Текст книги "Зори над Русью"
Автор книги: Михаил Рапов
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 58 страниц)
Арба с поставленными в ряд узкогорлыми кувшинами затарахтела по переулку, где целый квартал был занят ханской мастерской.
– Вода! Вода! Холодная вода! – загорланил торговец, и послушные этому призыву ханские рабы бросали работу, бежали к воде – напиться. Сразу затихло пыхтение мехов у горнов, смолкли удары молотов, скрип чигирей, [145]145
Чигирь – род ворота с бесконечной цепью, на которую подвешены ковши для подъема воды.
[Закрыть]поднимавших воду в бассейны, откуда она самотеком шла по трубам к горнам для охлаждения их. Знал купец, куда привезти свой товар. Чистую питьевую воду нигде так не расхватывают, как тут, в кархане, [146]146
Кархана – большая ремесленная мастерская, обычно принадлежавшая хану; работали в ней рабы.
[Закрыть]где около огня и горячего металла люди изнывают от жажды.
Переулок сразу запрудила толпа, так что случайный всадник, проезжавший здесь, остановил своего ишачка, – не протолкаться. Оставалось терпеливо ждать, когда очистится дорога, а очиститься она должна была скоро: вон как надсмотрщики стараются, палок не жалеют, гонят рабов обратно к горнам, да и воды у купца ненадолго хватит. Рассудив так, всадник сидел неподвижно, только его туфли без задников, свисая пятками чуть не до земли, тихо покачивались. Вдруг он вздрогнул, подобрал ноги. На другом конце переулка, привлеченные сюда шумом, показались воины ханского караула. У этих расправа коротка. Десяток ударов сплеча, десяток вскриков, рубцы на голых плечах и спинах, сразу набухшие кровью, и толпа рабов, не дожидаясь, чтобы воины обнажили сабли, рассыпалась, побежала.
Купец вскочил на арбу и погнал лошадь. Звон и дребезг сопровождали купца – денег у рабов не было, и расплачивались они кто чем – своими издельями. Купец, подгоняя лошадь, опасливо оглядывался на десятника караула, знал: попадешься – плохо будет за прямой грабеж ханской карханы.
«Держи! Держи!» – неслось вслед. Но не на того напали! Лошадь у него была резвая, дороги он не разбирал. Сбив с ног замешкавшихся на дороге рабов, купец скрылся за углом.
Еще горячий от свалки, десятник наткнулся на всадника, продолжавшего сидеть на ишаке.
– Ты кто? – прохрипел он, раздумывая, не огреть ли плетью и этого.
– Бедный уртакчи. [147]147
Уртакчи – в Золотой Орде арендатор, издольщик, крестьянин, работавший на чужой земле и плативший за это феодалу часть урожая.
[Закрыть]
– Уртакчи? Зачем тебе, хлеборобу, в Сарай–Берке быть?
– Подать платил. Уртакчи я, на чужой земле сижу, на земле мудрого Хизра, ему ныне и подать везу.
– Так. Поезжай, – милостиво разрешил десятник, опуская плеть. Перебирая тонкими ножками, ишак побежал неторопливой рысцой. Десятник глядел вслед. «Уртакчи? Похоже на то. Кафтан старый, выцветший и ишак полудохлый, а что–то не так. Клянусь бородой Магомета, врет он! Где я его видел?»
Всадник тем временем завернул за угол и ударил ишака пятками в брюхо, но ишаку спешить было некуда и он продолжал трусить понемножку. «Подхлестнуть ишака? Нет! Нельзя. Оглянуться? Тоже нельзя!» Спину сверлил пристальный взгляд ханского десятника. Еще колено переулка и, слава Аллаху,– дом Хизра. Всадник слез, застучал в ворота. Привратник не хотел его пускать, начал препираться:
– Станет ли с тобой, оборванцем, мудрый Хизр говорить?
Гость наконец рассердился.
– Открывай, старый верблюд, пока цел! – По властному окрику привратник сразу узнал гостя, ахнул:
– Аллах! Сам Челибей к нам приехал!
Челибей, не замечая низких поклонов, быстро прошел во двор, ведя осла в поводу, только тут он позволил себе оглянуться. В щели между закрывавшимися воротами мелькнул десятник караула, выезжавший из–за угла.
Мурза нахмурился, но тут же стер морщину со лба: негоже, если привратник тревогу баатура заметит.
– Где мудрый Хизр?
– В саду, рудник благодеяний, в саду он, преславный мурза!
Челибей сверкнул на привратника глазами:
– Когда мурза приезжает в кафтане нищего уртакчи, только ишак будет орать на весь переулок: «Мурза! Мурза!» – И, бросив повод в руки опешившему привратнику, он пошел в сад.
Там, в кружевной тени деревянной резной беседки, на алом ковре дремал Хизр. Рядом, на глиняном блюде, украшенном подглазурной росписью, кучкой лежали яблоки, груши, персики. Над ломтиком дыни гудели несколько пчел. Услышав шаги, старик приподнялся на локте, с первого взгляда узнал Челибея, удивленно поднял брови. Мурза загородил своими широкими плечами вход в беседку и, не приветствуя хозяина, сказал напрямик:
– Тебе, Хизр, достаточно хлопнуть в ладоши, позвать слуг, и проклятый отступник, ханский изменник, грязный пес Челибей будет в руках Азис–хана, ибо ханский караул узнал меня, шел следом и теперь стоит у ворот этого дома.
Хизр вскочил.
– Какая собака пролаяла тебе, что я забыл старые добрые обычаи Орды? Гость всегда гость! Если даже он враг, я буду защищать его до последнего своего дыхания. Садись!
Опускаясь на ковер рядом с Хизром, Челибей сказал:
– Хороший ты старик. Иногда я даже верю, что ты в самом деле бессмертный Хизр, так много сохранил ты в душе сокровищ нашей простой, суровой и славной древности. Я не хочу быть твоим врагом, Хизр.
– И я не хочу видеть в тебе врага, – старик, все еще хмурясь, мотнул головой. На мочке уха у него качнулась, сверкнув на солнце, массивная золотая серьга в виде кольца с осмиугольным яхонтом. [148]148
Яхонт – рубин. Слово «яхонт» взято из греческого языка, а более позднее название «рубин» – итальянского происхождения.
[Закрыть]– Но ты изменил хану, ты перебежал к шакалу Мамаю…
Челибей вскочил, затопал на старика ногами.
– Остановись, Хизр! Ты хочешь сказать, что мы все же враги! Нет и нет! Ты поглупел, мудрый Хизр, ты разучился различать день и ночь, друга от врага!
– А ты разучился холодным словом разить противника. Раньше умел.
– Теперь не умею. – Челибей опять повалился на подушки. Дышал он тяжело, на лбу у него поблескивали капельки пота.
Мурза долго молчал. Хизр тоже молчал и следил, как, словно тучи, проносились отсветы мыслей на лице мурзы. Наконец гость заговорил:
– Ты хотел назвать меня врагом, я пришел к тебе как к другу. Меня ты не обманешь. Я же знаю, что ты, задумав посадить ханом в Орде Хидыря, назвался святым Хизром, да простит тебе Аллах твой грех. Лучше ли других был твой Хидырь?
Старик пристально глядел на мурзу.
– Ты прав! Я лгал людям, рассказывая, что дела великих ханов прошли перед моими глазами. Я думал: если бы в Орду в самом деле пришел бессмертный Хизр, хану легче было бы поднять силы Орды. Не моя вина, что измельчали ханы и Хидырь оказался таким же, как и остальные. Ныне не лгать уже нельзя, ибо люди, поверившие в мою святость, не простят мне обмана.
Старик откинулся на подушки, прищурясь, смотрел на мурзу.
– Я понял тебя, Челибей, – негромко сказал он наконец, – владея моей тайной, ты задумал грозить мне… Я…
Челибей перебил его:
– Ты не понял, святой Хизр! Я тоже думаю: приди в Орду Хизр, беды миновали бы нас. Но Хизр не приходит ни сюда, в Сарай–Берке, ни к нам, в степи… Но он должен прийти! Брось все это, – Челибей широко махнул рукой вокруг, – богатство не к лицу бессмертному Хизру. Если ты еще не устал искать сильного хана, поспеши! Надень опять свой рваный халат, иди в степи!
– Что ты советуешь мне, проклятый Аллахом изменник!
Но мурза и бровью не повел, будто и не слышал крика старика.
– Я изменник? Да! Я изменил хану, ибо Орда выше хана! Грызясь друг с другом, ханы губят силу Орды, видя это, я бежал к Мамаю, и не стану обманывать тебя: Абдулла–хан только пестрая кукла, как те расписные глиняные игрушки, что продаются на базаре. Да, хан у нас Мамай…
– Стой! – Хизр подался вперед, яхонт в его серьге сверкнул каплей живой крови. – Помнишь ли ты, как клялись наши предки Чингису?
Челибей только отмахнулся:
– Пока останется хоть один кусок мяса твоего рода или хоть немного травы, смазанной жиром его, иной не будет нам ханом! Так, что ли?
– Так!
– Вот и дожили! Ханы наши – только слава, что Чингисова рода, а что в них от Чингиса осталось? Истинно трава, смазанная жиром его. Видя это, я отрекся от клятв мертвецам!
– Что ты говоришь, Челибей?
Мурза точно и не слышал горестного возгласа Хизра. Он спросил:
– Видел ты знамение на солнце?
– Видел.
– Солнце было, как серп, и рога его смотрели на нас, на Орду смотрели. Задуматься о том надо.
– Думаешь, беды грозят нам?
– Беды? Их и без знамения много. Шайтаны вражды выпрыгнули из котла времени. В Сарай–Берке Азис–хан засел, за Итиль–рекой наши, Мамаевы, орды кочуют, в Наровчате Тагай сидит, в Булгарах – Булгат–Темир, в Цитрахане – Салычей. [149]149
Наровчать, или Наручаты – местность по реке Мошке; Булагры —область в низовьях Камы и в среднем Поволжье, город Булгар лежал за Волгой, ниже впадения Камы, в районе современного села Болгары–Успенское Татарской АССР; Цитрахань —Астрахань.
[Закрыть]То не беды, то гибель Улуса Джучи! А знаешь ли, что затевают в Москве? Каменную крепость возводить начали. Митя–князь пока зубы не показывает, пока смирен, пока он – верный пес ханский, подожди, из–за каменных стен он зарычит волком. Они все такие – волчье племя – урусы. Сам Бату–хан боялся их!
– Ты бредишь, Челибей! Бату–хан, да будет благословенно имя его, покорил Русь. Ты бредишь!
Мурза упрямо мотнул головой.
– Бату–хан боялся их! Он одел Русь пеплом, он покорил это злое племя, но дальше в Европу пошел, да и повернул. Даже избив русских людей и разрушив города их, он боялся оставить за спиной Золотой Орды этот упрямый лесной народ. Пока не поздно, надо завершить дело Бату–хана! Надо истребить урусов.
Челибей говорил горячо, убежденно, а главное – говорил то, что иногда приходило в голову и самому Хизру. Слова мурзы падали горячими углями в сухую траву размышлений святого Хизра. Постепенно свирепея от слов мурзы, Хизр вдруг вскочил, забыв о старости, метнулся по беседке. Челибей следил за ним с нескрываемым насмешливым интересом. Уже не гостеприимный добродушный старик, а необузданный вельможа ордынский проглянул в Хизре, что–то хищное было в этом метавшемся по беседке старике.
– Счастливее всех на земле тот, кто гонит разбитых врагов, грабит их добро, любуется слезами людей, целует жен и дочерей противника… [150]150
Подлинные слова Чингис–хана.
[Закрыть]– Хизр выкрикивал эти страшные слова хрипло, со злобой.
Челибей наконец прервал Хизра. Говорил он холодно и спокойно.
– Нет, Хизр, нет! Эти слова уже не годны ныне, хотя их и любил говорить великий Чингис. Перебить, разграбить, сжечь – это так, но целовать их жен и дочерей! Спаси Аллах от соблазна! Их дети, рожденные от наших воинов, все равно станут нашими врагами. Нет, Хизр, нет! Не целовать их жен, но вырезать чрева им, но лошадиными копытами топтать младенцев. Спалить леса, чтобы ни единый не схоронился в чащобах. В черную пустыню превратить всю Русь! Вот что надо сделать.
Хизр глядел на Челибея широко открытыми глазами. Тонкие искривленные губы старика беззвучно шептали:
– Не целовать жен их, но вырезать чрева, но затоптать младенцев… Правда! Звонкая, железная правда в твоих словах! Воистину, если кто и верен ныне Чингису, то это ты, Челибей. – Хизр вдруг возвысил голос. – Нет! Не Челибей! Отныне не этим темным именем будешь зваться в Орде, а Железным мурзой – Темир–мурзой! Да будет так! – Хизр замолк, задумался, потом проговорил медленно, будто с трудом, будто каждое слово его было железным, тяжким:
– Перерезать, растоптать, сжечь! Благо! Благо! Но кому под силу сделать это? Русь ныне так просто не затопчешь, времена Бату–хана миновали.
– Эта сила будет у Мамая!
– Мамай? Чем он лучше других?
– Он умней, свирепей и упрямей ханов. Он – не Чингисова рода, ему труднее, чем любому хану, достичь власти, но уже сейчас люди идут за ним. Дай срок, он перервет глотки ханам, укрепит Золотую Орду и обрушится на Русь. Пусть он не Чингисова рода, он идет путем Чингис–хана. Идя за Мамаем, я изменяю потомкам Чингиса, чтоб остаться верным делу Чингиса!
Последние слова мурзы поразили Хизра, он хотел что–то сказать, но тут вошел привратник.
– Ты что?
– Дом окружен ханским караулом, – ответил привратник.
– Хорошо, иди. – Хизр махнул рукой, потом поднял лежавший на ковре халат из лиловой парчи, обшитый золотым позументом, накинул его, поправил чалму и важно пошел к воротам.
Мурза остался в беседке, оглянулся по сторонам. Узорные, легкие стенки. Такие натиска не выдержат! Одна надежда – Хизр не выдаст. А если караул все же вломится? Мурза нахмурился, опять оглянулся на стены беседки. Капкан! Вышел в сад, прислушался. Из–за каменной ограды был слышен звяк оружия. Ничего не поделаешь – окружили!
Мурза вернулся в беседку и присел около блюда, отогнав пчел, взял ломтик дыни и, как ни в чем не бывало, начал есть, изредка вытирая рукавом рот. Кончил. Обсосал намокшие усы. Противно! Ай как противно почувствовать себя в шкуре волка, на которого охотник беркута выпустил! Закрыл глаза и ясно представил картину степной охоты. Серый мчится что есть мочи, расстилаясь по траве, а ведь знает: от орла не уйти. Тень орлиных крыльев упала на волка, еще мгновенье, и орлиные когти вопьются сразу и в загривок и в морду зверя. Два молниеносных удара, и зверь слеп, потом третий, последний удар клювом в темя… Мурза открыл глаза. Увидел идущего от ворот Хизра. Усмехнулся, почувствовав, как холодок пошел по спине. «Небось так же и у волка бывает, когда на загривке шерсть встает!» Мурза невольно тронул свой гладко бритый затылок: нет ли там вставшей дыбом волчьей шерсти?
Старик, подойдя, сказал:
– Десятник узнал Челибея, приехавшего ко мне в рубище уртакчи, а я поклялся именем пророка, что под моим кровом лишь один гость пребывает и гость этот – Темир–мурза, а потом пугнул, – старик тонко усмехнулся, – сказал им, что, видно, грехов у них много, если над ними злые джинны силу взяли, глаза отводят, Челибеем прикидываются.
Десятник ответил, что о Железном мурзе он не слыхивал, но спорить с мудрым Хизром не посмел, только стражу вокруг дома поставил...
Хизр и Челибей вышли из дому. На мурзе был кожаный передник мастерового и грязная, прожженная в нескольких местах рубаха, грубого полотна.
– Сюда, – прошептал Хизр, указывая на тень, падавшую от стен карханы. Они остановились под старой корявой яблоней. Мурза наклонился, всматриваясь в чуть поблескивавшие в темноте глаза старика.
– Мудро ли ты поступаешь, выручая меня, мудрый Хизр?
Старик в ответ только нахмурился. Челибей подпрыгнул, ухватился за сук и уже с дерева сказал негромко:
– Вот мы и снова друзья. Прощай! – Беззвучной тенью скользнул вниз, на двор карханы. Под ногами заскрипел уголь. Озираясь, мурза шагнул раз, другой. Сбившись в кучки по двое, по трое, прямо на земле спали рабы, и только под дальним навесом полыхало пламя да мерно поскрипывал рычаг мехов. Отойдя от яблони, Челибей выпрямился, пошел не таясь: кто его в потемках признает! Ощупал спрятанный под передником кинжал, чтоб ловчее выхватить его и без шума прирезать сторожа. До ворот оставалось каких–нибудь полсотни шагов, когда перед ним, как из–под земли, вырос человек. Мурза отступил на шаг, с первого взгляда распознал, что перед ним раб, мастер, татарин. Тот, тоже пристально приглядываясь, сказал негромко:
– Ныне с вечера в воротах карханы ханские воины встали. Не тебя ли они поджидают?
– Почему меня? Может быть, тебя!
Мастер тихо прищелкнул языком:
– Нет, я здесь старожил, а тебя до сих пор в кархане не видывал.
– Кархана велика…
Не отвечая, мастер взял мурзу за локоть, подтолкнул легонько, увел к себе под навес, где стоял потухший, холодный горн. Раб сел на кучку угля, мурза опустился рядом. Мастер помолчал, слышно было, как он дышит, посапывая. Наконец сказал:
– Ты, друг, правды от меня не таи. Мне ее сказать можно – я Азис–хану враг.
Челибей насторожился:
– А почему так?
– А за что рабу хана любить? Я татарин прирожденный. Для того ли дед моего деда в ордах Бату–хана на Русь ходил, чтоб мне рабом быть?
У мурзы мелькнула озорная мысль. «Открыться ему. Караул кликнуть он и сейчас может, так что хуже не будет». – Но не успел он рта раскрыть, как раб его спросил:
– А тебя, друг, не Челибеем зовут? Не ты ли вместе с Кульной Бердибек–хана резал? Говорили, ты к Мамаю в степи сбежал, как же ты в ханской кархане очутился?
«Узнал! Узнал! Ударить его кинжалом, но кинжал под передником, а раб глаз не спускает…» Мысли заметались, забились, потом – словно свист ястребиного крыла. «Ты же Темир! Железный мурза! Что ж мысль у тебя, как куренок, мечется?» Спокойно, чуть презрительно он бросил ответ:
– Челибея во мне признал? Зорок! Нет ныне Челибея! Темир–мурза перед тобой! – И снова метнулась мысль: «Сейчас сполох поднимет», но мастер и бровью не повел, только, отвечая, чуть–чуть усмехнулся:
– Имя–то какое тяжко–звонкое. Такое имя лишь ханам под стать. Или Хизр тебя так нарек? Что ж, старик на это мастак. Слово скажет – стрелой ударит!
– Почему Хизр?
– А кто ж еще? От Хизра идешь. Соблазнять старика ходил! Ну как, прельстил?
Темир плюнул с досады: все знает! Вместо ответа сам спросил:
– Откуда ты все вызнал?
– Вызнать не мудрено, коли эдакие коты у Хизра по яблоням лазают да к нам с дерева прыгают.
Темир–мурза молчал. Долго молчал и раб. Наконец, глубоко вздохнув, он промолвил:
– Эх, мурза! Сказано было, что Азис–хану я враг, ты слова мои по ветру в степь пустил. Скажу иначе: тебе я друг и Хизру друг. Спросишь, почему. Так ведь раб я, раб! А вы оба хотите век Чингис–хана вернуть, и я в том веке пожил бы, а то ныне жить совсем худо, покорили мы ханам половину вселенной и стали рабами. Утонули в море кыпчакском, язык монгольский потеряли, говорим по–кыпчакски, кыпчаков татарами нарекли и стали с ними едины, все рабами ханскими стали. Нет! Нет! Не туда вел нас Чингис!
– Иль при Чингисе рабов не было?
– Среди татар – не было! – Страстная убежденность зазвенела в словах раба. Мурза усмехнулся, но спорить не стал, а раб вдруг повернул речь, заговорил деловито, буднично:
– Сейчас от нас не выйдешь. День, другой поживи здесь, у моего горна, мехи качать будешь, никто тебя и не заметит, а потом, когда Аллах поможет Мамаю прикончить Азис–хана, ты, мурза, мою услугу не забудь. Зовут меня Али, запомни.
– Если не выдашь, запомню. Слову моему верь.
– Я верю, – откликнулся Али, – но и ты, Темир–мурза, зарони в сердце слово мое: обманешь, забудешь – на том свете мои руки ухватят тебя за полы кафтана, остановят, не пустят в рай!
Три дня прожил Темир в кархане, на четвертый Али шепнул ему:
– Ханский караул ушел.
В полдень, услыхав гнусавый призыв: «Вода! Вода!», Темир вместе со всеми рабами бросился в переулок, но не стал проталкиваться к арбе с водой, а метнулся в сторону, выбежал из переулка и лицом к лицу столкнулся с десятником ханского караула...
Ясное, но уже не жаркое солнце стояло высоко на прозрачном небе. Над лесами раскинулась предосенняя ничем не рушимая тишина, такая, что даже и летучие паутинки бессильно повисли, опутав прозрачной сетью и траву и деревья. Первые желтые листочки, изредка срываясь с ветвей, медленно падали вниз, не относимые ветром. Тишь. Тишь…
Но что это? За чуть слышным шелестом начинающегося листопада – четкий и ясный топот копыт. Испуганно вспорхнула сорочья стая, низко над землей пересекла дорогу, мелькнула белыми пятнами в кустах и скрылась. На лесной тропе показались всадники. Красными цветами среди зелени мелькнули червленые щиты, блеснула сталь доспехов. Впереди сотни своих разведчиков скакал Семен Мелик. Воины громко переговаривались, весело смеялись. Любо в такой погожий денек русскому человеку в лесу! Один Семен молчал, вглядываясь вперед, туда, где над лесом, в синем прозрачном небе, поднимались столпами маячные дымы.
Какая беда стряслась, никто на Москве не знал. Дмитрий Иванович послал Семена на разведку. Немало маяков уже миновал Семен, но узнать, что за напасть грозит, было не у кого. Караульщики зажигали смоляные костры, видя маячный дым соседа, и больше ничего не ведали. Дымы вели к Суздалю. Невольно вспомнил Мелик, как скакал он впервые по этим же лесам с вестью о смерти князя Ивана. Много с той поры воды утекло: и князь Дмитрий вырос, и сам Семен другим стал. Воины его сотни дивились про себя: что такое с сотником? Всегда весел, а ныне – как воды в рот набрал. Не кручина ли какая?
Нет, не кручина, а раздумье овладело Семеном. Каким он был в те дни несмышленышем! Лишь удачи для себя желал. Удача! Удача! Ее выстрадать надо, да и так ли уж нужна удача только для себя тому, чей путь подобен прямому полету оперенной стрелы, как когда–то сказал Юрий Хромый…
Вечерело, когда вдали за расступившимися лесами показался Суздаль. Вспыхнула и погасла искра на каком–то дальнем кресте.
«Как тогда», – подумал Семен и ясно вспомнил: совсем не так, совсем иной был вечер, холодный, хмурый, и тучи лежали низко, а ныне – чистое, почти летнее небо, в которое столбом уходит дым ближайшего маячного костра.
Когда подъехали к маяку и стало видно лицо старика караульщика, Семен невольно подумал: «Воистину сегодня былое стучится в сердце», – в старике он признал деда Микулу. Разведчики с удивлением увидали, как их сотник, соскочив с коня, рывком скинул на землю свой богатый плащ, чтоб не путался в ногах, и, подбежав, крепко обнял старика, одетого в какую–то драную дерюгу. Микула тоже не ждал такой ласки, смутился, потом долго смотрел слезящимися глазами, наконец узнал, охнув, опустился на пень.
– Ты ли это, Семен?
– Вспомнил?
– Не сразу, а вспомнил. – Тронул меч Семенов, покивал трясущейся головой. – Так, так. Вижу, не зря мой топор ты на меч променял. Видно сокола по полету! – Мигнул в сторону воинов: – Никак подначальные твои? Куда, молодцы, путь держите?
– Скачем узнать: почто костры запалены? Почто дымы в небе?
– Костры запалены повелением князя Дмитрия Костянтиновича Суздальского. Прошли вниз на болгар новгородские ушкуйники на два ста ушкуях. В Нижнем Нове–городе они великое воровство учинили, избили множество татар, и басурман, и армян, а гостей московских да ростовских пограбили. Потом воры Камой ходили, грады повоевали, ныне плывут со многой корыстью обратно по Волге–реце, этими днями быть им в Нижнем. Дмитрий Костянтинович с силой собрался, решил ворам их воровство припомнить. В Суздаль приедешь, помощи от Москвы просить будут.
– О том немедля Дмитрия Ивановича известить надо! Немедля в Суздаль надо ехать! – Семен вскочил с бревна, но Микула остановил его.
– В Суздаль спешить непошто, я те не соврал, вестника в Москву пошли хошь сей час, а ты ночуй у меня в шалашике. Вишь засинело, запоздняете, доберетесь до града во тьме, врата вам все одно не откроют.
– Как так не откроют! Нам–то!
– Кто вы такие – ночью не видно, а в Суздаль Дмитрий Костянтинович княжну Евдокию отправил – от драки, значит, подале, ну в Суздале и стерегутся сугубо. Хошь тресни, а врат не откроют.
