодок, под телегу, вздремнуть.
В этот послеполуденный час и напали ордынцы. Видя, что их много больше сотни, в купецком караване никто и не сопротивлялся, покорно дали себя перевязать.
Ничего не слыша, Некомат посапывал себе под телегой и проснулся лишь после того, как получил крепкий пинок сапогом.
Старик выглянул из–под телеги, ворчливо спросил по–татарски:
– Это еще что за разбой?
– Вылезай, старый ишак!
Некомат покосился на петлю из сыромятной кожи, что была в руках у татарина, и, не торопясь, полез за пазуху. Татарин, видя, что старик медлит, замахнулся было на него ремнем, но тут Некомата будто ветром выдуло из–под телеги. Вскочив на ноги, он закричал:
– Остерегись, шайтан! [225]225
Шайтан – дьявол. Слово арабского происхождения.
[Закрыть]Это ты видал?
Татарин замер.
– Пайцзе?
– Она самая! Басма царя Абдуллы! – Некомат высоко поднял серебряную дощечку с вырезанной на ней головой тигра.
Как волна прошла по толпе татар. Все сразу стихли и торопливо принялись развязывать людей Некомата. Сотник, пнувший купца, срывающимся от страха голосом молил о пощаде.
Некомат зевнул, проворчал:
– Поспать не дали, черти. – И, обратись к своим, крикнул: – Запрягай, что ли, ребята!
Окруженный татарами, обоз Некомата с почетом въехал в кочевье.
Купец спросил сотника:
– Кто у вас тут старшой?
– Тагай–мурза. Тархан великого хана.
Некомат и бровью не повел. Видали, дескать, и не таких зверюг. Не страшно. Приказал вести себя к мурзе.
Тагай стоял у своей юрты, ждал добычи, а увидав, что купец едет на свободе, весь сморщился, будто уксусу отведал.
Некомат взглянул на Тагая и про себя ахнул – знавал Тагая раньше, до того, как ему мурзой стать. Он самый! Только постарел, морда стала как печеное яблоко, а дурость на морде старая, только ныне жирно покрытая лаком важности. Ишь расперло черта.
Видимо, признал купца и Тагай, но тоже, виду не подал. И тот и другой приличий не нарушали. Купец кланялся. Мурза кланялся. Оба так и сыпали льстивыми речами.
Сотник успел шепнуть мурзе про пайцзу, и Тагай что было сил старался ублажить гостя. Думал посадить его на цепь, а пришлось усадить в свою юрту и угощать. Впрочем, Тагай был доволен, ибо купец не отказывался, пил кумыс, а Некомат пил и думал: «Даром, что ли, я кобыльим молоком поганюсь?»
– Слышал я, – начал по своему обыкновению издалека Некомат, – что Азис, царь Саранский, помер. Не знаю, правда ли?
Будто о самом обыденном деле, Тагай ответил:
– Помрешь, коли глотку перережут.
«Ишь, как у них просто! Режут своих царей татарове», – подумал про себя Некомат, а вслух спросил:
– Вот еду я к Мамаю. Стало быть, теперь мне в Новый Сарай [226]226
Новый Сарай – Сарай–Берке.
[Закрыть]путь лежит? Я чаю, Мамай нынче там, коли царь Азис помре?
Мурза только головой покачал.
– Абдулла–хан давно рвется в Сарай–Берке, но Мамай его не пускает.
– Что так?
– Западня! Разберись там во дворце, кто тебе враг, кто друг. Скольких ханов в Сарай–Берке прикончили! То ли дело в степях! Отсюда, с приволья, Мамай над всей Ордой властвует.
Некомат схитрил, поправил Тагая:
– Ты хотел сказать, царь Абдулла властвует над всей Ордой.
– Я сказал – Мамай! Этот шайтан ханом распоряжается, как своим данником; ну это еще не велика беда была бы, – Тагай вздохнул, – беда, что он и до нас добираться стал.
– Как так?
– Больно просто! Вот нынче мне на шею Мамай аркан накинул и затянул. Не передохнешь.
Некомат, сидевший до того опустив глаза, поднял голову, невольно посмотрел на жирные складки на шее мурзы и повторил недоуменно:
– Как так?
А сам подумал: «С первых же слов да о своей беде. По–прежнему прост Тагай».
Но купец ошибался. Мурза начал свой рассказ неспроста.
– Видел ты, купец, орды мои? Народу много! Лошадей много! В степях приволье. Чем не жизнь?
Некомат кивнул.
– А главное, хану даней я не плачу, ибо я тархан и охранный ярлык ханский у меня есть. – Тагай привстал, из красной лакированной шкатулки достал пергамент, начал медленно читать:
«Мое Науруз–хана слово: правого крыла и левого крыла огланам, тысяцким, сотникам, бегам, внутренних селений даругам, казням и муфтиям, шейхам и суфиям, писцам, таможенникам и сборщикам податей, мимохожим и мимоезжим послам, дозорам, заставам, ямщикам, кормовщикам, сокольникам и барсникам, лодочникам и мостовщикам, базарному люду. [227]227
Обычное начало ханского ярлыка – обращение в ордынской чиновничьей иерархии. Все ордынские феодалы должны были занимать в походах и битвах строго определенные места, отсюда и обращение к правого и левого крыла огланам – царевичам – по их месту в строю. Бег – то же, что нойон, но титул этот тюркского происхождения. Даруга – правитель области. Казни – духовные судьи. Муфтии – судебные должностные лица. Шейхи и суфии – мусульманские миссионеры.
[Закрыть]
Понеже держатель сего ярлыка Тагай–мурза великие услуги нам оказал, объявляем мы: быть Тагаю–мурзе под нашим покровительством, быть ему вольным тарханом. Землям и водам его, кочевьям и пастбищам, садам и мельницам, людям его, кто бы они ни были, не причинять насилия. Повинности с табунов и садов, амбарные пошлины, плату за гумно, ясак с арыков, подать, называемую каланом, да не взимают с него. Если он приедет в Сарай–Берке, в Сарай–Бату и Хаджи–Тархан и купит там что–либо или продаст, да не берут с него ни пошлин, ни весовых, не требуют дорожной платы, ни платы за караулы. Пусть с него не требуют подвод, не назначают постоя, не требуют с него ни пойла, ни корма, да будет он свободен и защищен от всякого притеснения, поборов и чрезвычайных налогов. Для того, чтобы это было исполнено, дан сей ярлык с золотым знаком и красной тамгой». [228]228
Красная тамга – ханская печать.
[Закрыть]
Действительно, на шнурке качалась привешенная к пергаменту ярлыка печать красного воска. Купец глядел на нее, когда Тагай повторил свой вопрос:
– Чем не жизнь?
Некомат очнулся от задумчивости и опять кивнул.
– Я и жил. А ныне Мамай ханский ярлык не признает.
– Как так?
– Правду сказать, зацепочка у него есть. В ярлыке написано, что я Науруз–хану услуги великие оказал, а я… – Тагай будто поперхнулся, – я, сдуру, Науруз–хана ножом пырнул, отчего он и умер.
– Н–да. Услуга! – глубокомысленно заметил Некомат.
– А ныне Мамай прислал ко мне Темир–мурзу. Знал, кого дослать! На его глазах я Науруз хана резал. Привез Темир–мурза ярлык от Абдулла–хана, подтверждающий мое тарханство, а за это Мамай требует дань и немедля. Думал я тебя, купец, распотрошить. Ты пайцзей загородился. А деньги надобны. – Тагай вдруг замолк, пристально взглянул па купца бусинками своих маленьких, заплывших жиром глаз. – Купи у меня, купец, девок. В Каффе ты их египтянам в гаремы продашь. С барышом будешь.
Некомат только тут понял, с чего это мурза с ним разоткровенничался, сразу сообразил всю выгоду сделки. «Мурзе деньги нужны, прижму», – но по купецкой повадке стерва поломался, дескать, непривычен я к такому товару, шелками торгую, и согласился смотреть товар лишь после того, как Таган пообещал:
– Я девок задешево уступлю.
