Текст книги "Зори над Русью"
Автор книги: Михаил Рапов
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 58 страниц)
В пятницу поздно вечером Дмитрий Иванович зашел к мастеру Луке. Тот, как обычно в эту пору, давал наряды на завтра артельщикам. Был это народ все больше молодой, ученики мастера, которых он от самой зимы пестовал. Здесь у Луки доходили до всякой мелочи: почему известь получилась не клеевата, как легче и быстрей тесать белый камень, как крепить леса сейчас, когда башни поднялись уже на значительную высоту, где удобнее ставить векши, [171]171
Векша – применявшийся в Древней Руси грузоподъемник с подвижным блоком.
[Закрыть]чтобы легче камень и растворы поднимать наверх. Мастер только успевал отвечать.
Наконец, когда артельщики ушли, Дмитрий Иванович, стоявший до того молча в стороне, подошел к мастеру. Лука только отдувался, вытирал рукавом вспотевший лоб.
– Ух, княже, дай дух перевести, заездили меня ребята.
– Переведи, переведи дух, мастер, – улыбнулся ему Дмитрий, а сам присел у модели, поднял отколовшийся от угла Троицкой башни уголок, послюнявил, поставил его на место. Мастер тем временем отдышался.
– Слушаю тебя, княже.
– Я вот с чем к тебе, – сказал Дмитрий, – завтра вокруг Кремля ты в обход пойдешь?
– А как же! Завтра суббота, неделе конец. Завтра полный обход сделать надо.
– Так вот, мастер, смотри в оба. На той неделе в Москву приедет князь Боброк Дмитрий Михайлович.
– Волынец?
– Он самый, аль слышал его имя?
– Как не слыхать, воевода он знатный. Чего ж его с Волыни в такую даль понесло?
– На службу ко мне едет Боброк, в Москву.
– Это добро, княже, воин он бывалый, и польза от него Москве будет.
– Ну вот, а кое–кто из моих бояр разворчался. Дескать, нет, что ли, своих воевод на Москве! Вон тысяцкому Вельяминову Боброк костью поперек глотки стал.
– А ты, княже, не слушай. Про Волынца слава идет, что человек он твердого слова, приедет в Москву, будет твоим воеводой – глядишь, и своим на Москве станет, такой человек не изменит и не продаст. Ты тысяцкого не слушай.
– А я и не слушаю. Но меня ты, Лука, послушай, погляди, чтобы все было на кремлевских стенах ладно. Смотри не осрамись. Боброк всякое твое упущение подметит.
– Понимаю, княже, понимаю, – кивал головой Лука.
В субботу рано утром Лука вышел из Фроловских ворот Кремля, отошел на площадь, чтоб окинуть одним взглядом всю башню. Поднялась она высоко и уже сейчас, недостроенная, выглядела грозной твердыней. Верхний край каменной кладки отсюда заслоняли леса, которые сейчас, как вчера было велено, надстраивали. Вверх, будто цепляясь за белые хлопья облаков, торчком поднимались бревна, их начинали укреплять, стягивая друг с другом поперечинами. Слышен был стук топоров, вниз летела золотистая щепа.
Только успел Лука удовлетворенно погладить бороду, как на лесах поднялся шум. Снизу кричали:
– Заело!
– Продрыхли, – неслось сверху, – а теперь орете: заело!
Кто тут виноват, разберись, а канат соскочил с блока, и подвешенная на нем тяжелая длинная жердь – ни с места, повисла на полпути и мерно качается.
– Рубить надобно! Эй, вы там, тетери, отойдите! Сейчас канат обрубим, как бы кого жердью не зашибить, – крикнули сверху, с того яруса лесов, против которого качалась жердь.
На самом верху мелькнула рыжая борода плотницкого мастера Петра, был он здесь за главного.
– Это кто там, с великого ума, канат вздумал рубить? Ты, Пантелей? Ты что, совсем сдурел аль только ополоумел? – Петр помянул и Пантелея и родителей его так, что на стенах каменщики, во рву землекопы только фыркнули.
– Силен лаяться мужик!
А тут еще Пантелей, как на грех, чихнул.
– Чихай, чихай, дурень! – крикнул сверху Петр, что есть силы дергая за канат. – Дай срок спущусь – ты у меня не так зачихаешь.
– Вот так завсегда лается! – не стерпел Пантелей. – Един раз помню тебя, Петр, тихим, когда церкву Семену Мелику рубили. Ты тогда извелся вконец, целый день не ругамшись. Вишь, дергает. Дергай не дергай, канат не выдернешь, если его на конце векши в колесе заело.
Пантелей не успел еще кончить свою речь, как Петр с кошачьей ловкостью полез вверх по стреле векши.
Кто–то снизу крикнул:
– Убьется!
Но Петр и ухом не повел, лез все выше, рыжую бороду его распушило ветром.
Лука с тревогой смотрел, как, добравшись до самого верха стрелы, Петр осматривал блок, обеими руками дергал канат, удерживаясь на стреле лишь потому, что цепко охватил ее ногами. Свесив голову, он крикнул:
– А ну, робяты, ты, Пантелей, и ты, Никола, подденьте жердь с двух сторон вагами.
Плотники поняли, забегали по помосту. Вскоре с лесов выдвинулись два рычага, их подвели под концы жерди.
– Давай подымай! – приказал Петр, а сам ухватился за канат. Несколько мгновений было тихо, Петр будто застыл там наверху, и можно было догадаться, что он изо всех сил тянет за канат, лишь потому, что лицо его сравнялось по цвету с рыжей бородой. Все с тревогой ждали, что будет. Вдруг сверху донеслось:
– Готово! Опускай ваги. Дерните за канат… легонько, черти, вы меня малость не свалили.
Скрипнула ось.
– Ладно! Вертится колесо, – донесся голос Петра. – Обождите, дайте слезть.
Лука пошел дальше. Во рву, который копали вдоль стены, работала артель землекопов. Сейчас, побросав лопаты, они смотрели на мастера Петра, который спустился уже почти к основанию стрелы. Лука нахмурился, но кричать было не в обычае мастера. С обрыва рва он окликнул негромко:
– Иван, чего твои люди работать бросили? Вон Петр слез уже, а вы все стоите, рты пораззевали…
Иван снизу:
– Не серчай, мастер, это все ямщик Васька Кривой. Вишь, единым глазом всего углядеть не поспел.
– Ладно, Иван, на других сваливать, – огрызнулся Васька, – копай, што ли, мужики. Чай, не у Митрия Костянтиновича в усадьбе. Чай, не княжью калиту казной набиваешь, а кремль строишь.
– В самом деле, ребята, – сказал Иван, берясь за заступ, – Васька–то прав. Непошто было из Суздаля бежать, коли здесь лентяйничать. Принимайся за дело!
Шагая вдоль готового глубокого рва, Лука оглянулся. Землекопов не видно, но из рва летят комья земли.
«Работают, – подумал мастер. – Работают молодцы, и погонять не надо!»
Ближе к Неглинной опять пошли участки, где ров был недорыт. Работа здесь была тяжелая – заливала вода, поэтому и людей было больше, однако копала землю только половина народу, остальные отчерпывали воду. Люди стояли цепями, передавая из рук в руки деревянные ведра. Выплескиваемая вода ручьями бежала в Неглинку по размытому глинистому скату. Здесь работали без прибауток. Глубже ров – пуще бьет вода, ползут откосы, с плеском рушатся в воду подмытые комья. Тут не запоешь, не пошутишь.
Лука не стал отрывать людей от дела, лишь мимоходом спросил:
– Лосиноостровцы?
– Нет! Те ниже копают, а здесь мытищинские мужики, – откликнулись ему.
Лука отметил для себя в памяти: здесь, на головном участке рва, надо еще людей поставить, не забыть сказать князю, пусть из дальних деревень мужиков гонит, с ближних, кажись, взять больше некого, весь народ на работе. Да ведь и лосиноостровцы и мытищинцы не очень–то ближние.
Спустившись к Неглинной, Лука пошел вниз по реке.
– Эй, мастер, что мимо идешь? Загляни к нам, – закричали ему со стены.
– К кому – к вам?
– Ты что, не узнал? Посадские люди здесь стены кладут. Все Занеглименье здесь.
– Это я знаю. Чья сотня?
– Фомкина!
– А Фома где у вас?
– Фома–то? Он к Семену Мелику пошел. Вишь, до Троицкой башни стены кладем мы, а за Троицкой башней Семенова сотня. Мы, гляди–ко, до зубцов дошли, а Семен с товарищи едва к верхним бойницам кладку подвел, вот Фома и пошел над ними покуражиться.
– Самое время, – рассердился Лука, – да и куражиться вам над Семеном нечем. У него в самом деле сотня людей, а вас тут без малого три сотни наберется.
– Наберется! Как же! Мы тебя не зря зовем. Погляди: опять торговые гости своих людей не выставили, да и боярской челяди мало. На ремесленниках, на посадских людях выезжают!
Лука поднялся по лесам.
– Ну, кого нет?
Какой–то незнакомый Луке мужик выдвинулся из толпы занеглименцев.
– А вот гляди, мастер. От этого зубца до того должны стену класть пять десятков боярских холопов, а их, гляди, тридцать два человека всего. А с купцами и еще хуже. От князя они далеко, ну и осмелели. Гляди: вот здесь купец Торакан должен свой десяток поставить, а их третий день нет как нет. Спасибо, сущевские смерды подошли, их Фомка на это место и ткнул. Что ж это, сильные люди творят себе легко, а мужикам да посадским тяжко. Нам это в обиду. Мы свои дела побросали. У меня который день дома огурцы неполиты, баба одна не справляется, а я, гляди, тружусь тут без побега.
– Еще бы ты побежал, – отозвался мастер, – чаю, Дмитрий Иванович приказал бы тебе батогов всыпать. Да и без батогов ты никуда не уйдешь.
– Это само собой. Стены класть надо, а то придут басурмане, куда я с бабой да с ребятишками денусь?
– Вот в том и суть. От татар в огурцы не схоронишься.
– Не схоронишься, нет!
– Ну и работай! Нечего языком–то чесать. – Лука пошел к спуску, оглянулся, сказал: – Боярских и купецких людей сегодня же пригонят.
– Вот это дело! – зашумели люди. Все тот же мужик опять выскочил вперед, закричал Луке вслед:
– Ты купца Торакана самого пригони! Пущай камни покладет, пущай толстым брюхом потрясет!
Лука на это ничего не ответил, знал – так не выйдет, купец всегда сумеет откупиться, а хорошо бы купца на стены пригнать.
Лука пошел к Троицкой башне. Здесь работали владычные молодцы. Было тут тихо: ни песен, ни прибауток. На берегу четыре монаха в холщовых измазанных подрясниках мешали в яме известь. Чинно поклонились Луке. Мастер в ответ едва кивнул.
«У этой ямы двоих поставить – за глаза хватит». Был Лука стройкой башни крепко недоволен: «Ох уж эти мне святые отцы, – думал он, – не спешат, и все тут!» Заглянул внутрь, в ворота. Там келарь Чудова монастыря спорил с мастером–оружейником Демьяном, который здесь, в Москве, ведал оковкой и подвеской башенных ворот. Лука прошел мимо, вошел в Кремль. Там на припеке развалились люди Демьяна. Кузнечные горны стояли холодные. Мастер вернулся под своды башни.
– Демьян, что у тебя такое деется? Я сейчас от Фроловских врат иду, там кузнецы работают с Кузнецкого верха, так они уже врата оковывать начали, гляди, после обеда кончат, а завтра, благословись, навесят. А у тебя?
Монах медленно повернулся к Луке, выпятил дородное чрево, пробасил:
– Аль ты забыл, мастер, завтра воскресенье, работать грех. Чего врешь, что на Фроловской башне врата завтра навесят!
– Эх! Отец келарь! Грех будет хоть на сутки оставить врата кремлевские открытыми. А работать никогда не грех! Почему у тебя, Демьян, работа стала?
– Станет, как свяжешься с таким толстым чертом, – зашептал Демьян. – Не дают мне монахи в Кремле горны ставить, дескать, палаты владычные недалече, а ветер в сторону Чудова монастыря дует, так, вишь, митрополита дымом и гарью обеспокою.
– А знаешь ли ты, отец келарь, где сейчас владыка митрополит? – повернулся к монаху Лука.
– Отколь мне знать?
– Ну так сходи к угловой башне, что на берегу Москвы–реки ставится. Знаешь, там у башни ров кончается, который копают от Неглинной вдоль стен по всему Великому торгу, или по Красной площади, как ныне начинают сию площадь звать. Ров в угловой башне плотиной замыкают, чтоб вода через него не ушла в Москву–реку. Плотину ставят яузские, неглименские и пресненские мельники. Сегодня с утра они бревна для ряжей смолить начали, надымили, аки в аду, смоляным дымом. Так вот, когда я из Фроловских ворот выходил, видел: владыка туда пошел, в дым и смоляной смрад.
Монах только засопел, а Лука повернулся к Демьяну, сказал:
– Чтоб к обеду все горны были раздуты. Оковывать врата начинай немедля!
Не взглянув больше на монаха, мастер вышел наружу и опять пошел вдоль стен, зорко приглядываясь к работам. Весь трудовой московский люд, все, кто мог держать заступ или топор, кузнечный молот или мастерок каменщика, – все работали на стройке кремля.
Когда мастер подходил к Боровицким воротам, он увидел, что в устье Неглинной входит караван ладей.
– Мячковские мужики камень привезли, – пробормотал мастер и стал спускаться к реке.
Из Боровицких ворот тем временем показались подводы. Оттуда сверху кричали:
– Мячковские! Слушай! Клади сходни, не тяни время. Ямская сотня, вишь, как раз подводы под камень подала.
Когда мимо Луки прогрохотали подводы, мастер удивленно поднял голову.
– Михайло Поновляев, ты?
Один из возчиков оглянулся, снял шапку, но Лука уже шагал дальше вокруг Кремля, теперь по берегу Москвы–реки.
«Нет, не ладно сделал князь Митрий, поставив пленных новгородцев на работу к ямщикам, – думал Лука. – Конечно, поработать и им не грех, нечего задаром на московских харчах сидеть, но чтоб они по всему Кремлю болтались, камень развозя, это зря. Поставить их ров копать: и помогут, и лишнего не увидят, и работки хлебнут вдосталь».
Дойдя до середины кремлевской стены, выходившей на берег Москвы– реки, Лука остановился. Перекинулся парой слов с мужиками, разбиравшими здесь леса.
– Отколе вы?
– Кудринские.
– Кончили, значит?
– Кончили! Сейчас леса растащим, и хошь вражий приступ отсюда встречай! Готово!
– Ишь башню какую сложили!
Действительно, проездная башня, выходившая к реке, возвышалась посреди стены могучим массивом, узкие бойницы нижнего и среднего боя прорезали ее стены. Бойницы верхнего боя нависали над стеной. Подойди к таким хоть вплотную, одолев ров и избегнув гибели от стрел, все равно беда. Сверху плеснут варом – крутым кипятком, своих не узнаешь! А лить вар из таких нависающих бойниц просто, понизу у них каменные желобы положены.
Мастер еще и еще раз придирчиво оглядывал готовую башню, искал изъян, но изъяна не было.
– Стрельня, можно сказать, готова, – пробормотал мастер, – кроме… – Лука не договорил, усмехнулся, поднял глаза к облачному небу: – Теперь бы ночку потемней да поненастней. В самый раз было бы, чтоб с работами на этой стрельне кончить.
Точно чуял зодчий Лука, что за работами следит вражье око, и для тайных работ он выжидал темной ночи. Немного дней прошло с тех пор, как заметил Василий Данилыч колодезный сруб, ан, глядь, в одну ненастную ночь он исчез. Боярин готов был волком взвыть от такого промаха и тут же порешил ночами с гульбища не уходить, чтобы еще чего не прозевать.
Сегодня боярин особенно встревожился. По всем признакам, ночь должна быть ненастной, темной. Тяжело, медленно, неотвратимо надвигались тучи. Уже давно пошабашили рабочие, а боярин все стоял у себя наверху. Вот мимо прошли Лука и князь Дмитрий: Василий Данилыч с трудом узнал их в сгущающихся сумерках. Вскоре стало совсем темно. Черные тучи облегли все небо, и только на севере оставалась красноватая, потухающая полоска, на которую свешивались мрачные клочья туч.
В этот час псковитянин вывел верных людей на берег Москвы–реки. Лука хмурился, поглядывал на небо, работы не начинал. К нему подошли двое, по голосам узнал – князья.
– Что ж ты? Пора, – сказал Владимир Андреевич.
– Повремени, княже, вишь, освещает молниями. Не ровен час, кто увидит.
– Полно, кто сейчас смотреть будет.
Но Лука стоял на своем.
Тяжелая капля упала на перило гульбища. За ней другая, третья. Осветило синим светом, но людей Василий Данилыч на берегу не разглядел, все они сидели в нише ворот той самой башни, за которой больше всего наблюдал новогородский боярин. Сразу за оглушительным грохотом грома хлынул ливень. Василий Данилыч попятился к дверям терема, но все еще не решался уйти. Вновь осветило, но, кроме колеблющейся мокрой мглы, боярин ничего не увидел и, вздохнув, ушел в терем.
– Начнем, други, с великим бережением, – сказал зодчий.
От башни к реке потянулась цепочка людей. С тихим хлюпаньем намокшая земля начала падать с заступов. Гулко стучал дождь по деревянным, просмоленным коробам, положенным на землю до самой реки. Не глядя на дождь, люди работали молча, упрямо, споро. Часа через полтора от стен башни до берега протянулся узкий глубокий ров.
Лука спустился по скользкому скату. На дне рва вода стояла выше щиколоток. Ощупав стенки рва со стороны башни, он обратился к ближайшему из работников:
– Дай–ко заступ.
Тот подал. Лука, постукивая заступом о камень, искал, где кончается основание башни. Глубже, глубже. Вот заступ пошел под нижний камень и уперся во что–то. Лука слегка постучал. Дерево.
– Вот он, короб, – сказал псковитянин и сам стал расчищать входное отверстие короба, заранее положенного ниже подстенья и ведущего внутрь башни в колодец.
– Еще на пару четвертей углубиться надо, – приказал Лука.
В этот миг опять осветило.
– Боярин, ты? – воскликнул мастер, отдавая лопату Мише Бренку.
– Аль не признал меня? А я тебя, зодчий, узнал сразу, во мраке твоя борода на темной коже передника белеется.
Лука по голосу понял: Бренко улыбается. Покачал головой.
– Негоже так–то.
– Что негоже, мастер?
– Негоже, – повторил Лука. – Я у Дмитрия Ивановича просил верных людей, но чтоб такие соколы, как Бренко, да в грязи копались…
– Чем я хуже Семки Мелика? Вон он рядом стоит, фыркает, – Бренко подтолкнул невидимого во тьме сотника. – Нынешней ночью землекопы у тебя не простые.
Лука только рукой махнул и пошел по дну рва, говоря вполголоса людям, мимо которых приходилось протискиваться:
– Еще на две четверти глубже надо. Еще на пару четвертей.
У самого берега оставалась недокопанной до воды саженная перемычка. Напор воды она держала плохо, там и тут журчали струйки. Кто–то усердно шлепал мокрой глиной, забивая щели. Лука помнил, что у самой воды он поставил Фому, рассудив, что здесь ему самый смысл стоять, – если река прорвется, то другого и зашибить может, а этому медведю что сделается? Услышав шлепанье, Лука заругался не громко, но гневно:
– Фомка, дьявол, нет, чтоб потише!
– Да это не я, – отозвался Фома приглушенным басом.
– Кто же? Ты первый стоял?
– Стоял. Оттеснили, – с явным притворством откликнулся Фома.
– Кто тебя, дьявола, мог оттеснить? – совсем рассердился Лука.
– Да князья же! – прыснул в рукав Фомка. – Я их гнал домой, нейдут.
Лука протиснулся мимо Фомы.
– Митрий Иванович, Володимир Андреевич, да нешто так делают? Да нешто место вам тут? Баловство это.
– Не скули, мастер, – весело откликнулся Владимир, – уж коли залезли, так не вылезать же. Зря время тратишь на уговоры.
– Когда будем короб закладывать? – спросил Дмитрий.
Лука полез изо рва.
Сверху все же погрозил:
– Как хочешь, Дмитрий Иванович, а княгине я на тя пожалуюсь.
– Валяй, – откликнулся изо рва Дмитрий, – все равно: семь бед, один ответ.
Уложили короб. Засыпали ров и, срыв перемычку, вывели короб в реку. Пока короб засыпали камнем, укрепляя его на дне Москвы–реки, Фома стоял на нем по горло в воде, не давая коробу всплыть. Конец короба пришелся довольно далеко от берега на полуторасаженной глубине, и камня, чтоб придавить короб, потребовалось немало. Под конец Фома стал щелкать зубами и ругаться простуженным хриплым басом. Лука хотел его сменить, но Фома заругался пуще прежнего. Наконец короб перестал всплывать. Лука помог Фоме выбраться из воды, набросил на него тулуп и заторопил людей:
– Давай, ребята, веселее! Засыпай его окончательно.
В это же время на берегу свежую землю закрывали дерном так, чтобы ничего не было видно.
– Ну, кажись, все! – сказала Лука. Люди, засыпавшие короб, полезли из воды. Последний вылезший на берег работник отфыркался и начал стряхиваться.
– Ишь ты, чисто кобель из воды вылез, – сказал с усмешкой мастер Лука, потом пригляделся, воскликнул: – Да никак это Фомка? Я за ним, как за малым дитятей, ухаживаю, тулупом укутываю, а он опять из реки лезет.
– Я под тулупом согрелся.
– Оно и видно! Горячий какой нашелся!
– Ну все, что ли? – спросил Дмитрий Иванович.
– Все, княже! – откликнулся Лука.
– А коли все, давай людей в баню…
Только к утру утихла гроза. Когда Василий Данилыч вышел на гульбище, на стройке был обычный трудовой шум.
«Ишь какой дождина лил, у башни глину размыло», – подумал новогородец, заметив рыжие пятна на прибрежном дерне. Подумал и забыл. Боярину и в голову не пришло, что кто–то мог работать здесь, на берегу Москвы–реки, в эту грозовую ночь.
С некоторых пор стал примечать Василий Данилыч в Кремле нового боярина. Статный, высокий, чернобородый, ходил он твердой и быстрой походкой. С князем Дмитрием все вместе да вместе. Другие бояре на него косятся, а он и в ус не дует. По осанке, по тому, как приглядывался боярин к растущим кремлевским стенам, по тому, наконец, как выслушивал его обычно строптивый зодчий Лука, Василий Данилыч сделал для себя вывод: воин!
Стороной, от слуг вызвал Василий Данилыч, что зовут нового боярина Дмитрием Михайловичем, а по прозвищу Боброк, зовут его еще и Волынцем, ибо выехал он из Волыни на службу ко князю Московскому. Некоторые говорят – воевода он бывалый, а некоторые божатся, что никакой он не воевода, а просто проходимец, ловко князя обошедший. В деле его москвичи не видали, вот и брешут кто во что горазд.
Василий Данилыч пуще прежнего принялся приглядываться к Боброку и чем дальше, тем тверже говорил себе: воин! По всем статьям воин!
А однажды летним утром Василий Данилыч и совсем в том уверился. Смотрел он со своего гульбища на трудовую суету. Все было, как всегда. Стучали каменщики, обтесывая камень. Над ними стоял клуб белой пыли. По лесам вереницами ползли носильщики – тащили камень наверх. Над башней покачивалась бадья с известковым раствором, поднятая векшей – подъемником.
Вдруг откуда ни возьмись стариковской рысцой, но все же довольно резво вдоль стен пробежал зодчий Лука. Что крикнул мастер, Василий Данилыч не разобрал, видел только, что рабочие, бросая работы, спускались с лесов, отходили прочь, садились на траву и все глядели на стены.
«На что они пялятся?» – ломал голову Василий Данилыч. А тем временем к башне подошел отряд воинов–лучников. Впереди старый знакомец Василия Данилыча, которого боярин спокойно видеть не мог, – Семен Мелик. Но сейчас боярин и отворачиваться забыл. Семен провел своих людей в башню. Следом на верх стрельни поднялись князья и молодые бояре. Все поглядывали на Волынца, тот расставлял лучников за зубцы башни и к бойницам верхнего боя, что–то толковал Семену, показывая перстом на соседнюю башню. Потом они разошлись. Семен поднялся на верх башни к своим людям, схоронился за зубцами, а Боброк ушел внутрь стрельни. Василий Данилыч разглядел – воины за зубцами подняли луки, натянули тетивы и замерли.
Несколько мгновений было тихо, но вот над Кремлем пропела труба, и тотчас дверь, ведущая из башни на стену, распахнулась с железным лязгом, и Боброк во главе отряда воинов бросился по верху стены к соседней башне. Сверху на нее обрушился град стрел.
Орали воины, бежавшие по стене, снизу неслись крики рабочих, а над всем этим гамом слышался отрывистый крик Мелика:
– Живей стреляй, ребята! Целься! Целься! Что вы, черти, как попало стреляете!.. Кончай!
Василий Данилыч увидал, что Боброк добежал до башни и стрелы могли задеть его людей. Несколько мгновений, и по лестницам, которые притащили воины Волынца, они добрались до зубцов стрельни.
Василий Данилыч только ахал, хлопая себя по бокам:
– Ах, удальцы! Ах, хитрецы! – Вдруг за спиной он услышал фырканье, кашель. Боярин оглянулся. Увидел – хохочет Прокопий Киев.
– Ты чего?
– Смехота, ей–богу! Как малые робяты, тешатся.
Василий Данилыч отошел от перил, нахмурился.
– Погляжу я на тебя, Прокопий, дурной ты. Ну, чего ржешь? – передразнил: – «Малые робяты», как бы не так. Ты гляди, как они кремль построили. Одну башню ворог захватил, с двух соседних ее стрелами засыплют. Видал, как били? Тут не игра, а большая премудрость!
– Ну да, премудрость!
– Да пойми ты! Каждая захваченная башня под обстрел двух других попадает, и тут же по стенам на приступ. Вишь, Боброк проверял, далеко ли бежать да хорошо ли лучники пошедших на приступ стрелами прикроют.
– Ладно, ладно, разумник, твоими бы устами да мед пить. А на мой взгляд, те, что на приступ пошли, так на стенах и лягут.
– Не добегут?
– Вестимо, перебьют их.
– Это ты врешь! Сам видел: в каждую бойницу по десятку стрел влетело. Из осажденной стрельни носа не высунешь.
– Ишь насел, – отмахнулся Прокопий Киев, – ну, право, будто я стрельню захватил. Ну, влетело и влетело. Не нам эти башни защищать. Ты лучше взгляни, что в Кремле деется.
Василий Данилыч взглянул вниз. У Тайницкой башни тесно сгрудился народ. В толпе не сразу разберешь, где князья, где воины, где рабочий люд. В середине толпы лежал загнанный насмерть конь, покрытый клочьями пены.
Прокопий первым разглядел в толпе князя Дмитрия и гонца, что–то торопливо говорившего ему.
Что? Что?
И вдруг над толпой, над Кремлем, над Москвой понесся все шире, все страшней короткий зловещий вопль:
– Орда идет!
